Артищев Александр Владимирович : другие произведения.

Гибель Византии (часть 3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.00*5  Ваша оценка:
   ГЛАВА XLI
  
  
   Затухающий огненный шар, багрово-красный, как холмик раскалён-ных углей, медленно опускался в море и, как бы не решаясь коснуться холодной поверхности воды, сжимался, вытягивая окружность в овал.
   Перистые облака окрасились в пурпурно-розовые тона и незаметно меняя свои причудливые формы, неторопливо и величаво плыли вдаль по кристалльно-чистому, прозрачному и голубому небосводу.
   Морские волны искрились россыпью драгоценных камней, перекаты-вали в себе пойманные солнечные зайчики и мерцали глубинным, завораживающим взор сиянием.
   С высоких башен прибрежных стен были видны лишь море и небо; дымка вечернего тумана скрадывала очертания дальних берегов. Очарование тишины, мирно угасающего дня не тревожилось даже кликами чаек, стремительными стаями парящих над поверхностью воды.
   Но дозорные на башнях не замечали великолепия развернувшейся перед ни-ми картины, им было не до услады мягкой негой майских сумерек. Их тревожило другое. Белые пятнышки парусов, показавшиеся с востока, обогнули южную оконечность города и устремились к городской стене.
   Они несли с собой кровь и горе, разрушение и смерть. Кому как не византийцам было знать это?
  
  
   Штурм сухопутных стен начался почти одновременно с атакой турецкого флота.
   Над главными башнями Константинополя завились дымные шлейфы от костров. Увидев сигнал тревоги, звонари повисли на рычагах и канатах, приводящих в движение литые медные колокола. В дворах пугливо завыли собаки, протяжным голосами вторили им коровы и овцы, беспокойно затоптались в стойлах лошади и мулы. Стаи птиц поднялись в воздух и начали метаться над крышами домов, оглашая окрестности громкими криками.
   Захлопали двери и ставни окон; матери звали к себе детей; по улицам бежали ополченцы, пристегивая на ходу перевязь с мечом или поправляя неловко наде-тый в спешке шлем.
   - Тревога, тревога! - утробно гудели большие колокола.
   - На помощь! На помощь ! - на все голоса перекликались малые.
   Услышав колокольный звон, как бы взывающий к Небесам о спасении, турки на мгновение растерялись, затем прибавили шаг, с удвоенной энергией колотя в бубны и медные тарелки, выкликивая боевые кличи и стуча клинками плашмя по деревянным и железным частям щитов.
   Звуки неслись навстречу, сталкивались на полпути, теснили друг друга, подобно воинским отрядам. С одной стороны, под крики и топот ног, поддержанный завыванием сурр, мерно, как шум прибоя на обкатанной гальке, как шорох бесчисленных лапок насекомых по земле, катился ритмичный перестук барабанов и колотушек, с другой - в заоблачные выси взлетал тревожный звон церковного металла.
   Город спешно готовился к отражению врага. По проходам вдоль зубчатых стен забегали вооруженные люди, на винтовых лестницах и в гулких коридорах загрохотали сапоги спешащей на свои места стражи. В узких бойницах замелькали встревоженные лица, из-за частокола бревенчатого сруба показались укрытые щитами фигуры наблюдателей. На площадках башен натужно скрипели вороты натягиваемых баллист и катапульт; под котлами, где топилась смола, заплясали языки разжигаемого огня. Распоряжения военачальников тонули в гудках сиг-нальных рожков и в звоне оружия; отдельными возгласами доносились голоса командиров, подбадривающих своих бойцов и ответные задорные выкрики воинов. Вскоре первоначальная суматоха улеглась, уступая место тревожному, напряженному ожиданию.
   Османские войска не торопились с началом штурма. Наученные горьким опытом, они не рвались в бой, как прежде; напротив, было видно, что передвижение полков подчинено хорошо продуманному плану и руководится чёткими приказами командиров. Аккынджи, в большинстве своем составляющие первую волну атакующих, продвигались к стенам под прикрытием массивных бревенчатых щитов высотой в два человеческих роста; за ними следовали повозки, доверху груженные соломой и мешками с землей. Почти каждый воин нес в руках или за спиной вязанку сучьев; некоторые толкали перед собой тачки с камнем и щеб-нем для засыпки рва; третьи, выстроившись цепочкой, дружно тащили длинные составные лестницы для преодоления стен.
   Подтянув бревенчатые щиты к краю углубления, аккынджи с полными охапками фашин принялись выбегать из-за укрытий и сбрасывать свою поклажу в ров. Отделавшись от груза, они мчались к повозкам и высвободив из упряжи медлительных волов, сами подкатывали телеги ко рву и опрокидывали вниз вместе со всем их содержимым.
   Потери воинов первого эшелона были велики: с башен города метко били катапульты, поражая осаждающих градом камней и глиняных ядер; укрывшиеся за частоколом сруба защитники выпускали в сторону врага ливень стрел, дротиков и снарядов из пращей. Хотя стрелы летели густо, почти каждая из них находила цель: из-за большой скученности атакующие не могли надежно защититься от них.
   Засыпав ров на большом протяжении, турки разом опрокинули в него свои бревенчатые щиты и перебегая по ним, как по мосткам, с победным ревом устремились на древесный сруб. Навстречу им из медных труб сифонов хлынули потоки пылающей нефти, воздух раскололся от грохота сотен орудий. Но атакующие не останавливались; невзирая на град смертоносных снарядов, лавины вопящих людей продолжали упорно катиться вверх по склону вала, к четырех ярдовой стене и частоколу на ней. Пламя за спиной у турок высвечивало темные силуэты бегущих фигур, из-за нехватки места образующих порой сплошные ряды. Это игра-ло на руку ромейским пушкарям: одно ядро валило с ног иногда до десятка вра-жеских солдат.
   Навстречу туркам ползли, как по склонам вулкана, широкие струи жидкого огня; катились подожженые, щедро пропитанные нефтью цилиндрические кипы хлопка и пакли; упруго рвались у них под ногами пороховые мины; под тяжестью бегущих воинов с треском оседали хрупкие перекрытия "волчьих" ям с кольями на дне. От пролитой крови земля превратилась в чавкающее месиво; аккынджи скользили в нем, падали и оставались лежать, втоптанные в грязь своими же товарищами.
   Части воинов все же удалось невредимыми добраться до стен. И тут, ко всеобщему ужасу выяснилось, что, как это часто бывает, не все носильщики приставных лестниц поспевают за передовыми отрядами. Тогда воины в нетерпении, уворачиваясь от сбрасываемых сверху бревен и камней, принялись карабкаться друг другу на плечи, устраивать подобие ступенчатых куч из тел погибших. Пока отдельные смельчаки взбирались на стены, защитники города еще имели возможность отражать их, но когда наконец поднесли лестницы и число штурмующих резко возросло, они отступили через калитки за частокол и заперлись там.
   Некоторые из атакующих бросились на заграждение, другие принялись подрубать топорами бревна и массивые опроы частокола. Из-за темноты и разъедающего глаза дыма все приходилось делать почти вслепую, наощупь. То и дело слышались громкие требования огня, чтобы подпалить деревянную преграду. Те, кто бросались на призывы с факелами в руках, почти все падали на полпути, поражаемые стрелами защитников: пламя факелов безошибочно направляло прицелы лучников, засевших за узкими, в две ладони шириной, бойницами. Другие с риском для себя выхватывали выпавший из рук мертвеца факел и прикрываясь маленькими щитами во весь опор мчались к срубу. Но все попытки поджечь час-токол кончались неудачей: бревна заранее были щедро смочены водой.
   И все же, несмотря на колоссальные потери, туркам удалось во многих местах разрушить ограждение. Сдержать аккынджи у проломов не было возможности: число атакующих в десятки раз превышало число защитников. Горожане уже готовились отступить, когда в рядах врага вдруг вспыхнуло смятение, очень скоро переросшее в панику - струи пылающей нефти дотекли до рва, заваленного на всем своем протяжении горючими материалами: бревнами, хворостом, связками соломы. Почти сразу же трескучие языки огня взвились вверх и охватывая все новые и новые участки, стали быстро отрезать передовые отряды от остальной части войск.
   Аккынджи обратились в повальное бегство. Выйдя из проломов, защитники преследовали их, увеличивая увеличивая панику в рядах неприятеля. Возле еще не охваченных пожаром участков возникло чудовищное столпотворение. Стремясь первыми перебраться на безопасную сторону, рослые и сильные воины сталкивали в бушующее пламя тех, кто послабее. Истошные крики заживо сгораемых людей подстегивали остальных не хуже бича.
   На стороне турецкого лагеря также поднялось волнение. Воду для тушения пожара таскали из реки во всем, что попадалось под руку: в бочках, в кожаных мехах, в котлах для разогрева пищи, а то и в собственных шлемах. Заступами и лопатами швыряли в пламя землю и песок, сбрасывали вниз тела убитых со-ратников. Нестерпимое зловоние зависло в воздухе; от сильного жара обугленные тела корчились и шевелились как живые.
   Несколько долгих часов продолжалась борьба осаждающих с огнем. От пожара удалось отвоевать лишь небольшой участок рва между воротами Полиандра и святого Романа.
  
  
   Сказать, что султан был взбешен неудачным штурмом, означало сказать лишь часть правды. В гневе он приказал было подвергнуть примерной казни каждого пятого из числа бежавших за ров, но вскоре, поддавшись уговорам пашей, изменил решение. От османских полководцев сейчас требовалось, не теряя времени, продолжать натиск, иначе растерянность и страх перед врагом овладеют всей армией.
   Спустя час по уцелевшему от пожара проходу двинулись на приступ полки анатолийских санджак-беев. Хорошо вооруженные, выучкой и храбростью мало уступающие янычарам, эти войска не без оснований считались главной ударной силой османской армии и на них, соответственно, возлагались гораздо большие надежды турецких пашей. Это сражение, как и предыдущее, длилось не менее четырех часов. Частично проложенный аккынджи путь облегчил задачу анатолийцам: они без особых потерь преодолели заваленный телами убитых вал и после упорного боя овладели первым рубежом обороны - четырехярдовой стеной. Затем, через еще незаколоченные проёмы в частоколе выбили защитников из сруба.
   Но на втором ярусе, там, где дорогу им преградили могучие двенадцатиярдовые стены, атака быстро захлебнулась. Напрасно Исхак-паша плетьми заставлял гнать воинов на приступ: раз за разом анатолийцы накатывались на стены, и разбиваясь о них, как волны прибоя о скалу, отходили прочь, усеивая своими телами подступы к укреплениям.
   После очередной атаки они, немилосердно забросанные стрелами и камнями, отступили чуть дальше прежнего; затем, когда на их головы обрушились струи горящей нефти и греческого огня, отступили еще. И, наконец, после удачной вылазки горожан через боковые калитки башен, они не выдержали и побежали прочь.
   Зря богатырь бейлер-бей осыпал своих воинов проклятиями вперемешку с ударами кривого меча. "Спасай свою жизнь" - довлело над каждым. Но в это время произошло нечто, похожее на счастливое предзнаменование. Тяжелое ядро, пущеное почти вслепую последней уцелевшей из трех пушек Урбана, угодило прямо в середину земляной насыпи, сооруженной возле недавнего пролома. Поднялось тяжелое облако пыли, по плечами и каскам осаждающих забарабанили комья земли. Предсказание Лонга сбылось: хлипкое cооружение не выдержало сильного толчка и осело, расползлось посторонам, открывая взглядам атакую-щих зияющую брешь в стенах. Воины бейлер-бея поначалу растерялись от неожиданности, затем не менее пяти сотен бойцов, оглушая себя радостными криками, устремились к пролому.
   - Ай-я ! Город наш !
   - Аллах указал нам дорогу !
   - Вперед ! Бей неверных !
   То, что преодолев земляную кручу, они окажутся в устроенной кондотьером ловушке, никто из них и помыслить не мог. Лишь когда первые ряды сорвались в ров, широкой дугой опоясывающий участок пролома, а идущие им вслед полегли от выстрелов в упор из расставленных на валу пушек, анатолийцы в панике подались назад. Но было уже поздно.
   Со стен полетели вниз камни и бочонки с порохом, обрушилось содержимое котлов с растопленной смолой, а мечущиеся подобно светлячкам огни факелов помогали городским лучникам правильно выбирать себе цель. Из западни удалось выбраться едва ли десятой части угодивших в нее турок.
   Это был конец - удержать спасающихся бегством солдат стало невозможно. Они во весь дух неслись обратно, сметая на своем пути тех, кто пытался остановить паническое бегство.
   На правом фланге стен Константинополя турок ждал не менее сокрушительный разгром. Саган-паша сорвал себе горло, пытаясь собрать вокруг себя потерянных в ночной мгле санджак-беев и тысяцких; сумятица была такова, что целые отряды сражались между собой, уверенные в том, что бьются с врагом. Караджа-бею был уготован еще более неприятный сюрприз: войнуки, подневольные воины-христиане, составляющие почти треть его войска, наотрез отказались идти на приступ, угрожая в случае применения к ним насильственных или карательных мер немедленно перейти на сторону врага.
   Ночь кончалась. Полоска неба на востоке стремительно светлела, предвещая наступление нового дня. Османская армия, потеряв в сражении множество солдат, спешно возвращалась на свои прежние рубежи.
  
  
  ГЛАВА XLII
  
   - Я не знаю, что мне делать !
   Султан метался вдоль шатра, отшвыривая от себя встречающиеся на пути предметы.
   - Я думал, что командую армией, но оказалось - стадом свиней !
   Военачальники угрюмо молчали, стараясь без особой необходимости не поднимать на повелителя глаз. Это еще больше распаляло Мехмеда.
   - Я вручил вам огромное войско, опытных и умелых солдат. И что я вижу? Греки жгут вас, как полудохлых крыс, а вы не можете дать им хорошего отпора !
   - Еще не все потеряно, мой повелитель, - осмелился подать голос Саган-паша. - Твои воины не привыкли вести ночные бои и только этим объясняется наше поражение. С восходом солнца мы продолжим натиск и сопротивление неверных будет сломлено. Верь мне, о великий !
   - Я больше никому не верю ! - кричал Мехмед. - Своими посулами вы заставили меня продолжать войну, я понадеялся на ваши клятвы и пошел на поводу у большинства. Что я получил взамен?
   Он бросился на ложе и тяжело задышал.
   - Еще одна такая битва - и я лишусь своей армии, - донесся оттуда его страдальческий голос.
   Военачальники понурились.
   - А вы - своих голов ! - добавил Мехмед, приподнимаясь и обводя всех недобрым взглядом.
   - Великий султан еще не посылал в бой свою гвардию, - тихо, но достаточно внятно напомнил Караджа-бей. - Там, где не пройдет простой воин, всегда найдет дорогу янычар.
   - Что-о....? - задохнулся от гнева командир янычарского корпуса Торгут-бей.
   Он сделал шаг к султану и в обвиняющем жесте вытянул руку в сторону паши.
   - Не слушай, о великий, неумных советов! Бейлер-бей забывает, что гвардия предназначена не для битв, а для охраны твоей святейшей особы. Кто осмелится оспорить, что один янычар стоит десяти воинов и не менее трех десятков аккынджи? Тем более их надо беречь и не допускать к сражениям. Совет же послать янычар на уничтожение может исходить лишь от глупца или предателя !
   - Трусливый пес! Я вырву тебе твой подлый язык !
   Караджа-бей с поднятыми кулаками бросился на командира гвардии, но Исхак-паша обхватил его поперек груди своими сильными руками и удержал на месте.
   - Тихо! - заорал Мехмед, вскакивая с места.
   - Распетушились тут! С меня довольно и ночной потехи!
   - Чем же ты так возмущен, Торгут-бей? - обратился он к сатрапу. - Разве тебе неведомо, что султаны для того и холят свою гвардию, чтобы она в решающий час переломила ход событий в пользу своего господина?
   - Я знаю это, повелитель, - смиренно отвечал гигант. - Но осмелюсь заметить, что отправив янычар на стены, мы можем попусту потерять их. Кто же тогда остановит и повернет вспять перетрусивших, оробевших подобно псам солдат бейлер-беев, готовых хоть сейчас без оглядки бежать от города?
   Исхак-паша возмущенно покачал своей огромной головой.
   - Сладко же ты запел, Торгут-бей ! Вот только я не пойму, о ком идет речь: то ли о гвардии, то ли о полицейских-чауши.
   Он сделал шаг в сторону бея и громко рявкнул:
   - Если вздумал говорить, говори прямо, без утайки! Привык отсиживаться за нашими спинами, здорадствуя в рукав! Думаешь, мы не знаем, что ты больше всех страшишься штурма, боишься поражения своих хваленых солдат?
   - Я никого и ничего не боюсь! - взревел в ответ Торгут-бей. - Только гнева Аллаха и султана, повелителя моего. И не вздумайте проверять меня на храбрость, беи, иначе от ваших голов останутся одни пустые черепки !
   - Мой повелитель ! - он с низким поклоном обратился к Мехмеду.- Если Аллах не желает твоей скорейшей победы, молю тебя - отступись. Но если ты уверен в себе и в своих слугах, приказывай ! Я и мои воины без промедления двинемся на штурм.
   Он замялся, переступая с ноги на ногу.
   - Однако....., - конец фразы повис в воздухе.
   - Говори ! - потребовал султан.
   - Прости меня, повелитель! Я хотел лишь сказать, что если янычары, проявив чудеса храбрости, все как один полягут под стенами, никакие в мире силы не помогут сохранить тебе армию, а тем более - овладеть городом.
   - Ты прав ! - султан взволнованно заходил по зале.
   - Мой господин! - громко произнес Саган-паша, неприязнено меряя взглядом Торгут-бея. - Войска измотаны, число воинов оскудело на треть. Нужны новые, свежие силы, способные вести за собой в атаку изнуренных в предыдущих сражениях солдат. Или ты принимаешь нелегкое и весьма рискованное решение и тогда полки янычар, за исключением немногих, специально отобранных тобой для защиты твоей святейшей особы, идут на приступ впереди всех, или....
   Он на мгновение смолк и со вздохом продолжил:
   - .... или, что еще более тяжко, надо отдавать приказ войскам об отступлении от стен.
   Мехмед изумленно возрился на своего зятя.
   - И это говоришь мне ты? Ты, который всегда ратовал за войну?
   Саган-паша уныло развел руками.
   - Повелитель, мы балансируем на лезвии ножа. Если мы всеми силами не начнем новый штурм, то вынуждены будем в скором времени признать свое поражение.
   Мехмед отвернулся, чтобы скрыть растерянность. Медленными шагами приблизился к курильнице и провел пальцем по круглым отверстиям дымоходов.
   - Великий визирь, - окликнул он не оборачиваясь. - Почему не слышно твоего голоса?
   Халиль-паша коротко откашлялся.
   - Мой повелитель, я не говорил потому, что всем присутствующим известно мое мнение.
   - Я желаю не догадываться, а слышать его своими ушами.
   - Еще не поздно, повелитель, вновь отправить к византийцам парламентера с выгодными предложениями мира.
   Мехмед провёл пальцем по выпуклому боку серебрянного сосуда. Послышался резкий дребезжащий звук.
   - Нет, - пробурчал он себе под нос. - Поздно. Уже поздно.
   Но вслух, повернувшись к сатрапам, произнес:
   - Пусть будет так ! Мы сделаем еще одну попытку. Но если и в этот раз враг ответит высокомерным отказом, пощады ему не будет!
   Голос султана задрожал от еле сдерживаемой ярости.
   - Я повторяю вам, сатрапы - поражения для меня не существует ! Отступить от стен я не позволю никому и никогда. Если византийцы не примут условия мира, я буду кидать войска на штурм вновь и вновь, всех, до последнего солдата! Либо все лягут здесь костьми, либо мы будем пировать на черепах врагов.
   Он замолчал, кидая изподлобья мрачные и подозрительные взгляды на пашей.
   - Вы поняли меня, сатрапы? Такова моя воля и воля Аллаха! А теперь ступайте и готовьтесь к новому штурму. Торгут-бей, выводи и строй своих янычар. Если через час выбранный мною парламентер не возвратится или вернется с пустыми руками, янычары поведут войска в атаку !
   - Говори, - кивнул он вышедшему вперед Саган-паше.
   - Великий султан, я давно собирался сказать тебе. Перебежчики из лагеря греков поведали мне, что в в стенах города, на левом фланге, есть небольшая калитка....
   - Там много калиток ! - возразил Мехмед. - И византийцы весьма удачно пользуются ими.
   - Да, господин. Но эта калитка, по их уговору со мной должна в полдень каждого дня на короткий срок отпираться.
   - Вот как? - заинтересовался султан. - Почему же ты раньше молчал?
   Военачальники замерли, с нетерпением ожидая ответа. Караджа-бей побледнел и волком уставился на на зятя султана.
   - Я держал это в тайне только потому, что нашим воинам ни разу не удавалось именно в это время приблизиться к стенам.
   - Ты лжешь ! - рассвирипел Караджа-бей. - Ты хочешь сказать, твоим воинам. Сколько раз мои храбрецы штурмовали эти стены, но ты молчал о тайном ходе, чтобы приписать всю заслугу себе. Ты повинен в смерти тысяч, десятков тысяч солдат !
   - Это действительно моя заслуга, - запальчиво отвечал паша. - А что касается тех тысяч смертей .....
   Мехмед остановил его.
   - Ваши споры затягивают время. Я же добавлю к уже обещанному: первому, кто поднимется и водрузит османский флаг на одной из башен, я пожалую не только титул санджак-бея, но и столько золота, сколько он сможет взвалить на свои плечи.
   - Проваливайте отсюда ! - заорал он во внезапном приступе бешенства.
   - И не возвращайтесь до тех пор, пока город не будет взят !
  
