Аннотация: Интервью Алёне Бондаревой (журнал "Читаем вместе")
Поэта Сергея Арутюнова (р. 1972) я впервые увидела на литературном вечере в Булгаковском доме. Помню тот бешеный импульс, что исходил от него тогда. Когда он яростно выбрасывал свои стихи в зал, слушатели сидели притихшие, захваченные. Решила узнать поподробнее. Выяснилось: Арутюнов не только автор стихотворных сборников "Окалина" (2002), "Апдейт" (2003) и "Версия для печати" (2007), но и сочинитель множества критических статей, а также книги прозаических миниатюр "Винтаж" (2005). С 2005 он ведет поэтический семинар в Литературном институте.
- Расскажите немного о себе.
- Родился в Красноярске, в семье технической интеллигенции, большую часть жизни провел в Москве. Отец был инженером-конструктором, мама всю жизнь преподавала начертательную геометрию и черчение в РУДН. Я же, после неудачной попытки стать цветным металлургом, к 1994 году дозрел до того, чтобы учиться в Литинституте в семинаре поэзии Бек и Чупринина.
- Вы как-то сказали о том, что ведете свою программу на Литрадио. О чем она?
- Программа "Допрос с пристрастием"? Очень просто. Усаживаю перед собой поэта или культурегера, некую заметную фигуру в сообществе, и начинаю в жесткой манере задавать прямые вопросы. Например, кто он, что несет миру, что проповедует собой, что такое Бог, что такое поэзия. Каждый выкручивается по-своему.
- А зачем?
- Для того чтобы выявить человека таким, каким он привык себя прятать. Так у нас давно уже не разговаривают, мы обросли беспонятийным аппаратом, который позволяет не думать о том, что есть истина. Мы теперь, как осьминоги, выпускающие фиолетовое облако, - окутываем себя чернильными облаками слов. Видимость, соответственно, нулевая.
- У Вас достаточно любопытная манера чтения своих стихов, но с листа они воспринимаются совершенно не так, как вживую. С чем связано то, как Вы их читаете?
- С мимолетным настроением: если вижу бесконечно усталые лица, то и читаю устало, но если глаза светятся, то загораюсь. Любое настроение может быть как вчитано в текст, так и вычитано из текста. Текст - это такой сундук, из которого можно извлечь все, что угодно. Если сардонически читать священную историю, она станет балаганом. А если читать трагическим голосом самый дикий и насмешливый постсоветский текст, это превратится в обличение эпохи.
- Вы ведете семинар, учите студентов писать стихи. Дактиль, хорей - это все формальные показатели, как их собрать воедино?
- Никто их не собирает. Для того чтобы обсуждаться на семинаре, изначально должны быть стихи. Если их нет, тогда действительно речь о формальных признаках. Мы тогда говорим: "Автор, вы находитесь в тени, вы не осознаете себя, и вот почему..." Если же изначально имеются настоящие стихи, то мы и обсуждаем их раз в пять меньше, потому что всем ясно: чудо сбылось.
- В статье "Лирика как она есть" Вы пишете, что Литинститут своему питомцу "вручает абразивный камень для оттачивания холодного оружия". Вы действительно считаете, что за книги нужно бороться?
- Только не за тиражи и попадание в топ-тысячи. Системы книгоиздания и книготорговли по-прежнему оторваны от литературных нужд. Лично я издаю свои книги на собственные средства и не только не получаю за них минимальной прибыли, но специально продаю их в два-три раза ниже себестоимости, и разве только одну десятую тиража, а остальное раздаю, и тиражи мои ничтожны, но протестовать против "рыночных принципов" можно и так. "Бестселлер" я закрываю на второй-третьей странице, меня физически не хватает и на поэтические сборники, которые превозносятся всяческими "большими жюри", потому что излюбленные ими пятидесятилетние авторы обладают замшелыми методами стихосложения и откровенно скучным нравом.
- Хороший поэт - это какой поэт?
- Тот, кто обладает сверхпластичной речью и интонацией. Он подмечает в окружающем черты, которым никуда не деться, и по ним, как по крито-микенскому черепку, понятно, о каком времени речь. Еще - трагизм... ведь русский человек прошел через немыслимые страдания в XX веке, но так и не нашел своей правды. Сюда упирается вся русская литература, и если она обходит это, она не русская и не литература вовсе. Поэт занят той же проблематикой: для чего жизнь, как жить честно, как жить свободно, как справляться с тем, что все неопределенно, да еще каждый день у нас отнимают воздух, надежду? Настоящий поэт тот, кто вырвет над головой светоч и скажет людям: грейтесь, и я живой, и вы живые.
- В статье о дневниках Есина и в очерке о Татьяне Бек вы говорите о правдивости того, о чем пишут эти люди. Но как же быть с художественным вымыслом?
- Поэт может быть весь соткан из вымысла, но находит он свой вымысел невымышленно. Вымысел - как поход по темному коммунальному коридору, в котором много чего наставлено. Поэт может выдумать все, но вера, с которой он произнес слова, но убежденность, с которой он создал картины, превыше фактов его биографии. Варлам Шаламов отмечал, что авторам не обязательно знать свой предмет досконально. Человек, проработавший тридцать лет на заводе, не создаст "Болеро" Равеля. Но Равель, пробывший на заводе час и потрясенный машинерией, создал свое "Болеро". Впечатление в искусстве важнее опыта.
- Вы придерживаетесь социалистических взглядов? Почему? Разве социализм - не утопия XX века?
