Женщина от женщины в нашей Никольской слободе отличается степенью остервенелости. Ирка с младенцем на руках поколотила своего мужа. До крови. А может, младенец в это время в люльке лежал, не знаю. Но избитый в кровь муж - сущая правда. Гришка у Ирки как муж и отец семейства рьян и ретив. Просто не знаю, чем он ей не угодил. По-моему, он ничем другим, кроме как угождением жене, и занят не бывает.
Илонка своему мужу изменяет с сопляками, и это тоже чистая правда. Впрочем, она ему не только с сопляками. А муж вполне приличный человек, натуральный гомо сапиенс.
У Мишки жена вообще странная. Свёкор с мужем работают на огороде, ходят в лес по грибы-ягоды, плетут из лозы разную утварь и продают, а она выйдет за порог - и всё, пропала на пару недель. Мишка с лица спадает в такие дни, заявления в милицию о пропаже человека пишет... Жена, наконец, находится, причём в плачевном состоянии. То её побили, то изнасиловали и бросили. Бросили в финале путешествия непременно. Иначе бы не объявилась. Мишка едет за ней, - а как иначе? Мать четверых мальчишек всё-таки, единственная женщина в семье. Жизнь восстанавливается, Галка трудится наравне с мужчинами... Пока в один прекрасный день не выходит за ворота и поминай, как звали.
Жизнь их довела, или они от природы такие стервы? И что хуже - Илонкина остервенелость или Иркина? Танька, к примеру, тоже могла остервенеть, но она пьянице-мужу квартиру купила на свои заработанные, отселила туда от себя и продолжает его подштанники стирать по доброте душевной. Правда, ежедневно и самого, и его подштанники таким матом кроет - английские моряки покраснели бы.
А вот Тамара - с виду женщина как женщина, всё при ней, всё о'кей. Но как только её мужичонка рот откроет по какому бы то ни было поводу, в ту же секунду Тому можно в роли Горгоны без грима снимать. Просто голоса его не выносит. Слова сказать не дает, но и шагу ступить тоже. Едва мужик отлучится куда-либо, тут же агента вслед высылает. Шпионит за отцом собственный сын. С упоением и вполне профессионально. Агентурный стаж с детства.
Я бы Таньке с Тамаркой за их деятельность и муки по медали на грудь повесила. С известной надписью. Илонке тоже, только на задницу. А Иркины медали на физиономии мужа. Про Галку молчу - случай крайний. Поговаривают, её суровый и непререкаемый свёкор ходит к ней в постель, когда Мишка в ночную смену сторожем подрабатывает. Не хотелось бы и говорить-то про это, да уж - картина как есть, из песни слов не выкинешь.
Раньше в таком случае я бы курила одну за другой. А теперь принимаю валокордин с тем же азартом.
Ирка с Гришкой помирились. В ознаменование примирения побитый муж строит дачный домик. Вернее, строит мой муж, а Мишка только помогает. Из-за этого мой благоверный забросил собственное благоустройство. Мы опять остаёмся на зиму без газа, с гаражом без двери, с домом без крыльца, с дымящей печью, потому что перекладывать её муж примется не раньше, чем за час до отопительного сезона. История с печкой повторяется ежегодно. Весной мы наивно верим, что за лето обязательно проведём газ, ведь новенькие батареи уже под окнами, а газовый котел в котельной. И даже песочница на крыше красуется! Но всё остаётся, как есть, а печкой осенью заниматься совершенно некогда до самых холодов. Всякий год что-нибудь непредвиденное случается. Нынче вот - Иркин дачный домик.
Дров у нас тоже нет. И не будет до снега. Снег выпадет, непросохшую толком печь сначала будем топить всяким хламом, а когда его не останется, муж привезёт брёвна, свалит на снег. И каждый раз перед топкой будет пилить и колоть - ровно на одну топку, не больше.
А я буду в стрессе: не дай Бог, заболеет, что делать? С топором и пилой не справлюсь. Ирка Гришку ко мне точно не откомандирует с этой целью.