  
  
  
   ГЛАВА XLII
  
  
  
  
   Звуки сигнальных рожков вновь подняли горожан на ноги. Без счета посылая проклятия в адрес врага (не дали даже отдохнуть и подкрепиться пищей!) защитники разобрали сложенное было оружие и разошлись по своим местам.
   К уцелевшему от пожара проходу через ров вновь приближались толпы аккынджи. Перейдя на другую сторону рва, они не бросились как обычно, к стенам вверх по склону вала, а принялись издалека осыпать сруб стрелами. Заминка объяснялась просто: вскоре нестройные толпы азиатов раздались в стороны, уступая место длинной, тянущейся на протяжении целой мили спаренной колонне солдат.
   Горожане во все глаза смотрели на мерно шагающих, до зубов вооруженных воинов в роскошных одеждах и доспехах. Голову каждого из них прикрывал блестящий, похожий на луковицу шлем с пышным венчиком перьев на макушке; от основания шлема спускалась по обе стороны плечей мелкая кольчужная сетка для предохранения шеи от косых ударов сабли или меча; более крупная кольчуга мягко облегала тело почти до колен; грудь была защищена железной бляхой величиной с большую тарелку; ноги были обуты в красные сафьяновые сапоги, выше которых пестрели шаровары из яркой расцветки ситца; за плечами развевался в такт шагам просторный плащ зелено-красного цвета. Каждый воин держал в руке короткое копье с широким острием на конце, левый бок прикрывался круглым деревянным щитом, пёстро раскрашенным и обитым по краям железными полосами. У правого бока покачивался колчан с луком и стрелами, с пояса свисали нож и короткий меч, лезвие которого плавно загибалось вовнутрь, что делало его похожим на саблю, заточенную с обратной стороны клинка.
   - Янычары ! - пробежал среди защитников тревожный шепоток.
   - Янычары идут !
   Мало кто из горожан не был наслышан о свирепости и бесстрашии этих воинов, составляющих наиболее привелегированную часть османской армии. Сызмальства вырванные из своих семей чудовищным даже по тем жестоким временам налогом "на кровь", они воспитывались и росли в фанатичной преданности исламу и воле своих владык, турецких султанов, и со временем пополняли ряды дворцовой гвардии.
   Если не принимать во внимание редкие, немногочисленные стычки, в которых участвовали янычары, большинство горожан и их итальянские союзники впервые видели перед собой в таком количестве этих знаменитых, прославленных своей жестокостью и воинской выучкой солдат.
   - Молодцы ! Смело шагают, - одобрительно крякнул Лонг и потёр свои узловатые руки.
   - Вот бы вызвать на поединок их командира !
   Кондотеру возразил Альберто, длинноволосый наемник со сморщенным старушечьим лицом и неблагозвучным прозвищем :
   - Смелости у них хоть отбавляй, да только вот потому, что еще не познакомились с моей милашкой.
   Он многозначительно похлопал рукой по заострённому бревну, уложенному в желоб баллисты.
   - Ну что ж, попробуй, - согласился кондотьер. - А мы посмотрим и сделаем выводы.
   Наемник выверил прицел, затем деревянным молотком сбил в сторону пусковой крючок. Метательная машина дёрнулась и отпрыгнула назад; огромное бревно взмыло в воздух и пролетев по дуге, упало прямо в середину строя гвардейцев.
   - Попал ! - взвыл от радости Альберто.
   Порядок янычар на мгновение смешался. Но только на мгновение.
   Пронзительная музыка загремела с новой силой, убитых и изувеченных тотчас же отволокли в сторону и колонна, так и не замедлив движения, вновь сомкнула свои ряды.
   - Еще? - трясясь от возбуждения, спросил Альберто.
   Лонг отрицательно мотнул головой.
   - Нет. Пусть подойдут поближе.
   - Своих не жалеют! - вскричал один из горожан, глядя, как онбаши добивают покалеченных воинов.
   - Они никого не жалеют, - пробурчал седой, как лунь старик, по виду - бывший солдат.- Тут, брат Никифор, не зевай и не подставляй понапрасну шею.
   Он сплюнул наземь и пальцем проверил натяжку тетивы самострела.
   Подойдя вплотную ко рву, колонна разделилась. Сдвоенные ряды янычар направились в противоположные стороны и стали строиться там по сотням, вдоль почти всего крепостного вала.
   - Как только пойдут в атаку, сталкивайте на них бочонки пороха, - приказал своим бойцам Контарини.
   - Но бочки-то не покатятся, застрянут, - возразил один из наемников. - Вон сколько мертвецов навалили, чуть ли не в пару слоев !
   - Делай что велено! - рявкнул Контарини, в глубине души понимая правоту ландскнехта.
   - Хотя нет, - тут же изменил он своё решение. - Будем метать их катапультами.
   - Ну всё, построились ! - громко произнес кто-то. - Сейчас начнется потеха !
   - Посмотрим, какого цвета у них кровь !
   Горожане высовывались из-за проломов в частоколе, грозили врагу оружием, сыпали насмешками и оскорблениями.
   - Сыны воронов !
   - Шакалье семя !
   - Подойдите ближе, мы вам всыплем !
   - Вобьем железо в ваши глотки !
   Некоторые смельчаки в полный рост выходили на край протейхизмы и тщательно прицелившись, стреляли из луков. Хотя многие стрелы падали в середину шеренг янычар, те не отвечали горожанам, спешно выравнивая свой боевой порядок. Постепенно насмешки стихали, стих и дикий восточный марш, сопровождавший до того перемещение янычар.
   Тягостное ожидание подобно вязкому предгрозовому воздуху зависло над обеими неприятельскими сторонами. Горожане не сводили глаз с ровного строя вышколенных солдат, янычары же стояли неподвижно, как на параде, хмуро меряя взглядами укрепления города, который им предстояло положить к ногам султана. Все замерло; даже время, казалось, приостановило свое движение. Только ветер нес пыль и чуть поигрывал полотнищами знамен.
   Длинноволосому Альберто первому изменила выдержка. Громко выкрикнув проклятие, он дернул крюк пускового механизма баллисты. Заранее нацеленное бревно, как и первый раз, обрушилось прямо в центр построения вражеской сотни. Послышались крики ярости и боли. Заглушая их взревели сурры и под гро-хот больших барабанов печатая шаг, янычары двинулись вверх по склону.
   Они шли, топча как землю тела убитых единоверцев; на вскинутых над головами щитах дробно грохотал град камней из катапульт; некоторые снаряды были так велики, что давили людей своей тяжестью, как виноград. Пушечные ядра и картечь пробивали бреши в рядах янычар; навстречу атакующим летели из баллист бревна, железные стрелы, горшки с зажигательной смесью. Струи горящей нефти прокладывали себе путь между тел мертвецов; казалось, сама земля пылает под ногами захватчиков. Но янычар ничто не могло остановить. Они шли вперед, как одержимые.
   Византийцы не стали долго удерживать сруб. Когда первые ряды неприятеля вплотную приблизились к стене, прозвучал сигнал отхода. Выпустив напоследок залп стрел из луков, горожане укрылись за воротами.
   Воинская элита не собиралась впустую растрачивать себя. Остановившись на безопасном расстоянии от укреплений, янычары выжидали, пока носильщики осадных лестниц, уворачиваясь от града летящих в них стрел и камней, приставят свою громоздкую ношу к стенам. Когда наконец крючья на верхних перекладинах лестниц намертво вцепились в кладку, прозвучал сигнал к атаке. Дружный вопль вылетел из десятка тысяч глоток, янычары разом ударили ятаганами плашмя по щитам и бросились в атаку.
   Началось решающе сражение за Константинополь. Битва, в которую обе стороны вложили все свое воинское мастерство, выдержку и отвагу, и о которой впоследствии никто из выживших не мог вспоминать без содрогания.
   Грохотали пушки и бомбарды, выли сурры и сигнальные рожки, ритмично били огромные, в рост человека, барабаны. Вспыхивали розовые языки огня, клочьями вилась нефтяная гарь, белыми облакими плыл над землей пушистый пороховой дым. Янычары плотно, как муравьи, ползли по лестницам; срывались, падали, сбитые вражескими стрелами, но не отступали. Вскоре на стенах разгорелась упорная рукопашная схватка, в которой ни одна сторона долго не могла одолеть другую.
   Воины сшибались щитами, теснили неприятеля всей массой своих тел, скользили в лужах крови, падали и тут же погибали под ударами. Сброшенные со стен летели вниз с головокружительной высоты и их истошные крики резко стихали, когда соприкоснувшись с землей, они растягивались на ней сплющенным комком одежд и доспехов. Порой густой дым застилал сражающихся и они, не в силах разглядеть в зловонном тумане врага, вслепую продолжали наносить удары. Хриплое дыхание и звон железа оглушали бойцов не менее, чем рев орудий; в глазах рябило от напряжения, от ярких солнечних бликов на оружии и доспехах. Под ноги летели изрубленные в крошево щиты, с противным скрежетом застревали в прямых клинках христиан изогнутые лезвия ятаганов. Извиваясь угрями, раненые ползали между ног бойцов и не имея сил подняться, кололи мечами снизу вверх, хватали за ноги, пытались поглубже запустить зубы в плоть врага. Порой, не выдержав напряжения, воины выскакивали из гущи сражающихся и отходили в сторону, стараясь отдышаться перед тем, как вновь окунуться в жестокую сечу.
   Густые потоки крови медленно стекали по стенам, окрашивая их в цвет ярчайшей киновари; казалось, кровоточат сами камни. Люди кричали, стонали, вопили от страха, ярости и боли; некоторые рыдали, не стыдясь своих слез, другие - заходились в безудержном хохоте. Шум битвы то стихал, то перекрывал все мыс-лимые пределы; казалось, весь мир сошелся в одной ужасной, остервенелой схватке.
  
  
  
   То и дело прикрываясь щитом, Роман отчаянно отбивался от двух наседавших на него янычар. В голове у сотника мутилось, держащая меч рука онемела от множества нанесенных и отраженных ударов. Два перекошенных от злобы лица прыгали перед ним как в дьявольской пляске, гримасничали и раскрывали рты в пароксизме ярости. Внезапно один из янычар коротко всхлипнул и волчком завертелся на месте, пытаясь дотянуться до вонзившейся в спину стрелы. Сбив с ног второго воина, Роман заколол его ударом в шею и бросился к приставной лестнице, с которой, через небольшие промежутки времени, соскакивали вниз все но-вые и новые вражеские бойцы.
   - Прикройте меня! - крикнул он горожанам и подхватив валяющийся под ногами багор, изо всех сил уперся им в перекладину лестницы.
   Однако оттолкнуть от стены осадное приспособление, чей вес многократно увеличивался тяжестью облепивших его солдат, одному человеку было не по плечу. Только с помощью двух ополченцев, поспешивших к своему командиру, удалось сдвинуть лестницу с места. Скользнув по стене, она рухнула вниз, впечатывая в землю свой живой груз. После этого осталось лишь обезвредить тех, кто уже поднялся на площадку башни.
   Роман смахнул с лица пот и устало присел на каменный выступ, рядом с телом убитого им янычара. Крики и звон оружия на соседних участках постепенно стихали; по-видимому, натиск удалось отразить по всему рубежу обороны. Турки беспорядочно откатывались назад, собираясь силами для новой атаки.
   - Проклятие! - выдохнул сотник. - Когда же всё это кончится?
   Веки, как под невыносимой тяжестью, смыкались против воли. Мимо него, будто в тумане, ходили ополченцы, переговаривались, смеялись, осматривали поврежденное оружие. Некоторые как могли, врачевали свои раны, другие добивали вражеских солдат и сбрасывали их трупы вниз. Роман глубоко вздохнул, опустил голову на скрещенные на коленях руки и не в силах противиться дремоте, впал в короткий полусон-полубодрствование. И почти сразу же очнулся, ощутив у себя на плече чью-то руку. Сквозь застилающую глаза мутную пелену, он признал в сидящем перед ним на корточках человеке Фому, молочного брата Алевтины.
   - Ты здесь? - спросил сотник, уже не способный чему-либо удивляться. - Это ты пустил стрелу в янычара?
   - Ты ранен, - вместо ответа произнес Фома. - Позволь мне тебя перевязать.
   - Всего лишь царапина, - отмахнулся Роман.
   - Ты ранен и обессилен, - настаивал конюх. - Пойдем со мной, я отведу тебя к своей госпоже. Ты отдохнешь, тебе обработают рану. Затем вновь вернешься на стены.
   Роман пожал плечами.
   - Мне некуда идти. Мое место здесь.
   Он со вздохом вытянул ноги вперед.
   - Передай своей госпоже, что я всегда рад быть рядом с ней. Но сейчас, увы, я сам себе больше не принадлежу.
   Он позволил Фоме перетянуть платком кровоточащее плечо, поднялся на ноги и осмотрелся вокруг. То тут, то там ополченцы опускались на землю, чтобы набраться сил перед новой атакой.
   - Ступай к своей госпоже, - он повернулся к Фоме, - и скажи ей, что как только мы отразим врага, я буду счастлив видеть ее вновь.
   - Почему ты не уходишь? - спросил он чуть погодя.
   - Дочь Палеолога строго наказала мне быть все время с тобой, если ты откажешься спуститься со стен и оберегать тебя в бою.
   Роман усмехнулся, покрутил головой, затем подошел к краю площадки.
   - Вставайте, вставайте ! - закричал он своим воинам и вытащил меч из ножен.
   - Всем приготовиться к бою !
   Подступы к городу вновь заполняли толпы вражеских солдат.
  
  
  
  
  
  
  
   В просвет между зубцами башни Джустиниани Лонг мрачно смотрел на движущиеся к стенам людские массы. То, что происходило на глазах кондотьера, не укладывалось у него в голове. Он не раз принимал участие в обороне многих городов, своими знаниями и воинским талантом принуждал к сдаче на первый взгляд совершенно неприступные крепости. Но битва за Константинополь - нечто из ряда вон выходящее. Какой еще город в состоянии был выдержать бесперерывную череду столь ожесточенных штурмов? Какая армия, подвергшаяся подобному избиению, способна была продолжать осаду?
   Полдень еще не наступил, но турки, уже трижды отраженные от стен, вновь идут в атаку. Они идут нестройными толпами, идут обреченно навстречу смерти, стерегущей их с натянутых тетив баллист и катапульт, из жерел заряженных пушек, с острий стрел, копий и мечей.
   Лонг перевел взгляд на стены. Да, и защитники города тоже готовятся к смерти. Некоторые стоят на коленях, уткнув лица в сложенные ладони; другие, осеняя себя крестами, бьют земные поклоны; третьи молча внимают словам священников, впервые за долгое время сняв со склоненных голов помятые шлемы и каски.
   - Сын мой, не желаешь ли причаститься? - послышался за спиной голос полкового духовника.
   Джустиниани покорно принял облатку губами и вновь повернулся к надвигающимся толпам.
   Проклятие! Когда же иссякнет нечеловеческое упрямство азиатов?
   Лонг машинально пожевал облатку и выплюнул ее вниз. Кажется, целая вечность минула с первых дней осады. Неужели верны боязливые разговоры, что, дескать, мусульманское божество сильнее бога христиан? Ведь что только ни делали защитники Константинополя с чужеземцами! Жгли их, топили в воде, в упор расстреливали из пушек и арбалетов, подрывали на минах, сталкивали вниз со стен, в куски рубили мечами и топорами - всё напрасно. Почти каждый день они вновь и вновь идут на штурм, и даже смерть, похоже, не в силах остановить их.
   Лонг невольно поёжился. Это не война - нечто более страшное. Бойня для фанатиков - вот, пожалуй, верное определение.
   - А если так, то что здесь делаю я? - вслух спросил он себя.- Моё место среди нормальных людей, а не в кругу одержимых дьяволом !
   И тут же смущенно обернулся: не слышал ли кто этих слов, свидетельства минутной слабости. Нет, благодарение Богу, никто не поднял головы, все заняты своим делом. С досады Лонг был готов откусить себе язык. Негоже командиру перед самым началом боя высказывать вслух малодушные мысли. По-видимому, сказалась усталость - следствие непрерывного трехдневного напряжения без сна и без отдыха. Отсюда и тупая боль в затылке, и темные круги перед глазами.
   Джустиниани приложил стальную перчатку ко лбу, чтобы холодом металла остудить пылающую кожу. Затем повернулся к своим ландскнехтам и расплылся в широкой улыбке.
   - Слушайте все ! - его зычный бас разнесся далеко над стенами.
   - Пусть нехристи твердят себе, что, дескать, велик их бог. Дьявол, сидящий в нас, задаст хорошую взбучку любому чужеземному божку. Пусть знают мусульмане.....
   Еще продолжая говорить, он махнул рукой. Конец фразы утонул в оглушительном реве орудий.
  
  
  
   Стоя рядом с императором, Феофил Палеолог наблюдал за удачной, но не принесшей желаемого результата вылазкой Кантакузина. После чего отправился на осмотр участка, прикрываемого генуэзкими солдатами. Зрелище было удручающим. Стены в плачевном состоянии, наемники измотаны так, что еле держатся на ногах. Однако кондотьер Лонг наотрез отказался принять помощь, заменить своих ландскнехтов византийскими отрядами. Да и времени оставалось в обрез. Просто же снять воинов со своего участка протостратор не мог: и без того малолюдные укрепления опустели бы полностью. И все же Феофил дал себе слово при первом же тревожном признаке послать, даже с риском для собственных по-зиций, посильную помощь Джустиниани.
   - Государь, - убеждал он тогда василевса, - до сих пор лигурийцы сражались отважно. Но при следующем приступе они могут оказаться слабым звеном в обороне. Необходимо ссадить с коней гвардейцев стратега и укрепить ими отряд Лонга.
   Но Константин был убежден в стойкости генуэзцев.
   - Конница нам нужна для новой вылазки, - возразил он. - Да и потом, брат мой, как мы можем заранее судить, какой участок окажется в наибольшей опасности? Всадники, в отличие от пехоты, могут в короткий срок поспеть к любому рубежу обороны. Если же мы спешим воинов и расставим их на каком-то определенном участке укреплений, перебросить их потом на другое место будет нежелательно для нас - это может посеять страх в душе остающихся.
   Скрепя сердце, Феофил был вынужден признать правоту императора.
   С площадки башни он смотрел, как турецкая пехота, теснимая своей же конницей, подступает ко рву, переход через который слишком узок, чтобы пропустить такое количество солдат. Как в толкотне воины спихивают друг друга в почти уже доверха полное мертвецами углубление рва. Как там, в полураздавленной, копошащейся массе слабо шевелятся изломанные фигурки людей, в агонии цепляющиеся за ноги проходящих прямо по ним солдат. Как те, кто еще не свалился, нелепо дрыгая коленями, выдергивают застревающие между телами ступни, отшвыривают прочь путающиеся в ногах внутренности распоротых человеческих животов. Как воины, преодолев ров, идут вперед, ступая прямо по мертвым те-лам и грязь из крови, земли и вытекших мозгов облепляет им ноги почти до колен. Не встречая сопротивления, они овладевают протейхизмой, проникают сквозь проломы сруба и движутся к стенам города. Они уже близко. Еще ближе.... Со стороны ворот Святого Романа послышался грохот орудий.
   Протостратор убрал от глаза зрительную трубу. Затем поклонился императору и поспешил на свой участок. По дорог, то и дело пришпоривая коня, Феофил пытался отрешиться от увиденного, вернуть себе прежнюю ясность ума. То, что изо дня в день происходило на подступах к Константинополю, в представлении Феофила мало походило на битву. Он воспринимал это как свирепое взаимное истребление, в котором только победитель имеет право на существование.
   Лед и пламя, холод и жар - они не совместимы, пока одно не поглотит другое. Так две могучие стихии из века в век будут сходиться между собой в слепой, яростной и беспощадной борьбе, пока не восстановится утраченное некогда равновесие. Но как смириться, если разум восстает против законов Мироздания, где разрушение в конце концов всегда одерживает верх над созиданием?
  
