Астраханцев Александр Иванович : другие произведения.

Антимужчина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Александр АСТРАХАНЦЕВ
  
   А Н Т И М У Ж Ч И Н А
   роман
  
   Есть женщины в русских селеньях
   Николай Некрасов
  
   Нет женщин - есть антимужчины
   Андрей Вознесенский
  
   Ч а с т ь п е р в а я
  
   1
   Ни фамилии и ни имени настоящих ее я вам, конечно же, не открою; кто с ней знаком - и так догадается, о ком речь, а кто не знаком - так и знать ни к чему; но я-то ее знаю, наверное, лучше, чем саму себя... Во всяком случае - достаточно, чтобы взяться за ее жизнеописание.
   На вопрос: имею ли я на это право? - отвечаю (с собственной точки зрения, разумеется): не только имею - а просто обязана, потому что, верю, придет время, когда ею заинтересуются серьезные биографы, но, может статься - слишком поздно: нас, ее сверстниц и сверстников, на глазах которых она выросла, жила и работала, уже не будет - очень часто истоками жизни выдающегося человека начинают интересоваться, когда ни его самого, ни его сверстников уже нет в живых и земные его следы затоптаны и заплеваны, и тут, "в назидание потомкам", начинают биографию сочинять; а ведь смысл всякой биографии - в правде, какой бы она ни была. А что биографией моей героини заинтересуются, я не сомневаюсь - настолько это личность яркая и талантливая, хотя, как увидите из повествования, в первой половине жизни, пока она искала себя, ее своеобразные таланты не проявлялись - судьба не припасла ей столбовой дороги. Но теперь уже очевидно, сколь многого в жизни она успела добиться, и добьется еще большего, - я в этом уверена.
   Трудно предугадать, насколько высоко еще она взлетит, или взойдет, или вскарабкается, но, мне кажется, она будет известна, может быть, даже на всю Россию и, возможно, повлияет (не знаю только, в лучшую ли сторону?) на ее судьбы. Не собираюсь ничего пророчить - боже упаси! - и ничего ей (моей героине, разумеется; впрочем, как и России тоже) не желаю плохого - наоборот: живи, Катерина (так я ее здесь называю, и даю ей самую простую русскую фамилию: Иванова), сколько можешь, и вырабатывай в себе, словно атомный реактор, свою дикую, непонятно откуда берущуюся энергию: в тебе заложен такой потенциал здоровья и энергии, что хватит на трех, на четырех - на целую, может быть, толпу нам подобных! Поэтому и берусь за это скромное исследование, которое, возможно, окажется лишь материалом для будущих ее биографов; на большее не претендую.
   Кстати, еще потому нужны сведения о ее биографии, что, когда она будет на вершине славы - ей, конечно же, захочется припудрить детали своего прошлого и предстать в более выгодном свете; надо заметить, что уже на заре своей карьеры она не любила, чтобы о ней знали лишнее, и частенько просила меня насчет ее прошлых похождений держать язык за зубами. Но как не выкинешь из песни слова - так и из биографии всякого известного человека ничего нельзя выкинуть: все обязано стать фактом истории - ее достоянием, если хотите. Потому и берусь за столь, может быть, неблагодарный труд.
   Почему я? Да потому что кто же еще-то? - у нее никогда не было близких подруг и друзей, которые бы достаточно знали ее подноготную. Я и сама не претендую на полное знание, хотя знаю многое. Вот и решилась, и именно сейчас, пока она еще не всем известна и недостаточно могущественна. А то вдруг со мной что случится? Тем более что излишнее знание бывает иногда роковым - известно ведь: с сильными мира сего шутки плохи. Поэтому хочется написать ее биографию побыстрей - и освободиться от страхов; а когда напишу - сдам куда-нибудь на хранение, чтобы уж больше никому не быть интересной в роли носительницы тайн.
   Есть и еще причина тому, что берусь за перо: попробовать самой разобраться в ней, взглянуть на нее чуть-чуть со стороны: уж не жуткого ли монстра вырастили в ней обстоятельства? - и исторгнуть в процессе писания ее из себя - слишком мы с ней были близки всю предшествующую часть жизни, так что, может быть, она даже стала частью меня самой.
   Так что все изложенное мной далее - не свободный полет фантазии и не гимн, воспевающий подругу, которой природа многое дала с избытком и такого намешала! - нет, я хотела бы, строго придерживаясь хронологической канвы, сделать своеобразное социально-психологическое исследование: как женщина, выбившись из самых низов, совершенно одна, без чьей-либо помощи и поддержки, может добиться в жизни определенного успеха.
   * * *
   А достаточно знаю я ее не только потому, что учились вместе и выросли в одном дворе - а потому еще, что жили в одном доме, в одном подъезде, даже на одной лестничной площадке, дверь в дверь, с тех самых пор, как тот панельный дом, стандартную пятиэтажку в рабочем квартале, построили, и наши с ней родители в него вселились, когда нам было по семь лет.
   Я даже помню день заселения: то был канун 1 Мая, большого тогда праздника: красные флаги кругом, духовой оркестр играет, люди во дворе дома, еще пустого, сбились в большой круг, своего рода митинг, и какой-то дородный мужчина держит речь. Я стояла прямо перед ним, рядом с мамой, хотя забыла уже, о чем он говорил - помню только, как он показал на меня пальцем и сказал, что как раз, когда я вырасту, настанет коммунизм.
   Я еще испугалась этого его пальца и спряталась за мамину спину, и тут увидела недалеко от себя такую же, как я, девочку, только черноглазую и темноволосую. Она стояла рядом с крупной рыжей женщиной и выглядела ужасно неопрятно: застиранное платьице, стоптанные сандалики на босу ногу и разбитая коленка: большая черная короста на ней, замазанная зеленкой. Причем девочка глядела на выступающего человека без всякого страха и при этом ковыряла в носу пальцем; потом извлекла из носа темную козявку и занялась ею: внимательно рассмотрела ее и принялась скатывать в шарик, а, скатав, оглянулась вокруг, увидела в двух шагах мальчишку и щелчком запустила шарик в него. Мальчишка заметил ее жест и втихомолку показал ей кулак; девочка в ответ тотчас высунула язык, красный-красный и длинный- предлинный. Тут она заметила меня и мне его показала.
   У меня, глядя на нее, было странное чувство: меня передергивало всю от брезгливости к этой неряхе и хулиганке - и при этом невольно привораживала взгляд эта, кажется, единственная здесь, посреди немой толпы, непоседливая душа - как приковывает взгляд играющий щенок или котенок.
   В конце митинга главам семейств (главой нашей семьи была моя мама) вручили ключи от квартир; оратор пожимал им руки и поздравлял, все хлопали в ладоши, а оркестр наяривал бравурный марш.
   Потом всё смешалось, и я потеряла девочку из вида; подъезжали доверху набитые вещами грузовики; по лестницам таскали шкафы, диваны, гроздья стульев, пухлые узлы, и все почему-то бегом, как угорелые - будто боялись, что кто-то отберет назад ключи, и чистую новую лестницу быстро затоптали и замусорили. Почему-то лестницу было жалко.
   Когда вещи занесли и стали наскоро расставлять и распихивать по квартире - оказалось, я всем мешаю; я пошла посмотреть, что делается на улице, и тут увидела, как эта девочка (которая и оказалась Катей) выходит из квартиры напротив: она - моя ближайшая соседка!
   * * *
   Мы с ней подружились. Верней, нас сблизило соседство дверь в дверь и то, что мы с ней оказались потом в одном классе, даже за одной партой.
   Но мы были совершенно разные. Сама я, неизменно "хорошая девочка", своим первым слоем души немножко презирала ее - она раздражала меня своей неряшливостью и невниманием ко всему на свете, кроме собственных желаний. Когда мы с ней ходили на елку или в детский театр, мне приходилось преодолевать стыд за нее и страх, что она непременно меня подведет и опозорит, и я без конца делала ей замечания. Но другим слоем души, смутным и глубинным, я ее любила - мне нравилось смотреть на нее и быть рядом: красота ее упорно пробивалась в ней уже тогда, несмотря ее полное равнодушие к своей внешности.
   Естественно, я бывала и у нее дома, в их шумном, даже буйном семействе: кроме папы и мамы, у нее были еще брат Колька и сестра Люся; приглядываясь к их жизни, я стала кое-что понимать в Катиной натуре и многое ей от этого прощала.
   Правда, сказать о них "шумное семейство" - это ничего не сказать: каждый там обладал настолько необычной индивидуальностью, что я поначалу смотрела на них с удивлением, потому что каждый из собрания этих индивидов не только ничего из своих особенностей не стыдился и не прятал - а наоборот, кичился ими и выставлял напоказ. Дети ссорились и дрались; родители шпыняли и драли детей; те защищались от них воплями, а, становясь старше - яростно препирались и дерзили родителям.
   Бывая у них и уставая от их ругани, я спрашивала дома: "Мама, почему они все время кричат и ругаются?" - и она объясняла мне: "Потому что они выросли в тесноте - они переехали сюда из бараков".
   * * *
   А в бараке они оказались потому, что родом из деревни, и - никакого блата, чтоб зацепиться в городе как-то по-иному. При этом Катина мама хотела, чтобы в нашем доме их считали "городскими", и стеснялась своих деревенских родственников, когда те наезжали и останавливались у них - их квартира была как бы перевалкой, через которую они просачивались и наполняли собой город; а если их принимали за "деревенских", Катина мама обижалась - за такое оскорбление она могла выцарапать глаза, и это не метафора: она и вправду была драчлива. Звали ее Анастасия Филипповна, или, по-уличному, Тася. А Катиного папу звали Василий. Какое-то отчество и у него тоже было, но его никто не знал - так, без отчества, и сгинул потом.
   Была теть-Тася - так я ее звала - крепкая рыжая женщина. Не толстая, а именно крепкая: с могучими плечами, грудью и бедрами, - и решительная: когда Василий приходил домой пьяный и начинал бузить, она давала ему такую затрещину, что тот сразу валился с ног и засыпал. И когда я учила в школе стихи про "женщину в русских селеньях", которая "коня на скаку остановит" - то представляла ее себе именно теть-Тасей.
   Работала она в ремстройконторе на должности инженера и ходила всегда "как инженер": в шелковых платьях, в туфлях на высоких каблуках, ярко красила губы и пахла духами "Москва", - от этого приторно-сладкого запаха, смешанного с крепким же запахом пота, меня, с моей чувствительностью, мутило так, что я готова была хлопаться в обморок.
  
   2
   Копнуть глубже относительно Катиных корней нет никакой возможности: дальше родителей родословная ее теряется во мгле прошлой, деревенской жизни; вспоминать о ней они не любили. Но рассказать подробнее о самих родителях ее стоит: слишком многое в Кате - от них.
   История их городской жизни началась с того, что в шестнадцать лет они вместе приехали в город, поступили в строительный техникум и решили: как закончат его - поженятся. Но дядь-Вася техникума не закончил.
   Надо сказать, что дядь-Вася, каким я его помню, хотя внешне и не представительный, даже невзрачный: кадыкастый, жилистый, длиннорукий, с крикливым скрипучим голосом, - был, однако, при этом мужик горячий и моторный, и - с авантюрной жилкой, а в юности был, наверное, еще моторнее и горячее, потому что уже на втором курсе сбил компанию из однокашников, таких же, отчаянных головушек, как сам, и они грабанули магазин на окраине.
   Тому, будто бы, имелось у него железное оправдание перед своей совестью: маленькая стипешка, помощи из дома ждать бесполезно, а жрать охота. Да и не только жрать: охота и пальто, и костюм, и желтые корочки взамен кирзовых ботинок, и часы на руке - "чтобы всё, как у людей"; и своей подружке Тасе охота было подарочки дарить, и Тася, будто бы, от них не только не отказывалась, а, наоборот, радовалась им и к Васе после них была благосклоннее... Причем грабануть-то они грабанули - но с награбленным засыпались. Васе как вдохновителю, хотя и несовершеннолетнему, обломилось пять лет отсидки, три из которых он добросовестно отбухал; остальное скостили по зачетам... Выйдя, учиться он больше не стал, однако вернулся к Тасе, которая после техникума уже работала. И она, надо отдать ей должное, его дождалась, хотя, по намекам, у нее "были варианты". Даже, похоже, сочла своим долгом дождаться и принять. В общем, они поженились, он пошел работать на стройку, им дали комнату в бараке, и начали они жить и плодиться.
   * * *
   Но иногда дядь-Вася исчезал на несколько месяцев.
   - В командировке он - замучили мужика командировками! - говаривала тогда всем теть-Тася. Только став старше, я поняла, что "командировки" эти у него - в одно место: за решетку, - потому что, отсидев однажды, он воровства не только не бросил, но и пристрастился к нему, а, кроме того - еще и к выпивке, и таскал со стройки, продавая дачникам, все, что плохо лежит: краски, рубероид, окна, двери, - пока, наконец, его не ловили и не судили. Но тюремные сроки, как правило небольшие - брать помногу он теперь опасался - заканчивались, он благополучно возвращался домой и поступал на новую стройку - чтобы снова красть.
   С женой, теть-Тасей, они постоянно ругались. А то и дрались.
   Старшие дети, Колька с Люськой, подросши, стали вмешиваться в родительские дрязги, разделившись по половому признаку: сын - на стороне отца, а дочь, соответственно - матери. Да они и были похожи на родителей: Колька - такой же, как отец: худой, кадыкастый, крикливый, - а Люська - вся в мать: рыжая и дебелая, - так что семейка превратилась в боевой лагерь, который всегда начеку: всё, вроде бы, тихо, ничто не предвещает бури, и вдруг - заорали, сбежались в кучу, замахали руками! - причем борьба шла с переменным успехом: в словесных перепалках верх брала женская сторона, зато в рукопашной чаще побеждала мужская сила (но не всегда, не всегда: если дядь-Вася - слишком поддатый, то верх опять-таки брали теть-Тася с Люськой).
   Заметим на будущее, что постоянная вражда мужа с женой, насмешки и оскорбления там перерастали чисто семейные отношения и переносились на отношение к полу целиком, так что женской половиной семьи презиралась, оскорблялась и ненавиделась вся мужская половина человечества: пьянь, ворье, страмота и проч., - а мужской половиной, соответственно - женская: суки, свиристелки, бабьё проклятое, вплоть до нецензурных слов, - так что еще в детстве и я тоже, не говоря уж о Кате, наслушалась специфических терминов, что называется, по завязку.
   Оберегая меня от этого лексикона, мама запрещала мне к ним ходить. Но, даже не бывая у них, все это можно было слышать где угодно: на лестнице, во дворе, в школе, - так что если в семь лет смысл этих ругательств я едва понимала, то годам к двенадцати весь лексикон усвоила полностью.
   * * *
   Однако хуже всех в их семействе было Катюше.
   Обычно самого младшего, да если еще этот ребенок - девочка, в семьях любят и балуют. В той семье было не так: Катя оказалась там парией. Для этого имелись свои мотивы и обстоятельства.
   Так вот, главным обстоятельством семейных раздоров был сам факт Катиного рождения. Дело в том, что родилась Катя в неурочное время, после очередной отцовой отсидки и, по его подсчетам, быть родной дочерью никак не могла. Правда, обвинить теть-Тасю было непросто: она упорно уверяла его, что заделал он ей перед самым арестом, и обзывала за неверие тупорылой скотиной и недоумком, а если он слишком наседал - орала на него:
   - Вали-ка ты отсюда, надоел совсем! - только тогда он утихал.
   Самое Катюшу дядь-Вася называл "тварью" и "отродьем" или кричал теть-Тасе: "Убери этого суразенка!" - а если Катя попадалась ему под ноги, давал ей тычка или пинка, так что ее, маленькую, уже и брат с сестрой, и дети во дворе дразнили "суразенком", пока, подросши, она не научилась драться и защищать себя и, в конце концов, от этого "суразенка" самостоятельно, без чужой помощи всех отучила.
   Естественно, Колька с Люськой подхватили отцову неприязнь к Кате и с чисто подростковой жестокостью тоже изгалялись над ней, как могли: съедали или портили ее еду, отбирали игрушки, ябедничали на нее родителям, а если она вступалась за себя - еще и колотили втихую, пока она не подросла и не научилась отбиваться от них с яростью затравленной кошки.
   Поэтому, наверное, она и стала такой неуязвимой к обидам, с крепкими, как проволока, нервами. Она не умела плакать - от боли и обиды у нее лишь выступали слезы, так что глаза ее сверкали тогда черными жемчужинами и набухали так, что, казалось, лопнут от внутреннего давления. Может, она и плакала, но никто этого не видел, даже я - потому что это был бы нонсенс: Катя - нюня, Катя - плакса, - и лишь добавил бы ее мучителям удовольствия.
   * * *
   В классе она была конфликтной девочкой, хотя эта ее конфликтность не умещалась в стандартные рамки. Обычно девчонки ссорятся меж собой из-за лидерства в классе, из-за места в успеваемости, из-за мальчиков, из-за соперничества в "звездности"... Бывало, Катя схватывалась и с девочками, но редко - главная война у нее была с мальчишками.
   В школе нам постоянно внушали: вы, девочки - равные с ними, ни в чем им не уступаете! - и мы не уступали. Но где грань полного равенства? Чуть пережмешь, и ты впереди... Я, например, хорошо училась и часто бывала первой в классе по учебе; но меня всегда заедало, как наши мальчишки быстрей меня усваивают математику, физику, химию - мне-то это стоило усилий.
   При этом я удивлялась, как легко учится Катя: дома у нее почти не было возможности делать уроки - она занималась урывками, где и как попало, а потом в школе до начала урока успевала еще раз просмотреть учебник. Зато она хорошо запоминала объяснения учителей. И при такой подготовке ниже четверок умудрялась не опускаться.
   Хотя я-то знала тайную пружину ее успехов: еще когда она училась в первом классе, теть-Тася поставила правилом за каждую тройку устраивать ей выволочку: орать или даже пороть ремнем - в зависимости от настроения и наличия сил; не могу вспомнить без слез Катин затравленный и ненавидящий взгляд зверька, готового укусить, когда мать замахивалась на нее: "Убью, тварь такая, за тройки!" - так что установка: учиться без троек, - была, можно сказать, вбита в Катю и осталась правилом, даже когда она подросла и не слишком свою мать праздновала.
   Учителя знали ее домашние условия и жалели ее; но были и такие, которых она раздражала своей настырностью. Она принимала это как должное и лишь тщательней готовилась к урокам... Удивляло меня и то, как она научилась различать малейшие изменения в выражениях лиц учителей и мгновенно корректировать свои ответы у доски - она стала, как я понимаю, очень наблюдательным психологом; поэтому, наверное, оценки ее устных ответов всегда были выше, чем - письменных.
   Она использовала и меня тоже, постоянно предлагая: "Давай заниматься вместе?" Я не отказывала, хотя мне это ничего не давало - мне она только мешала. Но сколько, интересно, часов провели мы, занимаясь вместе, когда я ей что-нибудь разжевывала?..
   Однако отличницей стать ей не светило, хотя она бы и не против. И старостой класса из-за конфликтности ее не назначали. Поэтому ее стремление лидировать выражалось в другом. В классе было несколько мальчишек, которые изо всех сил старались выделиться: мерились силой, пыжились острить, задирали девчонок, подстраивали пакости учительницам; на них-то Катя и имела зуб, сбивая с них форс и поочередно с ними расправляясь - она будто мстила им за что-то.
   Если она не могла расправиться с пацаном самолично: треснет книжкой, а тот даст сдачи, - она тогда сбивала в компанию девочек, пользуясь тем, что кто-то из них тем пацаном тоже обижен, и уже во главе их не просто давала ему отпор - а запугивала так, что только, бывало, крикнет на него: "Опять возникаешь? Загасни!" - как тот от одного ее окрика втягивал в плечи голову.
   В тех компаниях девочек оказывалась и я тоже. Я понимала, что Катя мною манипулирует, но делала она это так искусно, что я волей-неволей тоже должна была подчиняться этой компании - то есть, попросту, самой Кате.
   Теперь-то я понимаю, почему она вела себя так - по очереди гася пацанов: это был ее единственный путь к лидерству, к которому ее тянуло тем больше, чем жестче ее дома держали на тычках...
   А во дворе она вела себя по-другому: ее как магнитом тянуло к хулиганистым мальчишкам. В семь или восемь лет она просто таскалась за ними хвостиком: играла с ними в лапту и в "банку", главным образом подавая им биты, лазала с ними через заборы и на крыши гаражей...
   Помню, однажды владельцам гаражей надоело, что пацаны носятся по этим крышам, прогибая их и грохоча железом, а стены испещряют непристойными словами, и они решили устроить облаву, поймать всех и сделать грозное внушение - но все до единого мальчишки из облавы выскользнули - поймали только Катьку и приволокли во двор - дознаться: кто такая, и кто еще, кроме нее, там хулиганит? - а она лишь хлопала от испуга глазами, молчала, как партизан, и никого не выдала...
   * * *
   Что до домашних ее проблем, так она на них просто не обращала внимания и принимала их как плату за то, что жива, здорова и даже иногда весела; едва ли не у каждого пацана и девчонки в нашем дворе были свои проблемы... Да ведь и в самом деле: худо-бедно, а были у нее и мама с папой, и брат с сестрой, и она не забывала о их наличии - хотя бы потому, что они сами напоминали ей о себе. Зато вся шпана в округе знала, что у нее есть брат, драчун и забияка, и обижать ее побаивалась. Так что детские ее огорчения были цветочками. Самые трудные времена начались у нее лет с тринадцати, когда дядь-Вася после очередной отсидки не вернулся домой. Пропал без вести.
   Я так и не поняла: куда он делся? Да и в семье, по-моему, никто никогда этого так и не узнал. Сама Катя верила поначалу, что он работает на Севере и скоро вернется, и когда видела на какой-нибудь девочке красивую шубу, сапожки или туфельки - фыркала: "Подумаешь! Мне папа еще лучше привезет!" - и попробовал бы кто-нибудь над ней посмеяться тогда - защищая свою мечту, она могла и пнуть, и ударить чем попало - как все в ее семье.
   Скорей всего, внушила ей мысль о папе на Севере сама теть-Тася - в утешение детям и своей гордыне, не желая, чтобы ее считали брошенкой. Лишь потом во дворе узнали, что она несколько лет подряд подавала на дядь-Васю в розыск - чтоб хоть содрать с него алименты. Безрезультатно.
   Тогда-то и началось у них хроническое безденежье; дядь-Вася даже в заключении зарабатывал и присылал какие-то деньги - а теперь теть-Тасе с ее "инженерской" зарплатой приходилось тянуть троих. Ей уже было не до нарядов, завивки и духов; она как-то сразу сдала: стала уродливо толстой и злой, орала на детей, а под горячую руку и таскала за волосы. Однако получалось так, что больше всех раздражение ее опять изливалось на Катю. А на кого еще? Колька к тому времени вымахал выше матери и теперь, без отца, стал в открытую пить, курить и бросил школу. Правда, мать спровадила его на работу, и он пошел, было, но проработал недолго - связался с дурной компанией и вскоре за какое-то воровство угодил за решетку: принял, в общем, папину эстафету. Видно, так уж получается: сыну - тащить папины грехи.
   Люська, вся в теть-Тасю, была маминой любимицей и маминой же надеждой на то, что закончит школу, поступит в институт и воплотит, наконец, мамину мечту: станет "настоящим инженером", - поскольку Колька семейных надежд не оправдал, а Катерина, как у них считалось, была в отношении надежд на будущее безнадежна: "тварь" и "оторва".
   Правда, теть-Тася пилила Люську за лень, потому что учиться ей не очень-то хотелось и успехами она не блистала - больше мечтала о нарядах и ломала голову над тем, как похудеть и постройнеть. Теть-Тася, зная ее слабость к нарядам, поощряла ее за пятерки подарками, и Люська ради них напрягалась, однако у них с теть-Тасей шел неимоверный по степени накала страстей торг, вплоть до скандалов: теть-Тася пыталась отделаться блузкой из комиссионки, а то и заколкой для волос, а Люська требовала кофт, джинсов и курточек, да чтобы - не фуфло. Кате же как "маленькой" приходилось донашивать Люськины вещи, и она вечно ходила во всем заношенном, а то и в откровенной рванине. Да она и привыкла к своей судьбе, которую, в общем-то, терпеливо несла. Хотя порой и взбунтовывалась.
   Правда, чаще она бунтовала против другого правила. Теть-Тася теперь еще подрабатывала вечерами и потому все домашние обязанности распределила между дочками, но, стараясь беречь Люськино время, больше нагружала Катю: Катя у нее готовила ужин, мыла посуду, бегала в магазин, а Люся только делала уборку; но она и от уборки умудрялась отлынить: вернется теть-Тася вечером, а в квартире бедлам; она - только рот открыть, а Люська ей:
   - Мам, мне надо сегодня домашнее сочинение писать - пусть Катька уберет! - и теть-Тася тотчас накидывалась на Катю:
   - Слышь, Катька, уберись сегодня - вишь, Люське некогда!
   Но если пыталась отлынить Катя - теть-Тася незамедлительно обрушивала на нее репрессии, так что Кате при родной маме досталась в доме роль Золушки. Но с ролью этой она мириться не желала и начинала хитрить: чувствуя, что вечером будут "репрессии", быстренько делала свои дела и ускользала из дома. Однако, когда она пряталась у нас, теть-Тася ее обнаруживала и гнала домой, виновато при этом улыбаясь моей маме и разводя руками:
   - Вы уж нас извините, но никак она не хочет дома сидеть! У всех дети как дети, а моя - такая шалава!
   - Да вы с ней поласковей, пожалуйста - она же еще ребенок, - увещевала ее мама, на что теть-Тася начинала лить на дочь напраслину: какая она у нее - в наказание за какие грехи? - бездельница, неряха и вообще исчадие ада. Мама упорно пыталась переубедить ее: Катя - хороший ребенок, просто с ней надо быть подобрее. Теть-Тася отделывалась обещанием, но обещание ее действовало только до порога своей квартиры; как только они с Катей туда входили - сразу слышались брань и треск пощечин:
   - Я тебя научу, тварь такая, сидеть дома! Я научу тебя трудиться - ты у меня станешь человеком!.. - дальше ее ругань переходила в противный визг.
   Тогда Катя начала уходить вечерами из дома неизвестно куда, ничего не говоря даже мне. А когда возвращалась часов в одиннадцать, теть-Тася опять устраивала ей выволочку, еще и оскорбляя при этом "сучонкой": ей казалось, что дочь с кем-то "гуляет":
   - Только попробуй, принеси мне в подоле! - визжала она.
   Мне самой было интересно, куда Катя уходит - некоторые наши девчонки уже в самом деле "обжимались" и "крутили любовь" на лавочках и в подъездах. Катя неизменно отвечала мне: "была у Аньки", или "сидела у Светки", а чаще - просто "гуляла по улице". И по ее интонации, по дрожащему от обиды голосу я понимала: не "крутит" она ни с кем, - мальчишек, едва ли не всех до единого, она презирала, а сами они или побаивались ее или были с ней в подчеркнуто товарищеских отношениях. Да и не до того ей было с такой мамочкой: я хорошо представляла себе, как она "гуляет" дождливыми вечерами по улицам, тяня время и не желая идти домой, глазея на яркие витрины, заходя греться в поздно работающие магазины, заглядывая в чужие окна, за которыми светло, сухо, уютно... А уже в пятнадцать, выросши почти вровень с теть-Тасей и чувствуя, что может дать отпор, на вопль: "Ах ты, тварь!" - ответила ей однажды:
   - От такой слышу!
   Незамедлительно последовала такая оплеуха, что Катя ударилась о стену. Тогда она - дело было на кухне - схватила со стола нож и пошла на мать, сверкая глазами и шипя:
   - Только посмей еще ударить! Зарежу!
   Мать шарахнулась от нее, вопя:
   - Ах ты, гадюка! Поганка ты ядовитая! Да я тебя по стенке размажу!
   - Слабо тебе меня размазать, - ответила ей Катя...
   С того случая теть-Тася ругать Катю ругала, но рук больше не распускала - в их семье уважались только сила и грубый отпор. Однако в отместку Кате теть-Тася всем во дворе растрезвонила, как ее младшая дочь, "тварь" и "соплячка", кидалась на нее с ножом, потому что "не любит, когда ей говорят правду", и если теть-Тася умрет когда-нибудь от инфаркта - пусть знают, что это дело рук ее дочери, от которой просто уже житья не стало!..
   Этим и закончилось "счастливое детство" нашей "супердевочки".
  
   3
  
   В пятнадцать наши пути разошлись.
   Мы с моей мамой никогда не обсуждали, куда мне идти после школы: само собой - только в универ, на филфак, - я прочла уйму книг, учительница литературы зачитывала на уроках мои сочинения как образцовые, говорила, что у меня светлая голова, и у меня был один-единственный путь.
   Кате тоже хотелось закончить школу, не из-за конкретных планов - в голове у нее на этот счет была каша: то она мечтала стать стюардессой, то милиционером - ей, видите ли, форменная одежда к лицу! - однако судьба в лице ее мамы распорядилась по-иному: когда дядь-Вася исчез, а Колька сидел в тюрьме, теть-Тася устала тянуть дочек, тем более что Люська заканчивала десятилетку, а училась кое-как, и теть-Тася нанимала ей репетиторов; предстояла еще жуткая нагрузка тащить ее пять лет в институте, - и она сказала Кате:
   - Знаешь что? Двоих вас в институте мне не вытянуть. Давай-ка шуруй в техникум: там хоть стипендию дают - а то мне уже невмоготу! - причем она имела в виду тот самый, который закончила сама, строительный: - Хоть с квартирой будешь, а уж на кусок хлеба заработаешь! Да не вздумай стипендии не получать - на стройку каменщицей пойдешь!..
   И Кате ничего не осталось, как подчиниться.
   Подчиниться-то она подчинилась, но при этом люто ненавидела мать; кажется, именно тогда она впервые призналась мне в этом открыто:
   - Знаешь, чего я больше всего хочу? Чтобы эта тварь сдохла скорее. Как она мне надоела!
   - Катя, да ты что! - ужаснулась я ее кощунству.
   - А что тут такого? - хмыкнула она. - Я, даже когда маленькая была, так думала! Боженьку просила - не слышит!
   - Как ты можешь так говорить? - хваталась я за голову.
   - Ага, скажи еще: маму любить надо! - ерничала она. - А я не люблю и не уважаю - что она мне хорошего сделала? И песен этих про материнские глаза да руки терпеть не могу: как начнут по радио соплями давиться - так и хочется расколошматить его об пол! Почему это, интересно, про материнские подзатыльники никто не поет?.. Сдохнет - вот ни слезинки не пролью! Да не сдохнет - здоровая, как конь, еще ой-ой-ой сколько мне крови попортит!
   - Какая ты, Катька, злая! - упрекала я ее.
   - Злая, да! А знаешь, кого я больше всех ненавидела? Папочку своего.
   - Неправда! - возражала я. - Вспомни, как ты его с Севера ждала!
   - Ага, это когда он исчез! А был - так мечтала, когда вырасту: свяжу, пока спит, пьяный, и буду бить, бить всяко, пока не сдохнет! Может, Бог услышал - куда-то дел?
   Глубокий мрак ее души меня пугал.
   - А - меня? - спрашивала я. - Меня тоже ненавидишь?
   - Тебя-то за что? - фыркала она. - Ты меня только раздражаешь: когда вижу таких правильных - все наоборот делать охота!
   - Кого же ты еще ненавидишь? - выпытывала я у нее.
   - Да ты ж мою семейку знаешь - вот всех и ненавижу! Правда, Кольку бы я бить не стала - он меня даже защищал иногда - только бы связала и всего обоссала, и калом бы обмазала: пускай повоняет, а Люську бы связала, и... - она задумалась, придумывая месть сестре, - и стала бы прижигать спичкой пятки - ох и интересно посмотреть, как она орать будет!..
   Ее поплавками были безудержные фантазии, которые роились в ее голове; одна из таких фантазий - тайна настоящего отца: именно тогда, в пятнадцать, она однажды меня огорошила:
   - Ты знаешь, кто мой настоящий папа?
   - Кто?
   - Имей в виду, это - секрет! Мой папа - грузинский князь, потомок кахетинского царя Ираклия! - она даже перешла на шепот, чтобы подчеркнуть свой секрет.
   - Катька, что ты мелешь - откуда он мог взяться в ваших в бараках? - хохотала я: где-то же вычитала такое!..
   - Неважно откуда! Знаю!
   - Врешь ты все.
   - Я? Вру? - кипела она от возмущения. - Я сейчас с тобой поссорюсь!
   - Тебе что, мама сказала? Я у нее спрошу! - не унималась я в горячем желании ее разоблачить.
   - Неважно откуда, но знаю - он в ссылке здесь был!.. - и она поведала мне целую историю про своего настоящего папу-князя; она даже фамилию ему придумала: "Гогенцвали", нелепейшую смесь то ли из подхваченной где-то фамилии Гогена, то ли из усеченной немецкой княжеской фамилии, слышанной в школе, "Гогенцоллерны", и грузинского "генацвале"; причем рассказано это было с такими интонациями в дрожащем от напряжения голосе, с такими влажными от переживания глазами, что у меня не хватило духу поупиваться издевками над этим "Гогенцвали" и над тем, что уж если ее папа восточный князь - так, скорей всего, князь прилавка, гирь и торговых рядов. Впрочем, в другой раз она сообщила мне, тоже по секрету, что у нее в роду - кровь цыганского барона; но, по-моему, это было уже из оперетты...
   Получалось так, что раз дядь-Вася от нее отрекался, она сама выбирала себе предков. Но, видно, и в самом деле к факту ее рождения была причастна струя восточной крови - потому что в ее характере, в темпераменте, да во всей ее внешней фактуре эта струя не то что проступала - она, густо смешавшись со славянской, била в ней ключом, так что получился удивительный, крепко шибающий ей в голову коктейль... Впрочем, кто из нас похвалится чистотой славянской крови, и не всякая ли русская душа есть этот самый удивительный коктейль, который не устает задавать головоломки целому миру?..
   * * *
   Да, пути наши разошлись, но мы продолжали дружить. Конечно, нас связывали и соседство, и восемь лет за одной партой - но связывало и еще кое-что. Этим "кое-чем", как я теперь понимаю, была потребность друг в дружке.
   Ну, ее потребность во мне была понятна: интеллектуальный уровень ее окружения там, судя по ее рассказам, оставлял желать лучшего; это стало заметно и по самой Кате: как только она ушла из класса, ее мысли начали занимать три темы: тряпки, макияжи и мальчики. У нас в девятом, уже после ее ухода, среди девочек эти темы тоже, конечно, звучали, но - под сурдинку. Причем одновременно с этим в классе началось ускоренное расслоение по интересам, и слой, в котором оказалась я, мусолил эти темы меньше всего: ну не помню, хоть тресни, чтоб мы с упоением говорили о тряпках, о макияже! - и когда Катя приходила ко мне и зудила о них - я ее обрывала:
   - Катька, заглохни - мне это надоело!..
   Впрочем, ее интересовало также, что интересного продолжает происходить в классе: кто как учится, с кем дружит, о чем говорят? Сама она в школу - принципиально, из какого-то глупого самолюбия! - больше не заходила.
   Мало того, она стала внимательно следить, какие я читаю книги, и старалась, будто соревнуясь со мной, сама их достать и прочесть. Меня смешило ее обезьянничанье, но хватало ума не смеяться над ней в открытую.
   Она тянулась не только ко мне - а и к маме моей тоже, и явно дорожила этой ниточкой связи с нами; она приходила к нам "на чай" на мамин или мой день рождения и приносила немудрящую стряпню своего приготовления; мы пили чай, и Катя заводила с мамой "интеллигентный" разговор:
   - А скажите, Варвара Никитична, кто больше: Толстой или Достоевский? - это все равно как в детстве мы спрашивали, кто сильнее: слон или кит? - и с таким преувеличенным вниманием слушала маму, что было ясно: с Толстым и Достоевским - подвох, повод завести разговор, только непонятно - зачем: или ее в самом деле тянет послушать маму и меня - или просто невмоготу сидеть дома с Люськой и своей матушкой, так хоть к черту на рога - и поболтать, хотя бы и о Достоевском.
   А маме моей только дай возможность учить и объяснять: для нее это было автоматическим действием - как есть, пить и дышать. И, делая усилия вытащить Катю из ее среды и привить ей кое-какие привычки и правила, она все-таки преуспела в этом - правда, многого и не успела: опоздала на целых семь лет, те самые, что прошли до нашей с Катей встречи.
   Хотя это еще вопрос: а надо ли вытаскивать человека из его среды - не совершается ли при этом невидимое глазу насилие на его душой, и не оказывается ли человек, кое-как приобщенный к культуре, брошенным на полпути и способным переваривать лишь "масскульт"?.. Когда я свой взгляд относительно Кати отстаивала перед мамой - она ругала меня и мучила упреками:
   - Как же так, Таюша? Откуда в тебе этот снобизм, эта, прямо скажем, жестокость к ближним? Ведь мы с бабушкой так старались привить тебе доброту, любовь, альтруизм!..
   Я сама не могла понять: откуда? - ведь я старалась быть доброй... Потом уже, на филфаке, я пробовала заглянуть в себя глубже и осмыслить собственное "я" - и вывод оказывался страшноватым, пугая меня саму: получалось, что я, единственный потомок бабушкиного и маминого мира, стою на острие этого мира, упершись в другой мир - темный, жестокий, и на острие того, темного и жестокого мира, оказалась волею судьбы именно Катя, так что эта самая судьба свела нас с ней на тесном пятачке... Ужасно боюсь назвать это чувство спаянности с ней "любовью": нынешнее примитивное понимание "любви" непременно связывает ее с сексом; но я-то понимаю наши с Катей отношения как нечто среднее между душевным влечением и дружбой, а между ними еще успели свить себе гнездышки и соперничество, и любопытство к "другой", и долгая привязанность...
   Но это всё - мотивы Катиной потребности в нас с мамой; а мне-то что от нее было нужно?.. По-моему, у нее было одно, но важное преимущество передо мной: закаленная нервная система и устойчивый инстинкт самосохранения, чем в немалой степени обделена я. И когда мы с ней ходили в кино или на дискотеки, мне с ней всегда было спокойней: все равно как с парнем...
   Да, как это ни странно, она меня даже на дискотеки таскала, куда сама я выбраться в жизнь бы не решилась: для меня каждый такой шаг сопряжен с мучительным выбором: а надо ли, и так ли надо, а вдруг - как-то по- другому?.. У нее же каждый шаг был одним сплошным импульсом, но она умела делать этот шаг так, будто именно его и надо сделать; может, и она тоже над этим размышляла, только ее размышления длились секунды - как у солдата, который принимает решение в бою.
   Теперь-то я со смехом - какие были дуры! - вспоминаю эти походы на дискотеки в ближайший ДК (на наши школьные Катя принципиально не ходила, мне не хотелось ездить с ней в страшную даль на техникумовские, а ДК был рядом, и там полно табунилось "своих"). Так ведь именно с Катей там и случались недоразумения: то из-за нее ссорились парни, то сама ввязывалась в ссору, кидаясь кого-то защитить, то к ней приставали с угрозами пьяные, и если никто из "своих" за нее не вступался - ей приходилось самой их брать на понт, угрожая позвать "Лёху", который "им покажет", а если угроза не помогала - прибегала к хитрушкам: могла начать чесаться и кричать мне: "Тайка, меня кто-то чесоткой заразил!" - или, открыв сумочку, орать: "Тайка, у меня сейчас кошелек украли!" - и пока пьяные скребли в затылках, соображая: что к чему? - мы с ней спасались бегством через запасной выход...
   * * *
   Кстати, упомянутый "Лёха" был личностью реальной, Лешкой Карасевым с уличной кличкой "Рыба". Жил он в соседнем подъезде и был Катин подельник сначала по детским проказам: лазанию через заборы и на крыши гаражей, - потом по набегам в сады и к кинотеатру. И, наконец, Леха стал тем, кем и должен был стать: хулиганом и дворовым "авторитетом". Его выгнали из школы, за ним следила милиция и заставляла идти работать на завод.
   У них с Катей были "отношения". Нет, никаких поцелуев и обжиманий, хотя он и не сдрейфил бы зажать Катьку в темном подъезде, несмотря на ее брыкливость - он был сильный, и его все боялись - кроме Катьки, конечно: для нее не было авторитетов - сами "пацаны" побаивались ее языка. Однако и уважали: она была хоть и "своя" - но не поднарная. Потому что у нас там была девчонка с кличкой "Пипетка", так та, точно - поднарная.
   Леха не раз выручал Катю, но и она его однажды выручила: я не только свидетельница этому - участница: случай был прикольный (старый добрый жаргон нашего детства!)... Осень, помню, уже, вечер, темень на дворе, дождина льет, - вбегает она ко мне, запыхавшись, и шепчет:
   - Леху... в милицию... забрали - пойдем... выручать! - и я, очень занятая выпускница-школьница, подскакиваю со стула и, еще не зная, что делать - все бросаю, одеваюсь, и - за ней. Мама вдогонку: "Куда ты? У тебя же сочинение завтра!" - а я ей: "Потом, мама, потом все объясню!"
   Бежим к Руське: она у нас - жиртрест; Катя ей: "Дай платье, мы Леху пойдем выручать!" - и та - это ж не кто-то, а Катька просит! - без лишних слов достает из шкафа платье. Катя велит нам с Руськой примотать к ее животу подушку, поверх подушки надевает Руськино платье, а поверх - еще старое Руськино пальто: теперь у нее под пальто большое пузо. Это так смешно, что мы с Руськой валимся от хохота; однако Катин замысел вырисовывается. Еще она велит Руське очистить луковицу, сует в карман, и мы пошли. Руська, конечно - с нами: ей жутко интересно; премся через двор, держим Катьку под руки - ей из-за подушки собственных ног не видно. Кто-то из девчонок во дворе вылупился на нее с пузом - сейчас побежит всем трезвонить; нас с Руськой колбасит от смеха, только нам некогда... Дорогой Катя нас инструктирует:
   - В милиции, девчонки, подыгрывайте! Я безумно люблю Леху, беременная от него на девятом месяце, но не расписаны: родители - против: мне нет восемнадцати. Меня оскорбляли, Леха меня защищал - вы свидетельницы. Начну падать в обморок - ловите: буду падать всерьез!..
   Перед входом в милицию Катя трет себе луком глаза, орет нам, входя в роль: "Держите меня - ни черта не вижу!" - и мы туда вперлись... Перед нами - вестибюль и барьер с вертушкой; за барьером молодой сержант с автоматом - не пускает через вертушку и рявкает хамовато:
   - А ну валите отсюда - без вас тут хватает!
   - Мне - начальника, - пищит Катька.
   - Какого начальника?
   - Самого главного!
   - Самого главного нет, уехал!
   - Ну, какой есть!
   Приходит вежливый старший лейтенант с красной повязкой:
   - Что вам, девочки, надо?
   И Катя, вдохновленная его вежливостью, хнычет:
   - Пожалуйста - я хочу видеть Алексея Карасева! Он у вас сидит!
   - Карасев? - морщит лоб дежурный. - Н-ну, есть такой!
   - Мне надо его увидеть! Пожалуйста, прошу вас!
   - На каком основании?
   - Мы - не расписанные, - потупляет глаза Катя и норовит повернуться боком, чтобы дежурный разглядел ее живот. - Я несовершеннолетняя. Можно его на поруки взять? Пожалуйста!
   - Не положено! - твердит дежурный. - Утром придет следователь, будем разбираться. Что это такое: пьяный, понимаете, драку учинил на дискотеке, оказал сопротивление милицейскому наряду, причем он у нас и так на учете!
   - Но он же меня защищал, мою честь!
   - А ты что там делала, в таком положении?
   - Я за ним пришла - знала, что выпивши! Вот девчонки подтвердят!
   Мы с Русей киваем головами. Дежурный задумался.
   - Ну, пожалуйста, товарищ старший лейтенант! - продолжает ныть Катя. - Ну хоть одним глазком взглянуть! Может, в последний раз...
   - Почему в последний-то? - недоумевает тот.
   - Мне в роддом скоро! - заревела она в голос, очень даже натурально.
   Старший лейтенант явно растерян.
   - Н-ну, хорошо, пройдите, - кивнул ей старлей.
   Сержант с лязгом убрал штырь, и мы все ринулись к вертушке.
   - Нет, вы и вы, - дежурный показал пальцем на меня и Русю, - останьтесь здесь, подождите, - и увел Катю вглубь помещения.
   Неизвестно, сколько прошло времени: может, полчаса, может, час, - ни у меня, ни у Руси часов нет; сидеть не на чем. Мы с ней, переминаясь и не решаясь уйти, просто истомились от ожидания. Сержант за барьером отвечал то по рации, то по телефону, и на нас - ноль внимания.
   Иногда вестибюль оживлялся: вваливалась ватага милиционеров и вела или тащила свой улов: пьяных мужчин, женщин, каких-то оборванных мальчишек, безобразно накрашенных девиц. Старший в ватаге командовал: "Этих - в обезьянник!" - и ватага с уловом скрывалась в глубине помещения. Один раз ввели парня в наручниках. "Этого - сразу ко мне, на допрос!" - скомандовал старший... Сержант, улучив минуту, пока молчали его рация и телефон, взялся налаживать с нами контакт:
   - Ну что, девчонки, давайте знакомиться, что ли? - но мы только смущенно фыркали и отмалчивались.
   Наконец, в вестибюль вышел еще один милиционер и позвал нас. Миновав барьер и пройдя по коридору, мы вошли в кабинет, где за столом сидел старший лейтенант, а перед ним на стульях - Катя с Лешей: Леша - с втянутой в плечи головой, как-то сразу уменьшившись в размерах: совсем не тот забияка, каким был во дворе. Одной рукой он обнимал Катю, а другую его руку Катя держала в своих: ни дать ни взять образцовые влюбленные.
   Для нас с Русей тоже нашлись стулья. Старлей спросил у нас с ней имена, фамилии, род занятий, домашние адреса и - чем занимаются наши родители, все при этом записывая. Потом обратился к Леше:
   - Благодари, Карасев, девушек, что не пожалели времени, пришли сюда и просят за тебя!.. А ты, оказывается, еще и Катюшу успел осчастливить?
   - Осознаю, товарищ старший лейтенант, - бубнил Леша.
   - Я тебя отпущу, Карасев, - строго сказал старлей. - Но имей в виду: это в последний раз! Если еще хоть один пустяковый материал на тебя поступит - тебе не отвертеться от лагерной баланды! Понял?
   - По-онял, - уныло тянул Леша.
   - Я его возьму в свои руки! - сказала повеселевшая Катя.
   Старлей нажал кнопку; вошел молодой милиционер.
   - Выведи их, - сказал ему старлей.
   Мы, все вчетвером, торопливо: вдруг раздумает? - попрощались с ним и повалили к выходу. И только когда вышли на улицу - на нас напал дикий смех. Мы хохотали, как припадочные, и говорили все разом, перебивая и плохо слушая друг дружку... Потом Катя с Лешей заспорили: почему его отпустили? Катя уверяла, что - только благодаря ее замыслу; Леша же был уверен: потому что он показал старлею свою военкоматовскую повестку: через неделю ему в армию идти - он и пил-то поэтому...
   Нам с Руськой надоело слушать их, и Руська не выдержала:
   - Да ну вас, надоели - целуйтесь лучше!..
   И Леша, оценив ситуацию, тут же, на тротуаре под фонарем, несмотря на то, что нас без конца толкали прохожие, неловко обнял Катю и впился ей в губы, а мы с Руськой кричали:
   - Горько! Еще горчее!..
   А через неделю я спросила Катю:
   - Ну как, проводила крестника в армию?
   - С какого рожна? - фыркнула, строптивица такая. - Что я, нянька ему - или невеста? Не подписывалась!..
   А я подумала: дура ты, дура! - почему бы, в самом деле, и не проводить: что-то же между ними было - все знали... Или так на нее подействовал совсем не геройский его вид в милиции? Как мало нам тогда было нужно, чтобы развенчать любой ореол! Правда, честно-то говоря, мне и самой Леша показался после того вечера лишь непутевым бедолагой...
   * * *
   А Лешу Катин "подвиг" зацепил за живое: он написал Кате из армии целых три письма! Она, сдерживая смех, показывала их мне:
   - Смотри, какое мне наш защитник послание отвалил!
   Я читала эти письмена с любопытством, а, может, и с завистью - мне даже такие никто не писал. Они были трогательно неумелые; похоже, Леша проливал семь потов, пока сочинял эти послания длиной в одну тетрадную страничку - настолько они были пропитаны творческими муками. В них он сначала докладывал - наверное, точно по уставу: "Служба идет нормально", - затем неизменно вспоминал тот осенний вечер и добавлял: "С тобой бы я пошел в разведку", - а внизу приписывал коронное: "Ну вот, кажется, всё написал", - и заканчивал эпистолу словом "целую".
   Насмешница-Катька иронизировала над этим "целую", делая ударение на первом слоге: "Ага, целую, целую!". Даже не знаю: ответила ли она ему хоть раз? И все же... Смеяться - смеялась, а получать их было для нее пусть маленькое, но удовольствие: то ведь были первые в ее жизни любовные послания к ней, и каждым из них она не забывала похвалиться.
   А через восемь месяцев, - был май, все цвело и зеленело, а я готовилась сдавать школьные выпускные экзамены - из Афгана: тогда там шла война, - привезли цинковый гроб с Лешиным телом: бедный Леша, наверное, и там был таким же отчаянным, как и у нас во дворе, так и не успев повзрослеть. Хотя откуда мне знать, как там бывает?
   Катя предложила мне купить вскладчину венок с траурной лентой - самой ей было неподъемно - но я воспротивилась: не люблю я, просто терпеть не могу бумажных венков: их мертвый шорох закладывает мне уши! - купили, насколько хватило денег, красных гвоздик и пошли с ним прощаться.
   В квартирную дверь цинковый ящик, в котором лежал Леша, не входил; прощались во дворе перед домом. День был солнечный и теплый; собрались люди со всего двора; какие-то солдаты с автоматами стояли возле гроба в карауле и молодой лейтенант говорил речь про интернациональный долг и мужество; с заплаканной Лешиной мамой отваживались: совали ей стакан с валерьянкой, - но когда она увидела, как Катя кладет на цинк гвоздики - ее будто током дернуло: отвела чью-то руку с протянутым стаканом и крикнула Кате:
   - Зачем сюда пришла?
   Повисла тягостная минута.
   - А что, нельзя? - спокойно среди гробовой тишины спросила Катя.
   - Зачем из милиции его вытаскивала? Лучше бы он сидел - так хоть бы живой остался!
   Но Катя, не дрогнув и ни слова не ответив, положила цветы и с достоинством, с высоко поднятой головой прошла сквозь толпу. Я торопилась за ней следом и, когда выбрались из толпы - кинулась утешать ее:
   - Что за бестактность: глупая безумная женщина - ведь Лешу все равно бы взяли! Причем здесь ты? Не придавай значения!.. - но Катя, будто окаменев, так и не проронила ни слова, даже со мной - сумела проглотить обиду и поглотить ее в себе навсегда.
  
