Аннотация: Если бы современные россияне знали труды Александра Энгельгардта, страна смогла бы избежать многих ошибок.
ПРОВИДЕЦ
(Перечитывая А. Н. Энгельгардта)
1. КОЛУМБ РУССКОГО СЕЛА
Более ста лет назад вся просвещенная Россия - от студента до министра - зачитывалась письмами "Из деревни", печатавшимися в журнале "Отечестќвенные записки" (последнее, двенадцатое письмо увидело свет на страницах журнала "Вестник Евроќпы"). Дворянин, офицер-артиллерист, затем крупќный ученый, профессор Петербургского земледельќческого института и член подпольной партии "Земля и воля", А. Н. Энгельгардт был в 1871 году арестован в связи с причастностью к студенческим беспорядќкам. Ему было запрещено жить в столицах, универќситетских городах и выезжать за границу. И он вынужден был силою обстоятельств поселиться в своем имении- в деревне Батищево Дорогобужскоќго уезда Смоленской губернии, стать помещиком и вплотную заняться сельским хозяйством. Эта его деятельность оказалась весьма успешной. В то вреќмя, как большинство "помещиков от младых ногтей" разорялись и покидали свои доведенные до ручки имения, профессор, на которого они посматривали свысока как на оторванного от жизни книжника, сумел в короткий срок буквально из руин создать образцовое и прибыльное хозяйство. Мало того, он свежим взглядом посмотрел на сельское хозяйство царской России и, обладая даром блестящего публиќциста, написал серию писем-очерков, произведших переворот в общественном сознании, в представлеќниях не только о перспективах российской деревни, но и о путях развития страны в целом. Можно утверждать, что Энгельгардт открыл русской интелќлигенции подлинную российскую деревню, как Коќлумб открыл Америку.
- Ну, что ж, - может сказать мне сегодняшний наш, хорошо информированный читатель, - мало ли хороших книг появилось в прошлом! За прошедќшие сто с лишним лет страна неузнаваемо измениќлась, ничего не осталось не только от дореволюциќонной деревни, но и от сельской жизни, скажем, тридцатилетней давности. Так что пусть и эту интеќресную книгу читают себе на здоровье историки да публицисты.
Но образованный читатель будет в данном случае неправ. В том-то и дело, - и это представляется каким-то чудом, - что письма Энгельгардта "Из деревни" не только не утратили ни злободневности, ни значения, но в некоторых отношениях сегодня, пожалуй, стали еще более актуальными, чем были в момент выхода в свет. Ведь Энгельгардт не только показал, например, достоинства и недостатки помеќщичьих, коллективных, личных (семейных) крестьќянских хозяйств, но и предсказал появление нового типа хозяйства, сущность которого мы до сих пор еще не осмыслили, хотя его ростки уже пробиваются сквозь асфальт общественного равнодушия.
Вспомним, как еще недавно "демократические" публицисты и ученые-аграрники писали о кризисе сельского хозяйства страны, начавшемся сразу же после коллективизации и продолжавшемся шестьдеќсят лет, и как возражали им ревнители колхозно-совхозного строя. Ведь если собрать воедино все постановления директивных органов о необходимоќсти и путях преодоления отставания сельского хоќзяйства, составится не один солидный том. Какие только меры по развитию деревни и росту сельскохозяйственного производства не принимались, а суќщественно поправить дело так и не удалось, и страна, перед революцией (и даже еще перед Велиќкой Отечественной войной) вывозившая в. больших количествах хлеб и масло, лен и шерсть на мировой рынок, вот уже тридцать с лишним лет закупает ежегодно и во все возрастающих объемах продовольќствие за рубежом. "Критикам" казалось, что корень всех бед - в колхозно-совхозном "агроГУЛаге", в отсутствии частной собственности на землю. Но вот уже порушили по существу колхозы и совхозы, издали указ о купле-продаже земли, а обещанного" изобилия продуктов питания нет как нет. Не говорит ли это о том, что в своих попытках поднять сельское хозяйство мы прошли мимо чего-то важного, вернее даже - мимо самого главного? "Да, прошли миќмо!" - скажет читатель, внимательно изучивший книгу Энгельгардта. И письма ученого-помещика помогают найти именно это главное.
В чем же заключается это "главное", то, что нашел Энгельгардт, не посылая делегаций за рубеж (самому ему выезд туда, напомню, был запрещен), в страны с хорошо развитым сельским хозяйством? Оно оказалось совсем рядом и заключалось в челоќвеке, хозяине и работнике.
- Эка невидаль, - снова может возразить мне читатель, - да ведь нам все уши прожужжали, веќщая о человеке, человеческом факторе, хлеборобе, призывая возродить крестьянина - хозяина земли и плодов своего труда.
Так-то оно так, но только Энгельгардт понимал человека совсем не так, как его представляют сегодќняшние ученые - экономисты и аграрники, госуќдарственные мужи и публицисты.
Но начнем все же по порядку. Вот впечатления Энгельгардта от того, что он увидел, приехав на Смоленщину:
"...Проезжая по уезду и видя всюду запустение и, разрушение, можно было подумать, что тут была война, нашествие неприятеля, если бы не было видно, что это разрушение не насильственное, но постепенное, что все это рушится само собой, проќпадает измором".
Это сказано не сегодня, а в 1871 году, в правление благоверного царя-освободителя Александра II, то есть почти за сто лет до кампании по ликвидации "неперспективных" деревень! Что сказал бы Энгельќгардт, увидев нынешнее разорение Нечерноземья!
Видя запустение родного края, во многом отраќжавшее картину всей российской деревни, ученый-помещик посчитал постановку своего хозяйства, доќведение его до процветания не только способом обретения средств к жизни, но и своим патриотичеќским долгом. Сыграло свою роль и желание показать:
ученый не сломлен царской немилостью. "Я оставќлял Петербург, - напишет он позднее, - веселый, полный надежд, с жаждой новой деятельности". Присутствовало тут и стремление к самоутверждеќнию: "и я на что-нибудь годен, и я чего-нибудь да стою".
И через несколько лет упорного труда он добился своего, создав образцовое хозяйство в обыкновенной деревне с малоплодородными подзолистыми почваќми. Более того, его имение превратилось в своего
рода школу передового опыта, куда съезжалось мноќго жаждавших построить жизнь на новых началах, прежде всего молодежи (правда, подлинного успеха из них добивались не многие). И это дало ему основание с уверенностью заявлять:
"Теперь Смоленская губерния нуждается в приќвозном хлебе, но если распахать пустоши, то мы не только не нуждались бы в хлебе, но завалили бы им рынок". И это относилось не только к хлебу, а и к другим продуктам питания, и не только к Смоленщине, но и ко всей сельской России. Энгельгардт думает именно о судьбах всей России, которая могла бы быть необыкновенно богатой, если бы производителя сельќскохозяйственной продукции не связывали по рукам и ногам бюрократические узы и устаревшие отношеќния собственности, о которых будет сказано ниже. Вспоминая разговоры крестьян о некоей сказочно богатой стране "Китай", ученый восклицает:
"Но где же этот "Китай"? Где этот таинственный, могучий, богатый "Китай"? Он тут, под ногами у нас лежит скованный, запертый замками немецкой раќботы, запечатанный двенадцатью печатями. Только снимите печати, только отоприте замки!.. Не мешайќте нам, не водите на помочах - и мы будем платить хороший откуп. Денег будет пропасть, только дайте возможность жить, как нам лучше. Сгорит деревќня -мы построим новую. Подохнет скот - новый вырастим. А сверх того и деньги будем платить, деньги, стало быть, будут".
Как видим, стон, который мы слышим и сегодня ("не просим помощи - только не мешайте!"), разќдавался и сто с лишним лет назад. Но чтобы иметь право высказать это тогда, Энгельгардту пришлось создать целую новую систему хозяйствования, а для этого и нужно было найти то "решающее звено", ухватившись за которое можно вытащить всю цепь. И Энгельгардт нашел его не просто в человеке, крестьянине и работнике, а именно в русском челоќвеке, живущем своим особым, национальным строем жизни. Русский человек, конечно, по анатомии и физиологии такой же, как и люди других национальќностей, но у него свой, особый (при всем разнообраќзии индивидуальностей) склад психики, а отсюда - и отношение к труду, чередование работы и праздќников, весь строи быта. Хотя, судя по фамилии, Энгельгардт имел в числе своих предков немца, он хорошо знал русского человека, ибо родился в 1832 году в смоленской деревне Климове (имении отца), провел там детство и получил первоначальное обраќзование. Сын крупного землевладельца, он все же хорошо знал положение крестьян. И впоследствии в городе его окружали замечательные русские люди, он был в курсе всех новинок отечественной литераќтуры, особенно "деревенской прозы" прошлого века. И все же, вернувшись в деревню, он сразу же почувствовал, как скудны его познания в жизненно важных вопросах российского бытия, почерпнутые "из авторитетных источников".
"Когда-то в Петербурге я, интересуясь внутренќней народной жизнью, читал известные корреспонќденции, внутренние обозрения, земские отчеты, статьи разных земцев и пр. Каюсь, я тогда верил всему, я имел то фальшивое представление о внутќреннем нашем положении, которое создано людьми, доподлинного положения не знающими. Когда я попал в деревню - а дело было зимой, и зима была лютая, с 25-градусными морозами, - когда я увидел эти занесенные снегом избушки, узнал действительќную жизнь с ее "кусочками" (об этом - ниже. - М. А), "приговорами", я был поражен. Скоро, очень скоро я увидал, что, живя совершенно другою жизќнью, не зная вовсе народной жизни, народного поќложения, мы составили себе какое-то, если можно так выразиться, висячее в воздухе представление об
этой жизни... Только крестьяне знают действительќную жизнь".
Ну что ж, важно понять, что знаешь жизнь недостаточно, не опускать рук из-за этого, а приќняться за восполнение пробелов своей подготовки, особенно в такой области науки и практики, от которой в решающей степени зависит успех хозяйќства. И Энгельгардт не просто изучает, наблюдает русского человека в разных проявлениях его бытия, но и действительно "живет в народе" (до такой степени, что это даже вызывало подозрение у местќных властей).
"Меня все интересовало. Мне хотелось все знать. Мне хотелось знать и отношение мужика к его жене и детям, и отношение одного двора к другому, и экономическое положение мужика, его религиозные и нравственные воззрения, словом - все. Я не ухоќдил далеко, не разбрасывался, ограничился маленьќким районом своей волости, даже менее - своего прихода. Звал меня мужик крестить, я шел крестить;
звали меня на николыцину, на свадьбу, на молебны, я шел на николыцину, на свадьбу, сохраняя, однако, свое положение барина настолько, что приглашавќший меня на николыцину мужик, зная, что я не держу постов (это среди интеллигентных дворян было уже делом обыкновенным. - М. А.), готовил для меня скоромное кушанье. Я ходил всюду, гулял на свадьбе у мужика, высиживал бесконечный обед у дьячка на поминках, прощался на масленой с кумой-солдаткой, пил шампанское на именинном обеде у богатого помещика, распивал полштоф с волостным писарем, видел, как составляются протоќколы, как выбираются гласные в земство".
Думается, далеко не каждый руководитель ранќгом от председателя колхоза и выше, даже если и сам вышел из крестьянской семьи, мог бы поставить себя в наши дни в такие отношения к рядовым труженикам села.
Природный ум, научный подход к хозяйству, строгий учет и тщательный анализ всех сторон хозяйственной деятельности в сочетании с великоќлепным знанием людей и, соответственно, умением подбирать себе помощников и послужили залогом успеха Энгельгардта в экономическом смысле. А блестящий дар публициста позволил ему написать книгу, которая остается сегодня (и, надо думать, останется и впредь еще надолго) интересной широќкому кругу читателей, и притом не только сельских жителей.
История часто движется от утопии к утопии (это не исключает достижения при этом каких-то побочќных положительных результатов), а общество живет мифами. Меняется общественный строй, меняется власть - меняются и мифы, нередко просто сменив знак на противоположный. Миф о всесторонне отќсталой, "лапотной", царской России может сменитьќся мифом о России процветающей, миф о нищей стране - мифом о стране, "кормившей хлебом поќловину Европы". Книга Энгельгардта помогает изќбавиться от многих мифов и обрести достоверное знание о России второй половины XIX века.
Трудно перечислить все те вопросы народной жизни, настоящего и будущего России, какие подќняты Энгельгардтом в его письмах-очерках. Здесь и размышление о хозяине и хозяйстве, и исследование русского человека как работника, члена семьи, учаќстника общинного дела, гражданина государства, личности - носителя определенного национального психического склада, и сравнение различных систем землепользования, и объективное описание уровня жизни, и трезвый взгляд на политику правительства. И все это остается в большей или меньшей степени злободневным, все чему-нибудь научает. В особенќности же, пожалуй, учит судить о жизни народа не по газетным, радио- и телерепортажам, не по тракќтатам ученых, не по статистическим отчетам. К сожалению, за сто с лишним лет положение в этом отношении мало изменилось, и те высокие инстанќции, которые принимают решения по коренным вопросам развития сельского хозяйства, так же мало знают действительную жизнь народа, как мало знаќли ее и тогдашние начальства. Плохо знают эту жизнь и журналисты (не в обиду им будь сказано), кавалерийские наскоки которые в хозяйства предќставляют собой проявления своеобразного нового "народничества". Польза от таких наездов более чем сомнительная, ибо начальство рангом пониже давно выработало до тонкостей механику "втирания очќков" сановитым гостям, а тех подобный способ обќщения с народом, кажется, вполне устраивает, и не удивительно. Ведь деревня пока интересовала гороќжан прежде всего как источник продовольствия для них, может быть, еще как место летнего отдыха, а отнюдь не как та сфера народной жизни, где заклаќдывается фундамент физического, нравственного и духовного здоровья нации. И налаживать сельское хозяйство, учить крестьян пахать и сеять мы долго посылали городских активистов вроде шолоховского Давыдова. С большим трудом осознается нами та простая мысль, что просто поднять сельское хозяйќство в наших условиях принципиально невозможно, а нужно налаживать вконец расстроенную народную жизнь. Как это сделать и чем в этом может помочь книга писем Энгельгардта, - об этом пойдет речь в следующих статьях о ней.
2. ХОЗЯИН И ХОЗЯЙСТВО
Размышляя над причинами всеобщего разорения пореформенной российской деревни, А. И. Энгель-гардт пришел к выводу, что главной его причиной (о других речь пойдет дальше) была устарелая сисќтема помещичьего землевладения.
До реформы 1861 года помещичье землевладение держалось на труде крепостных. Когда же крестьяќнин стал свободным, его нельзя уже было заставить обрабатывать помещичье поле в страду, когда на его собственном наделе хлеб осыпается. А нанимать работников для помещика разорительно - одна только оплата труда сделала бы цену на хлеб много выше мировой. Правда, помещики нашли способы "прижать" крестьян. При "освобождении" крестьян отдали земли меньше, чем они владели при крепоќстном праве, и эти "излишки" (или "отрезки") поќмещики старались разместить так, что только через них можно было выпустить крестьянский скот на пастбище или водопой и пр. За пользование "отрезќками" или лесом, а также за хлеб, ссужаемый крестьянам, которым его не хватало до нового уроќжая, за данные в долг деньги помещик и принуждал крестьян в страду прежде всего работать на него. Но это была слишком ненадежная опора хозяйства.