Конечно, и без дачного домика, который приспичил Ирке на зиму глядя, большинство наших проблем осталось бы нетронутыми. Но дрова привезти можно было. Они бы высохли, - конец лета и начало осени выдались на редкость тёплыми. Сухими топить печь - это же не обледенелыми. Может, одной топкой в день обходились, и появилось бы время на что-нибудь другое. А так зимой все дневные хлопоты мужа - вокруг печки. Два раза попилил, поколол, протопил - день кончен...
Топить нашу печь тоже дело тонкое: забрасывать дрова надо молниеносно и тут же захлопывать дверцу. Иначе дыму полон дом... Но это удовольствие ещё впереди, а сейчас валокордин и сопли со слезами. Муж мой человек мягкий, но женские слёзы на него не действуют. Всё равно потратит на дачный домик Курицыных столько дней, сколько Курицыным нужно. Он отказать не может, потому что благородный. Но не это редкое качество в нём самое ценное. Самое ценное - он умеет работать руками. Своя печка не в счёт. Именно потому, что своя. Если б кто-нибудь попросил его сложить к зиме печь, он бы справился отлично и в срок. То есть, у Курицыных действительно будет дачный домик, а не курятник.
Мне бы радоваться, что в мужьях у меня такой благородный и отзывчивый человек. Интересы окружающих у него всегда выше собственных. Вот, например, я денег заработала - специально на новые оконные стёкла. Купили мы их, привезли. Вместе с остальными делами стали стёкла дожидаться, когда у мужа руки дойдут верхний этаж ими остеклить. А тут подъехал тихой сапой к нему сосед Васька, пьяница за чужой счёт и несусветный прощелыга. Целый день шляется по чужим дворам и выпрашивает то одно, то другое. Разжалобил он моего благородного - отдал он часть стёкол Ваське. Просто так, потому что у Васьки орава девчонок, которых кормить надо, а нечем... А на обещание Васьки, что потом расплатится, только рукой махнул. Всем известно, что на пустые обещания Васька не скупится, а долги никогда не отдаёт.
Мне такого совершенства даже под пистолетом не достичь. Понять не могу, почему мой муж должен Гришке Курицыну помогать, а не Гришка ему. Ведь у Гришки квартира и дом благоустроенный, машина бегает, а наша техосмотр не прошла. Ответ до удивления простой: потому что Гришка просит о помощи, а мой муж нет. Рано утром уезжает на иркин дачный участок, поздно вечером возвращается. Усталый, голодный, но довольный. В конце рабочего дня его обильно угощают самогоном, как я понимаю, почти без закуски. Как тут не быть довольным. Подозреваю, для довольства есть и более высокие мотивы, чем алкоголь. Он человек скромный, своё превосходство над другими не выпячивает. Но при работе оно обнаруживается само и явно. Он сильней, выносливей, толковей Гришки. И потому у Гришки с ним всё получается. Благодаря золотым рукам и золотому сердцу моего Ивана.
У меня сердце не золотое. Просто больное. И поделом мне! Ведь до такого состояния его довели именно прекрасные качества моего мужа. За них, собственно, я его и полюбила.
До встречи с Иваном о благородстве я только читала, но никогда не сталкивалась. Столкнувшись, просто остолбенела. На фоне всеобщего эгоизма благородство смотрелось реликтом, который следовало окружить любовью, заботой и жить рядом, как живут с солнцем - благоговея. Я полагала, с таким человеком буду счастлива, потому что махровые и немахровые эгоисты надоели мне до смерти. И, до смерти влюбившись, я построила своё счастье на несчастье других. Но это меня почти не смущало. Строить счастье больше было абсолютно не на чем.
