Вечером Юлий принял ванну и тщательно помыл голову бельгийским цветочным шампунем. Шампунь был подарком жены на день рождение, стоил, как полагал сам Юлий, дорого, а потому использовался им по особым случаям. После ванны Юлий проверил, как жена отгладила его рубаху, брюки, почистила костюм, отполировала кремом ботинки, и остался доволен. Супруга выполнила поручение на редкость добросовестно. Легко поужинав жареной капустой, чтобы не давило ночью на желудок и выпив минимум воды, чтобы не тревожить сон беготней в туалет, Юлий лег спать на час раньше, чем ложился обычно. В десять, а не в одиннадцать. Было заведено два будильника, один поставлен в кастрюлю, а еще Юлий попросил маму, чтобы она разбудила его по телефону. Мама вставала рано, и ей выполнить просьбу было не трудно. Таблетка снотворного помогла пережить восемь ночных часов без волнений и не нужных снов. Утром, разбуженный громом и трезвоном часовых механизмов, пиликаньем телефона, Юлий встал с постели, как не вставал уже давно. Бодро, по военному, словно он всё ещё был дерзким юношей, готовым натянуть на себя солдатскую форму пока сержант держит в руках горящую спичку.
- Юлик, не забудь передать от меня привет...
Голос у мамы немного дрогнул. Её, несомненно, одолели воспоминания об отце. Чиновник, к которому Юлий Никифоров должен был попасть на прием, прокатившись для этого из Ярославля в Москву, некогда хорошо знал его отца, Сергея Сергеевича Никифорова. Они вместе учились в Питере, тогда Ленинграде, в школе КГБ, затем вместе выполняли какие-то задачи не то в Средней Азии, не то еще где, вернувшись в Россию, делили кров и пищу под одной крышей общежития, но после путь дороги их разошлись. Приятель отца, будущий большой чиновник, пошёл по служебной лестнице вверх, попал во внешнюю разведку, получил назначение в ГДР. Потом след его терялся, но выплыл приятель отца снова в Питере, как советник популярного в народе либерала. Ныне уже покойного. Отец Юлия так и не удосужился собрать на погоны большие звёзды. Из Ленинграда он переехал во Владимир и в последние годы своей жизни работал на тракторном заводе. Разумеется, не рабочим. Он там и умер, за его серыми цементными стенами, в комнате с видом на заводскую трубу, от сердечного приступа. Через год и два месяца в стране переменилась власть, провалился, как писали журналисты, путч ГКЧП, в Москве толпа демонтировала памятник Дзержинскому, а КГБ называлось в газетах не иначе как "орудием зла". Мама Юлия, смотря по телевизору все эти ошеломительные новости, сильно волновалась и даже однажды при Юлии заплакала. "Запомни, твой отец был честным человеком, - вытирая слёзы, говорила она. - Он бы прожил дольше, я уверена, если бы не вся эта перестройка и травля. Да, травля! Все эти гнусные статейки в журналах. Он переживал". "Не надо, мама". Юлий притянул мать за плечи, и они стояли, посреди комнаты, обнявшись, и Юлий сам чуть не заплакал. Ему стало жаль и мать, и себя, и отца лёгшего в землю. "Юлий, тебе надо срочно уехать, - проплакавшись, заявила мать. - К моей двоюродной сестре. В Сибирь. Там тебя эти ужасные люди не найдут". "Мама! - Юлий нахмурился и ответил твёрдо. - Ни в какую Сибирь я не поеду. У тебя просто истерика. Извини". И никуда действительно не поехал, но с тех пор при людях о своём отце, если его спрашивали, старался много не говорить. Через год после смены власти Юлий сошёлся с девушкой, её звали Люся, она училась в том же политехническом институте, что и он. Люся родила от него мальчика, они расписались, предпочтя гражданскому браку, брак законный, в законном браке Люся родила девочку. При рождении сына в Москве опять был "путч", Юлий не стал разбирать, кто его затеял, но снова лилась кровь, теперь обильнее, чем в 1991-м. Но - минуло и это. Ютились они в