Энгельгардт быстро убедился в том, что традициќонное помещичье хозяйство полностью исчерпало себя и не имеет будущего. Одни помещики, получив солидные платежи, решили вести хозяйство "по науке", накупили английских плугов и породистый скот, но в итоге быстро "разорились по науке". Плуги оказались не для наших почв, а привозные породиќстые коровы - не для условий смоленской деревни и потому быстро подохли из-за нарушения режима кормления и халатного ухода за ними (а можно ли требовать добросовестности от сезонного наемного работника, пошедшего в кабалу из нужды). Другие сдали землю в аренду и зажили как рантье. Третьи сразу заложили свои имения в казну и подались в город, на службу, или за границу - жить в свое удовольствие, пока есть деньги (вспомним героиню чеховского "Вишневого сада"). Энгельгардт пониќмал, что ему нужно строить свое хозяйство на совершенно иных началах ("без капитала"), а это потребовало принципиально иного взгляда на роль различных факторов производства:
"...у нас вообще слишком много значения придаќют усовершенствованным машинам и орудиям, тогда как машины самое последнее дело. Различные факќторы в хозяйстве, по их значению, идут в таком порядке: прежде всего хозяин, потому что от него зависит вся система хозяйства, и если система дурна, то никакие машины не помогут; потом работник, потому что в живом деле живое всегда имеет перевес над мертвым; хозяйство не фабрика, где люди имеют второстепенное значение, где стругающий станок важнее, чем человек, спускающий ремень со шкива;
в хозяйстве человек - прежде всего; потом лошадь, потому что на дурной лошади плуг окажется беспоќлезным; потом уже машины и орудия. Но ни машиќны, ни симментальский скот, ни работники не могут улучшить наши хозяйства. Его могут улучшить только хозяева".
"Хороших хозяев очень мало, потому что от хорошего хозяина требуется чрезвычайно много. "Хозяйство вести - не портками трясти, хозяин, - говорят мужики, - загадывая одну работу, должен видеть другую, третью". "Хозяйство водить - не разиня рот ходить".
Невозможно стать настоящим хозяином, лишь учась по книгам (тем более, что книги чаще всего пишут профессора, сами хозяйства не ведущие и не знающие). Энгельгардт не мог принуждать крестьян работать на него за "отрезки", а переходить на наемный труд можно было только при условии резќкого повышения продуктивности хозяйства, на что большинство помещиков, воспитанных в традиционќном духе и видевших в крестьянах только "мужиков" и "баб", то есть существа низшего порядка, были совершенно неспособны.
В основу нового подхода Энгельгардта к хозяйстќву легли "научные знания, стремление во всем добиваться ясности.., знание людей", а значит, споќсобность приобретать хороших помощников, и тысяќча других "мелочей", без которых невозможно эфќфективное производство. Но первым толчком послуќжил совет, данный ему умным и опытным крестьянином, можно сказать, другом детства: "по-деревенски все делайте, а не по-петербургски", - и на наглядном примере показал, как это надо пониќмать.
Энгельгардт пожаловался, что крестьяне за поќправку прорванной плотины у пруда требуют сто рублей, тогда как работа не стоит и тридцати.
- Зачем вам нанимать? Просто позовите на толоку: из чести к вам все приедут, и плотину, и дорогу поправят. Разумеется, по стаканчику водки поднесете.
- Да ведь проще, кажется, за деньги работу сделать? Чище расчет.
- То-то, оно проще по-немецки, а по-нашему выходит не проще. По-соседски нам не следует с вас денег брать, а "из чести" все приедут - поверьте моему слову...
- Постой, но ведь хозяйственные же работы полевые все на деньги делаются?
- Хозяйственные - то другое дело. Там иначе нельзя.
- Не понимаю, Степан.
- Да как же. У вас плотину промыло, дорогу попортило - это, значит, от Бога. Как же тут не помочь по-соседски? Да вдруг у кого - помилуй, Господи, - овин сгорит, разве вы не поможете лесќком? У вас плотину прорвало - вы сейчас на деньги нанимаете, значит, по-соседски жить не желаете,
значит, все по-немецки на деньги идти будет. Сегодќня вам нужно плотину чинить - вы деньги платите;
завтра нам что-нибудь понадобится - мы вам деньќги плати. Лучше же по-соседски жить - мы вам поможем, и вы нас обижать не будете. Нам без вас тоже ведь нельзя: и дровец нужно, и лужок нужен, и скотину выгнать некуда. И нам, и вам лучше жить по-соседски, по-Божески.
Помещик послушал умного крестьянина, и толоќкой в один день поправили и плотину, и дорогу. И такой подход стал для Энгельгардта правилом. Тогда как местные помещики строили отношения с крестьќянами "по-петербургски", петербургский профессор жил с "мужиками" и "бабами" "по-соседски, по-Боќжески". Другие помещики вели с крестьянами неќскончаемые изматывающие судебные процессы, у Энгельгардта с соседями и работниками не было ни ссор, ни неприятностей.
Итак, первое условие успешного хозяйствоваќния - справедливые отношения помещика с крестьќянами, уважение человеческого достоинства "мужиќков" и "баб". Но это не прекраснодушие. Если у хозяина нет настоящей хозяйской жилки, крестьяне этим непременно воспользуются: "Крестьяне в вопќросе о собственности самые крайние собственники, и ни один крестьянин не поступится ни одной своей копейкой, ни одним клочком сена. Крестьянин неуќмолим, если у него вытравят хлеб; он будет преслеќдовать за потраву до последней степени... Точно так же крестьянин признает, что травить чужой хлеб нельзя, что платить за потраву следует... Конечно, крестьянин не питает безусловного, во имя принципа, уважения к чужой собственности, и если можно, то пустит лошадь на чужой луг или поле... Деревенский пастух, видя, что барин не берет на потраву, подумаќет, что он прост, то есть дурак, а дурака следует учить, и будет просто-напросто кормить скот на господском лугу..." Но крестьянин "не знает "законов"; он уваќжает только какой-то Божий закон. Например, если вы, поймав мужика с возом украденного сена, отбеќрете сено и наколотите ему в шею - не воруй, - то он ничего; если кулак, скупающий пеньку, найдет в связке подмоченную горсть и тут же вздует мужиќка - не обманывай, - ничего; это все будет по-Боќжески. А вот тот закон, что за воз сена на 3,5 месяца в тюрьму, - то паны написали мужику на подпор".
Справедливые отношения подразумевают и праќвильную оплату труда, для чего, конечно, хозяин должен досконально знать каждую работу. Заплаќтишь работнику меньше, чем следует, тебя сочтут жилой, кулаком, и тебе впредь будет трудно запоќлучить хороших работников. Заплатишь много больќше следуемого - сочтут добрым барином, но дураќком, и будут стараться обвести вокруг пальца в каждом деле.
Второе условие - это постановка хозяйства именќно как целого, некоего подобия организма. "Если в хозяйстве вы делаете какое-нибудь существенное изменение, то оно всегда влияет на все отрасли его и во всем требует изменения. В противном случае нововведение не привьется. Например, положим, вы ввели посев льна и клевера, - сейчас же потребуется множество других перемен... Потребуется изменить пахотные орудия и вместо сохи употреблять плуг, вместо деревянной бороны - железную. А это в свою очередь потребует иных лошадей, иных рабочих, иной системы хозяйства по отношению к найму раќбочих и т. д.". Здесь важна даже такая мелочь, как одежда. "Барский костюм до такой степени отличен от мужицкого, приспособленного к образу жизни всего населения страны... Как было бы хорошо носить несколько измененный русский костюм. Русская руќбаха, широкие панталоны, высокие сапоги - что моќжет быть удобнее в деревне?"
Третье условие - правильное соотношение межќду размерами пашни, сенокосов, пастбищ и количеќством скота. Энгельгардт поясняет это на примере хозяйства супружеской пары:
"В нечерноземной полосе количество посева обусќлавливается количеством навоза, какое можно накоќпить. Количество же навоза обуславливается колиќчеством сена, какое может наготовить имеющая достаточно лугов пара в промежутке времени от Петра до Семена (от Петрова дня до Семенова по православному календарю. - М. А.). Это количестќво сена обуславливает у нас, так сказать, всю суть хозяйства, от него зависит количество скота, колиќчество высева, количество хлеба, мяса, сала, молока, какое может потреблять наша пара. Другим мерилом для определения величины запашки служит еще возможность убрать народившийся хлеб в тот коротќкий срок, какой имеется для этой уборки".
Четвертое условие - правильное использование навоза и искусственных удобрений в сочетании с оптимальными севооборотами, "...после льну, по пеќрелому, с небольшим удобрением - "потрусивши навозцу", как говорят крестьяне, - получаются веќликолепнейшие урожаи ржи. Вот уже три года, что после льна на переломах, удобренных только 100 возами навоза на хозяйственную десятину, я полуќчал по 18 кулей ржи с хозяйственной десятины, то есть сам-12, тогда как на старопахотных землях, при 300 возах навоза, получалось только 12 кулей с десятины, то есть сам-8... Хозяева, которые знают, как дорого обходится нам навоз, поедающий все доходы с полеводства, поймут всю важность добытых мною результатов". Отмечу, что именно Энгельгардт был одним из пионеров применения фосфорных удобрений в нашем сельском хозяйстве.
Пятое условие - это строжайшее соблюдение агќротехники, что также требует от хозяина доскональќного знания дела и строгого контроля за качеством работ: "...лен, доставляя большие выгоды, требует, однако, много внимания со стороны хозяина. Если хозяин сам не занимается делом.., то у него со льном будут частые.неудачи... В нынешнем году, например, льны, даже у крестьян, почти повсеместно запали снегом, а у меня весь лен был поднят своевременно и вышел отличного качества... неудачи происходят от невнимания самих хозяев, оттого, что все делаетќся несвоевременно и кое-как".
Шестое условие - это самостоятельное ведение дела, а не сдача земли в аренду, а если сдавать часть земли необходимо, то не арендатору-индивидуалиќсту, а крестьянской общине: "Арендатор чужой чеќловек - сегодня он здесь, завтра там. Он стремится вытянуть из имения все, что можно, и затем удрать куда-нибудь для новой эксплуатации или уйти на покой, сделавшись рантьером. Между тем арендуюќщая именно община остается всегда тут, на месте, и будет всегда держать именно в аренде, если ей это выгодно. Для общины нет выгоды разорять имение, сводить его на нет, и чем дальше, тем больше она будет нуждаться в нем, по мере увеличения населеќния, и все более и более будет разрабатывать пустуќющие земли".
Седьмое условие - способность видеть все хоќзяйство в целом и учитывать всю совокупность факторов, часто противоречивых. "Одному нужен дождь, а другому погода". Яровое совсем посохло, ему бы дождичка, а пойдет дождь - рожь, которая уже цветет, не опылится, не будет урожая. "Нужно смотреть в корень", а многие ли хозяева способны на это?
С психологической точки зрения, "при введении чего-нибудь нового первая вещь - успех. Одно выќшло хорошо, другое, третье вышло хорошо - и вот приобретается уважение, доверие к знанию". Но и
при неудачах нельзя опускать рук, а надо их осмысќливать, находить причины, извлекать уроки на буќдущее.
И таких умных советов тому, кто хочет стать настоящим хозяином, в книге Энгельгардта превеќликое множество. Разумеется, их сегодня нельзя воспринимать слепо, без учета изменившихся услоќвий, часто они скорее помогут навести на правильќную мысль, напомнить о необходимости учитывать тот или иной фактор, который часто забывается, и все же ни один из его советов не остается пустым, ненужным, тем более что подкреплен практикой и отличными результатами. Письма Энгельгардта - один из самых ценных источников для построения целостной науки о хозяйстве, учитывающей не тольќко материальные, но и духовно-нравственные начаќла человеческой деятельности.
3. "...А ПАРАЗИТАМ - НИКОГДА! - 1"
(Гнилость благородного сословия)
В числе бытующих в наше время, особенно в среде интеллигенции (как "демократической", так и "патќриотической") , мифов о процветающей царской Росќсии одно из главных мест занимает миф о благородќном и просвещенном дворянстве как опоре экономиќки и культуры страны. Дворян-помещиков представляют заботливыми отцами крестьян, осоќбенно бывших своих крепостных (именно такая раќдужная картина рисуется, например, в книге князя Е. С. Трубецкого "Былое"). Союз потомков российќского дворянства самочинно переименовал себя в Благородное российское дворянское собрание. И неќкоторые его члены (в первую очередь доктор истоќрических наук С. Волков) публично заявляют, что истинные культура и благородство доступны лишь дворянам по рождению. А дети рабочих и крестьян, несчастные "совки", сколько бы ни учились и ни старались, к высочайшим ценностям и подлинному созиданию неспособны: нет у них в жилах "голубой крови", не те гены. Письма А. Н. Энгельгардта "Из деревни" показывают, кроме всего прочего, полную несостоятельность подобных утверждений "дворянских хамов".
Напомню, первоначально дворянами именоваќлись дворовые люди у бояр. Затем дворянство стало служилым сословием. Дворянин нес службу госудаќрю и за это получал землю с крепостными крестьяќнами. Служба была пожизненной и наследственной, и если она кончалась (например, род вымирал, в нем не оставалось мужчин, способных .служить), землю отбирали в казну или передавали другому дворяниќну. Но во время слабой императорской власти двоќряне вынудили Петра III издать указ о вольности дворянской, и служба для дворянина перестала быть обязательной, тогда как земля и крепостные продолќжали оставаться его собственностью. Екатерина II, захватившая престол с помощью дворян - гвардейќцев, еще более расширила привилегии дворянства. С этого времени дворянство в значительной своей части становится паразитическим сословием, отсюда ведет свое начало и российская интеллигенция.
Даже и перестав служить государству, многие дворяне сами не вели хозяйство, поручая это негосќподское дело старостам, приказчикам и управляюќщим. Они жили в столицах, губернских и уездных гороќдах, наезжая в свои деревни летом как на дачи, ездили по заграницам, соря там дармовыми деньгаќми, вольтерьянствовали и подвизались в масонских ложах, приобщались к западной культуре, которая стала для них ближе отечественной. Но и те, что оставались жить в деревне, часто в хозяйство не вникали (географию знать необязательно, потому что извозчик довезет, куда надо, в экономику тем менее - на то и нанимали экономов). Зато они часто позволяли себе всякого рода издевательства над крестьянами. Продажа крестьян (подчас с разъедиќнением семей), обмен их на охотничьих собак, приќнуждение крестьянок к сожительству и пр. были обычным делом, о чем хорошо сказано, например, в книге митрополита Вениамина (Федченкова) "На рубеже двух эпох". Такой "беспредел" в отношениях дворян с крестьянами в нравственном смысле был губительным для обеих сторон (как писал М. Е. Салќтыков-Щедрин, одни были развращены до мозга костей, другие забиты до потери сознания). И все же дворяне, даже и увеличивавшие сверх всякой меры барщину и оброк, оставались заинтересованы в том, чтобы крестьяне обеспечивали себя и были в состоќянии выполнить возложенные на них повинности, и потому иногда помогали мужику, у которого пала лошадь или корова, обзавестись новой. В их имениях сохранялось некое подобие отношений барина-отца, надзирающего за пристойной жизнью крестьян-деќтей.
