Аннотация: от жабы внутри никуда не убежать (публикация в журнале "Полдень")
Песни теряющих разум
Хмырь, расположившийся напротив, просто излучал самодовольство и уверенность. Костюм на нем сидел как влитой, явно шитый под заказ, из дорогой импортной ткани и по неведомому пижонскому фасону. Волосы, тщательно уложенные по новой столичной моде в замысловатый по линии пробор, блестели от геля. Словом, всем и каждому становилось понятно, только так и должны выглядеть настоящие деловые мужчины и чиновники партии. Ну а кто имеет стоптанные ботинки, дырявый носок, недельную щетину и серую куртку со следами цемента на спине, тому здесь не место, уж во всяком случае, не во время, его, Хмыря, присутствия. Такое вот директивное мнение читалось, и даже можно сказать, почти висело в приемной департамента Колоний.
Каменеву так захотелось дать в его холеное и чисто выбритое лицо, чтобы аж брызнуло из носа, и непременно заляпало и костюм, а может даже, и начищенные ботинки. Тут уж как повезет. И что-то ведь почуял Хмырь, уловил ментальный намек, отвел свои бегающие глазки от изучения гардероба Каменева, и начал высматривать нечто интересное на улице. А там и впрямь было на что посмотреть.
Каменеву, уже отвыкшему за семь лет от столицы в частности и вообще от городов, в диковинку смотрелись потоки спешащих людей, блеск и шик магазинных витрин, бесстыдно вываливающих на обозрение лучшие товары, нате вот, берите нас, товарищи покупатели. Первомай надвигался на столицу, весенний, яркий и неотвратимый. Уже развесили серпастые триколоры по углам зданий, милиционеры достали белую форму и сменили выражение насупленной серьезности на некое подобие улыбок. Коммунальщики на специальных выдвижных механизмах крепили мораль граждан, развешивая повыше да заметнее, вне досягаемости броска отличника ГТО, портреты Лидера Партии с подходящими цитатам на тему труда.
- Алексей Петрович, проходите на прием, Валерий Иванович ожидает! - прогнусавил динамик в приемной.
Каменев сначала и не понял, что Алексей Петрович он сам и есть, уже давненько по имени отчеству не называли. Еще раз проверил повестку-вызов, которая и выдернула его за сто километров, заставив трястись в плацкарте. Вздохнув поглубже, Каменев открыл дверь и вошел в темную прохладу кабинета.
- Пообтрепался, такое дело, - сказал Панкратов, вставая из-за широкого стола дубовой масти, - прям трудяга пролетарий какой-то, а не редактор-литератор. Только взгляд такой же упрямый, вылитый Кирпич.
Панкратов сильно не изменился, все такой же крепенький, но не раздавшийся, курчавая шапка черных волос, стоящих столбом. Взгляд только жесткий стал, шутить с хозяином такого взгляда совсем не хотелось.
- Зато у тебя, я смотрю, все будь здоров, - ответил Каменев, расставив широко ноги, заложив руки за спину и демонстративно не замечая протянутой ладони. - В начальники столичные пробился, департаментом командуешь.
- Обниматься будем? Или еще не вся злость перебродила? - усмехнулся Панкратов. - Встал в обиженную позицию, и готов залить всех презрением.
Каменев только хмыкнул в ответ, мол, чего тут говорить, и так все ясно.
- Ладно, я виноват сильно перед тобой, такое дело, - вздохнул Панкратов, - хочу вот долги отдать.
- Поздновато что-то, - ответил Каменев, - лет эдак на пять просрочка выходит, если не больше.
Панкратов начал рассказывать о своей нелегкой карьере в номенклатурную верхушку, а потом незаметно и ловко переехал на тему былых дней, кто из их университетского курса теперь кем стал, и вообще, куда некоторых из них занесло нелегкая.
Каменев вслушивался, и невольно оттаивал, деревянность, которая с некоторых пор поселилась между сердцем и печенкой, пропадала под сладкий рассказ Панкрата. Скворцов, ужас-ужас, подался на заработки в Китай, да там и сгинул во время большого освободительного восстания в Синьцзяне. А Вера Лавочника, ну ты помнишь, которая с пятым размером, в дипломаты выбилась, по партийной линии. В настоящий момент работница посольства в Демократической Техасской Республике. Витька-хромой уехал помогать в организации добыче урана гренландским товарищам и женился на местной эскимоске, ну он всегда немного чудной был.
