- Послушай, чего ты хочешь? - пытаясь сдержать своё негодование, спросил Он.
- А разве я о чём-то просила? - невозмутимо заметила Она.
- Давай разберёмся, - более миролюбиво предложил Он, явно испытывая чувство превосходства над этим глупым созданием, нелепо вперившимся в Него своими большими птичьими глазами.
Ему было достаточно того, что Она неотрывно следила за Ним, Его жестами, эмоциональной окрашенностью речи, логическими построениями. И, конечно же, восхищалась Его незаурядностью. Он даже не сомневался в этом, потому что Она столько раз поднимала Его в высоты самодостаточности, подставив Ему свои крылья, когда Его собственные не в силах были распластаться над уровнем асфальта.
Нет, Он не мог ошибиться, в Её глазах горела восторженность! Настоящая! Искренняя! Лучистая! Такую сыграть невозможно, потому что эта восторженность не была, подобно зеркальному отражению солнечного света, холодной. Она дарила тепло, физически ощущаемое Им!
И Ему хотелось купаться в лучах этого доброго света всегда! Особенно, когда ветер человеческого обмана и жадности ледяными порывами срывал с Его нежной души обрывками одежд истоптанную Веру, Надежду, Любовь.
Всё было закономерно и естественно: Он давно просил в молитвах о человеке, который бы понимал Его с полуслова, полужеста, полумысли. Хотя (чего греха таить!) сам не верил в вопрошаемое. И в тот момент, когда Он, обозлённый на весь мир, практически иссяк в своей вере в искренность и прекрасное в высоком смысле этого слова, уверовав в разгул и вседозволенность вожделения, мыслимое большинством человечества прекрасным, эротичным, изысканным, словом Искусством человеческих взаимоотношений, неизвестно откуда появилось Нечто, смутившее Его сознание.
Словами известных социалистических философов "Искусство принадлежит народу!" Он прокладывал свой путь в жизни, срывая с личин колеблющихся маски невинности одним лишь собственным восклицанием и умелой психологической артикуляцией!
Ибо видел гниющее нутро вожделения в устремлённых на Него взглядах!
Ибо понимал, что жаждется со стороны этого самого нутра невероятно желанной добычей, одновременно являющейся входным билетом в мир этого самого искусства, принадлежащего народу!
Но уже не в качестве созерцателя, а тем паче сырья для приготовления чьего-то кушанья, а в качестве самого вкушающего!
И Он, будучи незаурядного ума и интеллекта, привлёк сиих философов в союзники, дабы перед совестью оправдаться и повести за собой пусть недалёкость, но привлекательно сложенную и способную на время обогатить своим присутствием подиумы тел, возжигающих это самое творческое начало в созидательном процессе - вожделение!
- Разве не страсть движет жизнью?! Разве не страсть увлекает прогресс вперёд?! Разве не страстью множится человечество?! - сверкнул Он гневно глазами, обращаясь скорее не к Ней, а к самому себе внутри - маленькому, забытому Им самим, одинокому, обиженному и многократно обманутому и преданному собой же. И мельком скользнул по Её взгляду.
Она следила за Ним неотрывно, проникновенно - холодком внутри живота Он ощущал Её прикосновения взглядом. Но ни звуком не сотрясая таинство эфирного покоя.
Он и рад был бы, погрузившись в Её молчание, считать мысли, варившиеся в Ней вперемешку с Его мыслями, которые Она жадно впитывала, облизываясь изнутри подобно изголодавшейся кошке. Но не мог удержать внутри себя тот покой, который так необходим для самоанализа после самосозерцания.
Когда-то в прошлой жизни Он сказал Ей, что за видимым спокойствием Она внутри подобна вулкану. На что едва заметная улыбка окрасила её губы. Потому что степень Его внутреннего напряжения и беспокойства была многократно выше вулкана, кипевшего в Ней.
Он метался в себе самом, пытаясь внешне оставаться холодным и недоступным. Эту тактику поведения Она обнаружила в нём ещё в той, прошлой жизни, когда Он, запоздало, пытаясь воздвигнуть между собой и Ею непроницаемый барьер, не мог избавиться от ощущения доброго света, поселившегося в Нём, будучи не санкционированным Им. Прежде всегда Ему удавалось, если таковым было Его желание, отвязаться от присутствия в Нём иного человека.
Он верил в свои силы.
Он любил свои силы.
А потому лелеял и умножал их всегда.
И до сих пор не было на Его пути человека, который понял бы их, оценил их и восхитился ими настолько, насколько они заслуживали того, глубоко спрятанные под полувековым множеством масок и ролевых инсинуаций.