Ничего этого не осталось и в помине к тому времени, когда Энгельгардт приехал в деревню и занялся хозяйством. Он, конечно же, познакомился со своими соседями-помещиками. (А из дворянства смоленского края в свое время вышли видные деятеќли отечественной истории: Потемкины, Глинки, Каќховские, Хомяковы, Тухачевские, Римские-Корсаќковы, Шараповы.) Но то, что он увидел в их имениќях, поразило его запустением хозяйства и полным отрывом помещиков от своих крестьян.
"Помещики хозяйством не занимаются, хозяйстќва свои побросали, в имениях не живут... говорить с помещиками о хозяйстве совершенно бесполезно, потому что они большею частью очень мало в этом деле смыслят. Не говорю уже о теоретических поќзнаниях, - до сих пор я еще не встретил здесь ни одного хозяина, который бы знал, откуда растение берет азот или фосфор, который бы обладал хотя самыми элементарными познаниями в естественных науках и сознательно понимал, что у него совершаќется в хозяйстве, - но и практических знаний, вот что удивительно, нет. Ничего нет, понимаете". С проведением железной дороги резко возрос спрос на дрова. "Лес, который до сих пор не имел у нас никакой цены, пошел в ход. Владельцы лесов, помеќщики, поправили свои дела. Дрова дадут возможќность продержаться еще десяток лет даже тем, котоќрые ведут свое хозяйство по агрономии (так Энгельќгардт называл помещиков, накупивших ненужных машин и пр. - М. А.); те же, которые поблагоразумќнее, продав лес, купят билетики и будут жить процентами, убедившись, что не господское совсем дело заниматься хозяйством".
Итак, на смену крепостническим отношениям в деревню шел "рынок", к которому дворянство окаќзалось совершенно неприспособленным и неготовым. "Землевладельцы в своих имениях не живут и сами хозяйством не занимаются, все находятся на службе, денег в хозяйство не дают - что урвал, то и съел, - ни в одном хозяйстве нет оборотного капитала. Усадьбы, в которых никто не живет, разрушились, хозяйственные постройки еле держатся, все лежит в запустении. За исключением некоторых особенно хороших имений, в которых имеются обширные заливные луга, имений, на которые находятся аренќдаторы, дающие владельцам самые ничтожные сумќмы, все другие находятся под управлением приказќчиков, старост, разных вышедших на линию людей, презирающих необразованного мужика, людей, жеќны которых стремятся иметь прислугу, ходить как барыни, водить детей как панинят и учить их мерсикать ножкой. За отсутствием служащих владельцев эти ничего в хозяйстве не понимающие услужиќвающие приказчики суть настоящие хозяева имеќний... В сущности, хозяйства эти дают содержание только приказчикам, которые, а-в особенности их жены, барствуют в этих имениях, представляя саќмый ненавистный тип лакеев-паразитов..."
Энгельгардт был одним из создателей Русского химического общества и принимал участие в его съездах с обедами, которые еще крепче связывали в одну семью разбросанных по всей России химиков. "Сколько интересных вопросов решалось за этими обедами, сколько высказывалось новых мыслей, сколько жизни было в спорах!" А на обедах для помещиков даже по случаю губернской сельскохоќзяйственной выставки говорить с помещиками было не о чем: "У нас никакого общего интереса нет... и единственное, на чем мы сходимся, что всем нам обще и доступно, - это мотивы из "Прекрасной Елены".
К кому ни приедешь в имение, "землевладельцы постоянно жалуются на невыгодность хозяйства, на дороговизну рабочих, точно желали бы или возвраќщения крепостного права, или какого-то закрепощеќния за дешевую плату батраков. Ни то, ни другое невозможно и никогда не будет. Своим нытьем они высказывают приговор своим способам хозяйствоваќния. Очевидно, что им остается только служить, пока есть служба, а для изыскания способов эксплуќатации земель обратиться к тем, которые около земли обходиться умеют".
У большинства помещиков было смутное предќставление не только о своем хозяйстве, но и о крестьянах, бок о бок с которыми прошла вся их жизнь: "Я встречал здесь помещиков, - про барынь уж и не говорю, - которые лет 20 живут в деревне, а о быте крестьян, об их нравах, обычаях, положеќнии, нуждах никакого понятия не имеют. Более скажу, - я встретил, может быть, всего трех-четыќрех человек, которые понимают положение крестьќян, которые понимают, что говорят крестьяне, и которые говорят так, что крестьяне их понимают... Часто мне приходило в голову: не помешался ли я?.. Да такой степени велик был разлад между действиќтельностью и тем, что я себе представлял в Петерќбурге. Сидишь у какого-нибудь богатого помещика, давно уже живущего в деревне, разговор коснется мужицкого дела и быта - понятно, кого что интеќресует, тот о том и говорит, - и вдруг слышишь такие несообразности, такие недействительные представления о народе, его жизни, что удивляешься только... точно эти люди живут не на земле, а в воздухе. А дома берешь газету, читаешь корреспонќденцию, в которой описываются отрадные и прискорќбные явления, и видишь, что и тут те же воздушные, фальшивые представления".
Неудивительно, что при таком знании крестьян помещики не могли наладить продуктивное хозяйстќво, и им оставалось только жаловаться на судьбу, а это "значило бы жаловаться на самого себя, на свою неумелость. К чему жаловаться на то, что труд непроизводителен? Кому жаловаться и зачем? Разве хозяину кто-нибудь запрещает вводить ту или другую систему хозяйства, употреблять те или другие оруќдия, содержать тот или другой скот, кормить или не кормить лошадей овсом, возить навоз в повозках с железными осями? На что же тут жаловаться? Нет, землевладельцы жалуются совсем не на то: они жаќлуются именно на дороговизну рабочих рук, они именно говорят, что заработная плата слишком велиќка, что крестьяне слишком дорого берут за обработку земли... они боятся того, чтобы крестьяне совсем не перестали работать по тем ценам, как теперь".
Да, никаких "свободных цен", никакого "рынка" помещики не приемлют, их хозяйство держится
исключительно на затеснении крестьян. Раньше уже говорилось, что помещики заставляли работать за "отрезки".
"...значение отрезков все понимают, и каждый покупатель имения, каждый арендатор, даже не умеющий по-русски говорить немец, прежде всего смотрит, есть ли отрезки, как они расположены и насколько затесняют крестьян. У нас повсеместно за отрезки крестьяне обрабатывают помещикам земќлю - именно "работают круги", то есть на своих лошадях, с своими орудиями, как при крепостном праве, полную обработку во всех трех полях. Оцеќниваются эти отрезки часто в сущности просто ниќчего не стоящие, не по качеству земли, не по производительности их, а лишь по тому, насколько они необходимы крестьянам, насколько они их заќтесняют, насколько возможно выжать с крестьян за эти отрезки". Даже меры государства, по замыслу направленные на облегчение положения крестьян, использовались помещиками для еще большего утесќнения бывших крепостных: "...явились банки, котоќрые стали давать деньги под залог имений и тем затруднили приобретение крестьянами земель, поќтому что в банки имения закладываются в полном составе, со всеми отрезками, пустошками. Покупать целые имения крестьянам не под силу, да и несподќручно, а между тем и хотел бы помещик, нуждаясь в деньгах, продавать какую-нибудь пустошку или отрезок - нельзя. Нельзя потому, что он заложен в составе всего имения".
Именно обязательства обрабатывать помещичью землю в страду за пользование отрезками, лесом, за взятую ссуду хлебом или деньгами - главная приќчина бедности деревенских жителей, "потому что, взяв вашу работу, он должен упустить свое хозяйќство, расстроить свой двор..." И Энгельгардт одним из первых и, пожалуй, ярче, чем кто-либо другой, показывает полную противоположность интересов помещика и крестьянина:
"Благосостояние крестьянина вполне зависит от урожая ржи, потому что, даже при отличном уроќжае, большинству крестьян своего хлеба не хватает и приходится покупать. Чем меньше ржи должен прикупить крестьянин, чем дешевле рожь, тем лучќше для крестьянина. Помещик, напротив, всегда продает рожь, и от ржи, при существующей системе хозяйства, получает главный доход. Следовательно, чем дороже рожь, чем более ее требуется, тем для помещика лучше. Масса населения желает, чтобы хлеб был дешев, а помещики-купцы, землевладельќцы, богачи-крестьяне желают, чтобы хлеб был дорог. Если бы благосостояние крестьян улучшилось, если бы крестьяне не нуждались в хлебе, - что делали бы помещики со своим хлебом? Заметьте при этом еще, что при урожае не только понижается цена хлеба, но, кроме того, возвышается цена работы. Если бы у крестьянина было достаточно хлеба, то разве стал бы он обрабатывать помещичьи поля по тем баснословно низким ценам, по которым обрабаќтывает их теперь. Интересы одного класса идут вразрез с интересами другого... Для того, чтобы получить наибольшую выгоду от хозяйства при суќществующей системе, необходимо, чтобы хлеб был дорог, вследствие чего работа будет дешева, то есть необходимо, чтобы крестьяне бедствовали... Для хоќзяев, ведущих свое хозяйство нанятыми руками, в особенности там, где обработка производится даже не батраками, а соседними крестьянами-хозяевами с их орудиями и лошадьми, важно не только то, чтобы хлеб был дорог. Но еще более важно, чтобы был неурожай, чтобы мужик вынужден был наниќматься на летние страдные работы еще с зимы за дешевую цену, чтобы он вынужден был запродаватьќся для того, чтобы упасти свою душу, как говорят
мужики, словом, чтобы мужик был дешев. Вы предќставьте себе только, что всюду, несколько лет подќряд, превосходный урожай, что мужику нет надобќности покупать хлеб, что тогда будут делать помеќщики со своими хозяйствами?"
Вот вам и баре-благодетели, отцы-заботники креќстьянские! Нет, не друзьями народа показали себя помещики, а настоящими его врагами, виновниками бедности крестьян, да и всего государства:
"Как ни кинь, все клин. Ясно, что у мужика земли мало.
И добро бы помещичьи хозяйства процветали! Можно бы тогда указать на высокое развитие земќледелия, скотоводства, на богатство, на государстќвенную пользу. А то и того нет. Крестьяне затеснеќны, помещикам от этого пользы никакой, земледеќлие в упадке и состоит в переливании из пустого в порожнее, паны ушли на службы. Государство бедно. Кому же, спрашивается, польза?"
Как видим, Энгельгардт показывает, что эгоистиќческий интерес дворянства обусловил не только бедќность и приниженность зависящего от него крестьќянства, но и скудность государственных доходов, всестороннюю слабость пореформенной России. Вот уж, воистину, эгоистический и паразитический класс, который следовало бы объявить врагом народа и государства! А его-то и считают "другом народа" и оплотом государственности! Действительно, все поставлено с ног на голову!
Более того, Энгельгардт не побоялся показать, что такое положение не случайно сложилось, а именно так была задумана реформа, именно таким "благодеянием" должно было стать "освобождение крестьян": "Казалось, что все это так просто выйдет. Крестьяне получат небольшой земельный надел, коќторый притом будет обложен высокой платой, так что крестьянин не в состоянии будет с надела проќкормиться и уплатить налоги, а потому часть людей должна будет заниматься сторонними работами. Поќмещики получат плату за отведенную в надел земќлю, хозяйство у них останется такое же, как и прежде, с той только разницей, что вместо пригонщиков будут работать вольнонаемные батраки, наќнимаемые за оброк, который будут получать за отошедшую землю. Все это казалось так просто, да к тому же думали, что если станут хозяйничать по агрономиям, заведут машины, альгаузских и иных скотов, гуано и суперфосфаты, то хозяйство будет идти еще лучше, чем шло прежде, при крепостном праве".
Но эти расчеты не оправдались, и подвело росќсийских дворян и интеллигентов всегдашнее их равќнение на Западную Европу. Там после отмены креќпостного права сложилось общество из землевлаќдельцев-капиталистов и безземельного наемного кнехта. Но в России система чисто батрацких хоќзяйств "оказалась невозможной, потому что она требует безземельного кнехта, такого кнехта, котоќрый продавал бы хозяину свою душу, а такого кнехта не оказалось, ибо каждый мужик сам хозяин... На выручку помещичьим хозяйствам пришло - но только временно - то обстоятельство, что крестьяне получили малое количество земли и, главное, долќжны были слишком много платить за нее. Земли у мужика мало, податься некуда, нет выгонов, нет лесу, мало лугов. Всем этим нужно раздобываться у помещика. Нужно платить подати, оброки, следоваќтельно, нужно достать денег. На этой-то нужде и основалась переходная система помещичьего хозяйќства. Помещики... стали вести хозяйство, сдавая земли на обработку крестьянам с их орудиями и лошадьми, сдельно, за известную плату деньгами, выгонами, лесом, покосами и т. п. Но обрабатываюќщие таким образом земли в помещичьих хозяйствах крестьяне сами хозяева, сами ведут хозяйство и нанимаются на обработку помещичьей земли только по нужде. Человек, который сам хозяин, сам ведет хозяйство и только по нужде нанимается временно на работу, - это уже не кнехт, и на таких основаќниях ничего прочного создать в хозяйстве нельзя". И Энгельгардт смело делает вывод: "Вся система нынешнего помещичьего хозяйства держится, собстќвенно говоря, на кабале, на кулачестве". Помеќщик - не "отец крестьянам", а кулак, жадный паќук, высасывающий соки из крестьян. Большего осќкорбления благородному сословию невозможно было нанести, и нанес его не кто-то со стороны, а свой брат, дворянин-помещик, один из лучших предстаќвителей этого сословия.
И Энгельгардт подписывает приговор: "У помеќщичьих хозяйств нет будущности... Крепостное праќво уничтожено, а хотят, чтобы существовали такие же помещичьи хозяйства, какие были при крепостќном праве!.. Поместное хозяйство - и дворянское, и купеческое, и мещанское, всякое поместное хозяйќство - не имеет будущности... и в дальнейшем своем развитии жизнь деревни не придет ли к царству кулаков?"
О кулаках речь пойдет дальше. А здесь нельзя не упомянуть о чувстве ненависти, какое испытывали крестьяне к помещикам, даже и к самым добрым из них. Крестьянин был убежден, что земля - Божья, частная собственность на нее немыслима и помещиќки, захватившие землю в собственность, - его враќги. И, как это ни удивительно, выразителем сокроќвенных дум крестьянина стал помещик А. Н. Энќгельгардт, громко заявивший на всю Россию: земля должна принадлежать только тем, кто ее обрабатыќвает, а никак не паразитам-помещикам.
4. "...А ПАРАЗИТАМ - НИКОГДА! - 2"
(О кулаках-мироедах)
Наверное, Энгельгардту, как помещику, к тому же успешно ведущему хозяйство, нелегко было подпиќсать приговор помещичьей системе. Еще тяжелее было ему сознавать, что на его веку на месте помеќщичьего хозяйства не возникнет ничего более разумќного. Его не могло радовать собственное пророчество о грядущем царстве кулаков.