  
  
  
  
   Лонг обернулся на громкий крик. Отброшенная от стены штурмовая лестница встала торчком и на какое-то время застыла в этом неустойчивом положении, щедро осыпая с себя взобравшихся на нее солдат. Затем с ужасающей силой рухнула обратно на стену, переломилась пополам и исчезла в облаке пыли. Одна, всего лишь одна из двух десятков. По остальным же, невзирая на потери, упрямо ползли на стены цепочки неприятельских воинов. Пока еще горожанам удается отражать врага, но Лонг понимал, что положение в любой момент может измениться. Теперь он уже жалел, что не принял предложенную протостратором помощь. Но как он мог поступить иначе, зная, что и у Феофила каждый боец на счету?
   - Продержимся, - пробормотал он сквозь зубы, почти уже не веря в успех.
   Он подошел к правому боку башни, всмотрелся в кипящую на стенах схватку, выхватил меч и крикнул своим солдатам:
   - Пятеро - за мной! Остальным не спать у самострелов!
   Выбежав через боковую дверцу башни, он вместе с горожанами отбросил за стены почти уже прорвавшихся турок, затем схватил бочонок пороха, запалил короткий фитиль и залег за каменным парапетом. С завидным хладнокровием дождавшись, пока огонь доберется до конца фитиля, он обеими руками швырнул бочонок в приставленную лестницу. Раздался упругий взрыв, по воздуху проплыло облако дыма.
   Кондотьер обеими руками стер с лица пыль и копоть.
   - Ну вот, полегче стало, - крикнул он и выпрямился в полный рост.
   В это мгновение острая боль пронзила ему бедро. Джустиниани непроизвольно дернул ногой и перевел взгляд вниз. Всего лишь стрела, да и то на излёте. Прорвала штанину и на два пальца засела в плоти. Лонг схватил стрелу за оперённый конец и одним рывком извлек ее из тела. Он знал, что будет боль, но не мог представить ее силы. Если бы воины не подхватили его под руки, кондотьер без чувств упал бы наземь.
   - Командир ранен! - суетились вокруг него генуэзцы.
   - Молчать! - задыхаясь от боли, взревел Лонг.
   - Перевяжите меня, но только поскорее.
   - Поднимите меня на башню, - приказал он, когда повязка неумело была на-ложена на бедро.
   На верхней площадке он вновь надолго припал к бойнице, время от времени отдавая распоряжения своим подручным. Когда он наступал на правую ногу, в сапоге громко хлюпало: несмотря на корпию и бинты, кровотечение не останавливалось. Неподалеку с громким треском разлетелось в мраморную крошку пушечное ядро. Осколок рассек Лонгу кожу над бровью, глаз начала заливать теплая струйка крови.
   - Где этот лекаришка, черт бы его побрал! - заорал кондотьер адьютанту.- Когда он нужен.....
   Он смолк, удивленно уставясь перед собой. Всё вокруг стремительно бледнело, таяло и расплывалось как в тумане; в ушах появился неприятный свист. Джустиниани почувствовал, что еще мгновение - и он потеряет сознание.
   - Н-нет! - выдохнул он, пытаясь опереться о стену.
   Однако каменная кладка уплыла куда-то в сторону и Лонг, загремев доспехами, тяжело рухнул навзничь.
   - Командир убит! - во весь голос завопил Доменик и подскочил к упавшему кондотьеру.
   - Убит... убит..., - эхом пронеслось среди наемников.
   Сразу несколько человек бросилось поднимать Джустиниани. Лонг приоткрыл глаза.
   - Нет, он жив! Жив! - послышались радостные возгласы.
   - Все по своим местам! - прохрипел Лонг, и оттолкнув от себя солдат, вновь провалился в забытье.
   Генуэзцы растерянно смотрели друг на друга. Без сильной, целенаправленной воли кондотьера они вдруг почувствовали потерянными и одинокими, брошенными на произвол судьбы.
   - Несем командира на корабль, - настаивал Доменик. - Он потерял много крови, хватило бы и на целого быка ! Ну же, берите его поаккуратней.
   Четверо наемников, подхватив на руки грузное тело предводителя, поспешили к крутой лестнице башни. Вслед за ними потянулись и остальные. У выхода из башни Джустиниани очнулся и приоткрыл глаза.
   - Что происходит? Куда вы меня несете?- непонимающе спросил он.
   Затем, придя в ярость, стал вырываться из держащих его рук.
   - Стойте, лигурийцы! Где же ваша доблесть? Куда, от кого вы бежите? Паскудные псы, или вы забыли, что за ваши шкуры хорошо заплачено?!
   Отборная ругань сыпалась на головы наемников вперемежку с ударами командирского кулака. Но ландскнехты, молча уворачиваясь от ударов, продолжали уносить прочь от стен беспомощное тело, криками сзывая своих еще продолжающих сражаться земляков. Раздобыв небольшую повозку, они уложили в нее Джустиниани и вовсю нахлестывая лошадей, устремились к пристани.
  
  
  
  
  
  
   Первым на покинутую генуэзцами башню взобрался огромного роста янычар с шипастой палицей в руке.
   - О-о-о, Аллах ! - вопил он, раскручивая обмотанное вокруг груди зеленое с красными полосами полотнище.
   - Я, Хасан, отважный и сильный, стал сегодня санджак-беем ! Я получу от повелителя много золота и земель !
   Он быстро прикрепил полотнище к копью и водрузил знамя на самой высокой точке башни. Вслед за ним поднялся его единокровный брат Селим, на всякий случай прикрывая плечи и голову щитом. Увидев, что все защитники бежали, а его брат сжимает в руке самодельный флаг, он подскочил к Хасану и радостно заколотил его по спине.
   Площадка башни быстро заполнялась турецкими солдатами.
  
  
  
  
  
   - Видишь это? - пожилой горожанин сдвинул мятый шишак на затылок и указал рукой на зеленеющий над башней флаг.
   - Надо убрать это непотребство.
   Его напарник, во-видимости сын, юноша лет двадцати, согласно кивнул головой. Вдвоем они развернули камнеметную машину на подвижной оси и младший принялся выверять прицел.
   - Сумеешь попасть? - озабоченно спросил пожилой.
   Юноша только хмыкнул в ответ. Фрондибола, похожая на огромный колодзенный журавль, находилась в ста с небольшим шагах от захваченной башни, за внутренней стеной города. Вынужденные до того метать снаряды вслепую, оба горожанина впервые воотчию увидели перед собой цель и от того слегка волновались.
   - Готов?
   - Еще бы. Устроим нехристям восхождение на Голгофу!
   Старший извлек из-за пояса нож и наотмашь полоснул по предохранитель-ной веревке. Конец короткой части рычага рванулся вниз, машина застонала от натуги и по широкой дуге метнула оплетенный веревками валун.
   - Фью-ю-ю! - подражая свисту, пропел младший, провожая взглядом летящий снаряд.
   Когда ветром разволокло пыль, верхней части башни уже не существовало. Вместе с флагом и укрепившимися на площадке турками она почти полностью была сметена метким попаданием камня. Вдали послышался топот бегущих людей. Оба горожанина навострили уши, но их тревога была напрасной - то спеши-ли на покинутые генуэзцами позиции воины протостратора.
   Селим, единственный уцелевший из всех взобравшихся на башню турок, не помышлял о спасении жизни. Похоже, он вообще ни о чем не думал, а только сидел и смотрел на кровавое месиво, еще недавно бывшее его братом. Он не видел, что к нему через завалы камней пробирается невысокий одутловатый византиец с большим мясницким ножом в руке. Он не поднял глаз, даже когда вражеский воин оказался совсем рядом и во все плечо размахнулся оружием. И ничего не успел почувствовать, когда широкий клинок расколол пополам ему череп.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XLV
  
  
  
  
  
   Узнав о бегстве генуэзцев, Константин поспешил на пристань. Он все еще не мог поверить услышанному, сгоряча возводя напраслину на Феофила. Наемники дезертировали по приказу Лонга? Нелепость, абсурд! Покинули стены вопреки его воле? Это вероятно лишь в том случае, если кондотьер мертв - будучи живым он никогда бы не допустил отступления. Но разве от раны в бедро умирают? Скорее всего, что-то напутал гонец Феофила, второпях исказив первоначальный смысл слов протостратора.
   Константин прибавил шпор коню. Одни вопросы и предположения, ответ пока на них не найден. Нужно разобраться во всем самому и любыми способами вернуть генуэзцев на стены. Им мало полученных денег? Константинополь отдаст свои последние ценности. Они напуганы, помышляют лишь о спасении? Но как они могут на это расчитывать, если город окружен двойным кольцом?
   Спасение заключено в победе, ландскнехты должны понять это, если разум еще не окончательно угас в них.
   Чувство тоскливого бессилия охватило василевса. Почему так жесток к своим детям Всевышний? Ведь на оголенных, штурмуемых отборными султанскими войсками всего две сотни воинов Феофила ! Сколько могут они продержаться? А если и венецианцы, поддавшись дурному примеру лигурийцев, отступят с позиций, катастрофы не миновать.
   Маленький отряд проскочил через незапертые ворота пристани и выехал на площадь перед причалом. Неподалеку шел бой - христианские моряки отбивали атаку турецких гребных суден. Облака от пороха и горящей смолы низко плыли над водой, скрывая противоположный берег; отовсюду слышались крики и громкое ухание пушек.
   Вне всякого сомнения, Джустиниани мертв, погиб на стенах. Мир праху его!
   Константин не решался признаться себе, что в глубине души завидует Лонгу. Заманчиво, нет слов, не испив до дна чаши страданий, уйти в мир иной с сознанием выполненного долга. Но участь государя - не участь простого смертного. Перед Богом, перед Вечностью он в ответе не только за себя, но и за весь свой несчастный народ.
   - Где галера главного генуэзца? - окликнул Франциск Толедский пробегающего мимо моряка.
   Тот остановился, пару раз растерянно моргнул и ткнул рукой куда-то в сторону. Константин повернул голову в указанном направлении.
   Облако серо-черного дыма застлало на мгновение корабль, остались видны лишь верхушки его длинных мачт. На одной из них, центральной, колыхался на ветру командирский вымпел. Константин вздрогнул и натянул поводья так, что железо узды в кровь разорвало губы коню.
   "Лонг жив? Этого не может быть! Но почему тогда на мачте командирский флаг?"
   От потрясения у василевса закружилась голова. Он пришпорил испуганного жеребца и помчался к галере.
   С палубы неслись крики и торопливый топот. Стража у трапа нацелила было копья, но признав василевса, спешно отступила в сторону. Константин спешился и по убегающему из-под ног мостику поднялся на борт корабля. Суматоха на гале-ре почти сразу же улеглась; генуэзцы замерли от неожиданности, затем стали сбиваться в толпу, недружелюбно посматривая на пришельцев.
   - Командир ранен, к нему нельзя! - Доменик попытался преградить дорогу императору.
   Удар кулака кастильского графа швырнул адьютанта в сторону. Доменик упал, перекатился набок, сел и заскулил, придерживая руками сломанную челюсть.
   Константин толчком распахнул дверь каюты. Навстречу ему испуганно обернулись два лекаря и слуга с комком окровавленных бинтов в руке. Задетый кем-то таз с врачебными инструментами упал, с грохотом вывалив свое содержимое на пол.
   - Оставьте нас одних, - приказал Константин, разглядев за тремя скрюченными от страха фигурами тело лежащего на кровати кондотьера.
   Врачи заколебались; один из них даже открыл рот для возражения.
   - Поторапливайтесь ! - рявкнул от двери Франциск. - Не заставляйте меня ломать вам шеи.
   Он выпихнул генуэзцев из каюты и плотно прикрыл за собой дверь. Константин вплотную приблизился к кровати.
   - Я был уверен, что ты погиб, - после долгого молчания произнес он.
   Кондотьер безуспешно пытался подняться.
   - Как мог ты покинуть свой пост ? Как мог увести за собой солдат? - продолжал допрашивать Константин.
   - Я никого не уводил, они отошли сами. Я приказывал им остаться, но.....
   - ....но они, увидев, что командир сбежал, поспешили последовать его примеру, - докончил за него василевс.
   - Нет, государь. Это не так. Я.....
   Лонг потупился и отвернул голову. Что возразить? Как признаться в собственной слабости, в том, что даже собственные воины не считаются с тобой, поступают вопреки твоей воле? И всё-таки он сделал попытку оправдаться.
   - Я вынужденно поступил так. Моя рана.....
   Он указал на туго перевязанное бедро. На бинтах проступало алое пятно крови. Константин взглянул на ногу кондотьера, затем вновь на его прячущиеся, молящие о снисхождении глаза. Жила на лбу императора узловато вздулась.
   - Это и есть твоя рана? Стыдись, Иоанн Лонг! На стенах города воины, даже если у них осталась одна рука, продолжают отражать врага. А ты и твои люди? Вы украдкой бежали, дезертировали с укреплений! Отдав их тем самым в руки турок.
   - Но, государь.....
   - Молчи! Со всего периметра города к воротам Романа спешат жалкие крохи отрядов, чтобы оголив собственные участки, заткнуть собой проделанную вами брешь в обороне. Ты же тем временем удобно возлежишь на кровати и страдая от пустяковой царапины, готовишь корабль к побегу? Клянусь Богом, если бы я когда-нибудь мог предположить подобное, я бы вооружил не только монахов, но и святых сестер в монастырях, чтобы поставить их вместо наемников Лонга!
   - Государь ! Не надо таких слов!
   - Ты не заслуживаешь иного!
   Некоторое время они недобро смотрели друг на друга, затем гнев отпустил василевса. Он сделал шаг к кровати и положил руку на плечо раненого.
   - Возвращайся на стены, Лонг. Кроме тебя и твоих солдат их некому защищать. Медлить нельзя. Вспомни клятву! Пусть это будет наш последний бой, но отступать мы не имеем права. Такова воля Всевышнего!
   Кондотьер колебался. Не только слабость, сковывающая все тело, не только уверенность в поражении византийцев, но и какое-то непонятное упрямство мешало ему сдвинуться с места.
   Константин с улыбкой протянул ему руку.
   - Вставай, Джованни. Время не терпит.
   Кондотьер схватил протянутую руку и привлек василевса к себе.
   - Государь! - горячечно зашептал он. - Неужели ты не видишь -- это конец. Наша битва проиграна. Оставайся на галере..... Мы покинем залив, прорвемся сквозь заслоны турок. Там, на островах вблиз Мореи соберем сильное войско, вернемся и отберем у нечестивых столицу.
   Константин отнял руку и распрямился. Лицо его окаменело, улыбка погасла, как пламя задутой свечи. Он ясно расслышал слова генуэзца, но не сразу смог вникнуть в их смысл. Удар в спину от соратника и друга всегда неожиданен и силен для любого человека, будь он простым пахарем или венценосцем.
   - Я ошибся в тебе, Джустиниани Лонг,- после долгой паузы, медленно, чуть ли не по слогам, произнес император.- Ты не только трус, но и предатель.
   Он повернулся и вышел из каюты. За дверью с нетерпением ожидали визан-тийские и генуэзские командиры.
   - Что сказал кондотьер? - с ходу спросил Франциск Толедский.
   - Кондотьера Джустиниани больше нет, - коротко ответил император.
   Не произнеся более ни слова, он направился к трапу. Генуэзцы ахнули и бросились в каюту. Кондотьера Джованни Джустиниани Лонга, прославленного воина и командира там действительно не было - на кровати, закрыв лицо руками, лежал жалкий, раздавленный собственным ничтожеством человек.
   Константин сел на коня и намотал уздечку на кулак. Он ни разу не обернулся назад. Да и зачем? Он должен был понять значительно ранее, что помощи ждать неоткуда, ни от Бога, ни от людей.
   Пришпорив коня, император помчался обратно в город. Страшная весть о прорыве турок и отступлении защитников застала его на полпути к крепостным стенам.
  
  
  
  
  
   Неподалеку от башни Анема, там, где смыкается стена Влахерн с двойной стеной Феодосия, около трех сотен янычар раз за разом штурмовали укрепления. Под защитой бревенчатых щитов, подтянутых носильщиками-аккынджи к самому подножию стен, турки, с помощью осадных лестниц время от времени атаковали горожан. Ранее этот участок осаждающие обходили вниманием и на башнях дежурило не более десятка дозорных. Теперь же византийцы были вынуждены перебросить от Адрианопольских ворот около полусотни ополченцев.
   После нескольких приступов штурм начал выдыхаться; и без того неохотно идущие на приступ янычары, засев за укрытиями, не жалея содержимого своих колчанов, принялисьобстреливать амбразуры башен и каждый просвет между зу-бьями стен. Потери с обеих сторон не были велики: около двух десятков убитых у турок и несколько легко раненных стрелами горожан.
   Час спустя янычары неожиданно, все разом, бросились в атаку. Отражая нападающих, византийцы не обратили внимания на то, что один из бревенчатых щитов подобно гигантской черепахе медленно отполз в сторону и замер там, уткнувшись краем в основание башни. Даже если кто-либо из защитников и вспомнил бы о находящейся под щитом незамурованной калитке, черезкоторую не раз совершались дерзкие вылазки горожан, ему и в голову не пришла бы мысль заподозрить подвох: толстое листовое железо дверцы могло выдержать не один прямой удар пушечного ядра.
   Провожаемый взглядами своих солдат, Ибрагим приблизился к калитке и навалился на нее плечом. Прослышался скрежет ржавых петель. Тысяцкий отпрянул в сторону, открывая перед остальными темный проем в толще башни.
   - Аллах велик! - объявил приближенный Саган-паши. - Он услышал наши просьбы и отворил нам дверь.
   Он встал сбоку от входа и взмахнул рукой.
   - Быстро! По одному! И без единого звука!
   Втягивая головы в плечи, янычары поочередно исчезали в узкой щели. Когда последний из воинов проник вовнутрь, тысяцкий хищно осмотрелся вокруг, вошел в проем и аккуратно запер за собой дверцу.
   Подмога ему не нужна, как не нужны и соперники. Добровольно делиться с кем-либо славой и наградой? Видит Аллах, он не настолько глуп!
   Пробравшись на внутреннюю сторону стен, янычары теснились в отбрасываемой башней тени, уступая место идущим вслед. Ибрагим обнажил саблю и торжествующе взглянул на своих солдат.
   - Вперед !
   Турки бросились к лестнице, ведущей на площадку стены. Некий горожанин с пикой на плече, пыхтя от утомления преодолевал высокие каменные ступени. Обернувшись на топот шагов и он недоуменно возрился на толпу спешащих в его сторону чужеземных солдат.
   - Эй! Кто вы такие? - окликнул он янычар и взял копье наперевес.
   - Тревога! Османы в городе! - завопил он через мгновение и тут же покатился вниз, пронзенный сразу десятком стрел.
   Никем более не замеченные, янычары поднялись на стены и с громким боевым кличем набросились на горожан. Растерявшись от неожиданности, ромеи поначалу пытались отбить врага, но сжатые с двух сторон как клещами, дрогнули и оттянулись на фланги.
   - Нас предали! - послышался чей-то заполошный крик.
   - Измена! - вторило ему сразу несколько голосов.
   Сказалось колоссальное, непереходящее напряжение многих недель осады и внезапность нападения с тыла сыграла свою роковую роль. Охваченные смятением горожане больше не могли сдерживать врага. Да и кто мог предположить, что численность прорвавшихся за укрепления янычар не превышала пяти десятков человек ? Крики "Спасайтесь! Турки в городе!" заставили попятиться даже самых отважных.
   Овладев участком стены, янычары устремились к Калигарийским воротам. Городская стража во главе с сотником Феодором стояла насмерть и вскоре вся полегла под саблями мусульман. Иоганн Немецкий и сотник Павел, ударив в тыл уже захватившим ворота янычарам, приперли к стене вражеский авангард и в жестокой сече почти полностью истребили его. Но через незащищенные участки укреплений, сметая последних христианских бойцов, катился непрерывный поток султанских воинов, задержать который у горожан уже не было сил. В схватке с ними Павел погиб вместе со всем своим отрядом. Поспешившие к нему на помощь остальные двое братьев, Троил и Антоний, с остатками своих бойцов были вынуждены остановиться и затем прорываться к берегам Золотого Рога.
   Тщательно продуманный, просчитанный до мельчайших деталей план обороны Константинополя рассыпался прямо на глазах. При виде развевающихся на башнях Керкопорты турецких знамен, осаждающие резко усилили натиск. Прорвавшиеся за внутреннюю сторону укреплений, османские отряды бежали вдоль стен, нападая с тыла на защитников и пытаясь распахнуть ворота. Попавшие в окружение венецианцы Минотто несли тяжелые потери. Феофил Палеолог, сняв со стен почти всех своих воинов, отразил турок от Полиандровых ворот, но дальше продвинуться не смог: его маленький отряд буквально увяз в огромном множестве вражеских солдат.
   Первыми пали Адрианопольские ворота. Широкий вал пеших и конных воинов Исхак-паши влился через распахнутые створы и разбиваясь на более мелкие потоки, устремился вглубь города.
  