Вот уже и как будто не было пяти лет ссылок и трех лет колонии-поселения, а вроде просто идет беседа о жизни с одногруппником, хорошим человеком и просто другом, и того и гляди сейчас появится бутылочка коньяка, да пара рюмочек.
Да только как увидел Каменев товарища своего, так вспомнился снова тот самый злосчастный вечер...
Долго и пафосно сидели втроем в ресторане, отмечали его, Каменева, первую публикацию рассказа в толстом и солидном литературном журнале. Панкратов, как всегда, за все платил, больше всех балагурил и налегал на крепенькое. Катька, получив авторский экземпляр с подписью, страшно гордилась, словно она сама написала и рассказ, да и весь журнал. Потом летели по вечерней столице на шикарной машине отца Панкрата, вроде как на всю столицу таких агрегатов штук десять, и почти все у членов совета партии. За руль напросилась Катька, обожающая шикарные машины, ну Панкратик, ну дай порулить. И Панкрат согласился, так как имел виды на Катюху, как и Каменев, впрочем.
Неслись на кураже, превышая и нарушая. Да и кто остановит их с такими номерами? Брось, старик, все под контролем, успокаивала Катька, не пионерка, чай, сейчас выйдем на загородную трассу и я там покажу, на что способна эта крошка.
Коляска на дороге возникла словно из ниоткуда, ведомая молодой девушкой. Глухой и мягкий удар, мгновенно побледневшая Катька, запоздало выворачивающая руль, и тишина, прерываемая треском остывающего мотора. А потом тихий скулеж Катьки. Мельком глянув на улетевшие далеко в сторону неподвижные тела, с раскиданными вразнобой руками-ногами, Каменев понял, что никто не выжил. Он пересадил Катьку на заднее сиденье, и та сразу уткнулась в хлопающего глазами и мало что понимающего Панкрата, да и помчал за город. Он высадил их в лесу, в паре километров от Катькиной дачки. Они всю ночь провели вместе, Катька и Панкрат. Машину взял он, Каменев, хотел покататься. Только он один, никого больше. Они ничего не знают, где он был. Потом пригнал машину уже с вмятиной. Все, и точка...
А Панкрат все журчал и усыплял, и вот уже невольно киваешь и что-то отвечаешь ему, и нет пригоревшей корки черной обиды, а есть только усталость и глухая тоска, которую на пару часов разгоняет стакан другой горькой.
- Как дела у Кати? - перебил Каменев уже немного надоевшие переливы.
- Хорошо, - просто ответил Панкратов, - генеральствует потихоньку дома, воспитывает детей.
- Сколько у вас? - тихо спросил Каменев.
- Двое сорванцов, - улыбнулся Панкратов, - сейчас еще девочка на подходе.
- Ладно, давай ближе к телу, - нарочито резко бросил Каменев.
- Есть возможность начать все с чистого листа, такое дело, - начал Панкратов, - слышал о недавно открытой планете? Зеркальная, называется.
- Это где ангелы какие-то разумные? - переспросил Каменев.
- Точно, - кивнул Панкратов, - наш департамент там проект один начинает, и я хотел тебя заслать. Будешь эксклюзивным журналистом, блогером и летописцем. Писать еще не разучился? Ты ведь был у нас подающим большие надежды талантом.
Каменев вспомнил, что последний раз писал лет семь назад. Еще до аварии, суда и последующей ссылки. Повесть о любви партийного функционера к юной активистке. Куча распечатанных листов так и осталось на корм мышам в глубине кладовки маленькой квартиры.
- Пару месяцев на полном пансионе, - продолжал Панкратов, - от тебя требуется написать серию очерков о происходящем на планете, чего видишь, то и пиши. Детали не могу сказать, на месте и узнаешь. Художественно, образно и необычно, как ты раньше писал. Ну и не забыть упомянуть о руководящей роли партии, департамента и меня лично
- Панкрат, я уже сто лет ручку не брал, какой из меня писатель? Неужели нельзя найти другого жизнеописателя подвигов? - удивился Каменев.