Он несколько иначе стал переносить стрессовые ситуации, прежде загоняемые Им в дальний пыльный угол своей персональной вселенной большими дозами алкоголя и наркотиков.
Непонятным образом, даже находясь на огромном расстоянии от Него, Она своей добротой и нежностью целила, вновь открывавшиеся на Его изрубцованной душе, раны.
Он привык, что Его временно-постоянные партнёрши пытались облегчить Его душевные страдания, которые он редко перед кем не скрывал, своими способами, приносившими ему временное облегчение эмоциональными взрывами.
Но пары мгновений Ему было достаточно, чтобы вновь погрузиться в, подобного рода, душевную декомпрессию, из которой женские услуги вывести Его были не в состоянии.
И тогда Он жаждал одиночества.
Любого!
Но, растворив свои мысли в дурманящем зелье, понимал и более чем когда-либо, ощущал своё фактическое одиночество во всём многообразии собственных сношений.
Он позволял себе быть демократичным тогда, когда Ему было это выгодно. Он был деспотичен и язвителен с теми, кто был лишён умения видеть и слышать собеседника, кроме себя, купаясь в лучах собственного ничтожного тщеславия.
Он не был как все.
Одиночество в толпе...
Безусловно, Он понимал, что одиночество - это единственный верный и преданный спутник любого мало-мальски мыслящего существа из человеческого сообщества. Но осознавал также и то, что одиночества, подобно людям, такие же разные.
Не единожды в жизни Он пытался скрасить собственное одиночество, как Ему казалось, тождественным. Но тождественность ограничивалась лишь подобием сексуального стремления к ложному раскрепощению.
Он всегда стремился к раскрытию перед ним партнёрши. И в этом был далеко идущий замысел...
Во-первых, Он всегда нуждался быть лучшим. И, если по не зависящим от Него причинам, Он становился предметом насмешек и презрения, Он малыми, но взвешенными шагами, укладывал фигуры противника на доске скрытых сражений, неизменно подводя того к поражению.
Во-вторых, ублажая, утешая, жалея, а тем самым, поддерживая, он заручался собственно поддержкой облагодетельствованных Им.
Да, Он умел смотреть правде в глаза, и чистосердечно признавался себе в том, что нет ненадёжнее купленного разными средствами союзника.
И в поисках истинности преданности покупал и вновь покупал тех, на кого, так или иначе, возлагал надежды.
Но вновь и вновь разочаровывался.
Он давно уверовал в то, что слабее и продажнее человека нет существа в этом мире.
И постоянно учился быть снисходительным к слабостям и покаяниям предавших Его.
Сам становясь день ото дня злее и мстительнее.
Потому что именно в таком качестве Его душа испытывала меньшие страдания, стеная из-за несовершенства алчущего мира.
И Он, избирательно, подкармливал алчущих Его достижений.
Но, искренне делясь деталями своего трудного жизненного пути с теми, кто, якобы, готов был слушать Его, с высоты времени понимал, что из слушавших услышавших практически не было.
Это не означало, что рядом с Ним не рождались преуспевания!
Это было бы ложью!
Но эти самые преуспевания нуждались быть Им ведомыми!
И без Его участия катастрофически катились по наклонной к исходным позициям.
Были среди алчущих особо упорные. Их Он считал наиболее талантливыми своими учениками, ложно надеясь на самоотверженность дружбы между собой и ними.
Но, осознавая, что виденная и познанная Им дружба сильна Его инвестициями, Он, облагораживал эти отношения порой редкими, но щедрыми вливаниями.
Ибо число подобных отношений, нуждавшихся в своевременной поддержке их потенциала, ограничивалось далеко не двумя-тремя.
Потому Он и трудился практически 25 часов в сутки, чтобы не иссяк Его, питающий любого рода отношения, потенциал.
Потому что осознавал, что инвестиции Его в дружбу никак не должны быть менее прежних!
Ибо на любую мошну найдётся мощнее!
И плакали тогда Его, совершаемые таким трудом, прежние вложения!
А, следовательно, очередные разочарования вышибут Его, истерзанного неоднократными предательствами, из седла иноходца!
А Ему ой как не мыслилось трястись в телеге, везомой орловским тяжеловозом по изъезжено-разбитому просёлку!
И Он пахал!
Преданный и предаваемый лжедрузьями, давно изъяв из своего обихода слово "друг" без ироничной нагрузки к нему.
Наименовав женщин, поддерживающих с ним отношения по разным причинам, подругами.