   4
   В те годы студентов обязательно посылали на осенние сельхозработы, и, чем старше мы становились - тем дальше нас отправляли, поселяя на полевых станах и в сельских клубах... Ведь, поступив на филфак, я с первого же курса тоже стала ездить в колхоз. Нам, горожанкам, этот месяц в походных условиях, несмотря на промозглые дожди, слякоть и холод, давал массу впечатлений... Посылали, естественно, и Катю в ее техникуме, причем мои впечатления об этом месяце не шли ни в какое сравнение с Катиными: у нее они были обильнее и ярче - просто, видно, она сама умела идти им навстречу и рассказывала потом о своих приключениях вкусно и аппетитно...
   Мне тогда хотелось написать романтическую повесть о девочке- девушке-женщине с полной приключений жизнью, но - с моим внутренним миром, с текстом, перемежающимся моими размышлениями. А поскольку моя жизнь событиями была бедна, то героиней повести я хотела сделать Катю - она больше всего подходила на эту роль - и потому постоянно просила ее рассказывать о своих приключениях, а сама их записывала. Катя знала о моем желании и охотно ими делилась. Правда, у меня так ничего и не получилось, потому как все Катины рассказы, начинавшиеся, что называется, "во здравие", заканчивались "за упокой", то есть глупо, нелепо, а порой просто безобразно, никак не вписываясь в контекст моей романтической повести. Я расстраивалась, еще не понимая, что ее рассказы ценны именно реалиями, что в них бьется пульс жизни, той, какая есть: грубой и нелепой. Но кое-какие ее рассказы, чтобы шире дать панораму Катиного характера, я попробую передать. Надо сказать, на язык она была бойка, и рассказы ее я даю почти без доработки. Вот один из них, относящийся к ее студенческой поре...
   * * *
   "В этот раз мы в Булановке жили - деревня такая. Мальчишек наших, кто побойчее, рассовали по разным местам: копнильщиками, подсобниками на комбайны, - а девчонок на зерновом току оставили: веять зерно, сушить и засыпать в машины. Даже платить обещали, только там не плата, а смех один: копейки! А меня как боевую поставили учетчицей в ночную смену - машины считать и записывать. Работа непыльная; ночь отдежуришь - днем слоняешься. Скукотища!
   И я от скуки познакомилась с местным кадром Ваней - он баранов пас: там степь кругом; ну, я с ним и увязалась пасти: и мне интересно - и ему! Ему тоже семнадцать, тихий, спокойный: про деревню мне, про баранов, про травы рассказывает... И тут узнаю от него, что на пастьбе, оказывается, платят куда больше, чем на зерне: можно заработать! - и мне стукнуло в голову: а почему бы и мне не взяться пасти? Уроки у Вани уже взяла; охота самой попробовать. Знакомлюсь я тогда с зоотехником - от него это зависело - и начинаю терроризировать:
   - Дайте мне отару!
   А он - единственный зоотехник в колхозе, и при этом - главный; Владимир Семенович его звали. Да у них там и агроном, и ветеринар - все главные... Причем этот Владимир Семенович - староватый уже: лет тридцать ему, - но мужик прикольный: меня "Дианой" прозвал - такая богиня охоты у древних римлян была - и "охотницей". Мы с ним уже корешимся; он, как увидит меня - кричит издали:
   - Привет, охотница! - а я ему сразу:
   - Владимир Семенович, когда вы мне баранов дадите?
   - Скоро! - хохочет. - Уже рога у твоих баранов растут!
   А я плечами пожимаю: причем тут рога?
   И вот однажды мой Ваня говорит:
   - Знаешь что? Завтра мне в военкомат на медкомиссию надо - попаси мою отару, ладно?
   - О, конечно! Давай! - сходу соглашаюсь: сбылась моя мечта!
   А у меня подружка в группе есть, Лариска - она, как Пятница все равно, за мной ходит - узнала, что я иду пасти, и решила со мной увязаться. А я репу чешу: одна-то больше заработаю - но в первый раз одной страшновато, - и: была - не была! - зову ее с собой. Взяли утром прутья подлиннее, вывели отару и погнали в степь. И тут только я поняла, что такое пасти: у Вани-то это как-то само получается!
   Их не зря баранами зовут - ой, тупая скотина! В отаре их штук триста; хромые да полуживые сзади ковыляют, а здоровые прутся вперед, да - в разные стороны... Лариска моя в первый же час устала, плетется еле-еле, а я, высунувши язык, вокруг ношусь - от меня уже пар валит. Ты же знаешь, не очень-то я люблю материться: только если доведут, - но они меня достали...
   Правда, к обеду прыти у них поуменьшилось, и они нам с Лариской дали, наконец, передохнуть; все хорошо, такое блаженство наступило, такая я счастливая: умею, справилась!
   Только отдохнули, подзаправились в обед: у нас хлебушек с молочком был, - смотрим: крытый "уазик" к нам по степи трюхает: пыль до небес - как атомная война! Подъезжает; вылезает из него Владимир Семенович, а за ним - Ваня: уже вернулся с медкомиссии.
   - Ну что, девочки? - бодренько так говорит Владимир Семенович. - Поехали теперь ваших баранов пасти - тут Ваня останется!
   А я - еще счастливее:
   - Ой, правда, что ли?
   - Да, да! Садитесь быстрее!
   Нас дважды просить не надо, забрались в машину, попилили дальше.
   И вот едем десять минут, двадцать, тридцать. Владимир Семенович что-то рассказывает, смешить старается, а я присматриваюсь к дороге: степь кончилась, березовый лес начался. Меня беспокойство берет:
   - А где бараны-то, Владимир Семенович?
   - Да погоди, - говорит, - будут тебе сейчас бараны!
   Едем дальше. Смотрю: поляна в лесу, костер, шашлыки жарятся, и два мужика на бревнах сидят, здоровые, сытые, как бугаи. Одного я узнала: главный агроном, - а другой - совсем чужой; видно, районный начальник, - потому что оба наших "главных" перед ним на задних лапках прыгают: "Николай Степаныч!.. Николай Степаныч!.." И оба старые-то-престарые, лет по пятьдесят, не меньше - плешивые, облезлые!
   - Всё, приехали! Вылезайте! - командует Владимир Семенович.
   "Ничего себе! - думаю. - Вот это влипли!" Кругом лес - не докричишься. Однако вылезаю, страха не показываю - жутковато, но интересно: что же дальше будет?.. А Лариска, как увидела - трясется, чуть ли в трусы от страха не мочится, и скулить начинает. Я ее - локтем в бок:
   - Чего разнюнилась? Мамы тут нет - некому нас жалеть! - а сама пытаюсь наехать на Владимира Семеновича - спрашиваю, строго так:
   - Вы куда это нас привезли?
   А тот будто и не слышит: подхватил нас под руки, ведет к костру - прямо как добрый сказочник с подарками:
   - А вот и мы!
   - О, девочки, девочки! - затусовались старые пердуны на бревнах, засуетились, задвигались. - Садитесь, садитесь!..
   А я смотрю внимательно: водки полно, две бутылки уже пустые, газеты расстелены, на них рыба копченая, огурцы, помидоры, и шашлыки на шампурах - целая гора!... Ага, после мяса да водки на девочек, значит, потянуло?.. А Лариска все скулит, не унимается. Я ей - на ухо:
   - Хватит выть! Смотри, водку не пей и к еде не прикасайся!
   Садиться на бревна мы не хотим, но нас чуть ли не насильно сажают: Лариску - к агроному, меня - к районному начальнику, подносят водку в стаканах, по шашлыку на шампурах, и сразу - лапать. Лариска, смотрю, съежилась, стучит зубами от страха и на меня с надеждой смотрит, а агроном обнял ее и тискает. "Мой" начальник тоже обнял меня и руку за пазуху запустить пытается. Я отпихиваю ее с омерзением, а он лезет и лезет!
   Я глянула: а рука корявая, волосатая! И эта рука меня сразу отрезвила: вместо страха просто закипела вся от раздражения - но стараюсь быть спокойной: с пьяными ведь шутки плохи. Отвела без суеты его руку, беру у него стакан с водкой, ставлю на газетку и говорю - прямо как на собрании:
   - Та-ак, товарищи! Давайте договоримся: во-первых, без рук!..
   Смотрю, Лариска осмелела, меня копирует: водку не берет, руку агронома отстраняет. А "мой" начальник уже и слышать ничего не в состоянии - сопит и лапой коленку мне массирует. Я отшвырнула ее и опять - строго:
   - Вам что, непонятно сказано?
   Тут агроном возник:
   - Ой, девчонки, да что вы такие-то, чего ломаетесь? Мы же по-дружески: выпьем сейчас, поговорим!..
   А меня уже зло берет: "Ага, знаем эти разговоры!" - вскочила, взяла под руку Владимира Семеновича - он, слава Богу, еще трезвый, слышать может - отвела в сторону и говорю:
   - Имейте в виду: нам по семнадцать, мы малолетки! Если что, ответите по закону! И на кого, интересно, ответственность ляжет? Это вы нас сюда заманили!
   Тот сообразил, о чем толкую, шепчет:
   - Ладно, посидите немножко для украшения, а потом я вас отвезу!
   Хорошо. Прошла я, села снова. А мужики тем временем выпили еще и совсем одурели: за ноги, за попы хватают, ржут, стаканы чуть ли не в рот суют, уговаривают:
   - Давайте, девчонки, пейте!.. Всё с нами иметь будете!.. - маразм крепчал, одним словом.
   А я всё думаю: что же делать-то? Ругаться - бесполезно; надо что-то такое придумать, чтобы отвлечь... И тут смотрю: валяется у костра топорик. Вот оно, спасение! Встаю, беру его в руки и говорю:
   - Смотрите, что я с вами сейчас сделаю, если что!
   А фишка в том, что в прошлом году, тоже в колхозе, один студент все учил меня бросать топорик, чтобы он воткнулся в дерево. Я, честно говоря, и сама не верила, что у меня сейчас получится - но очень хотелось; шагах в четырех от нас стояла толстая береза; я прицеливаюсь, швыряю топорик - и он втыкается в ствол! О, что тут началось! Эти облезлые старперы - как дети все равно, которым погремушку показали - вскочили, загалдели:
   - Я тоже могу!.. Я тоже умею! - тотчас же без всяких церемоний отобрали у меня топорик - обезьяны и обезьяны! - и начали кидать сами. Конечно же, как у меня, у них не получилось; это их раззадорило: как это у них может получиться хуже, чем у сопливой девчонки? А я уже и сама раззадорилась; там, на газетах, еще большой нож лежал - беру его и говорю:
   - А я еще вот так умею! - прицеливаюсь и швыряю его в другую березу. Но на этот раз "фокус" не удался - нож улетел далеко в траву, а трава густая, высокая; наши старперы бросили топорик, кинулись нож искать. Я тогда подошла к Владимиру Семеновичу и говорю:
   - Давайте немедленно нас увозите!
   - Ладно, садитесь быстренько! - машет рукой. Посадил в машину, отвез на край леса, показал направление, куда идти, и высадил, уже злой, без всяких шуток: - Дальше сами дойдете, не маленькие!
   И потопали мы пешедралом. Лариска идет и всё хнычет, а я ей:
   - Да замолчи ты, без тебя тошно!..
   Вечером только, в темноте до деревни дотопали. Устали, мочи нет. Но хоть целыми вернулись... Вот тебе и бараны с рогами!.. А что было бы, не сумей я их сразу на место поставить? Не знаю. Не знаю..."
   * * *
   Не помню уж, на каком именно курсе она не без воодушевления рассказала после приезда, как в нее втюрился деревенский парень-водитель, и как она упросила его научить ее водить грузовик; он забирал ее вечерами, сажал на водительское место, доверял ей руль, садился рядом, одной рукой обнимал ее, а другой помогал крутить баранку, двигать рычагами и нажимать кнопки, и при этом еще целовал взасос, и они мотались ночами напролет по пустым проселкам, пока однажды у машины не соскочило на ходу колесо (когда же было влюбленному шоферу следить за ними!), так что машина сорвалась и улетела в овраг. Не помню точно, что тогда стало с шофером (кажется, переломал себе кости, разбил машину и собственную голову; причем, когда он должен был выздороветь, его еще и судить собирались).
   Сама Катя с гордостью показала мне тогда свежий шрам в волосах и рассказывала эту историю с хохотом и ужимками; однако мне было не до смеха - ее рассказ меня просто возмутил.
   - А кошки тебя, Катя, не скребут? - спросила я у нее.
   - А почему они должны скрести? - удивилась она. - Что я, гайки ему должна крутить? Так там темно было, и не понимаю я ничего в гайках!
   - Знаю, что тебе на всех наплевать, - строго сказала я ей, - но я не об этом! Неужели ты не понимаешь, что тебе дана страшная сила? Ответственности за нее ты не чувствуешь?
   - Да чего ты ко мне прикопалась, какая сила? - возмутилась она. - И зачем мне, интересно, эта ответственность?
   - А если бы - насмерть?
   - Ну и что! - спокойно ответила она. - Знаешь, смерти я не боюсь. Честно говоря, я даже не знаю, зачем живу.
   - Но все же лучше плохо жить, чем хорошо лежать! - возразила я ей.
   - А, по-моему, нисколько не хуже - лежать.
   - Бравируешь! - укорила я ее.
   - Нисколько, - ответила она. - Сама-то хоть знаешь, зачем живешь?
   Я, конечно, не была готова к точному ответу - попробовала отговориться: у конкретной жизни, мол, нет цели, потому что сам факт рождения человека - случайность, но раз жизнь тебе дана - будь добра, неси этот дар, а хочешь целей - ставь сама!..
   - А - зачем, раз у жизни нет цели? - донимала она меня. - Я вот хочу понять: зачем? - и не могу. Да я бы, честно говоря, давно покончила с собой, только страшно. Как говорят старые уркаганы: "И жизнь - не в лом, и сдохнуть - западло", - вот и живу. И, по-моему, большинство - так...
   Больше мы об этом не говорили, но тот разговор я запомнила. Стало, по крайней мере, понятно, почему она с детства так бесстрашно лезла всегда на рожон - будто какой черт в ней поглядывал на все, что она делает, с любопытством: а ну-ка, останешься на этот раз живой - или еще не время?..
   Понятней стала и ее жестокость к себе и другим.
   Но почему-то так жалко было Катьку после того признания, что, когда она ушла, я не могла удержаться, заплакала - от ужасного несовершенства жизни и от тяжкого чувства, что жизнь - такая жестокая и нелепая...
   * * *
   Не помню точно, но, кажется, на последнем курсе она вернулась из колхоза мрачнее мрачного. И молчит. Я такой ее еще не видела - случилось что-то из ряда вон. А меня любопытство разбирало: что же такое могло случиться, чтобы заставить нашу Катю надеть на себя прямо-таки трагическую маску и носить ее день за днем? - это могло быть только что-то сверхужасное, не иначе... Несколько дней я билась, выпытывая тайну, а она всё отмахивалась:
   - Да так, ничего... Отстань!
   Но, хорошо зная ее, по некоторым признакам я догадывалась, что носить тайну ей невмоготу, а я уже устала возиться с ней: надо - так сама расскажет!..
   И точно: дней через пять вечером заходит она ко мне:
   - Давай, прошвырнемся в кафе-мороженое? Что-то, знаешь, мороженого захотелось - терпежу нет!..
   А вечер сырой, холодный - какое тут мороженое? - но я смекнула, что настроение у нее подстать вечеру, надо выручать, и, ничего не спрашивая, оделась, и пошли, благо кафе в соседнем квартале - частенько туда бегали.
   Посидели там; она три порции навернула: душа, видно, как вулкан, кипела, - а я одну осилила, и то - только с горячим кофе. Болтали о чем-то, настолько не стоящем нашего драгоценного внимания, что уже и не вспомнить. И лишь когда возвращались, чуть ли не у самого дома я, чувствуя, что она созрела для признаний, спросила еще раз - просто едва ли не крикнула: "Катя, ну что с тобой?" - и тут она раскололась:
   - Ты знаешь, м-меня... Меня изнасиловал один человек.
   У нас - из стыдливости, что ли? - никогда еще не заходило разговоров о сексе и сексуальном опыте. У меня в ту пору его вовсе не было, Катя никогда в нем не признавалась - потому, я думаю, что и у нее тоже не было, хотя она вечно ввязывалась, теша любопытство и получая свои дозы адреналина, во всякие рискованные ситуации, в которых, наверное, когда-то это должно было случиться?
   - Кто он? - немедленно спросила я.
   - Бугай один, подонок. Староста нашей группы... Представь себе, он мне даже нравился сначала: как же - после армии, взрослый, сильный... В Афгане был! - подчеркнула она как-то по-особенному - будто вспомнив о "Лёхе".
   - Да как же ты?.. - удивилась я - было непостижимо, в самом деле: чтобы сильная, самолюбивая, себе на уме Катька, которая успела уже пройти огни и воды, могла поддаться, хотя бы и бугаю?
   - Да он, гад такой... он давно на меня глаз положил, - взялась оправдываться она. - Провожал сколько раз с лекций, еще прошлой зимой, комплименты сыпал. А мне он спротивился уже тогда: терпеть не могу хвастливых! Так он - хитростью: достал где-то в деревне спирта...
   - Напилась, что ли?
   - Так мне же, дуре, всё нипочем - могу и стакан спирта на пари! Вот и подловил - я ж говорю: хитрый, подлый - устроили пьянку, и подсунул мне...
   - Да как же ты, Катя!..
   - Что "Катя"! Что теперь говорить? Теперь зареклась... Напробовалась на всю жизнь!.. Никогда себе не прощу! - последнюю фразу она сказала с такой болью и обидой, что, кажется, даже простонала со всхлипом.
   - Катя, так ведь в суд надо!
   - Да ну, какой суд - время прошло; стыдоба!
   - Все равно, Катя, надо наказать негодяя!
   - Не хочу в суд, сама хочу... Он у меня свое получит.
   - Катька, не выдумывай! - поняла я ее и попробовала предостеречь. - Натворишь чего-нибудь - и сядешь из-за этого дерьма!.. Давай, помогу: посоветуюсь хотя бы с юристами!
   - Не суйся! Сама разберусь! - рыкнула она на меня.
   - Что "сама", что "сама"? - накинулась я на нее и обрушила шквал доказательств того, что зло должно быть наказано, но что самосуд ляжет потом на совесть до скончания жизни - не отмыться; надо взять себя в руки, перешагнуть через стыд, пойти к юристам: пусть с негодяями расправляется закон!.. Но, кажется, объяснять ей что-либо было бесполезно - она только кивала и угрюмо усмехалась, отговариваясь какими-то пословицами, типа: "Черт не выдаст, свинья не съест", - и строго наказала, чтобы я - воспользовавшись тем, что она "дала слабину", всё выложила, - не смела лезть в ее дела...
   А через несколько дней, теперь уже - моего страха за нее, она сама нашла меня; выглядела она при этом даже веселой и довольной собой:
   - Ну вот, рассчиталась!
   А у меня сердце упало от тревоги за нее:
   - Что натворила?
   - Что заслужил, то и получил, - вроде бы спокойно ответила она, хотя я слышала в ее голосе ликование. И она рассказала - теперь ее просто распирало от желания поделиться исполненной местью:
   - В общем, придумала я план: подошла к нему, будто между нами ничего серьезного, и говорю: "Ты же такой сильный! Помоги мне дома мебель переставить - хочу, пока мама в отъезде, капитальную перестановку сделать. Заплатить, - говорю, - не могу, но угощение - за мной". Слава Богу, туговато у него с соображаловкой - намек понял однозначно: что я поддалась ему и буду сама за ним бегать, - у него аж рожа засияла от кайфа: "Приду! - говорит этак через губу. - Готовь угощение!" - а у меня от радости сердце прыгает! Но тут ни малейшей промашки нельзя было допустить, чтоб не учуял подвоха: гляжу на него преданной собакой, киваю скромненько: "Да, конечно, приготовлю! Думаю, тебе понравится!" Договорились на девять вечера; дом и квартиру мою он знает... А я тем временем мобилизовала старых друзей - чтобы встретили как следует. Они и встретили. Во дворе, вчетвером.
   - Да ты что, Катя!
   - А что? Нормально! Я договорилась: до смерти не убивать, но - чтобы девушек обижать было неповадно. И ребята просьбу исполнили честно: жить будет, а учиться не сможет.
   - Да как же так можно, Катька?
   - Можно! Одно стоит другого.
   - А не слишком ли?
   - Нет! Таким нельзя учиться - не на пользу им учеба!
   - А если в суд подаст?
   - Не подаст... А подаст - что докажет? Темно было, напали хулиганы - у нас же район, сама знаешь, неблагополучный. А я ждала любимого человека, ужин приготовила. Не дождалась.
   Она говорила спокойно, но при этом - сдерживая торжество и получая от этого неизъяснимое удовольствие. Я смотрела на нее во все глаза и не узнавала прежнюю Катю - мне становилось холодно рядом с ней: что-то новое - животное, или дьявольское? - сквозило в блеске ее глаз, в тоне ее голоса, в капризных изгибах прихотливо очерченных губ... Особенно на глаза ее обратила внимание: улыбается - а они - по-змеиному ли, или по-звериному? - мерцают, и мерцание - не то ледяное, не то металлическое. Но - странно как! - они становились от этого еще красивее... Только потом я поняла, в чем тут дело: она стала женщиной! Хитрой, мстительной, с успевшей накопиться в душе отравой обид, оскорблений, обманов - а я продолжала оставаться простодушной девчонкой. Нас теперь разделяла пропасть... Но такой она была еще притягательней и загадочнее.
  
   5
   Как она ни противилась когда-то техникуму - а смирилась, и даже с удовольствием чертила на белых листах ватмана курсовые работы и дипломный проект, так что ее радость оттого, что она закончила техникум и стала, наконец, самостоятельной, была вполне естественна. Но больше всего радовалась этому все же теть-Тася: она гордилась тем, что Катя, первая из ее детей, получила диплом и стала специалистом. Выучила дочку! И даже смилостивилась к ней: бедной теть-Тасе большое уважение внушали дипломы и должности.
   Она же, как и полагается любящей родительнице, надыбала Кате "теплое местечко": должность в сметном отделе той самой ремонтно- строительной конторы, в которой сама работала.
   Вероятно, это место стоило ей больших хлопот - но ей так хотелось видеть Катю в теплом кабинете, нарядной, ухоженной, в обществе таких же нарядных и ухоженных женщин, ставящей подпись на "документе" - а иначе зачем учиться, тратить впустую деньги, силы, время?.. Но на этот раз Катя не послушалась матери: пошла мастером на стройплощадку, чем снова вызвала ее раздражение:
   - Ну, давай, давай, помеси грязь, побегай за работягами по дождю да по морозу, попей с ними водку, послушай матерщину! - насмешничала она над дочерью.
   - Эк чем напугала! - насмешливо же отвечала ей Катя.
   Я и сама удивилась ее решению - тут я была на теть-Тасиной стороне. Но Катя объяснила мне свое решение так:
   - Ты знаешь, мамина судьба: киснуть всю жизнь в конторе, среди бабьих сплетен, - меня не вдохновляет; уж лучше с мужиками. Да - по грязи, по дождю. Да - слушать мат и самой лаяться. А знаешь почему? Потому что хочу делать карьеру! Не век же мастером быть - глядишь, и прорабом стану. А, может, и выше поднимусь - у меня наглости хватит!.. По крайней мере, бабки приличные получать буду. Оденусь как следует. А главное - мне нужна квартира. Пусть это будет самая маленькая квартира на свете - но чтобы уж не зависеть больше ни от одной сволочи!.. Я ж не собираюсь век одной куковать - а куда я мужа приведу? В наш дурдом, что ли? Так он сбежит от меня через день!.. Я все продумала, и вот увидишь, добьюсь, чего бы это ни стоило!..
   - Странно: а почему должна беспокоиться о квартире ты, а не будущий муж? - недоумевала я.
   - Ой, не смеши! Где ты такого видела? - расхохоталась она. - А я на них насмотрелась - думаешь, можно хоть на одного положиться? Или рохли - или тупое наглое фуфло! Да и не хочу я ни от кого зависеть!..
   Теперь, по крайней мере, мне стал понятен ее выбор. Тем более что Катина домашняя жизнь снова превратилась в кошмар: из исправительной колонии вернулся ее разлюбезный братец Колька, а, явившись, быстренько женился и привел в дом молодую жену, причем она вскоре забеременела. Как они там, в трех комнатах, уживались впятером (а в недалеком будущем ожидался еще и шестой!)? - уму непостижимо.
   Некоторое время, пока жили без Кольки, у Кати даже своя комната была, но Колька вытеснил ее оттуда к Люсе, и теперь недовольная Люся изводила Катю. При этом злобная, истеричная Колькина жена невзлюбила обеих и стала их изводить, причем Колька неизменно был на ее стороне и никаких доводов слушать не желал:
   - Попробуйте только, обидьте мне Софочку! Я вам покажу тогда, твари такие! - орал он на сестер с типично лагерными замашками: научился. - Жировать тут без меня вздумали, волю почуяли? Я вам покажу волю!..
   - Конечно, Катя, ты права, - согласилась я с ней. - И дай Бог, чтобы все у тебя исполнилось.
   - Исполнится! - заверила она меня. - Кто не рискует, тот не пьет шампанское, а мы с тобой его еще выпьем!
   * * *
   Но знаю я и то, как ей было поначалу трудно на работе. На что уж у нее закаленный характер, но и он не выдерживал: она приходила к нам - больше, похоже, было не к кому - и жаловалась: то у нее на стройплощадке несчастный случай с рабочим, то перерасход зарплаты, то украли машину раствора; начальники объявляли ей выговоры, а убытки ставили в начет.
   Мы с мамой, конечно, жалели ее, а как помочь, не знали... Как-то, когда Катя была совсем убита каким-то воровством: "Да что это за народ за такой - никому ничего доверить нельзя! Чуть отвернешься - тащат и пропивают!" - мама протянула ей сотенную бумажку, половину своего месячного заработка:
   - Возьми, пожалуйста, Катенька, и не вздумай отказываться! Отдашь, когда сможешь. Так хочется тебе хоть чем-то помочь...
   Катя рассмеялась сквозь слезы, а потом кинулась обнять ее:
   - Ну что вы, Варвара Никитична, да разве я за деньгами к вам пришла? Не возьму я ничего, а будете совать насильно - обижусь и уйду! Выкручусь - другие же выкручиваются - а впредь умней буду! Научусь!
   - Ох, и трудная у тебя наука! - сетовала мама. - Ты ж говорила, что ты у них одна-единственная девушка-мастер - неужели ни у кого нет сочувствия, что ты со студенческой скамьи, что - девушка?
   - Ой, да ну что вы, Варвара Никитична, какое сочувствие? - изумлялась Катя. - Кого ж еще и облапошивать, как не меня, молодую да неопытную?
   - А, может, и в самом деле, Катюша, бросить тебе все да пойти в контору? - спрашивала мама.
   - Нет, не доставлю я им этого удовольствия! Еще чего! - твердила Катя тем упрямей, чем чаще ей это советовали...
   * * *
   И она переупрямила: через два года ее сделали прорабом. Теперь у нее был в подчинении мастер, причем - парень, чем она очень гордилась.
   Но эта работа, как теть-Тася и предсказала, и впрямь наложила на Катю отпечаток: голос ее потерял мелодичность, стал зычным, с простуженной хрипотцой, и говорила она теперь с твердыми командными нотками. И при этом - в плюс к уличным урокам, которые все мы проходили в детстве - научилась виртуозно материться. Это свое умение пользоваться фразами, составленными из одного мата, совершенно обходясь без нормативного языка, она мне однажды - по моей же просьбе, удовлетворяя мой чисто филологический интерес - продемонстрировала, уверяя меня, что есть люди, всю жизнь обходящиеся без нормативного языка. И я, выслушав ее доказательство, спросила с ехидцей: разве для девушки, пусть даже и на стройке, это умение обязательно?
   - Во мне они видят не девушку, а прораба, - жестко возразила она мне, - а прораб должен уметь говорить с самыми примитивными людьми, причем - на их языке, иначе они его не поймут. Так что это не пижонский изыск, а язык взаимопонимания!..
   Да ей, собственно, и не нужно было делать больших усилий, чтобы опускаться в низовую языковую стихию - этой стихией с детства было ее родное семейство... Но когда ненормативная лексика стала проскакивать у нее в разговоре со мной - я объявила ей войну:
   - Катька, а ну-ка следи за базаром!
   - Ой, я нечаянно, извини! - оправдывалась она, и фыркала вдобавок: - Какая ты церемонная! Ты же все это знаешь!
   - Знаю, но прошу: не надо!
   - Кстати, некоторых парней возбуждает, когда девушки матерятся.
   - Это - не ко мне, - обрезала я ее. - Это - к психиатру...
   Хорошо хоть, она не начала, как ей предсказывали, пить водку и курить. Я думала, она просто бережет цвет лица (что ей удавалось сохранить на стройке - так это цвет лица: постоянный легкий загар, да вкупе с естественным румянцем - что могло лучше ее украсить?). Но когда я однажды съехидничала, что для полного воплощения в классическом образе прораба ей не хватает папиросы в зубах и стакана водки в руке - она показала мне кукиш:
   - Не дождешься! Я еще должна родить как минимум двух бутузов.
   Меня, помню, это ее признание просто умилило: вон, оказывается, какой святой уголок хранит она в душе! Я тогда очень ее зауважала и многое ей за это простила... Так что уровень нашего с ней общения на новом, так сказать, возрастном витке худо-бедно, но утрясался.
  
   6
   А сколько ей пришлось использовать ухищрений, чтобы добыть себе комнату! - все оказалось не так просто, как ей мечталось... Порой, устав от своей семейки, она впадала в отчаяние - с ее-то воловьими нервами:
   - Брошу все, к черту, уеду на край света, в какую-нибудь Хатангу или на Чукотку - лишь бы не видеть их рожи: как они меня достали!..
   Заявление на квартиру она подала сразу, как только ее приняли на работу: имела право - молодой специалист, - и ее поставили в очередь, и очередь - не общая, в двести с лишним человек, а - отдельная, для молодых специалистов, и Катя была в ней четвертой, но квартиру ей все не давали, находя разные предлоги: слишком молода, живет с мамой в благоустроенной квартире, в то время как кругом полно совсем бесквартирных; вот если б замуж вышла, да появился бы ребенок!.. Но где ж ей было взять столько счастья, да сразу? Женихи на дороге не валяются; да и куда она его приведет - в квартиру со своей мамочкой да братцем, что ли? В комнату к сестре?..
   Но когда ее перевели в прорабы, она сделала обманный финт: ушла из дома и поселилась в общежитии, в комнате на троих. Вариант - тоже не сахар: едва ли две соседки по комнате - лучше, чем одна Люська; зато, по крайней мере, перестали попрекать в профкоме квартирой.
   И прошло еще какое-то время - уж не целый ли год? - когда с ней как с прорабом стали считаться; да еще ходила клянчить и требовать - пока, наконец, ей не выделили, нет, даже не квартиру, а всего лишь комнату в общежитии. Но как она была ей рада! И этой победой сумела насладиться вволю.
   Я побывала в ее комнате в тот же вечер, когда она позвонила. Поздравить пришла, посмотреть на ее новое жилье, а, может, и помочь чем-то?
   Пришла, а она только что, сию минуту въехала; двое ее великовозрастных мальчиков-пажей еще втаскивали ее пожитки, благо пожитков набралось немного: две громоздкие картонные коробки, большой тюк - с постелью и одеждой, да несколько связок книг; и - ни единой вещи из мебели.
   И что же я увидела? Убогую комнатенку в двенадцать квадратов с продранным линолеумом на полу, обшарпанные обои на стенах, тусклое окно и голую лампочку на потолке. Правда, при комнате - свой санузел с унитазом, кладовочка-темнушка, крохотный проходной "предбанничек", именуемый "кухней", а в "кухне" - раковина с холодной водой. Но душевая - в подвале, одна на весь дом. И все-таки это уже было кое-что.
   "Мальчики" перетаскали пожитки, сложили их, как распорядилась Катя, в кучу посреди комнаты и надеялись остаться на "обмывку", однако Катя в благодарность лишь расцеловала их, а затем бесцеремонно выставила: "Приглашу на новоселье, а пока - катитесь!" - и те смиренно удалились.
   У нее был электрочайник. Она заварила чай, и мы с ней пили его в зачет ритуала "обмывки", сидя на связках книг. За чайный стол сошла большая запакованная коробка.
   - Ох, Тайка, и заживу я теперь! - не в силах усидеть, она вскакивала и, раскидав руки, кружилась по комнате. - Моё! Моё! Все здесь теперь моё!
   * * *
   Новоселье она устроила только через два месяца.
   Принесла я ей на новоселье скромненький, но милый чайный сервиз с синенькими васильками по белому фону - всё, на что была способна со своей зарплатой молодого спеца, выпускницы филфака. Вхожу в комнату и ахаю: комната сказочно неузнаваема - блеск и сияние! Сколько же это сил, денег, времени вбухала она за два месяца в это крохотное пространство - уму непостижимо! Новые красивые обои на стенах, новенький, с имитацией под деревянный паркет линолеум на полу; посреди комнаты - словно зеленая лужайка - огромный ворсистый зеленый ковер; окно с белейшими свежевыкрашенными переплетами так чисто вымыто, что стекол будто нет - истаяли, и его обрамляют золотистые гардины, сплошь в спелых тканых колосьях; на стерильной белизне потолка сверкает бронзой и стеклом новенькая люстра; на стенах - полочки, фотографии в рамках; застекленный новенький шкаф во всю стену - с книгами и посудой внутри... Неужели все это она устраивала своими руками - или тут пахала на нее целая бригада помощников?
   Но истинное украшение комнаты - сама хозяйка: буйные волосы укрощены, уложенные в монолитную, крупными локонами, парадную прическу; лицо - с ровно загорелой кожей и густым естественным румянцем на щеках; темные сияющие глаза в густых ресницах; рельефный рисунок губ, едва тронутых помадой - ей и краситься-то не надо, достаточно привести себя в порядок, чтобы яркая ее красота вспыхнула и заиграла. И, в довершение ко всему - она такая нарядная, какой я ее еще не видела: в ало-красном, приталенном, мягко подчеркивающем силуэт платье с вырезом на груди и белоснежным стоячим воротником с алой изнанкой, острые белые углы которого свободно лежат на плечах; в ушах - золотые сережки с рубинчиками, на груди в вырезе платья - золотой кулон на цепочке, на руке - золотой перстенек с рубином, - ах, это ее пристрастие ко всему избыточно яркому: к красным, алым, пурпурным цветам, к золоту, красным камешкам!.. Помню, говаривала ей, грозя пальцем, вычитанное в какой-то старой книге:
   - Смотри, рубин усиливает природную жестокость сердца!
   А она - разве мы во что-нибудь верили всерьез в те годы? всё - шутя, всё - со смехом! - лишь хохочет в ответ:
   - Да мне это не помешает!..
   Ах, милая Катька, какой она стала! Настоящая женщина, роскошная дама с бездной шарма... Мне и завидно, и радостно за нее, за нас всех: занюханные дети серых рабочих кварталов, о, мы еще покажем, еще явим миру свое лицо!.. И я не уставала радоваться ее жажде жизни: с каким размахом, с какой страстью и неутомимостью она сражалась за свое счастье! Она громоздила его, можно сказать, на голых камнях.
   В довершение ко всему, посреди комнаты - большой раздвижной стол, накрытый белой скатертью с алой каймой, уже заставленный цветами, бутылками, столовыми приборами и блюдами с угощением, а за столом - тесно от гостей; сидело, наверное, человек двенадцать, не считая нас с ней: уже знакомые мне молодые люди, пары, - но были и новые лица.
   Катя представила меня всей честной компании:
   - Молодой филолог! - ей было ужасно приятно произносить ученое слово; но я не преминула сделать ей замечание:
   - Между прочим, Катя, я здесь не филолог, а твоя старая подруга!
   - Да уж, мы с тобой - две старые карги! - не удержалась она, чтоб не съязвить; однако милостиво усадила рядом с собой.
   Застолье, когда я пришла, уже текло своим чередом, в меру шумное и веселое, но оживленнее всех была сама хозяйка. Без конца открывали новые бутылки шампанского, чокались с Катей, целовали ее, пили за ее "прелестный уголок" и за ее счастье на новом месте. А когда гости подпили и начался совсем уж невообразимый галдеж, я спросила ее под шумок:
   - Скажи, Кать, а жениха твоего среди них нет?
   Улыбаясь, она отрицательно покачала головой.
   Тогда я подняла бокал и сказала:
   - А давайте-ка пожелаем нашей хозяйке, чтобы здесь, наконец, появился не менее милый, чем она, хозяин!..
   Меня дружно поддержали; одна Катя приняла тост сдержанно:
   - А надо ли? Вы знаете, я впервые в жизни осталась в полном одиночестве, и, оказывается, это - такое блаженство! Вы представить себе не можете, как я отдыхаю здесь, совершенно одна!
   - Столько наворочавши, ты успеваешь еще и отдыхать? - удивилась я.
   - А ночь? Вымотаюсь, лягу спать - в коридоре галдят, за стеной скандалят, а мне и горя мало - только посмеиваюсь: и чего им, дуракам, не хватает?.. Тут такого насмотришься, что сто раз подумаешь: выходить - не выходить? И нужен ли хозяин, если сама все могу? - не без лукавства спросила она нас. И мы, насколько смогли осилить тему, обсудили ее и простым большинством решили: нужен, и выходить - надо! И посоветовали событий не форсировать, но уж если подвернется подходящий принц - не упускать.
   * * *
   После новоселья прошло, наверное, еще с полгода.
   Теперь нас с ней разбросало далеко: ее общежитие было на окраине, я работала, телефона под рукой на работе ни я, ни она не имели, вечером до нее и вовсе было не дозвониться: один телефон на все общежитие; а если и дозвонишься - так ее там с четвертого этажа не дозовутся. Да и ежедневная суета, у каждой своя, отдаляла нас, тем более что работа у меня была интересная и я продолжала заниматься ею даже вечерами, а все Катино свободное время, как я поняла, теперь поглощали домашние хлопоты: в душе у нее будто открылся некий клапан - я и не ожидала, что в ней проснется такая неутомимая хозяйка: без конца она что-то покупала, тащила в дом и все совершенствовала и украшала свой быт, так что и ей стало не до меня; казалось, жизнь разводит нас окончательно... Потом, спохватившись, что давно не слышали друг дружку, все же дозванивались и болтали чуть не по часу - пока ее там не прогоняли от аппарата. И то - не более трех или четырех раз за полгода. А встретились, по-моему, всего однажды: она заехала по какой-то надобности к матери, забежала на минуту к нам, и мы с ней по старой привычке проболтали весь вечер на кухне, причем на мой вопрос о "личной жизни" она, помнится, ответила хоть и уклончиво, но утвердительно: есть, мол, завелась такая... И - ни словечка больше; знаю эти девичьи страхи: как бы не перехвалить да не сглазить...
   А почему разговор о полугоде? - да потому что ровно через полгода после новоселья она ошарашила меня звонком:
   - Поздравь: выхожу замуж!
   - Катька, да ты что! - взревела я от радости за нее. - Поздравляю, милая ты моя! Когда свадьба?
   - Вчера подали заявление. Ровно через два месяца теперь.
   - Кто он, Катя? - был мой следующий нетерпеливый вопрос.
   - Долго рассказывать! Принц, которого искала и, честно говоря, уже отчаялась найти. В общем, увидишь сама. Кстати, зову тебя своей свидетельницей на бракосочетание! Согласна?
   - Ой, да ну что ты спрашиваешь - я так рада за тебя! Счастья тебе преогромного - ты его заслужила!... - ну, и так далее: выразила ей миллион моих восторженных ахов и охов по этому поводу. Да ведь и в самом деле я была необыкновенно рада за нее и уж не стала терзать ее напоминанием: что она, интересно, теперь о них, о мужчинах, думает?
   * * *
   Свадьба получилась - лучше некуда, и я горжусь тем, что принимала в ее подготовке самое деятельное участие.
   В ЗАГС ездили целой кавалькадой: два такси - одно для новобрачных и для нас, свидетелей, украшенное парой золоченых колец на крыше, с пупсом, лентами и гирляндами цветов на капоте; в другом - "сватовья": родители жениха и Катина мама, разодетая по этому поводу в пух и прах; Катин братец Колька к этому времени уже обзавелся своим драндулетом, а потому тоже изволил быть на машине, да еще вез в ней Люську и свою кралю Софочку; еще какие-то машины были - в общем, столпотворение! Народу собралась тьма: Игорь, Катин жених, всего год как закончил техан, а потому друзей и одногруппников растерять не успел, и, кажется, все нагрянули; у Кати, само собой, друзей и подруг еще больше. В вестибюле ЗАГСа - не протолкнуться сквозь всю эту галдящую ораву молодежи, охапки цветов, горящие глаза, девичий писк, возгласы, объятия, поцелуи... Там же начали пить шампанское и кричать "ура" и "горько", так что директрисе заведения, чопорной седовласой даме, пришлось выпроваживать нашу компанию из ЗАГСа терпеливыми уговорами.
   Затем всей кавалькадой понеслись по памятным местам города - чтобы успеть везде сфотографироваться всей этой толпой.
   Жених выглядел победителем и, ко всеобщему удовольствию "толпы", не уставал носить крепкотелую Катю на руках, а она, цепко обняв его за шею, смотрела своими счастливыми глазами только на него одного... Накатавшись по городу, возбужденные и голодные, помчались, наконец, "гулять свадьбу".
   Оба наших молодожена работали в одном тресте (вот она, основа их знакомства!), только Катя - на "линии", а Игорь - в конторе, в конструкторском бюро, поэтому свадьбу объявили "комсомольской" (кстати, Катя и сама по общественной линии подвизалась на своей стройке в комсомольских активистках; это - влияние ее мамочки, теть-Таси: та все нацеливала ее: "Катька, активничай больше, в партию вступай - и все у тебя будет!" И трестовский комитет комсомола хорошо помог со свадьбой: бесплатно выделили трестовскую столовую, и стол на сто персон в столовой накрыли недорого, по себестоимости, и вручили хорошие подарки: огромный цветной телевизор и большой столовый сервиз (Катя надеялась, что будут еще и ключи от новой квартиры - поэтому так старалась, организовывала свадьбу нарочито "комсомольской"; квартиру обещали, но - не сразу). Был, в дополнение ко всему, на свадьбе и самодеятельный трестовский эстрадный оркестрик; был даже почти профессиональный тамада в смокинге, лысоватенький потертый щебетун с масляными глазками - из той же трестовской самодеятельности. А уж как мы-то, друзья наших молодоженов, старались: и сухим хмелем осыпали молодых на пороге, и по серебряным монеткам они у нас вступали на свадебный пир, и всякие поговорки и прибаутки, подобающие месту, сыпались...
   "Мы" - это несколько Катиных подруг, и два Игоревых приятеля, которые умели художничать. Мы объединились в "оргкомитет" и напридумывали ворох разных идей: оформление свадебного зала, флажки и гирлянды, шутливые плакаты и шаржи, и сценарий свадьбы, и смешные розыгрыши, и призы за лучший тост и лучший танец, и лотереи в перерывах, - и все это реализовали, чтобы не получилось голимого пьянства, - так что свадьба удалась развеселая и живая, хотя и не без казусов: кто-то с кем-то по ходу ее пытался выяснить отношения и завязалась, было, свара, кого-то, слишком перебравшего, брали под микитки и выводили "проветриться", - ну, да уж так принято у нас, что без гомерического пьянства и свадьба - не в свадьбу; кто-то, не помню уж, уверял меня даже, что на Руси всегда было и есть в жизни человека лишь три настоящих события: рождение, женитьба и смерть... Но, можно сказать, все обошлось, хотя мы с Катей тайком тряслись от страха: как бы, при такой-то ораве и таком гостевом разнобое, не вспыхнуло драки, да чтоб миловала судьба от милиции с дубинками и "воронками". Слава Богу, пронесло.
   Были на свадьбе и официальные лица: комсорг, парторг; благословил молодых сам управляющий трестом, рослый пожилой мужчина с выпирающим животом, одутловатым лицом и глазами навыкате. Потом эти официальные лица, ко всеобщему облегчению, исчезли, причем, как кажется - несколько трусовато, побаиваясь стать свидетелями вакханалии, в которую свадьба должна была неизбежно перерасти: столько там было жаждущих безудержного веселья молодых людей.
   И свадьба, освободившись от начальства и набирая силу, покатилась своим чередом - до глубокой ноченьки; застолье сменялось танцами, танцы - новым застольем, уже - с песнями, которые звенели с такой силой, что со стен летели наши шаржи и плакаты, а новый застольный заход сменялся такой бешеной всеобщей пляской, что в каменном здании трясся бетонный пол, и кто-то из строителей не на шутку беспокоился, как бы он не провалился и как бы всей честной компанией не ухнуть в подвал. Оркестрик - в нем особенно выделялись барабанщик и саксофонист - надрывался в поту, выбивая и вытягивая плясовые ритмы и не поспевая за топотом ног.
   Среди пляшущих выделились неутомимостью несколько молодых могучих женщин с раскрасневшимися от вина и движения лицами; им явно не хватало музыки, и они выкрикивали в такт своей пляске не то частушки, не то куплеты каких-то песен, вроде этого:
   Возьму ружье,
   убью, на фиг, соловья -
   спи, мой миленок,
   радость ты моя!..
   Мужчины опасливо сторонились их, но женщины хватали одного, увлекали в свою пляску, а когда мужчина, вспотев и запыхавшись, выскальзывал из круга - хватали следующего... Я смотрела на них зачарованно - мне, с моими запудренными чтением мозгами, чудилась в этой пляске оргия античных менад, неистовых, подпоясанных задушенными змеями, вопящих гимны Вакху, бегущих за дикими козами и псами, - еще немного, и, казалось, они начнут разрывать на части мужчин и пить их кровь...
   - Во завелись бабы! - глядела на них Катя не то с опаской, не то с тайным восхищением.
   - Что это за женщины? - спросила я.
   - Да наши, трестовские! Строительницы, - ответила она. Я взглянула на нее, и мне показалось, что если б не статус невесты - она бы вскочила и тоже ринулась за ними в пляс.
   * * *
   Что касается самих молодоженов - они выглядели так хорошо, что, кажется, краше и не бывает: Катя - во всем своем великолепии: белое платье, фата чуть не до пят и венчик из белых роз в темных кудрях как нельзя лучше оттеняли ее прекрасную стать, но особенно - загорелое лицо с густым, полыхающим от возбуждения румянцем на щеках, потемневшие, горящие от счастья глаза, брови вразлет, - выражаясь старинным слогом, она была "прелестна"! Сияющая от радости, она иногда спохватывалась - наверное, все это казалось ей нереальным - растерянно оглядывалась на меня, стоящую рядом или чуть позади, и шептала озабоченно: "Тая, я не сплю?" - а я улыбалась ей и мотала головой: "Нет-нет!"; тогда она спрашивала: "Как хоть я выгляжу-то?" - и я незаметно для всех поднимала большой палец: "Вот так!"
   И жених - подстать ей: в прекрасно сшитом черном костюме с ослепительно белой сорочкой и пурпурным галстуком, высокий, хорошо сложенный молодец, писаный красавец: русые кудри, идеально правильное, без изъянов, лицо; и характера, кажется, идеального: добрый, спокойный. Как призналась Катя - сама его высмотрела: пришел, будто бы, этот ничего не подозревающий молодец к ней на объект - перерасчет какого-то фундамента сделать - а ушел, покоренный Катей навек: забрала она его сердце в полон прямо "на объекте", взяла мертвой хваткой и никуда больше уже не отпустила. И немудрено, что всего через полгода после того, как призналась на своем новоселье, что сердце ее свободно - объявила о замужестве! Да рядом с таким парнем час побудешь - и все понятно: скорее хватать за руку, и - в ЗАГС!
   Когда они танцевали - не было пары красивей; все расступались вокруг, любовались ими и радовались за них - кажется, вполне искренне; даже теть-Тася от умиления нет-нет да вытрет платочком глаза и шмыгнет носом. А я смотрела на молодоженов, и мысли мои убегали далеко-далеко; я вспоминала Катю семилетней - какой ее впервые увидела: с оббитыми в кровь коленками и с грязным пальцем в носу, и как ее дома шпыняли и колотили кому не лень, и - в каком состоянии она вернулась из колхоза на последнем курсе... А теперь, глядя на нее, кружащуюся в вальсе, на ее счастливо запрокинутое лицо, мне так хотелось просить за нее у неведомого Бога: дай ей, если можно, счастья побольше - восполнить все, чего недополучила! Как ей много дано: красива, неглупа, деятельна, - имеет же она право на свою долю счастья?..
   Я и с женихом поговорить сподобилась, и чем больше была с ним рядом, тем больше он мне нравился... Естественно, я как филолог начала в шутку экзаменовать его: "А ну-ка проверим тебя на вшивость!" - так он, оказывается, еще и стихи читает, знает Фета, Тютчева, поклонник Блока - я и не ожидала, что такие технари на свете бывают: до сих пор они мне казались роботами с головами-органчиками - их за Катей ходил легион. Заподозрила, что ей и невдомек, каким сокровищем она взялась обладать.
   Ну, да потом выяснилось, откуда такое сокровище взялось: там я и с его родителями познакомилась. Милейшие люди, сельские интеллигенты из райцентра, о существовании которого я до сей оказии и слыхом не слыхивала; он врач, она учитель. Учитель литературы, разумеется. Сама и прививала сыну вкусы и пристрастия. Так мило побеседовалось мне с ними, особенно с мамочкой: что-то родственное едва слышимым ручейком пробивалось между мной и ею в той свадебной кутерьме.
   Между прочим, они узнали, что я здесь самая старая Катина подруга, и навалились на меня - порасспросить о невесте подробнее... Нет, они не против нее, они одобряют сыновний выбор: девушка - красивая и такая боевая и самостоятельная, что они, по крайней мере, за него спокойны: кажется, отдают в надежные руки, - а то ведь мальчик небойкий, деревенский, прожил пять лет в институтском общежитии, большого города по-настоящему и не узнал, а ведь здесь так легко наделать ошибок, за которые потом вовек не расплатишься, и так легко ошибиться в людях: народ разный, много девушек, которые пьют, курят и совращают молодых людей...
   Только им показалось, как бы это сказать... странным, что ли, что уж очень быстро у их сына с женитьбой получилось: ничего не писал о ней, и вдруг бабах - свадьба! И советовать что-либо сыну с их стороны боязно: может, по нынешним временам в этом ничего предосудительного - так и полагается?.. А я глядела на них и впервые в жизни въявь видела, что такое мучительная родительская любовь: как им страшно отрывать от себя родного ребенка и отдавать в чужие руки - даже с инженерным дипломом он для них все еще дорогой мальчик, неразумное дитя, причем единственное, кажется...
   И что мне, интересно, было делать, как отвечать на эту уйму вопросов? Люди милые, да ведь и Катя - не чужой мне человечек. Успокаивала их, как могла, отгоняла сомнения... Папа успокаивался легко; с мамой - труднее: она робко опасалась, что их сыном Игорем все-таки вертят - как бы ему с его характером не стать подкаблучником?..
   Что ж, опасения не без оснований - но я старалась развеять их как могла, мобилизовав все свои способности и умение (я ведь, как-никак, уже пробовала вести на кафедре семинары со студентами): дескать, людей без изъянов не бывает, и самый ли худший это изъян у Кати, и самый ли худший - у Игоря? Ведь, говорят, даже директора и министры в подкаблучниках ходят; тут главное - хватит ли жене ума и такта не ломать волю мужа, а направлять куда надо? Насколько хватит этих самых ума и такта Кате?.. У меня, надо сказать, тоже были на этот счет сомнения, хотя я и не стала вываливать их на головы родителям - у них и так на душе неспокойно... А, во-вторых, супружество-то ведь - действо с сюжетом длиною в жизнь; в этом сюжете - тысячи возможных вариантов; какой выпадет? Как предсказать всё заранее? Я за это не бралась и им тоже предсказывать не советовала...
  
