...А ты смеялся - что "не расти траве! Одно лишь бездна - там, на высях высот." Совсем другое снится твоей вдове. Там, в городе: точка на карте - пусть Энск-пятьсот - где солнце над крышами - вот тебе и зенит, без четверти пять дома укрывает мгла. Обещано под минус тридцать. И небо звенит - куда там, господи, нашим колоколам! Где все, что можно, прикинуто наугад - и каждый хоть раз оказывался на краю. Где слишком холодно, чтоб растить виноград, поэтому - пьют что можно, и где нальют. По крону яблони вздует февраль сугроб, и белой пеной оденет ее апрель... Всевышний сюда не снижался - настолько, чтоб увидеть небо - в глазах заблудших детей. А все остальное - лишь след от его крыла ли, способ существованья белковых тел. Но - чтоб поверить, что вечная жизнь - была - тебя сбили слишком рано. Ты не успел. Над дымом горячих точек - и очагов, под колким и горьким медом со звездных сот - ты все летишь. И ловишь в прицел - того, кто никогда не снижался - до Энск-пятьсот.
...А там далеко - на дне, в траве-мураве, которой с неба - века веков и кресты - совсем другое снится твоей вдове, что слишком долго ждет - как приснишься ты.
Когда-нибудь - когда на нашей земле все станет сладко, крупно и на мази - я к ней приеду. Учиться дышать, печь хлеб, и знать, как можно так ждать - слишком много зим - светлее рая, яростней чем ад, и даже больше, чем павшая следом тишь. Она не помнит, сколько там лет назад, и без понятия, где ты сейчас летишь... И как - что б ни было: годы, снега, война - ни счастья вящего дальше, ни смысла для - зачерпывать небо для яблочного вина.