А Она не знала прежде никого, кто отличался бы подобным трудолюбием, рождённым, как Ей казалось, энтузиазмом меньше, чем необходимостью!
Ибо эмоциональная окраска Её внутреннего состояния, обеспечивавшая Её внутреннюю гармонию, не позволяла Ей,
Во-первых, двигаться по дороге в ад, устланной благими намерениями! А тем более вести поверивших в Неё этой дорогой за собой.
Во-вторых, двигаться одним путём с предавшими Её, тем самым любыми способами поддерживая этих предателей!
Нечистоплотность в отношениях была для Неё тем критерием, ведущую силу которого Ей не удавалось сломить никакими аргументами!
А Она, зная, веря и понимая, что искренность и убедительность аргументов являются Её козырями перед людьми мыслящими и ищущими, не способна была предать (прежде всего, себя!), поддерживая предложенную Ей игру компромиссов во имя обмана, приведшего бы Её к полной материальной независимости.
Что являлось основным (!) аргументом для вовлечения в ряды страстно алчущих из рядов временно колеблющихся!
Ибо здесь Она готова была драться за истинность принципов. Потому что была уверена в том, что жадность к наживе и страсть к жизни - даже не две стороны одной медали!
Ибо, рождённая в страсти (речь не о человеческой!), безгранично трудно выношенная, но сохранённая страстью материнского желания, ворвалась в этот мир, страстно мечтая о возвращении Домой, так же страстно уничтожаемая алчностью и корыстью физического мира, явившаяся в этот мир по страстному зову истинной Любви!
Что есть нонсенс в этом мире!
Такой вот абсурдностью страсти, или страстностью абсурда и встретил Её Он, отчаявшийся и разочарованный, но будучи человеком твёрдой воли и жёсткой дисциплины, подобно Мюнхгаузену, вынимающий себя за волосы из пучин разочарований и возвращающий в рабочий режим, усаживающий в рабочее кресло за Его неизменный рабочий компьютер.
Который был всегда бесконечно предан Ему. А потому безгранично любим Им. И все первоочередные инвестиции предназначались именно ему - единственно верному, преданному и единственно искренне любимому Им.
Единственному доныне Другу!
И Она понимала и разделяла Его чувства!
Всеми силами своей души и характера противясь имени нарицательному, с помощью которого Он пытался поместить Её в рамки такого, привычного Ему окружения!
Она ненавидела эту нарицательность!
А потому, отмежевавшись от общения с Ним, резко оборвала нить, которой Он вёл Её покорной овцой в овин к своим, прежним и нынешним, подругам!
Она давно хорошо понимала, что Он устраивал Ей испытания за испытанием, как и прежде всем до Неё, неизменно прокалывавшимся на той или иной ступени Его изысков! В страхе потерять Его расположение и всяческую поддержку, покаянными бросаясь Ему в ноги...
Взывая к Его пониманию, милосердию, участию, жалости...
И Он подавал стенающим руку помощи, улыбаясь в лицо, доверительно сообщая, что верит в искренность их раскаяния!
Что верит в неповторимость их предательства!
В действительности, прислушиваясь к тихому и поддерживающему звучанию фразы:
- Предавший единожды, предаст вновь!
Он очень хорошо знал, что именно Его нынешнее и будущее благополучие обеспечивает и обеспечит Ему некоторые козыри в Его движении вперёд, поддержанное пусть не теми, кого Он готов был бы назвать истинно друзьями и единомышленниками!
Но теми наёмными последователями, которые сегодня предпочли Его стан стану Его врагов!
И теми, кого Он способен будет удержать при себе любыми способами, используя слабости их натур, гораздо лучше их самих представляющий и знающий их потребности и желания!
В этом заключалась Его месть человеческой никчемности и безграничной, готовой использовать любые средства достижения, а потому тупой, жадности!
Он видел и слышал (намного глубже и прежде!) лицемерием диктованные дифирамбы, в скверной игре своей лишь лоскутно прикрывающие корыстные намерения!
Он ждал подобной атаки отовсюду и всегда!
И потому, подобно сторожевому псу, спал очень коротко и чутко!
И не стало исключением Его первоначальное отношение к Ней, как в дальнейшем выяснилось, не вписавшейся в рамки Его системы, безотказно работающей на Него долгие годы.
Она выпала из любых представлений, служивших Ему всегда эталонами!
На Ней замкнулось что-то невероятно важное, о чём прежде Он не задумывался никогда, но первостепенной значимости штрих, обеспечивавший Ему прежде безусловную победу!