   7
   После свадьбы чуть ли не целых полгода Катя не только не звала меня к себе, но даже не звонила, а самой мне проявлять инициативу было как-то не с руки: вдруг некстати? При такой-то любви, да в маленькой комнатушке - до гостей ли? - медовый месяц того и гляди в медовый год перерастет, если не в медовую жизнь. Не ввалишься теперь по поводу и без повода только потому, что соскучилась... Но уж через полгода повод навестить их появился неотразимый: Катин день рождения. И все равно спросила ее накануне по телефону: можно завтра прийти, не помешаю?
   - Тайка, да ты что, окстись - я тебе рада в любой день и час; запомни раз и навсегда: ты моя самая дорогая подруга на все времена, и ничто нас не разлучит! - расчирикалась, рассыпалась она в любезностях - кажется, вполне искренне. Я уж сдержала упрек: уж так, мол, рада, что ни разу в полгода не только не зашла - не поговорили толком...
   - Между прочим, - продолжала она, - я назавтра отгул взяла: приди пораньше - хоть поболтаем: ужасно по тебе соскучилась!..
   И прекрасно! Я отпросилась назавтра с обеда, купила букет, торт, да и приперлась раньше всех. Даже Игоря еще не было; Катя ожидала его с минуты на минуту - он тоже обещал прийти пораньше.
   Катина комната была вылизана до блеска. Правда, стало теснее - да оно и понятно: в доме новый человек, а вместе с ним - много новых вещей.
   И тут у нас с Катей произошел настораживающий меня диалог:
   - Сразу видно: хозяин в доме появился! - сказала я, улыбаясь.
   - Почему хозяин? Хозяйка здесь я, - поправила она меня.
   - Ну да, - согласилась я. - Но хозяин-то - он?
   - Он хозяин постольку, поскольку я здесь хозяйка, - сурово объяснила она мне. - И будет он здесь или не будет - хозяйкой останусь я.
   Я была немного удивлена этой Катиной строптивостью - а я-то надеялась увидеть ее отмякшей в семейном счастье. Ну да что ж; все еще впереди...
   Между прочим, она встретила меня все такой же, как и раньше, неотразимо красивой, но - с огромным животищем! Слава Богу, на лице моей здоровущей Катьки - никаких следов беременности... Конечно же, я кинулась к ней со своими поздравлениями и ахами. Катя скептически отмахнулась от моих ахов, легла, сунув под бок подушку, на диван, усадила меня рядом и, даже не дослушав, начала жаловаться, как страшно теперь устает: по-прежнему с утра до вечера на ногах - хорошо хоть, отлежалась за день; стали отекать ноги; надо бы перейти на "легкий труд" - она имеет на него право, но это - потеря в деньгах, а, главное, возможная потеря прорабского места...
   Я слушала ее, а сама озиралась: ожидались гости - а стол не готов: не в ее это правилах. Предложила ей свою помощь, но она меня одернула:
   - Сядь и не дергайся! Имею я право в кои веки с тобой поболтать? Сейчас придет Игорь и все сделает!
   На моем лице, видимо, появилось недоумение, потому что она начала оправдываться:
   - Не смотри на меня, как на преступницу - он мне постоянно помогает, а сегодня вообще наказал ничего не делать!.. Поверь: он любит готовку и хорошо это умеет - чего я буду ему мешать? У него и книжки по кулинарии есть, он их изучает! Да я ему там все подготовила!..
   Ну и ладно; я ведь гостья: что скажут, то и делаю, где посадят, там и сижу... А Кате выговориться надо, вот и не отпускала ни на шаг...
   Во-первых, она принялась жаловаться мне: когда ее начальник участка уходил на повышение - на его место прочили ее, она готовилась к этому, ждала, надеялась, а когда поняли, что беременна - нашли другого. Мне-то это понятно: какой начальник из беременной женщины? - но Катина натура мириться с этим не желала; ей было нестерпимо обидно, что ее обошел какой-то молодой хлыщ и колебались ее глобальные жизненные планы.
   Во-вторых, у нее давно прошел восторг по поводу своей комнаты; вдвоем уже тесно, а каково будет втроем? Да, им, когда женились, обещали квартиру - правда, туманно, а когда коснулось дела, то, оказывается, нигде это обещание не записано, и теперь поди доказывай, кто и что обещал!.. А очередь, в которой она состоит, не движется - без конца лезут какие-то внеочередники "с лохматой рукой", а на Игоря - никакой надежды: не боец!
   Я вступилась за него: ей бы радоваться, что Игорь - такой мягкий, интеллигентный человек; горлохватов и без него хватает!
   - Но мне, знаешь, от этого не легче! - с явной горечью возразила Катя. - По мне, так поменьше бы мягкости, а побольше горлохватства!
   - Горлохватству тоже, наверное, надо учиться, - в свою очередь, возразила я. - Радуйся, что не обучен - еще научат! Вместо того, чтоб ворчать, взяла бы да сама сходила к кому надо: чем не довод - твой живот?
   - А я принципиально не иду! Он муж, мужчина - вот и пускай ходит и добивается! Да, в конце концов, ему - ближе к начальству: только с этажа на этаж спуститься!
   - Катя, ты что, уже разлюбила его? - всмотрелась я в нее внимательнее.
   - Вовсе нет! С чего ты взяла? Все равно он - милый...
   И только успели мы обменяться репликами - пришел Игорь. С букетом роз пришел и с большой, битком набитой хозяйственной сумкой. Бросил сумку; Катя поднялась ему навстречу, и они принялись миловаться: "мой коток-воркоток" и "солнышко" называла она его, а он ее, соответственно - "лапушкой"; правда, его смущало мое присутствие: если б не я, уж он бы, наверное, дал себе воли - так соскучился по ней за день. Катя, заметив его смущение передо мной, стала его уверять, что я "своя" и стесняться нечего... А меня поразила в ней молниеносная смена отношения к нему в его отсутствие - и при нем: в этом было что-то от лицедейства: в ней просыпалась актриса. Впрочем, просыпалась ли - или не засыпала никогда?..
   Правда, долго расслабляться Игорю она не дала: "Имей в виду, Игореша: скоро - гости!" - и он скинул пиджак, засучил рукава и пошел за перегородку, в кухоньку.
   - Я там все для тебя заготовила! - крикнула ему вслед Катя. А когда он ушел и начал там орудовать, оставив дверь полуоткрытой, чтобы слышать воркование "лапушки", - она заговорила со мной о нем, причем громче, чем нужно - чтобы слышал он:
   - Представляешь? Он у меня такой молодец: за что ни возьмется - все у него в руках горит! Я ужасно ему благодарна: он так мне помогает!..
   А я сидела, как на иголках - все порываясь пойти помочь Игорю и подвигнуть на это Катю; казалось, сейчас нагрянут гости, а у него там ни у шубы рукав!.. Катя, заметив мое беспокойство, шепотом начала меня успокаивать:
   - Не волнуйся, пускай пошевелится!
   - Ну, ты его и муштруешь! - удивленно качала я головой. - Ты его так в раба превратишь!
   - Ну и что? - спокойно ответила она. - Муж и должен быть рабом.
   - Катя, да как же так можно? - у меня глаза на лоб полезли.
   - Не "можно", а - нужно, и не вздумай его жалеть! - уже сердитым шепотом выговаривала она мне. - Заведи своего и жалей, а моего - не надо: мой раб - что хочу, то и делаю! - а потом - снова громко: - Ты знаешь, какой он молодец? Приду домой разбитая, в выходной утром голову поднять не могу, а надо и уборку делать, и стирать - смотрю, Игорь сам убирает! Я просто расплакаться готова от счастья!.. Уберет - стиральную машину включает. "Ты отдыхай, - говорит. - Только скажи, сколько порошка сыпать - я сам все сделаю!" Да с таким мужем никакие передряги не страшны!.. - и снова - уже шепотом: - Только вот нешустрый. В голове одни расчеты, балки, прогоны, а о квартире похлопотать - нет у меня мужа. Ему скажут: "Вот вы просите, а у нас люди ждут квартир десятилетиями", - он и уходит ни с чем. Еще и меня успокаивает: "Поживем здесь, ничего страшного"... Если б ему еще пробивной силы - цены бы ему не было!
   - Так ведь если б шустрый - в фартуке на кухне не стоял бы! - возразила я, тоже перейдя на дурацкий шепот.
   - Да, ты, наверное, как всегда, права, - согласилась она. - Я уж, грешным делом, грызть его начала: чтоб бросал, к черту, свое конструкторское бюро да шел бы тоже в прорабы - хоть бы характер закалил, лаяться научился!..
   А между тем улыбающийся Игорь появился в проеме:
   - Лапушка, можешь быть спокойна: салаты готовы, тушу жаркое!
   - Какой ты у меня молодчина, солнышко мое ненаглядное! - не забыла похвалить его Катя, не двигаясь с места. - Да уж, котик мой, пора и стол раздвигать - вот-вот гости нагрянут! Они же знают: у меня всегда - к семи!
   Игорь вошел в комнату, сноровисто переставил на середину комнаты и широко раздвинул раздвижной стол, расставил вокруг стулья.
   Тут, наконец, и мы с Катей встали.
   - Спасибо, милый! Что бы я без твоих золотых рук делала? - в знак благодарности она расцеловала его и обратилась ко мне как к свидетелю: - Ты же знаешь, Тая, я все умею - а вот так, как у него, у меня никогда не получится... Ну, ладно, ты пока пойди, переоденься, - великодушно отпустила она его, и Игорь ушел в туалет переодеться, а мы с ней начали накрывать стол.
   И только успели накрыть его и сервировать, пошли один за другим - с цветами, с подарками - гости. Стало шумно; Катя оказалась в центре внимания: гости улыбались, шутили, ахали по поводу Катиного живота. Тут и Игорь появился, свежий, причесанный, неотразимо красивый в белоснежной рубашке с золотистым галстуком, - и с ним тоже балагурили, шутили по поводу Катиного живота и хлопали по плечу, а он что-то отвечал и улыбался, однако заметен он был в компании лишь рядом с Катей - как отражение ее света; будучи один, он как-то сразу тушевался, замолкал и становился неприметен. Ну, да ведь сегодня ее праздник, тем более что она - на седьмом месяце; это же что-нибудь да значит?..
   За столом гости и гостьи - а нас, помнится, набралось семеро, не считая хозяев - не забывали предлагать тосты, добросовестно пили вино и водочку и прилежно при этом закусывали; ну, да эта прилежность и понятна: середина недели, пришли после работы, голодны, поужинать не успели, и потому, когда дело дошло до закусок - посыпались дружные похвалы, может, даже и дежурные, в адрес именинницы: какая она прекрасная хозяйка да какие у нее вкусные салаты и роскошное жаркое! - и нашей имениннице пришлось скромно признаться, что все здесь приготовлено руками Игоря - такой вот самый большой подарок он ей преподнес ко дню рождения. Естественно, все, кто был за столом, особенно женщины, разом переключили свое внимание на хозяина, и бедный Игорь, розовея от смущения, стал оправдываться:
   - Да, приготовил я - но под Катиным чутким руководством! Что бы я без нее? Она сама прекрасно готовит!..
   Катя, соперничая с ним во взаимных похвалах, подхватила их и развила:
   - Девочки, не слушайте его - мне и не снилось так готовить! Борщ сварит - что-то невероятное, блинчики зафарширует - пальчики оближешь, рыбный пирог испечет - объедение! А у меня или подгорит, или не допечется!..
   Одна из женщин уже укоряла своего благоверного:
   - Смотри, учись! Вот это настоящий муж!..
   Кто-то из гостей поднял тост:
   - Что же это мы всё за именинницу - а давайте-ка за мужа именинницы: пусть он и дальше развивает свои таланты под ее мудрым руководством! - и все дружно, от души веселясь, поддержали тост, и Игорь чокался, пил и пьянел со всеми вместе, и радовался похвалам. А мне было немного жаль этого большого ребенка; ведь опасалась я, что хитренькая Катюша подомнет его под себя - так и выходило...
   Мне хотелось как-то приободрить его и намекнуть, чтоб хоть чуточку научился противостоять Катиному диктату: улучила минутку поговорить наедине и первым делом спросила: читает ли он по-прежнему стихи?
   - Нет, - помотал он головой, безо всякой, впрочем, грусти и сожаления, а, скорее, равнодушно: - Ты знаешь: семейная жизнь забирает столько времени - на чтение просто не хватает!..
   Что мне было делать, как к нему относиться? Я продолжала его любить, но он слегка потускнел для меня и даже чуть-чуть уменьшился в размерах... И было ужасно досадно - как если бы на моих глазах поймали лесного оленя, впрягли в оглобли и заставили тащить телегу... Славный милый Игорь!
  
   8
   В июле у меня начался очередной отпуск, а у Кати - декретный. Поехать куда-то далеко мне не позволяли финансы; друзья пригласили в автомобильную поездку дикими туристами на дальние озера, и я, конечно же, согласилась. Перед отъездом я навестила мою подопечную и наказала Игорю, чтобы непременно гулял с ней, а ей - чтоб не ленилась ходить. Чтобы она не скучала без нашего с ней трепа - принесла ей кучу книг и журналов и подарила - а достать всё тогда было ой как трудно! - две самые нужные книги: одна - о материнстве, а другая - сборник русского фольклора, а в нем - большой раздел с текстами колыбельных песен, детских потешек, считалок, загадок, прибауток, велела ей выучить раздел наизусть и со спокойной совестью отправилась в путь: кажется, сделала для нее все, что могла.
   Турпоездка получилась чудесной: накупалась, загорела, привезла воз впечатлений... А, вернувшись - у меня еще оставалось полно отпускного времени - тотчас помчалась к Кате: рассказать о впечатлениях и порасспросить: "Ну, как ты?.." - и мы с ней снова гуляли и болтали - даже на концерт однажды выбрались и на целых два гастрольных спектакля, что привез театр из соседней области - только чтобы Катя не чувствовала себя заброшенной.
   А там и лето пробежало. В конце августа вышла я на работу, и чуть ли не на третий день, как вышла, звонит с утра Игорь: Катя вчера родила!
   - Да ты что! Кого? - завопила я.
   - Дочку. Здоровенная: четыре-сто!
   - Поздравляю, Игореша: теперь тебя и рукой не достать: солидный человек, отец семейства! Какие вы молодцы! Как назвали?
   - Думаем еще.
   - Где она, в каком роддоме?
   - В нашем, районном, - он подробно рассказал, как туда ехать.
   И после работы я, с букетищем цветов и набив пакет фруктами и соками - благо конец лета, всего навалом - помчалась навестить роженицу. Нашла тот старенький двухэтажный роддом, передала в приемном покое передачу с записочкой, в коей - миллион поздравлений, и мне приходит ответная записка: "Подойди к окну: оно на втором этаже, третье справа по фасаду".
   Я метнулась туда. Прибегаю, гляжу наверх, жду; вдруг створки окна с треском - Катин почерк! - распахнулись, и в проеме нарисовалась она сама, необыкновенно светлая на темном фоне проема: побледневшая, в белой больничной рубахе и - с младенчиком, замотанным в беленькую пеленку, которого она бережно держала в руках; улыбается во все лицо и кричит, поворачивая младенца красным сморщенным личиком ко мне:
   - Смотри, какое чудо! Кормить принесли! Ты бы видела, как она чавкает, когда сосет - сдохнуть можно от смеха!
   - На кого похожа? - кричу ей.
   - На меня, конечно - на кого же еще! - пожимает она плечами.
   Но вот за ее спиной послышалась женская брань.
   - Подожди немного, тут нянечка шумит!
   Катя отошла от окна; на ее месте появилась сердитая пожилая тетка в белом халате и с грохотом захлопнула окно.
   Кати не было минут пять. Потом снова появилась, уже одна. На этот раз осторожно распахнула всего одну створку - чтобы только просунуть голову, и говорила она теперь почти шепотом:
   - Увезли мою радость, до следующей кормежки не увижу... Ругаются, что мы окна открываем: заразы боятся, а в палате душно. Хорошо хоть, моя кровать тут, возле окна. Меня ругают, что я прыгаю, не лежу... Кстати, фруктами меня Игореша завалил, не надо, раздаю, а вот за цветы спасибо!.. Рожала вечером, орала, говорят, так, что роддом трясся - а ничего не помню! Тут такой персонал, что их ничем не напугать, - она рассмеялась. И говорила, и смеялась она хоть и утомленно, но удивительно спокойно, тоном человека, который сделал доброе, хорошее дело, доволен им и знает, что имеет полное право теперь расслабиться и отдохнуть. Я смотрела на нее и тихо за нее радовалась. И даже не спрашивала ни о чем - она сама рассказывала:
   - Представляешь: нас тут, в послеродовой палате, десять женщин! Такого наслушаешься - ввек столько не слыхала! А мужикам как тут достается, знала бы ты!.. А ты знаешь, как я назвала дочуру? Угадай!
   - Игорь сказал, что вы еще в раздумьях.
   - Это он в раздумьях, а я - нет! Она будет носить твое имя: Таисья! Хочу, чтобы она была такой же умной и доброй, как ты! Ты согласна?
   Конечно же, я расплылась в улыбке:
   - Спасибо, Катюша! - но спросила на всякий случай: - А Игорь согласен? Ты помнишь, что мне обещала?
   - Жить в согласии? А мы так и живем! Думаю, он все равно согласится! Ему втемяшилось назвать дочуру именем любимой бабушки - так хотят его родители! Но я же не обещала жить в согласии с его родителями!.. - тут Катина голова исчезла, потом появилась снова. - Извини, Таечка, врачиха пришла - опять меня ругают! Ладно, беги, спасибо тебе! Думаю, через неделю выпишусь - у меня все в порядке! Приезжай через неделю, уже домой! - она махнула мне на прощание рукой, и окно захлопнулось, теперь - насовсем...
   * * *
   И, действительно, через неделю я смогла если и не трогать (поначалу я просто боялась прикоснуться к этому крохотному нежнейшему тельцу - мои руки казались слишком грубы для этого), то уж, во всяком случае, лицезреть - и слышать тоже! - нашу кроху, уже в их комнате. Это был прелестный ребенок, вобравший в себя, кажется, все лучшее от обоих родителей; это проявлялось в нем потом все явственней.
   Маленькой Таиской Катя просто привязала меня к себе: теперь я чуть не ежедневно бывала у них, покупала подарочки своей крестнице: погремушки, младенческие тряпички, предметы туалета, - и возилась с нею: купала, пеленала и только что не кормила грудью. Подарок лучше этого для меня трудно было и придумать. А, с другой-то стороны, как скрасил нам всем этот подарок судьбы то ужасное перестроечное время, которое вспоминается теперь как сплошной многолетний кошмар.
  
   9
   Однако это время еще не было пиком кризиса, окончившегося потом полным развалом экономики, общества, целой страны, - но все уже полным ходом шло к этому, все рушилось. Особенно чувствительной была бесконечная девальвация рубля и рост цен до космических размеров: в десятки, в сотни, тысячи раз... Заводы останавливались; зарплаты не платили. Государственные предприятия приватизировали или, попросту, тихонько, под шумок, присваивали и разворовывали. Частные предприятия, магазины, банки посреди этой вакханалии росли, как грибы после дождя - чтобы через короткое время снять пенки и обанкротить. Законопослушные люди теряли сбережения и нищали, а вороватые, наглые и предприимчивые - становились миллионерами. Большинство людей было растеряно и не знало: как дальше жить, что делать? Большинством овладевало чувство катастрофы: не на кого опереться, каждый лишь за себя, - все кругом распадалось и рассыпалось в прах.
   Уму непостижимо: как мы с мамой пережили то время? Мы и раньше-то не шиковали, а теперь на наши зарплаты можно было прожить не больше недели. Питались мы перловой кашей или рожками с постным маслом и запивали чаем. Мое терпение пребывало порой на грани отчаяния; хотелось бросить филологию и заняться чем угодно: мыть полы, торговать мороженым или сигаретами вразнос, - только бы купить себе новые туфли или сапоги взамен стоптанных, или - новую тряпчонку вместо заношенной до постыдного состояния. Не знаю, кого как - а меня спасала мама.
   - Да разве это трудности? - говорила она мне. - Пока есть настоящий чай, да с сахаром - это еще не голодуха!..
   Впервые за всю жизнь мы с ней необыкновенно сдружились: ни она меня не шпыняла, ни я ее не подкалывала, - и жалели одна другую, и боялись друг за дружку: людей, имеющих выдержку и терпение, бедность и в самом деле сплачивает. Ей, пережившей в детстве военное лихолетье (впрочем, этих лихолетий у ее поколения не счесть; кажется, вся их жизнь была сплошным лихолетьем), перестроечные трудности казались такими пустяшными! Зато она с удовольствием читала теперь газеты и журналы, не отлипала от телевизора, не скрывала своего торжества при каждом новом разоблачении КПСС, КГБ, партийных вождей и начальников и радовалась робко нарождающейся возможности свободно судить обо всем и читать, о чем хочешь. Я удивлялась этому ее прямо-таки молодому энтузиазму, а она мне говаривала:
   - Милая моя, не жила ты при Сталине, и хрущевские времена для тебя - уже история, а я и не чаяла, что доживу до такого! Для меня это пока фантастика: до сих пор не могу поверить, что всё - наяву.
   А ведь мы с мамой были "бюджетницы": как ни плохо нам платили - а платили. У моих друзей-строителей между тем дела шли еще хуже, скатываясь до полного нуля. В тресте, где работали Катя с Игорем, резко уменьшились объемы работ; начались сокращения. И вот - с полгода уже прошло, как Катя родила и сидела с малышкой дома, зима в разгаре, вечера долгие, на улице холодно и метельно, так что уже с неделю их не навещала - звонит вечером Катя, и голос у нее - чуть не плачущий:
   - Умоляю, Таечка: приди, а?
   - Прямо сейчас, что ли? - буркнула я, содрогнувшись.- Зачем?
   - Долго объяснять; я тут, у телефона, не одна.
   - Что за конспирация? - проворчала я: ну нисколько мне не хотелось тащиться, на ночь глядя, черт-те куда по метели - это был уже перебор в бесцеремонном использовании меня по какому-то наверняка ничтожному поводу.
   - Н-ну, в общем... - помялась Катя, - надо провести с Игорем срочную беседу - тебя он послушает, а то я уже срываюсь: боюсь, до рукопашной дойдет. Распрягся совсем, третий день не просыхает!
   - Игорь? - удивилась я: кажется, этого раньше за ним не водилось. - Да ты что! Какие-то у него нелады? Что случилось?
   - Сократили весь отдел, и - без копейки!
   - Но почему - без копейки?
   - Денег в тресте нет, и когда будут, неизвестно. Я боюсь за него! Ты ж почти член нашей семьи - скоро мы тебя в постель третьей класть будем! - не удержалась, съязвила она. - Ради Бога приди, умоляю!..
   Да, миссия не из легких, но раз Катя зовет в полном отчаянии - бросила всё, оделась и поехала. И нашла Игоря совсем не в таком уж безнадежном состоянии, как расписала в панике Катя: ее сознание вечно все преувеличивает до чрезмерности, - хотя и в самом деле: день рабочий, середина недели, а винцом от Игоря и вправду попахивало, и - довольно крепко. Безобразие, конечно, однако ж был он вполне восприимчив ко всему, что ему говорят... А, с другой-то стороны, разве не имеет он права выпить с товарищами, если они в передряге? Такое им и в страшном сне не могло присниться - им-то всегда казалось, что тихая жизнь конструктора, отгороженная кульманами от остального мира, будет длиться вечно - за них будут держаться только потому, что они милые, толковые ребята...
   Что мне было делать с ним, полупьяным - как вразумлять?
   Чтобы не обострять отношений с обоими дорогими мне людьми, пожурила его: нехорошо, мол, это, не выход из положения для серьезного человека - почему надо раскисать при первой неудаче? Вон он какой рослый да сильный - на его месте надо уметь принимать удары стоя...
   - Это и все, что ты можешь? - уныло сделала мне Катя выговор, прямо при нем. - Такое и я ему говорила - толку-то! Ты хочешь, чтобы он у меня алкашом заделался?
   Ну, уж это слишком! Ей, наверное, мерещатся лавры ее мамочки, вечно шпынявшей дядь-Васю? Как силен этот древний матриархальный менталитет, это неистребимое желание, пользуясь слабостями мужчины, ущучить его, пригнуть и унизить! Нет, милая, я в этих играх тебе не пособница!
   - Знаете что, дорогие мои? - взбеленилась я, собираясь прочистить мозги обоим, как, наверное, сделала бы моя мама - я, кажется, становилась ее достойной ученицей: - Не желаю я ни слушать ваши дрязги, ни участвовать в них! Чего оба распускаете себя, чего паникуете? Еще не конец света! Возьмите себя в руки и становитесь, наконец, взрослыми! Чем ссориться - давайте лучше подумаем: что делать?..
   Кажется, встряхнула их: Игорь, расслабленно сидевший в кресле, раскидав ноги и тупо глядя в бормочущий телевизор, выключил его, подобрал, наконец, ноги и настроил свое внимание на меня; Катя, сидевшая у плетеной из камыша детской кроватки, укачивая малышку, притихла и тоже подобралась. И начали мы спокойный серьезный разговор.
   В общем, решили мы на том "семейном" совете так: Игорь, с сентября, когда родилась малявка, устроившийся еще подрабатывать на вечернем отделении в техникуме, будет продолжать там работать, а днем - сидеть с ребенком, а Кате надо выйти на работу, иначе ее тоже уволят - вот уж тогда они точно сядут на мель. А там видно будет... Мы в то время надеялись, что передряги скоро кончатся, и жизнь снова станет безоблачной и спокойной; нашей наивности и простодушию не было предела.
   * * *
   Катя вышла на работу - ее как молодую мать пока что защищал закон. Но и у нее на работе все дышало на ладан: достраивали последние дома, некоторые вообще бросали недостроенными; а дальше - неизвестность.
   И вот с месяц спустя после того нашего "семейного" разговора заявляется она ко мне. Я сразу обратила внимание на ее лицо: оно будто потемнело и посуровело; глаза - жесткие, без всякого подобия улыбки, а уголки губ, имевших раньше безупречный рисунок, опущены не то в иронической, не то в усталой гримасе; я еще подумала: как быстро кончилась у нее светлая пора материнства - снова на ней серый, цементный какой-то прорабский налет...
   Но в целом выглядела она еще эффектнее, чем прежде; на одежде ее перестроечные передряги пока не отражались - одеть ей, слава Богу, было что: тряпья и обуви накопила за пору девичества на пять лет вперед, будто чуяла: сгодятся, - и неважно, что никакие катаклизмы женскую моду не держат - любое старье на ней сидит, будто не далее как вчера купленное или сшитое. А телом стала еще пышнее, - так на нее подействовали роды и материнство.
   Явилась она с таким видом, будто желает сказать мне нечто такое, что не в состоянии не сказать: уж я изучила ее, знаю, что попусту ноги бить не будет. А потому - прямо у порога ей:
   - Катя, что случилось?
   - Можешь поздравить: получила квартиру, - при этом она хмыкнула так пренебрежительно - будто не мечту своей жизни воплотила, а потеряла кошелек с монетками. - Двухкомнатную. Ордер на руках, - она достала из сумки бумажку и показала - будто без бумажки я ей не поверю.
   - Катька, какие вы молодцы - в такое-то время! - обрадовалась я, кинувшись ее обнять.
   - Да погоди ты! - досадливо отпихнула она меня. - Между прочим, опять будем рядом: дом - в двух кварталах отсюда. Ходила вот смотреть квартиру.
   - Раздевайся - я как раз ужинаю - расскажешь все по порядку!
   - Некогда, - отказалась, было, она.
   - Катя, ради Бога - ты же целую вечность у нас не была!..
   Уговорила: помогла раздеться, провела на кухню, сели за чай, - а я все продолжала восхищаться, какие они с Игорем молодцы, да как я за них рада, да как здорово, что снова будем рядом.
   - Между прочим, Игорь тут ни причем - получила квартиру я, - с какой-то не то обидой, не то досадой перебила она меня.
   - Да понимаю, что - ты, и хорошо справилась с репертуаром, - щебетала я, сбитая с толку: зачем считаться, кто именно из двоих взял бумажку?
   - Да уж, мой репертуар оказался просто блестящим, - и опять какая-то не то досада, не то усмешка.
   - Катя, да что такое? - насторожилась я.
   - Я заработала эту квартиру! - с какой-то ужасно горькой интонацией произнесла она.
   - Конечно, заработала - столько лет на стройке! - поддержала я.
   - Да не на стройке заработала, - она встала и плотно прикрыла дверь.
   - Я не пойму: о чем ты. А где тогда?
   - В кабинете на диване заработала, вот где! - зло выкрикнула она.
   - Катя, да ты что! - растерялась я.
   - А что? Нехорошо, да? - с яростной издевкой начала она на меня вдруг кричать. - А я плевала на все - трест последний дом достраивает, больше нового жилья не будет! Что мне делать прикажешь?
   - А как же... Игорь? - почему-то за Игоря мне стало обидней всего.
   - Перетопчется твой Игорь!
   - Почему мой-то?.. Катька!
   - Да, вот такая я, все могу, и - плевать! - продолжала она кричать, будто я обвиняла ее в чем-то. - Что он мне сделает? Прибьет? Не сдохну! Зато - с квартирой!.. Да я и сдачи могу дать - он это знает!
   - Не будет он ничего - повернется и уйдет.
   - И скатертью дорожка: роль самца выполнил, и - с приветом!
   - Катька-Катька! - удрученно качала я головой.
   - Что "Катька"? А зачем мне такой муж, который ни черта не умеет добыть?.. И с чего ему уходить, когда - с квартирой теперь?.. Взрослый человек - пора знать: за все платить надо!..
   Больше мне нечего было ей сказать; слушать - неприятно, возражать не хотелось, и прогнать нет сил; я сидела, не подымая глаз, молча хлебала чай, ожидая, когда кончится этот постылый разговор. Хотелось побыть одной: хотя бы привыкнуть к тому, что она мне выложила.
   "Что делать? Как быть?" - вопил мой разум, пока я слушала Катины жалобы. Если бы она была мне чужая - я бы знала, что делать. "Чего приперлась с этим ко мне? - сказала бы я. - Мне это чуждо и неинтересно!" Но передо мной сидел не чужой человек - а Катя, и объяснять ей мои взгляды бесполезно: она их знает, - недаром так нервничает, расписывая свои злоключения - и все же рассказывала, бесстыдно откровенничая - будто сдирая с себя присохшие бинты и расковыривая рану:
   * * *
   "Что морщишься? Противно, да? Но ты же хотела написать повесть про современную женщину - вот и слушай, и пиши, через что она проходит, если хочет жить своим умом, смеет иметь самолюбие и собственные желания, - как ее топчут и унижают, как в асфальт катком вдавливают - показывают ей ее место! Всё слушай, всё пиши и не морщись!..
   Ты же помнишь управляющего? Сама говорила: такой солидный, интеллигентный! Помнишь, как он говорил на нашей свадьбе? "Счастья, - говорит, - вам, дружной семьи, да детей побольше! Только, - говорит, - чтобы это не заслонило вам больших целей! Чтобы, - говорит, - душой были молоды, в глазах чтоб огонек задора горел, а руки ваши, - говорит, - пусть всегда остаются чистыми - чтобы принять от нас, комсомольцев шестидесятых, эстафету! Нам, - говорит,- есть чем гордиться и что передать вам: мы, - говорит, - умели работать с энтузиазмом, но умели и веселиться, и у нас, - говорит, - были свои костры и походы, и наши комсомольские песни!.." А я - представляешь? - была тогда в таком приподнятом настроении - будто летела! - но в памяти все-все отложилось, до словечка!..
   И вот к чему приплыли после той говорильни: директорская мафия правит теперь бал, а мы, рядовые, выпадаем в осадок, и нас, как отбросы, сливают в канализацию. Я ведь чувствую: скоро и для меня занавес закроется, потушат свет и попросят на выход. Но вот шиш! - думаю. - Меня просто так не выбросишь, я еще пободаюсь - я тоже хочу хоть клок с худой овцы, а урвать. Много мне не надо, но квартиру отдайте: заработала!..
   И вот не далее как вчера пошла я прямиком к управляющему, потому что идти больше некуда и жаловаться некому: плевать всем и на всё. Решила так: буду сидеть у него в кабинете до упора, не уйду, пока не решит вопрос - пусть хоть милицию вызывает. Да только не любят они ни шума, ни милиции - тихонько предпочитают делишки обделывать.
   А управляющий этот, интеллигент вшивый - как звать его, уже и неважно: для меня он теперь отработанный шлак в отвале - так он приметил меня, еще когда замужем не была, и, видно, глаз положил: регулярно заезжал ко мне на объект и все работать учил... Прихожу в приемную - секретутка к нему не пускает, дверь телом загораживает:
   - Очень, - говорит, - занят, велел никого не пускать; у него совещание!
   Хорошо, сижу, жду час, жду второй. Выходит, наконец, от него главбух - делили, видно, остатки неразворованного. И только главбух из двери, я - в дверь; секретутка пробует меня удержать, да куда ж ей, пигалице тонконогой, против меня? Отодвинула ее, прохожу в кабинет; она - следом, и жалуется, чуть не плача:
   - Я не могла ее удержать!
   - Ладно, - дает он ей отбой, а когда та дверь за собой закрыла, посмотрел на часы, сам сросшийся вместе с письменным столом в один монумент, и говорит: - Что у тебя? Выкладывай быстрей: у меня пять минут, - а морда хмурая-прехмурая - я-то знаю, что он сидит тут последние месяцы, может, даже дни - ему не до меня, видите ли, и думает, что за пять минут от меня отделается. А мне плевать - прохожу, сажусь без приглашения прямо напротив него, гляжу в упор и говорю:
   - Нет, не хватит нам пяти минут, потому что я от вас не уйду, пока не решу вопрос с квартирой. Я молодой специалист и четыре года честно стояла в очереди на нее. Кстати говоря, лично вы обещали ее мне на моей свадьбе: сто человек тому свидетели; если надо, всех приведу! Можете хоть милицию вызывать - я на все готова, но без квартиры не уйду!
   Он вылупился на меня, уже с интересом:
   - Так-таки готова на все?
   - Да, - говорю, - на все!
   - Э-э...Ну что ж...Знаю, - говорит, задумчиво так, с расстановкой, - ты решительная девушка; словам твоим можно верить, - посидел еще, подумал, почмокал губами, включил аппарат селекторной связи.
   - Да, я слушаю! - пискнула секретутка в аппарате.
   - Ко мне никого не пускать - я занят! - рявкнул он в него и не забыл - сразу отключил: аккуратный мужик. Знаешь, какие анекдоты получаются, когда они забывают громкоговорящую связь отключить вовремя?.. Встал, прошел к двери, закрылся еще и на защелку. Смотрю: что дальше будет?
   Кабинет большой, с футбольное поле, и с одной стороны там окна, с другой - глухая стена, вся из деревянных панелей, и сплошь - стулья вдоль стены. Он берет, отставляет один стул, толкает панель - и она распахивается, как дверь, а за ней - помещение, явно потайное.
   - Прошу сюда! - без лишних слов, вполне серьезно приглашает меня в то помещение наш энтузиаст шестидесятых.
   Мне интересно: что же там такое? - и страшновато при этом - чувствую: ловушка. Ну, да что уж теперь, раз вправду на все готова? Но еще торможусь, придуриваюсь, вся из себя - наивная простушка:
   - Зачем - туда?
   - Как зачем? Побеседуем о квартире. Без свидетелей.
   Ладно, думаю: где моя ни пропадала? - набралась решимости, иду, вхожу. Смотрю наметанным глазом строителя: комната - больше, чем у меня: квадратов в пятнадцать; окошко, чем-то светлым зашторенное, диван, обитый красным плюшем, стол, кресла, холодильник, сервант с посудой, распахнутая дверь в санузел, а в нем, вижу - душ, унитаз, раковина.
   Он достает початый коньяк из холодильника, две рюмки из серванта, вазочку с конфетами.
   - Будешь коньяк? - спрашивает; мы, оказывается, уже на "ты", хотя на брудершафт еще не пили.
   - Нет, - отвечаю.
   - Хорошо. Раздевайся, - говорит и наливает себе коньяк.
   - Как "раздевайся"? Зачем?
   - Но ведь ты же на все готова?
   Соображаю, думаю. Вот оно, значит, как: энтузиаст шестидесятых берет плату бартером?.. Готовлюсь психологически: через себя еще переступить надо, но уже чувствую, знаю: не даст обойтись.
   - А как же квартира? - спрашиваю, а голос противно дрожит, и самое слегка колотит - скорее, от злости; страха уже нет и в помине. - Где, - говорю, - гарантия?
   - Вот и сделаем гарантию, когда разденешься. Ты ж не девочка, верно? - отвечает, а сам уже садится в кресло, нога на ногу, и коньячок посасывает вполне интеллигентно - маленькими глоточками. Вижу: чувствует мою злость и сам от этого злостью наливается.
   И что мне оставалось? Конечно же, я разделась, пока он свой коньячок посасывал и на меня пялился. Самолюбие мое мне дорого стоит, но квартира - дороже; в конце концов, я ж не для себя ее выторговывала - одной-то мне и комнаты хватало. А ведь еще и страх где-то там, внутри, сердце холодком обдавал: уже и прорабов сокращают, и кого, интересно, выгонят первыми? Не мужиков же - у них негласная порука в крови сидит: им и в голову не придет предпочесть мужчине женщину, пусть он и пьет, и балду пинает; а с ней чего церемониться - с ней все можно: потоптаться, как петух на курице - и выбросить на улицу, как кутенка!.. Корежила себя, раздевалась, а в голову лезла матушкина дразнилка: двинет, бывало, по затылку; я только соберусь реветь - а она мне: "Какие нежности при нашей бедности!"
   Вот на этом плюшевом диванчике, значит, и... Он даже не разделся - только пиджак снять изволил и галстук расслабил...
   Ужасно это противно, когда - вот так всё, по-собачьи: чувствуешь себя не иначе как драной сукой. Особенно если на тебя наваливается какая-то липкая сырая резина... Наверное, меня бы стошнило, если б не коньяк: плеснула себе, глоток сделала - отпустило.
   - Иди, подмойся, - говорит потом энтузиаст.
   Пошла в санузел, подмылась, вышла.
   - Становись снова! - кивает на диван...
   Знаешь, о чем я думала тогда, чтобы отвлечься? Помнишь, в школе проходили рассказ "После бала" Толстого? Почему-то именно он мне в голову лез, то место как раз, где бедного солдатика - что-то он там натворил - пропускают сквозь строй: раздевают и бьют по голой спине палками. Вот и я как тот солдатик: только не больно, правда - а противно... Омерзительнее уже ничего не бывает - эти пять или десять минут позора, которые, наверное, будут сниться потом в страшных снах...
   А уже когда вернулись в большой кабинет - мой энтузиаст добрался опять до стола, врос в него монументально - никакие вольные фантазии и в голову не придут, глядя на такого - поднял трубку и самолично, без помощи секретарши, набрал номер председателя профкома:
   - Там у нас есть резервная квартира в доме, который вчера сдали - отдай ее нашей молодой прорабше!.. Какая-какая? Молодая и красивая! Такая у нас в тресте пока одна!.. Да-да, именно ей!..
   Тот, видно, закочевряжился, уперся - какие-то это нарушало планы или договоренности: долго бурлил в трубке его голос; энтузиаст слушал-слушал, да как рявкнул - поставил, можно сказать, нашего главного профсоюзника на четыре кости:
   - Кто у нас, в конце концов, управляющий: ты или я?.. И слушай внимательно: она зайдет к тебе прямо сейчас; надо быстренько оформить все бумаги, а завтра утром вам с ней и с бумагами - в райисполком, получить ордер!.. Я тебя прошу: проследи лично! Вечером завтра доложишь об исполнении, договорились? - положил трубку, черкнул что-то в перекидном календаре и говорит, уже мне:
   - Всё слышала? Поняла? Беги, получай - заслужила честной работой, - и соизволил осклабиться напоследок. - А ты молодец: боевая прорабша... Защелку на двери открой сама. И заходи, когда чего понадобится, обращайся, не стесняйся старика - буду рад помочь, чем могу, - и уже когда я встала, он - эка расчувствовался! - даже слабо помахал мне вслед ладошкой".
  