Что такое кулачество, Энгельгардт знал прекрасќно и одним из первых в России показал и истоки, и проявления этой новой хозяйственной силы:
"Известной долей кулачества обладает каждый крестьянин, за исключением недоумков да особенно добродушных людей и вообще "карасей"... У крестьќян крайне развит индивидуализм, эгоизм, стремлеќние к эксплуатации. Зависть, недоверие друг к другу, подкапывание под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству - все это сильно развито в крестьянской среде. Кулаческие идеалы царят в ней, каждый гордится быть щукой и стремится пожрать карася. Каждый крестьянин, если обстоятельства тому поблагоприятствуют, будет самым отличнейшим обраќзом эксплуатировать всякого другого, все равно креќстьянина или барина, будет выжимать из него сок, эксплуатировать его нужду". Как видим, Энгельќгардт разбивает в пух и прах представления о креќстьянине как о прирожденном социалисте, которым бредили народники, и те современные нам суждения о русском человеке - воплощении доброты, какие проповедуют нынешние народолюбцы вроде доктора наук О. П. Платонова. Нет, в русском крестьянине кулацкая жилка была, она часто принималась за хозяйскую сметку, ею гордились, ее воспитывал весь строй сельской жизни, особенно после отмены крепостного права, когда так усилилась роль денег (об этом писал еще Г. И. Успенский). Нет, это не Ленин выдумал, будто в крестьянине соединены труженик и спекулянт. А Энгельгардт продолжает характериќстику крестьянина: "Все это, однако, не мешает крестьянину быть чрезвычайно добрым, терпимым, по-своему необыкновенно гуманным, своеобразно, истинно гуманным, как редко бывает гуманен челоќвек из интеллигентного класса".
О душевных качествах русского крестьянина дальше пойдет особый разговор, а пока вернемся к вопросу о соотношении "кулака потенциального" и "кулака актуального", как сказали бы математики:
"Каждый мужик при случае кулак, эксплуататор, но. пока он земельный мужик, пока он трудится, работает, занимается сам землей, это еще не настоќящий кулак, он не думает все захватить себе, не думает, как бы хорошо было, чтобы все были бедны, нуждались, не действует в этом направлении... Он расширяет свое хозяйство не с целью наживы только, работает до устали, недосыпает, недоедает". А наќстоящий кулак, процентщик, "ни земли, ни хозяйќства, ни труда не любит, этот любит только деньги... У этого все зиждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир - деньги, о приумножении которых он только и думаќет... Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами. Ему выгодно, чтобы крестьяне не занимались землей, чтобы он пановал со своими деньгами... Он поддерживает всякие мечты, иллюзии, от него идут всякие слухи;
он сознательно или бессознательно, не знаю, стараќется отвлечь крестьян от земли, от хозяйства, проќповедуя, что "работа дураков любит", указывая на трудность земельного труда, на легкость отхожих промыслов, на выгодность заработков в Москве. Он, видимо, хотел бы, чтобы крестьяне не занимались землей, хозяйством - с зажиточного земельного мужика кулаку взять нечего, - чтобы они, забросив землю, пользуясь хозяйством только как подспорьќем, основали свою жизнь на легких городских зараќботках. Он, видимо, желал бы, чтобы крестьяне получали много денег, но жили бы со дня на день, "с базара", как говорится. Такой быт крестьян был бы ему на руку, потому что они чаще нуждались бы в перехвате денег и не имели бы той устойчивости, как земельные мужики. Молодые ребята уходили бы на заработки в Москву, привыкали бы там к беспечќной жизни, к легким заработкам, к легкому отношеќнию к деньгам - что их беречь! заработаем! - к кумачным рубашкам, гармоникам, чаям, отвыкали бы от тяжелого земледельческого быта, от сельских интересов, от всего, что мило селянину, что делает возможным его тяжелый труд. Молодые ребята жили бы по Москвам, старики и бабы оставались в деревне, занимались бы хозяйством кое-как, рассчитывая на присылаемые молодежью деньги. Кулаку все это было бы на руку, потому что ему именно нужны люди денежные, но живущие изо дня в день, денег не берегущие, на хозяйство их не обращающие. Нужно платить подати - к кулаку, ребята из Мосќквы пришлют - отдадим. И кулак может давать деньги совершенно безопасно, потому что, когда пришлют из Москвы, он уже тут - "за тобой, брат, должок есть". За одолжение заплатят процент да еще за уважение поработают денек-другой - как не уважить человека, который вызволяет? А у него есть где поработать, дает тоже в долг деньги помещикам, а те за процент либо лужок, либо лесу на избу, либо десятинку земли под лен: помещику это ничего не стоит, как мужику не стоит поработать денек-друќгой".
С беспристрастностью ученого-натуралиста, изуќчающего поведение паука-кровососа, Энгельгардт прослеживает разные приемы, которыми кулак приќнуждает крестьян работать на себя. В то время, как либеральные интеллигенты видели в кулаке опору хозяйства в деревне, пришедшую на смену помещиќку, Энгельгардт показал, что кулак разлагает деревќню и подрывает основу всякого хозяйства. Энгельќгардт, наверное, посмеялся бы над замыслом П. А. Столыпина, доживи он до выступлений проќславленного реформатора. Еще более нелепой покаќзалась бы ему, думается, мысль Столыпина, будто этот зажиточный мужик станет опорой царского режима и помощником помещикам: "Богачи-кулаќки - это самые крайние либералы в деревне, самые яростные противники господ, которых они мало что ненавидят, но и презирают, как людей, по их мнеќнию, ни к чему не способных, никуда не годных. Богачей-кулаков хотя иногда и ненавидят в деревне, но, как либералов, всегда слушают, а потому значеќние их в деревне в этом смысле громадное. При всех толках о земле, переделе, о равнении кулаки-богачи более всех говорят о том, что вот-де у господ земля пустует, а мужикам затеснение, что будь земля в мужицких руках, она не пустовала бы и хлеб не был бы так дорог. Но что касается толков о "равнении земли", то богачи-кулаки все это в душе считают пустыми мужицкими мечтаниями, фантазиями, илќлюзиями. Принимая самое живое участие в деревенќских толках, подливая масла в огонь, они на стороне с презрительной усмешкой говорят, что это мужики все пустое болтают. "Статочное ли дело, - говоќрят, - что так и отберут у всех земли! Теперь это уже и нельзя, потому что многие земли мужичками и купцами куплены. Просто так будет, что господќские имения, которые заложены, как только барин не заплатит в срок, будут отбирать в казну и потом мужикам раздавать!.. А богатых мужичков с деньгаќми много найдется..."
Кулаки открывали кабаки и свое хозяйство, дерќжащееся не на земле, а на денежном капитале, вели с умом: "Как содержатель кабака и постоялого двора, скупающий по деревням все, что ему подходит - и семя, и кожи, и пеньку, и счески, - он знает на двадцать верст в округе каждого мужика, знает всех воров". Именно кулаки первыми стали пользоваться ссудными кассами; взятые ссуды раздавали беднякам в долг под работы за огромный процент.
Возвращаясь на последних страницах книги к помещичьим хозяйствам, Энгельгардт утверждает, что им "не с чего подняться. Выкупные свидетельстќва прожиты; деньги, полученные за проданные леса, прожиты; имения большей частью заложены; денег нет, доходов нет". Но и у кулацких хозяйств, по его мнению, будущности тоже нет. "Старая помещичья система после "Положения" (об отмене крепостного права. - М. А.) заменилась кулаческой, но эта сисќтема может существовать только временно, прочноќсти не имеет и должна пасть и перейти в какую-ниќбудь иную, прочную форму... Пало помещичье хоќзяйство, не явилось и фермерства, а просто-напросто происходит беспутное расхищение - леса вырубаќются, земли выпахиваются, каждый выхватывает, что можно, и бежит. Никакие технические улучшеќния не могут в настоящее время помочь нашему хозяйству. Заводите какие угодно сельскохозяйстќвенные школы, выписывайте какой угодно иностранќный скот, какие угодно машины, ничто не поможет, потому что нет фундамента. По крайней мере я, как хозяин, не вижу никакой возможности поднять наше хозяйство, пока земли не перейдут в руки землеќдельцев".
Энгельгардт здесь как бы подслушал, что говорят крестьяне: "Все ждут милости, все уверены - весь
мужик уверен, - что милость насчет земли будет, что бы там господа ни делали... Эта мысль глубоко сидит в сознании не только мужика, но и всякого простого русского человека не из господ. Понятием о земле простой человек резко отличается от непроќстого". Поскольку милости насчет земли все нет и нет, "мужики совершенно убеждены, что бунтуют именно господа".
Мне неизвестно, знал ли Энгельгардт слова проќлетарского гимна "Интернационал": "Лишь мы, раќботники всемирной Великой армии труда, Владеть землей имеем право, а паразиты - никогда!" Но он, сам помещик, был убежден: земля не может принадќлежать ни помещикам, ни кулакам, а только тем, кто ее обрабатывает. И здесь он опирался на исконно русское понимание: земля - Божья и не может приќнадлежать кому-либо из людей на правах священной и неприкосновенной частной собственности (как и лес и другие природные блага). Требования крестьян о "поравнении" касались только земли и совсем не распространялись на деньги и прочий капитал. И совершенно неосновательны утверждения, будто крестьянские волнения, требования передела земли вызывались деятельностью социалистических агитаќторов: "мысль о равнении землей циркулирует среди крестьянского населения настойчиво, издавна, без всякой посторонней пропаганды".
Не принял бы Энгельгардт и объяснения этих волнении и требований происками инородцев. Правда, он видел евреев, которые "содержат мельќницы, кабаки, занимаются торговлей и разными делами. Все это запрещено, но все так или иначе обходится. Помещикам евреи выгодны, потому что платят хорошо и на всякое дело способны. Преќимущественно евреи ютятся около богатых, имеюќщих значение помещиков, в особенности около винокуренных заводчиков... в подходящих местах, близ строящейся дороги,.. больших лесных заготоќвок, вообще, где предприимчивый умственный евќрейский человек может орудовать и наживать деньќгу, евреев распложается множество... чуть не на всех, даже самых маленьких, мельницах евреи сиќдели, кабаки содержали и всякими гешефтами заќнимались, совсем мещан отбили, потому что куда же какому-нибудь мещанину против еврея". И тем не менее ненависть крестьян была обращена не на евреев, а на своих русских мироедов.
Даже Энгельгардт, умевший ладить с крестьянаќми и заслуживший их уважение своей хозяйской хваткой, все же чувствовал себя в деревне неуютно:
"Живя в деревне, хозяйничая, находясь в самых близких отношениях к мужику, вы постоянно чувќствуете это затаенное чувство (ненависть к помещиќкам. - М. А.), и вот это-то и делает деревенскую жизнь тяжелою до крайности... Согласитесь, что тяжело жить среди общества, все члены которого если не к вам лично, то к вам как к пану относятся неприязненно".
Не менее неприязненно крестьяне относились и к кулакам: "Вся деревня ненавидит такого богача, все его клянут, все его ругают за глаза. Сам он знает, что его ненавидят, сам строится посреди деревни, втесняясь между другими, потому что боится, как бы не спалили, если выстроится на краю деревни... все это кулаки, жилы, бессердечные пьяницы, высаќсывающие из окрестных деревень все что можно и стремящиеся разорить их вконец".
Как видим, причин для социального взрыва наќкопилось много в деревне и без революционной пропаганды. Но ведь когда в деревни шли "народниќки", крестьяне сами их вылавливали и сдавали властям. Если же революционная пропаганда поздќнее действовала на крестьян, значит, она падала на подготовленную почву.
У крестьян в те времена, когда Энгельгардт писал свою книгу, оставалась еще последняя надежда - надежда на царя. "Именно толковали о том, что будут равнять землею и каждому отрежут столько, сколько кто может обработать. Никто не будет обойќден. Царь никого не выкинет, каждому даст соответќствующую долю в общей земле. По понятиям мужиќка, каждый человек думает за себя, о своей личной пользе, каждый человек эгоист, только мир да царь думают обо всех, только мир да царь не эгоисты. Царь хочет, чтобы всем было равно, потому что он всех одинаково любит, всех ему одинаково жалко. Функция царя - всех равнять... Да и как же мужик может в этом сомневаться, когда, по его понятиям, вся земля принадлежит царю и царь властен, если ему известное распределение земли невыгодно, расќпределить иначе, поравнять. И как стать на точку закона права собственности, когда население не имеет понятия о праве собственности на землю?"
Не вина крестьян в том, что царь не услышал их голоса и не оказал им милость, не отобрал землю у помещиков. Книга Энгельгардта, подцензурная, тем не менее ясно говорила о том, что царский и помеќщичий строй обречен и падет в недалеком будущем.
Не вина крестьян и в том, что и нынешние реформаторы не хотят считаться с русским народным представлением о недопустимости частной собственќности на землю. Письма Энгельгардта и сегодня могут помочь в постижении глубинных основ разумќного устройства деревни и налаживании продуктивќного сельскохозяйственного производства.
5. ГИМН РУССКОМУ ЧЕЛОВЕКУ
Реформа 1861 года освободила крестьян от крепостќной зависимости и... ограбила их, уменьшив их земельные наделы. После этого социальная напряќженность в России стала год от года нарастать. В среде помещиков и либеральной интеллигенции, воспитанной на западной культуре, все шире распроќстранялся взгляд на крестьян как на ленивое и невежественное "быдло", существа низшего рода. А в народническом движении преобладало "народопоклонство", превознесение "мужика" как стихийного социалиста. А. Н. Энгельгардт и тут не побоялся пойти против течения. Прежде всего, он выступил против представления о крестьянине будто бы ленќтяе, пьянице и недобросовестном работнике:
"...Жалуются, что наши работники ленивы, неќдобросовестны, дурно работают, не соблюдают услоќвия, уходят с работы, забрав задатки. И в этом случае все зависит от хозяина, от его отношений к рабочим: "известно, что батрак живет хорошим харќчем да ласковым словом". Конечно, есть и ленивые люди, есть и прилежные, но я совершенно убежден, что ни с какими работниками нельзя сделать того, что можно сделать с нашими. Наш работник не может, как немец, равномерно работать ежедневно в течение года - он работает порывами. Это уже внутреннее его свойство, качество, сложившееся под влиянием тех условий, при которых у нас произвоќдятся полевые работы, которые, вследствие климаќтических условий, должны быть произведены в очень короткий срок. Понятно, что там, где зима коротка или ее вовсе нет, где полевые работы идут чуть не круглый год, где нет таких быстрых перемен в погоде, характер работ совершенно иной, чем у нас, где часто только то и возьмешь, что урвешь! Под влиянием этих различных условий сложился и характер нашего рабочего, который не может рабоќтать аккуратно, как немец; но при случае, когда' требуется, он может сделать неимоверную работу - разумеется, если хозяин сумеет возбудить в нем необходимую для этого энергию. Люди, которые говорят, что наш работник ленив, обыкновенно не вникают в эту особенность характера нашего работќника и, видя в нем вялость, неаккуратность к работе, мысленно сравнивая его с немцем, который в наших глазах всегда добросовестен и аккуратен, считают нашего работника недобросовестным ленивцем. Я совершенно согласен, что таких работников, какими мы представляем себе немцев, между русскими найти очень трудно, но зато и между немцами трудно найти таких, которые исполнили бы то, что у нас способны исполнить при случае, например, в покос, все. В России легче найти 1000 человек солдат, способных в зной, без воды, со всевозможќными лишениями, пройти хивинские степи, чем одного жандарма, способного так безукоризненно честно, как немец, надзирать за порученным ему преступником.