те годы у Юлия в комнате, затем, после долгой волокиты с квартирным разменом, сумели сделать себе однокомнатную квартиру. Надеялись со временем накопить денег и добавить на двухкомнатную, однако в стране галопировала инфляция, всё было нестабильно, то Юлий, то Люся поочередно теряли работу, потому что по трагической, видимо, случайности, коммерческие фирмы, куда они устраивались, являлись бабочками однодневками. Выживали за счёт родителей, их пенсий и той картошки с огурцами, какие "старики" выращивали на огородах. Первой о том, что человек, ставший большим чиновником есть папин друг юности, Юлию, конечно, сообщила мама. Да больше было и некому. "Он изменился внешне, понятно, - зачем-то подчеркнула она. - Волос стало меньше. Да. Но живчик, как вижу. Он всегда, впрочем, был такой". При этом глаза её подернулись какой-то мимолетной загадочной поволокой, так что Юлий испытал укол ревности по отношению к светлой памяти родителя. Потом ему пришлось неоднократно выслушивать истории, как папа и будущий большой чиновник ездили на рыбалку, как будущий большой чиновник подарил Юлиной маме букет роз на 8 марта, как он умел в кампании развеселить всех и что-то ещё подобное, из этой же серии про давнюю жизнь в общежитии. Наконец, вести о том, что большой чиновник хорошо знал в молодости Юлиных родителей дошли до родителей Люси. Через её пересказ, естественно. Отец Люси составил с Юлием "мужской разговор" на кухне под бутылочку прохладной водки и варёные пельмешки. "Ты, Юля, раз взялся за гуж, то не говори, что не дюж, - навалившись локтями и грудью грузно на стол, говорил нравоучительно тесть. - Семью, детей завел, так тяни её, а иначе какой ты мужик". "А я, что же, не тяну?", - вяло оправдывался Юлий, смотря вбок от тестя, на плиту с чайником. "Нет, сына, не тянешь! - тесть чуть пристукнул ладонью. - Живёте, как на вокзале. Не пройти у вас, ни проехать. Теснота одна. А дети совсем подрастут, что делать-то будете?" Юлий подумал, что к тому времени его пузатый тесть, и круглая, словно блин, тёща, страдающая одышкой, может быть, скончаются и тогда освободится их двухкомнатная квартира в центре города, но тактично промолчал. "Сейчас эту проблему надо решать, - продолжил тесть. - Тем более, что друг твоего отца, сам знаешь, каким человеком стал. Всё может. Мизинцем двинет, и на блюдечке принесут". Юлий ещё пытался отбрыкиваться. "Да он и забыл, поди, про отца. Да и как к нему на приём попасть? Там до его кабинета пятьдесят секретарш и сто других чиновников. Никто и слушать не станет. Да и мать на такое никогда не пойдёт. Она в жизни ни у кого ничего не просила". "Мать не пойдёт, ты должен пойти". На том и закончили разговор. Ни на что, естественно, Юлий сразу не решился, вследствие чего имел новый разговор, теперь с тёщей, а там и с Люсей. Она ему сказала следующее. "Юлий, в самом деле, родители правы. Давай хотя бы попробуем. Вдруг получится. Ну, что ты раскис"? Юлий промолчал и вынул из посудного шкафа большую кастрюлю. Готовить на всю семью щи. В доме щи и борщ готовил обычно Юлий, потому что он умел их варить лучше Люси. Мама научила. В тот вечер, после ужина, Юлий и решился. Взял несколько чистых листов бумаги, внутренне ощущая себя школьником перед экзаменом, и вывел на верхнем: "Уважаемый...." Он написал в письме всего несколько строчек. Просьба о встречи, без объяснения цели визита, упоминание об отце, и всё, и написав, почти про письмо забыл. Как вдруг, через три недели после отправки конверта, ему ответили. Первый ответ был из канцелярии, о том, что его письмо находится на рассмотрении. А второй ответ, еще через две недели, Юлий не мог поверить своим глазам, был от самого чиновника. Точнее, Юлия уведомляли из канцелярии, что его ждут тогда-то и в такое-то время, а большой