   10
   Примерно в то же самое время начали появляться, как грибы после дождя, частные предприятия, товарищества и акционерные общества, и явление это, совершенно тогда для нас новое, не прошло мимо Кати: как-то однажды она рассказала мне по телефону, что трое рабочих-отделочников с ее стройки сделали ей интересное предложение, и она ломает над ним голову: они решили уйти из бригады и организовать товарищество по ремонту квартир и помещений под офисы; при этом им нужен честный и сноровистый техник, умеющий правильно посчитать стоимость работ, составить договор и смету и прикинуть потребность в материалах, а потом найти эти материалы, да подешевле, купить и привезти - они согласны принять такого человека в свое товарищество директором, или, как тогда начали говорить, учась непривычному деловому языку, "менеджером". И вот они покумекали меж собой и предложили это директорство Кате.
   Она попросила сутки на размышления. И мы с ней рассудили так: конечно, ей бы следовало принять предложение - но у нее на руках семимесячный ребенок. Вдруг Таиска заболеет - доверит она ее Игорю?.. Нет, - она всё бросит и сама останется с ней дома. При этом в тресте ей всегда пойдут навстречу - дадут два-три дня, или неделю: там незаменимых нет; в товариществе же она не сможет позволить себе ни единого дня отгула. И упускать предложение ей не хотелось. Что оставалось делать?.. Вывод напрашивался сам собой: предложить директорство Игорю - пора, наконец, ему браться за серьезное дело, благо возможность сама идет в руки!..
   Однако Игорь таким предложением, будто бы, возмутился: разве он для того долбил инженерные науки, чтобы командовать тремя полуграмотными мужиками? Он прекрасный конструктор-расчетчик, но ни в отделке, ни в договорах и сметах ни черта не смыслит... Катя возражала ему: инженеру легко этому научиться, - на первых порах она даже соглашалась помочь ему, а что касается трех мужиков - так почему, если дело пойдет, не расширить товарищество до десяти, двадцати, сорока человек и, в конце концов, не превратить его в большую фирму?..
   Катиного авторитета в уговорах не хватало - она попросила меня прийти и помочь ей "дожать" мужа: "Ты умеешь убеждать - тебя он послушает!.."
   И, конечно же, я пошла; да мне и самой интересно было лишний раз проверить свое влияние на него.
   - Послушай, Игорь! - сказала я ему тогда. - Скажи, кто тебе помешает снова стать конструктором, расчетчиком, бесом-дьяволом, когда все устаканится? Но пока ведь надо же что-то делать, зарабатывать нормальные деньги - сколько можно валить на жену все заботы и смотреть, как она выматывается?
   - Почему валить-то? - разобиделся он. - Я тоже кручусь: и с ребенком сижу, и в магазины бегаю, и еду готовлю, не считая того, что преподаю! Прихожу я, между прочим, в полночь и сажусь готовиться к новым занятиям!..
   В чем-то он прав, но Катю было жаль, и я находила новые аргументы:
   - Да не эта, Игорь, мелкая помощь ей нужна - сегодня надо предельно напрягаться, быть опорой: ты же мужчина - вон ты какой большой и сильный! Можешь ты дать ей посидеть с крохой дома? Ведь у Кати молоко кончается!.. - приходилось бить ниже пояса, но что делать? - за Катю я готова была вправлять мозги кому угодно. - Да, - продолжала я, - для наших Обломовых нынче - конец света, но ты же не Обломов! Время, Игорь, дает тебе шанс стать представителем новой формации предприимчивых молодых людей, цветом нации, ее надеждой, ее будущим!..
   Может, я и перегибала: речь-то - всего о трех отделочниках, о трех-четырех квартирах, которые они в состоянии отделать! - но то был, кажется, единственный достойный для обоих выход, а для меня - еще и шанс опять увидеть Игоря деловым и самостоятельным, чтобы снова начать его уважать - а как иначе внушить ему серьезность ситуации, если он способен воспринять ее лишь в романтическом флере?..
   И вдвоем с Катей мы его все же уломали: взялся он за эту работу, да еще - с жаром, и дела у него пошли: стал зарабатывать неплохие деньги. Чтобы отдаться новому делу полностью, ему даже пришлось оставить техникум.
   Месяца через три на деньги товарищества он купил старый фургончик "жигули", на котором теперь мотался по городу: искал заказчиков, закупал своим мужикам материалы, - а сев в машину да вцепившись в руль, как в спасательный круг, окончательно поверил в то, что он настоящий начальник и, стало быть, настоящий мужчина, и мечтал уже о собственной машине, непременно заграничной - о каком-нибудь "японце"...
   О том, что предпринимательство - занятие с переменчивым успехом, все мы знали понаслышке. А теперь многим приходилось проверять это знание на собственном опыте, большей частью плачевном; чтобы стать тертым предпринимателем, надо, наверное, и в самом деле пережить не одну неудачу и перепробовать сотни комбинаций... Я это к тому, что через полгода у Игоря случился жуткий "прокол": как я поняла - а понимаю я в этом плохо - он заключил договор на отделку большого офиса; заказчик выдал аванс, а выполненные работы обязался оплатить по окончании. Но когда работа была сделана и предстояла ее оплата (а ремонт был крупный, Игорь вбухал в него всю наличность), оказалось, что заказчик - банкрот.
   Игорь ходил консультироваться к юристам, подал в суд; время шло, а денег не было. В то же время рабочие (их уже было шестеро: отделочники обзавелись подсобниками) начали подозревать его в том, что он утаивает какие-то суммы, и угрожать ему: "Отдай заработанное, нам не на что жить!"
   Игорь загнал старенький фургон, но денег не хватило. Он стал просить Катю заложить ее золотые вещи - она отказалась.
   У них, я знаю, произошел тогда тяжелый разговор.
   - Чего ради я отдам свое золото? - сказала ему Катя. - И какой же ты предприниматель? Сам сумей выкрутиться!
   - Но это ты меня втянула в авантюру! - кричал на нее Игорь.
   - Так ведь у тебя голова не для красоты - ею думать надо!
   - Ну, пролетел, теперь умнее буду, только сейчас-то мне надо отдать деньги!.. Да заработаю я и снова накуплю тебе золота!
   - Что значит "снова"? Покупала его я, а не ты!
   - Будто я тебе не дарил!..
   - А случись что пострашнее - на кого мне надеяться? На тебя, что ли?..
   Он все-таки выклянчил его у нее... Однако эти крохи Игоря не спасли: пришлось идти на поклон к товарищам, тем, кто стоял крепче. Но с той поры он окончательно потерял Катино доверие: она его уже ни во что не ставила и никаких надежд на него не питала.
   С ее стороны это было, конечно, свинством. Но и я в его поведении разочаровалась: не ожидала я, что он будет так панически цепляться за Катины золотые безделушки - мелочно, малодушно; он трусил и терял голову...
   Окончилась история тем, что хоть он и расплатился с рабочими - они от него ушли. А долг перед товарищами остался.
   Игорь судился с банкротом. Кажется, это было безнадежно, но он всё надеялся - как игрок-неудачник надеется на везение.
   Среди строителей молва разлетается быстро; никто больше с Игорем иметь дела не желал; он изнервничался и решил бросить все "к чертовой матери". У них с Катей начались скандалы - у нее все больше прорезывался характер ее мамочки - а он замыкался и не желал с ней разговаривать. Тогда Катя призывала меня - мирить их.
   По-моему, у них не доходило до развода только благодаря мне: я осталась единственным добрым духом их семьи, - но я шла туда и выполняла свою миссию уже не ради них - как они мне надоели с их сварами! - а ради своей маленькой крестницы, этого теплого комочка с мяконькими ручками- ножками, которое, подрастая, уже тыкалось мягкими губами в мою щеку и гулькало из благодарности за мелкие игрушки, которыми я ее баловала, за цветные книжечки- раскладушки, которые ей показывала и уже читала, прекрасно зная, что ни Катя, ни Игорь этого делать не станут - им некогда!..
   Меня поражала их родительская глухота: Игорь - весь в производственных страданиях, Катя - раздражена им, - так что я, занимаясь крестницей, не в силах оторвать ее от себя, в конце концов предлагала ее глупым родителям:
   - Знаете что? Отдайте мне ее совсем, а сами родите еще одну?
   - Ага, я мучилась, рожала - и отдай тебе? - преувеличенно возмущалась Катька. - Нечего клянчить, роди сама!..
   Теперь в каждый мой приход, кивая на Игоря, сидящего, раскидав по полу ноги, в кресле перед телевизором с бутылкой пива в руке, она выплескивала на меня всю предназначенную ему желчь:
   - Полюбуйся своим любимцем!.. - а затем, кивая на телевизор, накидывалась на него самого: - Что они тебе нового скажут? Жизнь красивую нарисуют? Не дождешься! Иди и зарабатывай деньги!
   - Как я заработаю - без машины, без людей? - тупо возражал Игорь.
   - Не умеешь организовать - засучивай рукава и сам становись!..
   - Я - дипломированный инженер!
   - Да чёрта мне в твоем дипломе: продать - и то не купят!..
   В ее упреках была доля истины; Игорь уже и меня возмущал: ну почему он такой - как сырое тесто: без инициативы, без желания напрягаться?.. Кто в этом виноват? Наследие предков? Социальная система? Нехватка витаминов, гормонов, тепла, солнца? Или - душевная пустота?.. Вольно было Чехову предлагать выдавливать из себя раба; а если - лень?..
   А между тем денежного долга с него никто не снимал: друзья- кредиторы, когда-то гулявшие на его свадьбе, однажды нагрянули к нему и предупредили, что поставят долг "на счетчик"... Надо было хотя бы перезанять денег, но Игорь словно пребывал в ступоре.
   - Ну почему ты ничего не делаешь? Ведь у тебя будут неприятности! - умоляла я его.
   - Пристрелят? Да и черт с ними; надоело! - тупо отмахивался он...
   Тут до Кати дошло, наконец, что он в труднейшем душевном состоянии, и она, к ее чести, решительно взяла дело в свои руки: сама поехала к кредиторам и о чем-то с ними договорилась; затем попробовала помирить с Игорем отделочников. Из этого, правда, ничего не получилось - те ей ответили, что по-прежнему согласны работать только с ней самой. Тогда она нашла старика-отделочника по имени "Петрович" и свела с ним Игоря. О чем они втроем говорили - не знаю, но с той поры Игорь надел спецовку и встал на рабочее место рядом с этим "Петровичем".
   Петрович оказался для Игоря настоящим кладом; в четыре руки у них стало получаться совсем неплохо: по-моему, Игорь начал зарабатывать едва ли не больше, чем директором "фирмы": через год он даже давно мечтаемую "тойоту" купил. Подержанную, правда, потрепанную, зато - "японец"! И Катины упреки в безденежьи смолкли.
   Только теперь, от непривычки работать физически, Игорь возвращался домой усталый, молчаливый, долго с удовольствием хлюпался в ванной, долго переодевался, плотно ужинал, а после ужина перебирался в гостиную, валился с бутылкой пива в неизменное кресло перед телевизором... Он поплотнел, слегка расплылся, стал медлителен в движениях и в разговоре; внешняя привлекательность его осталась - но была теперь не в моем вкусе...
   Интересно, что в той передряге и последовавшей за ней смене стиля их жизни Катя тоже повела себя несколько странно. У них с Игорем была договоренность: как только он станет достаточно зарабатывать - она уволится и сядет дома с Таиской... Деньги появились - а увольняться Катя отказалась. От страха снова остаться "на мели"? От привычки каждое утро бежать из дома? Из жадности?.. Игорь настаивал, а Катя отмахивалась: "Успею, насижусь!.." И к кому, интересно, теперь апеллировал он, чтобы помогли ему наставить супругу? Ко мне, конечно, - однако уговорить закусившую удила Катю было все равно, что уговаривать ветер или солнце:
   - Чего ради я должна хоронить себя в четырех стенах? Не хочу я сидеть у него на шее - не доставлю я ему этого удовольствия!.. - и это было уже не упрямство - а приросшее к ней намертво чувство непомерной гордыни.
   * * *
   Оба теперь возвращались домой усталые; а надо было еще заниматься домом - и начиналась перепалка:
   - Игорь, вынеси мусор! - кричала ему Катя.
   - Я устал! - отвечал он, успев добраться до кресла.
   - А я, думаешь, не устала?
   - Я больше устал.
   - Но ты же мужик, т-твою мать-то!..
   Он как будто и соглашался вынести, но, не в силах отлепиться от ящика, продолжал полулежать в кресле, пока Катя не напоминала ему снова; он вздыхал, поднимался и шел - как на эшафот, а потом жаловался мне на нее:
   - Катька совсем обнаглела: меня на три буквы посылает!
   - А куда тебя еще посылать? - фыркала она. - Больше некуда!..
   Ужасно все это стало... Была ведь любовь - сама видела! - был свет в глазах, мечты, надежды, вера друг в друга - куда все делось, и почему так быстро?.. Жизнь загоняла их в прозябание на одной лежанке, у одной кормушки... Однажды я не выдержала, упрекнула ее:
   - Катя, ты что, нарочно демонстрируешь мне свою грубость с ним?..
   Так та призналась мне, что когда они вдвоем - всё у них еще грубей и примитивней. Этого я представить уже была не в силах... Господи, да ведь это обуза какая-то, а не жизнь! Зачем тогда работа, деньги? Чтоб бутить ими пустоту?.. И уж до того дошла, что махнула на них рукой: живите как хотите - у меня одна забота: оградить от вашего влияния крестницу. Мне казалось, что их отношения дошли до предела. А, оказывается, то были цветочки...
   * * *
   Пришла пора остаться без работы и Кате; правда, такую зубастую, как она, уволить побоялись - с ней поступили иначе: перекрыли финансирование объекта, который она строила, и всё; деньги, что пока еще поступали от заказчиков, руководство треста задерживало на своих банковских счетах, "прокручивая" под большие проценты. Многие рабочие ушли, а Кате предложили бессрочный отпуск без содержания - авось догадается, уйдет сама: начиналось повальное акционирование предприятий, и руководство интенсивно освобождалось от работников - чтобы осталось как можно меньше акционеров.
   Катя не стала дожидаться акционирования треста: "Да пошли вы на фиг со своими акциями!" - написала заявление, и ее в момент уволили.
   Она задумала заняться "малым бизнесом": ей хотелось попробовать себя в коммерции. Однако жизненный опыт подсказывал ей, что суетиться не стоит: начать лучше всего с обретения торговой сметки и вживания в среду. Да и где взять стартовый капитал - кто его даст без залога? - а потому начала она скромно: продавщицей готовой одежды на Центральном рынке. Ее хозяйкой была Катина знакомая по имени Светлана; Катя изо всех сил старалась с ней сблизиться не без расчета: чтоб та помогла ей подняться на ноги.
   Я видела эту женщину - как-то Катя затащила ее ко мне "на кофе": во-первых, чтобы сдружить нас, всех троих, а во-вторых - явно повысить свой статус в ее глазах: вот, дескать, какие у нее интеллигентные знакомства! Причем, зная мою разборчивость, она уведомила меня: Светлана - человек надежный; о каких-то прекрасных качествах ее характера мне говорила...
   То была густо крашенная блондинка с серыми неулыбчивыми глазами и хриплым голосом, какой бывает от регулярных простуд и злоупотребления спиртным и сигаретами. У самой же Кати она вызывала неподдельное восхищение: ей нравилось, что Светлана ездит в спортивной машине серебристого цвета и, хотя и живет пока с сыном и матерью в "хрущевке" - однако строит себе шикарную квартиру в фешенебельном доме в самом центре, рядом с парком; Кате ужас как хотелось стать такой же.
   А мы со Светланой с первого взгляда почувствовали взаимную неприязнь. Неужели это и есть то самое классовое чувство?.. Катя была удручена: ей так хотелось, чтобы мы все гармонично дополняли друг дружку!..
   Меня удручало, что Светлана жестоко эксплуатирует Катю, платя ей копейки. Впрочем, иначе, наверное, и невозможно выжить в их мире: кто-то кого-то должен высасывать, как паучок? Но за Катю мне было обидно...
   Или просто меня отталкивала Светланина вульгарность, а ее во мне - уж и не знаю что?.. Меня раздражал в ней запах духов; они были отнюдь не безобразны: наоборот, хорошие французские духи, - но она ими так обильно поливала себя, что не было мочи терпеть - я их возненавидела, и когда простодушная Катька тоже стала ими пользоваться, и тоже обильно - я такую устроила ей головомойку, что, кажется, она запомнила ее навсегда.
   * * *
   Около года она работала продавцом у Светланы. Ее рабочим местом был переоборудованный под торговую палатку двадцатитонный железный контейнер: из них состояли - да и по сию пору состоят! - тесные торговые ряды на Центральном рынке. Условия работы жесточайшие: зимой в контейнере - лютый мороз, летом - как в парилке; отлучиться по нужде в туалет - только бегом, и - не больше чем на пять минут, оставив контейнер на попечение соседок, таких же бедолаг, как сама, с риском не досчитаться какой-нибудь вещи; вместо умывальника - влажная туалетная салфетка; вместо обеда - чай или кофе из термоса, бутерброды и горячие пирожки, разносимые лоточницей... Через год такой жизни Катя сама купила контейнер, наняла продавщицу и начала собственную коммерческую карьеру.
   А карьера давалась непросто. Катя продавала ширпотреб, то есть все, что подвернется выгодного у оптовиков - от курток и джинсов до косметики и бытовой химии. Пока определилась с ассортиментом - несколько раз прогорала, спуская наторгованное. Впрочем, эти прогары - наверное, необходимое условие наработки опыта в ее новой профессии?... В общем, крутилась - как, наверное, и все там. И, в отличие от Игоря, духом не падала.
   Иногда не без восхищения, иногда с досадой и раздражением она рассказывала мне про мир их "бизнеса", про жулье, которое там "крутится", наживая миллионы, облапошивая друг друга, а все вместе - покупателей. Пересказывать - неинтересно: об этом писано и говорено тысячекратно...
   Бедная Катька - как ее тянуло в этот денежный водоворот, и как ей хотелось стать "коммерсанткой"! Или уж у таких, как она, нетерпеливых и решительных, эта судьба на роду написана?
   Между прочим, один из крючков, который ее в том базарном водовороте держал - между финансовыми взлетами и падениями она успевала одеться и обуться "с иголочки" в красивые и дорогие вещи, носить которые, я чувствовала, становится у нее потребностью.
   Да она и в самом деле стала необыкновенно хороша, одевшись-то как следует - особенно когда представала передо мной в зимней одежде. Все на ней теперь было роскошно: и пушистая шапка из самого лучшего собольего меха: темного, с искрящейся на солнце радужными искрами остью, - и мягко облегавшая ее крепкую фигуру великолепная дубленка с ручной вышивкой по бортам, и коричневые же высокие замшевые сапоги на тонких золоченых каблуках; а серо-серебристый шарфик и крупные золотые серьги в ушах отнюдь не затмевали ее яркого на морозе лица: черных пушистых ресниц и бровей вразлет, алых губ и алых роз на щеках...
   Тогда же она начала вовсю пользоваться косметикой, отчего лицо ее приобрело несколько балаганную яркость. Я смеялась над ней: "Ты теперь настоящая кустодиевская купчиха!" - а она оправдывалась: "Ты знаешь: косметика хорошо предохраняет лицо на морозе"...
   При этом полная ли напряжения жизнь будоражила ее, или просто она была в самой яркой поре своего цветения? - но никогда больше она не выглядела столь эффектно: ее лицо цвело пышным экзотическим цветком, а глаза сияли, словно две черных лучистых звезды.
   Со своей чуть тяжеловатой грацией держалась она теперь необыкновенно свободно, с моментальной реакцией на любые выпады против нее - а выпады бывали: ее красота и налет вульгарности невольно раздражали женщин и обращали внимание мужчин - она просто притягивала их взгляды, как магнит притягивает железные опилки, или, точнее, как мух в знойный день тянет на мясо, когда оно начинает припахивать, а сами мухи особенно активны. Она вся дышала здоровьем и жгучей красотой; однако и пышущее здоровье ее, и красота были полны некой тревогой, агрессией и вызовом - все в ней обещало не покой и счастье, а лишь беды и бесплодные хлопоты.
   Да, я смотрела на нее восхищенно - потому, наверное, что самой мне этой красоты недоставало. Но к восхищению примешивалось беспокойство: господи, сколько же отпущено ей всего с избытком! И жалко-то ее: цветет пустоцветом, не исполненным смысла: ей бы - обеспеченного, сильного характером мужа, большой дом, в котором много работы, ей бы рожать и выхаживать детей, да не одного, не двух - ораву! Но есть ли на свете мужчина, способный удержать и приручить ее - или таких уж нет на свете?.. Она купалась в моем восхищении; может, поэтому и забегала ко мне во всем блеске?
   Но были у нее и еще причины забегать: она никогда не забывала расспросить, что новенького в жизни города и "вообще", имея в виду культурные события, да что интересного мне попалось из чтива за последнее время - даже что-то там записывала в свою книжечку, выпрашивала очередную книгу или журнал, уносила, прочитывала и возвращала.
   Мне кажется, она держалась за меня только затем, чтобы не потонуть в своем рыночном быту, где лишь торгуют и подсчитывают барыши, а в свободное от них время до одури пьют, едят и сексуются, проводя свой "шикарный" досуг в саунах, ресторанах и каких-то загородных "домах отдыха и развлечений"... Катя, как я поняла, тоже все это успела пройти и на все наглядеться, но - не без моей помощи, думаю - знала все же и другой, параллельный мир, свободный от обязанности жить лишь ради барыша, и искус этого знания не давал ей покоя...
   Она по-прежнему инициировала наши с ней "культпоходы" в театры и на концерты, заставляя Игоря домовничать, и рассказывала, что у них теперь "полная гармония": он ее любит и все-все, что она скажет, дома делает: готовит, стирает, научился ухаживать за Таиской - сам забирает из садика, купает, переодевает, кормит, укладывает спать, а если дочь нездорова - сидит с ней дома: работа у него теперь неответственная - Петрович может управляться с работой и без него; денег им теперь хватает, а няньки нежнее и внимательнее Игоря и сыскать трудно, и Катя за дочь совершенно спокойна.
   * * *
   Между прочим, меня постоянно удивляло: как ей удается быстро встать на ноги после очередного финансового краха? - то жалуется, что "пролетела" с товаром, осталась должна сколько-то тысяч долларов, - а уже опять открывает торговлю, - и я любопытствовала: где она берет деньги - расплатиться и вновь закупить товар? Растрясает Игоря?
   - Еще чего! - возмущено фыркала она. - У него штанов не хватит расплатиться с моими долгами!
   - Светлана выручает? - донимала я ее - интуиция мне подсказывала: что-то она не договаривает...
   - Н-не всегда, н-но выручает, - не очень уверенно отвечала она. - Мы не миллионеры: деньги у нас без дела не лежат - каждая копейка на счету!
   - Так где ты их берешь? - допытывалась я.
   - Ты знаешь такое понятие: "коммерческая тайна"? - пыталась она от меня отделаться.
   - Да от меня-то тебе чего таиться? - смеялась я.
   И однажды, ужасно чем-то раздраженная, не выдержав моего цепляния, она не просто сказала - а выплеснула на меня со злостью:
   - Ну, скажу я правду - тебе что, легче будет? Заработала я эти деньги! Натурой расплатилась! Довольна?
   - Как "натурой"? - удивилась я. - В переносном смысле, что ли?
   - Ох, и лохиня же ты! - чудовищно вздохнув, заорала она. - Спустись на землю!.. Да, натурой! Или что, прикажешь свой лоб под пули подставлять? Спасибо!.. И не в переносном, а в самом прямом, как оглобля, смысле!
   Чего угодно я ждала - но не этого.
   - Ты что, со многими?.. - невольно спросила я, не решаясь произнести слово "спишь".
   - С кем надо, с тем и сплю! - поняла она мою наивную недомолвку. - Чего так переполошилась? Боишься запачкаться? Так катись, не заплачу!
   - Ну что ты мелешь, Катя! - едва не со слезами воскликнула я, поняв глубинную причину ее злости: едкую смесь стыда, досады, раздражения...
   - Да, с кем надо, с тем и сплю! - решительно подтвердила она. - Ну и что?.. - и поскольку я растерянно таращила глаза, не зная, что сказать - меня будто по голове ударили - она сменила тон, начав оправдываться: - Круг узкий, и люди всё - нужные! Да я этот свой промысел и не афиширую! Надеюсь, не побежишь раззванивать?
   - Катя, ну зачем ты так?.. А как же Игорь? - опять невольно вспомнила я, в первую очередь, о нем.
   - Перетопчется! - зло бросила она.
   От этой новости все у меня плыло перед глазами. Да - как гром!.. Однако, расстроившись и даже возмутившись ею, я, кажется, не очень-то и удивилась: по ее появившейся с некоторых пор бесстыдной браваде я догадывалась о каком-то надломе в ее жизни... Конечно, это ее выбор, и не мне за нее жить; но мне стало отчего-то так обидно за Игоря - не по зубам Катя ему оказалась: не удержал, недотепа! На этом поле битвы полов, где бьются глаза в глаза, тратя молодость, красоту, энергию - на этом поле битвы Игорь проиграл вчистую; за этот беспощадный проигрыш доброго и близкого мне человека было горько и обидно.
   А Катя от упоения своей победой над ним становилась еще свободнее и наглее; казалось, она рвала последние путы; то было какое-то бешенство сильной самки, которая инстинктивно ищет себе ровню - и не находит... И возмущалась я ею, наверное, чисто формально, а в неподвластных мне глубинах души даже восхищалась ее освобождением... Меня только не покидало подозрение: от нужды ли и отчаяния пускалась она во все тяжкие - или из бравады: всё могу, и никто не указ? Или туда влекла ее разбуженная всеобщим хаосом разрушительная, ведьмовская сторона ее души?..
   И все же это ее сообщение настолько вывело меня из равновесия, что мое рациональное начало, ища объяснений, не могло найти себе покоя.
   - Ну почему ты, Катя, такая невезучая? - причитала я. - Полно женщин на рынках торгует - посмотришь: довольны жизнью...
   - Только не рассказывай мне о довольстве! - кричала она. - Это всё несчастные! Потому что там, где густо пахнет деньгой, собираются самые отъявленные мерзавцы и кипят самые примитивные страсти: жадность, зависть, злоба, похоть. Я вот так этого нахлебалась! - чиркала она ладонью по шее.
   - Но что тебя там так держит?
   - А чем прикажешь заниматься? Ты же знаешь: меня выкинули со стройки, и кому я нужна? В уборщицы, что ли?
   - И все равно, Катя, не верю, что непременно надо заниматься этим! - упрямо доскребалась я.
   - Что, запрезирала, да? - язвила она. - А вот скажи: ты презираешь интеллигента, который продает свои мозги? Или футболиста, который продает ноги?.. Кто что может, то и продает! А мне больше нечего продать!
   - Аналогия, Катя, хромает: по-моему, ты продаешь больше, чем тело.
   - Да чушь все это!.. Не первая и не последняя; ничего со мной не станет и ничто не отвалится!
   - Может, и не отвалится, но ты уже изменилась - я вижу.
   - Не каркай, а?
   - А кто тебе еще это скажет?
   - Тайка! - вздохнула она. - Я сама себя порой ненавижу: живу какой-то не своей жизнью...
   - Что, хочешь все испробовать? - язвила я.
   - Можешь издеваться, сколько влезет!.. Да я бы не прочь и в профессионалки податься - бабки, по крайней мере, приличные: побольше, чем у тебя, раз в двадцать! - теперь дразнила она меня. - И не смотри, как на утопленницу! Да, не прочь - если б мужики не такими скотами были, а мне бы - побольше терпения, потому что терпеть их - коровий темперамент нужен! Ты представить себе не можешь, какие они все паскудники! Какая-то богиня у древних греков была - в свиней их превращала?
   - Цирцея.
   - Вот-вот, мне бы ее умение! Почему-то у них за шик считается, что если завладел женщиной - надо быть сволочным и похабным: важности - как у индюка, а в душе - сявка. Когда он ползет по тебе - так и хочется стряхнуть его с себя, как вошь!
   - Какая ты стала циничная!
   - Ты мне это уже говорила... А покрутись с мое!.. - и вдруг резко сменила тему: - Слушай: а давай заварганим торговое дело вместе? Уверяю, у нас с тобой получится: соединить твой интеллект - и мои пробивные способности: о, мы бы с тобой такого наворотили! Бросила бы я, к черту, все эти побочные занятия - клянусь вот! Мы бы с тобой нашли свое место и заткнули пасти этим дебильным воротилам: мы бы всё у них перехватили! Ты не представляешь, какие они тупые: их - только облапошивать и ставить на место! Лет через десять мы с тобой миллионершами - настоящими, с зелеными бабками! - станем, вот увидишь! Я - серьезно. Подумай, Тайка, а?
   - Нет, - ответила я.
   - Подожди! Давай попробуем?
   - Нет! - покачала я головой.
   - Ты не торопись, подумай! Посмотри, как ты одета, какая худая - с голоду скоро околеете со своей мамочкой! Да не нужна, на фиг, твоя филология никому: ни стране, ни нашему горячо любимому народу!
   - Катя, давай прекратим этот разговор, - сказала я строго.
   - Вот, все вы такие - пачкаться боитесь: Игорю предлагала - морду воротит!.. Только с голоду смотри не пропади; как же я без тебя - кто мне тогда мораль прочтет? А за меня не бойся - не грозит мне блядство: для этого надо быть слишком тупой и бесчувственной!..
  
   11
   После того разговора прошло уже сколько-то дней, а мозг мой все сверлило воспоминание о нем; сколько я передумала о Кате за эти дни! Надо было что-то делать, как-то спасать ее, вытаскивать... Взяла билеты на концерт, причем для Кати - два: чтоб обязательно пришла с Игорем - ведь с этими ее закидонами их союз долго не проскрипит, и лишь на мне, казалось - миссия сблизить их и привязать: известно же, что вылазки на-люди супругов сближают... Позвонила, что буду ждать их возле концертного зала. Она рассыпалась в благодарностях, а сама приперлась, как всегда, без него, причем задолго да начала и - прямо ко мне на работу.
   Ей нравилось бывать у меня на кафедре, пялиться на сотрудниц и слушать, о чем говорят "умные люди"... Один наш доцент, помню, назвал ее "структурной женщиной", а я по глупости передала ей мнение "структуралиста" - так она меня замучила: покажи да покажи доцента!.. В этот раз, когда она опять приперлась одна, я попробовала сделать ей выговор, но она лишь небрежно фыркнула:
   - Да ну его, пусть дома сидит - не с кем Таиску оставить! И чего ты за него так хлопочешь?..
   Это было уже возмутительно. Я решила продолжить разговор на улице, тем более что погода стояла чудесная: начало осени, тепло, тихо, - и тех двух часов, что остались до концерта, вполне должно было хватить, чтобы, наконец, прочистить ей как следует мозги, а заодно и прогуляться...
   Я отдавала себе отчет в трудности задачи - душа ее покрывалась коркой, непрошибаемой для укоров: казалось, ее уже ничем не пронять и не уязвить, и слушала она меня без охоты, норовя перевести разговор на что-нибудь иное, а когда я негодовала и грозила ей отлучением от себя: единственным, чем могла ее пронять, - притворялась несчастной жертвой:
   - С тобой ничем нельзя поделиться - сразу всё оборачиваешь против меня! Так кто из нас черствее? - ныла она со слезными интонациями в голосе. Даже Христа вспомнила с его заповедями любить ближнего и не бросать камня в грешницу, - и, кляня себя за бесхарактерность, я теряла пыл негодования... И все же, сумев отбросить всю свою бесхарактерность, я нашла в себе силы устроить ей выволочку:
   - Катька, что ты делаешь, как ты живешь! Твое легкомыслие меня просто поражает! Ты сама не замечаешь, как опускаешься! Как может женщина, дошедшая до последней стадии цинизма, быть любящей, искренней с мужем, с ребенком? Учти, это чревато: развалится все у вас однажды, и - с большим треском!.. Ты посмотри, каким забитым ты сделала Игоря! Ведь он - на твоей совести! Тебе его не жалко?
   - Жалко, - соглашалась она.
   - И ты же его топчешь и унижаешь! Вы же, в конце концов, перекусаете друг дружку! На что ты обрекаешь вас, всех троих: его, себя, дочь?
   Видно, я все же сумела задеть ее - она начала взвинчиваться:
   - Тебе легко говорить - у тебя образование: просидишь всю жизнь в тепле, а мне - крутиться, свое дело иметь, о себе думать, потому что никто, кроме меня, обо мне не подумает! И плевала я на то, чисто или нет веду дело!
   - Да ты не о себе - ты о семье, о муже лучше думай!
   - А что мне думать, если у меня нет на него надежды: сегодня со мной, а завтра помоложе дуру найдет - что его удержит? Потому и думаю о себе! И, надеюсь, дочь меня когда-нибудь поймет!.. Жалко только, ты не понимаешь: ты же всех любить хочешь - вот и идеализируешь мужиков!..
   - Не мужиков, а мужчин, - строго поправила я ее.
   - Мужиков! - упрямо повторила она. - Это они разворовали всё и выбросили меня на улицу, и заставляют теперь крутиться!.. Вон они! - она обвела рукой, показывая на многочисленную городскую толпу, среди которой в этот час почему-то и в самом деле преобладали мужчины. - Посмотри на них - по-твоему, это мужчины? Это - вороватое, хамоватое, похотливое мужичье, достойное только того, чтобы их презирали и дурачили!
   - Катя, прекрати! - попыталась я ее одернуть.
   - Нет! Я тебя слушала - теперь ты послушай! Это мужичье благодаря наглости и хамству захватило и растащило все, что можно, а теперь грызется между собой: у кого кость слаще, - и я должна их уважать?
   - Неправда, не все такие! В каждой душе, Катя, есть искра божья - ее только увидеть и оценить надо!..
   - Да чушь это все! - запальчиво перебила она меня. - Человечья душа - это дерьмо, и чтобы в этом дерьме выросло что-то путнее, надо сто потов пролить, и еще не знаю: поможет ли?.. А если не все воры и хамы - так только потому, что у остальных кишка тонка, и те, у кого тонка, дохнут от зависти к сильным, а дай им возможность - тоже начнут хапать и грызться! И тебя, и меня оберут, не моргнувши, потому что все они - чмо и пидоры!
   - Что это такое? - не поняла я.
   - А черт их знает - они сами друг друга так называют, когда хотят показать, что презирают! Только знаю, что они и в самом деле чмо и пидоры, и у всех одна слабость: это их похоть, их желание - нет, не любить: это им не по понятиям! - а только завалить женщину в постель, а нет постели - так в траву, в пыль, в грязь, и слить свою гнилую сперму, да не просто слить - а с каким-нибудь обезьяньим вывертом! Так чего с ними церемониться, чего играть с ними в джентльменство? Почему не ловить их на их же слабости и не дурачить, не отнимать у них хотя бы часть того, что нахапали?
   - Катька-Катька! - удрученно качала я головой. - Что ты мелешь? Это же бред какой-то!.. Ты, Катя, больной человек!
   - Бред, да? Я - больная? Хорошо! - с какой-то бешеной решимостью, с горящими, как угли, глазами воскликнула она. - А хочешь, прямо сейчас, на этом месте докажу свою правоту, покажу тебе мужчин во всем их блеске? - она произнесла слово "мужчин" с едким сарказмом, передразнивая меня. - И посмотрим: кто больной - а кто здоровый!
   - Что ты хочешь сделать? - испугавшись ее решимости, спросила я.
   - Произвести эксперимент в чистом виде!
   - Катька, но... - замялась я, страшась, что она отмочит сейчас что-нибудь ужасное, и взглянула на часы. - Нам на концерт скоро!
   - Нет, позволь, раз такой разговор! Сейчас они все сюда приползут!
   - Почему приползут-то? Придут, хочешь сказать?
   - Нет, приползут, потому что мужик - это все равно что таракан!.. Да ты не бойся, я быстро - еще и на концерт успеем! Пойдем! - и, схватив за руку, она повлекла меня к ближайшей телефонной будке, на ходу выхватывая из своей сумки кошелек и пухлую записную книжку.
   Войдя в стеклянную телефонную будку и нарочно оставив дверь распахнутой, чтобы я все слышала, она пошарила в кошельке, кинула в аппарат монету, сняла трубку и, полистав книжку, начала набирать номер. Аппарат щелкнул - абонент включился, и Катя, тотчас преобразилась: подняла к небу глаза и, сделав лицо страдальческим, горячо заговорила в трубку:
   - Это Павел?.. Павлик, это я, Катя! Павлик, милый, ты знаешь, как мне сейчас одиноко? Я так по тебе соскучилась! Я хочу тебя видеть!.. Да, немедленно!.. Брось всё - я хочу видеть тебя сию минуту; у меня просто вот ноги сводит - так тебя хочу!.. Я? Я - на улице Ленина, на углу с Кирова, в телефонной будке!.. Да, совершенно одна, и мне так одиноко, Павлик, ты бы знал! Милый, придешь, да? Ну, быстрей - я жду, милый!
   Она чмокнула в трубку, повесила ее и сказала со смехом:
   - Говорит, придет. Приползет. Прискачет вприпрыжку! А, между прочим, солидный человек, кандидат наук, докторскую пишет! Врет сейчас жене, что ему позарез надо в библиотеку, книгу взять - статья у него, видите ли, без этой книги не движется!
   Она быстро полистала книжку, кинула новую монету и снова набрала телефонный номер; опять аппарат щелкнул, и она завела новый разговор:
   - Алло! Сергей Васильич дома?.. Можно его к телефону?.. Это... это с работы, срочное дело! - Катя крепко зажала микрофон трубки ладонью и шепнула мне: - Жена трубку взяла, сейчас позовет! - она подождала немного и, когда в трубке откликнулись, заговорила, снова печально подняв глаза к небу: - Здравствуй, Сережа, это я, Катя! Я по тебе ужасно почему-то соскучилась, просто мочи нет! - затем, опять крепко зажав трубку ладонью, повернулась ко мне и зашептала: - От ужина оторвался, чавкает еще, дожевывает! И несет ахинею - для жены, видно: та явно рядом, на контроле стоит! - затем Катя отняла ладонь от трубки и продолжила излияния: - Милый, ты знаешь, я тебя ужасно люблю и уже не могу без тебя! Приезжай, а? Как вспомню о тебе, прямо ноги сводит, вот тут вот! Мне так сегодня что-то одиноко - это просто ужасно, ужасно!.. Я? Нахожусь в телефонной будке на проспекте Ленина, на углу с Кирова!.. А потом закатимся куда-нибудь, чтоб всем чертям тошно стало, а?.. Приедешь, милый? Ну, жду, жду - скорее!
   Она повесила трубку и, расхохотавшись еще сильнее, сказала:
   - Врет сейчас жене, что у него на работе страшная авария, всё проваливается сквозь землю и никак без него не обойдется! Он же у нас крутой, директор фирмы, и машина у него крутая - пешком ходить разучился. Но ничего, приедет, никуда не денется!..
   Точно таким же образом она позвонила еще одному абоненту, "Вовику", и повторила почти слово в слово то, что говорила первым двум.
   - Кому же еще позвонить-то? - лихорадочно полистала она книжку дальше, затем решительно ее захлопнула. - Ладно, хватит, а то сейчас уже Павлик нарисуется! - и сунула книжку в сумку.
   Мы перебежали через улицу наискосок, вошли в какое-то кафе и сели за пустой столик у окна, из которого как раз видна была оставленная нами телефонная будка возле перекрестка, заказали себе по кофе с пирожными и стали ждать; меня эта игра, не скрою, тоже уже начала забавлять.
   Прошло минут двадцать; кофе выпили; я поглядела на часы и сказала:
   - Ну, ты меня и втянула в авантюру! Неужели, думаешь, они настолько глупы, что не понимают, что их разыгрывают? Хватит тут торчать - пошли!
   - Нет, погоди, посидим еще! - заупрямилась Катя. - Не может быть, чтоб хоть один не пришел!
   Ладно, я согласилась - время еще было.
   И не прошло трех минут, как около телефонной будки появился довольно солидный мужчина в светлом плаще нараспашку, с редеющей на темени рыжей шевелюрой на голове, в очках с золоченой оправой и в костюме с галстуком, явно чем-то озабоченный. Катя расхохоталась, захлопала в ладоши и показала на мужчину пальцем:
   - Вон он, Павлик, нарисовался! А разоделся-то: прямо жалко, что столько стараний - и зря! Ну, что я говорила? - она радовалась, как девочка - у нее даже щеки порозовели.
   Мужчина остановился перед пустой будкой, явно в замешательстве, зачем-то заглянул внутрь - может быть, ища там какую-нибудь записку? - и стал затем фланировать мимо будки туда-сюда.
   - Ну-с, кто следующий? - с удовольствием потерла ладони Катя.
   Прошло еще две минуты, и возле будки будто вынырнул откуда-то худенький, верткий молодой человек лет, наверное, двадцати пяти.
   - А вот и Вован! - обрадовалась Катя. - Ну, этому собраться - только подпоясаться! Видишь, какой реактивный! Он - такой!
   - Тоже от жены сбежал? - спросила я.
   - Не-ет, он - как колобок: и от дедушки ушел, и от бабушки ушел, и сейчас непонятно: где живет? чем занят? Регулярно, раз в два месяца, делает мне предложение: думает, что раз моложе меня - я все брошу и буду его содержать. Он же у нас гений: стихи сочиняет и песни: бард он у нас - поэтому все должны кудахтать и носиться с ним, как курица с яйцом... Такой вот кадр.
   А между тем молодой человек, стремительно развернувшись возле пустой будки, тоже стал фланировать по тротуару, регулярно пересекаясь и чуть ли не сталкиваясь лоб в лоб с "Павликом".
   - Они не знакомы между собой? - спросила я, с любопытством обоих разглядывая.
   - Ни в коем случае, - покачала она головой. - Хотя было бы интересно их всех перезнакомить. И вообще открыть клуб своих друзей, - она расхохоталась - видимо, живо представив себе этот клуб.
   Между тем "Павлик", внимательно следивший за "Вовиком", что-то заподозрив в его поведении, остановился и явно неприязненно заговорил с ним. "Вовик" бросил ему что-то пренебрежительное через плечо и продолжил невозмутимо фланировать.
   - Ишь! Видно, мешают друг другу, - откомментировала Катя.
   - Слушай, они же могут поссориться! - испуганно сказала я.
   - Ну и пусть! - живо хмыкнула Катя. - На такую веселуху посмотреть - и концерта не надо!
   - А потом начнут выяснять первопричину...
   - Но это еще бабка надвое сказала!
   - Катя, зачем ты с ними так? Мне их жалко.
   - Ага, пожалей, пожалей их! Думаешь, они тебя пожалеют? Этот умненький Павлик моей хорошей знакомой, Таньке, живот заделал, а потом за неделю до свадьбы слинял! Это тебе как?.. А Вован уже успел три раза жениться, и от всех ушел! А ведь оба элитой себя, паскудники, считают!... Так что пускай понервничают!
   - Они разозлятся и тебе тоже какую-нибудь гадость сделают.
   - Могут - они такие. Но пусть попробуют - я им не клуша! Да побоятся: знают, что кусаться умею... А где же это Сергей Васильич-то? Ах ты, ёкарный бабай, неужели презрел меня? Или жена не пустила?
   Катя даже расстроилась немного. Но прошло еще минуты три, и на проезжей части улицы недалеко от будки остановился черный джип.
   - Вот он, не обманул моих ожиданий! - радостно захлопала в ладоши Катя. - Ну, выйди, выйди из машины, уважь меня!
   И, будто услышав ее, из машины тяжело вылез тучный мужчина средних лет в кожаной куртке нараспашку, с животом, угрожающе нависшим над брючным поясом... Меня всегда занимало: почему обеспеченные люди по большей части так тучны? Ген плебейства - или просто последствия голодного детства: наесться до отвала, как только появилась возможность?.. А между тем тучный мужчина прошелся вразвалочку до телефонной будки, постоял возле нее, явно недоуменно - почему это его никто не ждет? - затем так же вразвалочку вернулся к машине, сел в нее, явно с досадой изо всех сил хлопнул дверцей и тихонько поехал вдоль бордюра, рассматривая прохожих через открытое боковое окно.
   - Ишь, какой важный - и подождать не хочет! - обиделась Катя.
   - Боже, какой он толстый! И что, он - тоже?.. - спросила я.
   - Да, и он - тоже! - кивнула Катя. - Вот они, во всей красе! Ты не представляешь себе, какие они все тухлые и вонючие! От них вечно несет перегаром, табаком, несвежим бельем, потом и пивной отрыжкой! Одним словом, козлы - все у них воняет: подмышки, ноги, мошонки, породонтозные рты!..
   - Катька, я тебя умоляю - меня сейчас стошнит!
   - Экая ты фифа! - презрительно глянула она на меня и стала передразнивать: - "Ах, мужчины, ах, любовь, ах, почему ты такая циничная?" Погоди, вот выйдешь замуж, залезет на тебя мужик с вонючим членом да дохнёт перегаром, от которого мухи дохнут - посмотрю, как запоешь!
   - Катька, прекрати, я не могу слышать!
   - Вот-вот! А сама будешь перед этим говнюком на задних лапках прыгать и чирикать! - и с горящими глазами, с проступившим на щеках румянцем, с жемчужно блистающими во влажном рту зубами, еще полная возбуждения от только что хорошо удавшегося, отлично срежиссированного спектакля, она тут же начала передразнивать кого-то препротивным бабьим голосом: "Вася, борщик хочешь? Я такой вкусный борщик сварила! Со сметанкой, Васятка, со сметанкой! Бери, Вася, эту сахарную косточку - для тебя берегла!.. А вот, Васенька, блинки для тебя, блинки с вареньем! Ах, мой Вася не любит с вареньем? Ну, со сметанкой бери!.. Какой у меня умненький, какой хороший у меня Вася!.." А он нажрется, как кабан, рыгнет и даже спасибо сказать забудет, этот твой Вася, или Петя, или Ко-о... - она не успела договорить: ее глаза, внимательно глядящие при этом в окно, вдруг в ужасе расширились, и испуганно онемел открытый на полуслове рот.
   Я невольно оглянулась: оказывается, "Павлик" решительно направился в сторону нашего кафе. Сомневаюсь, что он нас заметил; просто, видно, ему надоело слоняться там, и он решил зайти выпить кофе - или ему тоже пришла идея следить за телефонной будкой из окна? Или догадался, вычислил - научный работник ведь! - что Катя разыграла его и должна сидеть сейчас именно в этом кафе и наблюдать за ним? Только Катерина судорожно дернула меня за руку: "Бежим!" - и мы, две сумасшедшие дуры - чего было нестись сломя голову? - похватали сумки, вскочили, роняя стулья, из-за стола, успели вбежать в коридорчик, ведущий на кухню, и спросить парня-официанта, чуть не сбив его с ног: "Есть у вас тут запасной выход?" Он показал; мы выскочили из помещения во двор и, суматошно поплутав по захламленному, застроенному какими-то складами двору, выбежали на другую улицу. И только когда оказались там - обеих разобрал страшный, неостановимый истерический хохот.
  
