Вижу задворки храма,
пыльный пустой пейзаж;
там из цветных осколков
он собирал витраж.

По ночам же кричал и видел
(днём забывал - везло),
как разбивался... -алось 
то, что теперь - стекло.

Алый, зелёный, синий,
грея в ладонях, нёс;
их он искал по свалкам,
доставал из вороньих гнёзд.

Только стяг, что на дно был брошен,
чистой ль рукой достать?
Для того ли, кто в смертной муке,
гордо лелеять стать?

Отмывал он осколки в чане,
клал под лучи светил;
но для работы трудной
хватит ли скудных сил?

Но для работы долгой
хватит ли жизни дней?
Поникал он в безмолвной муке:
"Нет мастерства во мне".

...Только знамя на лобном месте
смотрит без счёту лет,
как преломили древко,
будто его хребет -

синий осколок неба,
долгий печальный взор...
И рукой ли умелой, сильной
мне рисовать узор,

что он оставил, кровью,
как огнём, разгоняя тьму,
где босиком, вслепую 
шёл по стеклу тому?

Мне бы к глубоким ранам
грязным припасть лицом
и омывать слезами
путь, что пройдён отцом,

но он сказал бы: полно,
слёзы не трать - пустяк,
ты нарисуй витраж, и
как он поднимет стяг.