  
  
  
  
  
   Гонец дрожал и заикался, время от времени взмахивал рукой и указывал вдаль, себе за спину. Константин почти не слышал его сбивчивых слов, ощущение непоправимой беды охватило его с такой силой, что поначалу василевс просто не мог собраться с мыслями.
   - Как ты сказал? - неестественно спокойным голосом переспросил он. - Мусульмане в городе?
   И тут же пришпорил жеребца так, что могучее животное взвилось на дыбы и как вихрь понеслось вскачь.
   "Это ошибка!"- звенело в голове у Константина.- "Какое-то чудовищное недоразумение. Не может быть, чтобы всё было кончено."
   Железо подков выбивало из булыжника каменную крошку; строения на обочинах Месы проносились мимо одной сплошной ломанной линией; за спиной, подобно эху, слышался топот коней приотставшей свиты.
   "Почему Кантакузин не остановил врага? Как мог протостратор допустить отход защитников?"
   Всё это напоминало дурной сон, кошмар, от которого не спасает даже пробуждение.
   "Я погубил Город! Свой народ!"- порыве самоистязания Константину хотелось кричать во все горло.
   Имел ли он право упрекать кого-либо за малодушие, если он сам, император и верховный военачальник, в ответственнейший час покинул поле боя? Чем он лучше Лонга? Тот хоть, спасая собственную жизнь, позаботился вывести из-под удара своих людей. А он, василевс? Что делал в это время он? Пытался жалкими словами помочь делу там, где требовалась вся сила духа и собранная в кулак решимость побеждать наперекор судьбе.
   С далеких башен насмешливо ухмылялись лоскутки чужих знамен.
   Нет, еще не всё потеряно! Он успеет, он не может не успеть ! Заткнет своим телом брешь, опрокинет и погонит вспять вражеские полчища !
   Рядом с ним возник верховой в изрубленных, окровавленных доспехах. Он чуть не валится с седла от ран и от усталости, его конь храпит и роняет изо рта хлопья белоснежной пены. Что кричит этот человек? Константин натянул поводья и прислушался. Он говорит, что стратег во главе своей дружины ведет бой неподалеку от цистерны Аспара; что большинство горожан окружено и заперто в своих башнях; что итальянские союзники, не в силах сдержать натиска, отступают по всей линии укреплений; что протостратор, пытаясь отбить у турок захваченные ими Адрианопольские ворота, бросился в самую гущу вражеских солдат и пропал среди них. Гвардейцы поспешили за ним, но были вынуждены отступить перед бесчисленным противником.
   Константин резко осадил коня.
   - Что с Феофилом? - срывающимся от горя голосом закричал он.
   Всадник мотнул головой и от этого движения едва не полетел на землю. Вцепившись в гриву коня, он удержал равновесие и через силу выговорил:
   - Прости, государь, но последнее, что мы слышали от протостратора - его крик: "Не отступать! Победа или смерть!" Потом голос смолк и никто из нас больше не видел командира.
   Слезы чуть не брызнули из глаз императора.
   - Погиб как герой, - прошептал Константин и прикрыл лицо ладонью.
   Смерть ближайшего соратника и друга потрясла его до глубины души. Но усилием воли он сумел овладеть собой, вернуть себе выдержку, способность быстро и здраво рассуждать, поступать сообразно обстоятель-ствам.
   Повернувшись к свите, Константин приказал:
   - Отправляйтесь на все участки! Скликайте людей к обители Святого Иоанна. Я назначаю там место всеобщего сбора.
   Он сглотнул ком в горле и продолжил:
   - Враг прорвался за укрепления, но битва еще не проиграна. Мы дадим бой мусульманам здесь, в сердце святыни нашей и больше не отступим ни шагу. Спешите, друзья, время не ждет !
   Более десятка всадников помчались в разные стороны.
   Константин похлопал по шее коня и распрямился. Нет, он не лгал и не кривил душой. Он действительно расчитывал отразить врага. Многолетний опыт подсказывал ему наиболее верное в данной ситуации решение - собрать воедино разрозненные отряды защитников и маневрировать, уходя от основных сил неприятеля и нанося удары по отколовшимся от них группам солдат. Обширное многомильное пространство города должно было облегчить ему эту задачу. Османским войскам предстояли упорные, изматывающие уличные бои, осада дворцов и хорошо укрепленных поместий знати. Силы неприятеля неизбежно распылятся, большинство воинов займется грабежами и по возможности будет избеграть стычек с городскими жителями. Каждый квартал будет многократно переходить из рук в руки; с наступлением ночи мародеры, отягощенные награбленной добычей, повалят обратно и тогда появится реальная возможность отбить у врага утерянные ранее ключевые участки укреплений. И трудно вообразить себе силу, способную поутру вновь поднять османскую армию на штурм, заставить сорвавших куш солдат заново начинать кровопролитное сражение.
   С точки зрения тактики план Константина был достаточно хорош и подтверждался опытом многих именитых полководцев. Но в нем не учтитывалось то, против чего оказывались бесполезными всевозможные расчеты и ухищрения - огромная, несоразмерная с силами защитников, численность вражеской армии.
   Время шло, ожидание начинало затягиваться. Становилось ясно, что благоприятный момент может быть упущен. К монастырю явилось лишь около сотни генуэзцев Каттанео, несколько десятков гвардейцев и разрозненные отряды ополченцев с примкнувшими к ним остатками воинов венецианца Контарини. Остальные отряды были рассеяны врагом или не могли отступить и продолжали сражаться, запертые в башнях или на крепостных стенах. Последним прибыл сильно поредевший полк Кантакузина.
   - Все кончено, государь, - отдышавшись, прохрипел стратег. - Турок не сдержать, их слишком много.
   - Стыдись, Димитрий ! - упрекнул василевс. - Война - эта длинная череда случайностей. Туркам удалось прорваться за стены, но смогут ли они закрепить свой успех? От нас и ни от кого более зависит помешать им в этом.
   Он хотел было продолжить, обращаясь на этот раз ко всем воинам, но смолк на полуслове. Все повернули головы и замерли: по Месе от центра города к монастырю под звуки церковного песнопения шел крестный ход. Шли женщины и дети; шли раненые, увечные, больные, незрячие, хромые и юродиевые; шли старики и подростки, отягощенные оружием и слишком громоздкой для их слабых тел воинской броней; шли престарелые схимники (молодых уже успела поглотить война) и высохшие от долгих лет добровольного затворничества монахини и послушницы. Многочисленные голоса слажено и торжественно выводили чарующую мелодию литургии, тренированными басами вплеталось в нее пение свя-щенников и подьячих. Золотом и серебром блестели на солнце облачения, сверкали святые дароносицы и раки с кусочками бесценных реликвий. Кадила источали белый дым, церковные хоругви мягко реяли над головами, с полотнищ и икон смотрели на людей огромные и пронзительные, застывшие в безмолвном страдании глаза Христа Спасителя.
   Константин приподнялся на стременах.
   - Воины мои! - загремел его голос. - Сама Родина провожает нас! Она зовет в бой, приказывает нам умереть за нее !
   Он вытащил меч из ножен.
   - До последней капли крови ! - крикнул он, напоминая клятву.
   Золотые шпоры вонзились в круп коня.
   - Вперед, христиане ! С нами Бог и Крестная сила !
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XLVI
  
  
  
  
  
  
   Анатолийцы, овладев примыкающими к Влахернам кварталами, устремились вдоль Месы к центру города. Однако вскоре в передовых рядах поднялось смятение; джебели остановились и даже попятились: навстерчу им во весь опор мчался конный отряд неприятеля. Мало кто из турок предполагал отпор, большинство было уверено, что с христианами покончено еще на стенах. Растерянность сменилась тревогой - а что, если у неверных в резерве десятки тысяч ратников? Пехота хотя и приняла копья наперевес, но стала невольно отступать. В поисках подмоги оробевшие с надеждой поглядывали назад, более смелые и решительные упирали тупые концы копий в землю, чтобы выстоять при натиске закованных в броню византийцев.
   Маленький отряд с ужасающим треском врубился в гущу османских солдат. Вверх взлетели обрывки тканей, куски щитов, копий и человеческой плоти. Напор конницы был настолько силен, что толпа анатолийцев раздалась в стороны, как вода под ударом дубины. Некоторое время турки еще сопротивлялись, уповая на свой численный перевес, но убедившись, что попытки выстоять напрасны, а длинные мечи горожан разят без промаха, они отступили, внося сумятицу в задние ряды и принуждая остальных к беспорядочному бегству. Византийцы с побед-ным кличем устремились вдогонку, опрокидывая и втаптывая в землю замешкавшихся.
   Отступление джебелей продолжалось до самых городских ворот. Прознав об этом, Исхак-паша вне себя от бешенства с полутора тысячами тимариотов бросился наперерез воинам императора. И вовремя - защитники уже выдавливали остатки пехотинцев за ворота Константинополя.
   Франциск Толедский первым заметил опасность. С криком: "Государь! Справа! ", он развернул коня и выставив вперед тяжелое копьё, помчался навстречу тимариотам. Вслед за ним, отрезвев от успеха быстрой победы, устремились и другие византийцы.
   Облако пыли повисло над схваткой. Конные воины перемешались с пешими, пестрые одежды турецких всадников - со стальной броней горожан. Над головами бойцов мелькали сабли, мечи, шестопёры; обезумевшие лошади дико храпели и поднимались на дыбы, роняя из оскаленных пастей густые хлопья пены.
   Кажущийся неправдоподобно огромным, с головы до ног забрызганный кровью, Исхак-паша носился в гуще битвы подобно богу войны, легкими отмашками палицы выбивал из седел наскакивающих на него неприятельских воинов. Время от времени он приподнимался на стременах и кричал во всю мощь своей богатырской глотки:
   - Царь Константин! Где ты? Я, бейлер-бей, желаю сразиться с тобой!
   Но его призыв тонул среди криков, ржания лошадей и лязга оружия. Паша не отчаивался.
   - Я здесь! Я ищу тебя ! Ты боишься? Откликнись, царь Константин!
   Василевс услышал крик паши. Ударом в шею сразив пробившегося к нему тимариота, левой рукой он сорвал с перевязи рог и поднес его к губам. Длинный переливчатый звук перекрыл на мгновение шум битвы. Бей рванул голову в сторону трубного пения рога и поднял коня на дыбы. Среди леса голов, шлемов и копий он увидел всадника в серебристых с золотой насечкой латах и с изогнутым рогом в руке.
   - Поединок! - вновь раздался его рев.
   - Я вызываю царя на поединок !
   Турецкие и греческие слова вперемежку сыпались с его губ.
   - Всем расступиться ! Поединок !
   К императору с обеих сторон приблизились Кантакузин и Франциск Толедский.
   - Государь! - задыхаясь проговорил стратег. - Я должен сразиться с пашой !
   - Да, да, - горячо вторил ему кастильский гранд. - Недопустимо для императора унижать свой сан, сражаясь с низшим по роду и по рангу противником. Если восточный князь желает поединка, то я, как граф и как потомок императорской династии, готов скрестить с ним оружие.
   Константин отрицательно покачал головой.
   - Нет, друзья мои. Бей желает поединка с императором. Пусть будет так.
   - Молчи! - он жестом руки остановил готового возразить стратега. - В другое время я отверг бы вызов, но сейчас на карту поставлено многое.
   Шум битвы быстро стихал. Смолкали крики, опускались занесенные было для ударов топоры, палицы и сабли. Тяжело дыша, как после долгого бега, утирая с лиц пот и кровь, воины расходились по сторонам, очищая место для схватки предводителей.
   Исхак-паша отбросил в сторону булаву и обнажил огромный пал*. Он не торопился. Оценив наметанным взглядом крепко сбитую фигуру протиника, бей уже не был склонен к излишней самоуверенности. Он не сомневался в своей победе, но все же напомнил себе о необходимых каждому опытному бойцу качествах - выдержке и осторожности. Пустив коня шагом, он медленно прибли-жался к василевсу, перебирая в уме уже отчасти позабытые за давностью лет опробованные методы ведения единоборств.
   С мечом в опущенной руке, Константин молча ожидал его, своей неподвижностью наводя на память вытесанную из камня конную статую. Паша гикнул и пришпорил коня. Послушное воле седока животное понеслось вскачь, чутко отзываясь на каждое прикосновение стремян. Бей растянул губы в недоброй усмешке и занес меч для удара наотмашь. Константин дернул коня под уздцы и тоже приподнялся на стременах. Солнечные блики на клинках метнулись вниз; железо встретилось в полете и отозвалось чистым звоном.
   Воины обеих сторон дружными криками приветствовал начало поединка и позабыв на время о смертельной вражде, теснее сомкнули кольцо вокруг сражающихся.
   Бейлер-бей был почти на голову выше своего противника и потому всецело полагался на преимущество в росте, на длину и мощь своих массивных рук. Однако Константин не уступал ему в боевом мастерстве и сильный, хотя отчасти смягченный шлемом удар по макушке вновь напомнил турецкому паше о необходимости зорко следить за каждым движением василевса. Забыв о первоначальной ярости, Исхак-паша овладел собой и стал держать себя подобно расчетливому игроку за шахматной доской.
   Поединок продолжался под громкие возгласы одобрения и восторга. Всадники разъезжались в стороны и поворотив коней, вновь неслись друг на друга, чтобы сблизившись, за счет скорости и веса лошади с седоком усилить мощь наносимого удара. Железо мечей лязгало звонко, как в кузнице; глубокие вмятины покрыли некогда блестящую поверхность лат. Копыта лошадей выбивали из сухой земли облака пыли, ветер рвал их в клочья и тут же относил в сторону.
   Внезапно над толпой воинов пронесся полувскрик-полувздох: после очередного сильного удара шлем соскочил с головы бея и мелькнув напоследок венчиком белых перьев, покатился по камням, дребезжа подобно пустому котелку. Стальная полоса для защиты переносицы сорвала при падении кожу с левой брови и кровь густой струей стала заливать глаз Исхак-паши. От ярости богатырь обезумел, потерял остатки осторожности. Полуослепленный, он уже не глядя размахивал мечом, стараясь дотянуться до противника. Тщетно! Константин без труда парировал удары. Улучив момент, он сделал резкий выпад и острием меча разорвал кольчугу на боку у бея. Тот непроизвольно отпрянул,
  
  
   - - - - - - - - - ------------------------------------------------------------ * -- кривой утяжеленный меч с одной рубящей поверхностью. попытался ухватить вражескую руку, но промахнулся. Краешком здорового глаза он увидел занесенный над собой клинок, но ни увернуться, ни отразить удар уже не успел. Как подрубленный дуб богатырь дрогнул, зашатался в седле и схватившись за рассеченное темя, вниз головой полетел на землю.
   Взрыв ликования раздался среди византийских воинов. С удвоенной энергией они набросились на врага, хотя турки, сраженные гибелью своего предводителя, более не помышляли о сопротивлении. В полном беспорядке тимариоты и джебели отступили к крепостной стене. У самых ворот бегство приостановилось: через разбитые створы ворот в город вливались новые полчища османских солдат, ведомые на этот раз Караджа-беем.
  
  
  
  
  
   После того, как выяснилось, что человеку, опорожнившему три полных кубка вина, трудно удержать равновесие в седле, Мехмед позволил пересадить себя в кресло. С вершины холма были видны развевающиеся на нескольких башнях Константинополя турецкие знамена. Мехмед смотрел на них осоловевшими гла-зами и ему хотелось пить еще и еще.
   Пусть вино запретно для правоверных, но кто сказал, что победа не заслуживает возлияний? Кто посмел!? Мехмед обвел сановников подозрительным взглядом. Нет, эти не могли. Слишком много почтения на их угодливых лицах. Разве что визирь.... Ну, с этим вредным старикашкой предстоит долгий разговор, может быть даже в застенке и с палачом. У остальных же подобострастие прямо сочится из глаз. Правильно! Так и должно быть ! Страх и восторг не могут не жить в людях, созерцающих рождение нового победоносного полководца. Царь Александр Великий? Мехмед громко икнул. Он утрет нос этому древнему воителю, отберет у него часть его неувядаемой славы. Основа положена неплохая: великий город, упрямство жителей которого способно вывести из терпения даже каменного истукана, уже лежит у ног молодого завоевателя. И это только начало пути! Мехмед зажмурился, почти физически осязая, как ореол величия окутывает его с ног до головы.
   - Ты - моя первая добыча ! - заплетающимся языком проговорил он, тыча пальцем в сторону Константинополя.
   Затем протянул руку к виночерпию, требуя нового кубка. Еще не допив, он отбросил чашу и сделал знак пажу с ведерком в руках. Пока он мочился, в рядах стражи, плотным кольцом окружающей султана и его свиту, возникло какое-то движение.
   - Что там происходит? - Мехмед покачнулся и вперил взгляд в Улуг-бея.
   Начальник охраны низко поклонился.
   - Саган-паша с одним из своих приближенных просит соизволения предстать перед глазами великого султана.
   - Пусть предстают, - Мехмед милостиво кивнул головой и поддержива-емый под руки, вновь опустился в кресло.
   - Говори, - бросил он своему зятю.
   - Повелитель! - начал Саган-паша. - Я привел к тебе человека, который пользуясь моими указаниями прорвал оборону неверных. Он же собственноручно водрузил на башнях города флаги, свидетельство твоей победы.
   - Этот человек - санджак-бей? - осведомился султан.
   - Нет, повелитель. Я держал его при себе в сане начальника охраны.
   - С сегодняшнего дня он - санджак-бей ! - заявил Мехмед, даже не взглянув в лицо молодцеватого тысяцкого.
   - Мой господин ! - Ибгагим прижался лбом к земле. - Щедрость твоя беспредельна ! Я молю Аллаха о долгих годах службы под твоим началом.
   Мехмед поморщился.
   - Уберите его. Он мешает моим мыслям.
   - Но мой человек принес важные вести, - возразил Саган-паша.
   - Пусть говорит быстрее и проваливает.
   - Мой повелитель, - начал Ибрагим, - я принес тебе две вести. Хорошую и плохую. С какой мне начать?
   - Начни с хорошей. Тогда я может и не посажу тебя на кол. Новоиспеченный санджак-бей опешил. На кол ему хотелось меньше всего. Прижав руку к груди, он заговорил, пытаясь скрыть дрожь в голосе:
  
   - Отважный Караджа-бей потеснил гяуров и ведет твои полки вглубь города !
   Мехмед довольно ухмыльнулся и протянул руку за новой чашей.
   - Где же другой бейлер-бей? Почему от него нет вестей?
   - Прости, повелитель, - Ибрагим в знак скорби опустил голову.
   - Отважный Исхак-паша пал в битве с неверными.
   Мехмед подскочил в кресле. Хмель в одно мгновение вылетел у него из головы.
   - Что? ! Что ты сказал, несчастный?
   Он швырнул в тысяцкого полной чашей.
   - Это правда, мой повелитель, - Ибрагим не смел утереть мокрое лицо.
   - Бейлер-бей вызвал на поединок царя ромеев и был сражен его рукой.
   Лицо Мехмеда посерело. Подобно многим малорослым и слабым от рождения людям его невольно влекло к тем, кого природа наделила могучим телосложением. К тому же он не забывал, как дружен был Исхак-паша с его отцом, Мурадом II, как пестовал паша молодого наследника, оберегал его от дворцовых интриг, содействовал в дни бунта янычар. И теперь этот человек убит всего за час до окончательной победы? Дикая, ни с чем не сравнимая ярость обуяла Мехмеда.
   - Все в город ! - завопил он, потрясая кулаками.
   - Доставьте мне Константина живым или мертвым! Он, дерзновенный, осмелился поднять руку на моего ближайшего сатрапа. На одного из тех, чьими жизнями могу распоряжаться только я !
   Он несколько раз рубанул рукой воздух, как бы отсекая голову невидимому врагу.
   - Я отомщу, Аллах свидетель! Я страшно отомщу! Всей крови городских христиан не хватит искупить эту смерть!
   Он бросился в кресло и забормотал проклятия.
   Саган-паша жестом подозвал к себе Ибрагима.
   - Возьмешь с собой три сотни солдат, - зашептал он ему почти в самое ухо, - и отправляйся в город.
   Он указал на худого горбоносого человека в потрепанной одежде.
   - Этот перебежчик укажет тебе дорогу к пороховому складу греков. Захватишь склад невредимым - получишь от меня два кошеля золотых. Ты понял?
   - Да, мой господин! - Ибрагим даже если бы захотел, не смог бы скрыть своей радости. - Я спешу выполнить твой приказ!
   - Спеши, - паша милостиво качнул головой.
   Сквозь приспущенные веки великий визирь молча смотрел на клубы черного дыма за стенами Константинополя. Убеленное сединой благообразное лицо старика выражало скорбь и усталость от жизни. Падение города не только лишило его Исхак-паши, ближайшего друга и единомышленника, могучего союзника в борьбе за власть в бесконечных дворцовых интригах - оно напрочь перечеркнуло будущее Халиль-паши как советника султана и в недалеком времени вполне способно привести его на плаху.
  