   12
   Как-то поздно-поздно вечером: я уж постель расстелила, приготовила помусолить на сон грядущий книгу и переодеваюсь в ночнушку, - звонит Катя, и голос у нее такой потерянный, трагический даже: не помню, чтобы когда-нибудь еще он у нее был таким, - и умоляет меня:
   - Таечка, прости, что в такое время - но приди срочно, а?
   - Что случилось? - спрашиваю полуиспуганно-полураздраженно.
   - Игорь потерялся! До сих пор дома нет.
   - Ну, так напился, поди, да застрял у дружков! Ты уже настолько его затюкала, что он домой идти боится! - пробрюзжала я: ну нисколько не хотелось тащиться посреди ночи на их разборки, а между тем подумала: пилить-то его пилит, а ведь любит, дурища такая, без памяти - экий гвалт подняла: мужик, видите ли, не приполз, как собачка, к ноге вовремя!..
   - Я уже всех, кого знаю, обзвонила: нигде нет; никто его вечером не видел! - между тем ныла она.
   - Да успокойся ты - кому он нужен? Утром объявится!
   - Уже в оба городских вытрезвителя звонила, в морги и во все отделения милиции! - не слушая меня, продолжала она. - Таечка, милая, ну приди, посиди с дочкой: боюсь оставить одну, тоже не спит, канючит - поеду искать Петровича: может, он знает? - а у него телефона дома нет! Ну, пожалуйста, Тая!..
   Пришлось одеваться и идти - хотя бы успокоить... Но, когда я пришла, она меня и слушать не стала - успела лишь объяснить: домашнего адреса Петровича у нее нет, в милиции по телефону его не дают: только при личной явке с паспортом, - надежда у нее теперь только на Петровича, - и умчалась...
   Оставшись с крестницей, я подумала-подумала: Кате помочь сейчас ничем не смогу, - решила, что утром Игорь все равно объявится - почему-то была у меня такая уверенность - прилегла к Таиске в постель рассказать ей на сон грядущий хорошую добрую сказку, так что под нее мы обе, пригревшись друг возле дружки, прекраснейшим образом вскоре и уснули...
   Катюша вернулась только под утро, мрачная, осунувшаяся за ночь, и - без всяких результатов. Петровича она разыскала и вытащила из постели, но он сумел лишь рассказать, что им с Игорем дали очередной аванс, и аванс неплохой; они посидели после работы за столиком уличного кафе, выпили по две бутылки пива и спокойно разошлись, причем Петрович понял, что Игорь направился не куда-нибудь, а домой...
   "Господи, - подумала я, но не стала травить Кате душу, - в каком же бездонном одиночестве надо было пребывать Игорю, чтобы промозглым вечером после рабочего дня дуть пиво в уличном кафе со старым Петровичем, из которого, кроме как о фасонах облицовки, слова не вытянешь - а уж в этих фасонах он поэт!.." Но обстоятельства, в самом деле, принимали скверный оборот: Игорь был с деньгами! - и я тоже начала не на шутку беспокоиться.
   Катя, несмотря на усталость, тотчас, как только заявилась, снова села за телефон - еще раз обзвонить все вытрезвители, морги и отделения милиции: нет ли чего нового относительно Игоря?.. - однако от свежих новостей оттуда Бог пока миловал.
   - Только бы живой был! - бормотала она в отчаянии. - Готова свечку в церкви поставить... Прощу даже, если у какой-нибудь бабы застрял... Прости меня, Игореша, прости, дуру такую!.. - а я слушала ее и думала о том, что и такой вот тоже любовь бывает...
   В половине восьмого мы отправили Таиску в школу; Кате нужно было ехать на работу, мне - бежать домой, переодеться, да - тоже на работу. Катя взяла с меня обещание, что не брошу ее, пока не найдется Игорь: побуду хотя бы с дочкой... Я ее заверила, что не только побуду, а отпрошусь с работы и тоже тотчас возьмусь за поиски: не может же он исчезнуть бесследно!.. Разумеется, мы говорили о нем только как о живом, хотя нас, кажется, все больше охватывало страшное в этом сомнение...
   * * *
   Игорь позвонил мне на работу, как только я туда пришла. Я даже заплакала: слушаю его голос, который кажется мне слаще и торжественней ре-минорной фуги Баха, еще не соображая, о чем он толкует, слезы капают - не совладать! - а сама кричу в трубку что есть мочи:
   - Какой же ты, Игорь, все-таки гад, какая свинья! Катя чуть с ума ночью не сошла, тебя, дурака, потерявши - весь город на уши поставила!
   - Да знаю уже, - усмехается он. - Видел Петровича.
   - Где ты был?
   - Подожди, послушай!.. Тая, не в службу, а в дружбу: передай ей, что я, скорей всего, домой не вернусь!
   - Нет, ты это сам ей скажи!
   - Не хочу я с ней разговаривать и, честно говоря, уже не могу!
   - Игорь, да что случилось? Объясни хотя бы!
   - А что объяснять? Устал я!
   - Но ведь просто так, ни с того ни с сего, не бывает!
   - Бывает...
   - Нет, не бывает! И что, вообще, за фортель? Не проще ли приехать домой и объясниться по-человечески - ведь вы же оба взрослые люди! Мне кажется, она многое за эту ночь поняла!..
   - Не могу я! Не хочу!
   - Да объясни ты, что случилось - я не понимаю! Почему именно вчера вечером? Ведь ты же шел домой?
   - Н-ну, хорошо... Старая банальная история: встретил подругу школьных лет. Вот и... решил, в общем, с ней остаться.
   - Так вот, случайно, и встретил?
   - Представь себе, случайно: шел, шел по городу часа два подряд и встретил. За два часа знаешь сколько можно людей встретить?
   - Ну, встретились, поговорили, и - прекрасно!.. Но почему тотчас надо все ломать? Что за абсурд? Мало ли, Игорь, бывает в жизни встреч? - сделала я попытку внести диссонанс в его настрой.
   - Настоящих, которые жизнь переворачивают - мало! Мы вот с ней всю ночь проговорили... Смешно, да? Встретились, и вместо постели - разговоры? Но нам такие небеса открылись!.. Я будто ожил весь!
   - Ну и что? Мы вон с тобой тоже говорили!
   - Нет, ты меня не понимаешь... Тут встряска нужна, свежесть впечатления - тогда воскресает то, что было когда-то, в семнадцать, под спудом, и становится вдруг стыдно: боже, каким я стал! И когда тебе протягивают руку и предлагают: обопрись! - что ж я, враг самому себе?
   - Кто она, Игорь?
   - В смысле: чем занимается, что ли? Да неважно!.. Н-ну, предположим, простой бухгалтер.
   - Она что, одинока, не замужем?
   - Была, да тоже обожглась. Так что мы с ней два сапога - пара!
   - И где же вы будете жить?
   - Ну, ты прямо как прокурор!.. У нее квартира. Небольшая - но нам пока хватит... Есть у нее дочь.
   - Да ведь у тебя своя дочь!
   - А я не отрекаюсь! Думаю, пройдет время, и мы с Катей обсудим, в какой форме мне общаться с Таиской...
   - Игорь, мне бы хотелось поговорить с тобой не по телефону! Как тебя найти? - что-то в Игоревых интонациях говорило мне, что не совсем он отказывается от Кати: остались какие-то сожаления, может, даже стыд, что пришлось тайком позорно от нее сбегать, и мне как Катиной подруге положено было использовать шанс, пусть маленький, попробовать вернуть Игоря. Однако он, чувствуя это, от моего предложения уклонился:
   - Нет, Тая, незачем - пустая трата времени... А все, что я сказал тебе, можешь слово в слово передать ей, - и положил трубку.
   Я тотчас же, отпросившись с работы, помчалась на рынок к Кате - успокоить ее: Игорь жив-здоров. Нашла ее - она была в своей палатке и собиралась уходить - и слово в слово передала мой с ним разговор.
   Однако это сообщение нисколько ее не успокоило: она пришла в неописуемое раздражение - даже, я бы сказала, в ярость; казалось, она сейчас разнесет вдребезги свою железную палатку; ей, наверное, легче было перенести Игореву гибель, чем измену: она швыряла с полок на пол дорогие, предназначенные к продаже вещи и пинала их ногами; она рявкала на покупателей так, что те в страхе шарахались, и гневно рычала:
   - Сбежал, значит, гад такой? Приятной жизни захотел? Ладно, погоди, дорогой, я тебе устрою приятную жизнь - ты у меня ее получишь!..
   - Катька! - пробовала я воззвать к ее разуму. - Смотри, не делай глупостей! Это тебе хороший урок: нельзя жить вот так, напролом - будь умнее, гибче, добрее!.. Да его еще найти нужно!
   - Найду-у! - заверила она с мрачной решимостью. - Ладно, что живой, а уж найти - дело второе! Город перетрясу, землю перерою, но найду своего драгоценного!.. Ишь, чего захотел!
   - Катька-Катька, когда тебя укатают крутые горки? - с горчайшим упреком качала я головой.
   - Меня? Еще не родился тот, кто меня укатает! - рычала она трагически-театрально, грозя пространству пальцем. А мне хотелось самой найти Игоря и предупредить, чтоб был поосторожней: с разъяренной Катькой шутки плохи!.. Да только где же мне его найти?
   * * *
   Видно, ей и самой не так-то просто было его разыскать. Проходил день за днем, а Игорь не объявлялся: видно, и в самом деле всерьез решил оставить Катю и ушел в глубокое подполье.
   Я старалась не оставлять ее одну. Но, проводя вечера у нее дома, бывала лишь в обществе Таиски - Катя являлась поздно: все искала своего ненаглядного и, как я поняла, принимала самые разные меры: мобилизовала всех его друзей, милицию - кажется, даже частного сыщика нанимала. Была она все это время немногословной и сосредоточенной; да я уж знала ее характер: когда она на чем-то сосредоточена - ждать от нее излияний бесполезно.
   Правда, узнав, что Игорь жив, она все же стала спокойнее. Но при этом на лице ее появилась не то недобрая усмешка, не то гримаса обиды. Ну да ладно, думалось мне: все проходит; время - лекарь идеальный.
   И вот кануло недели три, не меньше; я, как обычно, сидела вечером с малой и ждала Катю - заявляются оба: Игорь с виноватой улыбкой на лице и Катя, неузнаваемо кроткая - хоть к ране прикладывай! - и источающая нежнейший лепет:
   - Проходи, милый, раздевайся - все в доме тебя ждет!.. Доченька, вот и папа наш вернулся!.. - и - снова обращаясь к Игорю: - Знал бы ты, что мы тут без тебя пережили!.. Ну да ладно, что уж; теперь все у нас позади...
   Я, расцеловав Игоря в знак его подвига примирения с судьбой и возвращения под родную кровлю, вознамерилась тотчас улизнуть, чтоб не мешать им миловаться, но они оба запротестовали и оставили меня на ужин.
   И ужин этот, прекрасный, обильный, явился, словно по щучьему веленью, из Катиных ловко снующих рук на удивление быстро; было даже винцо за столом - всё Катя предусмотрела, всё приготовила заранее, сама почти не притрагиваясь к еде, лишь суетясь вокруг Игоря и воркуя:
   - Как я, милый, тебя люблю, знал бы ты! Ты не представляешь, что я пережила, как много поняла! Спасибо тебе, единственный ты мой! - и в глазах ее стояли слезы, готовые вот-вот брызнуть, а Игорь из благодарности к ней все глядел, не уставая, в ее глаза и гладил ей руки.
   Мне осталось только незаметно ретироваться, чтобы не мешать семейной идиллии, причем они моей ретирады, кажется, на этот раз даже не заметили, и я на них за это не была в обиде. И месяца, наверное, два потом не мешала им своим появлением: воркуйте, милые, наслаждайтесь друг дружкой, вживайтесь в обновленные образы влюбленных супругов!.. - только изредка перезванивались с Катюшей, и на мой вопрос: "Как дела?" - она неизменно отвечала сдержанно, но вполне удовлетворенно:
   - Все у нас теперь хорошо, все нормально...
   И слава Богу! Но все же... Зная Катю не меньше, чем себя, я никак не могла понять такой колоссальной метаморфозы в них обоих, ее загадки. Что-то в этой метаморфозе было для меня непостижимо; за нею пряталась какая-то тайная пружина: логическая линия метаморфозы прерывалась; я никак не могла нащупать ее и, видно, чисто по-женски мучилась от любопытства...
   А когда через два месяца появилась у них - страшно поразилась новой метаморфозе, еще более удивительной: когда мы с Катей сидели на диване и разговаривали, а Игорь возился на кухне, готовя ужин, чтобы нас покормить, и пришел что-то доложить - Катя, даже не выслушав, грубо его одернула:
   - Что ты хотел сказать? Лучше молчи, и пусть все думают, что ты умный! Иди на кухню, там от тебя больше проку - да давай быстрее, я голодна!
   Такого безобразного тона по отношению к Игорю я от нее еще не слышала. И когда Игорь, понурив голову, поплелся на кухню, я накинулась на нее с жесточайшим упреком:
   - Катя, что за тон? Ты меня извини, но это не лезет ни в какие ворота!
   - А что? - удивилась она. - Нормальный тон! Он мне муж - или кто?
   - Неужели ты не можешь говорить с ним ласковей?
   - Ха-ха, "ласковей"! - передразнила она меня. - Он что, ребенок? Со своим блядством, пьянством да с рабочим окружением он совсем отупел - мне с ним не о чем говорить!
   - Катя, что случилось? Ведь вы так мило встретились...
   - А-а! - досадливо махнула она рукой. - Потом!..
   И, действительно, потом она пришла ко мне, потому что я демонстративно отказалась навещать их и продолжать общаться, и рассказала мне все как есть. Собственные свои реплики - а они, конечно, были - опускаю: даю лишь ее монолог. Господи, какую дремучую дичь она мне тогда порола!
   * * *
   "В те страшные ночи и дни, когда он меня бросил и я, как сумасшедшая, носилась по вытрезвителям, моргам, по больницам скорой помощи, по отделениям милиции - только тогда я поняла: насколько же я к нему прилипла, как от него зависима! Меня это просто унизило и растоптало! "Ах ты, милый мой, - думала я, когда носилась по городу сломя голову, - ну найдись ты только, попадись в руки - уж я тебе отплачу за тот кайф, который ты мне устроил; я тебе такой кайф в ответ устрою, что ты его на всю жизнь запомнишь! Или в могилу вместе, или я сяду за тебя и буду срок тянуть - но больше я тебе такого не позволю!.."
   В конце концов, нашла я его, подкараулила: не век же ему сидеть в подполье и миловаться со своей стервой - вышел на работу мой голубчик! А как только увидел меня - понял, что дал промашку, и хотел улизнуть - наверное, уже навсегда; но я его - цап за рукав, да так, что меня от него уже не оторвать, и - задала ему образцового бабьего ревака:
   - Миленький ты мой, ненаглядный, не исчезай больше, я все поняла, я люблю тебя, не могу без тебя, пожалей меня, дуру, вернись, любить буду, как никакая другая, ты же знаешь, милый, я всякая могу быть: и ведьмой, и ангелом, и такой, что жарче и слаще меня не найдешь - вспомни, милый! Ты думаешь, лучше нашел? Ты ж не знаешь, на что это бабьё способно! У меня что на сердце, то и на языке, я - вот она, вся перед тобой, и думаешь, другие такие же, а другие таиться умеют, там сплошная ложь, лесть, хитрость, там - море притворства, там такое таится - не приведи Господь: так опутают - во всю жизнь не выпутаешься; спохватишься - да поздно!.. А если тебе меня не жалко - пожалей хоть дочь свою: как же она без отца теперь, без папочки? Знаешь, как нынче девочки без отцов остаются и что с ними бывает? Ты этого хочешь?.. - в общем, все краны своей души открыла навстречу ему: тащу за руку, а сама говорю без умолку, чтоб не дать ни секунды одуматься. Так и привела домой, как телка на поводу, а тут ты сидишь... И в ту ночь уж я действительно была в ударе - так не любила и не ублажала его никогда: измотала его своей любовью до полного изнеможения...
   Скажу честно: когда я вела его домой, то собиралась выместить на нем всю свою обиду и боль, но он такой ласковый был, такой нежный, добрый, что я сказала себе: ладно, оставим, как есть, - известно, бабье сердце отходчиво - буду благодарить судьбу хотя бы за то, что вернулся цел-невредим: руки, ноги, голова на месте; может, хоть осознает свою подлость, изменщик такой, умнее станет, серьезнее?..
   А на следующий день - для надежности, чтобы уж, как говорится, успех закрепить - пошла я на наш центральный рынок, в ряды, где разные травы продают; прошла по рядам, послушала разговоры, поспрошала, какие средства от присухи есть - а ответы всё одни и те же, те, что в любой книжке вычитать можно; но я-то знаю: есть какие-то особенные средства! Тогда я высмотрела самую древнюю бабку, лет, наверное, восьмидесяти, не меньше: согнулась чуть не пополам, личико темненькое, морщинистое, рот без единого зубочка, нос крючковатый чуть не до подбородка висит, так что и разобрать трудно, что она там себе шамкает - ведьма и ведьма. И притом у нее - самый большой набор трав и кореньев. Но и покупателей больше всех - нюхом чуют бабкину колдовскую силу... И вот улучила я минутку, пока около нее никого нет, подошла и закинула удочку:
   - Здравствуй, бабулька!
   - Здра-авствуй, голубушка! - шамкает добренько, а сама так меня глазками и обшмыгивает с головы до пят.
   - Сколько у тебя травок разных! - умасливаю ее.
   - А чего тебе надоть из травок-ти? - спрашивает.
   - Мне, бабушка, - отвечаю, - надо муженька своего чем-то попотчевать, чтоб крепче любил!
   - О, этого сколько угодно! - разводит ручками бабка и показывает на сушеные связки. - Вот любисток, вот золотой, вот маралий, вот алтай-корень. А это вот мужик-корень. Как заваришь да попотчуешь - зна-атко любить будет!
   - Да нет, бабушка, - говорю, - все не то. Знаю, знаю про эти корни, но мне не это надобно. Я, - говорю, - бабушка, человек занятой, у меня работы много, а он напьется этих корешков да к другой побежит! Мне-то надо, чтобы он на сторону не бегал!
   - А-а, есть, есть и такие, - говорит бабка. - Но ведь ему от таких и на тебя сил не хватит - вон экая ты справная да ядреная!
   - Да и пусть не хватает, - говорю. - Лучше уж я соседа на помощь позову. Мне таких корешков надо, чтобы уж он никуда не бегал.
   - А-а, тебе успокоить его надыть? Мяту вот бери, душичку полевую. Чабрец, божью травку, хорошо тоже - вот у меня тут цельный набор!
   - Хорошо, бабушка, я возьму эти травки, - говорю и наклоняюсь к самому ее уху, а сама вынимаю сотенную купюру и верчу ею перед ее глазками. - Но скажи ты мне: вот чем раньше в деревнях бабы своих мужиков неверных поили, чтобы уж наверняка к себе присушить?
   - Есть, есть одно средствие! - закивала бабка, а сама смотрит на купюру зачарованно - как удав на кролика, которого сейчас заглотит, и глазки ее в облезлых веках так весело, так по-озорному блеснули: явно молодость свою вспомнила, не иначе.
   - Возьми, бабушка, возьми денежку, и сдачи не надо, - почти силком сую я купюру в бабкину сушеную ручку.
   Старушка мгновенно спрятала ее в глубоченном кармане на своем подоле, поманила меня пальцем, чтобы я нагнулась пониже, и когда я нагнулась - зашептала в ухо:
   - Когда у тебя будут лунные-ти дни, ты возьми да собери свою черную кровушку и попои ею своего муженька, да не раз. Как рукой сымет - твой будет, точно говорю!
   - Да как же ее собрать-то? И как же он ее пить-то будет?
   - Так уж ты сама придумай, если шибко надо.
   - Большое тебе спасибо, бабулька!
   - С Богом, голубушка! Чего ж не научить хорошему-ти?..
   И - как словом, так и делом - дождалась я своих лунных дней, купила несколько бутылок массандровского красненького марочного портвейна, раскупорила, приготовила его по бабкиному рецепту, и каждый вечер после ужина Игорьку моему на десерт - по хрустальному бокалу...
   Сначала он его с недоверием принял:
   - Чего это ты, мать, мне тут подсовываешь?
   - Да вот, - говорю, - специально для тебя хорошего винца купила за примерное поведение.
   - Так что же я один-то? Давай вместе.
   - Не-ет, - говорю, - мне это - не в коня корм, - достала между тем сама себе из холодильника початую бутылку простенького столового винца, налила себе тоже в хрустальный бокал, поставила коробку шоколадных конфет, подняла свой бокал и говорю:
   - Ну, давай, милый, за нашу с тобой крепкую любовь! - чокнулись, я пью глоточками и смотрю, как он воспримет свой портвейн. А он, дуролом такой, как всегда, хватанул залпом, посидел молча и говорит:
   - Вкус какой-то странный.
   А у меня сердце замирает: вдруг смекнет, учует что?
   - Так ведь у каждого марочного вина свой вкус, свой аромат, - заговариваю ему зубы. - А уж это такое необыкновенное, что по особому знакомству достала - для тебя, милый, старалась!
   - А ну, дай еще - распробовать, - требует Игорь.
   - Ну, ты все сразу-то не выпивай! Да с конфетой, с конфетой вприкуску, - говорю ему, наливаю еще бокал, а у самой - душа в пятки: а ну как чего смикитит?
   Он саданул снова, посидел, поприслушивался к себе и говорит:
   - А что, неплохое винцо! Спасибо, мать, уважила. Плесни еще, а?
   Слава Богу, отлегло, и уж я ему тогда - строго:
   - Хватит! Завтра, если будешь себя хорошо вести, еще получишь!..
   И все пошло как по маслу: приходит вовремя, кормлю его ужином, бокал винца ему - за примерное поведение. С месяц так душа в душу жили, а потом - пятница как раз была - приходит с работы поздненько и - опять сильно выпивши. Извиняется, оправдывается, ужом вьется: встретился, видишь ли, с товарищами, посидели, - а я вот чувствую каким-то шестым чувством: врет, от стервы опять пришел!.. Но ни словечка в упрек; а сама голову ломаю: что же делать-то, что же делать? А между тем раздела его сама, в ванную отвела, полотенце чистое подала, накормила после ванны, постель постелила; а он завалился после ужина в постель - я и оглянуться не успела, как храпака задал. Смотрю на него, раскоряченного, сонного, а самое аж колотит от злости, и в голове моментально план рождается: ну, дождался ты у меня - ох, задам я тебе взбучку: пора проучить тебя, как шкодливого котенка, натыкать носом в собственное дерьмо!.. Спи пока, набирайся силушки!..
   На следующее утро, в субботу - мне надо на работу ехать, а у него выходной; он выспался и дома оставался - говорю ему за завтраком:
   - Давай-ка, Игореша, вечерком праздник любви устроим, а? Давненько что-то у нас с тобой праздников не было. Ты постарайся, приготовь обед, да получше, а я отвезу дочь после школы, подкину матери на все выходные, ну и чего-нибудь вкусненького прикуплю по дороге - гулять так гулять!..
   Он и обрадовался - мясо как-то по-особенному натушил: с черносливом, с чесночком, с яблоками, - салатов разных наделал. А я прибежала пораньше, Таиску прямо из школы забрала и отвезла к бабке; кое-каких деликатесов накупила к столу на обратном пути, приезжаю - а у Игоря уже стол накрыт. Оба приводим себя в порядок - стараемся в предвкушении праздника, но каждый - своего. Я вино ставлю, для себя сухое, беленькое; ему - его любимый портвейн: сегодня он будет пить его у меня досыта!..
   И вот сидим за столом, пьем за нашу любовь и тихонько пьянеем; глаза его смотрят все ласковей, все мягче, все добрее.
   - Ты знаешь, - говорит он доверительно и гладит мне руку, - вот только сейчас полностью поверил в нашу любовь. Честно скажу: когда вернулся - еще не верил. Прости меня за залеты, но, наверное, они тоже нужны, чтобы снова вернулось первозданное чувство...
   - Да, милый, да, дорогой, - киваю ласково, но не верю - он это уже говорил мне когда-то. - Ты еще не знаешь, - говорю, - как я умею тебя любить! То все были цветочки; только сейчас я чувствую в себе страстную жажду, только сейчас готова по-настоящему доказать тебе свои чувства!
   Он берет мою руку, целует запястье и тянет от стола:
   - Так пойдем скорее в постель!
   - Потерпи, милый, - говорю, - какой ты у меня торопыга! Давай выпьем еще по одной и пойдем! Не знаю, как ты, а уж я сумею тебе доказать свою любовь! - наливаю ему еще, да пополней, и пьем с ним, а сама продолжаю: - Знаешь, милый, я читала недавно в одной из этих, как их, из бульварных газет: больше всего мужчина получает наслаждение, когда связан по рукам и ногам и женщина может делать с ним все, что хочет - любые сексуальные фантазии! Я ужасно хочу, милый, попробовать!
   - Хм-м! - усмехается Игорь недоверчиво.
   - Я давно хотела сказать тебе это, да стыдно - еще подумаешь что-нибудь нехорошее! Но я так, милый, по тебе наскучалась, что у меня уже всякий стыд пропал, - тороплюсь успокоить его. - Ты бы хотел такого бесстыдства?
   - А что? Давай! - разгорается он.
   - Так идем скорей! - хватаю его за руку, тащу в спальню, сама нетерпеливо раздеваю его, достаю бельевую веревку, благо припасла ее, крепко вяжу ему руки-ноги, опутываю всего да приговариваю: "Вот так мы тебя и вот этак - как тебе будет сейчас хорошо со мной, какой праздник я тебе сейчас устрою!" - а как обмотала всего - толкаю его тут же прямо на коврик возле кровати; он плюхнулся неловко на бок, улыбается, смотрит с недоумением: что это у меня за фантазия такая странная? - а я как садану ему в пах ногой! Правда, нога босая, но била взаправду. Он скорчился, воет от боли, кричит что есть мочи - ничего еще не понял:
   - Ты что? Ты что?
   А я его снова - и в пах, и по ногам, и по морде, и приговариваю:
   - Вот тебе сексуальная фантазия! Получи удовольствие! Это вот - за то, что я мучилась, а это - за сучку, с которой ты спутался!
   - Ах ты, дрянь такая, ах ты, садистка! Сволочь! Тварь! - вопит он, корчится, пытается защититься, а я все пинаю его и приговариваю:
   - А это тебе - за "дрянь", а это - за "тварь", а это - за "сволочь"!
   - Не буду я с тобой жить! Проклинаю день, когда тебя узнал!.. - орет.
   - Ах, не будешь? - говорю. - Да я тебя просто убью сейчас - лучше молчи! Пусть отсижу - но я тебя забью, задушу! Я у тебя сейчас член отрежу и собакам кину! И подружке твоей глаза кислотой выжгу! Сдохнуть не сдохнет, но всю жизнь мучиться будет и помнить, как чужих мужей отбивать!
   Била-била, устала бить; и он уже не в силах ни выть, ни орать, ни защищаться - только скулит тихонько, в крови весь: я ему в запале нос расквасила...Поднатужилась я, подняла его, завалила на постель - а он тяжеленный, и уже как кисель весь. Оттерла кое-как мокрым полотенцем от крови, сама легла рядом, глажу его нежно по волосикам, по лицу, по прочим, избитым, частям тела и приговариваю:
   - Вот, милый мой, как я любить умею! Прости меня, злую дуру, но не могла я иначе! И не уйдешь ты от меня никуда, потому что судьба у нас с тобой такая - вместе быть и мучиться до конца! Потому что я и в самом деле тебя тогда убью! Ни тебе без меня, ни мне без тебя уже не жить! Потерпи, милый - боль пройдет, и снова мы с тобой будем вместе...
   И вот гладила я его так, гладила - он утих, пригрелся, как малый щеночек, а потом и желание у него возникло; и когда распалила я его до такой степени, что его уже трясло и корчило - тогда только развязала, распутала: радуйся, милый, что не убила, не извела до конца, пользуйся моей добротой, пей мою кровь! - и уж он меня так потом терзал всю ноченьку, вбивая в меня всю свою злость и обиду, - что утром был не в силах ни головы поднять, ни пальцем шевельнуть; да и сама я только и могла, что гладить ему волосики да шептать на ухо:
   - Вот, миленький мой, и вправду пишут в газетах про эти фантазии чертовы! Какой ты у меня выносливый, какой терпеливый - настоящий мужчина!.. Бедный мой мальчик! Спи, милый, отдыхай теперь, набирайся сил - мне теперь так хорошо, так спокойно рядом с тобой!.."
  
   13
   Есть научная теория о том, как всякая равновесная система в критической ситуации может дойти до такой степени неустойчивости, что от вторжения одной случайной капельки система эта переходит в совершенно новое, часто непредсказуемое состояние... Мне кажется, что Катя в тот период и была такой вот природной системой в критической ситуации и, вероятней всего, сама чувствовала, что ей нужна такая "случайная капелька" - чтобы как-то изменить свою жизнь. Потому что приходит она ко мне однажды, ужасно чем-то озабоченная, и я вижу: ей надо сказать мне нечто важное. Я уж не спрашиваю ни о чем: опять начнет окунать меня в семейные или базарные дрязги, - а потому веду на кухню, завариваю кофе покрепче, чтоб размягчить ей душу, завожу какой-то отвлекающий разговор, и тут она меня огорошивает:
   - Скажи ты мне, пожалуйста, такую вещь: с кем в вашем универе надо переспать, чтобы поступить на юрфак?
   Я, конечно, шокирована - спрашиваю ее:
   - Чего это ты? С какого крюка сорвалась?
   - Ой, долго рассказывать, - безнадежно машет она рукой. - Совсем они меня там, на рынке, достали!
   - Кто достал? Объяснить толком можешь?
   - Ты знаешь, я ведь человек терпеливый... - заявляет она.
   - Ну, допустим, - смеюсь я: очень уж меня рассмешила заявка о ее терпеливости.
   - Да я ведь только перед тобой да перед Игорем хорохорюсь, а там я ниже травы. Это такое паучье гнездо - наш рынок!.. Некий Рамазан там заправляет со своей сворой; они меня разорят, наконец! Или убьют. А мне это зачем? Возьму вот, выучусь и сама буду их доставать!
   - А не проще ли обратиться в милицию?
   - Ну ты и наи-ивная! - с выражением полной безнадежности на лице качает она головой. - Неужели ты не понимаешь, что у нас там Азия пышным цветом цветет, и всё у них давно повязано: начальство, налоговики, менты, следователи, судьи, - так что голой рукой их не возьмешь, шапками не закидаешь - скорее, дай им волю, сами всех подомнут и передушат!
   - А что ж тебе Светлана не поможет?
   - А там каждый за себя! Ей бы самой удержаться... Как я устала, знала бы ты! Чтобы там выжить, надо минимум три палатки иметь - и горбатиться на них, света белого не видеть... Надо на другой уровень выходить.
   - Золотые слова.
   - Так ведь жизнь научит и пироги есть!.. Хотела сначала в торговый - а потом: нет, думаю, если уж учиться - так на юриста, сменить начисто профиль. Вот, пришла у тебя совета просить.
   - Знаешь что? - ответила я ей строго. - Если через "переспать", я тебе ничем не помогу... Ты уже всё меряешь базарными мерками.
   - Будешь читать нотацию: что спать с сильными мира сего в вашем храме науки - нехорошо?
   - Катя! - взмолилась я. - Прикинь на минутку, что тебя судят, а судья купила диплом передним местом!.. Я бы не хотела, чтоб меня такая судья судила!.. Или врачиха, или учительница... Лучше сдохнуть, сменить отечество, сбежать куда угодно, чем жить в этом, прости меня, сплошном борделе!
   - Да-а, у тебя чуть что - сразу обобщения!.. Тайка, давно всем известно, что места на юрфаке продаются и покупаются! Я предлагаю свой товар.
   - Катя, ты стала законченной торговкой. Я тебе ничем не могу помочь.
   - И не надо! - вспыхнула она. - Но можешь хотя бы разузнать, что там за условия приема?
   - Ты это всерьез?
   - А почему бы нет?
   - Ну, хорошо, - сказала я тогда. - Только уж напрягись, подумай еще раз, да как следует, а я тем временем разузнаю...
   В общем, пообещала я, хотя этой ее заявки на учебу всерьез не приняла: опять у нее очередной бзик, - да еще как услышала про "переспать"... И все же почувствовала: не за советом она пришла - за помощью, - и, конечно же побывала в деканате юрфака, поговорила с женщиной-секретарем, которая знала о своем факультете абсолютно все. Побеседовала с руководителем подготовительных курсов, еще кое с кем из хорошо знавших обстановку на юрфаке - и собрала для Кати полную информацию.
   Причем информация была неутешительна: конкурсы огромны, проходной балл высок: именно туда в последние годы устремилась масса медалистов и льготников: сирот, инвалидов с детства, молодых ветеранов всяческих военных конфликтов; туда же рвалась масса "блатных" деток весьма влиятельных в городе лиц, - причем эти влиятельные лица, минуя приемную комиссию, давили прямиком на ректора и проректоров... Лезли туда и дети нуворишей. Правда, для них созданы платные группы, но нувориши раскошеливаться скупились и норовили протолкнуть детей учиться за счет бюджета...
   * * *
   - Ну вот, узнала я про юрфак, - сказала я Кате, зазвав к себе дня через три. - Во всяком случае, с "переспать" у тебя никак не выйдет - там и декан, и на кафедрах - почти сплошь женщины!
   - Но хоть взятки-то берут?
   - Не знаю: они про это не докладывают. Но если ты надумала всерьез - помогу подготовиться.
   - Да ты что? Сдавать самой? - вытаращила глаза Катерина. - У меня уже мозги высохли!
   - Значит, надо размачивать. Как же ты будешь учиться?.. И куда ты собралась: на заочное?
   - Нет, хотелось бы на очное: учиться, так уж всерьез.
   - А Игорь согласен - это же на его шею садиться?
   - Я что, должна спрашивать его согласия? Пусть сочтет за счастье, что я позволю ему меня кормить!
   - Ох, Катька, Катька!.. - вздохнула я. - В общем, если хочешь учиться, оставь заморочки насчет "переспать" и взяток и настраивайся на напряг... - и предложила ей программу подготовки и свою помощь (разговор наш состоялся, помнится, в апреле - времени оставалось не так уж и много): - Согласна на такие условия?
   - Согласна! - твердо ответила она.
   - Хорошо, - сказала я и достала с полки первый том "Истории России" Ключевского. - Вот тебе тест на усидчивость: прочитай за три дня и расскажи мне его содержание: сможешь - поверю... А во-вторых, завтра приходи ко мне на работу - пойдем записывать тебя на подготовительные курсы.
   - Да? Ты уверена, что я поступлю? - посмотрела она на меня со смешанным выражением страха, сомнения и радости.
   - Почему-то уверена, - ответила я. Затем объяснила план нашей общей работы. Итог ее должен быть однозначным: три пятерки на трех экзаменах. К двум экзаменам: по истории и русскому языку, - я бралась ее подготовить...
   И она меня послушалась: поступила на подготовительные курсы и самоотверженно моталась теперь туда вечерами; а, кроме того, в выходные я с ней занималась сама...
   Да, нагрузки на ее голову свалились нешуточные. Она ныла и взрывалась: "Ни черта не понимаю! Ничего не могу запомнить!" - но я-то видела: и помнит, и понимает - просто ее душа малодушно готовила лазейку для оправдания на случай, если не выдержит нагрузки или провалится на экзаменах, - поэтому я еще старалась укрепить ее уверенность в себе...
   А когда пришла пора экзаменов - тряслась за нее не меньше, чем она сама. Было лето в разгаре, у меня - двухмесячный отпуск по графику, но я никуда не поехала: как же мне было ее бросить? Она и сама боялась, как бы я куда не свалила - и смотрела на меня с мольбой в глазах...
   И надо отдать ей должное: она получила все три пятерки.
   Что касается пятерок по истории и русскому - заявляю не без похвальбы: в этом были отчасти и мои заслуги, и мои маленькие тайны, умолчу, какие; но что касается пятерки по обществоведению, предмету профилирующему, по которому, кстати, спрашивали на экзамене суровей всего и отсеивали безжалостно - то уж это полностью Катина заслуга. А, может, и ее маленькая тайна? - поскольку экзамен по обществоведению принимал мужчина.
   Но - молодец: доказала и мне, и себе, что может напрягаться и, стало быть, учиться - тоже... В общем, стала она студенткой университета, по поводу чего ее просто распирало от гордости. Распродала она свои палатки на рынке, задала пиршество друзьям в знак окончания базарного и начала студенческого периода жизни, и первого сентября вышла на занятия.
  
   14
   Учиться она начала просто блестяще - я на нее нарадоваться не могла: первую сессию закончила едва ли не на все пятерки, причем опять - не без моего влияния: я же ее и настроила с первого же дня учебы взять самый высокий уровень, а потом лишь поддерживать его; так - и легче, и удобней: на тебя будут работать инерция и авторитет отличницы, к тебе с другими мерками относиться станут... И она, отдаю ей должное, старалась: посещала все до единой лекции, тщательно вела конспекты, в срок выполняла курсовые работы, бегала ко мне за советами - и получала зачеты.
   Но уже во втором, кажется, семестре - освоившись и став матерой студенткой - усердие сбавила. Правда, на весенней сессии обошлось без троек, но если так пойдет дальше, - сказала я ей, - то и на тройки скатиться недолго; не хватило ей терпения - неуемный характер брал свое; не пошли впрок, не осели в ее подкорке мои наставления.
   И тут она так себя повела, такие выкрутасы стала вытворять, что я вынуждена была предупредить ее со всей строгостью:
   - Знаешь что, дорогая моя подруга? Ты, конечно, взрослый человек и вольна поступать, как хочешь - но меня ты компрометируешь, и потому мы с тобой - во всяком случае, в стенах универа - больше не общаемся...
   Конечно, то был крайний способ одернуть ее, но ведь я - за столько-то лет! - изучила ее до кончиков ногтей и знала, что только ультиматумом и можно от нее чего-нибудь добиться. Только толку-то: она, как азартный игрок, пустившийся во все тяжкие, мое предупреждение, естественно, проигнорировала и предпочла на меня просто-напросто обидеться.
   Ну что ж, я приняла ее вызов и свой ультиматум твердо выдерживала. Месяца два она со мной не разговаривала, а потом снова стали общаться, но - только уже вне стен универа: она приходила на посиделки ко мне домой, а я иногда бывала у них - главным образом, на ее, Игоревых и Таискиных именинах. Или звонила мне и взахлеб рассказывала о своих похождениях... Поначалу выдерживая амбицию, я, в конце концов, махнула рукой: черного кобеля, видно, не отмоешь добела - не переделать мне моей Катьки...
   Так что же с ней сталось, и почему она вызвала во мне столь резкий протест?.. Дело в том, что, потихоньку скатываясь в учебе, она пошла, совершенно в ее духе, по самому скользкому пути: принялась соблазнять мужчин- преподавателей. Притом - в отместку мне, что ли, причем отместку изощренную? - непременно пытаясь не просто ставить меня в известность о совращениях наших преподов, а еще и живописать, как это происходило, и если я не желала слушать - она чуть не насильно втискивала свои рассказы в мои уши...
   Я, естественно, не собираюсь опускаться до пересказа сих пошлых историй; при этом сама она, рассказывая их мне, видела в них один лишь комизм, тем более что, как я уже упоминала, на всех кафедрах нашего универа большинство преподавателей - женщины, а если их кворум и разбавляют мужчины, остепененные кандидатскими и докторскими званиями - так это, по преимуществу, люди женатые, солидные и весьма пожилые, если не сказать - старенькие, причем многих из них я прекрасно знаю по сию пору...
   Мало того, Катя затеивала со мной игру в "угадай-ка", явно предвкушая эффект от своего признания:
   - Угадай: с кем я вчера переспала? - и называла кафедру.
   - Иди к черту - меня твои сексуальные подвиги не интересуют! - отмахивалась я от нее.
   - У черта - своих до черта! - огрызалась она и все-таки докладывала, с кем переспала: с Павлом Петровичем или Евгением Иванычем. Или спрашивала: как я думаю - сумеет она соблазнить Валериана Аристарховича, у которого, кажется, уже старчески дрожат руки, или - солидного очкарика, играющего в холеного аристократа, Илью Самойловича?.. А потом докладывала об исполнении: "И не дернулся!.." - и давала при этом краткую характеристику: "болтун", "пустышка", "слабак" или "импотент", или "полное ничтожество", а то и "абсолютное дерьмо"... Кажется, лишь однажды она удостоила, уж не помню кого, сексуальной характеристики: "ничего мужик".
   Что касается возраста этих "мужиков", то, как я поняла, уложить с собой преподавателя лет до сорока для нее вообще не составляло труда: сдавались "влёт", как, уподобляясь охотнику-профессионалу, выражалась она. Соблазняемые преподы от сорока до шестидесяти робели, чесали плеши и сомневались в своих возможностях. Более всего приходилось возиться ей с совращением самых ветхих:
   - А у Алексея Степановича, оказывается, принципы - никак не хотел сдаваться! - хохотала она над очередным старичком. - Но ничего, принципы на время отложили...
   - Слушай, а где ты с ними хоть встречаешься-то? - пробилось однажды любопытство сквозь мое возмущение.
   - Как где? У себя дома! - простодушно отвечала она. - Имеет право препод индивидуально позаниматься со студенткой?
   - А дочь? А Игорь?
   - Каждый занят своим делом: Таиска в школе, Игорь на работе.
   - А если он придет раньше?
   - Ой, да было уже однажды! - расхохоталась она. - Дверь у меня, естественно, заперта: барабанит! Ну всё, думаю, попалась! Мужика, естественно - в шкаф: ничего больше в голову не приходит; набрасываю халат, бегу, открываю, и с порога - Игорю: "Чего так рано приперся?" - "Да вот, - начинает он объяснять, - работы нет, материалы не привезли". - "Ах, работы нет? - говорю. - Тогда давай, шуруй в магазин - в доме ни крошки хлеба! Да купи заодно колбасы, сыру, сосисок - мне некогда, я к зачету готовлюсь!"
   - А он?
   - Повернулся и пошел, а я тем временем гостя наладила.
   - И тебе, Катя, не стыдно?
   - Мне? - удивлялась она. - Это пусть им будет стыдно - пользоваться тем, что я от них от всех завишу и кручусь, как белка в колесе!
   - Смотри, выпрут тебя из универа за аморалку! - предупреждала я ее.
   - Пусть попробуют!.. Я про них всё теперь знаю! Я пресс-конференцию устрою: журналюгам только кинь косточку - тут такое начнется!.. И почему - аморалка? Я же тихо себя веду!..
   У человеческой души есть странное свойство: непременно украшать и расцвечивать все, что любишь. Вот и я: ведь Катино поведение по отношению к мужчинам следовало бы назвать одним-единственным словом - но не могу я это слово из себя выдавить, нет сил, душа противится и ищет Кате оправданий. И я пытаюсь ее оправдать, называя всего лишь Дон-Жуаном в юбке...
   Почему это, интересно, - рассуждаю я дальше, - Дон-Жуан прославлен писателями, поэтами, композиторами этаким несчастным сверхгероем, который ищет, бедолага, по свету свой идеал и никак не может найти? Забавный, между прочим, способ искать идеал - под юбками!.. А для моей Катьки, значит - одно-единственное словцо, которым ее готов припечатать любой вшивый дон-жуанишко? Так ведь она, по крайней мере, хоть пошлой бухгалтерии своих жертв не ведет, как этот важный носитель мужских гениталий - с помощью своего слуги!.. Еще чего, много чести для моей Кати - помнить их: уронила навзничь, перешагнула, причислила к своему, Цирцеиному, стаду, и - забыла: гуляй, свободен!..
   Между прочим, до той поры я не сталкивалась со столь откровенным ее цинизмом по отношению к мужчинам и просто-напросто недоумевала: отчего это в ней проявилось именно теперь, да еще с таким, я бы сказала, насмешливым презрением? То ли возрастной, то ли другой какой кризис в Кате тому виной? - ломала я голову. - Или образование на нее так странно действует?..
   И все же, кажется, я догадалась, в чем тут дело. Я ведь зло смеюсь над "бедненьким" Дон-Жуаном с его потерянным идеалом. Ну, допустим, был у него идеал, и он его искал. Так ведь и у Кати тоже были свои идеалы! Знаю, как жгуче она завидовала, когда я училась в университете, а теперь работаю там, в каком-то заоблачном, страшно далеком от ее житейских забот, чисто духовном, высшем мире. Знаю, с какой охотой она забегала ко мне на работу, с какой жадностью подглядывала, будто в щелку, за крохами университетской жизни - и вот сама стала пусть маленькой, но частичкой этой жизни! И чуть только освоилась в ней - тотчас же принялась испытывать нашу университетскую интеллигенцию мужского пола "на зуб", как пробовали когда-то на зуб золото: настоящее - или фальшивое? И получалось, что наша интеллигенция не выдерживала Катиного испытания: такими же точно "мужиками" оказывалась, с какими Катя столько лет общалась: с торгашами, шоферами, грузчиками, ворами, рэкетирами... То есть настоящим, неподдельным "дерьмом", по Катиной классификации, оказались наши университетские интеллигенты.
   Да, конечно, "дерьмо" и грязь всюду были и есть - никуда от них не денешься, сама знаю; но ведь есть же в нашей жизни и другое, то, чего Катин профанный взгляд не в состоянии увидеть! Как уравновесить эти две стороны жизни? И существовала ли когда-нибудь жизнь без "дерьма"? И возможна ли жизнь без него в принципе? - вот в чем вопрос!
   И что еще интересно: насколько я поняла, судя по ее насмешкам над этими горе-любовниками, - отношений с ними она и не принимала всерьез, и никакого сексуального удовлетворения не получала - не для этого она их соблазняла, и не очень-то убедительно, что она занималась этим из желания иметь пятерки - сомневаюсь, что ей это было очень нужно: ведь у женщин-преподов она их получала без всякой халтуры и заискивания - скорей, наоборот, в Катином поведении всегда было что-то такое, что злило и раздражало женщин: женственность ли - или некий дух соперничества и беспокойства, который она вносила своим присутствием?.. Катин подспудный опыт невольно учитывал поправку на это при контактах с женщинами.
   Для чего ж ей тогда было соблазнять наших ученых козлищ? Не получала ли она некоего удовольствия от соперничества с ними в своеобразных поединках, от победы и торжества над ними? Где-то в глубине души ей вопрос разрешить надо было относительно их, твердую обетованную землю найти, стать на нее и опереться, чтобы эта земля не уходила из-под ног, как болотная жижа - а нашим ученым простакам казалось, наверное, что они наивную студентку, как глупую рыбешку, на крохотный крючочек ловят? Вот еще в чем вопрос...
   * * *
   Так что с успеваемостью, во всяком случае, у нее было все в порядке. Но разве бывает так, чтобы человек был абсолютно всем доволен, чтобы - совсем никаких проблем? Конечно, были они и у нее. Может, и не ахти какие значительные - но доставлявшие ей уйму переживаний.
   Поступая в университет, она, видно, мечтала о том, что у нее появятся теперь "элитные" друзья и подруги - судя по тому, что примерно в то же самое время, когда она поступила, в ее лексикон затесались эти выражения: элитный мужик, элитная девица и особенно - элитная компания, в которой, по ее разумению, должны непременно тусоваться самые образованные и интеллигентные люди; ей, выросшей среди матерщины и подзатыльников, очень уж хотелось прорваться в эту самую "элиту". Я подтрунивала над нею и пыталась объяснить ей, что, кроме элиты чинуш и воришек, никакой другой элиты у нас нет и быть не может, потому что настоящая элитарность формируется столетиями отбора и что ничье присутствие тебя, кроме тебя самой, элитарной не сделает, поэтому озвучивать это свое желание тусоваться в элитарной среде она при мне стеснялась; однако я прекрасно знала, что оно весьма заботит ее и занимает ее воображение.
   Дело в том, что в ее группе учились несколько сынков и дочек высокопоставленных чиновников и директоров предприятий и богатых предпринимателей. Выглядели эти детки холеными, успели побывать за границей, что в то время было редкостью, и держались по отношению к остальным обособленно и высокомерно; некоторые из них имели собственные машины, в которых ездили на занятия, а одна приезжала в служебном папином автомобиле, и возле нее постоянно терся телохранитель. Остальных студентов все это, разумеется, раздражало.
   Катя называла этих деток "богатенькими Буратино", однако очень бы хотела приткнуться к какой-нибудь "приличной компании", на которые немедленно разбилась их группа, но у нее ничего с этим не получалось: во-первых, семнадцатилетняя ребятня в группе прозвала ее "старухой"; а во-вторых, хоть она и одевалась не только не хуже, а даже получше многих, они быстренько учуяли своими носишками, что она - "в бичарне родилась, а - туда же", и брезгливо ее сторонились, так что она вынуждена была поначалу пребывать там в горьком одиночестве, хотя и числилась едва ли не самой яркой и красивой на курсе; так ведь ей мало этого: ей подавай всеобщее уважение, авторитет, любовь, поклонение - все разом!..
   Но была еще одна досадная для Кати закавыка; она считала почему-то, что несправедливо обойдена в группе должностью: по ее мнению, именно она должна была быть старостой группы - за ней и возраст, и жизненный опыт, и успешная учеба - в то время как на первом же собрании группы старостой избрали парня, совсем юного, зато болтливого и пронырливого.
   Однако Катя не была бы Катей, если бы смирилась со своим status quo среднестатистической студентки. Она повела борьбу за лидерство в группе, борьбу по всем правилам стратегии и борьбу эту на годы вперед сделала чуть ли не главной целью своей жизни...
   - Ну, я им задам, нашим холеным сявкам! Я их заставлю себя уважать - они у меня еще попляшут! - кипела она от возмущения, приходя ко мне. Я ужасалась злости, все более пропитывавшей ее, и пробовала ее увещевать:
   - Катя, да зачем тебе эта непомерная гордыня? Почему - сявки, и почему они должны плясать перед тобой? Ты же в юристы готовишься - тебе чужую личность учиться уважать надо, тебе элементарной культуры не хватает!
   - Мы культурологию проходим!
   - Да не проходить надо, а побольше впитывать культуры!
   - Ну, так давай, обтесывай меня - буду хавать вашу культуру!
   - Она не "наша" и не "ваша", она - всеобщая! - не давала я ей спуску. - И лучше себя самой тебя никто не обтешет!
   - Так говори, что делать!..
   Я ничего не могла придумать, кроме легкого и приятного средства: доставала с полки и всучивала ей поочередно тома Чехова, Достоевского, Толстого... Она брала их. Иногда говорила:
   - Это я уже читала.
   - Читай снова! - требовала я. - И думай, думай!..
   Через несколько дней она книгу возвращала. Я сомневалась, что она дочитала ее до конца, и, пробуя уличить ее, устраивала негласный экзамен не слабей, чем нашим студентам-филологам - но она этот экзамен выдерживала! Я удивлялась: да, прочла всё до строчки, и всё адекватно поняла и оценила. Приходилось констатировать: острый ум, светлая голова - только какими долгими, какими кривыми путями восходит моя Катька к знанию и культуре!.. И все не проходило сомнение: а помогут ли они ей, в коня ли корм?..
   * * *
   Ее стратегия завоевания группы была такова: первым делом она завязала знакомства в деканате и на кафедрах с секретаршами, лаборантками и ассистентками. Они, эти секретарши, лаборантки и ассистентки, легко находили с ней общий язык; она разузнавала их маленькие семейные тайны и даты рождений и дарила им открытки, цветы и коробки конфет, на что не жалела денег, и вечно шепталась с ними, консультируя их по поводу фирменных дамских вещичек, недорогой, но добротной парфюмерии и прочей мелочи (в коих она, после нескольких лет торгового опыта, стала хорошо разбираться), и все это, благодаря своим широким базарным связям, доставала, приносила в сумках и всем этим по весьма сходным ценам приторговывала.
   Давно известно, что многое в нашей жизни зависит от "маленького человечка": от того же секретаря, лаборанта и ассистента, - а поскольку Катя стала среди них "своя", то постоянно владела весьма ценной для студентов информацией о преподах, о занятиях, зачетах и экзаменах, о летних практиках, денежных поборах, отработках и повинностях, коих по обычаю наваливают на студента множество, могла похлопотать за слабого и отстающего одногруппника или одногруппницу; те, минуя старосту, постепенно стали обращаться за посредничеством и помощью напрямую к ней, и она изо всех сил старалась любую просьбу их исполнить, так что к концу второго курса в своей группе для всех тоже стала "своя". Особенно ценили ее за умение "организовать мероприятие" с поздравлением именинника или именинницы, "мальчиков" - перед 23 февраля и "девочек" - перед 8 Марта, за умение "отметить" Татьянин или Валентинов день.
   Поначалу парень-староста приветствовал ее добровольную помощь, потом, спохватившись, стал ревновать, сердиться, не подпускать к общественным делам, стараясь все делать сам - но куда ж ему было против пробивной вездесущей Катьки! В конце концов, он сдался, тем более что общественные хлопоты не приносят ни гроша - а лишь потерю времени и нервной энергии и недовольство то одногруппников, то деканата, и после очередного разноса в деканате, на первом же осеннем собрании на третьем курсе сам предложил переизбрать старостой Катю, и группа проголосовала за нее единогласно.
   Тут уж она развернулась со своими неуемными хлопотами.
   Что касается обязанностей старосты, так она их уже знала наизусть и исполняла ретиво и педантично. Но ей хотелось большего, чем простые и скучные обязанности, и тут у нее появилось широкое поле деятельности. На общественные мероприятия, повинности и авралы она умела обеспечить выход группы почти в полном составе (никто в группе уже не хотел, даже боялся с ней ссориться), за что ее ставили в пример всем остальным старостам.
   Кроме того, она опекала каждого одногруппника и одногруппницу: собирала деньги на подарки им ко дню рождения и организовывала пусть маленькое, пятиминутное, но обязательное летучее собрание с поздравлениями; она договаривалась на кафедрах о досдаче и пересдаче курсовых работ, зачетов и экзаменов нерадивыми студентами, за что те были ей несказанно благодарны; она умела достать дефицитные билеты на молодежные сборища и концерты, и за это тоже ей были благодарны. Она вечно составляла какие-то списки, в которых было важно, под каким номером стоит студент, и, стало быть, хоть самую малость, но зависит от ее воли и пристрастий.
   Однако самым коронным номером ее деятельности стало наносить домашние визиты больным студентам и студенткам: рассказать новости, передать домашние практические задания, ну и, конечно же, вселить в хворого бодрость и хорошее настроение. Не мелочась, на собственные деньги она покупала больным "девочкам" цветы или коробку конфет, а "мальчикам" - пакет фруктов, и бесстрашно перлась к ним домой, пренебрегая опасностью заразиться, особенно если бушевала эпидемия гриппа; правда, слава Богу, никакой грипп свалить ее не мог... И поди докажи, что это не подвиг милосердия! Хотя я-то знаю, что это, мягко говоря, не совсем так, что в этом деянии, конечно же - точный практический расчет: во-первых, она стала для них всех хлопотливой "мамочкой" и снискала почти непререкаемый авторитет среди студентов, а во-вторых (и в главных, наверное), стала вхожа во все без исключения дома студентов - в том числе и туда, где родители - люди социально значимые, и, как человек взрослый, бывалый, общительный и толковый, легко с ними - в первую очередь, конечно же, с мамами студентов - перезнакомилась и стала в тех домах чуть ли не "своей": звонила туда, уже минуя самих студентов, интересовалась здоровьем, давала какие-то советы, что-то доставала и вообще развила кипучую деятельность; а через этих мам сводила знакомства со всем кругом их общения, становясь для всех нужной и потихоньку завоевывая авторитет и среди них тоже. Это было уже кое-что!
   Этой своей незаметной терпеливой деятельностью она, самоутверждаясь таким образом, еще и подводила мощный фундамент под свою предстоящую юридическую практику; она завоевывала, прибирала к рукам, брала в тиски своей будущей деятельности целый город - вот что она делала, став всего лишь старостой студенческой группы!
   * * *
   Надо сказать, что она не просто честно отсиживала часы занятий - а активно занималась: записывала лекции, задавала вопросы, выступала на практических занятиях и семинарах. Но после занятий она еще и подрабатывала, причем на первых курсах - продолжая приторговывать, поэтому вечно куда-то торопилась: то сбывала в универе какие-то вещички, то подменяла продавщицу в каком-то ларьке, то - барменшу где-то, то - администратора в ночном клубе: куда ее только ни заносило!.. Я ее пилила за это:
   - Катя, брось эти торговые замашки - лучше занимайся как следует, читай, приучайся к усидчивости, к работе за письменным столом!
   - Но я же не могу жить без денег! - оправдывалась она.
   - Вы ж договорились с Игорем, что он будет тебя содержать!
   - Не хочу я брать у него - я привыкла иметь свои деньги!..
   Но дело, как я понимала, еще и в том, что ее моторный темперамент не выдерживал терпеливого сидения на месте, долгих кабинетных и библиотечных занятий, длительного умственного напряжения - он постоянно требовал от нее беготни, движения, суеты; слишком она привыкла быть среди людей: чтобы непременно кругом стоял галдеж, толчея, торг... Как ей будет трудно вживаться в юридическую работу! - беспокоилась я и тихонько капала ей на мозги: "Завязывай с базарными делами! Хочешь подрабатывать - ищи приработок в юридических конторах!.."
   И, в конце концов, она вняла мне - или сама поняла, что пора приобщаться к практической юриспруденции? - а потому на время летних каникул после третьего курса устроилась делопроизводителем в райсуд. Из всех видов юридической деятельности ее больше всего влекло судопроизводство: ей казалось, что именно оно и есть самое живое дело, - с головой в него окунулась и - столкнулась с неприятным открытием...
   Пока она изучала историю и теорию права на лекциях и семинарах, ей казалось, что судопроизводство - это увлекательное знакомство со сложнейшими, запутаннейшими делами, которые надо блестяще распутывать, и юрист, берясь за них и вступая в интеллектуальную схватку с преступным миром, с помощью собственного ума и знания законов должен выйти из схватки победителем, срывая аплодисменты, беря на себя приятный груз популярности и внимания журналистов... А на практике оказалось, что судопроизводство - это, в первую очередь, однообразная, бесконечная, изо дня в день возня с пыльными прошнурованными папками, с сотнями, с тысячами страниц, каждую из которых надо беречь и внимательнейше изучать; это, кроме того, бесконечное писание бумаг; это подобный бухгалтерскому педантизм, которого сама Катя терпеть не могла (именно поэтому она, по-моему, и прогорала на рынке); это точное знание статей, параграфов, пунктов и подпунктов постоянно меняющихся законов, указов, постановлений, уголовного и прочих кодексов; это скучные, унылые кляузные дела бабушек против внуков и внуков против бабушек, сестер против сестер и братьев, мужей против сбежавших жен и жен против бросивших их мужей, это бесконечные дела из-за двух-трех квадратных метров жилья, десятка квадратных метров земли, из-за неподеленных ковров, диванов, столов и стульев, дела, обличающие жадную, скаредную, завистливую - подлую и убогую, одним словом - душу человека, его духовную нищету и серость. У Катерины иногда так и чесался язык сказать каждому из этих злобных мужиков, жадных теток, беспардонных, циничных юношей - всем этим жлобам, зачастую хорошо одетым, с золотом на пальцах, приехавшим в дорогих машинах, готовым разжиться лишней тысчонкой за счет родственника или родственницы, товарища, любовника или любовницы, делового партнера, безжалостно и бесстыдно обманывающих, подсиживающих, обирающих один другого: да отдайте вы, - чесался у нее язык сказать, - этот пыльный ковер или диван, отдайте это несчастное золото или эти деньги, подарите два или три квадратных метра или комнату бедному родственнику или родственнице, которой некуда деться, оставьте в покое вашу несчастную жертву - сберегите свою совесть и душевное здоровье!.. Однако ничего такого сказать было нельзя, раз ты взялась тянуть лямку юриста, тем более что лямка эта сулит безбедное существование и статус солидного члена общества - юрист да будет бесстрастен: судить должен не человек, а закон, а ты - лишь послушное его орудие!..
   Да, попадались иногда дела большие и громкие, но девяносто девять из ста были именно такими - микроскопически убогими. И копанию в этом человечьем дерьме надо, оказывается, посвящать свою жизнь?.. Так что ей приходилось мучительно решать для себя эту проблему и преодолевать в себе сомнения и разочарования.
   И все-таки ее влекло именно судопроизводство, потому что остальные разделы юриспруденции были для нее еще менее привлекательны.
   Ну и ладно, пусть судопроизводство; но когда у нас с ней заходил разговор о правосудии, которое я понимала однозначно: как выявление преступления, возмездие за него и неизбежность возмездия, - она понимала его лишь как спортивную схватку партнеров на ковре или на ринге, умного и - лоха, среди которых выигрывает тот, кто умней и хитрее, лучше знает законы и лазейки в законах и умеет ими пользоваться. И когда я возражала ей, что если это и схватка, то лишь схватка кошки с мышью, потому что если проигрывает подсудимый - он платит за проигрыш свободой - а чем платит при проигрыше правосудие? Ничем?.. Она не могла ничего на это возразить, кроме заносчивого заявления о том, что правосудие таким и должно быть - заведомо свободным и ни от кого не зависимым. Так какая же это схватка на ковре или ринге? "Нет, - отвечала я ей, - это схватка кошки с мышью".
   Интересно, что в перспективе она видела себя в этих схватках не кем иным, как судьей, восседающей в судебном зале на возвышении, в строгом кресле с высокой спинкой, причем немалую долю ее воображения занимало, как она будет выглядеть перед публикой: какого цвета и фасона костюм будет ей к лицу, какие украшения к костюму, какие каблуки на туфлях, какая прическа?.. А я, слушая этот ее бред, вспоминала, как когда-то, лет в пятнадцать, она мечтала стать милиционером или стюардессой; не эта ли полудетская мечта свершала в ней столь долгий кружной путь и так странно преобразилась теперь в мечту о судейском кресле?
   Наверное, следовало бы лишь улыбнуться при этом; но, честно-то говоря, мне было не до улыбок - я уже представляла себе, как хладнокровно, без жалости и снисхождения будет Катя судить, судить, судить, когда доберется до того кресла с высокой спинкой, да каким твердым, красиво звучащим в напряженной тишине будет ее голос, произносящий неумолимые приговоры, и с каким наслаждением от своего торжества будет она произносить свои приговоры, - и мне жалко становилось тех будущих бедолаг (в первую очередь, мужского пола, естественно!), которые попадут под карающую длань - или пяту, давящую таракана? - нашей Катерины.
  