Опять-таки я не хочу идеализировать мужика. Конечно, если хозяин плох, если в хозяйстве нет хорошего духа, если хозяин смотрит только, чтобы "от дела не бегал", если работник всегда чувствует, что "барской работы не переделаешь", то будут лениться и относиться к делу спустя рукава. Но в этом отношении я не нахожу, чтобы мужики были хуже, чем мы, образованные люди... Прежде всего нужно, чтобы было настоящее, действительное дело, и потом, чтобы был и хозяин...
Чтобы быть хозяином, нужно любить землю, любить хозяйство, любить эту черную, тяжелую работу. То не пахарь, что хорошо пашет, а вот тот пахарь, который любуется на свою пашню".
Когда агроном Дмитриев, заведующий хозяйстќвом казенной фермы, написал, что у нас невозќможно употреблять улучшенные орудия вследствие "недобросовестности", "невежества" русского креќстьянина, Энгельгардт деликатно "отделал" его, рассказав об опыте освоения работниками пахоты плугами. А неудачу Дмитриева он объяснил просто: на казенной ферме лошади были "худы до крайќности" и вообще обнаружилась масса упущений. В имении Энгельгардта пахота была выполнена на высшем уровне качества. "И кто же пахал? Невеќжественные, недобросовестные русские крестьяне - "русски свинь", как сказал бы какой-нибудь немец, управитель старого закала или вызванный из-за границы насаждать у нас агрономию профессор заведения, где прежде приготовлялись "агрономы".
Насчет "русски свинь" Энгельгардт не выдумал, такие суждения были тогда широко в ходу. Он вспоминает, как ехал в вагоне и слышал, как франќцуженка, глядя в окно, тоскливо повторяла: "Ах, что за страна! Никакой культуры!" (разумеется, все это по-французски). В конце концов Энгельгардт не выдержал и возразил: "Ну да, "никакой культуры!", а вот твой Наполеон по этим самым местам бежал без оглядки, а вы с "культурой" города сдавали прусскому улану! А ну-ка пусть попробуют три улана взять наше Батищево (напоминаю, так назыќвалось имение Энгельгардта. - М. А.). Шиш возьќмут. Деревню трем уланам, если бы даже в числе их был сам "папа" Мольтке, не сдадим. Разденем, сапоги снимем - зачем добро терять - ив колоќдезь - вот те и "никакой культуры". А не хватит силы, угоним скот в лес под Неелово - сунься-ка туда к нам! увезем хлеб, вытащим, что есть в постройках железного - гвозди, скобы, завесы, - и зажжем. Все сожжем, и амбары, и скотный двор, и дом. Вот тебе и "никакой культуры", а ты город сдала трем уланам". Как видите, тут чуть ли не концепция партизанской войны на случаи прихода сильного неприятеля!
В неурожайные годы смоленским крестьянам приходилось туго, и тут спасала их взаимовыручка. Кончался в семье хлеб - и кто-то из ее членов шел "побираться кусочками". "Побирающийся кусочкаќми" и "нищий" - это два совершенно разных типа просящих милостыню. Нищий - это специалист, просить милостыню - это его ремесло. Он большей частью не имеет ни двора, ни собственности, ни хозяйства... Нищий - Божий человек... Совершенќно иное "побирающийся кусочками". Это крестьянин из окрестностей. Предложите ему работу, и он тотќчас же возьмется за нее... Ему совестно, а приходит так, как будто случайно, как будто погреться, и хозяйка, щадя его стыдливость, подает ему незаметќно, как будто невзначай, или, если в обеденное время пришел, приглашает сесть за стол; в этом отношении мужик удивительно деликатен, потому что знает, - может, и самому придется идти в "куќсочки". От сумы да от тюрьмы не отказывайся... С голоду никто не помирает благодаря этой взаимопоќмощи кусочками... Не подать кусочек, когда есть хлеб, - грех". И пока в доме есть хлеб - подают просящим, а кончится - и сами идут "в кусочки". Представить такое в наши дни, кажется, невозможќно.
Большинство крестьян, с которыми судьба сталќкивала Энгельгардта, отличались безукоризненной честностью. Они относились к нему с уважением не только как к хорошему хозяину, но и уважая его заслуги перед Отечеством: "Я... когда-то был военќным, что особенно уважается народом: "был военќным, значит, видал виды, всего попробовал - и холоду, и голоду..." Степенные крестьяне считали:
"коли ты архиерей, то и будь архиереем", и паниќбратства не принимали.
Во времена Энгельгардта деревня была почти поголовно неграмотной, но считать умели крестьяне превосходно. "Счетоводом" в имении был мужик Иван, который отмечал приход и расход продуктов и денег зарубками на деревянных бирках, крестами, палочками, кружками, точками, одному ему известќными, и никогда не ошибался. Остается только удивляться необыкновенной памяти крестьян.
И их пониманию природы тоже. Вот "старуха", которая у Энгельгардта ухаживала за скотом. "Леќчит она скот превосходно... чистым воздухом, солќнечным светом, подходящим кормом, мягкою подќстилкой, внимательным уходом, лаской..." Поворчит она на плохую погоду - и спохватится: "Все Божья воля; Бог не без милости, он, милосердный, лучше нас знает, что к чему". И неурожай принимался с терпением: "Все Божья воля: коли Бог уродит, так хорошо, а не уродит - ничего не поделаешь".
Энгельгардта восхищал артистизм труда в граборских артелях: "Инструменты грабора, заступ и тачка... доведены до высокой степени совершенства. Применяет грабор эти инструменты опять-таки наиќсовершеннейшим образом... Такой человек не сделаќет лишнего взмаха заступом, не выкинет лишнего фунта земли и для выполнения каждой работы употребит минимум пудо-футов работы... Особенно поймешь всю важность наладки инструмента, когда увидишь, как работает человек из интеллигентных, которому нужны месяцы работы для того только, чтобы понять всю важность и суть наладки - не говорю уж выучиться насаживать и клепать косу, делать грабли, топорища, оглобли, оброти и тысячи других разнообразнейших предметов, которые умеет делать мужик". И если интеллигенты часто пренеќбрежительно относились к этому универсальному уменью мужика, то и крестьяне, в свою очередь, "так называемый умственный труд" (учителя, например) ценили очень дешево, но не потому, что не понимали важность образования вообще, а потому, что та школа, какую устроили для их детей образованные земцы, не казалась им нужной и полезной, о чем еще будет сказано в дальнейшем.
Особенно высоко ценил Энгельгардт артельный труд крестьян: "В артели граборы всегда отлично ведут себя, ни пьянства, ни шуму, ни буйства, ни воровства, ни мошенничества. Артель не только зрит за своими членами, но, оберегая от всяких подозреќний свою добрую славу, наблюдает за всем, что делается в усадьбе, дабы не случилось какого воровќства, подозрение в котором могло бы пасть на граборов. Все граборы пьют охотно, любят выпить, и когда гуляют дома, то пьют много, по-русски, неќсколько дней без просыпу, но в артелях ни пьяниц, ни пьянства нет. Никто в артели не пьет в одиночку, а если пьют, то пьют с общего согласия, все вместе в свободное время, когда это не мешает работе". Работа у артели общая, но это не означает, что кто-то в артели мог укрыться за чужой спиной:
"Вообще согласие в артели замечательное, и только работа производится в раздел, причем никто никогда друг другу не помогает, хоть ты убейся на работе".
Когда кому-нибудь из крестьян нужна помощь односельчан, он приглашал их на "толоку". "Работа "из чести", толокой, производится даром, бесплатно; но, разумеется, должно быть угощение, и, конечно, прежде всего водка... "Толочане" всегда работают превосходно, особенно бабы, - так, как никогда за поденную плату работать не станут. Каждый стараќется сделать как можно лучше, отличиться, так сказать. Работа сопровождается смехом, шутками, весельем, песнями. Работают как бы шутя, но, поќвторяю, превосходно, точно у себя дома. Это даже не называется работать, а "помогать"... Но и "на толоку", "на помочи" никто даром не пойдет к какому-нибудь бедняку, другое дело к барину, от которого мужик зависит... или к богатому мужику... "На толоку" к бедному без отработки пойдут только очень близкие родственники, посторонние же пойдут только с тем, чтобы или его жена, или он сам, со своей стороны, отработали "на толоках" у тех, котоќрые были у него".
"И что меня поражало, когда я слышал мужицкие рассуждения на сходках, - это свобода, с которой говорят мужики. Мы говорим и оглядываемся, можќно ли это сказать? а вдруг притянут и спросят. А мужик ничего не боится. Публично, всенародно, на улице, среди деревни мужик обсуждает всевозможќные политические и социальные вопросы и всегда говорит при этом открыто все, что думает. Мужик, когда он ни царю, ни пану не виноват, то есть заплатил все, что полагается, спокоен. Ну, а мы зато ничего не платим". Правда, политические суждения мужика были часто настолько далеки от реальности, что их вроде бы и опасаться властям было нечего. Во время русско-турецкой войны 1877 - 1878 годов от мужиков можно было услышать: "Оно там что Бог даст, а нужно до Костиполя дойти... вот только бы Китай поддержал..." Никакой ненависти к турку, вся злоба на нее, на англичанку (а чтобы ее одолеть, надо в свою веру перевести). Турка просто игнориќруют, а пленных турок жалеют, калачики им поќдают". Это - мужики и барыни, а мещане, купцы, чиновники-либералы пленных и побить бы готовы. И если чиновный Петербург боялся начинать войну, то мужик не страшился: "Неужто ж наша сила не возьмет, когда на рукопаш пойдет?"
Властолюбия среди крестьян не наблюдалось, да и не очень верили они в новые земские учреждения:
"Крестьянам все равно кого выбирать в гласные - каждый желает только, чтобы его не выбрали". Зато в делах, прямо их касающихся, крестьяне очень тщательно следили за тем, кому поручается та или иная должность. Так, деревня, взявшая в аренду имение у помещика, для охранения построек, зерна и пр. нанимает как бы старосту, причем выбирает его не из своей среды, но на стороне, чтобы это был
действительно сторонний человек, не имеющий ниќчего общего с членами артели.
Нас уже давно не удивляет то, что нередко выходцы из других народов открывают первыми какие-то стороны русской жизни, на которые нам некогда обратить внимание. Обрусевший датчанин Владимир Даль создал толковый словарь живого великорусќского языка, грузин Давид Арсенишвили - музей имеќни Андрея Рублева. А потомок немцев А. Н. Энгельќгардт открыл читающей России внутренний мир русского человека, крестьянина, и этот мир оказался полным поэзии и высокой нравственности, мудрости и мужества, красоты и нежности.
6. КАК РОССИЯ КОРМИЛА ЕВРОПУ
Один из самых распространенных мифов наших дней заключается в том, будто сельское хозяйство пореќформенной России переживало необыкновенный расцвет и это позволило нашей стране резко увелиќчить экспорт зерна, она стала главной кормилицей Европы. При этом молчаливо предполагается, что уж сами-то русские люди, тем более крестьяне, были сыты, одеты и обуты как нельзя лучше. Письма А. Н. Энгельгардта опровергают и эту радужную картину.
Да, Россия экспортировала много зерна, но было ли это свидетельством избытка сельскохозяйственќной продукции или же и тогда проводилась политика "недоедим - а вывезем!"? Судите сами:
"С весны прошлого года газеты оповестили, что за границей не надеются на хороший урожай, что немцу много нужно прикупить хлеба, что требоваќние на хлеб будет большое. Все радовались, что у немца неурожай... Да и как не радоваться, вывоз увеличится, денег к нам прибудет пропасть, кредитќный рубль подымется в цене.
Действительно, хлеб стал дорожать, вывоз увеќличился, прошлую осень цены на хлеб поднялись выше весенних, хлеб пошел за границу шибко, все везут да везут, едва успевают намолачивать. К зиме рожь поднялась у нас с б рублей на 9. Но так как урожай третьего года был очень хороший, прошлого года изрядный, картофель, яровое и травы уродились хорошо, зимние заработки были порядочные, то и нынешней весной, несмотря на высокую цену хлеќба - хотя это были только цветочки! - скот все еще не падал в цене, мужик был дорог и на лето не закабалялся. А хлеб все везут да везут и все мимо, к немцу. Но вот стали доходить слухи, что там-то хлеб плох, там-то жук поел, там саранча, там муха, там выгорело, там отмокло - неурожай, голод! И у нас тоже ржи оказался недород, яровое плохо, травы из рук вон, сена назапасили мало, уборка хлеба плохая. А старого хлеба нет - к немцу ушел.
Начали молотить, отсеялись. "Новь" - самое деќшевое время для хлеба, а хлеб не то чтобы дешеветь, все дорожает, быстро поднялся до неслыханной цеќны - 12 рублей за четверть ржи в "новь". Ржаная мука поднялась до 1 рубля 60 копеек за пуд. А тут еще корму умаление - скот стал дешеветь, говядина 1 рубль 50 копеек за пуд, дешевле ржаной муки. Нет хлеба - ешь говядину.
Вот вам и неурожай у немца! Вот и требование сильное! Вот и цены большие! Вот и много денег от немца забрали! Радуйтесь!"
Энгельгардт хорошо понимал, кто именно вывоќзил хлеб за границу:
"Конечно, мужики хлеба не продавали. У мужиќка не только нет лишнего хлеба на продажу, но и для себя не хватит, а если у кого из богачей и есть излишек, так и он притулился, ждет, что будет дальше. Хлеб продавали паны, но много ли из этих денег разошлось внутри, потрачено на хозяйство, на
дело. Мужик продаст хлеба, так он деньги тут же на хозяйство потратит. А пан продаст хлеб и деньги тут же за море переведет, потому что пан пьет вино заморское, любит бабу заморскую, носит шелки заморские и магарыч за долги платит за море. Хлеб ушел за море, а теперь кусать нечего. Хорошо как своим хлебом, хоть и пушным, перебьемся, а как совсем его не хватит и придется его у немца в долг брать! Купить-то ведь не на что. А в Поволжье народ, слышно, с голоду пухнуть зачал".
Итак, и либеральная, и славянофильская печать твердила об экспорте хлеба как о якобы общегосуќдарственном, общенародном деле. А Энгельгардт поќказывал, что в действительности речь идет о корыќстном интересе помещиков-экспортеров, причем чаќще всего доходы от продажи зерна шли на их паразитическое потребление, а вырученная на пот и кровь крестьянства валюта уплывала обратно за рубеж.
Более ста лет прошло с тех пор, давно миновали те времена, когда Россия заваливала своим хлебом европейские рынки, уже лет сорок как мы ввозим зерно в большом количестве, да и всякое другое продовольствие у нас все больше импортное, а письќма Энгельгардта остаются необычайно злободневныќми. Так и кажется, когда их читаешь, будто речь идет о наших днях, хотя и сознаешь, что ситуация в корне изменилась. Но что же общего-то у времени Энгельгардта с днем сегодняшним, чем вызвано это ощущение исключительной злободневности им наќписанного? А тем, что и тогда, и сейчас идет речь о наглой распродаже России, только предмет торга изменился. Раньше распродавали хлеб, то есть плоќдородие почв, труд и здоровье народа, а сегодня распродают нефть, газ, руду, детей, женщин и пр., то есть благополучие ныне живущего и будущих поколений россиян. Как-то я прочитал в газете, что экспорт нефти и газа ограничивается ныне у нас только пропускной способностью трубопроводов, - и сразу же вспомнил Энгельгардта:
"Вспомните, как ликовали в прошлом году газеќты, что спрос на хлеб большой, что цены за границей высоки. Вспомните, как толковали о том, что нам необходимо улучшить пути сообщения, чтобы удеќшевить доставку хлеба, что нужно улучшить порты, чтобы усилить сбыт хлеба за границу, чтобы конќкурировать с американцами. Думали/должно быть, и невесть что у нас хлеба, думали, что нам много есть что продавать, что мы и американцу ножку подставить можем, были бы только у нас пути сообщения удобны для доставки хлеба к портам.