- Можно. И в очередь встанут, и штаны снимут, целый штат прикормленных борзописцев есть, этого добра хватает, - кивнул Панкратов.- Но сейчас нужен человек из ниоткуда, из преисподней, с незаезженным талантом, чтобы из самых низов, пролетарий, а не прикормленный ручной соловей. Такие нынче настроения витают сейчас в партийных коридорах. Отмоешься начисто, в люди вернёшься, а может, и в наше общество.
- Это у тебя такая расплата? - усмехнулся Каменев. - Я думал, ты мне полцарства и коня в придачу сулить будешь.
- Ты не думай, мы с Катькой по гроб благодарны, что на себя вину взял, и никому за все года ни словечка, такое дело, - посерьезнел Панкратов, - Но я ведь тебя знаю, деньгами не возьмешь из-за гордости. Да и спасать тебя нужно, вытягивать.
- Вот за это спасибо, Панкрат, уважаю, что деньги мне не суешь, - сказал Каменев. - Я ведь тебе их в морду кинул, да ушел бы, гордый и довольный собой, какой я молодец.
- Значит, согласен? - обрадовался Панкратов
- Восхвалять у меня не получиться, уж не обессудь, - задумчиво сказал Каменев, - даже и не знаю, что выйдет.
- Хоть каракули рисуй, - махнул рукой Панкратов. - Все равно примут в редакцию.
- А ведь ты меня еще с глаз долой хочешь сбыть, - усмехнулся Каменев, - чтобы не маячил, как больная мозоль. Это я тоже запомню, Панкрат.
- Ну а хоть и так? - недобро улыбнулся Панкратов. - Одно другому не мешает. Два дела одним махом!
- Согласен, - бросил Каменев. - Отправляй.
- Вот и ладно, такое дело, - облегченно подытожил Панкратов. - Да, с тобой мой заместитель полетит, Вадик. Парень молодой и с гонором, но способный, стервец. Он тебя в курс происходящего введет, я его проинструктирую потом. Сейчас представлю.
В кабинет вошел давешний Хмырь из приемной, и только что в струнку не вытянулся.
- Шелестев, можно просто Вадик, - тихим голосом прошелестел заместитель.
- Алексей, можно просто Кирпич, - бросил Каменев.
- Ну и отлично, - выдохнул Панкратов, - сработаетесь, такое дело.
Небольшой гидросамолет нес их над красноватой поверхностью моря. Хитро названные местные водоросли придавали воде цвет разбавленной крови. Вместе с голубым небом и белыми высотными облаками получался почти как флаг родной страны. Только серпа и молота не хватало. Единственное красное море на Зеркальной зажималось со всем сторон болотом. Вся планета и состояли из двух морей, красного, нормального, и бесстыдно раскинувшегося на весь остальной шар болотного мелководья, заросшего водорослями. Из космоса планета выглядела, словно красноватый глаз с опухшими темными веками. Красиво и жутковато.
Баранкин, как руководитель научной станции на Зеркальной, вызвался лично сопроводить Каменева на демонстрацию ангелов в их естественной среде обитания. Образцово-показательный подхалимаж его лежал на поверхности, и совершенно ничем не маскировался, словно напоказ, вот я какой. Ведь если начальство ставит ему, Баранкину, задачу, значит умри, но выполни. Вот и сейчас, комментарии он давал словно школьнику второго класса, лишь бы непонятный столичный посланник, постоянно набивающий что-то в планшете, понял и уяснил суть. При этом он как бы задавал до жути каверзный вопрос, и сам же отвечал на него.
- Вот, спрашивается, почему назвали планету Зеркальной? - хитро прищурил один глаз Баранкин.
Каменев даже и не стал пробовать отвечать, только слегка кивнул, словно воодушевляя.
- Потому, что вся биология тут повернута в другую сторону! Если на Земле почти все аминокислоты имеют L-ориентацию, то здесь... - выдержал драматическую паузу руководитель.
- ...все аминокислоты имеют D ориентацию! Вот потому и зеркальная! - радостно закончил Баранкин. - Эта как будто резьба в другую сторону на гайках!