   15
   И все же наши с ней общие усилия по ее "обтесыванию" даром не пропали; да и сам университет, каким бы неотесанным студент туда ни пришел, что-то же и вкладывает в душу? Ко всему этому Катя имела теперь широкий круг знакомств, многого благодаря этому насмотрелась и наслушалась и многое переняла, так что к пятому курсу стала, по крайней мере, интеллигентно выглядеть и со вкусом одеваться: с преобладанием приглушенных тонов, с соблюдением ансамбля, с вниманием к мелочам в костюме. Внешняя ее броскость при этом отнюдь не поблекла - но приобрела некую гармонию, а резкость сменилась умением с достоинством держаться, говорить веско, даже с апломбом человека, знающего, что и как сказать к месту.
   И, потом, это уже была зрелая женщина тридцати с хвостиком, и не просто с жизненным багажом, а - прошедшая, словно сказочный герой, огни, воды и медные трубы и овладевшая, к тому же, университетским курсом юридических знаний, так что к середине пятого курса перед вами был, можно сказать, вполне созревший юрист, способный трезво оценить любую жизненную ситуацию и, может, даже готовый занять серьезную юридическую должность; оставались чистые формальности: пройти преддипломную практику, написать дипломную работу, защитить ее, сдать госэкзамены и получить вожделенный диплом - и перед ней открывалась прямая, как ружейный ствол, готовый выстрелить, дорога в юристы: коллегия адвокатов, или прокурорский надзор, или судебные инстанции, восхождение по служебной лестнице, вплоть до должности прокурора или судьи, а с нею - надежный оклад, "элитные" знакомства, хорошая квартира, дача, служебная машина - одним словом, добротная, устаканенная жизнь... И в том, что все это непременно своим чередом придет, сама Катя нисколько не сомневалась, уже привыкая к мысли об этой стезе.
   Конечно, есть на той стезе и досадные мелочи: чиновная дисциплина, корпоративные ритуалы, канцелярщина вместе с ненавистными бумажками, необходимость носить строгую мину на лице... А куда денешься от этих нудных обязанностей и ритуалов? И на какой работе, скажите, их нет? Все, в конце концов, привыкают тянуть свою лямку; зато - сколько призов в итоге!..
   Но насколько же неисповедимы пути человеческие, как они порою зыбки и непредсказуемы! Я и представить себе не могла, что в то самое время, когда, казалось, Катина жизнь предрешена - она у нее так круто изменится, причем - именно в тот самый день, когда она сдавала последний экзамен в своей последней, зимней, сессии, и случится это совершенно случайно - потому только, что в том месте, где ее поджидал поворот судьбы, оказалась именно она, а не кто-то иной из ее группы!
   Да в ней и самой ничто не дрогнуло, когда она вышла в тот день из аудитории, победно размахивая зачеткой, в которой красовалась очередная пятерка, и, не в состоянии тотчас уйти, еще возбужденная, что-то торопливо рассказывала трясущимся у двери однокурсницам, которым предстояло туда идти - когда к этой группе подошел сравнительно молодой еще, примерно Катиного возраста, мужчина и обратился именно к ней.
   * * *
   Почему именно к ней? Да потому, как мне объяснила потом Катя, а ей - сам этот молодой человек, что, идя по университетскому коридору, он просто обратил внимание на красивую женщину, а, всмотревшись, узнал ее, подошел и спросил, не вполне, впрочем, уверенно:
   - Катя, это вы?
   Она, еще не остывшая после экзамена, вперила взгляд в этого невзрачного: сухонького, светленького, с ранними залысинками на висках, - молодого человека и ответила с вызовом:
   - Ну, я! А что? - мало ли, дескать, людей знают ее? Имя им - легион, но она-то не обязана всех помнить!
   - Дюжиков Эдуард Семенович, - скромно представился молодой человек. - Не помните? Десять лет назад; горком комсомола.
   - А-а! - кивнула она, всматриваясь и теперь припоминая его... Да, было: пока работала прорабом - ходила на своей стройке еще и в комсомольских секретарях, и время от времени ее приглашали в горком комсомола на семинары. Но все это осталось в далеком-далеком прошлом, а сейчас перед ней стоял тот самый бывший горкомовский секретарь Эдик Дюжиков, который как раз и организовывал когда-то идеологические семинары, "подковывая" Катю вместе с прочими секретарями; при этом она узнавала его с трудом.
   - Да-а, многих время не красит, - видя неуверенную Катину реакцию на него, с кислой улыбкой заметил Дюжиков, тронув ладонью свои жидкие волосики. - Зато вы, Катя!.. Время работает на вас - вы такая красивая стали!
   - Спасибо, - со смиренным достоинством приняла она комплимент. - Вы что, здесь преподаете? Или учитесь?
   - Ни то, ни другое. Я тут по делу, - скромно ответил Дюжиков. - А вы, как я понял, пятикурсница с юрфака?
   - Да, - кивнула она.
   - Тогда именно вас мне и послала судьба! - с воодушевлением заявил молодой человек. - Ищу пятикурсников, и мне назвали эту аудиторию. У вас есть время меня выслушать?
   - Конечно! - охотно ответила она - ей как раз не хватало болтовни со свежим человеком, чтобы отвлечься от только что сваленного экзамена.
   - Тогда пойдемте, найдем тихий уголок и потолкуем, - сказал он и, осваиваясь рядом с ней, вежливо взял ее под руку и повел по коридору, уводя от сокурсниц, которые уже навострили ушки, вслушиваясь в разговор.
   Но сесть было негде; они прошли в дальний торец коридора, в тупичок у окна, и встали там, опираясь о подоконник: именно здесь и происходил их знаменательный - можно даже сказать, исторический - разговор, хотя ни он, ни она об историчности его еще и не подозревали.
   Для начала он спросил: знакома ли она с политической ситуацией в стране и столице, знает ли, что там с некоторых пор существует народно-демократическая партия, и знает ли, кто ею руководит?.. Да, - ответила она не очень уверенно, - знает: будущему юристу надо ориентироваться в политической ситуации, хотя бы с точки зрения законодательных тенденций...
   Тут следует сказать, что как раз в то самое время уже утихала митинговая российская демократия и зарождалась демократия парламентская (в подробности вдаваться не буду; кому это интересно - отсылаю к газетам того времени); в Москве и регионах начиналось интенсивное партийное строительство, и каждый уважающий себя политик, успевший громко заявить о себе и "засветиться" перед журналистами и телезрителями, торопился на этой волне обзавестись собственной политической партией, так что партии возникали, как грибы после дождя - впрочем, как грибы же, и исчезали без следа, ничем себя не проявив на политическом поле, или переименовывались и перекрашивались под нового, более активного и пробивного лидера...
   Добавим к этому, что с той поры, когда Катя работала прорабом, мировоззрение ее изрядно продвинулось: чувствуя, что времена быстро меняются и взгляды юриста должны как-то соответствовать времени, она, пока училась в университете, из упрямой и прагматичной комсомолки чудесным образом превратилась в прогрессистку...
   Тогда Дюжиков спросил: а слышала ли она про известного в городе политика и правозащитника Воронцова?
   - Д-да, - не очень уверенно ответила она. - Но - мельком. А что?..
   Тогда Эдуард Семенович, начав издалека и оставив на время в покое упомянутого политика Воронцова, поведал ей о том, что сам он с тех далеких комсомольских пор много размышлял над временем и событиями, во многом разобрался, многое понял - и принял трудное для себя решение: отказаться от коммунистических идей, стать на сторону демократических преобразований и начать свою политическую жизнь с чистого, так сказать, листа. С того времени он успел побывать в нескольких партиях, но их программы его не удовлетворили, и он принял новое и, кажется, окончательное решение: примкнуть к недавно созданной в Москве народно-демократической партии России и вместе с Воронцовым создать местное отделение этой партии. Чтобы юридически оформить отделение, нужно иметь как минимум трех членов партии; третий член их отделения - преподавательница из политехнического института Ксения Михайловна Ивкина. Воронцов, естественно - председатель, а он, Дюжиков - его заместитель, и отвечает за организационные вопросы.
   - И первый вопрос, который встал передо мной, - продолжал рассказывать он Кате, - это составить учредительные документы и зарегистрировать их. Я пришел в юридическую консультацию, но они, оказывается, много берут, а у нас денег кот наплакал, и я подумал: а почему бы не обратиться к какому-нибудь пятикурснику с юрфака, без пяти минут юристу? Может, дешевле возьмет? А тут ты подвернулась... Слушай, Катя: помоги найти такого, а?.. Или, может, сама возьмешься? - посмотрел он на нее с надеждой.
   - А сколько заплатишь? - тут же по-деловому спросила она: впереди каникулы перед преддипломной практикой, так почему не зашибить на каникулах лишней копейки?.. Работа, хоть и писучая, но - нестандартная и интригующая: связанная с интересными людьми, митинговыми баталиями, телевизионными дискуссиями!..
   Дюжиков назвал свою цену, и они столковались.
   Теперь уже тревожась, как бы кто не перехватил у нее Дюжикова, Катя сама взяла его под руку, спустилась с ним в вестибюль; они оделись и отправились за папкой с набросками учредительных документов, которые пытался написать сам Дюжиков.
   * * *
   Партийное отделение, которое представлял Дюжиков, своего офиса пока не имело. Правда, Воронцов, будучи депутатом Областной Думы, имел там свой кабинет, но вход в здание Думы охранялся, так что посторонним туда и не пробраться. У Ивкиной - вообще лишь письменный стол на кафедре; зато Дюжиков, служа мелким чиновником в районной администрации, имел свой кабинетик, куда можно прийти любому; там он и держал партийные бумаги.
   Он привел туда Катю и достал из стола тонкую папочку; усадив Катю и предложив чашку кофе, он взялся объяснять ей цели и задачи партии, перемежая рассказ сетованиями на то, что сам он за прошедшие десять лет потерял уйму сил, чтобы удержать от агонии городскую комсомольскую организацию, в то время как его товарищи позорно бежали из комсомола, успевая жадно захватывать сытные должности в быстро меняющейся обстановке: становясь директорами частных фирм и компаний, председателями правлений банков, торговых бирж, денежных фондов, - а вот он, самый упертый, остался у разбитого корыта... Но ему еще хотелось бы успеть сделать в жизни что-то серьезное: он чувствует в себе достаточно сил к этому, а потому решил связать свою судьбу с самой честной, народно-демократической, партией...
   К воззрениям Дюжикова Катя осталась равнодушна, но ей было приятно, что он с таким доверием - как к старому другу - обращается к ней... А он, продолжая рассказывать о своей новой партии, стал советовать и ей тоже вступить в нее, соблазняя тем, что их партия будет заботиться о ней и всячески продвигать по службе, потому что заинтересована в том, чтобы ее члены успешно работали в самых разных ведомствах.
   Катя, конечно же, понимала, что ей вешают лапшу на уши: кого и куда может продвинуть партия, которая не в состоянии оплатить как следует документа о собственной регистрации? - просто хитрован Дюжиков хочет, чтобы она подешевле сделала ему работу - или надеется обратить ее в собственную верную помощницу? Но он явно пролетал: Катя лишь подыграла ему на всякий случай, тем более что никаких обязательств с нее не брали:
   - Да, конечно, Эдуард Семенович, запишите меня в свою партию!.. - а, едучи потом домой, тихо улыбалась самой себе; внешне Дюжиков не произвел на нее ровно никакого впечатления, однако... Ей уже не терпелось поработать над их учредительными документами, и - не только из-за заработка: что-то в этой ситуации ее заинтриговывало!
  
   16
  
   В те годы мы с моей мамой, как, наверное, и многие наши соотечественники, еще не успевшие оглохнуть от бесконечной политической телеболтовни, от взвизгов эстрадных див, от наглой и назойливой телерекламы и бесконечной череды трагических событий, рьяно и простодушно следили за политической жизнью страны и, естественно, знали о существовании в Москве НДПР. Даже, помнится, "болели" за нее. Почему за нее? Да потому что основатели ее не были ни премьер-министрами, ни просто министрами, не справившимися с работой, а потому вытуренными из правительства и, тем не менее, имеющими непомерные амбиции, ни коммунистами, жаждавшими реванша, ни известными режиссерами и артистами, идущими в политику, чтобы стать еще более известными, ни площадными демагогами, сделавшими себе имя на митингах, клеймя всё, чего ни касался их взгляд. Руководителями НДПР были, как нам казалось, вполне порядочные люди (хотя мир давно и упорно твердит о сомнительной порядочности любого политика). Впрочем, мы с ней судили об НДПР еще и потому, что с этой партией связал себя наш местный политик Воронцов.
   Сам Вячеслав Аркадьевич Воронцов к тому времени уже был личностью, в нашем городе известной. Чем? Ну, во-первых, хотя бы тем, что это человек не без мужского шарма (я бы даже сказала, обаяния), что для женщин обстоятельство не просто немаловажное, а первостепенное: довольно стройный, несмотря на свои "за пятьдесят", мужчина с тонким лицом, открытым взглядом, высоким лбом и густой темной шевелюрой с проседью, и при этом - элегантно всегда одет: превосходный костюм, белоснежная сорочка, подобранный в тон галстук... И при этом - умение свободно и с достоинством держаться и - просто, умно и аргументированно говорить.
   Когда Перестройка вытолкнула его на политическую арену - его тотчас приметили и начали баловать своим вниманием журналисты. Точнее - молодые журналистки: не они ли, склонные к нагнетанию нервозности, истерии и собственных фантазий вместо того, чтобы давать реальную информацию, делали ему имя, когда, быстренько разобравшись с его политической физиономией, ловко потом перескакивали на его личность, назойливо выпытывая: уж не носитель ли он небезызвестной графской фамилии - очень заметны в нем повадки породистого человека?.. И он, не отрицая этого предположения совсем, отвечал уклончиво, что скорее "да", чем "нет", но, поскольку доказательств своего происхождения предоставить не в состоянии - предпочитает обходиться собственными возможностями, не взывая к помощи предков.
   * * *
   Давным-давно, окончив МГУ с профессией, весьма далекой от политики: "радиофизика", - он приехал в наш город, начав работать в одном из наших НИИ с уклоном в "оборонку", и дела его там шли настолько успешно, что к началу Перестройки он был уже доктором технических наук, заведовал лабораторией, и, кажется, этот статус отнюдь не был для него пределом.
   Однако с начала Перестройки он не без юношеского задора воспринял веяния перемен и, насидевшись в своем слегка протухшем от затхловатой атмосферы НИИ с уклоном в "оборонку", начал проповедовать там весьма скромные демократические принципы выборности институтского руководства, за что был незамедлительно изгнан из завлабов и вообще из института - с военными во все времена шутки плохи... Он жаловался на эту несправедливость в вышестоящие инстанции и судился с дирекцией, но судебные тяжбы - дело изматывающее, требующее бездны времени и терпения.
   Без денег он, разумеется, не сидел, поскольку еще читал лекции в университете и где-то кого-то консультировал, - но, оставшись без лаборатории, настолько, видимо, почувствовал эйфорию свободы и так увлекся политикой, что стал хаживать на митинги и даже выступать там, довольно умеренно сетуя на коммунистов и проповедуя демократические нормы жизни.
   Однако коммунисты, еще крепко державшие тогда бразды правления в нашем городе, изгнали его со всех работ, надеясь, видимо, таким путем образумить: чтобы хорошо усвоил, из чьих рук кормится, и не надеялся, что доктору наук все может сойти - это там, в Москве, им многое дозволено, а здесь свои порядки: здесь хоть лопни - ни до кого из ваших распрозападных защитников не докричишься и, как говаривал господин Гоголь, хоть три года скачи - до границ не доскачешь: кругом только она и она, родимая Русь.
   А он взял тогда и ушел в дворники: из элиты - да что там элиты: из ученой аристократии! - демонстративно подался в пролетарии и этим своим поступком ужасно гордился. А поскольку дворницкая работа исполнялась ранним утром, то остальной день у него был свободен; тут-то он и увлекся политикой всерьез, на стороне, разумеется, демократических сил, весьма скромных у нас, представлявших тогда собою тесно сбившуюся кучку из нескольких интеллигентов, травимых партийной прессой.
   Он активно защищался сам и защищал других, выступал на митингах, давал скандальные по тем временам интервью в печати и, поскольку умел хорошо говорить - стал, пожалуй, одним из первых в городе демократов. И потому, как только были объявлены свободные выборы в Государственную Думу, сразу включился в борьбу за депутатское место как независимый кандидат. Однако кампанию проиграл: оказалось в ходе предвыборной гонки, что у него - ни четкой программы, ни политического опыта, то бишь умения собирать и сколачивать единомышленников: типичный интеллигент-одиночка, - ни просто опыта длительной борьбы, в которой надо уметь, ни на один день не расслабляясь, медленно, но упорно набирать сторонников - как шахматист набирает очки в матче, расчетливо и терпеливо выигрывая партию за партией. Его обошел единственный серьезный соперник, коммунист, личность куда менее яркая, но энергичная и неутомимая, поддерживаемая, к тому же, бесчисленным "электоратом" соратников, ветеранов и пенсионеров... Зато, в компенсацию за поражение там, Воронцов, набрав очки в предыдущей предвыборной гонке, сравнительно легко прошел в Областную Думу. С той поры он полностью связал свою судьбу с политикой.
   Он, видимо, не потерял надежды добиться депутатства в Госдуме на следующих выборах, но понял, что одиночке в политике делать нечего, а потому, как только обосновался в Областной Думе - решил готовить себе основательную базу для будущей предвыборной кампании; этой базой должна была стать политическая партия.
   Он не стал основывать собственную "карманную" партию, а примкнул к уже существующей. Взвесив все "за" и "против" десятка более-менее известных, он выбрал народно-демократическую - самую неприметную.
   На наш провинциальный взгляд, все они отличалась лишь названиями да скандально известными именами лидеров; программы их - будто написанные под копирку! - ничем не отличались: достойный уровень жизни трудящихся, поддержка медицины и образования, детства и материнства, ветеранов и пенсионеров. Можно подумать, кто-то из политиков осмелится высказаться против подобной программы!
   Подозреваю, что Воронцов остановил свой выбор на НДПР из простого соображения: все остальные уже имели у нас в городе свои отделения; став основателем нового, он автоматически становился его партийным лидером...
   Ну, а бывший комсомольский функционер Эдик Дюжиков?.. Хоть он и заверил Воронцова, что вышел из компартии по идеологическим мотивам (господи, да "по идеологическим мотивам" из нее выходили тогда миллионами; только непонятно, по каким мотивам они в нее вступали?) - сам Воронцов, видимо, прекрасно понимал "мотивы" Дюжикова: молодой человек, цепкий, но безвестный, ищет себе нишу в политической жизни, рвется в борьбу за место под солнцем, однако в рядах местных вождей компартии, согнанных с командных должностей, стало тесно, и у молодого человека там - никаких шансов, а тут Воронцов подвернулся, и молодой человек решает поставить на него, попробовать себя в демократах, пристроившись в кильватер к одинокому политику хоть и с небольшим, но уже - именем. Да будь на месте Воронцова сам дьявол, была бы лишь возможность пробиться вслед за ним - Дюжиков рискнул бы, поставил на дьявола: на этого еще надежней!..
   Так практичный Дюжиков в тот день оказался в университете: с теми денежными крохами, что собрали вскладчину, рассчитывать на классного юриста не приходилось...
   А энергичная Катя заказанную работу сделала всего за три дня. Осталось подписать документы учредителями и утвердить в юридическом управлении. Задержка оказалась за Воронцовым - он был в отъезде, в Москве.
  
   17
  
   И вот сидим вечером с мамой, ужинаем не спеша, и тут - заливистый, нетерпеливый звонок в дверь. Так звонит только Катя - никак невозможно ее от этих сумасшедших звонков отучить, и чем длиннее трель - тем, значит, больше Катя нагружена впечатлениями и нетерпеливее жаждет общения.
   - Иди, встречай подопечную, - усмехается мама.
   Иду открыть... На пороге - Катя в своих пышных мехах, запорошенная снегом, румяная с холода; в полумраке прихожей возбужденно блестят ее глаза:
   - Можно, Таечка, на минутку? Не помешала?
   - Хватит глупых вопросов! Раздевайся!
   Дважды ее просить не надо: сумку - на пол, шапку, шубу и сапоги - долой, и прямиком - на знакомую ей с детства кухню; чмок маму в щеку:
   - Здравствуйте, милая Варвара Никитична!
   - Ой, Катюша, какая ты ледяная! Будешь ужинать?
   - Честно говоря, буду! - признается Катя, бесцеремонно плюхаясь на стул, точно зная, что ее здесь накормят и напоят чаем, и что ее здесь любят, независимо оттого, злая она или печальная, веселая или колючая.
   Мама, зная ее аппетит, накладывает ей полную тарелку того, чего нам с ней обеим хватает утром на целый завтрак.
   - Ладно, девочки, я пошла, у меня дела, - говорит мама, догадываясь, что Катя - с ворохом горячих новостей, и деликатно оставляя нас вдвоем.
   Катя сидит, полуприкрыв глаза и тихо улыбаясь, внутренне оттаивая в тепле и тишине кухни, и я не мешаю ей - знаю, как ей всегда, с детства, нравится сидеть здесь - даже на том же стуле... А странная улыбка так и не сходит с ее лица. Машинально она берет вилку и начинает торопливо есть, но вдруг отшвыривает ее и разряжается:
   - Слушай, а ведь я влюбилась!.. Втрескалась вдребадан!
   - В кого опять?
   - Да почему "опять"-то? - возмущается она. - Я, между прочим, в последний раз была влюблена... та-ак, - она на секунду задумалась. - Да, тринадцать лет назад! И знаешь, в кого?
   - В Игоря, наверное? - сообразила я, судя по арифметике.
   - Конечно!.. О-ох, что-то будет! Что-то, чувствую, будет!
   - Да в кого хоть - объясни толком?
   - В Воронцова - в кого же еще!
   - М-да-а, - произнесла я нечто бессмысленное и усмехнулась: эка невидаль - да в него влюблены в городе сто тысяч женщин, не меньше, - и добавила, чтобы охладить ее: - Ну что ж, будешь сто тысяч первой.
   - И пусть буду! Плевать! - запальчиво отрезала она.
   - Но ведь ему, по-моему, далеко за пятьдесят?
   - Он мужчина без возраста!.. У него такой товарный вид! - выразилась она в полном соответствии со своим рыночным лексиконом.
   - И когда успела? - спросила я, понимая, что не миновать сегодня истории ее страсти, и готовая слушать - мне спешить некуда.
   - Представь себе: не далее как сегодня утром даже не были знакомы! - выплеснув главное, Катя вспомнила, наконец, о своей тарелке и взялась снова работать вилкой, продолжая отрешенно улыбаться, а затем продолжила, уже спокойнее: - Так пафосно всё было, когда встретились: "Слышал, слышал о вас, Екатерина Васильевна! Очень приятно, весьма признателен!" - а как всмотрелся в меня - глазки заблестели, расчирикался и чуть ли ножкой не шаркнул: "О, да вы хороши! Вы прелестны!" Потом давай бумаги смотреть, которые я составила - а я постаралась: подготовила так, что комар носа не подточит. Прочитал их внимательно, и - ни одного замечания! Даже удивился - решил, видно, что раз я "прелестна", значит, у меня мякина в голове!.. Потом поехали в управление юстиции - утверждать документы; он берет меня с собой: вдруг замечания будут? И там - ни одного замечания! На вопросы отвечала только я - ему и пикнуть не дала. Он не ожидал такого - даже уважением ко мне проникся!.. Потом пошли пешком по городу. И всё говорили, говорили...
   - О чем же вы говорили?
   - Да обо всем... Спрашивал, какое у меня образование, где работала, какие планы... Слушай, Тайка, у тебя японская поэзия есть?
   - Зачем?
   - Прикинь: он японскую поэзию любит - стихи мне читал! Он столько знает!.. Босой, или Басёй - есть такой?
   - Басё. Ну, есть.
   - Ой, дай почитать!.. И всё-всё мне про них расскажешь, а то я дура-дурой рядом с ним!.. У меня такое ощущение, что я всю жизнь его любила!
   - Поздравляю! - рассмеялась я, а сама подумала: ну что ж, и на старуху бывает проруха - так отчего ж этакая любовь не может навалиться на Катю? Да если при этом еще гипноз имени, как у Воронцова!.. Правда, у Кати на этот счет закавыка: столько выдано деклараций о несостоятельности мужского пола - а тут нате вам! - потому я и позволила себе чуточку посмеяться:
   - Думаю, у тебя это пройдет легче, чем насморк. Но рада, что ты втюрилась: оказывается, твое презрение к мужчинам - миф?
   - Я не перестала их презирать! - яростно возразила она. - Как были, так и остались козлами, но Вячеслав Аркадьич - другое дело: это такая лапочка! Мне даже неважно, мужчина он - или уже нет?.. - и она принялась описывать мне все его прелести: какая благородная седина у него в волосах да какие печальные и одновременно - внимательные, всё понимающие глаза, какое усталое лицо с ямочками на щеках, которые хочется гладить ладонями и целовать, да какой у него бархатный, с необыкновенной гибкостью интонаций хрипловатый голос усталого человека, которому приходится много говорить и убеждать - и в то же время какая в этом человеке твердость, какая страстность: такого можно слушать и слушать, не перебивая, не возражая... Катя не просто рассказывала о нем - она пела гимн человеку, и он у нее оказывался отнюдь не "козлом", не "шлаком", не "дерьмом" - а существом иного, небесного порядка. И - только по имени-отчеству, которые звучали в ее устах музыкальным рефреном...
   - Уж не силишься ли ты убедить себя, что влюблена? - смеюсь я.
   - Мне доставляет удовольствие говорить о нем! - возмутилась она мною. - Я его люблю, и вот увидишь - он будет моим!
   - Знаешь что, дорогуша? - говорю ей тогда, уже серьезно. - У тебя муж есть - катись-ка к нему! И у Воронцова, между прочим, есть жена и дети.
   - Не собираюсь я его отбивать - просто затащу в постель и побуду!
   - Да он, поди, уж и не мужчина вовсе - что ты с ним делать будешь?
   - Как что? Отогрею и отпущу: беги к женушке!.. А, может, и способен на что-то - так расшевелю!
   Тут уж я совсем рассердилась:
   - Ох, и пустая ты голова! У самой скоро седина полезет, юрфак надо заканчивать, карьеру делать, муж дома ждет, дочка тебя догоняет - а ты!.. Неужели не понимаешь, что и себе, и Воронцову жизнь испортишь - это же скандал на весь город: слишком он заметная личность! Я думала, ты поумнела...
   Но эту влюбленную дуру разубедить было не в силах:
   - Нет, Тайка, я себя знаю, - с фатальной безнадежностью покачала она головой. - Вот увидишь, Воронцов будет моим! - и мне показалось на секунду, что она страшится собственной решимости.
   * * *
   После того вечера ее не было у меня недели три; даже не звонила - будто забыла про меня с этими страстями. И я ей не звонила, успокаивая себя: значит, слава Богу, горячих новостей нет - хвастаться нечем. Хотя и была озабочена этой ее влюбленностью: вечно всё у нее не как у людей - нелепо да навыворот; и не дает ей это счастья - лишь ожесточает.
   Но без ее вестей меня мучило и глупое любопытство: получилось у нее что-нибудь с предметом воздыханий - или нет? Ловила себя на том, что это неопределенное "что-то" - чисто в моем духе; сама-то она этой неопределенности не потерпит - ее удовлетворит лишь конкретная цель: затащить предмет воздыханий в постель; тем и кончится - не может быть иначе у этой агрессивной и не ахти какой разборчивой женщины: что ей стоит влюбить в себя занятого и слегка утомленного жизнью и политикой человека? Мне его было даже немного жаль: клюнет ведь, а потом - одним разочарованием больше. И - меньше одним доверчивым, добрым человеком... Впрочем, ну вас всех: взрослые люди - разбирайтесь сами!..
   И вот, наконец, заявляется она, и вид у нее - отнюдь не торжествующий. Я, только глянув на нее, сразу поняла: не так, значит, все просто, - и, видя, что победных реляций не будет, не утерпела - съязвила:
   - Как успехи на любовном фронте?
   Катя молча разделась, прошла на кухню, села на свое место.
   - Или уже разлюбила? - продолжала я подначивать, заваривая чай.
   Катя тянет паузу. И только когда чай заварен и разлит по чашкам и мы сидим одна против другой, сделав по первому глотку и впившись друг в дружку глазами - она нарушила молчание торжествующей фразой:
   - Представь себе: он предложил мне работать секретарем-референтом!
   - Что это такое? - не поняла я.
   - Обязанности р-разные, - не очень уверенно ответила она. - Главным образом, помогать составлять юридически выверенные документы, статьи, буклеты для партии. Юридически обосновывать законопроекты, которые он будет вносить в Областную и Государственную Думу. Готовить возражения на чужие законопроекты.
   - А как же диплом?
   - Они не будут меня слишком загружать; да и зарплата копеечная; работа - на дому. А там видно будет... Воронцов предлагает подумать о работе у них после защиты.
   - Катя, но это же несерьезно: секретарем, да еще - за копейки!
   - Он обещает, что к тому времени у них будут и деньги, и офис с телефоном. Им нужен толковый штатный работник, и я для этого очень даже подхожу! - с гордостью заявила она.
   - Да-а, любовь действительно двигает горами! - рассмеялась я.
   - Это что, насмешка? - подозрительно всмотрелась она в меня. - Но я не сказала главного! Так вот, оказывается, он женат второй раз! Носитесь с ним, а он - многоженец!
   - Ну, во-первых, не мы, а ты сама с ним носишься, - сурово возразила я. - А, во-вторых, тебе не стыдно собирать сплетни?
   - Я юрист - для меня это не сплетни, а информация!
   - И что из того, что женат второй раз?
   - Значит, я имею на него такое же право, как и она!
   - Что, это право в ваших учебниках записано?
   - Не иронизируй!.. Первая жена Богом дана - это классика, и есть повод для развода или нет - а неси кару и не прыгай!.. Нет, я его у нее уведу!
   - Совсем рехнулась баба! У тебя Игорь есть - ведь получается, ты ему тоже Богом дана?
   - Я - женщина, мне можно выбирать! Сколько, в самом деле, мне терпеть это убожество? Пускай другая берет и тащит его на себе!
   - Знаешь что? - заявила я ей. - Если ты вздумаешь разбить семьи, свою и Воронцова, я с тобой больше не дружу!
   - Это что же? Выходит, я должна менять его на тебя? Достойную же ты мену предлагаешь!.. Но учти: для меня мое счастье - дороже!
   - Ну, иди и меняй! Но знай: счастье на чужих несчастьях не строится!
   - И пойду! - ни секунды не колеблясь, она встала и тотчас ушла, хлопнув дверью. И я не остановила ее. А когда она ушла - произвела тщательный анализ наших с ней отношений и ее стихийных закидонов по отношению ко мне... Может, и глупо получилось: надо было, наверное, на правах старой подруги набраться терпения попробовать ее вразумить? Но она меня уже достала - в конце концов, и у меня есть самолюбие; имею я право в кои веки воспользоваться им, тем более - в мнениях принципиальных?
   А, с другой стороны, я подумала: да ведь там игра идет, и - с крупными ставками: кто - кого? И Катю в игре охватил азарт: доводов не слышит... Заглотит его эта, без царя в голове, не отягощенная моральными правилами мегера, как щука - карася, и не икнется ей оттого, что всё у обоих полетит кувырком: семьи, детские судьбы, карьеры, - заглотит, переварит и... и ведь не успокоится, пока не заглотит: не по ней - сидеть, сложа руки и томно вздыхая! В секретари влезть успела...
   А потом думаю: да ведь уже три недели прошло, как она бросилась исполнять свой план, чуть ли не клянясь, что стоит ей шевельнуть пальцем - и Воронцов в кармане. Три недели!.. А ведь в любовных делах все решается даже не днями - минутами: горячий взгляд, случайное слово, душевный порыв... Хотя кто знает... Я даже заподозрила: уж не сам ли он ведет с ней игру, ловя ее на ее же порыве?.. Так что еще неизвестно, кто там игрок, а кто - жертва! Выстоит наш славный политик - или нет? Во всяком случае, хороший тест на интеллект и стойкость ему предстоит...
   Мне-то бы как подруге подсказать ей, чтоб хоть не кидалась безрассудно: поймают на крючок, как рыбешку, - да только ведь, с моими-то подсказками, это уже не поединок будет - а облава с красными флажками.
   И, потом, мне надо было еще характер выдержать.
  
   18
   Прошел февраль, март, апрель, уже и долгие майские праздники пролетели, а мы с ней так и не встречались, не перезванивались - даже не сталкивались случайно в университете, благо наши факультеты в разных корпусах. Да ей, видно, и некогда было разгуливать по корпусам - слишком много на нее тогда навалилось: дипломная работа, какое-то там секретарство в горячо любимой партии, да еще задача уложить с собой Воронцова.
   Только не слышно, чтобы у него что-то в личной жизни изменилось: уж слухи-то бы, как ни осторожничай, поползли; мимо журналистской братии такой сногсшибательной новости не проскочить - обмусолят...
   Но наше университетское пространство настолько тесно, что, находясь в нем, невозможно хоть время от времени не сталкиваться нос к носу. Так что и мы с Катей однажды - кажется, уже в середине мая - столкнулись в одном из коридоров: не разойтись.
   - Приве-ет! - улыбаясь во весь рот, остановилась она передо мной.
   - Привет, - сдержанно, но отнюдь не холодно, готовая к продолжению диалога, ответила я.
   - Чего не спросишь, как у меня дела? - продолжает она улыбаться.
   - Ну, и как? - спросила я.
   - Поздравь: только что свалила госэкзамен по специальности! На пятерку! - ее распирало от ликования.
   - Поздравляю, - улыбнулась я ей.
   - Через неделю еще один, и всё. А еще через неделю - защита дипломной. Придешь?.. Приходи, Тая, а?
   - Ну что ж, раз зовешь - приду, - пообещала я, продолжая улыбаться - уж больно смешил меня ее задор: вот, мол, я какая - добилась своего: и у меня теперь будет университетский диплом! - и в то же время робость: а вдруг не признаю ее за ровню? - а потому, чтобы уж не дразнить ее - добавила, окончательно рассмеявшись: - Конечно же, обязательно приду за тебя поболеть!
   - Тайка, милая, знала бы ты, как я по тебе соскучилась! - прямо-таки взревела она радостно, дождавшись моего смеха, и не удержалась - порывисто распахнула объятия и с неимоверной силой стиснула меня. - Не дуйся, не сердись - не стоят они наших с тобой отношений!
   - Катька, ну что за телячьи нежности! - совсем как прежде попеняла я ей, бесцеремонно отталкивая от себя. - Ты обедала? Пойдем-ка лучше пообедаем, да расскажешь о своих делах!
   - Да я... в библиотеку: сдать вот, - замялась она, хлопнув по туго набитой сумке. - Ах, ладно пойдем! - махнула она рукой, зная, куда я ее зову: я иногда приглашала ее обедать в преподавательской столовой, где лучше готовят, чище обслуживают и нет толкучки, и она охотно принимала мои приглашения... И уже когда сидели за столиком, я не преминула спросить ее:
   - Ну, и как поживает господин Воронцов?
   - Да поживает, - ответила Катя, взглянув на меня испытующе, давая понять, что мой вопрос - провокация. - Тебя, видно, интересует, сплю ли я с ним? Успокойся: всё пока на прежних местах.
   - Поня-атно, - удовлетворенно кивнула я головой.
   - Что тебе понятно? - вскинулась она.
   - Понятно, что у разумных людей разум берет верх над чувствами, - успокоила я ее.
   - Ничего тебе непонятно! - все с тем же раздражением продолжила она; однако по мере развития нашего диалога тон ее менялся: место раздражения начинало занимать вдохновение: - Там, Тайка, такая жизнь, такая игра идет, что, в самом деле, некогда заниматься глупостями!..
   - Ты меня интригуешь... Что же это за игра такая?
   - Пока что не могу тебе все сказать... Одним словом, Воронцов вовлек в партию бизнесмена Иваницкого; Роберт Самойлович - слыхала про такого?
   - Не сподобилась.
   - Да ты что! Его весь город знает: это такой крутой миллионер!
   - И что же этот Иваницкий?
   - Он - ученик Воронцов, кандидат наук, работал вместе с ним в оборонке, - зачастила, увлекаясь, Катя. - Только, как началась Перестройка, пошел в бизнес и создал фирму сотовой связи: золотое, в общем, дно! И дает теперь деньги на партию! - Катя перешла на шепот и наклонилась близко ко мне - ей не терпелось выложить свои секретные новости, и ее горячий шепот обжигал мне ухо: - Так что Воронцов, - продолжала она, - уже открыл партийный офис с телефоном и телетайпом и предложил мне там сидеть, причем - с неплохим окладом: он меня ценит!
   - Но ты уже юрист - переросла, думаю, секретаря на побегушках?
   - Ах, ничего ты не понимаешь - или я тебе не все сказала?.. В общем, вижу, что нужна ему, и начала торговаться: нынче ведь всеобщий торг идет, вот и я тоже! Одним словом, секретарем я - по совместительству. А, кроме того, иду юристом в фирму Иваницкого - по рекомендации Воронцова! Как тебе это, а? - Катин голос торжествовал.
   - Н-ну, это уже кое-что, - согласилась я; это и в самом деле было здорово: в наше-то время, когда молодые специалисты рыщут в поисках работы, у нее их - целых две. - А это - не вилами на воде?
   - Да я уже две недели, как у Воронцова сижу! Все делаю: на звонки отвечаю, разъясняю цели партии, даже дискуссии веду по телефону!.. Прикинь, уже всех друзей и подруг вовлекла в партию - у Дюжикова и то столько вовлеченных нет! Ты одна у меня не вовлеченная.
   - Не дождешься.
   - Дождусь! Мне, Тайка, нужно количество вовлеченных, и ты меня должна выручить!.. А к Иваницкому пойду сразу, как защищусь.
   - Тебе положены каникулы.
   - На том свете отдыхать будем! Ох, и денег загребу! - она азартно потерла ладони.
   - Ну что ж, - сказала я, без всяких, впрочем, восторгов, - поздравляю. Как хорошо у тебя все складывается... Правда, очень уж ты о деньгах с воодушевлением. А я вот о твоих домашних подумала: наверное, ждут не дождутся: "Когда это наша мамочка свой юрфак закончит да побудет с нами?"...
   * * *
   И вот, наконец, ее очередная жизненная программа выполнена: защитилась она. Я была там; защита получилась блестящей...
   До красного диплома она немного не дотянула; и все же ей предложили аспирантуру на одной из кафедр - однако она отказалась наотрез. Я пыталась ее уговорить, соблазняя пусть далекой, зато устойчивой перспективой - куда там: "Опять садиться на нищенскую зарплату? Не надо мне перспективы - хочу пожить по-человечески!.."
   Но дело, подозреваю, было все же не в зарплате - Катю, конечно же, пугала перспектива замкнуться навсегда в тесном университетском пространстве и снова сесть за книги и писание текстов; так и не приучили ее пять лет студенчества к кропотливой работе - она явно наскучалась по суете и людской толкучке. Ну что ж, кому что предназначено...
   В три дня, которые она наметила себе для отдыха от студенческих трудов, она не уложилась: на следующий день после выпускного вечера ей пришлось принимать родственников с поздравлениями, потом, отдельно - всеобщий сбор друзей и подруг с "обмывкой" диплома, на который она приглашала, кстати, и меня тоже. Но я отказалась участвовать в общем сборе: хотелось побыть с ними, Катей, Игорем и Таиской, без толпы и галдежа, тем более что давно не общались. В том, что давно не общались, я была отчасти и сама виновата, и все же, на правах старого друга семьи, могла я попросить принять меня отдельно от всех?.. Попросила, и просьба моя была удовлетворена.
   * * *
   Но почему мне было так грустно, так печально у них после чуть ли, общим счетом, не полугода разлуки?.. Хоть я и крепилась и вида не подавала... А ведь всё, вроде, было так естественно: и Игорь, и Таиска обрадовались мне, устроили веселую кутерьму, когда я заявилась.
   С Таиской мы расцеловались, но как-то церемонно. Как быстро исчезают токи душевных притяжений: девчонка успела от меня отвыкнуть!
   Вымахала она за время, пока мы не виделись, чуть ли не с меня ростом и выглядела прямо-таки рано созревшей девушкой: и формы начали округляться, и холмики грудочек заметно выпирают, хотя личико пока так и осталось детским - чистое, нежное; мама подарила ей нежный румянец и темные глазки с темными бровками, а волосы, русые и слегка вьющиеся, достались от папы. Холеная, красивая девочка, и - явно осведомлена о своей красоте.
   Я принесла ей в подарок толстую книгу: русскую любовную лирику от Державина до наших дней, - красиво оформленную и прекрасно изданную, с хорошими портретами, с великолепными заставками, буквицами, виньетками... Честно говоря, отрывала от сердца, но не было под рукой лучшего подарка для девочки-подростка. А Тая, беря ее, едва, правда, заметно, но кисленько скривила ротик. Я, конечно, заметила эту кислинку и еще подумала: о, как упущен ребенок! - что-то ведь надо делать... Ладно, объясню потом, что за подарок держит она в руках.
   А с Игорем не целовались совсем; он сунулся ко мне, но я зажалась; он заметил это и замялся - лишь приобнял за плечи и тотчас повел показывать квартиру, недавно им отремонтированную. А я смотрела на него удивленно: эк его разбарабанило - стал каким-то округлым, обрюзгшим, кожа на щеках лоснится, живот угрожающе навис над брючным поясом; и сквозь резкий запах дезодоранта - стойкий запах пота. Я всмотрелась в лицо и с ужасом обнаружила, что никак не могу узнать его, того, молодого - а вижу чужого, стандартного, распираемого обильной пищей растительного субъекта, каких нынче много развелось: отъевшиеся досыта дети наставшей, наконец-то, истинно народной, их революции - и все же дети пока, неразумные, неопрятные, за которыми глаз да глаз: чтобы и вымылся-то вовремя, и чистое белье не забыл надеть, и пузо растить незачем... Бедные, мало чего видевшие в жизни дети... И кого-то он мне напоминал теперь, а кого - никак не вспомнить...
   А рука его на моем плече - тяжеленная: будто гирю на меня повесил.
   - Ты, никак, мышцы качаешь? - спросила его.
   - А что? - не понял он.
   - Заметно поплотнел.
   - Да это здоровье из меня прет! - он любовно огладил свой туго выпирающий из рубашки живот.
   Меня покоробило от его пахнущей салом шутки.
   - Жрет много и пиво без конца лакает, - объяснила Катя. - А на меня ленится силы тратить.
   Игорь даже не поперхнулся от упрека - лишь возразил добродушно:
   - Да неправда, мать - уж и не знаю, чего тебе надо. Еще подумает наша Таисья Бог знает что. Все у нас в порядке, - заверил он меня. - Просто Катька боится, как бы я на сторону не загулял.
   - Нужен ты мне! - огрызнулась она.
   - Нужен, - заверил меня Игорь, и я поняла: всё у них по-старому.
   Ему не терпелось показать мне обновленную квартиру:
   - Пойдем, порадуйся за нас!..
   Квартира и в самом деле была, наверное, достойна похвальбы: все в ней теперь сверкало, все было совершенно новенькое и дорогое: новые, какие-то особенные обои на стенах, новенький линолеум на полу; потолок оклеен какими-то особенными белоснежными плитками; стены на кухне, в ванной и уборной облицованы тоже какой-то особенной, глянцево лоснящейся, разрисованной золотыми узорами плиткой; и стояли там новенькие белоснежные раковины, ванна, унитаз, и все это - с сияющими полированными кранами... И кругом какие-то новые - белые, красные, синие - выключатели, кнопочки, висюльки. А Игорь, без конца повторяя, словно волшебное заклинание: "евроремонт!", "евроремонт!", - чуть не насильно тащил меня всюду, стучал костяшками пальцев по приборам, по стенам, по новым деревянным дверям, тыкал во все носом и убеждал, как это здорово, дорого, красиво... И везде по квартире стояли "комбайны": кухонный, стиральный, гладильный, и Бог знает какие еще... И мебель в гостиной новая - громоздкая и пухлая, подстать самому Игорю. А он так хвастливо и упоенно рассказывал - словно рекламный ролик передо мной прокручивал: это вот - американское, это - немецкое, это - японское; а это знаешь сколько стоит? а это знаешь где достал?..
   Да, все, действительно, было здорово: гигиенично и удобно; но почему-то меня утомляло обилие глянца, блеска и новизны, по-варварски неумеренное - все равно что золотое кольцо в носу: чем богаче варвар - тем оно тяжелее... Я слушала его с пятого на десятое и почему-то не могла, как прежде, над ним подтрунить: "Да ты, Игореша, поэт "евроремонта", гимнопевец новых диванов и унитазов!" - слишком уж напористо он хвастался и сиял от удовольствия... Нет, я не против комфорта и красивых вещей, но такая простодушная серьезность но поводу их уже даже не смешит - удручает... И я почувствовала: какими мы стали чужими, как быстро разводит нас время...
   - Что, не радуешься за нас? - ловил он мой взгляд, не блестевший при виде новеньких, но мертвых, никак не желавших оживать вещей.
   - Игорь, да ведь я же не папуаска! - взмолилась я. - Расскажи лучше: как твои дела? Я вижу - неплохо?
   - Прекрасно идут дела! - все так же хвастливо-простодушно продолжал он. - Я ведь теперь снова начальник! Хозяин фирмы! И уже не тот телок: на кривой козе меня не объедешь - сам кого хочешь объеду и обведу! Теперь я с ними - вот! - он сжал большой красный кулак с такой силой, что костяшки пальцев побелели, а в суставах что-то хрустнуло.
   "Во-он оно что!" - поняла я, наконец-то, отчего он не просто уверен в себе - а величественен в своей самоуверенности: они, оказывается, хозяином стали! Ну-ну. Прямо хоть на "вы" его теперь... Как быстро меняет человека с рабским сознанием сдвиг в социуме! Бычок забыл, как теленком был... Он даже с Катей по-другому стал разговаривать - снисходительно; а на меня вообще, кажется, глядит сверху вниз - как на недоделанную: нищета, дескать - что с нее взять, и что она понимает в "жизни"? Под "жизнью", естественно, понимается лишь сытость и комфорт... А я подумала, глядя на него, о том, как быстро, словно слой золоченой мишуры, слетает с человека тонкий налет образования, опуская до инстинктов, как только он окунается в эту самую "жизнь"...
   И тут до меня, наконец, дошло, кого он мне напоминает: Боже мой, да это же классический тип буржуа, давным-давно описанный!.. Я только недоумевала: неужели он, этот тип, и в самом деле бессмертен, и надо быть непременно таким, если ты - хозяин?.. Как смешно он суетится, самоутверждаясь и налаживая свое буржуазное существование, наш милый буржуа!.. Интересно только, что в этом суетливом налаживании - полное отсутствие стиля: одно лишь нагромождение напоказ всего нового - как в мебельной лавке... Или это и есть их истинный стиль: весь мир вокруг себя превратить в лавку? - чтоб все знали: здесь живет лавочник, который много продает и много покупает! Да, весь мир, от собственной берлоги и до какого-нибудь международного суперкинофорума - сделать одной большой лавкой...
   Тут-то я и поняла Катерину: а ведь и в самом деле Игорь не жалость, даже не усмешку вызывает, а - раздражение, и понятно, что терпит его Катерина только как источник дохода; ее-то ведь лавочными прелестями не купишь... Бедная участь дельца: быть человеком, которого все кругом лишь терпят, без конца покупать чужие любовь, уважение, дружбу, пользоваться подделками под них, обманываться ими и не знать ничего истинного...
   Но ведь Катя теперь хорошо зарабатывать станет... Зачем ей тогда его терпеть, и чем это кончится?.. Такие вот невеселые мысли приходили, пока он тащил меня мимо стен, дверей, комбайнов и мебели.
   * * *
   Но что во всем этом было самое неприятное - так это поведение Таиски: пока Игорь водил меня по своему заповеднику "евроремонта", она вертелась рядом с отцом, развязно вешаясь ему то на руку, то на плечо; она без конца ему мешала - она навязывала ему себя, она хотела поглотить все его внимание, показывая и мамочке, и чужой тете Тае, что папа принадлежит только ей, ей одной... Катя пыталась одернуть ее: "Ну-ка не мешайся под ногами!" - но Таиска на маму - ноль внимания. И, главное, сам Игорь на дочь нисколько не сердился - лишь ворчал, да и то, скорей, для вида, так что выходило весьма добродушно: "Ну, перестань, детка, не мешай!", - сам при этом нисколько не мешая ей, а, наоборот, ласково ее приобнимая и оглаживая. У них, оказывается, горячая любовь?
   Понятно, что папа обожает дочку; положение усугублено тем, что дочка теперь - наследница, а хозяину полагается думать о наследстве и наследниках... Понятно, что и ребенок страстно любит папочку, особенно папочку богатенького и сильного, и простодушно эту любовь демонстрирует. Но, не знаю почему, в этом было нечто порочное: ребенку - тринадцать, чуть ли уж не девушка, рослая и физически развитая, и при этом - навязчивые чувственные объятия на глазах у мамы и тети Таи. И Катя смотрит на это безучастно? Упустила бразды правления, пока училась? Приобвыкла, что ее вытесняют из семейного триумвирата, что в семейной табели о рангах она теперь последняя? Устала от войны за свое место, выдохлась, смирилась - а Игорь, чувствуя, что Катя выдохлась, наоборот, распускает перья? Но почему у них все так вызывающе, так безвкусно и нарочито?..
   И потом, когда уже сидели за столом, Таиска - будто именно она королева застолья - без конца вмешивалась во взрослые разговоры, перебивала всех или требовательно и бесцеремонно обращалась к Игорю:
   - Папа, подай мне хлеб! И подай вон ту вкуснятину!.. - так что я не выдержала и сделала ей замечание:
   - Таечка, да ведь ты сама можешь протянуть руку и взять.
   - А мне нравится, когда папа подает! - демонстративно ответила она, и бедный вышколенный Игорь тотчас пришел ей на помощь:
   - Не надо спорить! И мне тоже нравится подать ей...
   А вскоре главная тема застолья: Катины успехи и Катин диплом, - и вовсе заглохла - ее сменила другая: оказывается, Таиска теперь ходит в студию бального танца и достигла там успехов: на городском конкурсе юных танцоров она со своим партнером заняла третье место; ее даже по телевизору показывали!.. - об этом не без гордости похвастался сам Игорь: вот, оказывается, в чем дело и отчего Таиска чувствует себя звездой и героиней!..
   - А почему - именно танцы? - не поняла я. И Игорь вместе с дочерью принялись горячо объяснять мне, что танцы гармонично развивают тело, учат чувству ритма, движения, музыки, вырабатывают стать, гибкость, придают походке пластику... Это был исполненный дуэтом гимн танцу - или просто новый трескучий миф творился?..
   - А как, Тая, твои школьные дела? - спросила я, и разговор сразу скис, пока Игорь снова не вернул его к танцам - оказывается, это он устраивал Таиску в студию и оплачивал занятия, и теперь убеждал меня, продолжая раскручивать миф дальше:
   - Как знать, может, не учеба, а танцы - Таискино призвание? Чем это плохо? Постоянная атмосфера движения, бодрости, праздника!..
   А я слушала его и начинала подозревать: уж не торгашеский ли дух толкает его даже дочь свою превратить в яркую витрину? - а глупышка упоена этой ролью... Но я не могла высказать своих подозрений, хотя бы и под ретушью, только тихо спросила Катю:
   - А как ты - к танцам?
   Катя лишь безучастно пожала плечами. Таиска же, заметив ее жест, не преминула тотчас ее уколоть:
   - Ты у нас, мама, такая старорежимная!..
   Представляю, что она думает обо мне... А мы с Катей, переглянувшись, улыбнулись...
   Да, Кате сейчас явно не до Таискиных танцев и Игорева энтузиазма... Устала?.. Нет, что-то не верилось в Катину усталость, и, вглядываясь в нее, я и в самом деле замечала, как поблескивают в ее глазах прежние бесы и нервно дергаются плечи, когда она слушает их обоих... А я глядела на них на всех - и тревожилась: ох, сколько здесь скопилось напряжений!.. Слишком хорошо я знала Катю: никогда она не привыкнет жить в лавке, пусть даже в качестве дипломированной хозяйки, и ни за что не смирится с положением последней в семье... Многое здесь ею упущено - но я чувствовала: она сейчас - как опытный стратег: подсчитывает потери и собирается с силами. Час ее реванша пока не пришел; но он придет, и уж она им задаст - не на ту напали!..
   Как-то бы им помочь... Только как подступиться, когда их теперь трое? - там такие глыбы отношений, такие характеры!.. Попробовала обмолвиться об этом потом, наедине с Катей - да она лишь махнула рукой:
   - А-а! Проблемы роста, перегруппировка сил. Думаю, все образуется...
   И тут я поняла: ее голова забита совсем, совсем другими проблемами.
  