Думаю, благородству, которое являл собой Иван, с прагматической точки зрения повезло со мной. Потому что бремя его мы понесли вместе. Сначала оно потребовало расстаться с бывшей семьей соответственно, то есть благородно: сделать ремонт трёхкомнатной квартиры, купить детям велосипед и всё остальное, что не успели купить раньше - со дня рождения до подросткового возраста. Оно требовало помимо тут же назначенных алиментов наполнять холодильник бывшей семьи по первому сигналу и прочая, прочая, не говоря уж о ежемесячной оплате квартиры, с которой мы долго не решались расстаться. С оплатой, не с квартирой. С нею-то расстались сразу и без колебаний. Трое брошенных оказались в трёхкомнатной, а мы трое - я, Иван и моя дочь - в однокомнатной. К тому же, я собиралась рожать четвёртого. Счёт вышел в пользу благородства, и оно удовлетворенно похрюкивало.
Но поскольку мой быт дотоле одинокой женщины был налажен совершенно и имел финансовую подушку безопасности, вначале нашей семейной жизни я сменила унылый гардероб новоиспеченного мужа, а его самого свозила на море, о чём предыдущие тридцать пять лет жизни он только мечтал. Я чувствовала соответствие взятой на себя обязанности сделать его счастливым. Муж не скрывал детской радости по поводу этих событий, а также потому что теперь за жену ему не стыдно перед людьми. Первая жена имела обыкновение, придя в гости, что-нибудь утащить у хозяев. В конце концов это перестало быть тайной... Некоторые отказались принимать у себя пару. Переживал Иван страшно, но жена не унималась. И он нёс этот крест, пока не подошла я и не сказала: 'Ты достоин лучшей участи, этого не должно быть в твоей жизни'... Правда, он говорил, что решил расстаться с ней раньше, чем полюбил меня, иначе мол, никогда бы семью не оставил. Так совпало. Подозреваю, это тоже из благородства - чтобы моя совесть не страдала.
Я без колебаний согласилась уехать с мужем на его родину, куда он по очередному призыву благородства вынужден был выехать, чтобы ухаживать за больным отцом - при живой матери. То есть, при жене отца. Уход обещал быть длительным, а потому Иван уволился, бросив не просто работу, но карьеру на взлёте. Так мы оказались в доме, где крыша прохудилась в десяти местах, не было фундамента, а любую стену можно проткнуть пальцем - до того трухлявы. Муж подвёл фундамент, пристроил к дому веранду и гараж, укрепил стены, сменил крышу, двери. На мою долю дел тоже досталось: побелить, покрасить, оклеить, мужу подсобить в нужный момент. Ручки городской женщины забыли, что такое маникюр. Пальцы по утрам приходилось разминать, чтобы удержать чашку с кофе, потому что от работы руки к утру отекали.
Но что руки! Пришло время, сердце сделалось больным. Вместо того чтобы гордиться альтруизмом мужа, я потеряла сон, интерес к еде и уже не знаю, куда деваться от боли за грудиной. Муж обронил, что это, вероятно, не сердце, а нервы. Я не возражала. Оказывается, чтобы возражать, надо иметь определенный запас здоровья. Молчу и жду, когда станет легче.
Но вот он является поздно вечером, распространяя запах самогона и улыбаясь мне, приглашая разделить его хорошее настроение, а я могу выдавить из себя только одно: уйди! Лежу и чувствую, как стервенею, осознавая, что моё здоровье и состояние благоустройства нашего дома значит для него меньше, чем растущий по Иркиному веленью домик на её дачном участке. Совсем правой я себя, разумеется, не чувствую. Мне стыдно за направление своих мыслей. Бог с ним, с домом. Но ведь пожелала Ирка - домик растёт. А мои дела стоят. А чем я хуже её? Не бью, как она, мужа. Не изменяю ему, как Илонка. Не зверствую, как Тамарка. Не матерюсь, как Танька! И всё-таки стервенею. Как-то на свой лад. И ещё не знаю, во что эта стервозность выльется. А главное, всегда она во мне была, и только повода у ней не было проявиться, или всё-таки стервозность качество приобретаемое?