Битва была проиграна. Он чувствовал на устах кровавый её привкус. Рана на левом бедре зияла как в анатомическом классе. Человек в кольчуге, украшенной царскими вензелями, сделал последнюю попытку встать на ноги - и не смог. Он был один - сыновья были убиты, телохранители потеряли его в панике отступления. Кольцо врагов сжималось, он слышал их голоса с близлежащих холмов - его искали.
Холод, липкий холод поднимался вдоль позвоночника, подкашивал его ноги, щекотал горло, лизал сердце слюнявым раздвоенным языком ящерицы. Смерть была рядом и он знал, что у него есть последний шанс поговорить с небесами. Собравшись с силами, он проговорил свою последнюю просьбу.
Он сказал: Я прожил свою жизнь серьёзно, отдав её сполна своей семье и своему народу; не многие цари могли бы повторить это. Он спросил: Почему я должен закончить её на этом холме, растерзанный врагами? Он предложил: Я мог бы сдаться в плен и дать потомству пример стоического поведения в плену; позже я смогу вернуться домой как обычный гражданин. Он настаивал: Я прошу не слишком многого, не так ли?
Прошла длинная пауза, но небеса молчали. Он понял это как знак. Он вспомнил лицо женщины, ведьмы, предсказательницы в ночь перед битвой - ее полные страха глаза, ее зловещие и сбывшиеся предсказания, ее уста, шепчущие какие-то слова - не то проклятие, не то благословение.
Тогда он начал последние приготовления. Он подрезал мечом несколько ремешков кольчуги и тщательно вытер меч об обрывок мантии. Затем он вставил его в расщелину скалы и направил острие на себя, в мягкую плоть под рёбрами. Он вздохнул и упал на меч. Комок крови выкатился из его рта. Судороги исказили его лицо, но враги не увидят его агонии - край царской мантии закрыл его лицо.
"Царь умер!" - юный рыжий оруженосец спешил объявить новость народу.
Зрители вяло апплодировали и, уходя из театра, обсуждали недавние соревнования колесниц в Ашкелоне. Хотя пьеса не покидала репертуар театра последние семь лет, она не снискала особого успеха. Играли с размахом, в до-классическом греческом стиле, все герои, как на подбор, были кровь с молоком, но... Батальные сцены казались чересчур шумными и раны выглядели слишком натурально... Слышать длинные монологи вошло в привычку, впрочем, уже саму изрядно поднадоевшую...
И всё-же необходимость видеть героическое в повседневной рутине казалось необходимостью, важной частью образовательного процесса. Историки клялись, что события переданы с документальной точностью. Критики утверждали, что частые пассажи на трубе в исполнении жрецов храма и горные пейзажи стилизованные под сирийскую школу фрески придают многим сценам возвышенное звучание. Деятели просвещения хвалили язык, не засоренный слэнгом, и намекали, что библейские цитаты перебрасывают эмоциональный мост между прошлым и настоящим. Снобы вспоминали выступающие из тьмы глаза женщины. Все хвалили режиссерскую находку в последней сцене - оруженосец выпрыгивает в зал и бежит между рядами зрителей, крича свою новость...
"Черт побери - огонь внутри - мы всё сумеем на раз-два-три!"
Наконец-то фортуна улыбнулась ему. Всё, что в прошлом делало его жалким, повернулось ему на пользу, стало частью его удачи. Его рыжие волосы, невысокий рост, чавкание за столом и вульгарное поведение с женщинами, - всё что раньше делало его парией сейчас придавало ему вид обычного человека из толпы. Упрощенная арфа с шестью струнами (её теперь называли - гитара), болтающаяся за плечом, поэтизировала его образ.
"Пьеса пройдет - и кто поймет - что дел у нас невпроворот!"
Новая пьеса была сделана как бы для него. В то же время она отражала изменения, произошедшие в обществе в последние годы. Героические части были приглушены и даже слегка вульгаризованы. Старомодные символы - мечи, горы, волшебства - уступили место нескольким постельным сценам. Монологи и классическая музыка были заменены демократическими элементами - народными плясками и популярными шлягерами. Потёртые джинсы и рваные башмаки вытеснили льняные туники и кожаные сандалии, немытые копны волос сменили напудренные парики.
"В грязных штанах - ну полный швах - и к черту этот кавардак!"
Зрители буквально неистовствовали и орали что-то дикое. Газеты, выходившие на особой бумаге, напоминвшей папирус, объявили новую эпоху на сцене. Пьеса и драматург были окутаны неким мистическим туманом. Старая патетическая пьеса того же автора еще была свежа в памяти. Циркулировали слухи, один другого невероятнее, об этой трансформации. Они возникали ежедневно и лопались как мыльные пузыри. Одни говорили о секретной клятве со свечами в коровнике где-то на окраине столицы, другие - о символической стрижке волос серебрянным мечом в музее изобразительных искусств и запахе розового масла. Герой давал бесконечные интервью. Слава - эта лиловая девушка юга - спала у его ног.
"Клятва была - свеча сплыла - да и волос едва-едва!"
На международном фестивале, где-то на Средиземном море, пьеса получила первый приз - большой тяжелый ящик, украшенный крыльями, стоял в коридоре театра многие годы. За этим последовали приглашения играть главные роли в других театрах, он отыграл их с поразительным успехом. Конечно, завистники пытались принизить его мастерство, но их мнение было уделом разве лишь второразрядных газет. Он стал идолом толпы и символом быстрого успеха. Ему прощали всё - множество женщин, которых он менял как зубные щетки, множество незаконных детей на стороне. От его прихоти зависели судьбы сотен актеров и самого театра. Директор, да-да, тот самый, не забывал поздравить его с днем рождения.