Ничего этого не бывало. И без улучшения путей сообщения, и без устройства пристаней с удобопри-способленными для ссыпки хлеба машинами, проќсто-напросто самыми обыкновенными способами, на мужицких спинах, так-то скорехонько весь свой хлеб за границу спустили, что теперь и самим кусать нечего".
Журналисты и экономисты, рассуждавшие о конќкурентоспособности русского хлеба на европейских рынках, подсчитывали затраты на его производство и перевозку и т. п. А Энгельгардт пытается проникќнуть в суть проблемы, разобрать образ жизни нароќдов тех стран, которые выступают на рынке зерна;
возможно, он порой и представлял себе быт америќканского фермера и батрака в несколько розовом свете:
"И с чего такая мечта, что у нас будто бы такой избыток хлеба, что нужно только улучшить пути сообщения, чтобы конкурировать с американцем?
Американец продает избыток, а мы продаем неќобходимый насущный хлеб. Американец-земледелец сам ест отличный пшеничный хлеб, жирную ветчину и баранину, пьет чай, заедает обед сладким яблочќным пирогом или папушником с патокой. Наш же мужик-земледелец ест самый плохой ржаной хлеб с костерем, сивцом, пушниной, хлебает пустые серые щи, считает роскошью гречневую кашу с конопляќным маслом, об яблочных пирогах и понятия не имеет, да еще смеяться будет, что есть такие страны, где неженки-мужики яблочные пироги едят, да и батраков тем же кормят. У нашего мужика-землеќдельца не хватает пшеничного хлеба на соску ребенќку, пожует баба ржаную корку, что сама ест, полоќжит в тряпку - соси.
А они о путях сообщения, об удобствах доставки хлеба к портам толкуют, передовицы пишут! Ведь если нам жить, как американцы, так не то чтобы возить хлеб за границу, а производить его вдвое против теперешнего, так и то только что впору самим было бы. Толкуют о путях сообщения, а сути не видят. У американца и насчет земли свободно, и самому ему вольно, делай как знаешь в хозяйстве. Ни над ним земского председателя, ни исправника, ни непременного, ни урядника, никто не начальстќвует, никто не командует, никто не приказывает, когда и что сеять, как пить, есть. спать, одеваться, а у нас насчет всего положение. Нашел ты удобным, по хозяйству, носить русскую рубаху и полушуќбок - нельзя, ибо, по положению, тебе следует во фраке ходить. Задумал ты сам работать - смотќришь, ан на тебя из-за куста кепка глядит. Америќканский мужик и работать умеет, и научен всему, образованн. Он интеллигентный человек, учился в школе, понимает около хозяйства, около машин. Пришел с работы - газету читает, свободен - в клуб идет. Ему все вольно. А наш мужик только работать и умеет, но ни об чем никакого понятия, ни знаний, ни образования у него нет. Образованный же, интеллигентный человек только разговоры говоќрить может, а работать не умеет, не может, да если бы и захотел, так боится, позволит ли начальство. У американца труд в почете, а у нас в презрении: это, мол, черняди приличествует. Какая-нибудь дьячковна, у которой батька зажился, довольно пятаков насбирал, стыдится корову подоить или что по хоќзяйству сделать; я, дескать, образованная, нежного воспитания барышня. Американец и косит, и жнет, и гребет, и молотит все машиной - сидит себе на козлицах да посвистывает, а машина сама и жнет, и снопы вяжет, а наш мужик все хребтом да хребтом. У американского фермера батрак на кровати с чисќтыми простынями под одеялом спит, ест вместе с фермером то же, что и тот, читает ту же газету, в праздник вместе с хозяином идет в сельскохозяйстќвенный клуб, жалованье получает большое. Зарабоќтал деньжонок, высмотрел участок земли и сам сел хозяином.
Где же нам конкурировать с американцами! И разве в облегченных способах доставки хлеба к портам дело? Вот и без облегченных способов доставќки, как потребовался немцу хлеб, так в один год все очистили, что теперь и самим есть нечего. Что же было бы, если бы облегчить доставку?"
Вывоз хлеба Россией, оказывается, не просто экономическая, но и острейшая социальная проблеќма. И доходы от него идут не только помещикам, но и государству, а точнее - его кредиторам, банкирам Запада, ибо Россия все больше увязала в путах внешнего долга (еще одна так узнаваемая ныне деталь):
"Когда в прошедшем году все ликовали, радоваќлись, что за границей неурожай, что требование на хлеб большое, что цены растут, что вывоз увеличиќвается, одни мужики не радовались, косо смотрели и на отправку хлеба к немцам, и на то, что массы лучшего хлеба пережигаются на вино. Мужики все надеялись, что запретят вывоз хлеба к немцам, запретят пережигать хлеб на вино. "Что ж это за порядки, - толковали в народе, - все крестьянство покупает хлеб, а хлеб везут мимо нас к немцу. Цена хлебу дорогая, не подступиться, что ни на есть лучший хлеб пережигается на вино, а от вина-то всякое зло идет". Ну, конечно, мужик никакого понятия ни о кредитном рубле не имеет, ни о косвенных налогах. Мужик не понимает, что хлеб нужно продавать немцу для того, чтобы получить деньги, а деньги нужны для того, чтобы платить проценты по долгам. Мужик не понимает, что чем больше пьют вина, тем казне больше доходу, мужик думает, что денег можно наделать сколько угодно. Не понимает мужик ничего в финансах, но все-таки, должно быть, чует, что ему, пожалуй, и не было бы убытков, если б хлебушко не позволяли к немцу увозить да на вино пережигать. Мужик сер, да не черт у него ум съел".
Энгельгардт был первым публицистом, который сделал выводы общегосударственного характера из наметившейся тенденции вывозить хлеб за границу в ущерб народному благосостоянию:
"Еще в октябрьской книжке "Отечественных записок" за прошлый год помещена статья, автор которой на основании статистических данных доќказывал, что мы продаем хлеб не от избытка, что мы продаем за границу наш насущный хлеб, хлеб, необходимый для собственного нашего пропитания. Автор означенной статьи вычислил, что за вычетом из общей массы собираемого хлеба того количества, которое идет на семена, отпускается за границу, пережигается на вино, у нас не остается достаточно хлеба для собственного продовольствия. Многих поќразил этот вывод, многие не хотели верить, заподозривали верность цифр, верность сведений об урожаях, собираемых волостными правлениями и земскими управами. Но, во-первых, известно, что наш народ часто голодает, да и вообще питается очень плохо и ест далеко не лучший хлеб, а во-вторых, выводы эти подтвердились: сначала неќсколько усиленный вывоз, потом недород в нынешќнем году, и вот мы без хлеба, думаем уже не о вывозе, а о ввозе хлеба из-за границы. В Поволжье голод. Цены на хлеб поднимаются непомерно, теќперь, в ноябре, рожь уже 14 рублей за четверть, а что будет к весне, когда весь мужик станет покупать хлеб?
Те же самые газеты, которые в прошлом году ликовали по поводу усиленного требования на хлеб за границу и высоких цен, которые толковали о конкуренции с американцами, о необходимости улучшить пути, чтобы споспешествовать сбыту хлеќба за границу, теперь, когда мы и без путей сбыли хлеб и дождались голодухи, запели иную песню и толкуют о необходимости воспретить вывоз хлеба за границу. Говорят: гром не грянет, мужик не переќкрестится. Выходит, однако, что мужик уже креќстился, давно уже чуял беду, да не по его, мужицќкому, вышло. Кто его, мужика глупого, слушать станет, его, который ничего в политической эконоќмии не смыслит? Тому, кто знает деревню, кто знает положение и быт крестьян, тому не нужны статистиќческие данные и вычисления, чтобы знать, что мы продаем хлеб за границу не от избытка. Такие вычисления нужны только для начальников" котоќрые деревенского быта не понимают и положение народа не знают. Всякий деревенский житель очень хорошо понимает, что чем дешевле хлеб, тем лучше для народа, и только ненормальность хозяйственных отношений причиною, что есть такие, которым выќгодно, что хлеб дорог, которые желают, чтобы был неурожай, чтобы хлеб был дорог.
Но разве это порядок, разве это добро, разве так нужно, разве так можно жить?
Автор статьи "Отечественных записок" доказыќвает, что остающегося у нас, за вывозом, хлеба не хватает на собственное прокормление. Этот вывод поразил многих, возбудил у многих сомнение в верности статистических данных. Составитель каќлендаря Суворина на 1880 год, стр. 274, говоря о том, что для собственного потребления на душу прихоќдится у нас всего 1 1/2 четверти хлеба, прибавляет:
если цифры о посеве и урожае верны, то можно вывести, что русский народ плохо питается, восќполняя недостачу хлеба какими-либо суррогатами. В человеке из интеллигентного класса такое сомнеќние понятно, потому что просто не верится, как это так люди живут не евши. А между тем это действиќтельно так. Не то чтобы совсем не евши были, а недоедают, живут впроголодь, питаются всякой дрянью. Пшеницу, хорошую чистую рожь мы отќправляем за границу, к немцам, которые не станут есть всякую дрянь. Лучшую, чистую рожь мы переќжигаем на вино, а самую что ни на есть плохую рожь, с пухом, костерем, сивцом и всяким отбоем, получаемым при очистке ржи для винокурен, - вот это ест уж мужик. Но мало того, что мужик ест самый худший хлеб, он еще недоедает. Если довольќно хлеба в деревнях - едят по три раза; стало в хлебе умаление, хлебы коротки - едят по два раза, налегают больше на яровину, картофель, конопляќную жмаку в хлеб прибавляют. Конечно, желудок набит, но от плохой пищи народ худеет, болеет, ребята растут хуже, совершенно подобно тому, как бывает с дурносодержимым скотом. Желудок очень растяжим, и жизненность в животном очень велика. Посмотрите на скот. Кормите скот хорошо - он чист, росл, гладок, силен, здоров, болеет и околевает мало, молодежь растет хорошо. Стали кормить худо, впроголодь, плохим кормом - скот начинает слаќбеть, паршивеет, болеет, совсем вид его становится другой: тот же скот, да не тот, сгорбился, космат стал, грязен. Одна корова заболела - Бог ее знает отчего - околела, другая заболела, телята что-то не стоят. Не все заболевают, не все околевают, но чем хуже корм, тем процент смертности все увеличиваќется, являются и падежи - дохнет скотина, да и только. А все-таки не все подохнет, кое-что и живет, кое-что и вырастает, приспособившись к условиям жизни. Вот так и мужик - довольно хлеба, он и бел, и пригож, и чист, и здоров. Пришли худолетки - сгорбился, сер из лица стал, болеет: дифтерит, тиф, чума... Однако не все вымирают, кои и приспособќляются. Если бы скот всюду получал хорошее питаќние, то всюду был бы рослый черкасский и холмоќгорский скот; если бы всюду народ хорошо питался, то всюду был бы рослый, здоровый народ.
Да, недоедают. Да, мы продаем не избыток, а необходимое. Все это так, верно.
Автор статьи "Отеч. зап." говорит, что остающеќгося у народа хлеба не хватает на продовольствие, но из его вычислений количества хлеба, необходиќмого для продовольствия, видно, что он разумеет только такое продовольствие, которое составляет минимум, чтобы человек мог прокормиться, , такое продовольствие, какое необходимо, чтобы, как говоќрят мужики, упасти душу. Но разве этого достаточќно? Разве только это и нужно?
Четвертую часть производимой пшеницы мы отќсылаем за границу, оставляя себе одну часть на посев и две части на прокормление.
Немец съедает третью часть остающейся нам за посевом пшеницы. Ржи мы отсылаем и пережигаем на вино около одной шестой того, что остается за посевом, и на это идет самая лучшая рожь. Конечно, "рожь кормит всех, а пшеничка по выбору", но почему же ей непременно выбирать немца, чем же немец лучше? Конечно, черный ржаной хлеб - отличный питательный материал, и если приходится питаться исключительно хлебом, то наш ржаной, хлеб, может быть, и не хуже пшеничного. Конечно, русский человек привык к черному хлебу, ест его охотно с пустым варевом; на черном хлебе, на черных сухарях русский человек переходил и Балќканы и Альпы, и пустыни Азии, но все-таки же и русский человек не отказался бы ни от крупитчатого пирожка, ни от папушника. В тяжелой работе, на морозе и русский человек любит закончить обед из жирных щей и каши папушником с медом".
Едва сдерживая гнев, Энгельгардт пишет об учеќных, специалистах и журналистах, которые изыскиќвали возможности увеличения экспорта хлеба за счет дальнейшего ухудшения питания большей часќти народа:
' "Почему русскому мужику должно оставаться. только необходимое, чтобы кое-как упасти душу, почему же и ему, как американцу, не есть хоть в праздники ветчину, баранину, яблочные пироги? Нет, оказывается, что русскому мужику достаточно и черного ржаного хлеба, да еще с сивцом, звонцом, костерем и всякой дрянью, которую нельзя отпраќвить к немцу. Да, нашлись молодцы, которым каќжется, что русский мужик и ржаного хлеба не стоит, что ему следует питаться картофелем. Так, г. Родиќонов ("Земл. газета", 1880 г., стр. 701) предлагает приготовлять хлеб из ржаной муки с примесью картофеля и говорит: "Если вместо кислого черного хлеба из одной ржаной муки масса сельских обываќтелей станет потреблять хлеб, приготовленный из смеси ржаной муки с картофелем, по способу, мною сообщенному, то половинное количество ржи может пойти за границу для поддержания нашего кредитќного рубля без ущерба народному продовольствию". И это печатается в "Земледельческой газете", издаќваемой учеными агрономами. Я понимаю, что можно советовать и культуру кукурузы, и культуру картоќфеля; чем более разнообразия в культуре, тем лучќше, если каждому плоду назначено свое место: одно человеку, другое скотине. Понимаю, что в несчастќные голодные годы можно указывать и на разные суррогаты: на хлеб с кукурузой, с картофелем, пожалуй, даже на корневища пырея и т. п. Но тут не то. Тут все дело к тому направлено, чтобы конкурировать с Америкой, чтобы поддерживать наш кредитный рубль (и дался же им этот рубль). Точно он какое божество, которому и человека в жертву следует приносить. Ради этого хотят кормить мужика вместо хлеба картофелем, завернутым в хлеб, да еще уверяют, что это будет без ущерба народному продовольствию.