- И какая причина такой необычной инверсии пространственного строения органики? - подал голос Каменев. Органическую химию он любил еще со студенчества. Мир сложных молекул и спиралей ДНК завораживал и поражал воображение своим многообразием форм.
Баранкин смутился, запнувшись в сценарии беседы, совершенно не ожидая вопроса университетского уровня.
- Хм... Единой научной теории пока нет, - с некоторым уважением ответил руководитель. - Профессор Афанасьев в своей монографии предполагает, что это связано с минимальным уровнем энергии активации химической реакции. Из-за этого в ходе эволюции здесь образовывались только D-аминокислоты.
- То есть нам можно не бояться занести какие-нибудь бактерии на планету? Или подхватить какой-нибудь вирус отсюда? - полуспросил Каменев.
- Типа того, - кивнул Баранкин. - Они просто не смогут переварить нас. Как и мы их. Открытие Зеркальной позволяет по новому взглянуть на эволюцию жизни.
- Что это за барашки вон там, слева? - показал рукой Каменев в море.
- Вы очень внимательны, - заметил Баранкин, заходя на поворот перед посадкой, - Вершина пищевой цепочки Зеркальной и пока единственный обнаруженный нами условно разумный вид существ во вселенной. У них есть научное название, но все называют их ангелы. Сейчас поймете, почему.
Самолет аккуратно приводнился, и Баранкин помог Каменеву одеть гидрокостюм с искусственными жабрами и показал, как использовать передатчик под водой.
- Не страшно? - уже нормальным тоном спросил руководитель.
- Не люблю плавать, - признался Каменев.
- Мы быстро, - успокоил Баранкин, и прыгнул в набегающие волны.
Красный цвет придавал всему окружающему немного зловещий оттенок. Вроде мозгами Каменев понимал, что это всего лишь оптический эффект, но все равно, под ложечкой екало, когда он смотрел в багровую глубину моря. Все мерещилось, будто утянут вниз, и поминай, как звали.
Вокруг замелькали крупные тени, всем телом Каменев почувствовал тонкий писк и щелчки.
- Ангелы общаются ультразвуком, - раздался голос Баранкина в ухе, - Пока они немного осторожничают. Присматриваются. Кто, мол, такие, пожаловали к ним?
- У них есть язык? - спросил Каменев.
- Да, за пару тысяч звуков и сочетаний, - ответил Баранкин, - и это намного больше, чем у земных дельфинов. Большую часть расшифровали и сделали программу переводчик, даже можно послушать их. Это не полноценный перевод, но лучше чем ничего. На левой руке встроены сенсоры управления.
Внезапно из-за спины вылетело большое и гибкое тело, почти задев голову Каменева. Существо действительно очень походило на ангела, каким их всегда изображали. Два крыла, наподобие как у ската, располагались на спине, и делали замысловатое движение по типу восьмерки. Голова напоминала размерами человеческую, а глаза и рот казались словно нарисованными, как у мультяшных героев. Сбоку ангелы походили на изящных головастиков, габаритами с подростка.
Ангел с интересом разглядывал загадочных пришельцев, зависнув в нескольких метрах от людей. Включив переводчик, Каменев вздрогнул от быстрого потока слов и фраз, по большей части, не связанных.
"Играть. Плыть. Вместе."
"Не еда".
"Молчит. Молчит".
"Здесь"
"Мы"
"Вниз".
"Ты не мы"
"Они жить"
Ощущение нереальности на секунду парализовало Каменева. Это ведь существа с разумом, и они здесь, в паре метров от него! Какой-то частью он понимал, что между этими ангелами и человеком с фамилией Каменев есть нечто общее. Разум, связывающий ниточкой его и этих существ в нечто целое и глобальное, перед которым меркли все прошлые проблемы и неприятности. Понимание общности невообразимо древних корней на бесконечном дереве жизни вселенной. Накатила эйфория, хотелось кричать, радоваться, и цена в несколько потраченных лет жизни не казалась высокой. Переводчик не мог передать эмоции, но Каменев ощущал, что ангелы радуются, столько энергии и выразительности читалось в их движениях. Круговорот из тел звал к себе, поиграться вместе с ними, забыть проблемы, отдаться ощущению счастья и радости!
