Аннотация: Пока спит Каменный Ящер, люди строят свои дома на его чешуйках, прокладывают шоссе, срубают деревья. Но что, если спящему суждено однажды проснуться?
...спит огромный ящер. Лишь чуть поворачивается в груди сердце из железа - как чуть поворачивается во сне он сам, чтобы тепло звезды продолжало греть его бока. Когда-то, когда он был маленьким, его кожа была нежной и чувствительной, но за долгие века стала каменной. Впрочем, то, что было внутри, никуда не делось, и, чтобы не мешать ему там, проросло через камни деревьями.
Высятся среди камней церквушки, буддийские пагоды с загнутыми крышами, мечети с устремлёнными ввысь минаретами - в своей дремоте он чувствовал, как его украшают всякими безделушками, но шевелиться было лень: пусть остаются. Чувствовал, как завелись жители в его шкуре - множество маленьких муравьёв, шествовавших туда и сюда со своими переносными муравейниками, пытавшихся установить их там, где сквозь дыры в его шкуре, пробитые деревьями, вытекала кипящая жизненная сила и клубилась над поверхностью - невидимая, но могучая.
Слышал голоса шаманов, поднимавшиеся чуть выше, нежели монотонный гул других, устремлявшиеся к нему и просившие: дай. Он не давал, но и не трогал их - позволял питаться своей жизненной силой, всё равно её было слишком много для спящего. Порой появлялись вдруг трещины на каменной шкуре; падали вывороченные с корнями деревья. Ящер чуть морщился во сне, но каменные веки не приоткрывались: не просыпаясь, он напрягал своё нутро, и трещины срастались, и поднимались новые деревья взамен исчезнувших. Бывало, проваливались в открывшуюся бездну и муравьи с их муравейниками, и тогда ящер морщился сильнее: ведь они попадали прямо в его нутро, причиняя боль. И взвивались тогда сильнее голоса шаманов, и он хотел бы заткнуть во сне каменные уши, забывая о том, что слышит не ушами, а чем-то другим.
Но потом всё смолкало, и он лишь укладывался на боку поудобнее, думая сквозь сон: на месте ль моя звезда? Звезда была на месте, она всё так же равномерно грела его бока: сначала один, потом другой. Иногда удалялась: тогда он сердился и покрывался коркой льда поверх каменной шкуры в тех местах, где она отказывалась его касаться. Но потом приближалась снова, и тогда ящер оттаивал: ничего не мог с собой поделать, даже если хотел пообижаться подольше.
Время шло. Однажды он почувствовал, что маленькие муравьи, жившие на его шкуре, начинают суетиться всё сильнее - они прокладывали шоссе, мешая дышать его чешуйкам, выдёргивали из него деревья, которые ещё не были старыми, качали его кровь насосами. Да и муравейников становилось всё больше: он уже не мог ни пошевелиться, ни потянуться во сне, не чувствуя на любой из своих чешуек их тяжесть. Потом вспыхнуло электричество: побежало по его шкуре цепью крохотных щекочущих огней, опутало нитями проводов - тоненьких, но назойливых. Иногда он поднимал чешуйку-другую от недовольства, скидывал с неё муравейники, шоссе, провода и огни. Но даже голоса шаманов больше не звучали: муравьи решительно и сердито принимались восстанавливать всё так, как было.
Впрочем, иногда они всё же раздавались: новые голоса, более тонкие и звонкие, чем прежде. Они доносились из каменных муравейников, ведь за это время жители его шкуры, быть может, научившись у него самого, тоже стали делать свои жилища укреплёнными броней. И новые голоса шаманов неслись оттуда, с трудом пробивая их своей силой. Ящеру было даже чуть-чуть их жаль, и он хотел сказать: не делайте этого, ведь на каменной шкуре заводятся муравьи. Когда их становится слишком много, это бывает некстати.
Но он уже давно не говорил; быть может, и позабыл, как это делается.
...что случится, если вдруг ящер проснётся? Если вдруг вспомнит о том, что он - живой? Поднимется на лапы, поставит дыбом чешуйки, чтобы отряхнуться, откроет глаза, чтобы посмотреть на свет пригревшей его звезды?
Но ведь никакая ночь не длится вечно. Однажды приходит время проснуться всем - и ящеру, в том числе. Пусть он и унизан теперь муравейниками с ног до головы; пусть и деревьев стало меньше, и всякий раз, когда пропадает ещё одно из них, он глухо рычит во сне. Увы, муравьи его не слышат. Услышат ли голос, когда он проснётся и вспомнит о том, как говорить?
...и только свет звезды вдруг становится более мягким, более ласковым, более близким. И чудится ящеру: это одна крохотная частица его звезды вдруг оказалась на нём и ползёт по его чешуйкам, с трудом карабкается по ним. Он бы хотел поднять лапу и накрыть её, чтобы никто не мешал ползти, да не может отличить от остальных: слишком уж зачерствела каменная шкура, а больше никак и не почувствовать. Частица звезды поёт, её голос нежный и чистый, да только сразу же откликаются голоса новых шаманов в тысячах каменных муравейников разом, и ящер, слыша их, опять не знает, где на своём теле искать.
Он замирает, прислушиваясь.
И сна уже почти и нет ни в одном глазу - пора их открывать.
Но если он проснётся и встанет...
Поёт, поёт частица звезды - о других звёздах, о других ящерах, что пасутся на небесных равнинах, подставляя тела их свету. И у некоторых нет каменной шкуры, а у некоторых она даже толще, но муравьи, оказывается, есть у всех, не только у него. Ведь муравьи образовались из его собственной жизненной силы, а не пришли откуда-то извне; и так бывает со всеми ящерами, когда они вырастают.
"А что бывает со всеми звёздами, когда они вырастают?" - хочет спросить он, но всё ещё не может; голоса нет, или он не помнит о том, как им пользоваться.
- Тогда звезда находит себе ящера, - отвечает частица Звезды. - Каменного, спящего. И греет его своими лучами, чтобы его жизненная сила, выбравшись на поверхность, превратилась в муравьёв, и не умерли от холода с тех пор ни он, ни они.