Он пытался Её покупать, как прежде всех!
Он уничтожал Её за Её непокорность!
Он пытался бальзамировать Её недоверчивость лицемерием и лестью!
Он был с Ней хамом, лгуном, шантажистом!
Он использовал пред Нею все свои прежние актёрские активы! А также, на ходу создаваемые, новые, диктуемые ходом текущих событий и сложившихся обстоятельств!
Но Она не покупалась! Хотя Он всей глубиной своей логики понимал, что это невозможно!
Он наказывал Её несправедливой критикой!
Незаслуженно обижал!
Упрекал в пуританстве!
Постоянно подчёркивал, что Она не стоит выеденного яйца! А, уж тем более, нисколько не лучше любой из Его преданных (моменту!) подруг!
Чаще Она молчала.
Но, иногда прорывающийся из Неё, гнев способен был вывести Его из, как Ему казалось, устойчивого состояния душевного равновесия.
В эти мгновения Он был готов крушить всё, попадающееся Ему под руки!
И тогда в голове циркулировала одна и та же мысль:
- Твоё счастье, стерва, что ты слишком далека от меня!
Она, в своём чувствовании Его, осознавала минутные порывы Его ненависти к Ней, но (факт!) не испытывала при этом ответной ненависти к Нему!
Она была в недоумении от Его близорукости: очевидное стучалось, кричало, рвалось!
Но вырывавшийся из Него рокотом невоздержанного негодования протест, был направлен (ни много, ни мало!) на уничтожение посмевшей вызвать возмущения вокруг Него, закономерно, планомерно сотворённого Им (и пусть всего лишь видимого!), покоя!
Она болела вместе с Ним, отказывая самой себе в принятии противоядия против Его злобы!
Она вновь и вновь наполняла Его пространство целительным благоуханием розового цвета, как в прежней жизни, впервые увидев Его реально.
Тогда Она даже не подозревала, что перед ней Он, за которым терпеливо и долго, не раз начиная отсчёты своей жизни с нуля, Она шла, подставляя свои тело и душу под испепеляющий огонь человеческой зависти и ненависти!
Тогда Ей некогда было разбираться в своих чувствах: Она оторопела, увидев Его и испытав собой всю глубину Его внутреннего напряжения и страдания.
Она не стремилась дать себе ответ о причинах, приведших Его в подобное состояние.
Но бросилась Его восполнять практически сразу, окунувшись в Него взглядом и осознав трагизм Его внутренней опустошённости.
Хотя не знала, не понимала, зачем делает это.
Ведь она была научена горьким опытом, бросаясь помогать всем и каждому, что, в поддержанных и обогретых Ею, рано или поздно возобладает потребительство!
И не просто потребительство!
А требовательное!
Наглое!
Беспринципное!
И, научаясь ставить подобное проявление благодарности на место весьма жёстко, она упивалась, звучащими за Её спиной, характеристиками о собственной жестокости и чёрствости.
Именно тогда Она поняла, подведя свои наблюдения к выводу, что совершенно непозволительно ожидать благодарности за проявлением собственной Доброй Воли в отношении любого человека, к кому Её добрая воля развернулась лицом!
Не взирая на причины!
И, не стыдясь признаться в том, что до этого переломного в Её судьбе момента, Она планировала свои добрые поступки, Ею раз и навсегда было наложено вето на ожидание любой благодарности в ответ на такое естественное для Неё желание делиться своим теплом.
Она не скрывала от Него своих взглядов.
На что Он, видимо заподозрив в Ней потребность и желание диктата, весьма грубо оборвал Её, предупредив, что не терпел и не потерпит стороннего вмешательства в Его опыт, что является олицетворением Его святая святых!
Она удивилась раздражению, с которым Он поведал Ей об этом. Но не подала виду. А просто предпочла (что стало ясно с высоты времени), намеренно исчезнуть из поля Его зрения. Но оставаясь с Ним.
И Он чувствовал это!
Даже если не осознавал.
Ибо Она продолжала не только делиться с Ним собой, вдыхая в Него истраченные в общении с аудиторией силы.
Но создала для Них обоих канал для пополнения сил, использованных Им в своём творчестве и восполняемых Ею в качестве резервных для Него.
Итак, тонкоплановое общение не только не прекратилось, но, ежедневно усиливаясь, стремилось к своему апогею.
Что, спустя время, звучит совершенно бессмысленно!
Потому что (оказывается!), невозможно достичь апогея в бесконечном!
И в понимании этого Они были не только солидарны!