- Я даже плакал от счастья, когда также в первый раз увидел их, - смущенно признался Баранкин, когда они забрались в гидроплан. - Вот поэтому их и назвали ангелы.
- Они невинные, как дети, - еще не совсем придя в себя, сказал Каменев.
- Так это есть дети, точнее подростки, пока бесполые и еще безгреховные создания, личинки взрослой особи, - усмехнулся руководитель. - Через пару месяцев они станут уже совсем другими. Взрослыми и страшными. И сейчас мы полетим смотреть эту оборотную сторону медали.
Заросшее водорослями мелководье навевало тоску. Отчетливо пахло испорченной едой и протухшими яйцами. Грязно-пятнистые ленты цеплялись за ноги и словно нехотя выпускали, приглашая остаться у себя в гостях подольше. Глубины в этом мелководном болоте немногим чуть выше колена, но каждый раз делая шаг в ковер водорослей, Каменев опасался провалиться. Если на море дул ветер, то здесь воздух словно застыл, накапливая тепло от солнца.
- На ловца и зверь, - сказал Баранкин, кивая на приближающийся бугор.
Уже когда оставалось метров двадцать, Каменев с ужасом понял, что этот бугор - невероятно огромная жаба, карикатурно похожая на человека. Существо медленно перебирало лапами, явственно пыхтело и неотвратимо надвигалось на стоящих людей. Каменев с тревогой оглянулся, но увидел спокойного Баранкина. Жаба проползала метрах в двух, нагоняя волну своим телом и отталкиваясь безобразно полным задними лапами, напоминающими распухшие человеческие ноги.
- Вы хотите сказать, что в этих вот существ, превращаются те грациозные создания? - пробормотал ошеломленный Каменев.
- Именно. Ангел по сути ведь головастик, промежуточная фаза. А вот эти жабы - окончательная форма развития во взрослую особь, - кивнул Баранкин. - Мы сначала не поверили. Думали, другой вид какой-то.
- Они тоже разумны? - недоверчиво спросил Каменев.
- Нет. И это самое странное. Разум у них деградирует до уровня земных жаб, во время трансформации головастиков-ангелов за несколько недель, - ответил руководитель. - Нормального объяснения этому так и не найдено. Загадка!
- Чушь какая-то, - сказал Каменев, - у детей есть разум, а у взрослых, значит, пропадает?
- Начисто, - с улыбкой кивнул Баранкин. - Как и не было совсем.
- Кстати, а куда он так упорно ползла? - кивнул Каменев на пропадающую вдалеке жабу.
- Тут что-то вроде реки или рукава из моря, их сюда инстинкт гонит, - сказал руководитель. - Ангелы их там уже поджидают и съедают. Такой вот круговорот органики, дети поедают родителей.
Каменеву стало немного тошно, когда он вообразил, как грациозные и быстрые создания разрывают на части и глотают куски своих родителей на обед. Было в этом всем что-то чудовищное и не сочетаемое с грациозным танцем ангелов в море.
- Все, на сегодня с меня хватит, - поднял руки Каменев, - сначала вам удалось растрогать меня до слёз, а сейчас мне стало почти физически тошно.
Научная станция располагалась в нескольких километрах от границы красного моря и водорослей, подальше от возможных штормов. Несколько корпусов на длинных сваях, да насыпная взлетная полоса для посадки шаттлов, вот и вся станция. Персоналу умещалось человек двадцать, большая часть которого составляли техники и ремонтники. Собственно ученых всего несколько человек. Каменев потихоньку знакомился с распорядком и людьми, закинутыми в этот странный мир зеркальный мир, где все шиворот-навыворот.
Народ поначалу настороженно присматривался к нему, все-таки столичного начальства посланник. Но уяснив, что Каменев совсем не работник партийного аппарата, да и на ревизора не тянет, понемногу меняли свое отношение. Раньше замолкали, как только он показывался на горизонте, а теперь приветливо махали рукой. В столовой, за обедом, приглашали к себе, и даже не стеснялись разливать при нем по двадцать капель крепкого. Местные начальники, уяснив, что он не прислан заменить их, тоже понемногу оттаивали.