- Социализм и социалистические взгляды - вещи до странности противоположные. Социалистические взгляды подразумевают только то, что в обществе должна быть социальная справедливость: разница между богатыми и бедными не может измеряться в тоннах и километрах. Работающий человек должен получать нормальное денежное вознаграждение, а пути для мерзавцев, которые за ту же работу, а сплошь и рядом за безделье, получают в тысячи раз больше, должны быть отсечены. Это не уравниловка, а элементарная взвешиловка. Хотя, если бы существовала машина, которая интегрально оценивала людской труд, русский человек обязательно нашел бы из этой адской ловушки выход. Ведь никто не умеет так изображать работу, когда нужно, и работать, когда никто не следит. Русские люди - это природные анархисты, бессребреники, которые работают для себя, и управляться с ними при помощи примитивных либеральных реформ - просто хамство. Нынешний капитализм я считаю оскорблением русской жизни. Может быть, оскоплением.
- В Ваших стихах постоянно фигурирует понятие свободы. У вас даже есть фраза: "Свобода - это рай, / Свобода - всё..."
- Это обрывки юношеских фраз. В 15-16 лет мне очень хотелось быть свободным от всего. Позже понимаешь: у тебя есть свое место и оно свято, и в нем твое счастье. Ну, как у Садко. Понятие топоса, места, и свободы очень странно гармонируют. Та свобода, к которой рвешься в шестнадцать, почти всегда идиотизм и глупость. В 35 ты точно Левинсон из романа Фадеева "Разгром" - выезжаешь из леса и перестаешь плакать только потому, что нужно жить и исполнять свои обязанности. Долг никто не может отменить, ни либералы, ни коммунисты. А для русского поэта, ко всему прочему, не может быть слова выше "Россия". Поэзия на русском языке накладывает на человека именно сверхчеловеческие обязательства.
- У Вас часто упоминается Бог, но не в христианском понимании, это какая-то иная категория. Что Он для Вас?
- Во мне очень много от отца, а он армянин, что в христианском смысле практически синонимично "грегорианину". Но духовным понятием в армянстве является и почти языческий "мигр" - священный огонь. Я плохо знаю свои корни, но мне кажется, что этот мигр имеет непосредственное отношение к гераклитову определению Логоса. Когда я пресуществлен Логосом, на мне высшие обязанности, и мой диалог с Творцом не униженный. Это не разговор твари, но и не беседа на равных. Бог для меня - страшный вопрос. Я не могу представить себе личность, которая бы создала себе на потеху заводные игрушки вроде нас. Бог, если Он есть, и если Он - огромное всеблагое чудище, то, наверное, я Его люблю... но тогда я должен избрать для слов не крик и не шепот.
- Ваш лирический герой не совсем лиричен, если так можно выразиться. Это городской персонаж, который везде бывал, все видел, скорее он прозаичен. Насколько оправдана Ваша жесткость в лирике?
- Недавно придумал для себя дурацкое определение, "ультраромантизм". Ведь романтизм вообще пришел после классицизма, благодаря которому в литературе все было выстирано, отглажено и подвешено на крючки. Романтизм, насколько я его понимаю, разрушителен тем, что явился взрыхлить почву. И ему это удалось, поэтому его жестокость - жестокость плуга. Ультраромантизм осуществляет поиск цели и первым же выстрелом валит ее. Сегодня у поэта должна быть крупнокалиберная пулеметная речь.
- Татьяна Бек писала о Вашей второй книге: ""Окалина" символизирует <...> некий налет на душе человека, защищающий его от мучительного соприкосновения с миром. Неуютно в нем лирическому герою, неуютно читателю". Это ранний сборник, но даже в последних стихах враждебность мира остается, и лирический герой до сих пор пребывает в состоянии борьбы. Гармонии не существует?
- Я считаю, что переговоры с миром, даже сепаратные, вести не стоит. Мир неизмеримо больше человека и просто не замечает последнего. Может быть, в этой жизни и есть счастливые люди, но я бы никогда не стал прокрадываться в их дома. Я вообще считаю, что люди, ходящие к старцам и гуру, недостаточно культурны. Культура - это прежде всего самооснование. Хорошая литература не плюет в колодцы старины, в которых вода появилась тогда, когда еще не было языка. Теперь слова стали затенять все, оттеснять человека на второй план, и мы, замордованные валом плохушек, разучились понимать, видеть, сознавать. Нам нужно снова научиться править своим языком. Поэзия приводит абсолютные формулы, которые должны оставаться в сознании, она и есть тот звон бубенцов, что вплетены в упряжь. Когда натягивают поводья языка, звенят бубенцы поэзии.
- В статье "Два Пушкина" Вы как бы мимоходом бросаете фразу: "Культура наша пушкиноцентрична".
- Начиная с 1837 года и по наше время первейшей обязанностью русского человека является чувство Пушкина. Он был первым свободным на нашей горестной земле. Поэтому все, что случилось потом с ним и с нами, проходит через его меру бытия, бешенства, радости, страсти. Русский человек в веках должен быть безмерно счастливым. Он на все отзывается вселенски. Когда мы говорим о том, что хотим быть свободными, мы говорим о том, что хотим быть, как Пушкин. Он сумел стать дорогим всем, кто читает на русском языке. Это не просто талант, а дар небес, который и делает его первым и лучшим.
- Что, по-вашему, ждет русскую поэзию?
- Поэзию ждет великое завтра - дни, когда ее, наконец, прочтут. Кровью поэтов поэзия доказала, что может говорить от имени человека. И человеку осталось лишь понять, кто сражается за его достоинство, кто вырывает его из рабства.
Беседовала Алена Бондарева