Пшеница - немцу, рожь - немцу, а своему муќжику - картофель. Черному хлебу позавидовали'
Чистый, хороший ржаной хлеб - отличный пиќтательный материал, говорил я, хотя и он все-таки не может один удовлетворить при усиленной работе. Но ржаной хлеб удовлетворяет только взрослого, для детей же нужна иная пища, более нежная. Дети - всегда плотоядные. Корову мы кормим соломой и сеном, курицу - овсом, но теленка поим молоком, цыпленка кормим творогом. Начинает подрастать теленок - мы не переводим его сразу с молока на солому и сено, но даем сначала сыворотку, сеяную овсяную муку, жмыхи, сено самое лучшее, нежное, первого закоса из сладких трав. Не скоро, только на третьем году, ставим мы теленка на такой же корм, как и корову. Точно так же и цыпленка мы кормим сначала яйцами, потом творогом, молочной кашей, крупой и, только когда он вырастет, - овсом. То же для человеческих детей следует. Взрослый человек может питаться растительной пищей и будет здоров, силен, будет работать отлично, если у него есть вдоволь хлеба, каши, сала. Детям же нужно молоко,
яйца, мясо, бульон, хороший пшеничный крупитчаќтый хлеб, молочная каша. Кум первым делом дарит куме бараночек для крестника; баба-мамка заботитќся, чтобы было молоко и крупа ребенку на кашку;
подрастающим детям нужна лучшая пища, чем взрослым: молоко, яйца, мясо, каша, хороший хлеб. Имеют ли дети русского земледельца такую пищу, какая им нужна? Нет, нет и нет. Дети питаются хуже, чем телята у хозяина, имеющего хороший скот. Смертность детей куда больше, чем смертность телят, и если бы у хозяина, имеющего хороший скот, смертность телят была так же велика, как смертќность детей у мужика, то хозяйничать было бы невозможно. А мы хотим конкурировать с американќцами, когда нашим детям нет белого хлеба даже в соску! Если бы матери питались лучше, если бы наша пшеница, которую ест немец, оставалась дома, то и дети росли бы лучше и не было бы такой смертности, не свирепствовали бы все эти тифы, скарлатины, дифтериты. Продавая немцу нашу пшеќницу, мы продаем кровь нашу, т. е. мужицких детей. А мы для того, чтобы конкурировать с американцаќми, хотим, чтобы народ ел картофель - полукартоќфельный родионовский хлеб какой-то для этого изоќбрели. "Конь везет не кнутом, а овсом", "молоко у коровы на языке". Первое хозяйственное правило: выгоднее хорошо кормить скот, чем худо, выгоднее удобрять землю, чем сеять на пустой. А относительќно людей разве не то же? Государству разве не выгоднее поступать как хорошему хозяину? Разве голодные, дурно питающиеся люди могут конкуриќровать с сытыми? И что же это за наука, которая проповедует такие абсурды!"
"Радетели за народ" не замечали таких "тонкоќстей", как ухудшение питания большей части насеќления при росте экспорта хлеба, и зашевелились лишь тогда, когда оказались ущемленными также и их интересы:
"Цены на хлеб начали подниматься еще с осени 1879 года, но пока еще достаточно было хлеба в запасе от предыдущих годов, пока цены на хлеб росли только вследствие требования за границу, по мере того как возрастали цены на хлеб, возрастали цены на мясо и труд. Еще весною 1880 года цены на скот и на мясо были очень высоки. Но возрастание цен на мясо испугало интеллигенцию, и посмотрите, что запели все газеты весной 1880 года, когда возќвысились цены на мясо.
Все радовались в прошлом году, что у немца неурожай, что требование на хлеб большое, что цены на хлеб растут, что хлеб дорог. Да, радовались, что хлеб дорог, радовались, что дорог такой продукт, который потребляется всеми, без которого никому жить нельзя. Но как только поднялись цены на мясо, на чиновничий харч, посмотрите, как все возопили. Оно и понятно, своя рубашка к телу ближе. Радуќются, когда дорог хлеб, продукт, потребляемый всеќми. Печалуются, когда дорого мясо, продукт, потребќляемый лишь немногими.
А между тем дешев хлеб - дорого мясо, дорог труд - мужик благоденствует. Напротив, дорог хлеб - дешево мясо, дешев труд - мужик бедстќвует.
Интеллигентный человек живет не хлебом. Что значит в его бюджете расход на хлеб, что ему значит, что фунт хлеба на копейку, на две дороже7 Ему не это важно, а важно, чтобы дешево было мясо, дешев был мужик, потому что ни один интеллигентный человек без мужика жить не может".
Можно ли было в подцензурной печати яснее сказать о противоречивости интересов мужика и барина-интеллигента, о корыстном интересе, класќсовом эгоизме "господ"? Одни старались этой протиќворечивости не замечать, другие, сознавая ее, прямо выбирали свою выгоду, третьи лицемерно говорили о своей любви к крестьянам. А Энгельгардт, будучи сам помещиком, и в вопросе об экспорте хлеба в полный голос выразил взгляды подавляющего больќшинства угнетенной крестьянской массы. Более того, он, обходя цензурные рогатки, порой всего одной-двумя внешне безобидными фразами показывал анќтинародный, паразитический характер и помещиќков, и охраняющего их государства, и прислуживавќшей им армии специалистов и наемных писак.
В свете того, что Энгельгардт говорил о недопуќстимости столь большого вывоза хлеба из России за границу в ущерб благосостоянию собственного нароќда, интересно познакомиться с его наблюдениями над тем, какую пищу народ считал наиболее подхоќдящей к нашим российским условиям.
7. ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ...
(Русская "Книга о вкусной и здоровой пище")
Дворянско-интеллигентские "верхи" и рабоче-креќстьянские "низы" пореформенной России представќляли собой настолько разные миры, что, подобно белку и желтку в курином яйце, сосуществовали не смешиваясь. Естественно, у них были не только совершенно разные продукты питания, но и предќставления о рациональной системе питания. А. Н. Энгельгардт, принадлежавший к петербургќской элите, разделял ее вкусы и пристрастия, котоќрым не изменял и в первые годы жительства в деревне. Хотя свой стол ему и пришлось несколько упростить, поскольку из всей прислуги обед готовить могли только кондитер Савельич, когда-то служивќший в поварах, и кухарка Авдотья, умевшая варить и жарить мясо, варить щи, печь хлеб и пироги, делать наливки и пр. Весь день занятый по хозяйстќву, Энгельгардт в своем имении завтракал, обедал и ужинал чем Бог послал и выпивал 30-градусной водки, которая, по его мнению, при такой довольно грубой пище не только приятна, но и полезна. А когда он "выезжал в свет", например, поехал в соседний уезд на съезд земских избирателей для выбора гласных от землевладельцев, то там прихоќдилось придерживаться примерно такого распорядка:
"К вечеру я приехал к родственнику. Поужинаќли, рейнвейну, бургундского выпили; есть еще и у нас помещики, у которых можно найти и эль, и рейнвейн, и бутылочку-другую шипучего. На другой день встали на заре и отправились. Отъехав верст 12 - холодно, потому что дело было в сентябре, - выпили и закусили. На постоялом дворе... пока перепрягали, выпили и закусили. Не доезжая верст восемь до города, нагнали старого знакомого, мироќвого посредника, сейчас ковер на землю - выпили и закусили. В город мы приехали к обеду и останоќвились в гостинице. Разумеется, выпили и закусили перед обедом (непрошеная)... За обедом, разумеется, выпили. После обеда пунш, за которым просидели вечер. Поужинали - выпили. На другой день было собрание" (и опять: выпили и закусили...). И Энгельќгардт проводит параллель между распорядком у помещика и у крестьянина.
После нескольких лет изучения крестьянской жизни Энгельгардту казалось, что он знает ее вдоль и поперек, но порой он сталкивался с такими явлеќниями, которые ставили его в тупик.
Так, однажды он пошел посмотреть на работу граборов, которые занимались у него в имении расќчисткой лужков, заросших лозняком, на поденной оплате по 45 копеек в день. Он застал их за обедом, состоявшим, к его удивлению, из одного картофеля. А ведь граборы - это, так сказать, "рабоче-крестьќянская аристократия", они хорошо зарабатывают и соответственно хорошо питаются. Но рядчик поясќнил, что у них пища соответствует выполняемой работе и заработку. Так, при выполняемой ими поденной работе, сравнительно низко оплачиваемой, не стоит есть хорошо, а вот когда они работают сдельно на выемке грунта и пр., там и питание должно быть крепче: щи с ветчиной, каша... Словом, крестьянин и сельский рабочий "точно знают, на какой пище сколько сработаешь, какая пища к какой работе подходит. Если при пище, состоящей из щей с солониной и гречневой каши с салом, вывезешь в известное время, положим, один куб земли, то при замене гречневой каши ячною вывеќзешь менее, примерно куб без осьмушки, на картоќфеле - еще меньше, например три четверти куба, и т. д... Это точно паровая машина. Свою машину он знает, я думаю, еще лучше, чем машинист паровую, знает, когда, сколько и каких дров следует полоќжить, чтобы получить известный эффект... Уж на что до тонкости изучили кормление скота немецкие ученые-скотоводы... а граборы, думаю, в вопросах питания рабочего человека заткнут за пояс ученых-агрономов...
Все мы, например, считаем мясо чрезвычайно важною составною частью пищи, считаем пищу плохою, неудовлетворительною, если в ней мало мяса... Между тем мужик даже на самой трудной работе вовсе не придает мясу такой важности. Я, конечно, не хочу этим сказать, что мужик не любит мяса... я говорю только о том, что мужик не придает мясу важности относительно рабочего эфќфекта. Мужик главное значение в пище придает жиру... Щи хороши, когда так жирны, "что не продуешь..."
Люди из интеллигентного класса с понятиями, что нужно есть побольше мяса, сыру, молока, скоро убеждаются, когда начинают настояще работать, что суть дела не в мясе, а в жире".
Начав настояще работать, Энгельгардт скоро убедился в том, что крестьянские понятия о вкусной и здоровой пище вполне здравы. Помог ему в этом убедиться еще и такой случай:
"Случилось мне однажды поехать за 60 верст на именины к одному родственнику, человеку богатому и любящему угостить - ну, довольно сказать, что у него в деревне повар получает 25 рублей жалованья в месяц. В час пополудни завтрак - дома я в это время уже пообедал и спать лег - разумеется, прежќде всего водка и разный гордевр. Выпили и закусили. Завтракать стали: паштет с трюфелями съели, бурќгундское, да настоящее... Цыплята потом с финзер-бом каким-то съели. Еще что-то. Ели и пили часа два. Выспался потом. Вечером в седьмом часу - обед. Тут уж - ели-ели, пили-пили, даже тошно стало. На другой день у меня такое расстройство желудка сделалось, что страх. Им всем, как они привыкли к господскому харчу, нипочем, а мне беда... Ну, думаю, - умирать, так уж лучше дома, и уехал на другой день домой. Приезжаю на постоќялый двор, вхожу и вижу: сидит знакомый дворник Гаврила, толстый, румяный и уписывает ботвинью с луком и селедкой-ратником.
- Хлеб-соль!
- Милости просим.
- Благодарим.
- Садитесь! Петровна, принеси-ка водочки!
- Охотно бы поел, да боюсь.
- А что? Я рассказал Гавриле о своей болезни.
- Это у вас от легкой пищи, у вашего родственќника пища немецкая, легкая - вот и все. Выпейте-ка водочки да поешьте нашей русской прочной пищи и выздоровеете. Эй, Петровна' Неси барину водки, да ботвиньица подбавь, селедочки покроши.
Я выпил стакан водки, подъел ботвиньи, выпил еще стакан, поел чего-то крутого, густого, прочного, кажется, каши, выспался отлично - и как рукой сняло. С тех пор вот уже четыре года у меня никогда не было расстройства желудка...
Мы, люди из интеллигентного класса... питаемся очень односторонне, налегая преимущественно на животные азотистые вещества - мясо, сыр, котоќрые, не знаю уже почему, считаются многими сами по себе достаточными для питания... мы... питаемся менее рационально, чем питается скот у хорошего хозяина... Не в этом ли причина разных желудочќных, кишечных и т. п. катаров?..
Рабочие люди, которые хорошо едят только когда стоит хорошо есть, которые знают, сколько на какой пище можно выработать, без сомнения, знают о питании человека не менее, чем мы, хозяева, знаем о кормлении скота. Мне кажется, что прислушаться к их голосу, вникнуть в их представления о питании, о пище было бы небесполезно и ученым-медикам, точно так же как агрономам необходимо изучать мужицкие понятия о земледелии и скотоводстве... Какое приобретение было бы для науки!"
Легко представить, как подобные суждения Энгельгардта были восприняты образованными читатеќлями! Те мнили себя просвещенными, призванными учить темных, невежественных крестьян, а тут предќлагается учиться у мужика даже не профессиональќным навыкам земледельца (с этим они еще могли смириться), а самым основам науки о разумной жизни и о ведении хозяйства! А Энгельгардт подзаќдоривает: "Часто, слыша мужицкие поговорки, поќсловицы, относящиеся до земледелия и скотоводства, я думаю, какой бы великолепный курс агрономии вышел, если бы кто-нибудь, практически изучавший хозяйство, взяв пословицы за темы для глав, написал к ним научные физико-физиолого-химические объќяснения".
И далее он излагает крестьянские представления о хорошей пище:
"По-мужицкому, кислота есть необходимейшая составная часть пищи. Без кислого блюда для рабоќчего обед не в обед. Кислота составляет для рабочего человека чуть не большую необходимость, чем мясо, и он скорее согласится есть щи с свиным салом, чем пресный суп с говядиной, если к нему не будет еще какого-нибудь кислого блюда... Щи из кислой капуќсты - холодные или горячие - составляют основќное блюдо в народной пище... Если нет ни кислой капусты, ни квашеных бураков... то щи приготовляќются из свежих овощей - свекольник, лебеда, краќпива, щавель - и заквашиваются кислой сыворотќкой... Случайные недостатки в пище, например, неудавшийся, дурно выпеченный хлеб и т. п., могут быть вознаграждены лишней порцией водки и переќносятся безропотно, но отсутствие кислоты - никогќда. Понятно, что эта необходимость кислоты обусќловливается составом русской пищи, состоящей из растительных веществ известного рода (черный хлеб, гречневая каша)...
Крестьяне различают пищу на прочную и легќкую... Жить можно и на легкой пище, например грибы, молоко, огородина. Но для того, чтобы рабоќтать, нужно потреблять пищу прочную, а при тяжеќлых работах - земляные, резка, пилка, косьба, корќчевка и т. п. - самую прочную. Такую, чтобы, поќевши, бросало на пойло, как выражаются мужики...
Прочною пищей считается такая, которая содерќжит много питательных, но трудноперевариваемых веществ...
Так как черный ржаной хлеб составляет главную составную часть пищи, то хлеб должен быть крут,,. хорошо выпечен, из свежей муки. На хлеб рабочий обращает главное внимание... Затем прочная пища
должна состоять из щей с хорошей жирной солониной или соленой свининой (ветчиной - только не копчеќной) и гречневой каши с топленым маслом или салом. Если при этом есть стакан водки перед обедом и квас, чтобы запить эту прочную крутую пищу, то пища будет образцовая... Нормальная пища солдат - щи и каша, - выработанная продолжительным опытом, совпадает с образцовой народной пищей, при которой можно произвести наибольшую работу...