Начальник службы безопасности, роковая женщина по имени Ирина Леопольдовна, даже пару раз пыталась осторожно спросить, за какие заслуги его прислал сам руководитель департамента. Но как тонкий психолог, переводила разговор на другую тему, чувствуя неподатливость Каменева. Только вот с Шелестовым отношения не очень ладились. Тот подчеркнуто вежливо приветствовал Каменева, особенно если рядом кто-то находился. И в упор не видел, если они случайно сталкивались вдвоем. К большому удивлению Каменева, остальной народ за глаза также Шелествова называл Хмырем.
И понемногу Каменев отходил от пустых просроченных семи лет небытия. Впитывал жизнь, заново привыкал писать, мыслить, а не соображать, и общаться с умными людьми, а не собутыльниками по работе. Земля с ее политикой и проблемами осталась далеко-далеко, где-то в прошлой жизни. Даже и не верилось, что еще месяц назад он, Каменев, приходил домой после опостылевшей работы, выпивал стакан и забывался тяжелым сном, чтобы утром начать все по новому кругу.
Через пару недель Баранкин закатил праздник для приближенных, куда к своему удивлению, персонально позвали и его, Каменева. Ломаться и строить девочку не стал, хотя и понимал, что это своего рода экзамен для него. Местное общество решило допустить его в неформальный закрытый клуб.
Каменев немного опоздал, и пришел уже к тому моменту, когда народ уже разогрелся парой стопок перед вдумчивым и обстоятельным разговором.
- А я уверен, что с чисто биологической точки зрения разум вреден для выживаемости вида! - напирал Ермаков, один из ученых. Обычно тихо сидящий в лаборатории, сейчас он что-то яростно доказать своему начальнику.
- То есть разум не нужен? - с иронией спросил у окружающих Баранкин, словно ища поддержки.
- Да не в этом дело, нужен- не нужен, - сморщился Ермаков. - Какие нужны качества для продолжения рода?
- Здоровый болт! - крикнул какой-то техник с другого конца стола и заржал.
- Точно, здоровье, - закивал Ермаков, не поняв шутки. - Потому что слабый умирает в природе. А у людей наиболее успешен богатый и хитрый, уже не самый здоровый, который портит выживаемость вида в целом. И в том и другом случае разум лишь вспомогательный инструмент.
- Какая-то физиологическая точка зрения, - махнул рукой врач, немолодой и печальный дядька с усами, - но понятно, к чему ты клонишь. Типа, на Зеркальной раньше и взрослые были разумные, но они постепенно они вымерли, и генетически закрепилась неразумность?
- Точно, - кивнул Ермаков.
- Правда, не очень понятно, зачем в этом случае детям-ангелам разум? - спросил Баранкин.
- Атавизм, выходит, - улыбнулся врач. - Как хвост у эмбриона.
- Мужчины, хватит о работе, - кокетливо подала голос Ирина Леопольдовна, - давайте уже выпьем.
И конечно, все грянули за женщин в целом, и отдельно за самую обаятельную и замечательную начальницу службы безопасности. Общая нить разговоров распалась, как это водится, на отдельные очаги споров.
- Алексей Петрович, а вы что думаете на предмет уникальности ангелов и жаб? - громко спросил Шелестев.
Каменев пожал плечами и улыбнулся, не зная, куда деться от общего внимания. Не то чтобы он стеснялся, скорее, боялся ляпнуть что-нибудь глупое в таком обществе. А Хмырь, видать, спросил с умыслом, и народ за столом насторожился, предвкушая развлечение.
- Мне кажется, это похоже на адаптационный механизм, - секунду подумав, сказал Каменев, - защитная деградация, чтобы избежать проблем от разума. Так что я примкну к мнению товарища Ермакова.
Баранкин едва заметно улыбнулся, словно одобряя ответ. И не глупо, но и не заумно. Как раз под общий настрой.
- Тогда получается из вашего ответа, что люди, как вид, тупиковая ветвь эволюции? - с явным сарказмом спросил Хмырь.
- Поживем, увидим, - коротко бросил Каменев, и сидящие за столом одобрительно зашумели. Хороший, мол, ответ.