"Ну что сказать - опять и вспять - лет через эдак двадцать пять!
Он приказал гримеру уйти. Нет, зеркало не лгало. Ореол юности и улыбка, символ нового общества, ушли, испарились. Нужно было что-то менять. Публика уже не баловала пьесу, которая шла на-ура более полутора десятка лет. Последнее представление даже сопровождалось эксессами - на сцену швыряли тухлые яица и в зале кричали что-то грубое. Публика уходила во время спектакля. Хотя афиши по прежнему изображали его каштановые кудри и белозубую беззаботную улыбку, театральный костюм уже не мог скрыть его ссохшегося тела, а толстый слой грима - глубоких морщин и дряблых щек. Каждую ночь он чувствовал резкий холод в костях и женщина, с которой он делил постель не могла согреть его. Один и тот же сон будил его под утро - битва или воспоминание о ней.
"Всё то ж и всё ж - однако что ж - чего сам сразу не поймёшь!"
Он трезво подводил счеты с жизнью. Успешная карьера не сделала его счастливым. Его любовные похождения, когда-то добавлявшие к славе, сейчас вызывали злость и отвращение даже у друзей. Многие отвернулись от него, когда он соблазнил жену своего приятеля. Его семейная жизнь обернулась полным провалом. Сыновья не получили должного образования и отбились от рук. Его старший сын, которого он хотел бы видеть наследником своей роли, был притцей во языцах далеко за пределами театра. Другой сын уже несколько месяцев пребывал под домашним арестом.
Циркулировали слухи, что театр ищет только предлога, чтобы избавиться от него.
"Одно из двух - взять на испуг - ну а потом сам друг не друг!"
Он попросил встречу с директором. (Время, когда такая просьба была простой формальностью, давно прошло). Он получил согласие не без некоторого напряжения, но в день встречи директор притворился больным и предложил говорить по телефону. Он был вне себя, но пришлось согласиться. После коротких приветствий он сказал, что слухи о его последних похождениях - ложь, но, чтобы пресечь их, он решил перебраться за город и жить на даче; в качестве замены на роль он предложил своего младшего сына. Это было встречено довольным сопением. Ободренный, он попросил себе другую роль. Какую? Он назвал старую пьесу. Ну, ту героическую, ну помнишь, где я прыгал в зал и кричал
"Царь умер!"
Молчание на другом конце трубки дало ему понять, что идея не была бесспорной. Возвысив голос, он повторил свою просьбу. Директор отвечал раздумчиво - он посмотрит, что можно будет с ней сделать - ты сам знаешь, драматург давно как мертв, а реанимировать старый сюжет не просто. Ну, у него был готов ответ - он нашел двух молодых ребят, только что закончивших драматургический, они предлагают интересный поворот сюжета. Имена не заинтересовали директора - молоды, никому не известны. Это было правда, но он не сдержался и дал волю своему гневу. Он кричал, что театр добился успеха только благодаря ему, что без него директор не пошел бы дальше сельского дворца культуры. Он угрожал молчанию на другом конце линии, сделал резкий ультиматум и бросил трубку...
Битва была проиграна. Он чувствовал на устах кровавый её привкус. Рана на левом бедре зияла как в учебниках по анатомии. Человек в кольчуге, украшенной царскими вензелями, сделал последнюю попытку встать на ноги - и не смог. Он был один - старшие сыновья были убиты, его телохранители потеряли его в панике отступления. Кольцо врагов сжималось, он слышал их голоса с близлежащих холмов - его искали.
Холод, липкий холод поднимался вдоль позвоночника, подкашивал его ноги, щекотал горло, лизал сердце слюнявым раздвоенным языком ящерицы. Смерть была рядом и он знал, что у него есть последний шанс поговорить с небесами. Он возвысил свой голос и проговорил свою последнюю просьбу.
Он сказал: Всю жизнь меня окружали враги. Он предупредил: они и сейчас рядом, они хотят надругаться надо мной. Он напомнил: Небеса всегда были на его стороне. Он попросил: Накажи моих врагов, как встарь. Он пообещал: я буду твоим рабом.
Прошла длинная пауза, но небеса молчали. Он понял это как знак. Тогда он начал последние приготовления. Он подрезал мечом несколько ремешков кольчуги и тщательно вытер меч об обрывок мантии. Затем он вставил его в расщелину скалы и направил острие на себя, в мягкую плоть под рёбрами. Он вздохнул и упал на меч. Комок крови выкатился из его рта. Судороги исказили его лицо, но враги не увидят его агонии - край царской мантии закроет его лицо.
Глаза женщины, проснувшейся на другом конце кровати, были полны слёз, видя гримасничающее лицо, выпачканное слюной, и исколотые руки, прижимающие к груди пустую бутылку. Она протянула руку, чтобы убрать слюну, но вдруг отвращение и ненависть исказили ее лицо. Её губы прошептали какие-то слова, не то проклятие, не то благословение. Она оглянулась, достала из-под подушки каштановый парик и крепко закрыла им слюнявый рот.
"Царь умер!" - юный телохранитель спешил объявить новость народу.