  
  
  
  
   Ч а с т ь в т о р а я
  
   1
   Как читатели, наверное, уже заметили, до этого самого места я воздерживалась от описания собственной персоны, вводя ее, только чтобы оттенить мою героиню или дать ей оппонента в диалоге, или - когда моя персона активно участвовала в Катиных проделках.
   Теперь же, прежде чем продолжить повествование о ее новейших приключениях, хотелось бы рассказать об одном эпизоде из собственной жизни, в котором Катя приняла горячее участие. Это история о том, как она собралась выдать меня замуж. Рассказать об этом хочется не из нелепого тщеславия: дескать, были когда-то и мы рысаками, - а лишь затем, чтобы показать, что Катерина - отнюдь не законченная эгоистка, которая лишь милостиво принимает чужое участие в своей судьбе, никому ничего доброго при этом не делая. Нет, конечно же - не бывает она чужда и искренне добрых порывов.
   Впрочем, сама я на эту ее затею смотрела весьма скептически, потому что к тому времени, как говорят мужчины, уже "сделала ходку" в замужество (впрочем, "ходку" эту я сделала самостоятельно, без ее малейшего участия, а потому рассказывать о ней здесь неуместно - пусть уж она останется моей маленькой горькой тайной), но Кате очень хотелось выдать меня замуж снова - оттого, думаю, что ей было немножко совестно передо мной за то, что ее семейная и прочая жизнь, не в пример моей, одаривает ее слишком богатым спектром переживаний... Впрочем, еще прежде этой своей попытки она, как только чуть-чуть "встала на ноги" в торговле, со всей грубоватой решительностью взялась меня обрабатывать:
   - Слушай, подруга: а когда тебя замуж отдавать будем?
   - Куда отдавать, если женихов нет? - отделывалась я от нее.
   - Умничаешь, вот и шарахаются они от тебя! - учила она меня. - Ты не щелкай клювом, а учись дурой прикидываться - дурам все можно: с них спросу нет! Глазки строй, хихикай, если он тупую шутку сморозил, тряпки яркие напяливай - будь как все!
   - Да не хочу я быть смешной и нелепой! - сердилась я на нее.
   - Ой, как с тобой тяжело! - вздыхала она. - Ты посмотри на меня: у меня массу изъянов найти можно, но если я напялю модную тряпку да влезу вот на такие каблучищи, да намажу морду краской, да уверю себя, что я самая красивая и заводная - мужики дохнуть начинают!.. Ты думаешь, они на красоту или на ум западают? Черта-с-два! Им покоя не дает, что ты - вот она, почти в руках, а - не его! И поощряй так думать, гони волну, води за нос - им нравится, когда их за нос водят! А уж попался на крючок - тащи, не медли!
   - Ну, а дальше? Так и притворяться всю жизнь?
   - Да, так и притворяться! Да, всю жизнь! А ты как думала?
   - Скучно, это, Катя. Без любви, без согласия...
   - Ах, любви тебе надо? - ядовитейшее дразнила она меня. - Да забудь ты про это слово! Ты меня просто смешишь!.. Ответь честно: ты видела когда-нибудь воочью эту любовь? Может, мама твоя или бабушка, или моя мама, или кто-то из наших с тобой подруг имел эту любовь? Все это выдумки писателей, которым я бы руки пообрывала: не морочь людям головы, не пиши, раз не знаешь!.. Все это - фантазии от безделья девиц в дворянских усадьбах, а нам, грешным, некогда фантазиям предаваться - нам о прозе жизни думать надо!..
   - А вот представь себе: видела, - возражала я ей. - Тебя видела!
   - Брось ты! - устало махала она рукой. - Да, есть вожделение проклятой дырки на теле, есть потребность в человеческом тепле, в участии. В ребенке, наконец; еще в чем-то таком, невысказанном... Но нельзя же, в самом деле, сидеть и ждать - жить надо с тем, что есть, а уж там как получится!
   - Не хочу, Катя, "с тем, что есть", - упрямилась я.
   - Ну, смотри, Сольвейг ты наша! Так и просидишь.
   - Значит, так и просижу. Нам не привыкать...
   Под словом "нам" я, видимо, имела в виду мою маленькую семью: маму и бабушку, - которые, сколько помню, всегда были одинокими. Особенно - бабушку, которой теперь уж нет на свете: она так и осталась в моей памяти аккуратной сухонькой старушкой: всегда причесана, всегда на каблучках, всегда в облаке тончайшего запаха духов. По-моему, то были простые двухрублевые советские духи, но она как-то так умела подобрать их и с такой мерой использовать, что после них оставалась некая едва уловимая аура - словно прекрасное воспоминание о чем-то давно минувшем... Ходила она всегда твердой походкой, держалась прямо и была отменно вежлива, заставляя всех, кто рядом, обращать на нее внимание и быть с ней вежливым... Интересно, что и мама моя, как я замечаю, становится все более на нее похожа... Так, может, это и моя судьба тоже? И, может быть, это не так уж и страшно, как кажется Кате?..
   * * *
   И однажды, после всех этих препирательств звонит она мне и говорит:
   - Ну, нашла я тебе жениха!
   - А умней ничего не придумала? - осадила я ее. - Ты что, забыла: я уже делала ходку, и делать глупость дважды не намерена! Не гожусь я в жены!
   - Да зачем ты крест-то на себе ставишь? - не давая мне передышки, талдычила она. - Нельзя, Тайка, сдаваться - еще пробовать надо!
   - Кто он хоть - объясни толком?
   - Вот это другой разговор! Коммерсант, серьезный человек!..
   Я покатилась со смеху.
   - Чего хохочешь? - нервничает она, а мне трудно ей объяснить, отчего я хохочу - ее, причастную к ее жалкой коммерции, мой ответ может обидеть.
   Она не случайно оговорилась: "серьезный человек"... Не знаю, кому как, а мне фигура нынешнего российского коммерсанта кажется ужасно комичной и своей нелепостью вызывает лишь насмешку. Ведь чтобы стать коммерсантом, он, безденежный, бессовестный и беспринципный, непременно где-то что-то украл и кого-то обманул... И если он даже стал несметно богат и непомерно важен теперь - на самом деле в душе своей он по-прежнему жулик и воришка, причем сам это чувствует и таскает в себе тайный комплекс неполноценности. Причем все об этом прекрасно знают и, лебезя или даже пресмыкаясь перед богачом, в глубине души презирают его за то, что его работа - грязная и грубая, и никогда человек с "приличной" профессией в коммерцию не пойдет, а идут лишь самые алчные да отчаянные
   - Катя, - говорю ей, - но это же несерьезно!
   - Да погоди, не ершись, строптивица ты этакая! - уже нервничая и зная наизусть мои взгляды, кричит она в трубку. - Ничего он не воровал - он начал с круглого нуля!.. Чем ты рискуешь?..
   - Да, вроде, ничем.
   - Так почему не попробовать?..
   Этот разговор тянулся еще битый час... Катя брала меня измором - так ей хотелось меня осчастливить. Наслушалась я!.. Но и выяснила, хотя бы, что коммерсант этот (буду условно называть его "К.": "коммерсант") - не какой-то там ворюга или бандит, а, вроде бы, вполне добротный "мужик", и дела у него идут неплохо; живет с родителями, отгрохал на своем родовом участке в пригороде чуть ли не дворец на месте домишки в три окна и ищет теперь себе в дом жену. Претенденток на эту вакансию среди Катиного окружения хоть отбавляй, и среди них - не кто иной, как Светлана, ее базарная подруга. Но К. всех отверг! Причем самой Кате он, будто бы, признался, что эти шалавы достали его "до печенок", но что если б сама Катя не была замужем, то ее бы он непременно взял, даже с ребенком: с ней можно "строить жизнь", - и что "для продолжения рода" ему нужна серьезная женщина без вредных привычек... Тогда Катя, будто бы, заверила его, что есть у нее такая подруга, и он горит желанием со мной познакомиться...
   - Имей в виду: на воскресенье мы с тобой приглашены к нему в гости, - объявила она мне.
   - Так не делается, Катя! - возмутилась я. - Сначала полагается встреча на ничейной территории!..
   - Не знаю, у кого как полагается, но он не хочет терять время!.. Не беспокойся - я буду с тобой, а то еще напугаешь своим интеллектом: он мужик простой, без затей!.. В два часа мы с Игорем за тобой приедем!..
   Короче, я позволила себя уговорить и сдалась на милость судьбы под Катиным покровительством - но не верила я в эту затею ни на один процент. Однако был искус взглянуть вблизи на "настоящего" коммерсанта.
   Пришлось готовиться - делать смотр одежде и обуви... Выбрала самое лучшее из парадно-выгребальных платьев, погладила, зашила расползшийся шовчик; сапоги надраила.
   Приезжает покровительница моей судьбы ровно в два - а я уже готова. Игорь остался в машине; Катя, зайдя, критически меня осмотрела - и фыркнула:
   - Опять у тебя этот серый цвет - я его уже видеть не могу! Я ж тебе говорила: мужик простой - твоих изысков не поймет!
   - Но у меня ничего лучше нет, - отвечаю.
   Она подумала секунду, встрепенулась и говорит:
   - Сколько у тебя денег есть?
   Я вытащила все, что было.
   - Сейчас поедем в лучший магазин покупать тебе шмотье!..
   - Но Катя!..
   - Заткнись! У Игоря есть - добавит. Отдавать ничего не надо - это будет наш подарок тебе в такой день! Поехали!..
   И мы помчались. Опаздывали; Игорь гнал, как сумасшедший, так что Катя, вечно его шпынявшая за медленную езду (Игорь дрожал за свою четырехколесную любимицу), даже придерживала его: "Игореша, не гони - на тот свет успеем!" А когда пошли в магазин, то захватили и его как эксперта.
   Я перемеряла там с полдюжины нарядов и остановилась на скромном, травянисто-зеленого цвета, довольно элегантном платьице. Сразу поняла: моё! - уже не хотелось его снимать; спутники со мной согласились: Игорь поднял большой палец и сказал: "Само то"; Катя поморщилась, было, но, зайдя сзади, всплеснула руками:
   - Тайка, ты в нем - прямо как школьница! Была б я мужиком - никому б не отдала, сама бы с тобой жила!..
   Денег осталось еще и на малахитовый кулончик с серебряной цепочкой, который мы тут же взяли - ансамбль получился чудо как хорош, и теперь я ехала на процедуру сватания, вполне счастливая и уверенная в себе.
   * * *
   В пригородном поселке, куда мы приехали, пахло душистым дымом: в садах и огородах жгли ботву и опавшие листья.
   "Дворец" с улицы загораживала трехметровая кирпичная стена и черные стальные ворота со вделанной дверью. Рядом с воротами - кнопка звонка. "Странно! Зачем добровольно прятать себя в такое подобие тюрьмы?" - недоумевала я... Недоумение отнюдь не уменьшилось, когда на наш звонок вскоре послышался противный лязг запоров... Наконец, дверь в воротах распахнулась, и в проеме появился человек.
   Я не без любопытства на него воззрилась - к тому времени постоянная работа со студентами и плачевный опыт замужества уже излечили меня от всякой застенчивости... Перед нами стоял рослый мужчина с грубым лицом и красным оттенком кожи - такой, кажется, называли в старину "апоплексическим" - одетый в темный костюм, в темную же, распахнутую в вороте рубашку и в наброшенный поверх военный бушлат нараспашку.
   Мне понравилось, что он не лез ни со слащавой приветливостью, ни с неумеренным любопытством - лишь сдержанно кивнул мне, не преминув мгновенно окинуть взглядом с головы до пят, и тотчас переключился на всю компанию:
   - А я уж думал, не приедете.
   - Исключено: обещания свои мы выполняем! - тотчас включилась Катя в роль говорливой свахи. - Говорят, для женщины опоздать - правило хорошего тона, так что простите нас, слабых женщин!
   - Так уж и слабых, - усмехнулся мужчина и деловито взялся за ворота. - Машину во двор будете ставить?
   - Нет-нет! - запротестовала Катя и обратилась к мужу: - Ты, Игореша, свободен. Понадобишься - позвоню на сотовый.
   - С каких это пор мужчина стал мешать? - спросил хозяин.
   - У нас - бывает! - многозначительно ответила Катя.
   Игорь тотчас уехал, а мы вошли во двор. За спиной опять лязгнул запор, так что меня передернуло - будто за мной тяжко захлопнулась дверь из прошлого в будущее... Я оглянулась: забор - высокий-превысокий; ничегошеньки-то из-за него не видать - только небо.
   От ворот мимо голых яблонь и черных грядок вела к "дворцу" дорожка из плиток. Сам "дворец" стоял поодаль; это был необъятно широкий кирпичный особняк в два этажа, похожий, скорее, на общежитие - без единого архитектурного украшения: простой прямоугольник фасада, ряды окон и обычная входная дверь.
   - Знаете что? - крепко беря нас с Катей под руки и ведя по дорожке, сказал хозяин. - Пойдемте, я сначала похвастаюсь своей оранжереей!
   Обогнули дом. На заднем дворе, кроме кирпичных же гаража и сарая, и лохматого пса на цепи, облаявшего на нас, примыкала к дому стеклянная оранжерея метров в десять длины; через стеклянную дверь мы туда вошли.
   В оранжерее было зелено, тепло и душно; там росли, помнится, очень высокие, в рост человека, привязанные к вертикальным рейкам помидорные кусты, и на каждом - гроздья зеленых, розовых и ярко-красных плодов. Дальше, за ними, вились по рейкам огуречные кусты, а на них, среди огромных, как лопухи, листьев - длинные зеленые огурцы.
   - Рвите, пробуйте! - раскинул руки хозяин. - Всё здесь - идеально чистое! Я сам обожаю сорвать помидорчик прямо с куста и тут же съесть! - он сказал это так страстно, словно делился самой заветной мечтой.
   Мы с Катей вежливо сорвали по красному помидору и попробовали: вкусно! Но меня опять не оставляло недоумение: заурядные огурцы и помидоры явно снижали статус оранжереи; у человека хватило фантазии построить ее, а чем заполнить - уже не хватает...
   - Скажите, - спросила я у него, - наверное, хлопотно - растить здесь это? Не проще ли - купить, а здесь, к примеру, развести цветы?
   - Так и цветы можно купить, - добродушно улыбнулся он.
   - А если - такие, которых нигде не купишь?
   - Тоже верно! - удивленно согласился хозяин. - Ну вот, когда в доме появится хозяйка - наверное, будут здесь и цветы...
   Прямо из оранжереи через дверь в стене мы вошли в дом, а в доме, миновав какой-то закоулок, попали в пустынный светлый зал. Посреди зала стоял большой-пребольшой стол, заставленный блюдами с едой и бутылками, и, как в волшебной сказке - ни души вокруг.
   Хозяин первым делом включил стереосистему с ненавязчивой музыкой, затем, ухаживая за нами, усадил нас с Катей за стол, и начали мы втроем долгий неторопливый обед.
   Блюда были удивительно вкусны - я бы даже сказала, изысканны (чтоб не терять время, не буду перечислять все, что мы там пробовали). Видно было, что хозяин любит поесть: и сам он ел, и рекомендовал нам непременно попробовать и то, и другое, и третье, не забывая подливать в бокалы винцо и пить вместе с нами, причем пил он аккуратно, в меру, балагуря при этом и продолжая весьма галантно за нами ухаживать... А между балагурством и галантными фразами шел неспешный процесс взаимного вглядывания.
   - Интересно: кто всё это готовил? - поинтересовалась я.
   - Часть - из ресторана, а часть - матушкино творчество. О, она у меня мастерица! - не без гордости ответил хозяин.
   - А, кстати, где она сама? - спросила я.
   - Здесь, дома, - ответил он. - Дом такой большой, что всем хватает места, никто никому не мешает: можно неделю прожить и не встретиться друг с другом. У меня - как в космическом корабле для автономного полета: и тренажерный зал, и сауна, и зимний сад; даже бассейн! - не забывал он, не очень, впрочем, назойливо, нахваливать себя и свой дом. - А за этот вот стол можно усадить двадцать человек, и я верю: когда-нибудь это будет...
   Ладно, намек понят; поехали дальше...
   Я ведь, работая со студентами, понемногу училась искусству вколачивать в их головы информацию и вытягивать из них их собственные убогие познания, а потому раскрутить этого сурового и простого душой мужика мне не составило большой проблемы, так что я, хоть Катя и делала мне какие-то непонятные знаки глазами и обтаптывала под столом мои ноги, всё, в конце концов, у него выпытала. И узнала много интересного.
   Узнала, например, что он уже дважды был женат: в первый раз - сразу после армии: "молодой, дурак был", - как прокомментировал он сам; успели они родить дочку, и захотелось его жене "жить как белым людям": в городской квартире с удобствами, - а денег на квартиру нет. И тут, как снова он сказал о себе, "жадность фраера сгубила": подался в Якутию - золото мыть в артели. Зарабатывал, присылал, квартира строилась... А вернулся - жена, оказывается, на его деньги хахаля себе завела; оставил он ей всё: "Живи, тварь, наслаждайся жизнью!" - и поехал куда глаза глядят; Север, Восток, Юг России объехал... Денег полно: частью платил алименты, часть - на всякий случай - отсылал родителям, остальное проживал и пропивал...
   - А что вас заставляло так мотаться? - докапывалась я до тайн его иррациональной души, до непонятных мне смутных мотивов его импульсов.
   - От тоски, - отвечал он, ничего для меня так и не разъясняя.
   - А отчего - тоска?
   - А х-ху... черт его знает! Вроде бы, всё есть: друзья, подруги, гитара под рукой, место в общаге, - а она - вот здесь! - крепко бил себя К. по груди. - Поживу год-два - и так вдруг всё спротивится: поселок, работа, морды вокруг, - снимаюсь и - как цыган: дальше и дальше...
   - Может, скрытая любовь к жене мучила? - допытывалась я.
   - Не-ет! Дочку жалко, а эту тварь - чего ж ее любить-то?.. Может, тоска по женщине?.. Всё шалавы да лахудры - а вот женщин... И вдруг - Перестройка, свобода! - продолжал он. - Мне просто интересно стало: какая она, эта свобода?.. И тут сверлилка в голове включилась: сколько ж можно болтаться? - займусь-ка я делом! Приезжаю домой, осматриваюсь... Причем я знал: деньги, что я отсылал бате, он не тратил, а складывал на сберкнижку - дом хотел новый построить вместо хибары: мечта у него такая была - чтобы, значит, детям оставить... И деньги эти погорели. Меня тут такое зло взяло: нет, падлы, нас этим не испугаете! - тут К. так яростно хватил кулаком по столу, что подпрыгнули блюда и попадали бутылки. - И поставил я себе цель, - продолжал он, - заработать миллион. Не деревянных - зеленых!
   - А зачем вам миллион? - не без любопытства спросила я. - Что вы с ним делать собрались?
   - А ничего; просто себе доказать: что-то и я могу.
   - И заработали?
   - Пока нет. Но заработаю!.. Вот, значит, и дом построил, и жену новую нашел: специально юную взял - чтоб неиспорченная была.
   - И что?
   - А то... По-моему, она уже родилась испорченной: спит до обеда, потом красится, наряжается и требует у моих стариков поесть. Потом ложится на диван и до вечера хвалится подругам по телефону, какая у нее сладкая жизнь. Ей кажется, что она, сама по себе - уже награда для мужика с деньгами, чтобы что-то еще делать... И покуривает тайком. И что мне оставалось? Вывел я ее за ворота и сказал: "Иди, и чтобы я тебя больше не видел! Ищи дураков!"... А дочке от первой жены помогаю. Ей уже пятнадцать нынче... Вот такой я, - развел он руками, заканчивая автохарактеристику. - Не идеал и не новичок в жизни.
   - Да все мы, наверное, и не идеальны, и в жизни не новички, - с пониманием согласилась я...
   Оставался неясным вопрос: на чём же он свой миллион делает? - и откровенный его ответ огорчил меня ужасно: оказывается, на водке... Я прикинулась простушкой: "О, это интересно! Пробовать - пробовала такую водку, а как делается - до сих пор не знаю", - и он по простоте душевной начал мне подробно описывать, как арендует цех, закупает где-то на Юге спирт цистернами, везет сюда, заказывает стеклопосуду, этикетки, тарные ящики, потом запускает линию, и - поехали... Тут-то я и не выдержала:
   - А вам не стыдно за свой товар? - спрашиваю. - Я всегда хотела посмотреть в глаза людям, которые заливают плохой водкой свой народ.
   - А какая разница? - заерзал он на стуле, поняв, что промахнулся со своей откровенностью. - Товар как товар. Деньги не пахнут.
   - О, нет, пахнут! - возразила я. - И еще как пахнут!
   Тут Катя, тоже обманутая моим простодушием, видя, что разговор свернул куда-то не туда, ринулась исправлять положение - заворковала, зачирикала: какой К. прекрасный хозяин, какой роскошный дом - да такому дому не хватает лишь одного: хорошей хозяйки!..
   Однако до самого главного разговор в тот день так и не дошел: мешала трещинка в столь разном отношении к товару, на котором зиждился этот дом вместе с роскошным столом, блюдами и винами... Посидели еще, поговорили о пустяках, а когда устали - хозяин повел нас показывать тренажерный зал, сауну, даже обложенный белым мрамором бассейн, даже просторную свою спальню... А потом как-то так получилось, что разговор сам собой иссяк: говорить больше не о чем; пришла пора прощаться...
   Катя позвонила Игорю, и Игорь тотчас примчался. К. вышел нас проводить. В воротах он говорил о том, что его дом всегда открыт для нас как для лучших его друзей, что он ждет нас снова, и при этом тепло, выжидательно и осторожно на меня посматривал...
   В машине, когда Игорь уже вез нас домой, Катя с нетерпением приступила к моему допросу:
   - Ну, как мужик? Скажи: силен, а? Готова замуж? Ведь он меня завтра спросит - откладывать он не любит!.. Но как ты его ловко на место поставила - заробел мужик, а ведь никого не боится! Вот чувствую: ему такая, как ты, нужна! Только я не поняла: ты готова - или не еще дозрела?
   - Готова, - неспешно, после некоторого раздумья ответила я. - Но с одним условием: если перестанет заниматься водкой.
   Настолько удивленных глаз я на Катином лице еще не видала. И рот ее, открытый от крайнего удивления, долго не мог закрыться.
   - Ты хоть думаешь, о чем говоришь? - наконец, вернулся к ней дар слова. - Резать курицу, которая несет золотые яйца? Да он никогда на это не пойдет!
   - Ну, значит... - развела я руками.
   - Тая, ты не торопись, рассуди спокойно: чего ты хочешь? Чтоб водки не было? - продолжала Катя. - Да его конкуренты только обрадуются и тебе золотой памятник за это поставят! У него же все налажено: сырье, сбыт...
   - Катя, но я не смогу жить за счет чьих-то слез и чьего-то горя.
   - Да причем здесь слезы? Будто я, ты, он вот, - ткнула Катя пальцем в Игоря, - не пьем этой гадости? И прекрасно обходимся при этом без слез!.. По-моему, ты просто гордячка, злая, жестокая! - вдруг ни с того ни с сего накинулась она на меня, по-моему, не столько из-за меня расстроенная, сколько обиженная за К.: ведь для нее тот помянутый им миллион - идолище проклятое, на которое она молиться готова; да сказалось, поди, и вино, которым успел слегка накачать нас К. в долгом застолье.
   - Я - гордячка? Я - злая и жестокая? - в свою очередь, обиделась я на нее. - А я-то всегда считала, что всех люблю, ко многим привязана, и - к тебе в том числе, а потом сама страдаю от этого!
   - Да уж! Ты всех любишь, чтобы только качать свои права - чтоб пригнуть всех своей моралью!
   - Да вы что, девчонки! - вскинулся Игорь, так резко вдруг затормозив, что мы чуть не попадали на пол машины. - Напились там, что ли? Ну-ка перестаньте - не хватало еще, чтоб вы друг в дружку вцепились!
   - А, может, ты и права? - примиренно сказала я Кате. - Может, я просто проверить хочу: поступится он ради меня чем-то важным - или нет? Не хотелось бы быть в его доме просто мебелью.
   - А кто тебе мешает проверить: выйди за него - и качай права!
   - Не-ет! - убежденно ответила я. - Однажды я уже обожглась. Будем договариваться на берегу...
   * * *
   После того воскресенья прошел понедельник, потом вторник - Катя помалкивает. Звоню ей сама:
   - Ну что, спрашивал про меня К.?
   - Спрашивал, - на удивление сдержанно отвечает Катя, и я сразу поняла: и о чем спрашивал, и что ответил, - но спросила на всякий случай:
   - Условие передала?
   - Передала.
   - И что он?
   - Ты извини, Тая, - после небольшой паузы ответила она, - но он сказал вот что: "Передай, - говорит, - своей подруге, что дура она образованная!"
   А я рассмеялась - у меня будто тяжесть с души спала; знала ведь, догадывалась, что так и ответит - но побаивалась: вдруг согласится?.. Что мне-то тогда делать? Соглашаться - или задавать новую задачку, посложнее? Потому что, наверное, легче сразу удавиться, чем изо дня в день жить с человеком, настолько, мягко говоря, на тебя не похожим, что это равно самоубийству, только медленному...
   - Спасибо, Катенька, за честность, - сказала я ей. - И очень тебя прошу, передай ему мой ответ на это: дура-то, мол, я дура, а вот купить такую дуру ему слабо!..
   * * *
   На том бы эту историю можно и закончить, если б не коротенькое продолжение. Примерно через полгода - я уж почти и забыла о том воскресном обеде - звонит мне Катя и спрашивает:
   - А помнишь коммерсанта, который тебя сватал?
   - Мгм, - ответила я после того, как слегка напрягла память.
   - Убили. Вчера вечером... Прямо возле дома: только вылез из машины, чтобы открыть ворота, и тут...
   - Кто убил?
   - Конкуренты - кто же еще?.. Была бы теперь богатой вдовой: наверняка, миллион уже сколотил.
   - Катя, да на фиг мне этот миллион? На слезах да на крови...
   - Ну да, конечно! - не без ядовитой горечи фыркнула она. - У тебя обоняние слишком тонкое - деньги для тебя сильно пахнут! А мы вот, черная кость, к любой вони привыкли...
  
   2
   А между тем до поры до времени на работе у Воронцова Катя не выходила из скромной роли секретаря-референта: выверяла с точки зрения юридической законности партийные и депутатские документы, которые он готовил, и тезисы его выступлений на радио и телевидении (человек эрудированный, умеющий говорить на любую тему, он, тем не менее, к каждому выступлению тщательно готовился). Кроме того, она выверяла на этот же предмет и газетные статьи, которые он время от времени пописывал - чтобы регулярно напоминать читателям о себе и своей партии. По их с Катей договоренности, в ее обязанности входило также носить эти статьи в газетные редакции, следить за их публикацией и забирать потом авторские экземпляры газет.
   Но, как это часто бывает в отношениях между всевозможными председателями, директорами, начальниками и прочими руководителями - и их секретарями, хорошо понимающими своего сюзерена (тем более если секретарь исполнителен и готов терпеливо везти свой воз), руководители стараются переложить на них все больше и больше собственных обязанностей. Воронцов в этом отношении не был уникумом: пользуясь, видимо, тем, что Катя еще оставалась неравнодушна к его особе, он начал перепоручать писание газетных статеек самой Кате, обращаясь к ней весьма любезно:
   - Знаете что, милая Екатерина Васильевна? А напишите-ка, пожалуйста, сама очередную ксиву в нашу главную областную газету - помните, как мы в прошлый раз писали? - о нашем с вами отношении к нецелевому расходованию средств областной администрацией (или - "о вопиющих безобразиях в нашем здравоохранении", или - "о махинациях городского строительного департамента с земельными участками", или о школьных делах, пенсиях, разворовывании муниципальных средств и проч. - таких тем наша местная действительность подбрасывала достаточно), а то у меня, Катенька, совершенно нет времени, а материальчик - созрел...
   Затем он наговаривал примерное содержание этих статей Кате на диктофон и оставлял ее наедине со второпях наговоренным текстом.
   "Материальчик", который он наговаривал Кате, и вправду был "созревшим" - назывались факты, цифры, фамилии... Но как часто бывает у человека, бегло владеющего ораторским словом, устно выраженные, не сдерживаемые уздой письменного текста мысли Воронцова летели быстро, так что слова и фразы не всегда поспевали за мыслью; местами Воронцов, за неимением времени, забывал докончить мысль - или проговаривал конспективно, оговариваясь в заключение:
   - Вот так, примерно. Далее, милая Катя, - второпях, да еще наедине с ней, он позволял себе с ней некоторую фамильярность, - вы, я думаю, сообразите, как оформить эту мысль для удобочитаемости?..
   И Катя старательно переводила наговоренный текст на бумагу. Но поскольку серьезных навыков в работе с текстами она так и не выработала - естественно, газетной статьи из ее усилий не получалось, а был по-прежнему лишь тщательно переписанный воронцовский конспект. Однако смесь упрямства, самолюбия и страха опозориться перед сюзереном не позволяла Кате расписаться в бессилии; тогда она со слезой в голосе звонила мне:
   - Таечка, знаю, что занята, но помоги, ради всего святого, домучить статью - погибаю! Потрать на меня еще вечерок (сколько, интересно, этих вечеров я на нее уже потратила?)!.. Ну не к кому мне больше обратиться, - ныла она, - ты одна у меня умеешь писать в газету!.. - знает ведь, что строчу время от времени в газеты на филологические темы - причем не ради славы: какая там слава у журналиста-внештатника (иногда - просто под псевдонимом, маминой девичьей фамилией) - а, стыдно признаться, ради элементарного приработка, хоть и платят там чужакам с улицы сиротские слезы... - Таечка, милая, ты же знаешь, в долгу я не останусь!.. - продолжала висеть над душой Катерина. И куда мне было деться от нее, моего пожизненного наказания? Как только она начинала лить крокодиловы слезы, я сдавалась.
   Тут она скоренько являлась, притащив диктофон с воронцовскими "ценными указаниями" и свои беспомощные заметы, усаживалась у меня на кухне на свое законное место, и мы целый вечер гоняли чаи, слушали запись воронцовского голоса, читали ее заготовки, болтали между делом обо всем понемногу, а потом писали, переписывали, и еще раз переписывали все более приобретавший стройность текст. За этим делом я понемногу приобщала Катю к тайнам журналистской профессии: умению сжимать и нагружать фразу, чувствовать на зуб и на вкус ее эстетику... Короче, я опять учила ее уму-разуму; просто хотелось побыстрее натаскать ее, чтобы только, наконец, отвязаться от ее просьб... В результате нашего бдения получался более-менее добротный материал в сто-двести строк, удовлетворявший нас обеих и должный, кажется, удовлетворить и газетчиков, и самого Воронцова.
   Но - странное дело - почему я, хоть и ворчала на Катину назойливость, а все-таки соглашалась ей помогать? Да потому, наверное, что с таким материалом было интересно работать: во-первых, я входила в курс местных событий, что оставались за рамками радио-, теле- и газетных новостей - я приобщалась к сонму посвященных! А во-вторых... Регулярно слушая диктофон с воронцовским голосом, я будто общалась с ним самим, и общение это, некоторым образом, мне нравилось...
   * * *
   Однажды - помнится, мы с ней уже дважды поработали над воронцовским материалом - звонит она мне и говорит:
   - Таечка, Вячеслав Аркадьевич хочет тебя видеть!..
   У меня от неожиданности перехватило дыхание. А когда справилась с дыханием - строго спросила ее: с каких это пор мы с ним знакомы?
   - Д-да понимаешь... - начала она мяться. - Припер меня к стенке: "Статьи, - говорит, - у вас стали получаться выше ваших возможностей. Признайтесь: кто писал?" - и что мне оставалось? Конечно же, рассказала о тебе!
   - Чего он хочет? Чтобы я сама ему писала? Так я говорить об этом не желаю ни с тобой, ни с ним!
   - Таечка, милая! - взмолилась Катя. - Он очень хочет с тобой познакомиться: у него какие-то идеи, и я пообещала тебя привести!
   - А кто тебя за язык дергал?
   - Таюша, прости!..
   - Когда? - спросила я.
   - Я договорюсь: Воронцов - очень занятый человек...
   - Я - тоже занятый человек! - рявкнула я.
   - Таечка, милая, постараюсь твоей занятостью не злоупотреблять!..
   * * *
   Итак, моя встреча с Воронцовым состоялась. В их офисе.
   Но сначала - о самом офисе: он стоит описания; я и не предполагала, что он у них такой представительный. Уже в приемной, где хозяйничала Катя - просторно и приятно глазу: светлые пол, стены, потолок со вделанными в него лампами, легкая цветная штора на окне, гравюра на стене, удобные креслица для посетителей. Полюбовалась я и на Катю в деловой обстановке: окруженная компьютерной и прочей аппаратурой, она так мило вписалась в этот технизированный интерьер, и - такая импозантная: стерильно белая блузка с брошью, строгий серый костюм, на пальцах - безукоризненный маникюр; и сама она, ослепительно красивая, не просто сидит здесь - царит...
   - Ну, свободен твой иерарх? - спрашиваю, кивая на дверь с табличкой.
   - Ой, Таечка, ради Бога, подожди минутку - у него разговор с Москвой, просил никого не впускать! - Катя с беспокойством глянула на часы: я пришла точно за три минуты до назначенного времени.
   - Что ж, подожду, - говорю строго, садясь в креслице, такое удобное, что, кажется, никогда в таком не сидела. - Как уютно у вас тут - прямо свадебная контора! С чего такой шик?
   - Так ведь - Иваницкий! - громко шепчет она, выразительно пуча глаза и прикладывая к губам палец.
   - А у него-то откуда столько? - тоже перехожу на дурацкий шепот.
   - Я ж тебе говорила: кампания сотовой связи! Качает теперь!..
   - Как у тебя отношения с начальством? - киваю я на дверь в кабинет.
   - Нормальные деловые отношения, - уклончиво отвечает она.
   - Ну, а юрисконсульство твое как поживает?
   - О, там дел невпроворот! Завтра вот - готовить бумаги в арбитраж...
   Ну что ж, значит, с той работой - тоже все в порядке. Здесь она - из любви, так сказать, к процессу... И тут раздался щелчок, а следом - мягкий, слегка шуршащий через громкоговорящую связь баритон Воронцова:
   - Я свободен, Екатерина Васильевна. Таисья Валериевна пришла?
   - Да, ждет.
   - Сейчас сам выйду, извинюсь перед ней! - и только я успела встать и сделать шаг, как стремительно распахнулась дверь и передо мной возник сам Воронцов, тут же порывисто схвативши мою руку обеими своими и прося прощения, что заставил ждать.
   Умом я понимала, что это всего лишь привычные для него знаки вежливости, и все же, не скрою, такая горячность и такая галантность были приятны и находили в моей душе отклик.
   Я увидела его лицо в полуметре от себя и была слегка разочарована: оно выглядело отнюдь не таким свежим, как на телеэкране и на предвыборных плакатах: нездоровый, сероватый какой-то оттенок кожи, набрякшие мешки под глазами, висячая складка под подбородком; ну, а в остальном он - тот самый Воронцов, чей образ уже примелькался: серый отличный костюм, белоснежная сорочка, красивый галстук, хорошо поставленный, обволакивающий голос, проницательный взгляд опушенных темными ресницами глаз под темными же бровями, полуседые, густые еще волосы, зачесанные назад и гривой падающие на одну сторону, придавая лицу задорный вид...
   Он ввел меня в отделанный в том же стиле, что и приемная, кабинет и галантно усадил за большой стол в точно такое же креслице, что стояли в приемной, отодвинув его и затем подвинув под меня.
   Ничего, кажется, не оставалось, как поблагодарить его за это с той же степенью галантности; но такое обилие галантности было бы уже перебором: общение грозило утонуть в сиропе. При этом мое чутье подсказывало, что он изо всех сил очаровывает меня, и - неспроста: что-то ему от меня очень-очень нужно. Но я - не Катя: это ее можно провести такими штучками, - поэтому приняла его галантность к сведению, но решила не отвечать тем же, а лишь сухо поблагодарила и постаралась настроиться на деловой тон:
   - Итак, я вас слушаю.
   А он, сев напротив и продолжая улыбаться, стал меня разглядывать.
   - Что вы на меня так смотрите? - забеспокоилась я.
   - Изучаю, - спокойно ответил он (наверное, это тоже был психологический прием?). И, помолчав, продолжил: - Да, вы именно такая, какой я вас себе представлял. Мне о вас рассказывала Екатерина Васильевна.
   - Между прочим, я не уполномочивала ее распространяться обо мне - придется подрезать ей язык, - сказала я.
   - Не надо, - мягко попросил он. - Во-первых, я сам вами заинтересовался, а, во-вторых, она отзывалась о вас в самой превосходной степени.
   - Но чего ради - столько разговоров обо мне?
   - Вы требуете непременных точек над "i"? Пожалуйста - я буду откровенен. Когда я впервые попросил Екатерину Васильевну написать за меня статейку - у меня, кроме того, что я был занят, имелась определенная цель: проверить, насколько она способна делать такую работу самостоятельно. Ну и, может быть, натаскать - в ее работе есть изъяны: вместо того, чтобы ей править мои тексты - мне самому приходится делать правку ее текстов.
   - Да, я знаю, о чем вы.
   - Прекрасно, что вы понимаете!.. А она приносит мне добротно сделанную работу - гораздо лучше, чем сделал бы я сам: к сожалению, у меня тоже не блестящие литературные таланты, и когда меня начинают править газетчики, то окончательно все портят. Я даю ей для проверки еще и еще задание - и опять тот же результат! Тогда я понял: у нее есть какая-то крепкая база - и этой базой оказываетесь вы!.. Что ж, выбор достойный: чувствую, вы оказываете ей неоценимую помощь, а на нее самое - влияние. Я ей позавидовал!
   "О, какой мастер стелить пуховые перины!" - подумала я, даже восхитившись виртуозностью его похвал.
   - Ну что вы, Вячеслав Аркадьевич! - постаралась я подыграть ему и в то же время как-то выразить вслух свою усмешку. - Мне кажется, в том, что Екатерина Васильевна становится настоящей деловой женщиной - именно ваше благотворное влияние! Где мне до вас!
   Воронцов, продолжая благодушно улыбаться, испытующе глянул на меня, и наши взгляды встретились; так, наверное, смотрят друг на друга спортсмены в поединке - изучая возможности и настрой противника. Его благодушная улыбка сошла на-нет, и заговорил он уже без непременной мужской скидки на инфантилизм собеседницы:
   - Простите за дерзость, но я, естественно, подумал: почему бы мне самому на вас не выйти? Знаете: так мало людей, по-настоящему владеющих культурой, что каждая такая встреча доставляет удовольствие.
   - Поверьте, мне тоже доставляет удовольствие встретиться со столь известным человеком, как вы. Я слушала вас на митингах, видела по телевизору; мне импонируют ваши взгляды. Но если вы надеетесь, что я стану писать вам статьи в газеты, то разочарую вас, - сказала я, беря быка за рога, чтобы не ходить вокруг да около. - Я человек занятый и писать вам не смогу. Просто у нас с Катей свои отношения. Да я и не собиралась помогать ей вечно - она сама быстро всему учится. Научится и писать.
   - Нет, конечно же, не статейки писать я вас пригласил, - продолжал он, уже без жеманства, а даже с некоторой обидой. - Но если вы ставите вопрос прямо, прямо и отвечу - у нас есть серьезный план: основать свою газету, и я хотел бы предложить вам место заведующего редакцией.
   - Странно, - пожала я плечами. - Во-первых, я не журналистка...
   - Можно ответить сразу, причем - откровенно?
   - По-моему, только такой разговор и представляет интерес.
   - Видите ли, профессиональные журналисты - это наемники, ландскнехты - не хочу употреблять более грубого слова - и, стало быть, готовы сражаться на любой стороне и за любые идеи, не имея ни своих идей, ни убеждений. В вашем же лице мне бы хотелось видеть работника образованного и культурного, с мозгами, не засоренными журналистскими клише. Да, главный редактор, разумеется, должен быть профессионалом - от коммерческой стороны дела никуда не уйти. Но не хотелось бы рожать новую стандартную, или того хуже, бульварную газету - вам не надоели эти назойливо-желтые издания?
   - Я их не читаю.
   - А вам бы не хотелось делать газету по своему вкусу?
   - Простите, Вячеслав Аркадьевич, - перебила я его, - но я сказала только "во-первых". А во-вторых, я - занятый человек. Спасибо за оценку моих качеств и за доверие, но принять предложение никак не могу.
   - Знаю, что вы заняты, - в свою очередь, горячо возразил он мне: - Но поверьте моим седым волосам: не стоит погребать себя навечно в вашем тесном и - чего греха таить? - затхловатом университетском мире! Да никто его у вас не отнимает - совмещайте на здоровье, но глотните свежей жизни! Докторская может подождать. Да их нынче просто покупают! Лучше заработайте денег и купите - дешевле обойдется. И, потом, знаю, какие там у вас теперь нищенские зарплаты. Так что предлагаю выход во всех отношениях, пусть не навечно - на время, пока всё не утрясется. Соглашайтесь!
   Я лишь отрицательно помотала головой, но, видимо - не очень убедительно, потому что Воронцов, почувствовав мою неуверенность, начал новый виток уговоров. Это был монолог страстный и длинный, но я выслушала его с интересом - настолько он был полон риторических фигур и тропов. И мыслей, черт возьми, и умело взятых цитат, явных и скрытых! Его несло в водовороте слов... Да, ораторских способностей у него не отнять - честно признаюсь, я слушала его не без удовольствия: он увлекал меня, прельщал, очаровывал. И все это предназначалось не тысячной толпе на митинге, даже не аудитории - мне одной:
   - Вы хоть понимаете, что мы живем в уникальнейшее время? И это время проспать, пусть даже в храме науки? Я, например, не согласен - я уже не представляю себе, как бы прожил его в университетских аудиториях, не выходя на улицы?.. Это такое чувство полета, свободы, упоения - ничего подобного в жизни я не переживал и благодарен за это судьбе! Воистину блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые.. Да только время стихийной демократии кончается, настает время созидания нового политического устройства, нового, если хотите, государства, и, я считаю, каждый просто обязан принять участие в созидании!.. Да, нам, партии, нужна своя газета, причем газета политическая: надо отвоевывать народ у коммунистов; мало того, что они высосали из него соки - так они еще и внедрились ему под кожу, в мозги, в души!.. Из народа с древними демократическими традициями: да, было и рабство, но ведь от сельских старост до атаманов, полководцев, князей, царствующих фамилий, - сами выбирали! И у такого народа умудриться отнять все, что только можно и чего нельзя: свободу, землю, собственность, интеллект, душу, само звание человека, - норовя превратить целый народ в послушную скотину?.. Причем, заметьте, нынешние властители перехватили власть у коммунистов - а систему мышления менять ох как не хочется: покорным народом куда как легче править - дай лишь больше пива, грязи и эротики!.. Да, нам нужна газета - звать, убеждать, спорить, воспитывать. Конечно, всего электората нам не завоевать, но хотелось бы привлечь пусть небольшую, но образованную часть общества: учителей, врачей, научную, творческую, техническую интеллигенцию, думающую молодежь, - вот кто нам нужен! Именно им хотелось бы давать пусть газетную, а все-таки духовную пищу: формировать идеалы, отстаивать ценности, в том числе главную: душу, - питать надежду, укреплять веру в свой народ, в будущее, прививать вкус к общественной жизни, вытравлять рабское сознание, шкурные интересы, лакейские, воровские замашки! Не злобу сеять, не инстинкты раздражать - а прививать вкус к труду, учиться понимать друг друга. Быть, в конце концов, оппонентами всевозможных мякинных демагогов. Но - солидно, без визга и битья по мордасам! Достоинства - вот чего нам всем недостает... Видите, как много! Но разве это не благородные задачи? И разве не стоят они того, чтобы поработать на них, отдать им хоть немного времени и сил?.. Да, задачи трудные, но, как ни крутите, а без их решения никуда не уйти - так и будем барахтаться до скончания веков в этом дерьме, которое нам досталось, пока не захлебнемся... Теперь-то мы знаем, что пролетарий хорошо умеет разрушать до основания. Даже хороших танков и ракет умеет наделать. А вот обустроить дом, семью, душу свою, чтобы оставить внукам не танки, не истерзанную природу, не злобу и нищету, а цветущую землю, мир и благоволение в душах - масла в голове, как говорят в народе, не хватает. Чтобы строить - нужны творцы, а творцов рождает лишь интеллект и жизнь духа; от стада - стадо и родится... А строить нужно ой как много - новый дом, целую Россию, а строителей по убеждению - так мало!..
   - Вячеслав Аркадьевич, я не пойму, - скромно перебила я его. - Вы так - о народе, а ведь первое слово в названии вашей партии - "народная"?
   - Видите ли, народ - это не темное простонародье, а все мы вместе, - убежденно ответил он. - Для меня темнота и бедность - синонимы. Богатым может быть только народ душевно здоровый, свободный, энергичный, и - культурный... Вот такая газета нам нужна - выводить из оцепенения и летаргии, будить для деятельности и работы духа. Не мне одному - всем нам нужна, но никто не хочет этим заниматься - все кинулись блудить и торговать словом, качать из него барыш... Задача трудная: будить от сна трудно - человек сопротивляется. Требуются усилия и терпение, и деньги. Но насчет денег даже проще: они будут - кое-какие стены я пытаюсь пробить... Вот задача-то, вот занятие - а вы говорите: "занята"! Помните у Гете: "Пергаменты не утоляют жажды, ключ мудрости - не на страницах книг"... Может, то, о чем я говорю - основа наших с вами будущих книг, которые мы когда-нибудь напишем, а? Сначала - жить, а уж потом - философствовать, думать, писать?
   - Но у меня есть профессия...
   - У меня тоже есть профессия, но жизнь позвала, и вот я здесь. Теперь я, в свою очередь, зову вас. В конце концов, можете совмещать - но почему не попробовать? И - никакой обязаловки в темах: только по велению души! К вашим услугам любая рубрика. Хотя бы и культура, но только с точки зрения сегодняшних задач, а - не академических упражнений. А вообще писать должна молодежь, мальчики и девочки - можно ведь присмотреть у вас толковых выпускников? Вы же должны их знать?
   - Знаю. Конечно, можно.
   - Так вам и карты в руки: найти и заинтересовать! Вместе будем работать. Итак, надеюсь на ваше согласие. Соглашайтесь!
   - Вы - опасный соблазнитель, Вячеслав Аркадьевич, - усмехнулась я. - Но можно, я подумаю?
   - Конечно. Но - не более двух дней.
   - Трех, - выторговала я.
   - Хорошо, трех. Ибо уже через неделю мы должны сформировать редакцию, зарегистрироваться, найти и оборудовать помещение, а через две - начать выпуск, чтобы к предвыборной кампании быть во всеоружии... Итак, в любом случае через три дня вы приходите ко мне, да?
   - Да. Причем, в случае согласия - со своими условиями, - сказала я.
   - И со своими предложениями, - добавил он. - По рукам? - улыбаясь, он широчайшим жестом сам протянул мне обе руки; я протянула свою. Он взял ее и, не выпуская, встал, обошел вокруг стола и помог мне подняться с кресла. Затем, держа под локоток, проводил в приемную и на прощанье еще наговорил массу любезностей: как он рад встрече, насколько счастлив был побеседовать, да как надеется на тесное и плодотворное... Перед таким напором галантности я обязана была, наверное, растаять и непременно согласиться на сотрудничество. Но я осталась тверда, по крайней мере, хотя бы в намерении выдержать взятые мной три дня на размышления.
  