И понеслась потом нормальная человеческая пьянка-гулянка, где каждый чем-то занят. Каменев называл уже Ирину Леонидовну совсем по-простому Леопольдовной, и клал ей руку на горячее бедро. Баранкин что-то доказывал Хмырю, а тот пытался отвертеться от вылетающих брызг изо рта руководителя. Ермаков так и заснул с рюмкой в руке за столом, в чудовищно неудобной позе. А потом и еще достали, и совсем уже полились откровенные речи, местами с нехорошим упоминанием партии, и даже анекдотами про самого Лидера.
Уже под самое утро остались самые стойкие, всего несколько человек. Баранкин оказался крепким малым, и даже пытался толкать какие-то тосты за мудрое руководство, посматривая в сторону Леопольдовны.
Врач с усами вдруг очнулся из своего кресла, и, уставив палец на Каменева, почти трезвым голосом произнес:
- Пусть скажет, чего он все время пишет.
- Да, в самом деле, почитайте что-нибудь, - встрепенулась Леопольдовна.
Каменев посмотрел на свою читательскую аудиторию, и подумал, что могло быть хуже.
- Я пишу поэму, - ответил он, - по большей части она в прозе, но есть и ...рифмические места. Хотел бы прочитать кусочек стиха, называется "Песни теряющих разум".
Несет тела река неспешно,
И песнь прощальная звучит,
"Забуду солнце, тела радость,
Забуду ветер, юность прочь,
Забуду море, разум вон"
В конце пути - удел чудной,
Быть жабой, ползающей в тине.
- Сильно, - кивнул Баранкин, - Но с чего мы взяли, что они несчастные, ангелы эти, когда разум теряют? Человек тоже плачет, когда рождается. И чего-теперь, не рожать?
- Кстати, у нас же эксперимент... - начал говорить врач.
- Тсс! Молчать! Это секрет! - перебила его Леонидовна. - Мы писателю позже скажем. Леш, ты не обижайся...
- Ладно, товарищи и господа, если у вас секреты, то идите вы... - поднялся Каменев. - Всем спокойной ночи.
Он вышел наружу, и подошел к охранному периметру вокруг станции. Рядом сидела большая жаба, и пялилась на него. Иногда они подползали к ограде, вроде как их тянуло на блеск корпусов из металла, отражавших свет местной луны.
- Чего смотришь? Просрали вы свой разум! - сказал Каменев жабе.
Жаба молчала, перебирая ногами и шевеля горловым мешком.
- А я вот жизнь того, профукал, - пожал плечами Каменев, пошатываясь от выпитого. - Ладно, ползи отсюда, амфибия. Рассвет близко.
Ужасный тянущийся звук бил в голову и не давал спать. Первая мысль, пришедшая в голову - пожар! Каменев оделся и выскочил на улицу, столкнувшись с полуодетым Баранкиным.
- Бежим к вертолету! - закричал начальник станции, обдав запахом перегара.
В кабине сидела собранная и серьезная Ирина Леонидовна, с умело наложенным макияжем.
- У нас ЧП, - коротко бросила она вместо приветствия, - пять экспериментальных жаб ночью вырвались на волю.
- И чего? - глупо переспросил Каменев.
- Болт в очко, - ответил Ирина Леонидовна, поднимая в воздух машину. - Баранкин, объясни товарищу глубину проблемы, теперь можно.
Баранкин мямлил, мычал и лопотал что-то непонятное. Два месяца назад на Зеркальной инициировали экспериментальный проект "Возвращение". Суть его в попытке сохранить разум у ангелов, чтобы жабы стали разумными. Не надо, спрашивать, зачем. Это вопрос не его, Баранкина, ума. Они уже давно выяснили, что во время трансформации ангелов происходит мощный гормональный всплеск, который блокирует работу мозга. Если подобрать определенные температурные условия и блокировать выделение гормонов, то всплеск этот можно подавить. Ясное дело, провели моделирование, которое показало, что все будет отлично.
Пять особей ангелов держали в специальной среде, и они превратились в разумных жаб. И вот этой ночью они вырвались, убив охрану, техников и половину обитателей станции. И устремились в пастбища, к своим диким неразумным сородичам. Сейчас летим за ними, для уничтожения.
- А вот и следы нашей боевой пятерки, немного правее, - со злорадством бросила Ирина, - сейчас пониже сдам.