Щи и каша - это основные блюда. Уничтожить кашу - обед не полный, уничтожить щи - нет обеќда. Разумеется, если добавить что-нибудь к такому прочному обеду, так не будет хуже. И после такого обеда артель в 20 человек с удовольствием съест на закуску жареного барана или теленка, похлебает молока с ситником, но все это будет уже лакомством.
В постные дни солонина в щах заменяется снетќком... или горячие щи заменяются холодными, то есть кислой капустой с квасом, луком и постным маслом. Коровье масло или сало в каше заменяется постным маслом...
Все время самых трудных работ проходит без мяса... Рабочий человек всегда согласится на замену мяса водкой. На это, конечно, скажут, что известно, мол, русский человек пьяница... Но позвольте, одќнако же, тот же рабочий человек не согласится заменить молочную кислоту нормальной пищи водќкой, не согласится заменить водкой жир или гречнеќвую кашу..."
И даже в таком вопросе, как вопрос о рациональќном питании, Энгельгардт не обошелся без выводов, которые вряд ли могли бы понравиться господствуќющему классу:
"Я утверждаю, что человек, который будет собќственными руками обрабатывать землю, даже при самых благоприятных условиях - предполагая, что земли у него столько, сколько он может обработать, предполагая, что он не платит никаких податей, - не может наработать столько, не может собственќным трудом прокормить столько скота, чтобы он и его семейство имели ежедневно вдоволь мяса. Не может!
Самое большее, что он будет иметь, - это вдоќволь мяса по праздникам, хорошо, если кусочек, для запаха, в будни, и достаточно молока, яиц, мяса для питания детей, немощных стариков, больных.
Вдоволь мяса могут есть люди, на которых работают другие, и потому только могут, что эти работающие на них питаются растительною пищей. Если вы имеете ежедневно бифштекс за завтраком, бульон и ростбиф за обедом, то это только потому, что есть тысячи людей, которые никогда почти не едят мяса, дети которых не имеют достаточно молоќка. Все это сделается совершенно ясно, если высчиќтать, что может выработать человек и что нужно выработать для прокормления скота, потребного для мясного питания его семейства...
У нас теперь мясо чрезвычайно дешево... Мы отовсюду слышим жалобы на невыгодность хозяйстќва и почти все согласны, что этому причиною бездоќходность скотоводства. Дело дошло до того, что некоторые агрономы советуют даже вовсе уничтоќжить скот, а сено, мякину, солому прямо употребќлять для удобрения, потому что навоз обходится дороже... Я думаю, что причиною дороговизны наќвоза - дешевизна мяса, происходящая от бедности крестьян-земледельцев, питающихся исключительно хлебом...
Я говорил, что человек не может сам выработать столько, чтобы всегда иметь вдоволь мяса. Каждый, кто посмотрит на дело просто, без предвзятых мысќлей, согласится, что растительные азотистые вещеќства составляют естественную пищу человека. Естеќственнее человеку питаться растительной пищей,
чем воздерживаться от нарождения детей или видеть своих детей мрущими от недостатка молока".
Энгельгардт, напоминаю, был выслан в деревню за его революционные настроения. Не знаю, готовил ли он для революционеров взрывчатку (все-таки профессор химии!), но, даже посылая письмо в журнал и рассуждая на такую, казалось бы, абстракќтную тему, как разные системы питания, он все-таки швырнул в элиту и ее интеллектуальную обслугу бомбу огромной разрушительной силы!
8. НЕ ЕДИНЫМ ХЛЕБОМ...
(Религиозность народа Святой Руси)
Когда А. Н. Энгельгардт писал свои письма "Из деќревни", в России были сильны настроения неославяќнофильства и "почвенничества", согласно которым, наша страна - это Святая Русь, Москва - Третий Рим (и последний в истории человечества, ибо "четќвертому не бывать"). А русский народ - это народ-богоносец, которому вверена величайшая святыня мира - наше Православие, спасительное для всей планеты, а потому русским предстоит великая истоќрическая миссия. С другой стороны, пресса, все более переходившая в руки либералов и космополитов, внушала, что русские - народ темный и невежестќвенный, спасение которого - только в усвоении культуры Запада, преимущественно атеистической ее стороны. Энгельгардт показал несостоятельность обеих этих точек зрения.
Внешне крестьяне, конечно, все были православќными, отмечали церковные праздники, посещали в положенные дни храм, крестили младенцев и отпеќвали покойников, венчались в церкви, соблюдали посты, - впрочем, все это далеко не всегда.
Вот его замечания по поводу постов: "Конечно, и говорить нечего, если бы было достаточно мяса, сала, молока (т. е. творогу), то и в деревне летом никто постов не держал бы. В нынешнем году у меня летом не хватило постного масла, масло было дорого, да и достать его негде, между тем свиного сала было достаточно, я предложил рабочим есть скоромное. Все ели, за исключением одного очень богомольного. Когда поп приехал перед петровым днем собирать яйца - перед окончанием поста попы ездят по деќревням разрешать на скоромину и выбирают в петќровки яйца, в филипповки горох, великим постом не ездят потому, вероятно, что выбирать нечего, - то и разрешать было некому".
Конечно, пост - не одни лишь ограничения в пище, а вообще средство к приобретению душевного здоровья, его цель - ослабить чувственность и дать нашему духу перевес над нашей плотью, помочь в подавлении и искоренении дурных наклонностей, привычек и желаний, но вряд ли крестьяне имели об этом понятие.
И венчание в церкви не всегда делало браки крепкими.
- Василий вчера Еферову жену Хворосью избил чуть не до смерти.
- За что?
- Да за Петра. Мужики в деревне замечают, что Петр (Петр, крестьянин из чужой деревни, работает у нас на мельнице) за Хворосьей ходит. Хотели все подловить, да не удавалось, а сегодня поймали. (Мужики смотрят за бабами своей деревни, чтобы не баловались с чужими ребятами; с своими одноде-ревенцами ничего - это дело мужа, а с чужими - не смей.)
- Что же муж, Ефер?
- Ничего. Ефера Петр водкой поит. А вот Васиќлий взбеленился.
- Да Василью-то что?
- Как что? Да ведь он давно с Хворосьей живет, а она теперь Петра прихватила...
- Чем же кончилось?
- Сегодня мир собирался к Еферу. Судили. Приќсудили, чтобы Василий Еферу десять рублей заплаќтил, работницу к Еферу поставил, пока Хворосья оправится, а миру за суд полведра водки...
- А что ж Хворосья?
- Ничего, на печке лежит, охает...
Или другая сценка. Энгельгардт пригласил дереќвенских баб рубить у него капусту. До обеда было тихо, но, выпив водки, бабы, работая, "кричат" песни. Бабы решили, что Сидор, служащий у помеќщика кучером, должен жениться, потому что за выходом замуж его сестры в доме нужна работница. В жены ему прочат молодую девушку Анисью, и это злит солдатку, которая находится с Сидором в инќтимных отношениях... Солдатка из себя выходит. Сказать бабам ничего нельзя - они лишь хвалят Анисью. "В каких-нибудь две недели капустенских вечеров солдатка, женщина тихая и добрая, озлобиќлась... а не на ком сорвать злобу, так мучит свою грудную дочку - плод преступной любви".
Еще одно замечание Энгельгардта - о прекрасќном поле: "Баба всегда падка и жадна на деньги, она всегда дорожит деньгами, всегда стремится их зараќботать. Между мужиками еще встречаются такие, которые работают только тогда, когда нет хлеба, а есть хлеб, проводят время в праздности, слоняясь из угла в угол. Между бабами - никогда... потому что у бабы нет конца желаниям, и, как бы ни был богат двор, как бы ни была богата баба, она не откажется от нескольких копеек... Замечательно, что баба счиќтает себя обязанною одевать мужа и мыть ему белье только до тех пор, пока он с нею живет. Раз муж изменил ей, сошелся с другою, первое, что баба делает, это отказывается одевать его: "Живешь с ней, пусть она тебя и одевает, а я себе найду". И далее: "Отношения между мужчинами и женщинами у крестьян доведены до величайшей простоты. Весќною, когда соберутся батраки и батрачки, уже через две недели все отношения установились, и всем известно, кто кем занят. Обыкновенно раз устаноќвившиеся весною отношения прочно сохраняются до осени, когда все расходятся в разные стороны с тем, чтобы никогда, может быть, не встретиться. Женщиќна при этом пользуется полнейшей свободой, но должна прежде бросить того, с кем занята, и тогда она уже свободна тут же заняться с кем хочет. Ревности никакой. Но пока женщина занята с кем-нибудь, она неприкосновенна для других мужчин, и всякая попытка в этом отношении какого-нибудь мужчины будет наказана - товарищи его побьют. На занятую женщину мужчины вовсе и не смотрят, пока она не разошлась с тем, с кем была занята, и не стала свободна".
Думается, на суждения Энгельгардта на этот счёт оказало влияние то, что он имел дело преимущественно с наёмными работниками, батраками, не ведущими собственного хозяйства. Наверное, среди основной массы крестьянства нравы были гораздо строже. Но продолжу изложение его заметок.
И снова о женщинах: "...У баб индивидуализм развит еще более, чем у мужиков, бабы еще эгоќистичнее, еще менее способны к общему делу - если это не общая ругань против кого-либо, - менее гуманны, более бессердечны... Баба не надеется ни на свой ум, ни на силу, ни на способность к работе, баба все упование свое кладет на свою красоту, на свою женственность, и если раз ей удалось испытать свою красоту - конец тогда... За деньги баба проќдаст любую девку в деревне, сестру, даже и дочь, о самой же и говорить нечего. "Это не мыло, не смылится", "это не лужа, останется и мужу", расќсуждает баба... А проданная раз девка продаст, лучше сказать, подведет, даже даром, всех девок из деревни для того, чтобы всех поровнять. Охотники до деревенской клубнички очень хорошо это знают и всегда этим пользуются. Нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок, при известных обстоятельствах, лишь бы только никто не знал, лишь бы шито-крыто, делают все. Да и сами посудите: поденщина на своих харчах от 15 до 20 копеек... Что же значит для наезжающего из Петербурга господина какая-ниќбудь пятерка, даже четвертной, даже сотенный билет в редких случаях. Посудите сами! Сотенный билет за то, что не смылится, и 15 копеек за поденщину. Поставленные в такие условия, многие ли чиновниќцы устоят? Что же касается настоящего чувства, любви, то и баба не только ни в чем не уступит чиновнице, но даже превзойдет ее. Я думаю, что тот, кто не знает, как может любить деревенская баба, готовая всем жертвовать для любимого человека, тот вообще не знает, как может любить женщина".
Крестьяне отмечали церковные праздники. "...На Светлое Воскресенье празднуют всего три дня, а во многие другие праздники не работают только до обеда, то есть до 12 часов. Например, у меня всегда берут лен на Успенье, и часто случалось, что в этот день приходило до 60 баб. Кроме того, по воскресеньќям, в покос, даже в жнитво, крестьяне обыкновенно работают после обеда: гребут, возят и убирают сено, возят снопы, даже жнут. Только не пашут, не косят, не молотят по воскресеньям - нужно же и отдохнуть, проработав шесть дней в неделю. Правда, у крестьян есть некоторые особенные праздники: например, они празднуют летней Казанской, Илье, в некоторых местностях Фролу и некоторым другим святым, но зато крестьяне не празднуют официальных дней. Сколько я понимаю, праздновать такие дни несовмеќстимо с понятием крестьян, потому что некому праздновать: крестьяне празднуют какому-нибудь святому. Праздновать дни своего рождения также вовсе не в обычае у крестьян, именины еще крестьяне, особенно побывшие в городах и при господах, праздќнуют, но и тогда только, когда носят имя известного святого, например Ивана, Ильи, Кузьмы, Михаила, но если имя малоизвестное, то крестьянин большею частью и не знает, когда он - именинник".
Церковный календарь крестьянам был знаком плохо, зато у них был еще и свой календарь, полуќязыческий: "На Васильев вечер день прибавляется на куриный шаг, как говорит народ... С Алдакей (1 марта - Евдокия) начинается весна... Герасим-грачевник" (4 марта)... Алексей "с гор вода" (17 марќта)... Дарья "обгадь прорубь" (19 марта)... Благовеќщение (26 марта) - весна зиму поборола... Федул (5 апреля) - теплый ветер подул. Родивон (8 апреќли) - ледолом, Василий Парийский (12 апреля) - землю парит. Ирина "урви берега" (16 апреля), Егорий теплый (23 апреля) - уже со дня на день ждет лета". Но не только приметами погоды и природных явлений примечательны отдельные дни:
"Крестьяне, например, не работают - опять-таки не все - на Бориса (24 июля), потому что Борис серќдит, как они говорят, и непременно накажет, если ему не праздновать... Но воры и барышники, наприќмер, всегда работают на Бориса, потому что 'на Бориса заворовывают и обманывают, чтобы счастливо воровать и барышничать лошадьми целый год. На Касьяна же крестьяне работают, хотя он тоже серќдит, работают потому, что Касьян немилостив - не стоит ему, значит, праздновать, отчего ему, Касьяќну, и бывает праздник только в четыре года раз".
Вряд ли кто станет оспаривать, что это свидетельќствует о смешении в сознании крестьян веры и самых диких суеверий и предрассудков. И вряд ли кто из них знал, что, скажем, Иоанн Кассиан Римлянин - один из великих святых и человек высочайшего благородства, которого поставил в диаконы сам веќликий вселенский учитель и святитель Иоанн Злаќтоуст. Кассиан подвизался на Западе, в странах, которые потом станут католическими, но долго езќдил по монастырям Востока и был ближе, чем кто-либо другой из западных святых, к Православию.
Но зато что делало русских крестьян действиќтельно православными христианами, так это их смирение и покорность воле Божией. Энгельгардт рассказывает много случаев, когда он ужасался по поводу какой-нибудь беды, свалившейся на хозяйстќво, и пытался принять меры, чтобы поправить полоќжение, на что крестьяне-дворовые ему советовали не суетиться и полагаться на волю Божию. Так, на лен напала какая-то блоха, личинки которой поедали молодые побеги. Энгельгардт намеревался либо приќменить какие-нибудь препараты для защиты растеќний или, на худой конец, пересеять лен. Он говорит своему первому помощнику Ивану:
- Пропадает наш лен.
- Господня воля...
Но вдруг пошел дождь - и смыл блоху, лен быстро стал подниматься, и Иван говорит барину:
- А вы отсевать хотели, против Бога думали идти, поправлять хотели. Нет, барин, воля Божья:
коли Бог уродит, так хорошо, а не уродит - ничего не поделаешь... Все воля Божья. Поживите - увиќдите. Вот и нынешний год - ведь думали, все поќмрем с голоду, а вот живы, новь едим и водочку с нови пьем. Так-то. Бог не без милости...
Вот крестьянка Панфилиха везет овес:
- По осьмине на двор выдали, скот кормить нечем.
- Что же так, сена нет?
- Какое сено - соломы нет, последнюю с крыш дотравливаем. Посыпать было нечем, вот, слава Богу, по осьмине на душу что наибеднейшим дали.
- Плохо дело, а ведь не скоро еще скот в поле пустим!
- Воля Божья. Господь не без милости, моего одного прибрал, - все же легче.
- Которого же?
- Младшего, на днях сховала. Бог не без милоќсти, взглянул на нас, сирот своих грешных.