чиновник поставил под этим свою роспись. Юлий обнюхал лощёный лист бумаги, как гончая, напавшая на след. В голове немного зашумело и в животе чуть-чуть стало холодно. Весь день он находился в состоянии сомнамбулы, а ближе к вечеру включил телевизор и там, в новостях, увидел про большого чиновника сразу два сюжета. В первом показывали, как большой чиновник отчитывал чиновника более мелкого ранга, а после, как большой чиновник уже катался с гор на горнолыжном курорте. Ночью Юлию приснилось, что это не большой чиновник, а его отец, живой и весёлый, катается с белоснежных гор в синем комбинезоне, что это он стал известным и уважаемым человеком, что это о нём постоянно говорят по радио, телевидению, в газетах. "Отец, отец", - позвал Юлий и протянул к нему руки, но всё подернулось дымкой, и Юлий пробудился, ощущая, что его левая нога, выбившись из-под одеяла, мёрзнет. Топили, как и часто в последние годы, на редкость плохо. Городские власти оправдывались, что высоки цены на уголь и кивали на столицу, берущую из городской казны немалую дань. Натянув на ногу одеяло, Юлий подумал, что теперь многое у него в жизни может поменяться. А утром Люся, варя в турке кофе, будто прочитала его мысли. "Повезёт, так и в Москву переедем. Почему бы и нет?" "Думаешь, в Москве сейчас хорошо? - Юлий поморщился. - Там одни азеры, чечены, таджики, да беженцы. Я ведь там год назад был. Видел". "Ну, надо же, националист нашелся. Аз-еры. Люди, как люди. Да тебя возьмут и охраной обеспечат. Никто близко не подойдёт". "Какую ещё охрану? Что ты мелешь". "Ну, не охрану, а в доме, допустим, будет охрана". "Не говори гоп, пока не перепрыгнешь", - оборвал её мечтания Юлий, но голова его определенно шла кругом, наверное, от аромата кофе. Он решил прогуляться до магазина, проветриться, был выходной, погожий весенний день. В магазине Юлий купил сто грамм польской колбасы, неизвестно зачем, засунул её в карман куртки, а на выходе подал десять рублей одноногому калеке в военном бушлате. Тоже неизвестно зачем. Обычно Юлий проходил мимо попрошаек. Калека благодарно кивнул и быстро опустил взгляд. "Где его так угораздило? - подумал Юлий. - Моего почти возраста. Даже младше. Лет двадцать с копейками. В Чечне на мине?" Невольная мысль скользнула в его голове, что он бы, наверное, мог теперь помочь и этому калеке. Например, выбить для него хороший протез или пенсию, если тот действительно пострадал в Чечне, но попрошайка, покосившись на Юлия, стуча костылями, неожиданно поковылял прочь. "Да ладно, - успокоил себя Юлий. - Что это я, в самом деле? Всем не поможешь. Тут бы самому помогли". Вернувшись домой он обнаружил на кухне тестя. Тесть приволок из погреба банку огурцов и банку капусты, был распарен и весел. Дочь Юлия сидела у него на коленях, а сын уже лез в банку с огурцами вилкой. Увидев зятя, тесть наполнил кухню звучными фразами смысл коих, как уловил Юлий, сводился к одному. Тесть пересказывал телевизионные новости про большого чиновника, и в тоне его сквозила восторженность. "А что, правильно он тогда сказал про сортир, - громыхал тесть. - Мочить этих абреков надо. Поймаем, говорит, в сортире, замочим и в сортире. Ну, молоток мужик". Юлий стеснительно молчал, вспоминая, как ещё несколько месяцев назад тесть называл большого чиновника "американским жополизом". Теперь, после письма из канцелярии, он думал явно иначе. "Ты там Юлий будь вежлив, но не робей, - хрустя огурцом на пару с сыном Юлия, продолжал монолог тесть. - Проси трёхкомнатную. Тебе как раз столько по закону и полагается. Ни-чего, поможе-ет". "А мне тли годика", - вмешалась в разговор дочь, услышав слово три, и показала три пальца. "Там посмотрим. По обстоятельствам", - буркнул Юлий, взял у сына вилку и тоже полез её железными рогатинками в банку.