  
  
  
  
   Лошадь была убита под императором. Высвободив ногу, прижатую седлом к земле, он распрямился и принялся отбиваться от обступивших его янычар. Поток чужеземных воинов захлестывал его; Константин медленно, шаг за шагом, отступал, с каждым ударом опрокидывая на землю по человеку.
   На глазах императора, один за другим, гибли его верные соратники. После удара палицей из-за спины поник в седле могучий Кантакузин; в куски был изрублен потомок славного рода Комнинов Франциск Толедский, при первом же тревожном известии поспешивший через моря на помощь своему народу; был поднят на копья Иоанн Далматинец, чья исступленная ненависть к мусульманам отлетела лишь вместе с душой. Еще ранее, пытаясь задержать прорвавшегося в город врага, погиб Феофил Палеолог, человек, сочетавший в себе мудрость ученного мужа с беззаветной отвагой воина. Никогда больше не увидеть Константину его дружеской улыбки и темно-карих глаз, прячущих в себе сочувствие и понимание нелегкой участи правителя гибнущей страны. Смерть брата по крови и по духу больнее всего ударила по Константину, затмила рассудок слепящей жаждой мести. Он бросился в бой и был побежден. Он не в силах был одолеть врага, сколько бы смертей не таилось на лезвии его меча. Подобно древнему герою, ему на долю выпало сражаться с драконом, на месте отсеченной головы которого тут же вырастало десять новых.
   Не выдержав множества сабельных ударов, шлем на голове императора треснул и соскочил. Константин рывком нагнулся, подобрал кем-то обороненный щит и отразив наскок очередного янычара, бегло оглянулся. Вокруг него уже не осталось христианских бойцов, все они или были посечены турками, или, не выдержав натиска, отступили вглубь города.
   Константин обеими руками взялся за рукоять меча. Щит он вскоре отбросил: множество застрявших в нем дротиков и стрел почти удваивало вес, тянуло руку к земле. От множества ран император почти полностью истёк кровью и по охватившей его необычайной слабости и ознобу понял, что час кончины уже недалек. Превозмогая головокружение, он бросился вперед, с криком: "За веру Христову!" развалил надвое ближайшего янычара, снес голову другому, но в то же мгновение ощутил резкую боль под левой лопаткой, в уязвимом месте между сочлениями доспеха. Молниеносно развернувшись, он раскроил череп подкравшемуся сзади турку и даже успел замахнуться еще. Но тут свет померк в его глазах и на подкосившихся ногах, император мягко опустился на груду сраженных им вражеских воинов.
   Смуглолицый солдат подскочил к бездыханному телу, наотмашь рубанул саблей по лицу упавшего и, удостоверившись таким образом в его смерти, помчался дальше, вперед, навстречу ожидающему его богатству - золоту, ценностям, рабам.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Так, или почти так, окончил свои дни последний император Византии.
   Наследник царской династии Палеологов, один из наиболее мужественных и несгибаемых венценосцев в истории Империи, Константин XI всю свою жизнь посвятил борьбе с османскими завоевателями. На протяжении многих лет он безуспешно пытался сплотить вокруг себя тех, кто в силу собственного малодушия не мог или не желал понять опасность тактики выжидания, терпимости к врагу, разрушающего, подминающего под себя основы прежнего жизненного уклада. Человек незаурядного ума, энергии и способностей, он делал все, что было в его силах, но пробудить совесть, накрепко уснувшую в людях, так и не сумел.
   В день решающей битвы, преграждая путь прорвавшимся в город полчищам врага, он погиб, как и подобает воину-государю, правителю древнего и славного своей историей народа.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XLVII
  
  
  
  
  
  
   Клубы серо-черного дыма поднялись и зависли над западной границей города. Медленно раздаваясь вширь, они ползли, гонимые ветром, на еще не охваченные пожарами кварталы столицы. Ужас и смятение овладели жителями Константинополя. Тревожные вести летели с быстротой молнии. Гулко и беспомощно звонили колокола на церквях, напоминая Небесам о творимых бесчинствах, в тщетной надежде молили Всевышнего о защите. Но Бог в те дни позабыл о милосердии.
   Обычно затихавшие на время штурма городские улицы ожили и наполнились тревожным гулом. Неспокойно ржали и брыкались запрягаемые лошади и мулы, блеяли позабытые в скотных дворах овцы и козы. Слышался перестук дверей и ставен окон, тоскливо скулили псы, женщины бестолково метались из стороны в сторону, причитая на все голоса и таская за собой испуганно ревущих детей. Те, кому посчастливилось достать подводу с лошадьми, сбивались с ног, вынося из жилищ свои немудренные пожитки; другие на тачках или на своих спи-нах волокли к пристани всё, что только можно было унести.
   Людские ручейки вытекали из улиц и переулков, сливались на площадях в единый поток и обегая препятствия и заторы, вновь дробились на части, стемясь как можно скорее добраться до спасительной гавани.
   В невообразимой суматохе муж терял жену, а мать - детей. Несмолкаемый гомон стоял над толпой, панический страх превращал людей в полуживотное стадо. Стараясь не отстать от молодых, проворно ковыляли старики и калеки; двое отроков, кряхтя от натуги, тесли на руках престарелую мать; простоволосая девица металась в толпе и заглядывая встречным в лица, громко звала по имени малолетнего брата. Полусвихнувшийся бродячий проповедник с ногами взобрался на каменную тумбу и вещал с нее, как с амвона, о скором пришествии Судного дня. Неподалеку от него жалобно хныкала потерявшаяся девчушка лет шести, одной рукой вцепившаяся в тряпичную куклу, другой - размазывающая по щекам слезы в перемежку с грязью. Мимо них, не останавливаясь, шли, брели, бежали люди, на чьих лицах уже застыла маска безнадежности и тупого отчаяния.
   Всё живое бежало от смерти и несмотря на безысходность, упорно не желало умирать.
   Но Город еще жил и продолжал сражаться. Невзирая на бегство слабых духом, простолюдье столицы, все, от мала до велика, вышли на улицы Константинополя. Влив в себя отступающие от крепостных стен отряды ополченцев, горожане преградили путь врагу. Разгорелась беспощадная схватка, в которой обе стороны далеко шагнули за грань человечности. Каждая улица, переулок, дом, доставались врагу лишь после долгой и ожесточенной борьбы. Горожане, не имеющие под рукой боевого оружия, дрались чем придется; метали во врага кухонные ножи, топоры, вертела; забрасывали турок вывернутым из мостовой булыжником; обрушивали с крыш тяжелые балки, поленья, черепицу; лили из окон кипящую воду и нечистоты. Укрывшиеся в городе селяне вооружились вилами, цепами и распрямленными косами; безоружные вытаскивали дреколье из оград и наскоро заострив концы, присоединялись к товарищам. Прославленные, наводящие ужас на весь цивилизованный мир османские воины, с неимоверными усилиями овладевшие стенами Константинополя, гибли теперь под ударами разъяренных горожан, бесстрашно бросающихся на защиту своих жилищ.
   Продвижение турок заметно приостановилось, а кое-где и повернуло вспять: мало кому была привлекательна резня с отчаявшимися, доведенными до крайней степени исступления людьми, сознающими к тому же, что настал их смертный час. Что может быть горше и позорнее для ратников Аллаха, чем пасть в самом конце сражения от рук презренного "живого товара", среди которого, к тому же, немалую часть составляли женщины и неокрепшие подростки?
   Рукопашная битва разрасталась, охватывая районы Ливадии и Аврелианы. И может еще можно было отразить врага, если бы разбитые ворота не впитывали в себя подобно губке все новые и новые полчища аккынджи.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XLVIII
  
  
  
  
  
   На протяжении всего дня участок Морских стен, прикрывающий подступы к заградительной цепи через залив, подвергался особо ожесточенному натиску. Османскому флоту во что бы то ни стало нужно было прорваться в гавань, к удобным для швартовки и высадке солдат причалам. Но овладеть башней Кентария, на которой крепился подвижный конец Цепи, равно как и прилегающими к ней стенами, было непросто. Все попытки штурма кончались безрезультатно.
   Не успевали турецкие феллуки приблизится к берегу, как из катапульт с башенных площадок летел в неприятеля меткий град камней и снарядов с зажигательной смесью. Потеряв несколько кораблей, Хамза-бей изменил тактику. Феллуки, собранные со всей акватории прибрежной части моря, загружались с бортов галер пехотинцами и моряками и спешили, несмотря на жестокий обстрел, к стенам города. Иногда, от черезмерного количества принятых на борт людей, плоскодонки захлестывало водой, перевора-чивало от близкого попадания метательных снарядов.
   В три погибели скорчившись на днищах лодок, воины испуганно блестели глазами и сбивчивым шепотом возносили молитвы к Аллаху. Да, смерть в бою почетна, но с полным ртом воды кормить собою рыб на дне моря? За это шейхи загробного блаженства не обещали.
   Чем ближе феллуки подплывали к берегу, тем негостеприимнее становилась встреча. Не успевали воины со вздохом облегчения ощутить под ногами земную твердь, как с высоты стен и башен на них обрушивались увесистые камни, летели стрелы и копья, а железные трубы в прорезях бойниц извергали из себя целые потоки огня и раскаленного песка. Турки метались вдоль узкой прибрежной полосы, пытаясь защититься от стрел горожан щитами, а кое-кто - и телами погибших товарищей; вконец отчаявшись, искали спасения в воде или у подножия башен. Штурмовать стены без осадных приспособлений было невозможно и они гибли почем зря, без пользы и без счета, уплотняя собой ряды счастливцев в райских кущах. Лишь когда к берегу на двух галерах сумели доставить осадные лестницы, мусульмане перешли в наступление.
   Во второй половине дня, завалив своими телами подступы к стенам, турки были вынуждены ослабить натиск: некоторые из лестниц были попорчены или изрублены в щепы византийцами, другие - оказались непрочны и часто ломались под тяжестью облепивших их воинов. Но почти в то же время весть о прорыве врага на сухопутных стенах заставила многих горожан покинуть укрепления. Оставив посты, они поспешили по домам, надеясь спасти свои семьи.
   Оказавшийся в одиночестве отряд критских моряков численностью менее сотни, еще в течении двух часов сдерживал врага, до тех пор, пока у него в тылу не появились первые группы воинов Саган-паши, движущиеся с верховий залива. Привлеченные шумом сражения, они с громкими криками набросились на моряков. Критяне, зажатые с двух сторон, отступили со стен и заперлись в башнях Алексия, Льва и Василия.
   Попытки выбить их оттуда успехом не увенчались.
  
  
  
  
  
   Время шло и даже командиры сотен начинали роптать. Саган-паша, кипя от бессильного гнева, то и дело мерял башни взглядом, прикидывая успех новой атаки. Посылать людей на штурм, заранее обреченный на провал, паша не хотел. Выставлять себя в смешном свете, в уже захваченном городе осаждая три башни с запершимися там христианами? Забыть бы про них, послать к сатане ту горстку упрямцев, но как знать, что может вдруг взбрести в головы этим безумцам.
   В то же время он понимал, что терпение его солдат быстро истощается. Многие с неприкрытой завистью посматривают в сторону города, где их собратья по оружию упоенно предаются разбою. Послать их вновь на штурм? В любом случае задача не из легких и без принуждения уже не обойтись. Кому же захочется погибать в самом конце сражения, увеличив своей смертью долю остальных?
   Саган-паша решился на переговоры. Кивком подозвав к себе переводчика, коротконого грека-ренегата, он небрежно бросил ему:
   - Пойдешь к гяурам и скажешь им: паша предлагает вам жизнь за оружие. Они моряки и должны знать, что лучше невольниками ворочать весла на галерах султана, чем через час усесться на кол верхом.
   Грек поклонился, размотал свой тюрбан и размахивая белой материей как флагом, боязливо двинулся к ближайшей башне.
   - Поторапливайся!- рявкнул паша, глядя, как парламентер осторожно переступает через мертвых и умирающих.
   Железная дверь у основания башни чуть приоткрылась и грек быстро прошмыгнул в образовавшуюся щель.
   Паша нетерпеливо тронул плетью коня и рысью проехал перед рядами своих солдат. Боевой азарт уже сошел с их лиц, сменяясь усталостью и раздражением на досадную помеху.
   Вскоре от верхней площадки башни послышался окрик. Темная фигура, описав дугу, звучно шлепнулась об землю. Паша приблизился к распластанному на камнях телу парламентера, бегло взглянул в широко открытые, полные ужаса глаза мертвеца и перевел взгляд на записку, приколотую ножом к его груди.
   - Прочти, - кивнул головой он Исмаилу.
   Вельможа спешился, выдернул нож и приблизил записку к глазам.
   - Условие принято. Оружия много. На каждом клинке -- ваша жизнь,- вслух читал юноша.
   - И это всё?
   - Да, светлейший. Написано кровью, - Исмаил отбросил записку и вытер руки об халат.
   Саган-паша помолчал.
   - Теперь пойдешь ты, - бросил он своему приближенному.
   - И скажешь им следущее.....
  
  
  
  
  
   Сотник Даниил неприязнено смотрел на cтоящего перед ним турецкого сановника.
   - Мы уже дали ответ Саганосу.... или как там его? Похоже, ему требуется подтверждение? - хмуро спросил он.
   - Не торопись, о отважный, - Исмаил говорил на хорошем греческом языке.
   - Мой господин умеет ценить мужество, даже если это мужество врага. Он счел нужным изменить свое первоначальное предложение. Но перед тем, как огласить новое, дозвольте мне сказать вам несколько слов от себя.
   Он облизал пересохшие губы и повел глазами по сторонам. Вокруг стояли воины в изрубленных и окровавленных латах. Многие из них были ранены, но и те, кто еле держался на ногах, не выпускали из рук оружие.
   Исмаил повысил голос, зная, что его слушают все, даже наблюдатели у бойниц, зорко следящие за каждым движением врага у подножия башни.
   - Оглянитесь вокруг, христиане! Вы увидете то, что очевидно уже всем. Город взят армией султана, корабли ваших единоверцев во всю мочь спешат в свои дальние страны. Войска ваши разбиты, император взят в плен и скоро будет казнен. Ответьте мне, храбрецы, кого вы собираетесь защищать? Во имя чего бросаться вам в объятия смерти? Войско султана несметно и вы продержитесь не более нескольких часов, пока все три башни не обложат бочками с порохом и не взорвут вместе с запершимися в них людьми.
   - Ты что это, нечестивый, пугать нас вздумал? - взревел один из моряков и с поднятыми кулаками бросился на турка.
   Даниил тычком возвратил его на место.
   - Говори короче, - потребовал он.
   - Светлейший паша предлагает вам вернуться на свои корабли и с почетом уплыть к берегам своей страны. Препятствий вам чиниться не будет. Вы можете забрать с собой всех раненых и оружие.
   Он говорил страстно, пытаясь пробить глухую стену недоверия.
   - Никто из подданых султана не посмеет преградить вам дорогу. Да и зачем? Поверьте, мы тоже устали от крови.
   - Это вы-то? Устали от крови? Ну ты шутник ...! - боец с перевязанной головой вознамерился метнуть в турка топор, но был остановлен рукой товарища.
   Сотник колебался. Условия были настолько почетны, что невольно вызыва-ли подозрения.
   - Вам также дозволяется свободно сноситься со своими земляками в двух соседних башнях и даже дается время для раздумий...., - продолжал Исмаил.
   - Не верьте ему, это обман ! - закричал кто-то. - Мусульмане готовят ловушку ! - Император взят в плен? Где свидетели? - Лжет, вражья душа! - Придержите языки ! - рявкнул Даниил.
   - Жив император или нет, подмоги нам не видать, усвойте это прочно. Идти на соединение с другими отрядами? Нас слишком мало, чтобы пробивать себе оружием дорогу. Да и в какую сторону податься, кто может ответить?
   Он обвел взглядом притихших солдат, затем вновь повернулся к османскому сановнику.
   - Как мы можем знать, сдержит ли твой хозян слово?
   Исмаил утёр платком мокрый от пота лоб.
   - Саган-паша предусмотрел всё. Он дает вам в заложники своего племянника.
   Он на мгновение запнулся.
   - И меня, сына синопского воеводы. Это должно убедить самых недоверчивых из вас. Впрочем, выбор у вас невелик. Решайте сами.
   Обсуждение условий, выдвинутых Саган-пашой было жарким, но непродолжительным. Сомневающихся или упрямцев сломили быстро - выбор был и впрямь невелик. Умирать же без цели и без смысла не желал никто.
   Через некоторое время, все критяне, выстроившись в боевой порядок, с оружием в руках, неся на самодельных носилках раненых, молча покидали захваченный город. Оцепленные по бокам рядами азапов, они направлялись к пристани, к своим кораблям, стоящим на якорях у причала.
   Лишь когда все воины поднялись на борта галер и последняя шлюпка была готова отчалить от берега, Даниил дал знак отпустить обоих заложников. Лодка, гребцы на которой не жалели сил, поспешила к одной из галер. Выбрав якоря, моряки налегли на весла и два небольших судна медленно поплыли прочь от гибнущего города.
  
  
  
  
   Приплясывая и испуская гортанные выкрики, Ангел быстро пробирался по захваченным неприятелям улицам Константинополя.
   Штурм укреплений не в первый раз заставал лазутчика за пределами укреплений, но прорыв врага в город оказался для него, как и для многих многих прочих, полной неожиданностью. Кляня себя за оплошность, он влился в толпу анатолийцев и вместе с ними проник через разбитые ворота.
   Он спешил, почти бежал по знакомым кварталам, не замечая разгула опьяненной победой солдатни. Что ему до неравных стычек горожан с захватчиками, до начавшихся повальных грабежей? Когда в доме пожар, спасают самое ценное. Его цель - старинный особняк на тихой неприметной улочке. Даже смертельно раненный, с переломанными ногами и истекающий кровью, он полз бы к старцу, затмившему в его глазах и в сердце всех созданных когда-либо человечеством богов.
   Ангел знал, что Феофан никогда не покинет Города, частью которого он стал, с которым слился и плотью и душой. И потому он упрямо прокладывал себе путь сквозь возбужденные толпы грабителей, чтобы в последний раз припасть к ногам старика, ощутить у себя на лбу почти невесомую от множества прожитых лет руку божества. К чему ненужные слова? Смерть прекрасна, если она - смерть верного пса, до последнего вздоха своим телом защищающего хозяина.
   Трескучее, злое пламя пожаров выбивалось из почерневших проемов дверей и окон, лизало кроны деревьев, поднималось выше черепичных крыш. Удушливо-едкий дым клубами полз вдоль улиц, разъедая глаза и обжигая при дыхании грудь. Вымазанные в грязи и копоти чужеземцы ползали среди груд выброшенного из домов имущества горожан, щупая и проверяя вещи на прочность. Иногда, не поделив между собой что-либо, они рвали добычу из чужих рук, ссорились, дрались, клубками катались по земле, вопя и осыпая друг друга ударами.
   Ангел досадливо поморщился:прямо перед ним, у крыльца двухэтажного особняка возник и закрутился небольшой людской водоворот. Не останавливаясь, он проскочил мимо оживленно гомонящей толпы, но после трех десятков шагов какое-то непонятное чувство заставило его остановиться и повернуть назад.
   Кольцо полуголых тел на мгновение раздалось и он увидел, как двое сипахов под дружный гогот своих соплеменников, старались распластать на мостовой рвущуюся из их рук женщину. Она билась на камнях подобно рыбе, выброшенной из воды, жалобно кричала и захлебывалась от рыданий. Светлые, почти золотистые волосы скрывали ее лицо и плечи, сквозь разорванную ткань одежды молочно белела обнаженная грудь. Рослый плешивый турок выкручивал ей руки, в то время как приземистый сипах, спустив шаровары, уже стоял на коленях, раздвигая женщине ноги в стороны.
   Ангел вздрогнул так, что едва устоял на ногах; по телу волнами, одна за другой, побежали сильные судороги. Лоб мгновенно покрылся испариной, сердце сжалось, как бы стиснутое стальной шипастой перчаткой.
  
  ......обезумевшая женщина.....зверинный лающий хохот..... полузадушенные стоны.....и пронзительный детский крик: "Ма-ама-а-а....!"......
   Неведомая сила швырнула его вперед. Гигантскими скачками он мчался сквозь время, сквозь годы, назад, в свое прошлое и только смерть, мгновенная смерть могла остановить его бег. Он бежал, наливаясь холодной яростью и страхом не успеть; лишь ветер свистел в ушах и трепал полы его дранных лохмотьев.
   Прыжок - и живым снарядом пробив толпу, Ангел с размаху упал на плечи стоящему на коленях сипаху. Стальное жало, сверкнув напоследок полированными гранями, с тихим хрустом погрузилось в выбритый затылок. Плешивый, ошеломленно наблюдавший смерть товарища, резво вскочил на ноги, но - взмах руки - и крик застрял в его глотке вместе с лезвием кинжала.
   В следующее мгновение Ангел в куски был изрублен озверелой толпой. Вместе с ним погибла и неизвестная ему женщина, в недобрый час напомнившая ему мать.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XLIX
  
  
  
  
  
   С незапамятных времен стены храмов являлись для людей Убежищем. Эти желанные островки среди морей житейских невзгод служили символами Веры, Надежды и Любви, источниками мудрости, вдохновения и Высшей справедливости. Они манили свободой от мирских волнений, святостью, таинством обрядов, покоем души перед Богом. Они укрывали от разгула природных стихий, людских страстей, жестокости правителей. Подобно губке впитывали они в себя страдание, усталость духа, печаль и разочарование и отдавали обратно в виде утешения, доброты и умиротворения перед Вечностью.
   Внутри святых стен кончалось человеческое правосудие: перед Богом равны и царь и пастух. Даже преступники, изгои общества, приговоренные к казни, находили в стенах храма спасение. Там они были освящены и недоступны для людских законов, но лишь до тех пор, пока не покидали своего укрытия.
   Излишне говорить, что кровопролитие в храме Единного Бога считалось тягчайшим грехом, даже пронос оружия вовнутрь святых стен был кощунственен и недопустим.
   И нет ничего удивительного в том, что в день падения Константинополя тысячи и тысячи людей со всех окраин города устремились к своей наиглавнейшей святыне, к храму Премудрости Божией, четырехгранным каменным холмом возносящего в небеса свой огромный, осенённый крестом золотой купол.
   Чуть ли не впервые за всю историю своего почти тысячелетнего существования, храм оказался мал для великого множества горожан, сбежавшихся под защиту его стен. Огромные ворота с гулом затворились, отрезав на время молящихся от ужасов, творящихся снаружи. Но беда, подобно подобно лесному пожару ползущая по городу, вскоре застучала в двери и, увы, отнюдь не в фигуральном смысле.
   Вытянувшись в напряженном ожидании, люди стояли почти вплотную друг к друга, пугливо вздрагивая при каждом ударе тарана. На хорах, где было чуть просторнее, многие стояли на коленях, с надежой и верой обращая взгляды к алтарю.
   Тёмные, аскетически изнуренные, преисполненные неземной одухотворенностью лики святых с настенных росписей смотрели на людей огромными, полными скорби глазами. Застывшие фигуры апостолов склонялись перед грозным величием Христа - Вседержителя, восседающего на троне небесном, с безмолвной мольбой тянули к нему руки. Образ Богоматери с младенцем на руках излучал страдание и муку, налёт обреченности застыл на прекрасном и утонченном ее лице.
   Мерно, подобно поступи Рока, грохотали ворота под натиском тарана. При каждом ударе массивные и прочные, обитые медью створы стонали как живые, скрипели, трещали, но не поддавались.
   Тихо, подобно шелесту листьев на ветру, разносился по храму шепот молитв.
   - Господи, спаси и помилуй....!
   - Великий Боже, даруй нам избавление.....
   - Прости нас, Всевышний ! Прости и не гневись....
   - Яви свою милость, Отче наш ! Отрази врага от стен обители, не дай сверши-ться неправедному делу .....!
   - Спаси наши семьи, детей наших ! Не дай погибнуть им смертью лютой....
   Ворота затрещали громче; чувствовалось, что прочность запоров на исходе. Несколько мальчиков-служек срывающимися от страха голосами вразнобой, надрывно и тонко, затянули торжественных гимн литургии. Но их не слушал и не слышал никто. Под мощными ударами ворота грохотали так, что, казалось, сотрясаются сами стены древнего храма, от верхушки купола до самого основания.
   - Трубы архангелов возвещают о Судном дне ! - вопил на хорах какой-то безумец и рискуя свалиться вниз, далеко вытягивал руку в сторону ворот.
   - Молитесь, братья во Христе, молитесь и кайтесь! Благими помыслами искупайте грехи ваши !
   Ворота треснули и стали растворяться.
   - Всемилостливейший Боже....!....!
   Толпа орущих от вожделения чужеземцев ворвалась в храм. Немногочисленные защитники, с оружием в руках пытавшиеся преградить им путь, были истреблены в одно мгновение. Спресованная людская масса заволновалась и раздалась в стороны. Началось чудовищное столпотворение. Как-будто ожили и волплотились в явь порожденные долгим постом и самоистязанием отшельников отвратительные видения загробных мук грешников.
   Гигантские люстры раскачивались, как маятники, поливаля растопленным воском копошащееся под ними месиво из человеческих тел, освещали подрагивающим сиянием свечных огоньков картину чудовищного избиения. Воистину могло показаться, что все дьяволы преисподни вырвались на свободу, чтобы возвестить своим криком всему миру о начавшемся светопредставлении.
   Завоеватели набрасывались на людей, как волки на овец; повисали на них, хватали, рвали, тянули в свою сторону. Множество несчастных было раздавлено или задохнулось в свалке. Некоторые, с изломанными суставами и продавленной грудной клеткой, умирали стоя и еще долго колыхались в обезумевшей массе, мотая из стороны в сторону поникшей головой и поводя вокруг потухшим взором. Сбитые с ног цеплялись за одежду соседа, валили друг друга на пол, топтали лежащих внизу. Выброшенные с хоров падали, нелепо размахивая руками, прямо в толпу ; живые ползали по мертвым, мертвые погребали под собой живых.
   Люди стонали, плакали, рыдали. Матери закрывали своим телом детей, мужья рвали из чужих цепких рук своих жен. Рассвирипев от криков и сопротивления, захватчики в ущерб себе замахали саблями.
   Дикий животный рев повис под высокими сводами храма. Вид крови еще более возбуждал остервеневшую от собственной жестокости солдатню и наскоро растерев немеющие от усталости руки, они начинали вновь рубить безоружную массу горожан, вымещая на них всю злость от неудач двухмесячной осады.
   Уже не ручейки, а целые потоки крови вытекали из разломанных ворот храма и журча на ступенях, разбегались вдоль булыжных мостовых.
   Некий полоумный дервиш поскользнулся в луже крови, упал и поводя мутным взглядом по сторонам, полоскал в ней руки, смеясь как дитя и вознося хвалу Небесам.
  