Но созвучны!
Внешне же, всё в той же прошлой жизни, Она умышленно ускользала от любых, в том числе и случайных, столкновений с Ним.
Это был Её ответ на Его требование невмешательства!
Она понимала, что, попытавшись поставить Её на место, Он тем самым, по собственной инициативе, функционально расставил Их на воображаемой шахматной доске, каждому перепоручив, заранее спланированную Им же, роль соответствующей шахматной фигуры.
И не было место Её удивлению, когда Она лицезрела на себе мыслимый Им для Неё, наряд пешки!
Было ли Ей обидно?
Она не донесла этого чувства в своей памяти.
Кроме того, что, предваряя любую случайность Их столкновения во внеаудиторное время, предпочитала лестницу лифту и ранние часы для завтрака более поздним, когда имел обыкновение появляться Он.
Но, не глядя на Него, Она чувствовала, осознавала Его пристальное внимание к Ней.
Но не находила тому объяснений.
И потому подчёркнуто не замечала Его при встречах, боясь сорвавшимся взглядом рассекретить себя.
Зато в аудитории Она отводила душу, сканируя Его во всех мыслимых и немыслимых плоскостях собственного видения!
Это не было сведением счетов или издевательством!
Хотя Она ощущала, что, пытаясь владеть собой, Он пытался удерживать собственного джина в бутылке. Что удавалось не всегда (с)!
Возникший в Нём стихийно, протест снёс бутылку с Её водой на пол! Это не было случайностью! Потому что было слишком показательно!
И это виделось Ей забавным: Ей не стоило прилагать усилий, чтобы взорвать Его своей непредсказуемостью!
И Она осталась верна себе: не моргнув, не подав виду, не выказав раздражения или смятения никоим образом, Она просто не заметила Его выходки!
Тем самым повергнув Его в смятение: никто прежде не демонстрировал Ему своё внешнее отсутствие в Его присутствии!
Да! Его ненавидели и обожали!
Но на Него реагировали!
Все! И всегда!
Даже пренебрежение и презрение было реакцией на Него!
Отсутствие же любой реакции на Его поступок вышибло у Него почву из-под ног!
Продолжая общение с аудиторией, Он, молниеносно сканировав ситуацию, восстановил справедливость, водворив воду, сброшенную Его взорвавшимся эгоцентризмом, как соответствующей реакции на её хозяйку, на прежнее место.
И снова Она никак не отреагировала на Его действия. Но спустя пару минут переставила флакон с водой в недоступное Его рукам место.
Инцидента не было!
Инцидент был исчерпан, потому что только наличие трупа предполагает старт уголовного процесса!
А Она продолжала наблюдать... Оставаясь всё время рядом.
Ей было важнее уловить Его различные колебания, прочувствовать их, чтобы понять!
Поэтому, будучи слишком далеко от тупого чувства ревности, Она благословила Его на активный отдых с одной из подруг, о чём Он известил Её, явно смутясь (с).
Но, вполне способная объяснить Его желания не только вседозволенностью, не просто симпатией к подруге, а нечто большим в Его отношении к ней, Она, лучась доброжелательностью, предпочла уйти в глубокую тень.
Тем самым максимально освободив Его пространство от своего присутствия.
Ибо больше всего боялась стать якорем на чьих-то ногах! Подразумевая для себя и всех свободу самовыражения!
И умея объяснить себе любое самовыражение любого человека!
Но! Непременно освободив при этом его от себя!
Итак, Она поставила жирный крест на, постоянно высовывающем свой нос, любопытстве, норовившем выяснить для Неё качество и причину чувств, возникших между Ними без малейших на то усилий с Их стороны!
Она продолжала, поддерживая, чувствовать Его.
Не подавая при этом ни малейшего вида!
Но это было недоказуемо, потому что не материально.
Внешне Она отстранилась от Него, отдавая себе отчёт в том, что Он ожидал Её знаков внимания.
Она расценила это просто - Он испытывал Её понятливость на предмет принадлежности к месту, на которое Ей было указано!
А Она умела понимать с полуслова!
И поняла всё, во что Ему так хотелось Её окунуть, проповедуя принцип "Властвуй! И разделяй!"
В какой-то момент Она осознала, что боится разочароваться в Нём дополнительно.
К уже имевшему место разочарованию.
И с этого мгновения страх захлестнул Её: он стал бесконтрольным, животным, горячим.
Остановленная Им в неурочное время, что сочла чистой случайностью, Она, съедаемая собственным страхом, и с воплем мольбы в глазах, тихо произнесла: