Вечерняя газета своим интервью со знаменитым магом и звездочетом Бобой произвела в мире небывалый переполох. По его утверждению, через десять дней после затмения, которое состоится 10 января тысяча девятьсот девяносто девятого года, наступит конец света, и посему он считает, что времени для покаяния осталось крайне мало, и грешникам следует поторопиться. Вначале, как это всегда и бывает, к этому отнеслись с чувством всеобщего недоверия, избрав эту тему предметом насмешек и фельетонов в дешевых газетах. Но тут в вечерней газете появилась еще одна Коршунова, в которой яркими примерами из предсказаний великого провидца Ностардамуса рассказывалось о великих бедствиях, пришедших на землю после появления на небосклоне кометы; правда, это было не сразу, а по прошествии нескольких лет. Вот тут-то все и началось. Вначале вспомнили о комете Галлея, которая пролетела недавно возле Земли, махнув на прощанье своим длинным хвостом. Ученые мужи в дураках остаться побоялись и в свете всех новых веяний заявили: "Все может быть". Все новоявленные предсказатели вовсе не хотели отстать от нового бума о конце света, и почти каждый второй так или иначе соглашался с подобным завершением земного существования; правда, со сроками его наступления многие были не согласны. Некоторые говорили ровно через десять дней после затмения, другие считали через девять дней и двенадцать часов. Но это были уже чисто профессиональные заморочки корифеев звездного неба и магов-самоучек.
Ефим Борисович никакого отношения к магии не имел, так, иногда почитывал на последней странице газеты свой гороскоп на следующую неделю, но независимо от прогноза звезд был всегда спокоен, так как знал если в одной газете следующая неделя не совсем удачная, то можно обязательно найти другую, в которой будет все наоборот удача, деньги и большая любовь. Последнее его волновало меньше всего, пятьдесят восемь лет давали о себе знать. Но в любом случае, это был цветущий мужчина в полном расцвете сил. Во времена развитого социализма он был настоящим строителем коммунистического общества и, работая прорабом в спецстрое 26, все-таки сумел воплотить идею вождя в своей семье. У них с женой было все поровну и всего много.
Новый режим он встретил довольно осторожно, не был ни за и ни против, со всем соглашался, кивая в знак согласия головой, но имея при этом свое четкое мнение. Вековые гонения на евреев выработали в его генах удивительное чувство осторожности; он знал одно: если у новой власти что-то не пойдет, есть старый проверенный метод найти козлов отпущения по давней традиции.
Ларик евреем не был. В его жилах текла, а верней сказать, бурлила кровь евроазиатского континента, этакая гремучая смесь всех наций от далекого Чингисхана до более близких соседей великой страны. Но в паспорте синим по белому было начертано: русский, и он, как и остальная Россия, был с этим вполне согласен.
Когда в его родной Латвии появились в прессе статьи, хулящие русскоязычное население, он сразу направился в паспортный стол, пытаясь поменять запись в строке "национальность". Конечно, лучшим вариантом было бы стать вечно гонимым, но в связи со своей внешностью ну в лучшем случае можно было рассчитывать на смесь татарина с латышом. Через неделю у него на руках был паспорт, в котором горделиво было выведено: татлат. Новое правительство приняло законодательство, по которому национальность устанавливается по национальности родителей и складывается из первых трех букв. На свет в огромном количестве стали появляться новые нации: русбел, беллат, латчеч, укрлат, моллат, чуклат, латрус. Первыми по закону устанавливались буквы в зависимости от того, кто кого покрывал. Народ веселился от души если укрлатка выходила замуж за латыша, то у них рождался латукрлат. В России к этому отнеслись с должным пониманием вопроса, и через месяц у них появились в достаточном количестве арзрусы, русчуки, чечрусы и многие другие. Лондонская "Таймс" писала: "Вот она, истинная демократия только в свободной стране могут рождаться новые нации!"
Ефим Борисович оставался евреем, его мало волновали чуклаты и русчуки, но сообщения прессы о возможном конце света все-таки произвели должное впечатление, и он стал понемногу нервничать. По ночам, вставая помочиться, нет-нет, да и глянет в темноту за окном: все ли там спокойно; постоит, посмотрит, подумает и пойдет ляжет. Но сон ни в какую не приходит, а мысли так и жужжат роем в голове: "Вот так собираешь латик к латику, а тут как раз и все; может, плюнуть на все, поехать на какой курорт, да и повеселиться там до самого этого числа". Потом внутренний голос ему напомнил: "В синагоге что-то давно не был". И, протянув руку, потеребил Сарино плечо: "Сара, а не пойти ли мне завтра в синагогу?" На что ее сон пропал в один миг, и она усиленно стала интересоваться, как он себя чувствует, не пойти ли завтра вместо синагоги к врачу. Ефим Борисович посмотрел на нее с чувством сожаления, повернулся на правый бок и, не сказав больше ни слова, заснул.
Ему снилась Рига, запруженная толпами народа возле коммерческих банков, а управляющие кипами выбрасывали в окна разноцветную валюту. Ее подхватывал ветер и нес по улочкам старого города, а народ на это никак не реагировал; люди просто стояли и чего-то ждали. Его вдруг осенило: они ждут такие деньги, какие можно было бы использовать после конца света, там, за чертой, и он стал ждать вместе со всеми. На балконе центрального банка появился мужчина с птичьей фамилией и бросил вниз кипу денег с криком: "На драку собаку!" И заметался по улочкам народ, простирая поднятые руки, пытаясь поймать заветные бумажки. Ефим Борисович старался изо всех сил, он высоко подпрыгивал, пытаясь дотянуться до купюр, но они ускользали промеж пальцев, и ветер поднимал их высоко в небо. Так он и проснулся с поднятыми руками и растопыренными пальцами да взмокшим от усердия большим лбом. Он полежал, подумал, что сон этот неспроста, и решил что-нибудь предпринять, не пропадать же солидному капиталу.
У Ларика денег не было, сны ему давно не снились, так, иногда под утро секс какой приснится и все. Но и на него подействовала всеобщая паника, а хотелось под конец жизни оторваться как следует, чтоб было что вспомнить. Он подумал и поехал к своим богатеньким приятелям стрельнуть деньжат и укатить в теплые края, а там хоть потоп.
"Боинг" авиакомпании "Transeast Airlines", шустро разбежавшись по взлетной полосе, как-то лениво от нее оторвался и стал резко набирать высоту. Среди пассажиров, в основном руслатов, русукров и латрусов, удобно устроившись в бизнес-классе, плечом к плечу сидели один еврей и сомнительной наружности татлат, изъяснявшийся со стюардессой на чистом русском языке безо всякого акцента, татарского или латышского. Правда, стюардесса понимала его с трудом и с виноватым выражением лица щебетала что-то на английском, французском и немецком. "Вот немчура, не могут выучить ни латышского, ни русского" возмущался татлат с улыбкой на лице и продолжал на пародии английского: "Ван виски он зе айс". Потом посмотрел на сидящего рядом скучного еврея и добавил: "Ту".
Ефим Борисович не любил случайных знакомых, но в редких случаях давал себе возможность немного расслабиться и поболтать в дороге с попутчиком, коротая время. О себе он никогда ничего не рассказывал, так, слегка где был, что видел и все. Но тут не знаю, что стряслось то ли постоянная боязнь летать в самолетах, то ли последние статьи о конце света, то ли несколько стопок крепкого виски, но его прорвало. Он поделился всеми сомнениями и страхами, которые одолевали его на протяжении всего последнего времени. В своем попутчике он увидел понимающего и сочувствующего земляка, который, как и он, отправился встречать кончину на берег лазурного Средиземного моря во Францию.
Последнее время представитель вечно гонимых и во всем виноватых стал удивительно набожен кроме синагоги он стал посещать христианские церкви и даже пару раз побывал у кришнаитов; адвентистов седьмого дня найти не смог, зато был у староверов. Его мучил вопрос: кто же из них всех прав, а кто нет, и он не мог найти ответа, но в одном они все были похожи каждый хвалил себя и осуждал другого. Он подумал, поразмыслил и решил: раз в детстве обрезали, значит быть посему.
Ларик замаливал свои грехи у всех, кто имел хоть какое-то отношение к создателю. Он верил всем и никому, он любил всех и никого. Перепробовав десяток профессий шофера, официанта, грузчика, матроса и несколько других он чувствовал себя социально непригодным элементом как для строительства социализма, так и капитализма, гордо называя себя огрызком лихолетий всех времен и народов. И поэтому он несказанно обрадовался своему новому знакомому, который разделяет его точку зрения и поддерживает всеобщую кончину.
Пересадка во Франкфурте-на-Майне в самолет, отправляющийся в Ниццу, прошла, как в тумане. Новые приятели не расставались ни на секунду; держа друг дружку за локоток, прошли из одной самолетососки в другую, а через нее в Боинг-747.
Негромкий стук в дверь разбудил Ефима Борисовича и напомнил о том, что он находится не где-то на берегу Рижского залива, а в колыбели многих художников и поэтов, земле обетованной для тонких натур и толстых кошельков. Он поднялся с огромной двуспальной кровати, обернул нижнюю часть тела простыней, подошел к дверям и поинтересовался на иврите, кто там и чего желали. За дверью приятный женский голос извинился за беспокойство и пообещал прийти убрать номер попозже.
Наш герой подошел к окну и был просто поражен панорамой из окна отеля West End. Под самым балкончиком расположилась подобно огромной зеленой ромашке кокосовая пальма, за ней вдоль здания стояла вторая, третья, и так до бесконечности, куда ни упирался взгляд. Вдоль отелей эти вечнозеленые любители тепла охраняли под своими громадными листьями тень, которой так не хватает в жару. Рядом с отелем проходила трасса, разделяемая живой оградой из пальм, а за ней после широченного тротуара вниз, к морю, вели каменные лестницы с портиками. Каменный пляж был весь уставлен разноцветными зонтиками с названиями близлежащих солидных отелей, мягкие дорожки разделяли на квадратики пляж и спускались к изумрудному морю.
Ефим Борисович даже застонал от удовольствия и от души пожалел, что всего этого не видит Сара, но ничего не поделаешь чрезмерная привязанность к внукам лишила ее возможности посмотреть на эту красоту. В груди что-то неприятно сжалось и отпустило. "Да ладно, Бог с ней, я звал, как мог," успокоил себя Борисыч и принялся дальше рассматривать окрестности.
Сквозь стеклянную крышу ресторана, примыкающего к первому этажу отеля, он заметил вчерашнего попутчика с тарелкой в руке возле шведского стола. Ларик с усердием готовился к приему пищи, аккуратно раскладывая по блюду (чтобы больше влезло) всяческую снедь. Ефим Борисович еще немного посмотрел на подготовку к трапезе своего соотечественника, обильное выделение слюны и сосание под ложечкой заставили его оторваться от созерцания окрестностей. Он оделся и стал спускаться к завтраку.
Кто-кто, а Ларик умел насладиться хорошей пищей. Он ел, не торопясь, старательно разжевывая каждый кусок, вникая во вкус каждого из блюд, не замечая вокруг никого и ничего. Но Ефим Борисыча он заметил сразу, приветливо махнул рукой, приглашая к себе за столик. В беспечной беседе во время завтрака они решили выйти на пляж и немного погреть свои кости. Мало кто не знает знаменитого пляжа отеля "Негреско", и любой уважающий себя отдыхающий обязательно воспользуется гостеприимством его хозяина Уди, выходца с жаркого Мадагаскара. Дамам и господам нравилась предупредительность обслуживающего персонала, и они дремали в своих шезлонгах под шум накатывающейся волны и мягкого майского солнца, изредка жестом приглашая официанта заменить пустой фужер из-под вина на полный, и опять продолжали дремать. Что может быть лучше красивого безделья под теплым солнышком, и тысячу раз можно ответить самому себе ничего.
Ларик вытянулся во весь рост на шезлонге и стал искоса из-за прищуренных глаз поглядывать на полуобнаженных женщин разного цвета кожи и разного цвета глаз. Они все ему определенно нравились. Когда он смотрел на негритянку, ему хотелось бить в тамтам и кружить вокруг нее сумасшедший сексуальный танец, когда он видел испанку сердце разрывалось от желания научиться играть на гитаре, а при виде француженки ему просто хотелось навсегда тут остаться.
Ефим Борисыч просто хотел спать. Солнечный зонтик прикрывал его большую умную голову от прямых лучей и, наверное, от дурных мыслей, которые его так допекали на родине. Через некоторое время он забылся приятным безмятежным сном. Ему снилось, что он стоит в очереди за гражданством, а очередь эта без начала и конца, а рядом стоит старый друг Баргин и говорит: "Фима, давай купим и все; за деньги можно стать кем хочешь хоть индейцем, хоть еще кем, ну, решай." Но он в ответ помотал головой: "Ну уж нет, я постою." И стоит, стоит, стоит...
Так бы он и стоял еще неизвестно сколько, если бы Ларик не разбудил, протягивая бокал с холодным пивом. Ефим Борисович пива не любил, но тут, под шум прибоя, шло все; конечно, это не наш "Алдарис" из бочки, но тоже ничего. Потягивая пиво, он посматривал на Ларика, думая про себя: "Бестолковая это личность, в голове только женщины да выпивка, ну да ничего, свой все-таки, татлат."
Постепенно отдыхающая публика начала подтягиваться к ресторану, наступал полдень. В это время профессиональные отдыхающие уже заканчивали солнечные ванны и приступали к трапезе. А что такое покушать у Лазурного берега под зонтиком за сказочным по своим яствам столиком это может прочувствовать только тот, кто это испытал, словами передать просто невозможно.
Новые приятели разместились за столиком поближе к шезлонгам, чтобы удобней было наблюдать за оставшимися загорать и смотреть, как взлетают и садятся "Боинги" с разместившегося на полуострове аэропорта. Ефим Борисович заказал себе по давней привычке лососинки на гренках, а Ларику захотелось чего-нибудь экзотического, типа скамьи на углях под соусом "а-ля Мадагаскар", за что и был наказан, когда принесли счет. После сытного обеда они отправились в отель, подремать в прохладных номерах.
Любовь. Это необъяснимое чувство, воспетое всеми поколениями мужчин на нашей грешной земле; оно подкарауливает всех нас независимо от пола, возраста и вероисповедания. Будь ты христианин, мусульманин или просто старый добрый еврей ничто не убережет тебя от трепета чувств и плоти. Женщины часто пытаются скрыть свое безумное влечение, прикрываясь маской безразличия, но как всегда из-под маски видны глаза, в которых отражаются истинные страсти. Мужчины же, наоборот, выпячивают свои чувства так, что порой "слабым женщинам" приходится уступать бурному натиску, после обвиняя мужчин, что они пользуются их "беспомощным" положением, даже если эти положения были самыми разнообразными. Фима (простите за фамильярность) и думать забыл, что это такое это трепетное чувство. Но, как пелось в одной старой песне, "любовь нечаянно нагрянет".
Он увидел ее в фойе гостиницы. Первое, что бросилось ему в глаза была ярко-красная юбка цвета "Феррари", стройные длинные шоколадные ноги, прижатые друг к дружке и слегка наклоненные вбок, что само по себе вызвало у Фимы какую-то внутреннюю дрожь. Густые, черные как смоль вьющиеся волосы, темная кожа выдавали в ней принадлежность к африканскому континенту, но черты лица говорили, что где-то там, на ее родине, побывали и европейцы. Он увлеченно ее разглядывал, восторгаясь про себя бесстыдными зовущими формами ее тела, но когда она встала с кресла, у нашего героя просто закружилась голова. Она была выше его на полголовы и такая, такая, каких он видел только по телевизору, когда показывают моды.