Всё это было полторы недели назад. Сомнамбулическое состояние с тех пор благополучно минуло. Давно Юлий себя так бодро не чувствовал. Встав с постели, оправившись, тщательно побрив щеки электрической бритвой, он с аппетитом съел бутерброд, запив его чашкой кофе, и полистал вчерашнюю газету. Последний месяц Юлий часто листал газеты, главным образом прочитывая передовицы. Ему казалось подспудно, в чём он бы себе, впрочем, вслух не признался, а тем более Люсе, что он теперь тоже в некотором роде имеет отношение к современной истории, как и большой чиновник. Их встречу, несомненно, пометят в каком-нибудь журнале и в будущем дети Юлия, его внуки и правнуки будут знать, что их отец, дед и прадед побывал на "высоком приеме". Беседовал с большим чиновником за чашкой чая и на этой беседе имел некоторые свои суждения, чем повлиял в определённом ключе на континентальную политику России. Фантазии, но кто знает, кто знает. Пробежав глазами по передовицам и не узнав из них на этот раз ничего любопытного, Юлий закрыл газету, собираясь её отложить, и тут на последней странице его внимание привлёк заголовок. "Подростки убили калеку". Заметка была крайне короткая, и в ней было написано следующее: "Группа подростков 15-17 лет забила насмерть одноногого инвалида, отобрав у него "дневной заработок". Инвалид попрошайничал возле продовольственных магазинов. Подростки подкараулили его вечером рядом с домом, где он жил, выбили из рук костыли и нанесли несколько ударов железными прутьями. Чему есть свидетели. В настоящий момент ведётся розыск подозреваемых". Юлий молча перечитал заметку снова, конечно же, вспомнив того инвалида, которому подавал червонец.
"Эй, товарищ, ты не уснул? - в дверях стояла Люся, запахивая халат. - На время глянь. Полвосьмого. А ты еще и костюм не надел". "Да, сейчас", - Юлий направился в комнату, где, стараясь не тревожить спящих детей, осторожно натянул на себя костюм. Костюм был тёмного коричневого цвета, подобранный по фигуре, германского производства и со стороны выглядел великолепно. Люся демонстративно скинула с плеча Юлия белую пушинку перхоти. "Ты просто Ален Делон. Смотри, не зафлиртуй с какой-нибудь секретаршей". Юлий подошел к дочери, она спала в детской кроватке, наклонился, поцеловал её в щеку, посмотрел на сына, он спал на раскладушке, и, не ответив, присел на стул, как водится по обычаю перед дорогой. Люся присела рядом. "Билеты в кармане? Ничего не забыл?" Юлий пожал плечами, что означало, всё в норме, поцеловал и жену, поднялся. "Ладно, бывайте, поехал".
На улице было свежо. Розовое солнце показывало над домами свой круглый край. Юлий, шагая по улице, иногда машинально поправлял галстук, чувствуя, что галстук почему-то теснит горло, а подмышки, несмотря на прохладу, стали потными. Волнение, однозначно, и это только начало. Что же будет с ним там, в кабинете большого чиновника, куда его проведут сегодня ближе к вечеру по длинным коридорам? Про погибшего инвалида Юлий старался не вспоминать. Горем земля полна, и всё его через сердце не пропустишь. Да и кому сейчас легко?