  
  
  
  
  
   Подобно всему живому, город умирал в мучениях.
   Как проказа, пожирающая гнилью плоть человека, пожары двигались к востоку, вслед за ордами завоевателей.
   Бережно сохраняемые сокровища тысячелетней культуры разграб-лялись вмиг, под хохот и радостные крики чужеземцев. И если бы только разграблялись! Многое уничтожалось просто так, по прихоти, из-за тщеславия или жажды разрушения, зачастую и из-за желания похвалиться удалью перед собратом по оружию.
   Бесценные шедевры дробились на куски, сминались в безобразные лепешки и комки металла, чтобы быть затем припрятанными в узлы и мешки и немного погодя оказаться в цепких руках скупщиков награбленного.
   Хмельной разгул бушевал на улицах, как вода в половодье. Одни, кряхтя от натуги, волокли в своих торбах покореженные, сплющенные (чтобы не занимали много места) священные сосуды и дароносицы, обломки крестов, скрученные в тугие жгуты дорогие ткани, одежды, покрывала. Другие - усердно выламывали из дверей золоченные и серебрянные ручки, петли, резные наличники; выбивали из окон цветные витражи и принимая их за драгоценные камни, бережно опускали осколки стекла в свои бездонные мешки. Приметив на их взгляд нечто более ценное, мародеры без сожаления опорожняли битком набитые сумы и тут же вновь принимались заполнять их свежей добычей.
   Не менее прочего захватчиков привлекал и "живой товар". Набрасываясь на отчаявшихся в спасении горожан, они, невзирая на сопротивление, выискивали для себя наиболее красивых женщин и детей, оттаскивали их в сторону, валили с ног и связав попарно (спиной к спине, чтобы не могли убежать), вновь бросались за следующей жертвой. Так служанка оказывалась скрученной веревками с госпожой, номарх с конюхом, архимандрит с привратником, юноши с девицами.
   Часто между грабителями разгорались стычки из-за добычи: из-за рабов, собак, лошадей или прочих ценностей. Сильный и более злой отбирал у слабого его поживу и тот, наскоро утерев разбитое в драке лицо, вновь пускался на поиски чего-либо подходящего.
   Другие развлекались как могли. Группа янычар, окружив монастырь Белых Сестер, с гоготом ринулась на штурм двухсаженной глиняной ограды. Стены святой обители оказались в значительной мере безвреднее стен Константинополя: первый же приступ без потерь увенчался успехом. Напрасно женщины, посвятившие свои жизни Богу, пытались укрыться за дверьми тесных келий. Еще недавно безопасные, охраняемые святостью жилиц убежища перестали быть таковыми. Охотничий инстинкт безошибочно направлял чужеземцев: очень скоро почти все монахини насильно, за волосы, были извлечены из келий, погребов и чуланов и выставлены на обозрение. Затем янычары, сбив пленниц в толпу, принялись поочередно срывать с них одеяния : надо было отобрать среди несчастных тех, кто был годен к продаже - еще достаточно молодых и пригожих, способных к тяжелой грязной работе и деторождению. А для бесполезных, дряхлых старух не жаль и доброго удара клинка.
   Икона Пречистой Богоматери, чей потемневший от времени лик был умело оттенен золотым и серебрянным окладом и украшен россыпью драгоценных каменьев, заворожил взгляды трех янычар. Они одновременно подбежали к алтарю, вцепились в края иконы и осыпая друг друга руганью и пинками, принялись рвать и тянуть ее каждый на себя. Убедившись в бесплодности такого рода дележки, они похватались за сабли, горя желанием разрешить спор одним из древнейших способов. От неугодного Аллаху кровопролития гвардейцев султана спас их собственный десятник, который ударами топора ловко разрубил сокровище на четыре равные части и предложил каждому жребием избрать себе долю. Ворча, как рассерженные медведи, янычары все-таки подчинились старшему по званию и получив по куску оклада, вновь разбрелись по сторонам, бросая вокруг хищные взгляды.
   Но не везде тяга к грабежам удовлетворялась столь же просто и легко. В приморских кварталах Константинополя, куда отступила основная часть защитников, до самого вечера не утихала яростная сеча.
   Запершись в домах, горожане отражали каждую попытку неприятеля прорваться вовнутрь. Чтобы выкурить врага из их убежищ, турки замыкали кольцо вокруг зданий, затем поджигали их, предоставляя огню творить свое страшное дело. Сами же подкарауливали с саблями наголо спасающихся от пламени и дыма жителей возле дверей и окон домов. Там, где теснота строений позволяла это, они перекидывали доски и бревна с одной крыши на другую и перебегая по этим шатким мосткам на соседний дом, с криками набрасывались на христиан.
   На улицах, на крышах и внутри зданий кипела свирепая резня. Пощады не ждал и не просил никто. Бойцы обеих сторон гибли бесчетно в рукопашных схватках. Упавшие или сброшенные с крыш валялись на земле мешками из плоти и переломанных костей; тела многих еще дергались в агонии. Те из несчастных, кто еще силился подняться на ноги, вскоре затихали, насмерть затоптанные людьми или копытами лошадей.
   Пламя пожаров перекидывалось с дома на дом, в треске и гудении огня тонули крики заживо сгораемых людей. Для того, чтобы преградить путь врагу и огню, или же наоборот, чтобы расширить проходы, сражающиеся, навалившись разом, обрушивали стены зданий. На улицы из домов, вместе с обломками и нехитрым скарбом, вываливались старики, женщины и дети, надеявшиеся найти в родных стенах спасение от смерти.
   Чудовищный грохот гибнущих строений оглушал не менее пушечных залпов, густые пылевые облака мешались с дымными, из пламени, как из-под точильного круга вырывались снопы раскаленных искр и светящимся хороводом уносились высоко в небо.
   Человеческие тела словно мусор наполняли ямы и сточные канавы; из-под груд обломков виднелись останки людей, погребенных под камнями и кусками балок. Раненые, покалеченные и обожженные ползали в пыли, кричали надсадными голосами, пытались укрыться, спрятаться среди мертвых тел и развалин. Те, кто был еще в состоянии сражаться, беспорядочно бегали вдоль улиц, сзывая своих, сбивались группы и отряды и вновь нападали на врага.
   Сумерки над городом, застланном плотной пеленой копоти и дыма, сгущались быстро. С наступлением темноты бои понемногу утихали. Из разломанных крепостных ворот потянулись обратно в город длинные вереницы султанских солдат. Они шли медленно, отягощенные всевозможным награбленным добром; добыча для многих была поистине сказочной. Сразу же за городскими воротами, рядом с еще неостывшими телами своих погибших единоверцев, захватчиками было устроено торжище, на котором продавалось, покупалось, выменивалось или отдавалось за бесценок то, что было добыто в тот день ценой немалого количества пролитой крови. Кто не мог на своих плечах унести тяжелые тюки и мешки, тут же, не сходя с места, приобретали себе невольников, лошадей или ослов для переправки груза. Другие, обливаясь потом под тяжестью напяленных на себя в несколько слоев мирских одежд или церковных облачений, громко выкрикивали цену, держа напоказ на вытянутых руках отобранное у горожан имущество. Третьи, преисполненные внезапно обретенной важностью, волокли за собой мимо импровизированных торговых рядов вереницы невольников с веревками на шеях и привязанных к поясам скулящих, рвущихся с поводков охотничьих псов. Кое-где спешно резали баранов, умело разделывали туши на куски и разводя из обломков копий костры, готовились жарить мясо на угольях.
   Некоторые воины, уединившись по одному или парами, постреливая по сторонам осторожными взглядами, извлекали из переметных сум вместительные фляги, доверху заполненные похищенными церковным вином для причастий и торопливо праздновали победу, утирая рукавами влажно блестящие рты.
   Несмотря на поздний час, позабыв об отдыхе после кровопролит-нейшего боя, недавние победители продолжали спорить между собой, ругаться, орать до хрипоты и в упоении меновой торговли выхватывать друг у друга из рук едва различимые при свете факелов предметы обихода горожан.
   С приходом ночи разрозненные отряды защитников объединились и попытались отбить частично опустевший город. Вопреки их малому числу, попытка могла оказаться успешной, если бы во главе христиан встал опытный командир, способный в кратчайший срок составить и воплотить в жизнь правильный план атаки. Но такого человека не нашлось - все мало-мальски сведущие военачальники были повыбиты в ходе уличных боев.
   Тогда горожане предприняли неслыханный до тех пор по дерзости шаг: скрытно приблизившись к городским воротам, они перебили стоящую на часах стражу и вышли за пределы Константинополя. Нескольким слитым воедино отрядам, обремененным женщинами, стариками и детьми, удалось, ощетинившись копьями, пересечь весь турецкий лагерь и уйти почти беспрепятственно. Хотя прорыв горожан видели многие, никто не пытался им помешать или снарядить погоню: воины султана, пресыщен-ные добычей, не собирались ценой своей жизни преграждать путь готовым на смерть ради спасения христианам.
   Уходя скорым шагом на запад, горожане то и дело оборачивались, со стонами и плачем протягивали руки в сторону Константинополя. Зарево от пожаров подобно мученическому венцу озаряло покинутый, гибнущий город.
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА L
  
  
  
  
   Лишь утром второго дня султан, в окружении своих сатрапов, въехал в Константинополь. Медленно и величаво, как подобает избраннику Аллаха, он проезжал мимо разграбленных и обгоревших, частично порушенных, с темными глазницами выбитых окон, но все еще удивительно красивых и гармоничных строений древнего горда.
   Главный проспект Константинополя, Меса, вымощенный почти до блеска отполированным пешеходами камнем, вел вдоль голубого сияния Золотого Рога к восточной оконечности города, спускающейся прямо к морю своими теперь уже бесполезными стенами и башнями укреплений.
   Не менее двух сотен рабов поспешали впереди пышной кавалькады, очищая путь следования султана от завалов из камней, ломаного дерева и непогребенных тел убитых. Где было возможно, они тушили пожары, продолжающие уничтожать постройки, с вечера прошлого дня перешедшие в собственность казны. Двойное кольцо янычар опоясывало торжествен-ный кортеж, отгоняло прочь от взглядов пашей шайки бесчинствующих мародеров.
   Порывы ветры со стороны доносили шум и крики, едкую вонь горелого тряпья и древесины: с наступлением утра солдаты вновь принялись за грабежи, стараясь наверстать упущенное ночью. На их долю в этот день пришлось немало добра, хотя основные ценности были похищены еще вчера - даже разграбленный, во многих местах разрушенный и сожженный город продолжал поражать иноземцев своей роскошью и богатствами.
   Султан со своей свитой неторопливо проезжал мимо опустевшего храма Святых Апостолов, кресты на куполах которого густо облепило крикливое воронье. По левую руку остался монастырь Пантократора, чьи стены были обвалены во многих местах, а вокруг во множестве лежали истерзанные, втоптанные в землю людские тела в черных монашеских одеяниях. Подковообразная, частично стертая временем громада Ипподрома надолго привлекла внимание пашей. Восхищенно прищелкивая языками, они рассматривали этот переживший века отго-лосок эллинизма и горячо обсуждали возможность проведения в древнем ристалище конных состязаний.
   Мехмед, еле сдерживая нетерпение, рвался вперед. Более всего его манил храм Святой Софии, о котором он был немало наслышан. Даже издалека был виден этот рукотворный холм из светлого камня, увенчанный полусферой, горячим золотом блестящей на солнце. Стараясь не сбиться на быструю рысь, Мехмед возбужденно сжимал коленями бока жеребца, пока конь беспокойно не за-храпел и не начал вскидываться на дыбы. Еще один поворот - и оборгнув стены Ипподрома, они оказались на площади перед церковью. Вид колоссального строения был в диковину для всех и даже разговорчивая османская знать на некоторое время попритихла. Храм подавлял своим величием, высился над окружающей местностью и постройками, вызывая своими размерами в в людях не-вольное благоговение и чувство собственной ничтожности.
   Мехмед жестом подозвал к себе переводчика.
   - Кто и когда создал это чудо?
   - Храм был выстроен византийским царем Юстинианом девять веков назад. Он является главной святыней греков.....
   - Теперь он мой! - отрезал султан.
   Тронув коня плетью, он вплотную подъехал к ступеням. Взгляд его упал на полуголого аккынджи, усердно дробящего булавой на куски резной барельеф ограждения. Услышав цокот копыт за спиной, воин оставил свое занятие и повернул к султану вымазанное в копоти лицо.
   - Зачем ты это делаешь, раб? - задыхаясь от ярости, спросил Мехмед.
   - Веры ради, господин! - радостно вскричал аккынджи и расплылся в довольной улыбке.
   Солнечный блик сверкнул и погас на блестящем клинке. Голова, глухо постукивая, запрыгала по ступеням; обезглавленной туловище рухнуло и забилось в судорогах.
   - Я дал вам всё: и пленников, и сокровища! - в бешенстве кричал Мехмед, потрясая окровавленным клинком. - Неужели вам этого мало? Хочется еще? Запомните, если дорожите своими головами: здания города принадлежат мне и только мне! Пусть глашатаи вновь разнесут это до ушей каждого дикаря. Любой, посягнувший на них будет обвинен в умышленной порче имущества султа-на !
   Дернув коня под уздцы, он направился к храму, дорогу к которому уже успели очистить от трупов. Миновав разбитые, бессильно повисшие в петлях ворота, он въехал вовнутрь строения и быстро осмотрелся. В груди захолонуло от подступившего восторга.
   Колоссальные своды уносились ввысь, подобно окаменелым звукам церковного хорала и оттуда, с немыслимой высоты, на толстых цепях свисали светильники, поражающие глаз своей затейливой формой и узорами. Бесчисленные фрески и мозаики на стенах светились яркими красками; могучие колонны врастали в землю подобно вековым дубам, неся на себе невообразимую тяжесть купола. Из множества окон струился солнечный свет и из-за встречных лучистых потоков казалось, что огромная полусфера парит в воздухе без опор, удерживаемая лишь незримо царящей в храме сверхестественной силой.
   - Велик должно быть бог христиан! - довольно внятно вымолвил кто-то.
   - Велик Аллах, который предал нам в руки капище лживого бога, - не оборачиваясь, возразил Мехмед.
   Лошадь под ним пятилась и храпела, испуганно кося взглядом на лежащие вокруг мертвые тела. Одинокая ласточка металась под сводами и эхо ее крика, многократно отраженное стенами, звучало как скорбный плач по невинно загубленным людям.
   Мехмед поворотил коня и выехал из храма.
   - Убрать мертвецов, вымыть полы, починить и запереть ворота, - жестко и властно заговорил он.- Выставить подле них круглосуточную стражу. Ни одна человеческая нечисть не должна проникнуть в эти стены без моего ведома.
   Он помолчал и с улыбкой на лице добавил:
   - Я сотворю из этого храма величайшую мечеть для всех мусульман мира! И да поможет мне в этом Аллах!
   - Аллах велик ! - закивали головами придворные.
   Сквозь толпу к нему пробился Саган-паша.
   - Мой повелитель, я выполнил твой приказ! Мои люди разыскали царя Константина !
  
  
  
  
  
   Мехмед долго стоял перед телом последнего из василевсов.
   Константин полусидел, полулежал на груде сраженных им воинов; остекленевшие, широко раскрытые глаза с немым вопросом были устремлены в небо. Правая рука по-прежнему крепко сжимала рукоять меча, левая - была уперта в землю, как если бы мертвый император еще силился подняться на ноги. Когда-то по-мужски красивое лицо обезобразилось от скользящего удара сабли; на скуле, сквозь бурую маску запекшейся крови, сахарно блестел кончик раздробленной кости.
   Мстительное чувство, как и облегчение при виде мертвого и более не опасного врага улетучилось быстро. Мехмед стиснул зубы и отвернул взгляд в сторону. Над кем ему торжествовать? Над этим неподвижным, изуродованным телом, пустой оболочкой некогда непримиримого врага? Разочарование больно кольнуло его. Мехмед вдруг отчетливо понял, что противник перехитрил его, ускользнул от расплаты, не дал победителю в полной мере насладиться триумфом. Он не дрогнул, не согнулся и не отступил перед силой. Грудью встретил неприятеля и до последнего вздоха защищал свой народ, свое государство. Смерть, достойная восхищения и зависти, способствующая возникновению преданий и легенд.
   Мехмед еще раз взглянул на распростертое тело и еле сдерживая досаду, крикнул:
   - Я не вижу царских регалий! С чего вы взяли, дурачьё, что этот мертвец - император?
   - Его сапоги, повелитель!- подал голос Саган-паша.- Горожане, которых я самолично во множестве допрашивал, в один голос утверждали, что обувь пурпурного цвета с вышитыми на ней золотыми орлами мог носить только византийский царь и никто более.
   Мехмед раздражался все сильнее. Он готов был завопить во весь голос, что их пытаются обмануть, что настоящий император бежит сейчас без оглядки на первом же попавшемся корабле, а этот человек - простой солдат, которому для отвода глаз приказали натянуть царские сапоги. Но он смолчал. Не в его интересах было творить невыгодную для себя и опасную в дальнейшем легенду.
   Мехмед ограничился тем, что насмешливо бросил:
   - Странно, что мои доблестные и очень жадные до добычи воины не польстились на эти сапоги.
   На лицах сановников засветились подобострастные ухмылки.
   - Что прикажешь делать с телом убитого, повелитель? - Саган-паша чувствовал себя героем дня.
   Мехмед попытался было придать своему лицу суровое выражение, но усталость и безразличие одержали верх.
   - Отрубите голову, насадите на шест и пронесите по всем главным улицам в надзирание остальным, - хмуро бросил он и отвернулся в сторону.
   Но не успел его конь сделать и несколько шагов, как султан резко натянул поводья и оглянулся. К телу императора уже приближался широкоплечий янычар-онбаши, растягивая губы в ухмылке. Вот он подошел вплотную, расставил ноги, наотмашь замахнулся ятаганом.....
   - Останови свою руку, ничтожный! - со сверхъестественной силой загремел чей-то голос.
   Окружающие вздрогнули от неожиданности и попятились; онбаши испуганно подпрыгнул и выронил оружие. И потому, как все взгляды устремились на Мехмеда, султан понял, что эти слова сорвались с его языка.
   "Это не я! нет, не я..... Сам Аллах вещает моими устами!"- с суеверным ужасом подумал он и пересилив себя, стараясь сдержать дрожь в голосе, отрывисто заговорил:
   - Я передумал. Зовите сюда греческих священников. Пусть подберут тело и похоронят его по своим обрядам.
   Резко вытянув коня плетью, он помчался прочь от этого места.
  
  
  
  
  
  
   Мегадука был схвачен почти у самых дверей своего дома. К тому времени из десятка воинов, вместе с ним пробивавшихся в город, осталось только трое - прочие затерялись в объятой паникой толпе. Но эти трое были верны до конца: когда им путь преградили турецкие пехотинцы, они не обратились в бегство и отчаянно защищались до тех пор, пока все не полегли у ног мегадуки.
   - Сдавайся, гяур! - завопил рыжебородый онбаши, замахиваясь саблей.
   Нотар поколебался, оглянулся по сторонам, безнадежно пожал плечами и бросил меч на землю. К нему тут же подскочили, заломили руки за спину и принялись срывать с димарха плащ с вышитым на материи родовым гербом и пурпурной каймой по краям - знак высокого положения его владельца.
   - Аллах милостлив к нам ! - самодовольно заявил онбаши, примеряя на себя похищенный плащ. - Нам в руки попался какой-то знатный гяурский бей! Ведите его к остальным и не спускайте глаз. За этого старика султан отвалит нам много золотых монет.
   Остаток вечера и всю последующую ночь Нотар провел на охапке соломы в душном и тесном, пропитанном испарениями человеческих тел подземелье. Угольный подвал, превращенный в темницу, был до отказа забит пленными горожанами; среди них было немало раненых и умирающих.
   До самого утра мегадука не мог сомкнуть глаз. Не стоны, не жалобы и не причитания, не надрывно-захлебывающийся детский плач мешали ему хоть на мгновение забыться сном. Потрясение едва не лишило его рассудка. Сильнейшее возбуждение то охватывало его, то сменялось апатией; он беспрерывно бормотал себе что-то под нос, время от времени вскакивал с места, сжимал голову руками и вновь затем опускался на свое убогое ложе. Он не понимал, не мог придти в себя от горестного изумления: как быстро изменилась жизнь, в какой непостижимо краткий миг безвозвратно схлынуло в прошлое всё то, что еще не так давно являло собой весь смысл его существования !
   Еще вчера влиятельный сановник, один из богатейших людей Империи, ведущий свое происхождение от знатного и древнего аристократического рода, сегодня он оказался низведен до уровня простой скотины, раба, вместе со всеми прочими ждущего своей продажи. В отличие от многих, Нотар не тешил себя пустыми иллюзиями. В глазах всего мира и, прежде всего в своих собственных, он - никто, мертвец, забытое имя на могильном камне. И если с этим еще можно было смириться, то мысли о семье приводили его на грань исступления. Беспомощная жена, сраженная давним и неизлечимым недугом, малолетний сын, его плоть и кровь, что станется с ними? Почему все напасти выпадают на долю беззащитных? Как может быть так несправедлив Господь?
   Ведь он, Нотар, изо дня в день остерегал, предупреждал, втолковывал и без того всем очевидные вещи. Ему, как и другим, не чужды человеческие чувства, он может понять и принять идею самопожерт-вования. Но ставить на карту жизни своих близких? Можно ли назвать героем человека, грудью пытающегося остановить полет пушечного ядра? Опьяненные собственной удалью византийцы, презрев благоразумие, вознамерились воспрепятствовать Року и полегли все разом, в один день, стертые с пылью веков его неотвратимой властью.
   Он же, Лука Нотар, сорвал себе голос, втолковывая истину глухим и беспечным. Но те отмахивались от него, как от унылой и назойливой Кассандры, смеялись над ним и чуть ли не в глаза называли предателем. За что же ему при жизни терпеть адские муки? В чём провинился он перед Богом?
   Зябко ёжась от сырости каменных стен, мегадука бормотал молитвы в перемежку с проклятиями.
   На следующий день, с наступлением утра, послышался тягучий скрип отворяемой двери. Узники ожили, зашевелились и подались в стороны, дети испуганно заплакали и стали искать спасения на груди матерей. Двое турецких солдат во главе с десятником, шаря по лицам взглядами и пинками отшвыривая в сторону тех, кто не успевал уступить дорогу, приблизились к углу, где сидел мегадука.
   - Этот?- спросил у онбаши круглолицый сипах и получив утвердительный кивок, схватил Нотара за ворот кафтана.
   - Пошли, гяур. Предстанешь перед султаном, - он сопроводил свои слова увесистым пинком.
   В душе мегадуки пробудилось чувство оскорбленного достоинства. Волочимый за шиворот, он попытался воспротивиться и даже пару раз лягнул сипаха в ногу. В ответ посыпался град оплеух.
   - Или ты пойдешь сам, или я привяжу тебя к хвосту своей кобылицы! - орал онбаши, с силой дергая старика за седую бороду.
   - Я - ромейский димарх, - с натугой выговорил Лука: перекрученный ворот мешал ему произносить слова.
   - Вас покарают за такое обращение со мной !
   Это заявление развеселило турок. В знак презрения к словам гяура несколько смачных плевков угодило в лицо Нотара. Затем ему вывернули руки и поволокли вперед, время от времени поторапливая крепкими пинками и тычками в спину.
   Нотар безвольно перебирал ногами, в голове гудело от ударов, из разбитой губы тоненькой струйкой сочилась кровь. Его отрешенный взгляд безучастно скользил по дымящимся развалинам зданий, по неприбранным трупам людей и животных, в изобилии устилающим улица города. Его мучители таскали пленника из стороны в сторону, останавливались, бранились, о чем-то спрашивали на своем наречии других солдат, запальчиво спорили между собой и вновь бросались на поиски султана.
   Через полуопущенные веки Нотар смотрел на знакомые сызмальства улицы и площади Константинополя и не узнавал их. Чужие люди, чужой говор заполонили всё вокруг, остальное было скрыто удушливым и едким, серо-черным ядовитым туманом. Из глаз старика медленно текли слезы, потемневшая от гари седая борода слабо раздувалась ветром. Порывы горячего воздуха с пожарищ опаляли дыхание, грудь сводило в мучительном кашле.
   Лишь когда его конвоиры остановились и швырнув его лицом в землю, сами рядом опустились на колени, Нотар понял, что его блуждание по кругам ада на время приостановилось. С трудом подняв голову от земли, он увидел прямо перед собой, в двадцати шагах, восседающего на белом жеребце султана. От плотного кольца свиты оторвался всадник и подскакав почти вплотную, резко осадил коня.
   - Зачем вы приволокли сюда эту падаль? - мегадука с трудом улавливал смысл слов малознакомого языка.
   - Помилуй, господин! - в ответ завопил онбаши. - Этот неверный сказал нам, что он военачальник знатного рода.
   - Знатного рода?- презрительно переспросил всадник.- Этого не скажешь по его виду.
   Затем, слегка поколебавшись, разрешающе махнул рукой.
   - Ладно, тащите его к повелителю. Но если он обманул вас, вам не сдобровать!
   Несколько мгновений спустя мегадука стоял перед лицом султана.
   - Кто ты такой? - спросил Мехмед через своего толмача.
   - Мегадука Лука Нотар, - димарх утер рукавом разбитую губу. - Командующий императорским флотом.
   - Как, как? - переспросил Мехмед, приставив левую руку к уху. - Командующий? Чем? Ведь империи больше нет, как нет ее армии и флота. Нет и никогда больше не будет!
   Он откинул голову и залился мелким рассыпчатым смехом. Сановники громко вторили ему.
   - Византия сгинула и больше не воскреснет!
   - Ха-ха!
   - Доблестный Саган-паша! Полюбуйся на человека, преемником которого ты стал !
   - От такого, пожалуй, не зазорно будет принять отчет о состоянии перешедшего к султану флота!
   - Ха-ха ! Хи-хи!
   Град насмешек, подобно ушату помоев, обрушился на голову мегадуки. Нотар не дрогнул, он был полон решимости до последнего бороться за свою жизнь.
   - Я прошу великого султана..., - начал он.
   - Если просишь, падай на колени, червь! - вскричал Саган-паша, замахиваясь плетью.
   Былая гордость всколыхнулась в душе димарха. Он откинул голову назад, расправил плечи и был готов уже бросить в лицо глумящимся над ним язычникам и варварам оскорбительные и правдивые слова. Но уже через мгновение порыв угас и он покорно опустился на колени.
   - Я прошу великого султана, - вновь заговорил он, - не за себя, а за свою больную жену и маленьких детей. Они ни в чем не провинились перед ним и по-тому пощады заслуживают больше, чем наказания. Взамен я вручаю великому султану все свои ценности, из поколение в поколение переходящие в нашем роду.
   - Этого мало! - расхохотался зять султана. - Это мы можем взять и сами!
   - Кроме того, хочу сказать, - продолжал Нотар, - что я всегда был вашим сто-ронником, едва ли не каждый день советовал императору сдать Константинополь и неохотно, по принуждению, воевал с вами.
   Хохот и насмешки стихли. Султан тронул плетью коня и подъехал поближе.
   - Ты можешь доказать свои слова?
   - Потребуй расспросить людей, великий султан. Они скажут тебе то же самое.
   - Почему же император не внял твоим советам?
   - Василевс Константин был тверд и неуступчив, как скала. Только смерть могла сломить его.
   - И она не замедлила сделать это, - небрежно кинул Караджа-бей.
   Нотар вздрогнул, с трудом поднялся с колен и отвернулся, чтобы скрыть от врагов свои чувства. Султан молчал, кривя скуластое лицо в гримасе недоверия.
   - Что мешало тебе тайно помогать нам? - наконец спросил он.
   Мегадука сглотнул застрявший в горле ком.
   - Его приближенные зорко следили за мной. Каждый мой шаг подвергался контролю. Один неострожный поступок - и мое тело оказалось бы на дне моря.
   - Значит, только страх помешал тебе предать своего господина? - сурово спросил визирь.
   Нотар в упор взглянул на первого советника. В его глазах зажглись недобрые огоньки. Но Мехмед не дал ему раскрыть рта.
   - Ты готов вручить мне утаённые тобой сокровища? - закричал он. - Так ты, собака, служишь своему государю? Владея богатством, ты не помог ему в дни испытаний, теперь же малодушно предаешь его память. Прочь с глаз моих, ты мне противен! Я не желаю больше видеть тебя.
   Свита султана начала надвигаться на старика, понося его и выкрикивая оскорбления. От ярости и унижения Нотар обезумел.
   - Вот как? Для вас я трусливый и грязный предатель? Да кто вы такие, чтобы судить меня? Возвысившиеся из грязи потомки пастухов! Да-да, пастухов, погонщиков скота! Видит Бог, в душе я не всегда был согласен с василевсом и не раз противоречил ему на словах. Но я служил ему верой и правдой и не было в государстве меча, надежнее моего!
   Его свело в мучительном и долгом приступе кашля.
   - Вот сейчас он говорит правду, - шепнул на ухо султану Саган-паша. - Морские укрепления, бывшие под его началом, сдались последними.
   Взгляд Мехмеда потемнел.
   - Ты же, султан,- одышавшись, заговорил мегадука,- и не подозреваешь, каким количеством предателей ты окружен.
   Султан всем телом подался вперед.
   - Ты что-то знаешь? Почему ты смолк? Говори!
   Нотар мстительно взглянул на визиря. Слова этого человека больнее всего ударили по самолюбию димарха, дали сигнал к травле его остальными вельможами султана. С обостренной от страданий наблюдательностью, он успел заприметить на пальце Халиль-паши хорошо знакомый ему перстень с крупным, голубоватого отлива бриллиантом, фамильной драгоценностью Феофана, перстень, которого не было на руке старика во время их последней беседы. Вывод напрашивался сам собой. Кроме того, для мегадуки не была секретом роль, сыгранная визирем в отмене предполагаемого джихада. Того самого джихада, который помог бы османской армии саморазвалиться, отвести угрозу от Константинополя. Что ж, настало время нанести врагу удар, который не захотел, а может быть и отверг по каким-то личным мотивам Феофан. Это будет справедливым возмездием за утративший свою родину народ.
   - Прикажи осмотреть алмазное кольцо на безымянном пальце правой руки своего ближайшего советника.
   Халиль-паша побледнел, как полотно.
   - Затем спроси, откуда он взял это сокровище и что означает знак, изображенный на обратной стороне камня, - продолжал Нотар.
   - А-а! - завопил Саган-паша. - Что я говорил? Визирь вступал в сговор с греками, это же ясно, как утренняя заря!
   - Молчать ! - взревел Мехмед.
   Затем повернулся к первому министру.
   - Халиль-паша! - произнес он с преувеличенной любезностью. - Передай мне кольцо с пальца правой руки.
   Визирь повиновался без единого слова оправдания. Мехмед принял протянутый перстень, бегло осмотрел его, спрятал на поясе своего халата и вновь обратился к византийцу.
   - Что тебе еще известно? Говори !
   Злое торжество играло на лице Нотара. В его больном, полубредовом сознании мелькнула странная мысль и он уцепился за нее со всей силой отчаявшегося человека. Он вдруг понял, в чем состоит его долг, долг последнего ромея. Он должен продолжить дело Феофана Никейского, стравить захватчиков между собой и на их костях возродить Империю.
   - Я многое знаю о многих, - медленно произнес он.
   - Хорошо! - так же медленно выговорил султан.- Я дам тебе надежную охрану. Отправляйся в свой дом, к жене и детям. В ближайшие дни я призову тебя к себе.
   Он подозрительно осмотрел своих сановников.
   - Нам с тобой предстоит не одна обстоятельная беседа.
  
  
  
  
   Вечером того же дня Халиль-паша был заключен под стражу.
   Всерьез обеспокоенные высшие чины Османской империи, несмотря на взаимную неприязнь, собрались в шатре Караджа-бея.
   - Нам всем грозит опасность, - удрученный бейлер-бей выражался напрямик.
   - Кому не известны глубокий ум и патриотизм великого визиря? Но если даже он попал под подозрение в связях с врагом.....
   Он скорбно покачал головой.
   - Человек слаб душой и телом, в каждом можно отыскать чувствительную струну. Все мы не раз оказывали мелкие услуги друзьям и принимали в знак благодарности от них подношения. Но что поделаешь, если вскоре по воле Аллаха друзья оказывались в стане врагов?
   - За каждый подарок подставлять шею палачу?- кадиаскер недоуменно покрутил головой, как бы дивясь тому, что она еще держится на плечах.
   - Надо заставить этого гяура прикусить язык! - прошипел Хамза-бей, вопросительно поглядывая на своего начальника, Саган-пашу.
   - Мне не в чем виниться перед своим господином, - с достоинством произнес тот, - но эта змея способна оклеветать и самого Пророка !
   - Все мы невиновны, - возразил бейлер-бей. - И даже вина Халиль-паши недостаточно доказана. Может этот злосчастный перстень был подарен ему много лет назад.
   - Да, да, - подтвердил кадиаскер. - Предстоит долгое судебное разбирательство. Если к тому времени......
   Он изобразил в воздухе веревочную петлю.
   - Я думаю, ромейский клеветник должен замолчать, - твердо заявил дефтердар.
   - Но как это сделать? - Махмуд-бей изобразил на лице глубокое недоумение и для наглядности несколько раз пожал плечами. - Его дом днем и ночью охраняют янычары.
   Караджа-бей оглядел собравшихся.
   - Есть только один выход. Коль скоро мы сами, не вызывая подозрений, не можем расправиться с провокатором, сделать это должен кто-то значительно выше нас. Врага надо бить его оружием. Я предлагаю вот что: завтра наш повелитель устраивает пир в честь своей блистательной победы. На этом торжестве, ког-да все отдадут должное еде и напиткам, вскоре после обильного возлияния.....
   Он сделал многозначительную паузу.
   - ....которое обычно приводит нашего повелителя в хорошее настроение, мы должны всеми силами, всем дарованным нам Аллахом даром убеждения, склонить владыку к казни византийца.
   - Я знаю, что надо делать! - вдруг заявил Саган-паша.
   Он помолчал, хитро постреливая взглядом по сторонам.
   - Слушайте меня, беи!
   Наслаждаясь общим нетерпением, он не спеша приподнял свою чашу с вином и омочил в ней губы.
   - Этот грязный гяур, порочащий своим званием мою высокую должность, много говорил нам о своей горячей любви к семье. А ведь его дети, как я успел узнать - это два смазливых мальчугана!
   Он сделал внушительную паузу.
   - Когда наш повелитель отчасти захмелеет, я приближусь к нему и тихо шепну о этом нетронутом и потому вдвойне лакомом кусочке.
   Махмуд-бей взревел от удовольствия, хотя ничего не понял из замысла своего друга.
   - И что с того? - недоброжелательно заметил Караджа-бей. - Наш повелитель весьма искушен в вопросах любви и, без сомнения, просветит одного, а то и обоих мальчишек сразу. Но нам-то что за облегчение?
   - А то, что стоит их отцу, византийцу Нотару, вскинуться на дыбы, как он тотчас же лишится жизни !
   Сановники недоверчиво переглянулись.
   - Кто же станет возражать, если его сыновей приблизят ко двору султана? - спросил кадиаскер.
   - Верьте мне, я знаком с этой вельможной породой! Вы все слышали сегодня бред, который нёс этот вывалянный в грязи аристократишка. Теперь судите сами, согласится ли он, чтобы его отпрыски были приближены к сословию победителей, которых он, несмотря на свой позор, глубоко презирает.
   - Какое глубокое знание людей! - восхитился дефтердар.
   -Я вижу нового советника у трона повелителя! - Хамза-бей низко склонился перед флотоводцем.
   - А мальчишки действительно хороши? - осторожно осведомился кадиаскер.
   - Хо-хо! Я сам отрублю гадюке голову! - шумел Махмуд-бей, выражая восторг бурной жестикуляцией рук.
   Даже обычно осторожный в оценках Караджа-бей не мог сдержать своего удовлетворения. Он поднял чашу и громко провозгласил здравицу в честь светлой головы султанского зятя.
  
  
  
  
  ГЛАВА LI
  
  
  
  
  
  
   Положив руку на голову сына, мегадука встречал наступление вечера у изголовья недужной жены.
   Дверь в комнату больной чуть приоткрылась и в образовавшуюся щель протиснулся слуга, с лицом белее мела.
   - Господин! - еле выговорил он.
   - Тише! - Нотар сделал предостерегающий жест и потрепав сына по макушке, подошел к дверям.
   - Что стряслось, Артемий?
   - Там, у входа, посланник султана. Он требует тебя, мастер. И немедленно, - от страха у слуги заплетался язык.
   - Лука! Лука! - позвала от кровати жена.
   - Я скоро вернусь, - он приблизился к кровати, приложился губами к ее горячему лбу и вновь направился к выходу.
   В гостинной зале его уже поджидал Шахаббедин.
   - Ты и есть бывший флотоводец царя Константина?- вкрадчиво спросил он.
   - Да, - чуть качнул головой Нотар. - А ты кем являешься?
   В маленьких глазках евнуха промелькнул злой огонек.
   - Не надо говорить со мной так дерзко, христианин. Это может дорого обойтись тебе.
   Затем тут же, без перехода, он сменил угрожающий тон на елейный.
   - Наш повелитель послал меня, главного смотрителя гарема, за твоими сыновьями.
   - Зачем ему дети? Что он задумал? - одними губами спросил Нотар.
   - Это ведомо лишь Аллаху и самому султану. Вели поскорее звать их сюда. Зови и слуг, чтобы они помогли этим достойным юношам поскорее облачиться в свои лучшие одежды. Наш господин желает лицезреть детей своего сатрапа на пиру, который он устроил в честь своей великой победы.
   Кровь до единой капли отхлынула от лица Нотара. Стены залы закружились в его глазах, в ушах появился слабый, похожий на погребальный, звон. И все же, почти теряя сознание от чудовищности услышанного, он нашел в себе силы спокойным голосом возразить:
   - Мой сын еще слишком мал для времяпровождения в кругу взрослых мужей.
   - Твой сын? Разве их у тебя не двое?
   - Нет, смотритель. У меня было трое сыновей. Двое старших погибли в битвах с врагом. То есть, с вами.
   Евнух сокрушенно покачал головой и в знак соболезнования несколько раз прищелкнул языком.
   - На все воля Аллаха! Сыновья рождаются, взрослеют, мужают и гибнут в сражениях, чтобы своей смертью возвеличить славу рода. Но ответь мне, кто же тогда тот замеченный многими второй прекрасноликий юнец?
   - Сын великого доместика. Перед смертью отец поручил его моей опеке.
   Шахаббедин надул свои дряблые жирные щеки.
   - Все мы чадолюбивы и готовы принять под свое покровительство детей друзей наших и родичей. Но никто не может сравниться в полноте подобных чувств со всемилостливейшим султаном нашим, Мехмедом Завоевателем! И потому наш господин желает незамедлительно видеть подле себя эти два прекрасных и юных цветка.
   Нотар покачнулся как от удара, сделал шаг в сторону и чтобы не упасть, уцепился за высокую спинку кресла.
   " Нет!" - кричало в нем всё. - "Этого не может быть! Это просто дурной сон. Надо сделать усилие и поскорее пробудиться от этого кошмара."
   Но как он не тряс головой, круглая безобразная фигура евнуха исчезать не торопилась.
   - Что же ты медлишь, счастливец? Почему не зовешь юношей, чтобы порадовать их этой вестью?
   - Да, я счастлив. Я очень счастлив, - глухо бормотал Нотар.
   Ему была настолько худо, что, казалось, еще мгновение - и его вывернет наизнанку, прямо на глянцевый мраморный пол.
   - У меня отобрали всё, - он задыхался, как при приступе астмы. - Фамильное достояние, честь, имя, Родину, государя. Но вам всего этого мало! Теперь вы покушаетесь на самое святое, что осталось у меня - на моего последнего из сыновей, продолжателя рода Нотаров! Я не отдам его вам! Ты слышишь, грязная свинья? Не отдам !!
   Шахаббедина непросто было вывести из душевного равновесия.
   - Не торопись со словами, димарх! Никто и не думает отбирать у тебя сына. Он просто приглашен ко двору султана на торжественный пир, только и всего.
   - Только и всего?! - заорал мегадука, потрясая кулаками над головой посланника.
   - А честь отца? Честь незатронутого жизненной грязью ребенка? Неужели этому похоливому животному, твоему хозяину, недостаточно своего необъятного гарема, слуг, виночерпиев, чесальщиков пяток? Пусть отправляется в коняшни и там сношается с лошадьми и мулами. Пусть делает все, что ему вздумается, но никогда.... Ты слышишь? Никогда....! Сына своего я на поругание не отдам !
   Лицо главного евнуха посуровело.
   - Остерегись своих гневных слов, христианин. Тебе оказана великая милость и не стоит опрометчиво отвергать ее. Может, по вашим варварским обычаям и оскорбительно для отцовских чувств приближать детей к любовным утехам правителей, но не следует забывать, что расплатой за строптивость у всех царей и во все времена являлась казнь упрямца. Подумай над этим, прежде чем вынести окончательное решение.
   Нотар рухнул в кресло, как подрубленный в коленях.
   - Мне нечего обдумывать. Лучше смерть, чем позор на все века. Скорее мне отрежут руки, чем я ввергну ими свое дитя на осквернение.
   - Ты говоришь лишь об одном, тогда как второй....? - смотритель прищурил заплывшие жиром глаза.
   Мегадука отмахнулся от него, как от назойливого слепня.
   - Это твое последнее слово, димарх?
   - Да ! Ты - евнух, тебе не понять чувств отца.
   Лицо Шахабеддина сморщилось и опало, как проколотый колючкой бычий пузырь.
   - Я старался во имя твоего блага, грязный гяур. Но ты счел возможным оскорбить меня. Не знаю, как поступит с тобою султан, но от меня ты больше пощады не жди.
   - Вон из моего дома ! - заорал Нотар, вскакивая на ноги.
   Шахаббедин медленно удалялся к выходу.
   - Пока что из твоего ! - бросил он напоследок.
  