В эту ночь Фиме ничего не снилось, он просто не спал. Стоило ему только закрыть глаза и ему казалось, что она стоит рядом. Он сразу их открывал, но ее не было, и он опять их закрывал. Так пролетела ночь. Утром судьба сделала ему маленький подарок. В ресторане во время завтрака к нему за стол, на зависть всем мужикам, села Она. У Фимы еда не лезла в рот, каждый кусок комом вставал в горле от того, как она ему нравилась. Когда она попросила передать ей соль, то солонка в его руках выплясывала нервный танец возбужденного мужчины.
Она это заметила и наградила его таким нежным взглядом, что Фима сразу пришел в себя, ответив ей улыбкой. С этого все и началось. Он, пересилив свое смущение, пригласил Лолиту (так звали незнакомку) на вечернюю прогулку вдоль "променадес", на что получил благосклонное согласие. В предвкушении победы Фима не знал, куда себя деть. На пляж идти не хотелось там этот земляк со своей бесконечной болтовней, и он отправился на знаменитый цветочный рынок скоротать время, любуясь красотой.
Ларик лежал на пляже, подставив солнцу живот. Так как он был далеко не безразличен к женскому полу, то сразу заметил шоколадную красотку в ярко-красной юбке. Она подошла к хозяину пляжа Руди, взяла махровое полотенце и расположилась на соседнем шезлонге. Не прошло и десяти минут, как Ларика прорвало: на смеси английских, русских и латышских слов он пытался рассказать прекрасной незнакомке о своей удивительной стране на берегах далекой Балтики. Она внимательно его слушала, одновременно растирая тело каким-то специальным кремом. Когда словесный поток иссяк, он понял всю беспомощность своих лингвистических потуг, откинулся на шезлонг и закрыл глаза. Незнакомка продолжала растирать свое тело с таким видом, словно не заметила, что Ларик перестал говорить. Прошел час, может, два (под палящим солнцем трудно определить время), и вдруг он услышал до боли родной латышский язык. Вначале ему показалось начинается солнечный удар, но потом он услышал опять на далеком родном: "Cik ir plkstens?" (Сколько времени?).
Вначале он открыл один глаз, потом другой, а потом вытаращил оба, уставившись на темнокожую незнакомку, из уст которой лился государственный язык его родины. Как выяснилось позже, она тоже сбежала из Латвии на теплый бережок Средиземного моря в ожидании всеобщей кончины, но тут прикидывалась то француженкой, то уроженкой берегов далекой реки Меланкоре, потомком древних путешественников с Балтики, ну, в общем, наш человек с богатой фантазией и маленькими возможностями. Ее пращур был известным вождем племени из далекого Сомали, а мать уроженкой Мадонской волости, из деревни, что возле знаменитой горы Гайзинькалнс. Их пути пересеклись по воле всевышнего в университете имени Патриса Лумумбы в Москве, на пленуме молодых партийных работников, верных ленинским принципам. Но время бежало, бежало, и сейчас ее мама боролась за идеи бессмертного капитализма, а папа продолжал управлять своими соплеменниками в Сомали, вдохновляясь идеями великого вождя. Но несмотря на это, они ладили между собой, изредка обмениваясь письмами, соглашаясь в главном все равно кем быть, лишь бы руководить. Когда Лолита получала паспорт, они с отцом немного повздорили по поводу ее национальности, но разум взял верх, и она стала латсомка, зато гражданка.
Ларик гражданином не был, его оставили товарищем, но он на это не был в обиде. Можно пожаловаться на ущемление прав, ну и все такое, а если по честному, ему было на это плевать: с граждан больше спрос, если вдруг в государстве все плохо.
