Вера Аркадьевна жила тихо. Бурные страсти, которые и в молодости редко волновали её сердце, сегодня, когда сорокалетие было не за горами, не посещали вовсе. Многие считали Веру блаженной, замолкали при её появлении. Она знала об этом и не обижалась. Вера Аркадьевна давно уже поняла, что каждый живёт так, как может, так насколько хватает его сил и возможностей души.
Вера любила людей, не помнила обид, иногда, правда, расстраивалась, когда кто-то из её окружения поступал дурно. Но потом, по зрелом размышлении оправдывала и защищала возмутителя спокойствия.
Вера Аркадьевна существовала довольно уединённо, знала только ближайших своих соседей по площадке, остальных же (будучи совсем нелюбопытной) - только в лицо, что не мешало ей быть приветливой со всеми, кто встречался на долгом пути вниз или наверх в лифте ( а жила она на высоком этаже ). Одно обстоятельство удивляло Веру неизменно: когда попутчик становился к ней спиной и так и "ехал" всю дорогу. Улыбка тогда застывала на её лице, и она затихала, прижатая к стенке и какая-то пристыженная, как будто это она виновата в том, что взрослому дядьке в детстве не объяснили, что поворачиваться к людям спиной, особенно на таком крошечном пространстве, каким является кабинка лифта, невежливо.
Беда, а может быть и вовсе не беда а счастье Веры состояло в том, что она была весьма наблюдательной, примечая малейшие мелочи вокруг себя. Это делало во многом интерес её жизни, а ещё - отвлекало от искусственного создания собственного образа, то есть от необходимости ношения какой-либо маски, какие часто надевают люди, в особенности женщины,- безразличия, занятости, самоуверенности, романтичности и т.п. Взгляд Веры Аркадьевны, равно, как и ее реакция на все происходящее, всегда был добр и чист. Искренность ее подкупала умных и открытых людей и служила причиной насмешек и раздражения для ограниченных.
Считая себя личностью ничем не примечательной и к тому же заурядным собеседником, Вера с детства научилась не расстраиваться из-за того, что товарищи, занятые своей сложной и полной событиями жизнью, не стремятся сблизиться с ней.
Все же события, которые могли произойти в ее жизни, уже давно произошли. Детство в хорошей, любящей семье, состоявшей помимо маленькой Веры, из мамы и бабушки, школа - первое в ее жизни общественное заведение ( в садик ее, конечно, не отдавали ), в котором она всегда чувствовала себя несчастливой, увлечение театром, музыкой, литературой ( без книг она существовать, наверное, не смогла бы ) , уход всех близких людей, явившийся ударом страшным, но , как оказалось, не смертельным , постижение каких-то нехитрых общечеловеческих законов посредством приобретенного нехитрого же жизненного опыта.
Еще в юные годы Верочка усвоила, что лучшее место для нее - ее собственная квартира, небольшая, но уютная, содержавшаяся в чистоте и вмещавшая множество любовно созданных хозяйкой и радовавших глаз мелочей в виде высушенных букетов, живых цветов, с которыми Вера вела долгие беседы по утрам и особенно по вечерам, одетых в простые деревянные рамки картин и фотографий и других подобных вещей, а лучший друг, безропотно вовлекаемый во все ее тайны и маленькие трагедии - это обыкновенная школьная тетрадка, а точнее, множество тетрадей, в которых помещались дневниковые записи, начиная с самых младых лет.
В школе Вере несказанно повезло в том, в чем большинству людей как раз не везет: у нее был талантливый учитель литературы. Молодой, замечательно образованный, удивительным образом сочетавший в себе ораторский и актерский дары, он, в общем-то, разрушая общепринятые понятия, учил детей читать, анализировать, размышлять, не бояться излагать собственные воззрения. Верочка любила его бесконечно и незаметно для других. За блеск в глазах, смелость, чистоту провозглашаемых идеалов она прощала молодому Ивану Сергеевичу ( кличка "Тургенев", разумеется, была неизбежной ) все слабости.
Живя в собственном, недосягаемом для других мире, Вера понимала, что окружавшие ее люди - не такие как она, им можно то, что закрыто для нее, и молодая красавица Наталья Витальевна, учитель домоводства, имеет право ответить взаимностью Ивану Сергеевичу. Вся школа судачила о романтических отношениях Тургенева с хорошенькой трудовичкой. Вера не любила этих разговоров и не поддерживала их. Она боготворила учителя и его избранницу: одного за божественный дар понимать и чувствовать все, как ей казалось, так же как она, а другую - за красоту и способность воспламенять сердца. Не так давно Вера Аркадьевна случайно на улице встретила Наталью Витальевну, изменившуюся почти до неузнаваемости. Вера долго стояла, пораженная открытием : такая красота может уйти !
Вера выросла в очень читающем доме, и семена, посеянные влюбленным в литературу и прекрасную учительницу Тургеневым, дали свои немедленные всходы. Вера с легкостью поступила на филологический факультет пединститута и отучилась там в искреннем стремлении сеять разумное, доброе, вечное. На последней педпрактике она, однако, поняла, что школа - не для нее и приняла предложение продолжить обучение в аспирантуре.
Через несколько лет защитив диссертацию по русской литературе 19-ого столетия, Вера Аркадьевна Асташина осталась преподавать в родной alma mater, что её очень устраивало, поскольку давало возможность посредством малых затрат энергии продемонстрировать миру лояльность его условностям. Защита прошла с блеском, преподавание ей удавалось, и студентам, похоже, нравились её лекции. Застенчивость и неуверенность в себе пропадали мгновенно, едва Верочка переступала порог студенческой аудитории. Там она чувствовала себя естественно как рыбка в воде.
Шли годы. Вера продолжала жить в своём маленьком и, одновременно, безграничном мире интересных только ей наблюдений и открытий, фантазий и видений и всей прочей чепухи, не имеющей ничего общего с реальной жизнью уже начинающей стареть одинокой тётки, квартира которой была всё ещё оклеена обоями с советских времён за 60 копеек, а работа сантехники поддерживалась лишь стараниями хитроглазого слесаря Серёги, заполучать которого всякий раз Вере было не так-то просто. Серёга, за полтора года спорой работы на благо семьи зарабатывавший на двухкомнатную квартиру, обычно неплатёжеспособных клиентов не замечал, но к Вере Аркадьевне отчего-то относился с жалостью и особым снисхождением, как относятся к больным и убогим. Вера горячo благодарила Серёгу за работу, совала сотню или сколько попросит, хорошо осознавая, что сантехнические проблемы - это проблемы особой категории, и искренне уважая слесаря за то, что он умеет всё это сделать.
Друзей у Веры не осталось. Раньше она дружила с соседской девочкой Машей Вайнбрандт, мама которой, Бэлла Соломоновна, была хорошим педиатром. Семьи приятельствовали, и Бэлла Соломоновна всегда заходила к Асташиным, если была нужна врачебная помощь ребёнку, то есть Верочке.
Они часто бывали вместе. Остроумная, начитанная, бойкая, Маша искренне желала Вере добра. Она пыталась "расшевелить" её, таская с собой на каток, в бассейн, на вечеринки и просто на прогулки. Относясь к Маше с несомненным пиететом, Вера любила проводить время в её обществе. Ей было интересно наблюдать со стороны чужую жизнь: слушать, видеть развитие отношений, чувствовать смену настроений, предвкушать радость и переживать неудачи друзей. Компания у них была своя, крепко сколоченная с детства, и Вера, как и все остальные, являла собой хоть и своеобразную, но неотъемлемую её часть. Ребята давно привыкли к её неназойливому, тихому присутствию, а Вера была благодарна за то, что её терпели, ведь она так и не смогла научиться быть зажигательной, кокетливой, обаятельной, словом, интересной. Так по крайней мере думала она сама.
Тем временем, студенческая жизнь девочек подходила к концу, и когда подруги были на последнем курсе, Бэлла Соломоновна однажды объявила, что семья Вайнбрандт решила переехать на ПМЖ на свою историческую родину. Год продолжались все необходимые приготовления и сборы, и Маша уехала, оставив Веру и всех своих многочисленных друзей и поклонников в России, а их квартиру заняли другие люди.
Верочка долго ещё не могла привыкнуть к тому, что Маша уже не будет заглядывать к ней по нескольку раз на дню, вовлекать в разного рода предприятия и каждые два-три месяца влюбляться в нового гениального скрипача, поэта, врача, художника, таская Веру на свидания с возлюбленным.