  
  
  
   Пиршество завоевателей началось во второй половине дня и продолжалось далеко за полночь.
   Огни сотен факелов разгоняли ночную мглу; искры с треском вылетали из смолистого пламени, вились в воздухе хороводом огненных мушек, посыпая землю серым, почти невесомым пеплом. На стенах домов, окружающих площадь, плясали уродливые тени, то уменьшаясь в размерах, то вытягиваясь до пугающей величины. В огромных котлах варилось мясо; запахи крутого, щедро сдобренного прянностями бульона вызывал слюнотечение у проголодавшейся стражи, двойным кольцом оцепившей подходы к площади. Чуть поотдаль забивали скот; жалобное блеяние овец и рев быков, предназначенных для заклания, эхом разносились вдоль пустынных, вымерших улиц.
   Столы для участников пира были расставлены широким полукругом - с одного конца едва можно было разобрать, что происходит на другом. Хотя приглашенные сидели плотно, локоть к локтю по обеим сторонам столов, места для всех не хватило: более трети из числа гостей устроилось по-привычному - на коврах, развернутых прямо на земле.
   Изначальный цвет и узоры шелковых тканей, растеленных вместо скатертей на столах, трудно было разобрать под горами всевозможной утвари, объедков и отвергнутой желудками пищи. На серебрянных и золоченых блюдах, набранных из дворцов, церквей и поместий городской знати, плавали в полузатывшем жиру толстые куски баранины, лежали развороченными горками шарики из варенного мясного фарша и сухого, твердого как камень, овечьего сыра. Тонкие, почти прозрачные хлебные лепешки валялись вокруг блюд подобно скомканным салфеткам, кисли в лужицах вина из опрокинутых кубков и чаш. Кое-где из-под кожуры бананов и раздавленной яичной скорлупы выглядывали полуобглодан-ные рыбьи хребты, ребристые бока тыкв и причудливые заморские плоды. Красными холмиками громоздились панцыри распотрошенных раков и крабов, жемчужно поблескивали перламутровые створки вскрытых устричных раковин.
   Подносящие угощение слуги ходили по двое: пока один держал в руках новое блюдо, другой лопаточкой спешно высвобождал для него место на столе, отгребая в сторону уже попользованные кушания.
   Несмотря на поздний час, праздненство шло своим чередом.
   Изрядно захмелевшие бражники продолжали веселье; некоторые сонно и непонимающе хлопали глазами, другие мирно спали, опустив головы прямо на груды объедков. Желая облегчить перегруженные желудки, те, в ком вид расставленной снеди все еще вызывал алчность, а винные пары в недостаточной мере замутили рассудок, не сходя с места вызывали у себя с помощью нехитрых средств рвоту, а затем вновь принимались за обжорство. Вконец упившиеся валялись под столами, рядом с псами, грызущими отброшенные на землю кости.
   Перед мутными взорами пирующих, под стук бубнов и монотонный посвист флейт устало кружились танцовщицы. Сквозь тонкие муслиновые ткани просвечивали гибкие женские станы, полные груди и бедра; на покрытых толстым слоем румян и белил лицах застыли заученные и жалкие, похожие на гримасы улыбки.
   Звуки музыки заглушались хмельными голосами, выкриками, хохотом. Со звоном сдвигались кубки и чаши, журчало и лилось в глотки и наземь вино. Наиболее неугомонные вскакивали с мест, хватали подвернувшихся под руку прислужниц, танцовщиц, или мальчиков-виночерпиев, валили на землю, рвали на них одежду и под гогот и одобрительные выкрики зрителей бесстыдно совокуплялись с ними.
   Мехмед пил мало. Но когда все же хмель или усталось начинали брать свое, опытный слуга подносил ему маленькую золотую чашу с буро-зеленым, терпким на вкус снадобьем. Этот напиток из трав и плодов готовился по рецепту и под личным наблюдением опытного придворного лекаря, бывшего личного врача Мурада II, отца Мехмеда. Он разгонял сонливость и утомление, возбуждал аппетит и придавал ясность мысли. Новый султан ценил искусство доставшегося ему по наследству врачевателя.
   Мехмед смотрел прямо перед собой и его широкоскулое лицо расплывалось в довольной улыбке. Он - победитель! Этим сказано всё! Он победил своим разумом, упорством, верой в успех. Не уступил даже тогда, когда сатрапы наперебой уговаривали его снять осаду. Пусть недруги и завистники шепчутся теперь по углам, что, дескать, он, султан, лишь ополовинив свою несметную армию, сумел одолеть византийцев, сравнял горы трупов своих солдат с крепостными стенами Константинополя. Тому, кто богат и высокороден, нет нужды задумываться о цене. Он берет себе приглянувшееся, только и всего! И вот теперь этот город, величайший и красивейший из городов мира, лежит у его ног. Враги повержены во прах; сбежавшие от расплаты во всю мочь спешат разнести по всем дальним странам весть о первом, но значительном успехе молодого завоевателя.
   Мехмед чуть скосил глаза в сторону. За спиной, на длинных шестах уныло торчат отсеченные головы двух его заклятых врагов - принца Орхана и византийского царя Константина. Нет, одернул он сам себя, конечно же, на шесте - не голова императора. Голос свыше (а может то было веление сердца?) приказал ему похоронить тело Константина вместе с головой. Но разве мало было в тот день других отрубленных голов? Кто осмелится признать в обезображенных смертью чертах лицо какого-то неизвестного воина? Кто посмеет усомниться?
   Зато голова Орхана, набитая соломой и мякиной, со вставленными угольками вместо глаз - настоящая. Мехмед сам внимательно осмотрел ее и дал убедиться в подлинности трофея людям, лично знавшим принца. Все они, как один, подтвердили: ошибки или злого умысла нет, перед ними дествительно то, что осталось от некогда опасного претендента на престол.
   Мехмед усмехнулся и пожал плечами. Глупец выбросился на скалу с самой верхушки башни. Зачем? Ведь султан даровал бы ему менее ужасную смерть. А может даже великодушно сохранил бы жизнь, предварительно ослепив и оскопив его, с тем, чтобы мятежный принц доживал бы остатки своих дней в глухом застенке. Но к чему сейчас об этом размышлять? Каждый волен сам выбирать свою участь. Головы были торжественно пронесены в надзирание всем по главным улицам и площадям Константинопля и закончили свой путь там, где уже готовили столы к праздничной трапезе.
   Мехмед перевел взгляд дальше. По правую руку от него нанизаны на колья около полутора десятков псов-латинян. Один из главарей городских венецианцев, двое из примкнувших к ним капитанов судов, вождь каталонских разбойников с шестью своими приспешниками и кое-кто еще - этих-то никто не заставлял в дали от родины сражаться за награду. Так пусть же своими мучениями искупают вину за пролитую ими кровь правоверных! Они еще не все издохли, некоторые продолжают жить, хотя заостренное дерево уже наполовину поргузилось в их плоть. Они корчатся, извиваются в смертных муках, по телам же остальных, немного притихших, волнами бегают судороги. Руки казнимых спутаны за спиной, со спин же и с груди умело содрана вся кожа. Рты забиты кляпами - ни к чему отвлекать пирующих своими криками и стенанием.
   По левую руку от султана точно так же мучаются на кольях городские турки, перешедшие на службу к императору. Для этих подобная казнь даже лишком милосердна: ведь они совершили двойное преступление - подняли оружие против братьев и по вере и по крови. Им поначалу собирались вырвать глаза, языки и зубы, отрезать пальцы, уши, подошвы ног и половые органы, вывернуть суставы, переломать все кости и только потом поджаривать на медленном огне - фантазия у добровольных истязателей езупречно и могла посрамить опыт профессиональных палачей. Но Мехмед отверг эти планы: он опасался, что столь жестокая пытка преждевременно сократит жизнь преступников.
   Мехмед смотрел на посаженных на кол и улыбался. Какое острое наслаждение - созерцать чужую боль и муки! Теплая волна пробежала по телу, он почувствовал позыв плоти и повел глазами в поисках какого-либо миловидного юнца. Но тут же одернул себя. Нет, еще не время, успеется. Развлечения придется оставить на потом: слишком много пленников дожидаются решения своей участи.
   - Улуг-бей! - громко позвал он.
   - Доставь сюда всех принадлежащих мне новых рабов. Да побыстрее!
   Вскоре в центр полукружья столов была пригнана большая толпа избитых, скрученных веревками людей, в растерзанных, превращенных в лохмотья одеждах. Здесь были представлены члены почти всех знатных семейств Византии. Доверенные лица султана в течении двух полных дней выискивали их среди прочих пленных и удостоверившись в родовитости, немедленно выкупали невольников у солдат.
   Мехмед брезгливо рассматривал представших перед ним бывших врагов. Некоторые из них настолько ослабли, что ноги еле держат их; другие, хотя и обмотаны окровавленными тряпками, пытаются стоять прямо; третьих притащили сюда на носилках.
   Мехмед с отвращением сморщил нос. От них же воняет! Несет смрадом пота, гноя и нечистот. Человеческое стадо! Подумать только, и эти отказывались при-знавать в нем своего господина !
   - Почему среди них так мало взрослых мужчин? - спросил он.
   Саган-паша сорвался с места и подбежал к султану.
   - Мой повелитель, из всего числа захваченных в плен горожан, а это около двадцати тысяч голов, воинами могли быть лишь менее пяти сотен человек.
   - Где же остальные? Бежали?
   - Да, повелитель.
   - Хотя, нет! - тут же поправился паша. - Твой флот потопил или пленил все корабли христиан.
   Паша кривил душой и это было понятно: когда, несмотря на все приказы и уговоры, команды турецких галер устремились грабить город, основной части византийских судов и их итальянским союзникам удалось прорваться из залива в открытое море.
   Мехмед мрачно взглянул на своего зятя.
   - И эти пять сотен человек удерживали всю мою армию? - грозно спросил он.
   Саган-паша на мгновение растерялся, но быстро нашелся с ответом:
   - Нет, повелитель. Их было больше, гораздо больше. Но мы не знали, сколь-ко воинов находится в городе и потому уничтожали всех.
   Мехмед все больше темнел в лице.
   - Так сколько же их было? ! - завопил он. - Двадцать тысяч? Или пятьдесят?
   - Их было много, - паша уже раскаивался, что вызвался с ответом.
   - На двадцать тысяч прочих пленников, женщин, стариков и детей - пятьдесят тысяч воинов?! Ты что, смеяться надо мной вздумал, червь? Султан с размаху запустил чашей в своего приближенного. Саган-паша вздрогнул от удара, но с места не сдвинулся.
   - Греки - хорошие солдаты, - Мехмед задумчиво качал головой, - но их упрямство заслуживает кары.
   - Сколько там всего человек, - спросил он у Улуг-бея, вытягивая палец в сторону толпы.
   - При последнем пересчете - девятсот сорок семь голов, повелитель, - без запинки отвечал начальник охраны.
   - Писца! - потребовал султан.
   - Правителю Египта, возлюбленному брату нашему,- диктовал Мехмед, - послать в подарок двести девочек и мальчиков. Эмиру Гранады - сто. Эмиру Туниса - тоже сто.
   - Если не наберете нужное количество из этих, - добавил он, махнув рукой в сторону плененых, - возьмёте из числа христиан, захваченных в Морее и в Болгарии. Я думаю, мои царственные собратья не будут глубоко копаться в их родословной.
   Он отпил из чаши бодрящего напитка.
   - Наикрасивейших юношей и девушек, не достигших зрелых лет, отправить в мой сераль. Стариков и матерей семейств - разогнать по домам. Мужчин, а также юношей старше восемнадцати лет - отвести в сторону и предложить им принять учение ислама. Давшим согласие будет присвоено звание сотника моего войска, отказавшимся суждена участь гребцов на галерах флота.
   Утомленный, он откинулся на спинку сидения.
   - Приведите сюда визиря, - он помахал в воздухе рукой с рас-топыренными пальцами. - Пусть полюбуется на своих возлюбленных византийцев.
   Улуг-бей поклонился, но остался стоять на месте.
   - Ты что, не слышал моих слов?
   - Прости, господин, - начальник охраны сильно заикался. - Я хотел было сказать тебе, но язык не поворачивается у меня во рту.
   - Так говори же скорее, пока я не приказал его тебе вырвать! - заорал султан.
   - Более трех часов назад визирь удавился в тюрьме на поясе своего халата.
   Мехмед вздрогнул всем телом, кожа его при свете факелов приняла землисто-серый оттенок.
   - Почему его не остановили?
   - Не гневайся, повелитель. Стража думала, что Халиль-паша выполняет твое пожелание.
   Долгое время султан молчал, пустыми глазами глядя перед собой. Затем медленно и внятно произнес:
   - Да. Он выполнил мое пожелание. Сухие деревья надо вырубать без сожаления.
   Он обвел взглядом сидящих возле него сатрапов.
   - Караджа-бей ! Ты ведь был его другом?
   Бейлер-бей с трудом отвел глаза от стоящей перед ним полной чаши.
   - Да, господин. Мне тяжко слышать эту весть. Я не могу знать точно, но считаю, что великий визирь был оклеветан.
   - Кем же? - Мехмед притворился, что не знает ответа.
   - Этим нечестивым гяурским флотоводцем ! - утратив выдержку, бей вскочил и затряс над головой кулаками.
   - Он возвел напраслину на одного из мудрейших и самых порядочных людей твоего государства !
   - Не спеши, бей, - усмехнулся султан. - Ведь Нотар правильно угадал причину появления алмаза на пальце у визиря. И обещал еще многое раскрыть из заботливо скрываемых вами тайн.
   - Но почему-то при этом пренебрег твоим приглашением, повелитель. Он побежден и полностью в твоей власти, но держит себя перед султаном, как равный с равным.
   - Моим приглашением? Впрочем верно, я повелел его сыновьям присувствовать на пиру. Шахаббедин !
   Евнух вскочил и быстро семеня, приблизился к Мехмеду.
   - Где мальчишки?
   - Не гневайся, повелитель! Я желал повременить с докладом, так как читал на твоем лице работу божественной мысли.
   Евнух склонился к самому уху султана и зашептал:
   - Когда я передал твое пожелание Нотару, он ответил..... О, нет! Мой язык отказывается повторить эти кощунственные и неслыханные по дерзости слова.
   - Я приказываю, говори!
   - Он сказал.... Прости, повелитель.... Он сказал, что если ты не в силах обуздать свою плоть, он советует тебе упражняться в любви со всеми ослами и верблюдицами твоего войска.
   От страшного оскорбления Мехмед онемел. Лицо его стало пунцовым, затем смертельно побледнело; лишь кончик крючковатого носа остался вишнево-красным.
   - Тащите его сюда ! - прохрипел он. - Вместе со всем его отродьем.
  
  
  
  
   Лука Нотар бестрепетно смотрел в белые от бешенства глаза султана.
   - Ты отказался от приглашения, равносильного приказу, - медленно говорил Мехмед. - Ты не только не послал своих сыновей на пир, но еще и осмеливался глумиться над величием султана, произнося слова, за которые я единоутробного брата лошадьми разорвал бы на части.
   Мегадука пожал плечами и отвернулся.
   - Я вижу, ты не боишься смерти.
   - Я слишком устал от жизни, чтобы бояться ее конца, - ответил димарх.
   - И ни о чем не сожалеешь? - Мехмед получал удовольствие от разговора с человеком, стоящим на пороге мучительной казни.
   - Да, сожалею! - Нотар вскинул голову. - Я сожалею о том времени, когда я в безумном ослеплении призывал своих сограждан примириться с тобой, стать твоими вассалами. Каким же глупцом я был тогда! Ты - порождение Тьмы, Антихрист, исчадие Зла! Не будет людям счастья, пока теплится жизнь в твоем тщедушном теле.
   - Говори! Говори еще! - Мехмед до хруста стискивал зубы.
   - Что мне сказать? Радуйся, торжествуй! Великий город разрушен и опоганен тобой. Посреди сатанинского шабаша ты сидишь на костях, пируешь в лужах крови, окруженный страдальцами на кольях. Я грешен, виновен перед Богом и людьми и потому удостоен видеть этот ужас. Этот кошмар, который отказывается постичь мой разум. Я рад, что вскоре уйду из жизни. Негоже человеку жить рядом с подобием дьявола на земле!
   - Ты так же рад, - Мехмед заранее смаковал удовольствие, - что твои сыновья уйдут из жизни вместе с тобой?
   "Вот оно, вот!"- султан всем телом подался вперед. - "Ополоумевший старик дрогнул, покачнулся, прижал руку к сердцу. Сейчас грохнется на колени и начнет вымаливать пощаду. Значит здесь запрятана его слабая струна. Ну что ж, поиграем на ней, поиграем от души".
   - А в награду за твои правдивые речи, - откинувшись на спинку сидения, Мехмед с удовольствием выговаривал каждое слово, - я позволю тебе перед смертью лицезреть казнь твоих детей.
   Но мегадука уже оправился от удара.
   "Пусть будет так!"- шептал он себе. -"Смерть лучше позора. Пусть души отроков избегнут скверны, чистыми вознесутся на небеса, к престолу Всевышнего".
   Бормоча молитву, он смотрел остановившимися глазами, как к столу султана подтаскивали двух перепуганных подростков, как широкоплечий палач умело и точно опускал сабельный клинок на тоненькие, неокрепшие шейки, как дергались хрупкие тела, испуская из себя на землю черные при свете факелов потоки крови.
   - Теперь твоя очередь ! - донеся до него насмешливый голос.
   Нотар не сопротивлялся, когда его схватили, вывернули назад руки и поставили на колени. До самого последнего мгновения, пока сабля не рассекла ему шейные позвонки, он горячо молился. Он молил Всевышнего обратить свой лик к земле, явить свою силу и гнев против творимых врагом злодеяний. Он молил о справедливости и возмездии..... Пустые мечты ослабших духом людей.....
   Мехмед отпил вина и обвел глазами пространство давно притихшей площади. Взгляды сотрапезников пугливо уходили в сторону, страшась встретиться с горящим взором молодого владыки. Мехмед усмехнулся и перевел взгляд к небу. Там, в просвете между облаками, сонно мигали бледно-голубые звезды. Нет, он не искал среди них свое светило-покровителя. Он был чужд подобных суеверий. Но временами он чувствовал на себе устремленный из глубин Мироздания пристальный, всепроникающий взгляд Божества. В них, в этих глазах, султан видел свою мощь и силу, и до тех пор, пока он будет ощущать на себе этот взгляд, ничто не заставит его свернуть с предназначенного пути.
   Мехмед очнулся от грез. К его плечу склонялся и что-то быстро шептал Саган-паша.
   "А он проворен, этот лис, "- Мехмед хотя и смотрел в глаза зятю, но почти не слышал его слов. - "Еще не успел остыть труп великого визиря, как он уже метит на его место".
   - Повтори! - резко бросил он.
   Паша на мгновение смешался.
   - Я говорил, повелитель, что никто из пленников не желает менять веру. Особенно упорствуют главы семейств. Все они занимали важные посты при дворе византийского императора. Многих из них пленили с оружием в руках.
   - На что же они надеются?
   - Они не признают себя твоими рабами. Они требуют свободы для себя и своих близких.
   - Свободы?! - лицо Мехмеда поплыло пятнами. - Требуют?
   Жажда крови, жажда убийства вновь пробудилась в нем, как в хищном звере.
   - Палача сюда ! - хрипло выкрикнул он.
   Казнь, начавшаяся с обезглавливания Нотара и его двух сыновей, родного и приёмного, продолжалась до самого рассвета. В тот день многие знатные византийские семьи оказались вырублены под корень, а то немногое, что осталось от них, без следа растворилось в сералях султана, пашей и беев.
  
Оценка: 6.00*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"