Но так как всем отдыхающим абсолютно наплевать на все национальные проблемы, и их волнуют только демографические вопросы всего населения земли, а не каких-то отдельных наций, новые знакомые болтали об удивительных пейзажах лазурного побережья, о последних местных новостях с трассы Монте-Карло, гда проходили гонки "Формулы-1", и Каннского фестиваля, сверкающего звездами мирового кино. Незаметно набежал вечер, и женщина в красном упорхнула, оставив Ларика за столиком в ресторане возле пляжа, выпив предварительно три "джин-тоника", плотно закусив скампи, пообещав быть на пляже завтра в десять. Ларик с самого начала понял, что его слегка раскручивают, но с ней было интересно, а за это можно и заплатить немножко.
Он брел по вечерней Ницце, иногда заходил в какое-нибудь кафе, выпивал чего-нибудь освежающего и продолжал свой променад, рассматривая посетителей многочисленных открытых баров. Народ расслаблялся. Тихое жужжание двух десятков языков создавало удивительную атмосферу лазурного покоя.
И вдруг за двухместным столиком в баре, что сразу за пиццерией, Ларик увидел счастливого еврея с той самой "шоколадкой" в красной юбке. "Ах ты старый пень, четыре часа говорил про плохое мочеиспускание, а тут, как молодой козел, застучал копытами." Но подходить к ним не стал, а сел за столик в пиццерии и стал за ними наблюдать.
Ефим Борисыч был в ударе: он рассказывал истории из своей молодости, шутил, смеялся, словом, вел себя так, как ведет себя любой мужчина, пытаясь добиться благосклонности женщины. И надо сказать, что мужской опыт давал о себе знать, и глаза прекрасной Лолиты, как ему начинало казаться, говорили: "Да, ДА, ДА!". Но Ларик не знал, что кажется его земляку, и думал, что надо что-то предпринимать. Однако никаких нормальных идей в голову не приходило, он посидел еще немного, выпил "джин-тоник" и пошел в отель.
Фима не спал всю ночь, только под утро силуэт желанной женщины растворился в проеме дверей его номера, послав на прощанье воздушный поцелуй. Он ощущал себя героем этой удивительной ночи, и чувствовал себя так, будто скинул десятка два лет. Чувства просто переполняли его, несмотря даже на ту тысячу долларов Лолите на помаду, и Ефим Борисович заснул, как младенец, со счастливой улыбкой на устах. Этот утренний сон перенес его в грезах на берега родной Балтики. Там, далеко, шла распродажа воздуха; гражданам продавали, а негражданам нет, и последние брали его в аренду: вдохнут выдохнут. А граждане могли вдыхать и не выдыхать. Демонстрации с транспарантами "Будем дышать по очереди!" заполнили всю Ригу. Перед собравшимися выступил сам президент, пообещав поднять вопрос в Сейме, так как во всей Европе все дышат как хотят, независимо от национальной принадлежности, вероисповедания и гражданства. Но в конце своей речи почему-то попросил лиц еврейской национальности после демонстрации собраться отдельно, для обсуждения вопроса: чьи же деньги их деньги. Фима точно знал: его деньги это не их деньги, потихоньку выбрался из толпы и бегом пустился домой собирать чемоданы.
У Ларика не было тысячи долларов на "бескорыстную" любовь, но у него было то желание, перед которым тают женские сердца. Он встретил Лолиту возле дверей ее номера в шесть часов утра с огромным букетом роз. И какая женщина сможет прогнать в такую рань мужчину с цветами...
Ларик с Ефимом Борисовичем увиделись только через месяц в аэропорту, перед отлетом домой, оба счастливые и весьма довольные удавшимся отдыхом, безо всякого конца света. Лолиты с ними не было, она улетела неделей раньше к своему отцу в Африку, успев попрощаться с Фимой ночью, а с Лариком под утро.
А где-то через два года, или через три, в аэропорт "Рига" из дальних краев прилетела темнокожая красотка с маленьким мальчиком на руках. Чертами лица он очень напоминал Ефима Борисовича, а голубые честные глаза говорили, что и с Лариком тоже мы были знакомы.