Полное осознание первой потери пришло через десять лет, после известия о гибели Маши в автомобильной катастрофе. "Как ужасно, но и как хорошо, что я не хоронила Машу",- думала Вера. Для неё Маша уехала далеко-далеко и - навсегда.
Потом тяжело и надолго - на целых пять лет- заболела бабушка. Прикованная к постели, в прямом смысле лишённая дара речи, бабушка пребывала в полном сознании, и только глаза выдавали её подлинное состояние. Это было большим испытанием для их маленькой семьи.
Мама Веры, Нина Александровна, пережила бабушку на три года. Умерла в одночасье - сердце.
Вера Аркадьевна совсем потерялась. Привычная жизнь разрушилась, полностью утратив смысл. Долго Вера плакала одинокими вечерами, переживая смерть близких. Спасла Веру любимая профессия, которая не позволила окончательно раствориться в горе, чувстве вины перед всеми, горьких и тяжёлых воспоминаниях.
Однажды сердобольная православная её коллега Ольга Дмитриевна понимая состояние Веры, уговорила её пойти в храм. Там знакомый Ольги Дмитриевны добрый батюшка, отец Александр, долго беседовал с Верой, терпеливо рассказывая о царствии небесном, о том, как освободившаяся от бренного тела душа продолжает своё дальнейшее существование.
Ранее признававшая лишь классическую литературу, Вера теперь погрузилась с головой в чтение духовное, черпая в нём успокоение, облегчение и постепенное осознание каких-то новых, неведомых ей доселе простых и светлых истин. "Лишь бы им всем было там хорошо и покойно",- думала Вера, имея в виду отца, которого она почти не помнила, бабушку, маму и Машу Вайнбрандт.
Время шло, боль утихала, Вера Аркадьевна училась жить совсем одна. Всю себя она отдавала работе. Вера любила студентов так же, впрочем, как и всех остальных людей. Они позволяли ей чувствовать причастность к делам "этого мира". Благодаря общению с молодёжью, она "держалась на плаву".
- А, всё-таки, я счастливый человек, - думала Вера Аркадьевна в минуты уныния с тем, чтобы подбодрить самое себя,- ведь у меня так много любимых вещей: дом, работа, гитара, добрые люди вокруг, парк прямо под окнами...-
Она знала что хандра не к добру, что это большой грех и не разрешала себе думать о дурном.
Однажды тёплым летним вечером возвращаясь из магазина с пачкой кефира, Вера захотела не бегом, как обычно, а медленно пройтись по парку, ведущему к дому. Хорошая погода, долгий ясный день сделали своё дело. Народу в парке было много: пожилые и молодые пары чинно совершали променад по тенистым аллеям, собачники выгуливали питомцев, молодёжь веселилась и пела под гитару.
Вера, отрешившись от дум, погрузилась в удивительно радостное настроение. Бывают такие сказочные минуты, когда всё - звуки, запахи, картинки - выстраиваются в какой-то стройный органичный ряд, в прекрасное единое целое, которое, отзываясь в каждой клеточке тела и души, обволакивает и опьяняет, растворяет в океане неосознанных неги, счастья и чего-то тонкого и невесомого, что вряд ли поддаётся описанию. Часто, очнувшись, стремишься вернуть это состояние, ан, нет - ушло...
Заполненная до краёв своего существа ощущением светлого покоя, Вера опустилась на скамейку, прикрыв немного глаза, и тут услышала дивный голос, который, как ни удивительно, не только не разрушил очарования момента, а напротив, усилил его.
Рядом сидела женщина, воздушная, в чём-то лёгком, подобно морской пене, невыразимо прекрасная. " Какая неземная красота, - подумала про себя Вера Аркадьевна, - Создатель был добр к ней".
- Господь любит всех, - как будто прочитав ее мысли, отозвалась вдруг незнакомка.
- Вы, верно, правы, - кратко ответила Вера, опуская глаза и не решаясь так явно разглядывать внезапно появившуюся собеседницу.
- Вы, Вера, не понимаете своей силы. И имя такое Вам дано не случайно. Вам надо верить...-
Красавица поднялась с места, не договорив фразы и, как бы предотвращая возможные встречные вопросы.
- Ваша мама мечтала, чтобы Вы были счастливы, - продолжила, между тем, женщина, - а Вы знаете, что могло бы составить Ваше счастье? - спросила она.
Вера задумалась. Она вдруг поняла, что никогда конкретно об этом не размышляла, то есть не то, чтобы не думала об этом вообще, но не формулировала своих разрозненных мыслей и желаний. " ... К этой встрече собирая все разрозненное в мире, все рассеянное ветром за последние века..."- вспомнились вдруг строчки любимого стихотворения.
Продолжая безмятежно улыбаться, Вера Аркадьевна произнесла вдруг про себя, но четко и медленно: - Больше всего остального, пожалуй, я бы хотела иметь сына..., да... или дочку...- Но женщины рядом уже не было.
Аромат цветущих лип удерживал Веру еще некоторое время в аллее. Неторопливо возвращаясь домой и потом, на кухне, приготавливая ужин, машинально хлопоча по- хозяйству, она не могла, да и не хотела сбросить с себя счастливого состояния тихой радости, обретенного на прогулке. " Какой сегодня был удивительный вечер, - думала Вера засыпая, - сказочно, сказочно хорошо..."
Утром следующего, воскресного дня Вера Аркадьевна проснулась как будто бы обновленная, полная сил и энергии. Ей захотелось непременно сделать генеральную уборку, а потом - приготовить вкусную еду, и еще - обязательно цветов - ах, вот если бы полевых...
У соседнего дома одна пожилая женщина часто продавала цветы, видимо, из собственного сада. " Если она окажется там, всё сложится хорошо", - задумала Вера Аркадьевна и выскочила на улицу, не осознавая того, что имела в виду под словом " всё". Уставшая от долгого, безрезультатного ожидания старушка ( разве сегодня нужны кому-нибудь простые ромашки !) собиралась уже покинуть свой пост, когда увидела бегущую Веру, и была безмерно рада приближавшемуся освобождению.
Дома, достав из антресолей большую старинную прозрачного стекла вазу, Вера с удовольствием плюхнула туда всю купленную за копейки дивную, дышащую лесным ароматом охапку и, наконец, затихла в кресле, созерцая и вдыхая уют своего любимого дома.
Звонок в дверь заставил ее подняться. На пороге стояла девочка-подросток и смотрела на Веру Аркадьевну круглыми испуганными глазами.
- Ты кто, милая? -
Девочка ответила не сразу.
- Вы Вера? Меня зовут Алина, - она несколько замялась и повторила уже тверже и громче: - Я - Алина Асташина, я - к Вам...-
- Погоди, но как ты... - начала, было, Вера и осеклась: смысл сказанного все еще не доходил до нее. Девочка, между тем, продолжала, опустив глаза и уже не глядя на Веру.
- Я приехала из Тулы. Я учусь в школе, но сейчас каникулы. Моя мама ... умерла три месяца назад, а больше у меня никого нет,... кроме Вас.-
Вера остолбенела. Ее отец, оказывается, не умер, то есть умер, но вовсе не тогда, когда она думала, а, расставшись с Ниной Александровной, женился на матери этой девчушки. Пятнадцать лет назад он покинул этот мир, оставив жену с ребенком, который рос-рос и превратился в худосочную, угловатую, ясноглазую Алину. А Нина Александровна, видимо, из женской гордости не хотела, чтобы дочь знала об этом, а может быть и сама не ведала, что папа подарил Вере сестренку. "Бедная мама,- думала Вера,- какой, верно, это был удар для нее. Прости меня, дорогая моя !"
Вера обняла девочку за тонкие плечи и повела ее в начищенную до блеска гостиную, которая с недавнего времени, вместе с хозяйкой, казалось, жила в ожидании чуда.
ГДЕ Ж ТЫ, МОЙ РЫЦАРЬ НА БЕЛОМ КОНЕ?
Маня рыдала у Норы на кухне, которая на вечер осталась в распоряжении девушек: чета Кемерлинг отправилась на концерт в Большой зал консерватории, наверное, в первый раз за много лет после войны. Жили трудно, но, слава Богу, потихоньку быт налаживался, и казалось, что вторая половина двадцатого столетия, едва начавшись, уже сулила перемены к лучшему, и это ощущалось во всем.
Может быть люди, населявшие эту огромную несчастную страну, так устали страдать и бедствовать, бояться и лукавить, что все разом начали тихо, про себя мечтать если еще не о свободе, то хотя бы о спокойном существовании, которое уже рисовалось в воображении каждого, правда еще нерешительно и несмело, но надежда уже родилась...
Только у Мани никак не мог пробиться ее росток: возможность счастья отсутствовала совершенно, но его, этого сумасшедшего счастья, ей очень хотелось, и с завидной регулярностью бедная Манюня (как ее называла Нора ) отводила душу, обильно орошая жилетку подруги, жалуясь на свою нестерпимо горькую судьбу. Ибо нет у последней для Мани ни веселья, ни даров!
При своей поразительной некрасивости и неудачливости Маня Буракова обладала добрейшей душой и забавным шутовским обаянием, что, безусловно, делало ее по-своему привлекательной. Она частенько бывала объектом насмешек и описаний, но однокашники делали это необидно и незло. Они цитировали ее фразочки, стремясь уловить и передать Манины смешные интонации и угловатые движения, пересказывали случаи из Маниной нескладной жизни, с которой она периодически грозилась расстаться, искренне страдая из-за очередной несчастной любви, и, разумеется, не представляя себе комизма собственного образа.
Нора, ее великолепная подруга, являя собой образец идеального утешителя и доброго, мудрого советчика, всякий раз пыталась защитить свою Манюню, сгладить неровности, заполнить пустоты, свести к минимуму упаднические настроения и вселить веру в возможность светлого будущего, но видно не в коня корм!
- Хорошо тебе говорить! Ты - красавица! Все замолкают при виде тебя, вон, Витька Евтеев вчера поперхнулся, когда ты зашла в класс, - долдонила Маня, обожавшая подругу. Конечно же, в ней говорила не зависть, но искренний ужас, в который она приходила всякий раз, глядя в зеркало и сравнивая себя с ровесницами, а тем более с Элеонорой Кемерлинг, которой Господь подарил и имя царственное, и королевскую осанку и стать.
- Прекрати, Манюнечка,- просила Нора, - имя у тебя замечательное - Мария, а фамилию, если не нравится, можно сменить... при замужестве.-
- Да кто же меня возьмет замуж-то!!- вопила Маня, бросаясь в объятья любимой своей подружки, и находя утешение под ее ласковой рукой.
Словом, этим вечером все повторялось по известному сценарию, с той лишь разницей, что Маня уговаривала Нору на визит к гадалке. Ибо хозяин девичьих грез Никодим Ступин, такой же тяжеловесный, как собственное имя, не давал Манюне никакого покоя, являясь ей каждую ночь во снах и будоража воображение несчастной Мани мужественностью, интеллектом и явным безразличием к противоположному полу. Последнее, думается, было несколько преувеличенным, напускным и составляло часть плана по пленению сердец сокурсниц, воспитанных сплошь на высоких идеалах.
Романтичная Маня как всегда влюбилась по полной программе: с подкарауливаниями, якобы случайными встречами, сжиганием волос посредством перманента от избыточного стремления к совершенству в прическе, с потешной стрельбой глазами и прочим поведенческим антуражем, сопровождающим чистое юношеское чувство, таящее в себе несомненное обаяние и очарование ( и особенно греющее душу по прошествии лет в зрелом возрасте, склонном к сладким реминисценциям).
Никодим Ступин, однако, Маниных военных действий упорно не замечал, как она ни старалась, и единственным разумным выходом из создавшегося почти тупикового положения представлялась профессиональная консультация известной гадалки с тем, чтобы, наконец, узнать, стоит ли продолжать это унылое, никчемное существование или раз и навсегда прервать его, хотя бы на миг неординарным ходом завладев вниманием хмурого своего избранника.
Нора всегда старалась рассеивать подобные настроения и всячески отдаляла визит к предсказательнице из-за боязни предвиденья дурного. Но Маня отчаянно настаивала, и Нора, наконец, сдалась.
Девушки, предварительно созвонившись и договорившись, явились в назначенный срок по указанному адресу и обнаружили когда-то красивый, а теперь весьма неухоженный, заброшенный трехэтажный особняк, который раньше, до известных событий, принадлежал семье Разумовских, последним отпрыском коих и являлась Евдокия Игнатьевна. Это была почтенная крупная дама со следами былой красоты на челе и богатства в виде нежного жемчужного ожерелья, которое ей как-то удалось уберечь через все эти годы лишений и какого нынче ювелирные фабрики страны Советов, сменившие старых мастеров, уже не выпускали.
Весьма немолодая уже генеральша Разумовская ( генерал был еще Николаевского розлива) занимала в доме, некогда находившемся во владении ее семьи, одну-единственную, правда, довольно просторную комнату с кое-какой оставшейся, видимо, с тех времен мебелью. Несмотря на незавидное, одинокое положение и очевидную бедность, которой, впрочем, вряд ли можно было теперь кого-то удивить, Евдокия Игнатьевна смогла сохранить благородство облика и речи, а простота и известное изящество в убранстве ее скромного жилища также выдавали ее дворянское происхождение.
- Ну что же, барышни, проходите, располагайтесь! - произнесла хозяйка и зажгла свечи, словно свершая таинственный обряд и, тем самым, создавая нужный настрой у робеющих посетительниц.
Ах, лучше бы они вовсе туда не ходили! Все, все Манино счастье оказалось абсолютно несбыточным! Пожилая дама не оставила ей почти никакой надежды, за исключением одной слабой возможности ( через определенное время ), которую Мане ни в коем случае не следует упускать, ибо она будет и первой, и последней, а узнает своего суженого Маня по некоему предмету, находящемуся на голове ( шляпа, что ли... или очки? ).
Все это повергло Манюню в глубочайшее уныние. Зато Элеоноре почти против ее воли было предсказано появление "рыцаря на белом коне", отличительной характеристикой которого станет униформа.
- Военный,- без всякого энтузиазма воскликнула Нора, в семье у которой никогда не имелось милитаризированных мужчин.
-Очевидно,- ответствовала генеральша,- но с хорошим образованием: то ли врач, то ли юрист. Точнее карты не указывают.-
Девушки вышли от предсказательницы раздосадованными, и Нора долго еще пыталась развеять дурное настроение подруги, обращая все услышанное в глупую шутку и намеренно выставляя Разумовскую несчастной старухой зарабатывавшей на хлеб насущный гадательными трюками и спекулировавшей на чувствах глупых девиц, вроде них. Но у Мани была весьма типичная для пессимистов и очень вредная черта: она не верила в хорошее, неприятные же прогнозы западали в ее память прочно и надолго. Как ни парадоксально, самое большое удовлетворение и даже какое-то мазохистское наслаждение слышалось в ее любимой фразе "Разве это возможно - с моим-то счастьем!" Нора боролась как могла с подобными проявлениями уничижительного отношения Мани к самой себе, но действия ее имели лишь временный эффект.
- Карты не врут! - убежденно резюмировала Маня, но почему-то вдруг передумала накладывать на себя руки, успокоилась, призадумалась и принялась жить, примечая краем глаза появление любого индивида, принадлежавшего к мужскому роду ( если его голова покрыта не только шевелюрой ), но и не забывала о хорошо образованном наезднике.
Целый год Маня провела в напряженном ожидании, страшась пропустить возникновение на горизонте своего единственного и, по словам Разумовской, очень похожим на правду, неповторимого.
То ли предсказание генеральши дисциплинировало Маню, то ли пришло время ей немного повзрослеть, но она очень изменилась: стала серьезной, организованной, менее шумной, импульсивной и улыбчивой. Она реже попадала в разного рода глупые ситуации, уже не давая повода судачить о себе на каждом шагу. Маня даже стала лучше учиться и гордилась тем, что теперь, будучи пятикурсницей, находилась в числе тех, кто получает стипендию.
Нора радовалась уравновесившемуся состоянию подруги. Она всегда знала потенциал последней и не удивлялась происходящим переменам. Кухня семейства Кемерлинг все реже становилась свидетелем душещипательных и слезоточивых рассказов о безответной любви. Никодим Ступин более не рассматривался в качестве жениха. Видимо, почувствовав ослабление внимания к собственной персоне со стороны нескладной Мани, угрюмый сердцеед стал поглядывать на подруг с большим интересом. Особенно, справедливости ради следует отметить, на Нору, которая из женской солидарности вообще не поворачивала своей прелестной головки в его сторону, а уж Маня вовсе заставила себя не думать о нем: теперь у нее другая судьба!
Уже успешно прошли государственные экзамены, и предстояла защита дипломов, когда Нора, что называется "на улице", чего она раньше никогда не делала, познакомилась с очень симпатичным молодым человеком, как выяснилось впоследствии, морским офицером, приехавшим на пару недель, чтобы повидать маму и брата.
Имя парня было совсем простым - Иван Егоров, и крепость, звавшаяся Элеонорой Кемерлинг в считанные дни пала к его крепким ногам, плененная умом и обаянием красавца-моряка. Чем больше Нора с ним общалась, тем сильнее привлекал ее решительный и волевой характер Ивана, чувство юмора, деликатность и странная для мужественного человека застенчивость.
Судьба буквально столкнула их в метро. Завязался ничего не значивший разговор, который Нора по своему обыкновению не собиралась поддерживать, но фраза цеплялась за фразу, и вот они уже вместе вышли из подземки. Иван проводил девушку до дома и попросил о новой встрече. Нора, на удивление самой себе, не отказала.
Через неделю ежедневных свиданий молодые люди поняли, что влюблены и уж не смогут существовать раздельно. Иван, соблюдая всевозможные красивые формальности, на которых, к слову, строится вся прелесть и обаяние жизни, просил руки Элеоноры. Получив согласие ошеломленных вдруг свалившимися на их головы переменами родителей, он стремительно телеграфировал в часть с просьбой продлить отпуск на десять дней по случаю женитьбы с тем, чтобы поскорее увезти прекрасную свою Элеонору к месту службы, а именно, во Владивосток, и начать новую, полную взаимного понимания и любви жизнь. А Нора всецело разделяла чувства, стремления и намеренья своего милого жениха.
Без особых волнений защитила она диплом, окончила институт, и, пребывая в состоянии сказочного предвкушения и ожидания еще большего счастья, в которое сама до конца не верила (настолько оно внезапно явилось ей), Нора готовилась к непышному свадебному торжеству, но более - к отъезду надолго, может быть навсегда в неведомое и странно волнующее пространство будущей совместной с любимым мужем жизни. И то, что из столицы Нора уезжала на Дальний Восток, расставаясь впервые с родителями, с Манюней, со всем тем, что она так любила в Москве, ее как будто вовсе не беспокоило. Нора была всецело поглощена силой настоящего глубокого чувства, накрывшего ее с головой подобно огромной пенящейся тихоокеанской волне, которую всего через несколько дней можно будет увидеть, ощутить ее запах и мощь, и Нора ловила себя на мысли, что ей всего этого очень-очень хотелось.
Свадьба прошла просто и весело. Элеонора была в красном, недавно сшитом вовсе не для этого случая крепдешиновом платье, которое необычайно подчеркивало ее тонкую красоту.
На следующий день молодые уезжали. Им предстоял долгий путь по железной дороге: вещей набралось очень много ( Норин багаж, подарки, огромная масса съестного, любовно приготовленная обеими мамами), потому и возможность лететь не рассматривалась, а Нора, в которой, верно, дремала страсть к походам и приключениям, обожала путешествовать поездом и теперь с восторгом отдалась во власть синего вагона, где в купе - уютные розовые занавески. Впрочем, за последний месяц это было самым часто посещавшим ее чувством. Восторг!
Мама и папа плакали, а Манюня - та вовсе рыдала, провожая свою Норочку. Родственники Вани держались более сдержанно.
- Ты мне пиши, Манюнечка, и приезжай, ладно? Видишь, генеральша оказалась права,- быстро шептала Нора подружке, - А ты жди - все сбудется, все будет! -
- Тут ты, Маня, ошибаешься. Не генеральшей, а адмиральшей станет наша красавица, верно, Иван? - это папа Норы, услыхав, как ему показалось, ключевое слово, обнял сзади девочек за плечи и поторопил: пора прощаться.
Вся опухшая от слез компания перецеловалась в пятый раз, и отъезжающие вошли наконец в вагон, куда мужчины уже заранее внесли многочисленный багаж. Молодожены уселись рядышком у окна и принялись махать на прощание.
А глаза их, уже уплывавшие за розовыми занавесками тронувшегося поезда, хранили волшебную и непостижимую для всех невлюбленных тайну бытия...