Впереди показалось вытоптанная проплешина, где жабы выедали водоросли и спали. И везде неподвижно лежали сотни тел, словно вымазанные красным мешки.
- Они их убивают, своих неразумных родственников, - ошалело сказал Баранкин, - а я ведь говорил, что для полноценной модели поведения данных не хватает.
- Говорил он, - зло бросила Ирина, - да хрен с ними, жабами! Они людей убили!
- А я что делать буду? - спросил Каменев, не совсем понимая суть происходящего. Ну, провалился эксперимент, он то причем тут?
- Бери пистолет, будешь убивать наших поумневших жаб, а то они натворят тут дел, - кивнула Ирина, - одна я не справлюсь. Или боишься руки замарать?
Они настигли их совсем близко от моря. Вокруг распластались туши выпотрошенных жаб, некоторые еще дышали, пытаясь ползти. Среди них шустро прыгали те самые экспериментальные разумные жабы. Ирина выскочила и начала палить во все, что двигалось. Баранкин испуганно нажимал на курок, вздрагивая при каждом выстреле. И Каменев тоже стрелял, пока не кончились патроны.
А потом на запах крови приплыли ангелы, и начали рвать тела своих родителей. Сотни шустрых тел с радостным писком приплывали по небольшим рукавам из моря, чтобы получить свой кусок. Ил, смешиваясь с кровью, взбивался на мелководье в красную пену, оседавшую на водорослях.
Каменева согнуло пополам и вырвало горькой желчью. То ли он жуткого похмелья, а скорее от вида этого кровавого пиршества. Когда они вернулись на станцию, их уже ждал эвакуационный челнок. Шелестев выжил, закрывшись в какой-то кладовке. Он все думал, что это жабы его убивать пришли, не хотел открывать и кричал матом.
Москва снова встречала его, только уже не по майски свежая, а свинцово-ноябрьская и стылая. Праздничные флаги тяжело висели, набухшие от бесконечного дождя. Милиционеры попрятались кто куда, и только портреты Лидера Партии взирали на прохожих. Все изменилось, и город, и сам Каменев за пролетевшие полгода на Зеркальной.
А в кресле Панкратова расположился уже Шелестев, в безукоризненном костюме и с уложенными в пробор волосами.
- Но ведь кто знал, что так случится? - объяснял Шелестев. - У них ведь какая-то программа была заложена, в жаб этих. Но с другой стороны, если не эксперимент, мы бы этого не узнали никогда.
- Что с Панкратовым? - спросил Каменев.
- Сняли за грубые просчеты в руководстве, - зажмурился от удовольствия Шелестев, - пока думают, что с ним делать. То ли с почетом услать куда подальше, а может и показательно покарать.
- Но нет худа без добра, - продолжил Шелестев. - Департамент расширяют. Больше фондов, накидывают оклады, и даже поговаривают, пока намеками, про образование министерства Колоний. Будет новая станция, уже поосновательнее.
- Значит, сковырнул ты начальника, - покачал головой Каменев, - прям как на Зеркальной, новые жабы убивают старых.
- Ну а как ты хотел? - удивился Шелестев. - Кто умнее, тот и победил. Опять же, я организовал спасение выживших людей и руководил ликвидацией существ. Мы же герои! Баранкин и Леонидовна уже написали, что выполняли мои указания. А товарищ Панкратов допустил ряд просчетов, о которых они сообщали ранее. Осталось только тебе подписать бумажку.
- Хмырь ты, одно слово, - усмехнулся Каменев.
- Кстати, ты книгу свою издать хочешь? - спросил Шелестев. - Я тут почитал на досуге, вполне себе, хотя название пафосное, "Песни". Ну конечно, после цензуры кое-какой, секретность-политкорректность и прочее.
- Господи, преврати меня в неразумную жабу... - бормотал Каменев, прижавшись лбом к прохладному стеклу окна.
На крыше соседнего здания зажглась большая реклама модной газировки. Герой протягивал руку и с блаженной улыбкой предлагал вместе с бутылкой неземное наслаждение. Свет причудливо преломлялся сквозь капли дождя, и в отражении Каменеву казалось, будто смотрели на него глубоко посаженные жабьи глаза. Но через минуту, когда реклама погасла, в отражении возникало уже ангельское лицо.