   3
   Да, я вышла от него почти согласной с ним. Почти. Но что-то меня удерживало от окончательного согласия; это что-то было маленькой оговоркой, им оброненной: "Скоро предвыборная кампания". Катя ведь тоже обронила как-то нечто подобное. Похоже, они ждут этой кампании с нетерпением. Хотя Кате-то какой от нее резон?.. Нет, надо призвать ее на совет - что-то же она знает? - да порасспросить, и не на бегу. В конце концов, она моя должница. Тем более что, как только я вышла из кабинета Воронцова, она просто накинулась на меня:
   - Ну что? Как? О чем?
   - Тебе долго еще тут? - вместо ответа сама спросила ее.
   - С час, примерно.
   - Ладно, - сказала я, - я ухожу - у меня дела. Есть разговор, но - не на бегу. Если на завтрашний вечер напрошусь в гости, примешь?
   - Ой, да конечно же!..
   * * *
   И я не поленилась - следующим же вечером нанесла ей визит.
   И вот сидим с ней в ее гостиной, утопая в креслах. Игорь без конца носит закуски и разносолы, вино и напитки, лишь изредка успевая присесть с нами на диванчик, такой же, как и кресла, мягкий и глубокий, еще и зорко поглядывая, чтобы у нас в бокалах было винцо, у него самого - пиво, а в тарелках - еда. И сколько я ни сопротивляюсь этому варварству: "Спасибо, но не хочу я есть - дайте только чаю!" - мои изверги-хозяева, любители пожрать и выпить по случаю, на мои сетования - ноль внимания:
   - Таечка, мы же тебя с Игорем ждали, а потому давай-ка выпьем и закусим, а потом будет чай...
   Мне понятна Катина хитрость - подпоить меня и выведать подробнее, что у нас за разговор с Воронцовым состоялся. А я, чувствуя ее интерес к результатам моей с ним беседы, нарочно медлю: много лет варясь на кафедре среди студенческого народца, я больше ее преуспела в психологических играх - больше, чем у нее, у меня умения навязать темп и стиль разговора:
   - Погоди, не торопись, - говорю ей, держа бокал с вином в одной руке и вилку - в другой, потому что еще стоит над душой Игорь и уговаривает съесть и тот, и этот кусочек, и все, в самом деле, такое вкусное, что рассудок мой закрывает глаза на хорошее злодейское правило: оставлять ужин врагам.
   - Прежде чем я доложу тебе, о чем мы беседовали с Воронцовым, - говорю я, - можешь ты мне рассказать о предстоящей предвыборной кампании?
   - А что, у вас шел о ней разговор? - заинтересовывается Катя, и глаза ее начинают блестеть.
   - Шел, - спокойно отвечаю я.
   - И обо мне шел? - с тенью беспокойства - она.
   - Да, и о тебе тоже, - как можно короче отвечаю я, улавливая ее беспокойство и чувствуя, что я на правильном пути.
   - Хм! - дернула она плечами; в этом неопределенном жесте - возмущение и озабоченность. Затем, помолчав, она продолжила, поначалу нерешительно: - Понимаешь, в чем дело?.. Я тебе ничего не говорила, потому что всё пока - вилы... Что Воронцов готовится к перевыборам в Областную Думу - это понятно. Но... Только давай, Тая, договоримся: всё пока - между нами!
   - Катя, ты меня обижаешь, - говорю ей с упреком. - У тебя было достаточно времени меня проверить.
   - Ну, ладно... В общем, я хорошенько подумала... То есть я думала давно, а тут решилась: пошла к нему и сказала все, что хотела...
   - И что же ты сказала?
   - Выложила отчет о своей работе. Я, по сути, у него - правая рука: без меня он не может составить ни одной юридически выверенной бумаги! Это - во-первых. Во-вторых, я веду всю документацию и архивы, взяла в руки переписку со столичным правлением - он лишь подписывает. В-третьих, - деловито загибала Катя палец за пальцем, - я мобилизовала в партию всех друзей - а их у меня полгорода, ты знаешь - и обязала их сагитировать еще по десятку человек, и они у меня все на контроле!.. Игорь!
   - Да, мое солнышко! - машинально откликнулся тот.
   - Имей в виду, - приказала она к нему. - Чтобы всех своих подчиненных привел в нашу партию, и чтобы на выборах все проголосовали за нас!
   - Лапочка, но мы же с тобой говорили - как скажешь, так и будет; проконтролирую лично, - улыбнулся он.
   - Итак, уже три пункта, да? - снова повернулась она ко мне. - Пункт четвертый: я ведь, пока училась, даром время не теряла: свела знакомства с дамами, мужья у которых - не какая-то труха, а - начальники разных рангов! С этими дамами я тоже работу веду: встречаюсь, пьем чай, и тихонько обращаю их в свою веру. И, прикинь, кое-кого обратила. А где они - там будут и мужья: как миленькие приползут!.. В общем, с этими пунктами я пришла к нему и сказала: вот мой вклад в дело партии - пусть за год работы кто-нибудь сделает столько же, включая Дюжикова и эту, как ее... Ивкину! А потому, говорю, хочу быть членом правления.
   - Ты прямо как старуха из "Сказки о рыбаке и рыбке"! - рассмеялась я.
   - А мне до фени!.. Мало того, я заявила ему: "Хочу официально быть вашим первым заместителем - рядом с вами, Вячеслав Аркадьевич, хочу быть, рука об руку с вами работать!"
   - И что же он тебе ответил?
   - Естественно, схватился за репу: "Ну, знаете, Екатерина Васильевна, ни члены партии, ни члены правления нас не поймут - решат, что у нас с вами интрижки!" А я - ему: "Почему не поймут-то, Вячеслав Аркадьевич? Я выступлю и выложу свои доводы. В конце концов, - говорю, - давайте соберем общее собрание, я приведу своих активистов - и посмотрим. Мои-то ведь знают только меня да вас! - рассказывая, Катя увлеклась; глаза ее заблестели, на щеках выступил румянец.
   - Да-а! - не без удивления покачала я головой. - Ну и аппетиты у тебя!
   - Но неужели он думает, что я вечно буду на побегушках за одни его красивые глаза? Так я и без того каждый день их вижу! - в ее ответе прозвучала обида на патрона. А мне вдруг стало жаль ее, эту неуемную защитницу своего вечно уязвленного самолюбия, неутомимую воительницу за свое право быть и обращать на себя всеобщее внимание. И, жалея ее, я сказала:
   - Катя, да зачем тебе еще и это? Ведь у тебя все уже есть: профессия, работа, деньги, дом, семья. Чего тебе не хватает?
   - Как "зачем"? - удивилась она. - Выборы же скоро!
   - Ты что, хочешь еще и в них влезть?
   - Да, хочу! - амбициозно заявила она. - Хочу войти в избирательный список партии, причем - второй по счету!
   - Ты это всерьез?
   - А почему бы нет? Дюжиков собирается, а я - хуже его, что ли?
   Я долго-долго молчала, переваривая ее заявление, пока не набралась желания задать совсем уж недоуменный вопрос:
   - У тебя что, есть желание что-то сказать людям, помочь им?
   - Д-да, конечно, - не очень, впрочем, уверенно ответила она. - Но главное - куда мне деть мою энергию?
   - Именно это ты и скажешь избирателям?
   - Я что, похожа на дуру? - обиделась она. - А ты думаешь, все эти наглые мужики лезут в законодатели, в мэры, в губернаторы из альтруизма, что ли? Нет, они лезут обделывать свои делишки - и что плохого, если я одному из них дам подножку? Да я назло им пойду!
   - Мда-а! - покачала я головой. - Н-ну, предположим, заявить об этом не так уж сложно. Но Воронцов-то что тебе ответил?
   - А чего можно от него ожидать? - запальчиво ответила она. - Естественно, завилял хвостом: подумаем, мол, но такие вопросы единолично не решаются; у Дюжикова, мол, тоже заслуги. Которые, кстати, не видны простым глазом! - ядовито добавила Катя. - Однако больше всего меня потрясло, - продолжала она, - что Воронцов, оказывается, уже думал над расширением правления и хочет ввести не меня, а Иваницкого!
   - Но, как я понимаю, у Иваницкого - тоже заслуги?
   - У него одна заслуга: толстая мошна! Неужели ты не понимаешь, что он покупает себе место в правлении? Вот она, их говенная демократия! Так что больше чем на четвертое место в правлении мне рассчитывать трудно - как могут мужчины позволить себе уступить женщине? Этого их сраный мужской менталитет ни за что не потерпит!
   - Катя, да не злись ты так! Пусть четвертое; докажешь со временем правоту, и никуда не денутся...
   - Да как же "пусть"? - возопила она. - Как ты не понимаешь, что с моим четвертым местом я никуда не пройду! В городе - всего три одномандатных округа; конечно же, в них пойдут Воронцов, Иваницкий и Дюжиков! Ну, Воронцов, скорей всего, пройдет, а Иваницкому и Дюжикову - слабо. Не хватит у Иваницкого пороху купить избирателей, а политического капитала - ноль! Дюжиков - вообще пустышка. Стало быть, оба пойдут по партийному списку, а партия по партийному списку едва ли наберет голосов на три места - и я, стало быть, с носом... Ну, отправят меня одномандатницей в район - а кто меня там знает? Там - своих бонз да царьков по завязку! Еще пришьют в темном переулке, или скандал подстроят: никому ведь ничего не докажешь!
   - Да и черт с ними, Катя! Плюнь ты на них - пусть сами в этом дерьме купаются! На следующих выборах возьмешь реванш...
   - Ждать еще три года? Нет уж, я не сдамся - я им устрою!
   - А что ты можешь сделать?
   - Сама еще не знаю... Да ладно, что мы все обо мне? Вы-то о чем договорились? Просил писать для него статьи?
   - Нет, - говорю, - бери выше: хочет открыть газету и просит меня в ней поработать. Хотя бы по совместительству.
   - Поня-атно! - воскликнула Катя. - Значит, Иваницкий дает деньги еще и на газету? Ну, за такие деньги он купит не меньше, чем второе место в правлении - всё, как я предполагала!..
   - Скажи, а зачем ему это? Ему-то чего не хватает?
   - Ты, Тайка, такая простодырая! - покачала она головой. - Власти - вот чего, потому что она для них слаще всяких денег!.. Воронцов давно строчит письма дельцам, клянчит деньги на газету, а Иваницкий, значит, клюнул... Ну что ж, газета - это неплохо: за пределами города нас никтошеньки не знает; так хоть какая-то информация потечет... Ты согласилась?
   - Пока нет. Взяла тайм-аут на размышления.
   - Соглашайся, Тайка! Он ведь платить будет - у тебя же не густо с деньгами... Хоть про меня напишешь!
   - Вот видишь, и ты тоже - все хотите использовать... А выборы пройдут, и - до свидания?
   - Если наши пройдут, средства на газету найдутся.
   - А не пройдут?
   - Но надо же рисковать, иначе - какая это жизнь?
   - А мне-то это зачем?
   - Но, Таечка, жизнь сама к тебе стучится - открой хоть однажды! Неужели тебе не скучно с одними книгами да конспектами? Я никогда тебе это не говорила, но хоть раз позволь: так и проживешь сиднем! Помнишь, звала тебя в коммерцию? У двоих-то бы ох как здорово получилось - а ты струсила!.. Вот еще шанс, может, даже последний: больше не позовут. И всё; жизнь пройдет, а что вспомнить? Нам уже по тридцать шесть! После сорока наше бабье дело - тихую гавань себе готовить. А я не хочу, не хочу! Что, с Игорем пиво пить да в телевизор пялиться? На пенсии наглядимся! Таиска растет; не заметим, как замуж выскочит и младенца притащит: на, мама, нянчись!.. А у меня сил полно! Давай, Таечка! Я тебя тоже поддерживать буду - нам ведь с тобой не на кого больше надеяться!
   - Хорошо, - уклончиво сказала я, - учту твои пожелания. Но еще подумаю - время терпит.
  
   4
   Через три дня я пришла к Воронцову, готовая сотрудничать, и поставила одно условие: согласна работать, только - не главным редактором. Воронцов согласился. И начали мы раскачиваться с газетой.
   Правда, тем временем в университете началась зимняя сессия, а сессия - это сплошной угар и головная боль, которую задают тебе студенты. И все же, как только я освобождалась в университете - тотчас бежала в редакцию.
   Было нас там пока только трое: главный редактор, я и верстальщик, причем все мы по совместительству работали еще где-то и потому бывали в редакции в разное время.
   Больше всех там, естественно, находился главред Леонид Иваныч. Это был (впрочем, почему "был"-то? - думаю, и по сию пору им остался) анемичный блондин с бритой головой. Он тоже почитывал где-то лекции и, кроме того, вел свою страницу в одной из коммерческих (читай: бульварных) газет. Правда, об этом я узнала позже - он работал там под псевдонимом. Если б не эта страница, я бы относилась к нему с большим уважением. Однако мужчина он был деловой, сам предложил свои услуги Воронцову, узнав об учреждении газеты, и раскручивал ее довольно энергично.
   Пока не началась избирательная кампания, из соображений экономии средств и постепенного внедрения в газетный рынок, уже изрядно к тому времени заполненный, решили выпускать газету как восьмиполосный еженедельник с тиражом в тысячу экземпляров.
   Поскольку нас с Леонидом Иванычем пока было всего двое штатных журналистов, то мы разделили газету пополам, условно назвав половины "идеологической" и "культурной"; я, естественно, взяла себе "культурную". И на обсуждении первого же подготовленного номера поцапались: он безапелляционно - по принципу: знай, кто тут главный! - принялся браковать все, что я подготовила, безобразно при этом брюзжа:
   - Кому эта хренотень для интеллигентов нужна? Кто ее читать будет?
   - Вот интеллигенты и будут, - возразила я, по возможности твердо, предчувствуя, что он станет брать меня измором, потому как сам он предвидел в "культурной" половине непременные гороскопы, кроссворды, анекдоты и прочую дребедень, которую найдешь в любой дешевой газетенке, тем более что этого товара ему тотчас нанесли по дешевке. Но я этому вознамерилась противостоять - слава Богу, несмотря на его постоянные поползновения подогнать газету под свой вкус, я, памятуя о нашем с Воронцовым договоре, с самого начала поставила Леониду Иванычу условие: обсуждать каждый номер коллегиально, - и неукоснительно ему об этом напоминала.
   Во-вторых, я возражала против модного ныне среди журналистов развязного тона, с привкусом которого были готовились газетные материалы на "идеологической" половине. Леонидом Иванычем это было воспринято как оскорбление в его адрес:
   - Вы что, газетчик-профессионал? Сколько, интересно, лет вы проработали в газетах? - уставясь в меня леденящим взглядом своих бледно-голубых глаз и кривя тонкие губы, не без сарказма цедил он, будучи прекрасно осведомлен, что формально я не работала ни одного дня.
   - Да, непрофессионал, - скромно, но с достоинством отвечала я на выпад, - но мой стаж внештатника - двадцать лет, с восьмого класса средней школы. А, кроме того, я кандидат филологии...
   - Да уж, с филологией мы точно вылетим в трубу, - с крайней степенью презрения к филологии фыркнул он.
   Противостояние грозило перейти в конфликт. Пришлось звать в мировые Вячеслава Аркадьевича - надо было пресекать это противостояние в корне. Слава Богу, Леонид Иваныч благоразумно соглашался на посредничество Воронцова, предчувствуя, что без него, хотя бы на первых порах, не обойтись... Воронцов, помнится, на зов откликнулся тотчас; мы просидели втроем часа три, обсуждая и первый, программный, и ближайшие номера, и взаимоотношения нашего "треугольника" на перспективу. При этом Воронцов решительно меня поддержал, убеждая при этом Леонида Иваныча:
   - Давайте все же попробуем задать высокий тон в местной журналистике - это единственное, что мы можем, чтобы нас сегодня заметили...
   Леонид Иваныч с помощью экономических выкладок пытался переубедить Воронцова: "Не хватит никаких денег, чтобы вытянуть такую газету!" Однако Воронцов настоял на своем, и Леонид Иваныч вынужден был подчиниться... С той поры он "мою" половину газеты подписывал в печать молчком, лишь бегло пролистывая ее с выражением взрослой снисходительности к детскому баловству: давайте, мол, резвитесь, пока начальство доброе...
   Конечно, готовить самой четыре газетных полосы, пусть и малоформатных, пусть всего раз в неделю, даже когда зимняя сессия закончилась и я стала отдавать газете все свободное от университета время - тяжеловато. Хотя материала и хватало: как только по городу разнеслась весть о газете, журналистская братия завалила нас своими неликвидами; а уж когда вышел первый номер - повалил еще и самотек от всевозможных энтузиастов- любителей журналистского и поэтического пера, плакс и жалобщиков. Приходилось выбирать и из этого тоже; но я не стала делать ставку ни на "самотек", ни на профессионалов, а, как договорились с Воронцовым, собрала в универе "продвинутых" студентов и предложила им работать внештатниками.
   Правда, привлечь "продвинутых" в никому не ведомую газету, да с мизерными гонорарами, оказалось непросто; но полудюжину их я собрать сумела, и назвали мы себя "студией". Характерно, что пятеро из полудюжины оказались девочки, весьма неяркие внешне, зато - умненькие, понятливые и готовые сию минуту начать. Объявила им: работать будем в узком тематическом кругу: писать о местной науке, образовании и культуре (потом пришлось включить сюда еще и спорт - куда от него денешься?).
   Учебу мы начали с того, что я дала им задание: прочесть все опубликованные за неделю рецензии на культурные события. Затем собрались, и я опросила их: понравились?
   - Нет! - хором ответили они.
   Тогда я предложила им высказать свои претензии и замечания к ним; получился большой перечень, и вот что мы выяснили: во-первых, рецензий - кот наплакал, хотя культурных событий в городе за неделю произошло достаточно; а во-вторых, тон почти всех рецензий - снисходительно-хвалебный; хвалебный - оттого, что критика требует аргументации и знания предмета, в то время как хвалить - ума много не надо. А потом (с моими ненавязчивыми подсказками) мы выработали для себя три главных принципа: не жалея времени, дважды, трижды посмотреть и выслушать все, о чем собрались писать - пока не станет ясно, что же ты хочешь сказать; быть искренними и бесстрашными; давать жесточайший отпор пошлости и халтуре.
   Рецензии наши стали появляться уже с третьего номера. Знавший про нашу студию Леонид Иваныч, придирчиво просматривая при подписании номера первые рецензии, ужасно ворчал:
   - Мы так весь город распугаем - кто ж нас читать-то будет? Читателя любить надо, потакать ему - а не тыкать его носом!
   - Потакать - это не любить его, а дурачить, - парировала я, не собираясь уступать ему ни пяди: он мне попросту уже надоел своим ворчанием и, видимо, надеялся, что достанет меня так, что я хлопну дверью и больше не буду мешать ему работать. Но благоразумия у меня пока хватало...
   Естественно, что газета поначалу шла из рук вон плохо: из тысячи экземпляров первого номера было продано девяносто штук, второго - сто тридцать; через месяц продажа выросла до трехсот и грозила на этом застрять.
   Нераспроданные остатки, все до единого экземпляра, мы забирали и не сдавали, как другие газетчики, в макулатуру, а развозили по библиотекам, военным частям и институтам - чтобы ее читали хоть там, пусть даже бесплатно - надеясь, что этот жест станет хорошим подспорьем в рекламе.
   И в это самое время нагрянула к нам в город на гастроли знаменитая молодежная рок-звезда с мощной рекламой по всем телеканалам; подогревая ажиотаж, город запестрел яркими афишами с аршинными буквами...
   Мне, естественно, некогда было бегать по этим концертам, а девочки наши пошли и наткнулись на откровенную халтуру, причем записали концерт на портативный "маг" и накатали следом злющую и аналитически точную рецензию на концерт, приведя в ней и зло высмеяв примитивные мелодии и тексты песен: наколбасились от души.
   - Вы что делаете! - уже откровенно орал на меня Леонид Иваныч, прочтя рецензию. - Хотите, чтоб сюда ворвались фанаты и разбили компьютеры? У нас денег нет на новые - вы понимаете, что это будет смерть газеты?
   Я убеждала его рисковать и быть смелей, а про себя решила: если заартачится насмерть - напишу заявление об уходе: надоело!.. Но то ли он прочел эту решимость в моих глазах, то ли я в самом деле его убедила - только материал он подписал, и на следующий день рецензия появилась.
   Что тут началось! В течение недели в редакцию пришло около полусотни возмущенных и разгневанных писем, от откровенно угрожающего: "Если не перестанете травить имярек, взорвем вашу вонючую редакцию!" - с анонимной подписью: "Безумный МаХ" - до более миролюбивых, вроде: "Я, Иван Сидоров, рабочий с двадцатилетним стажем, протестую против развязанной вашей газетой травли любимого народом имярек!" - с указанием своего домашнего адреса. Девочки тотчас отправились искать этого достойного уважения рабочего, надеясь сделать на основе письма интересный репортаж. Но никакого Ивана Сидорова по тому адресу не оказалось.
   В следующей газете мы воспроизвели факсимиле послания "безумного МаХа" и перепечатали еще несколько одиозных писем, в том числе и от мифического Ивана Сидорова, и дали им всем по возможности корректный, но насмешливый ответ. И все это нам сошло с рук: нас не разгромили, не подожгли и не взорвали, - зато продажа газеты через неделю подскочила более чем в два раза: мы становились популярны! А деловитый Леонид Иваныч, воспользовавшись этим, поднял тираж до двух тысяч.
   Нас же с девочками этот акт вдохновил держать взятый уровень дальше. Следующими объектами нашего внимания стали, во-первых, наш местный театр оперетты, пристанище бесталанных актеров с рассчитанными на самый непритязательный вкус постановками, а, во-вторых - размножившиеся у нас в невероятном количестве, никем не пуганые графоманствующие поэты-любители. Наши умненькие и острые на язык девочки объявили им настоящую войну, поднимая их на смех и безжалостно преследуя их и их книжки беспощадными пародиями, оттачивая на них свои молодые зубы. И, в-третьих, мы взялись за анализ продукции наших местных живописцев, заполнивших бесчисленные выставки и салоны скороспелым кичем.
   Были, наверное, в этой нашей работе и перехлесты, но мы его не боялись, а оттого, что лишний раз публично отстегаешь художника в любом его проявлении, пусть даже за малую провинность - ему, на наш взгляд, это не должно было повредить, а то, глядишь, и помогало - как шкодливому ребенку помогает порой крепкая взбучка. И мои девочки на таком материале смелели и быстро набирали профессиональные навыки; причем мы не только занимались ругательными рецензиями - мы писали и о блистательных наших ученых, врачах, учителях...
   А про риск я упомянула не в фигуральном, а - в самом натуральном смысле, потому что, кроме угроз, которые к нам приходили в письмах, в редакционное окно однажды ночью залетел булыжник, кинутый недюжинной, судя по внушительным размерам булыжника, рукой какого-то обиженного графомана или кичового мазилки. Слава Богу, булыжник этот ничего в редакции не повредил, кроме двойной оконной рамы. Причем нам этот булыжник был дорог как напоминание о наших заслугах перед городом и как плата за наш неутомимый труд на ниве культуры. И, конечно же, мы не преминули поведать об этом нашим читателям с приложением фото сего трофея, а сам булыжник водворили на специальную подставку в редакции с обещанием хранить в редакции как самый дорогой приз.
   Но больше всего порадовались мы, когда в редакцию потек тоненький поначалу ручеек писем читателей с поддержкой газеты и с подсказками новых тем и сюжетов. А самой драгоценной наградой - как, наверное, и для любой газетной редакции - стали первые письма с вопросом: "Где и как подписаться на вашу газету?"
   Что же касается нашего сурового Леонида Иваныча, то он после той памятной рецензии на рок-звезду и последовавшего вскоре удвоения тиража стал смотреть на продукцию наших девочек гораздо благосклонней, поощрял за хорошие газетные материалы повышенными гонорарами, принимал их в штат на четверть, а то и на половину ставки, и - что совсем удивительно! - отнесся адекватно к влетевшему к нам булыжнику.
   Когда же тираж достиг трех тысяч, редакция наша с помощью Леонида Иваныча стала приобретать черты солидности в лице монументальной женщины-бухгалтера и еще одного, не менее монументального, чем бухгалтер, журналиста, который формировал теперь вместо самого Леонида Иваныча "идеологическую" половину газеты, в то время как сам Леонид Иваныч смог теперь сосредоточиться на финансовых проблемах, рекламе и распространении газеты. Мало того, было принято решение увеличить ее объем до шестнадцати полос, так что нам с девочками пришлось, кроме старых рубрик, открывать новые. Придумывали на ходу. Тут были и понедельный репертуарный план наших театров и концертных залов, и концертная реклама, и страничка юмора, на которой мы давали не пресловутые анекдоты - а веселые тексты наших молодых поэтов и писателей, поддерживая их таким образом, или, например, свежайшую разработку нашей кафедры языкознания: словарь молодежного и компьютерного сленга.
   Сам Леонид Иваныч начал печатать платную рекламу и смог, наконец, осуществить свою мечту: открыл страницу кроссвордов и гороскопов, - их поставлял в газету молодой шустрый паренек. Где он их брал, неизвестно. Скорей всего, где-то воровал.
   * * *
   Я, кажется, слишком увлеклась болтовней о "своей" половине газеты - но ведь не ради нее тратились деньги Иваницкого! Они тратились только ради первой ее половины. Что же интересного было там?
   Были там, конечно, недельные политические и экономические обзоры жизни области и областного центра, освещалась работа губернатора и Областной Думы; не обошлось без светской и уголовной хроники и прочей муры - какая же без них жизнь?..
   Сам Леонид Иваныч регулярно вел "Колонку редактора", в которой в нежно любимом своем - развязно-небрежном - тоне освещал политическую жизнь страны, области и города (с этим тоном в его публикациях я, в конце концов, воевать зареклась - он мне без конца доказывал, что это совсем не развязность - а признак раскованности и род остроумия; ну да Бог с ним); и как-то исподволь в этих "колонках" настойчиво внушалось, что без народно-демократической партии жизнь ни в стране, ни в нашей области не обходится и уж тем более не обойдется в будущем. Так что - не в укор ему, и без всякой иронии, а, скорей, даже наоборот - с уважением, смею констатировать, что свой журналистский хлеб Леонид Иваныч зарабатывал честно.
   Давались в газетах за подписью местных журналистов репортажи о деятельности губернатора и председателя Областной Думы, а следом, за подписью "Иван Петров", точно такие же, только - про Воронцова и Иваницкого; словом, читателям методически внушалось, что все четверо: губернатор, председатель Областной Думы, Воронцов и Иваницкий, - люди одного полета и одного уровня. Что же касается простой, как жизнь, подписи "Иван Петров", то в ней просматривался прозрачный намек на то, что это лишь псевдоним, в то время как из статей торчали ушки самого Леонида Иваныча.
   Заявил в газете о своей активности и Дюжиков: он регулярно давал статейки о молодежной политике, в пух и прах разнося в них работу областной комиссии по молодежным делам, предлагал брать лучшее из прошлого комсомольского опыта и намекал, что неплохо бы почаще приглашать на работу старые комсомольские кадры...
   Ну, а Катя? Она пока помалкивала, и я ей до поры ни о чем не напоминала. А уж когда раскрутились, то при очередном ее звонке: "Как там у вас дела?" - напомнила:
   - А ты написала что-нибудь для нас - грозилась ведь завалить?
   И тут она меня спрашивает: а о чем бы ей написать?
   - Здрасьте! - говорю ей. - К чему тогда эти угрозы "завалить"?
   - Ну, а все-таки?
   И я брякнула первое, что взбрело на ум (благословила, в общем):
   - Ты, помнится, много рассуждала о женских правах - вот об этом и напиши! И вообще, знаешь, у нас женская тема упущена - можешь вести ее постоянно, дарю! Только не развози: пиши сжато и - по делу!
   - Хорошо, жди, - согласилась она и, видимо, не откладывая, тут же уселась за работу, потому что уже дня через три приходит ко мне домой и всучивает папочку: - На, читай!
   Расположились, как всегда, на кухне; заварила я чай, вынула из папочки ее пять отпечатанных на компьютере листков, пробежала глазами и - ужаснулась: она такого там наворотила (содержание опускаю)!..
   - Это я еще не всё написала, что собиралась, - оправдывалась она. - Что бы ты, интересно, сказала, если бы прочитала всё?..
   Давай я тогда втолковывать ей как можно мягче - чтоб не разобиделась и не разодрала свои листы - что одно дело обсуждать тему на кухне, а другое - публикация в печатном органе: нужны и аргументация, и корректность, и необходимость заинтересовать читателя, чтобы он не принял текст за абсурд или пустую фантазию... До полуночи мы с ней правили, а то и переписывали заново целые абзацы. Слава Богу, теперь я пользовалась у Кати авторитетом матерой газетчицы, и она, хоть и ворча, что от нее самой здесь мало что осталось, моим уговорам все же уступала. Получился, в конце концов, компактный, удобочитаемый и довольно броский материал. Леонид Иваныч, уже знакомый с Катей шапочно, подписывая его в печать, обратил на него внимание, прочел, крякнул и не без удивления добродушно проворковал:
   - Она, оказывается, еще и писать умеет?..
   А когда материал вышел, я позвонила ей, поздравила с первой "собственной" публикацией, рассказала о реакции на ее статью "главного" и предложила, не откладывая ни дня, писать дальше.
   - О чем? - последовал вопрос.
   - Все о том же - будешь у нас главным специалистом по женскому вопросу! - рассмеялась я над собственной шуткой.
   Она согласилась и через неделю принесла следующий материал, вполне теперь удобочитаемый. Мы с ней и над ним тоже поработали. Но пота в нем было уже меньше, и Катя уже не ныла, что от нее самой в ходе правки мало что осталось. И второй материал тоже прошел благополучно.
   - Давай следующий! - сказала я ей, радуясь ее успеху: как быстро, в самом деле, она всему обучается! Будет из нее толк!
  
   5
   Между тем кампания выборов в Областную Думу приближалась.
   Даже не зная точного времени ее начала, о ее приближении можно было догадаться по нервозности в местных СМИ, в том числе и в газетах, которые мне по долгу журналистской службы теперь приходилось просматривать: всё чаще мелькали имена местных политиков (даже тех, кто еще только пробовал в ней свои молочные зубки); в газетах и прочих СМИ подбирались для освещения политических событий журналисты, угодные для этого (с точки зрения владельцев СМИ), и отодвигались неугодные; органы СМИ в одно прекрасное утро неожиданно для всех меняли свои политические направления и предпочтения; словно на шахматных досках, менялись и передвигались в местных политических обоймах имена лидеров. И чем ближе день старта, тем нервознее становилась эта политическая возня.
   Что касается областного отделения НДПР, то рейтинг его лидера Воронцова был высок и постоянен, и не только в нашей газете: как депутат Областной Думы он был неизменным любимцем тележурналистов (читай: тележурналисток), состязаясь в популярности с самим думским председателем: интеллигентен, телегеничен, и какой бы вопрос ни взялся осветить: о подозрительном ли банкротстве очередного госпредприятия, коррупции ли местных чиновников или махинациях в строительстве, - то умел объяснить суть дела кратко, почти афористично, и - с непременной остротой или сарказмом в итоге, которые потом подхватывали и повторяли журналисты.
   Персоне Иваницкого в нашей газете места отводилось, пожалуй, даже больше, чем Воронцову - хотя что такое наша газета, пусть даже и с тиражом в пять тысяч, которого она достигла стараниями Леонида Иваныча? Капля в море информации... Но вот на одном из местных телеканалов вдруг прошла большая передача о блестящих перспективах сотовой связи в нашей области; демонстрировались яркие графики и географическая карта области с массой мигающих точек, и главным оракулом в передаче был, разумеется, сам Иваницкий... Так что рейтинг его, хотя и с большими усилиями и, главное, благодаря большим денежным затратам, но тоже потихоньку лез вверх.
   Какие усилия прилагала Катя, рекламируя себя в газете (не без моей посильной помощи), я уже рассказала... Дюжиков тоже старался не отставать... Как-то в воскресенье звонит мне Катя и заполошно орет в трубку:
   - Включи скорее местные теленовости!
   Я даже испугалась:
   - Что там стряслось?
   - Включай скорей, потом поговорим! - и бросила трубку.
   Включаю. Оказывается, в теленовости, да сразу по всем местным каналам, сумел попасть наш Дюжиков: организовал, видите ли, в своем районе молодежный спортивный праздник с массовыми забегами, перетягиванием каната и прочими молодецкими забавами, сам в них участвовал, зазвал на праздник телерепортеров и теперь, запыхавшийся, улыбчивый, в ярчайшей красной крутке, забивал баки на экране: торопливо и восторженно говорил, говорил, говорил в протянутые юными репортершами микрофоны о счастливом чувстве здоровья, о молодости и о том, как их район далеко ушел в деле организации молодежного досуга... Мелькнул на минуту и пропал - но в памяти задержался. А простодушные репортерши, взахлеб комментируя событие и щебеча о радостях молодежного праздника, и не подозревали, что изо всех сил поднимают Дюжикову предвыборный рейтинг.
   Потом мы обменялись с Катей впечатлениями.
   - Видишь, - говорю, - как они ловко используют любые возможности!
   - А что я сделаю, если у меня - ни мошны, ни такой мощной поддержки, как у них? - чувствуя в моем тоне укор, оправдывалась она.
   - Ну, а предвыборный партийный список утвердили?
   - Нет пока.
   - Странно: через неделю уже начало кампании! А в чем дело?
   - Ну, ты и простая! Обработка актива идет, вот в чем!..
   И лишь за день до официального предвыборного старта звонит она вечером, а голос - усталый:
   - Ну вот, спешу сообщить: только что закончилось собрание - я еще здесь, в офисе! Вопрос - один: переизбрание правления и участие в выборах!
   - Ты прошла? - первым делом поинтересовалась я.
   - Четвертой по списку. Как и ожидала.
   - И что намерена делать?
   - Я тебе говорила о таком варианте - но это не телефонный разговор!
   - Может, забежишь по пути домой?
   - Да тут... Иваницкий приглашает все новое правление в ресторан на обмывку, уже стол заказал... Мне эта обмывка - до лампочки, - перешла она на шепот, - но неохота обострять - пойду, а потом сбегу... Впрочем, может, дебаты продолжатся в ресторане - послушаю, о чем умные люди болтают по пьяни, так что возвращаться буду поздно!
   - Ладно, - говорю, - иди, гулевань!..
   * * *
   Она пришла ко мне лишь через неделю, и опять - поздно вечером: предвыборная кампания уже вовсю шла и в приемной Воронцова хлопот у нее было по горло... Прошли с ней на кухню; я усадила ее, взялась быстренько накрыть стол, и пока накрывала - обратила внимание: ожидая чая, она сидела, вперив взгляд в столешницу, ссутулившись и положив на стол руки; передо мной сидела не прежняя Катюша с бесконечным запасом энергии и пылающим взглядом - а утомленная женщина. Особенно бросались в глаза ее широкие ладони с сильными пальцами, которые нисколько не делал изящней розовый маникюр: никак они не становились руками белоручки.
   - Чего нос повесила? - приступила я к допросу, накрыв, наконец, стол и садясь напротив.
   - Да-а, - вяло махнула она рукой. - Жизнь задает задачки посложнее, чем в школе. Ум нараскоряку...
   - Может, лучше кофейку - для бодрости?
   - Не надо. И чаю - пожиже: что-то стала бессонница донимать, а мне с утра быть при параде: представлять фирму в арбитражном суде.
   - Может, тогда - с коньячком? - с некоторых пор мы с ней стали баловаться мизерными дозами коньяка с чаем: прекрасный допинг при минимуме средств, - и оценили его по достоинству.
   - Плесни, - вяло машет она рукой.
   Достала я коньяк, плеснула в чай. Катя взяла свою чашку, стукнула об мою и произнесла с усмешкой:
   - Давай - за наше девичье счастье!..
   И лишь когда сделали по глотку, я приступила к главному:
   - Ну, рассказывай!
   - Значит, так, - начала она неспешно. - Что я четвертая в партийном списке - я тебе уже докладала.
   - Да.
   - Естественно, все трое: Воронцов, Иваницкий и Дюжиков, - как я и предполагала, идут по городским одномандатным округам. Мне предложили баллотироваться одномандатницей в райцентре, обещали поддержку: пора, мол, продвигать идеи нашей партии на село: "станешь там нашим первым полпредом"... "Спасибо за доверие, - говорю им, - но почему бы кому-то из вас не уступить мне, женщине, место в городском округе и самому не стать полпредом в районе?" Ответом на мой вопрос они меня, естественно, не удостоили. Короче, я отказалась от этой чести и заявила: пойду свободным кандидатом здесь. А это значит - автоматически лишаюсь их поддержки...
   - Поня-атно! - покачала я головой, оценив ее шаг. - Но ведь ты же перебежишь кому-то из них дорогу?
   - Естественно! Поэтому восторгов по поводу моего заявления не было. Утешает одно: они не принимают меня всерьез...
   Я слушала ее, кивала... А потом говорю:
   - Послушай, Катя: а, может, они и правы - не слишком ли ты легковесная фигура? Сколько тебя в городе человек знает? Двести? Триста? А нужны тысячи, чтобы заявить себя кандидатом! А Иваницкий - фигура денежная; народ большие деньги уважает.
   - Деньги уважает, а денежных тузов ненавидит, - уточнила Катя.
   - А за что его ненавидеть? Он же их заработал?
   - Ой, только давай не будем про "заработал"! Мне чуть не ежедневно приходится отмазывать его доходы по судам да арбитражам! И это - только по тем делам, которые мне доверены, а доверяется мне отнюдь не все!
   - А ты отдаешь себе отчет в том, что это для тебя чревато?
   - Не считай меня глупей себя! Конечно, отдаю. Думаешь, не страшно? А вот назло страху - возьму и выставлюсь! Только что отнесла заявку.
   - Ну и бедовая твоя голова, - покачала я головой. - И кому из них дорогу перебежать решила?
   - А вот догадайся!
   - Дюжикову? - почти с уверенностью спросила я.
   - Нет, - покачала она головой. - И знаешь почему? Это наш с тобой район; здесь подал заявку местный вождь компартии, так что ни Эдику, ни мне тут не светит: позиция среди рабочих у вождя - железная.
   - Значит, Иваницкому? - попробовала я угадать дальше.
   - Тоже нет, - торжествующе улыбаясь, ответила она. - Конечно, он будет скупать голоса налево и направо, и все равно ему - слабо: там подал заявку председатель Думы, и шансы у него - почти стопроцентные.
   - Так что? - у меня даже дух заняло. - Выходит, Воронцову?
   - Да! - твердо ответила она.
   - Но, Катя! Ведь у Воронцова - тоже стопроцентные шансы!
   - Почти стопроцентные, - поправила она меня. - Сто процентов гарантирует один господь Бог.
   - Да даже если "почти"... Это же заведомый проигрыш! А во-вторых - открытая борьба!
   - А что делать? И там борьба, и тут борьба. Но душа почему-то выбрала Воронцова. Противник, по крайней мере, достойный... И, потом, у меня в том округе больше всего знакомых живет - мне же надо еще две тысячи подписей собрать, чтобы в список внесли... Кстати, поможешь мне собрать - у тебя же в универе куча знакомых.
   - Катя! - укоризненно покачала я головой. - Сколько можно повторять: я не хочу заниматься политикой!
   - Таечка, да какая же тут политика?.. И чего ты так ее боишься? Ты уже работаешь в ней! Да, с твоей-то головой, самой пора в депутаты!
   - Хватит прожектерства!.. Я бы помогла, но я же работаю у Воронцова - я ему слово дала! Понимаешь, в какое ты меня положение ставишь?
   - Но необязательно докладываться! Работай в газете, и тихонько - со мной, - взялась она меня уговаривать. - Может, как-то уладится, так еще и обо мне напишешь? Я же пока член партии!
   - Не знаю, Катя, не знаю...
   - Но ты будешь мне помогать, хотя бы здесь, на кухне?
   - По возможности. Куда от тебя деться? - уклончиво ответила я.
   * * *
   Чтобы побыстрей собрать две тысячи подписей, Катя мобилизовала всех своих друзей и подруг. Причем четыреста из них собрала я - с помощью, разумеется, своих газетных "студиек", да еще тайком: чтобы, боже упаси, не дошло до Воронцова... Эта двусмысленность положения, в которую я увлекала еще и девочек, угнетала меня ужасно.
   На сбор подписей ушло еще дня четыре, да два дня в избиркоме делали проверку подписей, прежде чем выдать Кате кандидатский мандат - так что прошло уже две недели предвыборной кампании, а Катя еще палец о палец не ударила; надо было торопиться, нагонять упущенное.
   В тот же вечер, как только она получила мандат, тут же собрала у себя дома - собраться больше негде - "штаб поддержки". Пришло человек пятнадцать - тех, кто собирал подписи и соглашался помогать дальше. Выглядело, в общем, все как-то слишком по-домашнему. Игорь по этому поводу еще и "стол" организовал; правда, у Кати хватило ума запретить ему подавать на стол спиртное. Даже пиво.
   Первым делом на "заседании" Катя сообщила новость: с ней имел приватную беседу "граф" Воронцов, посетовал, что они оказались "по разные стороны баррикады", и предупредил: поскольку у него теперь будут кое-какие секреты от нее - он приостанавливает ее секретарские полномочия в офисе. "Только на время кампании", - подчеркнул, будто бы, он.
   - Он говорил со мной, будто школьницу отчитывал, и все хотел подчеркнуть, что в мой успех не верит и что я рехнулась, ха-ха!.. - Катя пытаясь пересказать этот разговор с юмором, но юмора не получалось - получались только возмущение и обида, так что мы стали ее успокаивать: да пусть Воронцов так думает - ей на руку, что он ее недооценивает!..
   Начали вырабатывать план действий; посыпались предложения; но какое предложение ни возьми - нужны деньги, а Кате на всю предвыборную кампанию выдали в избиркоме ровно столько, что хватало, по прикидкам, лишь на крошечный плакатик тиражом едва ли в тысячу штук. Не мудрствуя, на него и решили их истратить. Я согласилась подготовить текст и макет; расклеить их по всему району обещали остальные "штабисты"...
   Большие красочные щиты стоили неимоверно дорого; Игорь согласился оплатить один - на самой многолюдной улице, и еще пообещал обеспечить нас "колесами" для поездок.
   Что еще было возможно? Бесплатные выступления на государственных радио- и телеканале и в трех поддерживаемых властями газетах... Что же касается платных выступлений в коммерческих газетах и на коммерческих телеканалах, я успела узнать их стоимость и доложила об этом: пользуясь моментом, там взвинтили цены. Игорь пообещал оплатить два-три газетных выступления, а оплачивать телевыступления отказался: "Вы что, разорить меня хотите?.." Так что деньги надо было где-то искать.
   Оставалась еще устная пропаганда Катиной кандидатуры всеми "штабистами" в любой форме и перед любой публикой да собственные Катины выступления перед избирателями.
   Вот и все небогатые возможности, которые мы могли предложить Кате. И то добрая половина их - под вопросом: если будут деньги. И все-таки мы были полны решимости все их реализовать.
   * * *
   А каковы результаты?
   Единственное, что прошло гладко - это выступления в трех поддерживаемых властью газетах: у меня были знакомства среди газетчиков, так что материалы удалось разместить на хорошем месте и с хорошей полиграфией: броские Катины фотографии просто украсили собою газетные полосы.
   Что касается плакатика - я подготовила текст Катиного воззвания, подобрала лучшую ее фотографию; наш редакционный художник (тайком от Леонида Иваныча) изготовил макет. Сунулись потом с макетом в издательства - оказывается, уже все забиты предвыборными заказами; обещали выполнить месяца через полтора, а зачем они нам к концу кампании?.. Ох, и побегали тогда мы с Катей! Кое-как заказ разместили, но только - с большой доплатой за срочность, так что избиркомовских денег не хватило: Катя приплатила еще почти столько же. И то пообещали лишь через две недели.
   Вскоре прошло и ее выступление на радио. Но его дали в самое неудобное, "мертвое" время: между десятью и одиннадцатью дня. Правда, тогда радио слушают пенсионеры - но едва ли их интересовали Катины аргументы в пользу женщин? Тем более что выступала она вместе с ведущей, а ведущая - от неумения ли, или нарочно, чтобы "утопить" ее? - без конца прерывала Катю вопросами и репликами, не давая Кате сосредоточиться; да Катя и сама, впервые в жизни выступая на радио, не сумела справиться ни с этой ведущей, ни с собственным волнением и косноязычием...
   Она упросила меня послушать его и оценить. Я прослушала; выступление получилось ужасно невыразительным, и я сказала ей об этом без обиняков... Правда, главной своей мысли высказать не решилась: плохо ее дело; куда же она лезет со своей неопытностью и самоуверенностью?.. А как сказать напрямик? - это же все равно, что выстрелить в птицу на взлете. Пусть обкатывается, - махнула я рукой, - по крайней мере, хоть какой-то опыт накопит - или сама поймет, что не ее это стезя, и, в конце концов, бросит?..
   Ее выступлений перед "живыми" избирателями я не слышала - некогда было - но интересовалась, как там у нее дела. Она рассказывала о невероятной трудности собрать аудиторию: люди уже устали от ораторов, успевших опередить ее; на предприятия ее не пускали по негласным приказам директоров, которые сами, чуть не все поголовно, числились в кандидатах (какое-то сумасшедшее поветрие было, честное слово!). И все же, не жалея ни голоса, ни ног, ни времени, она ходила и выступала, где только можно: в обществах инвалидов, пенсионеров, ветеранов, в библиотеках, "красных уголках" общежитий, в больницах, на собраниях жильцов, - даже если ее слушали всего три человека... И тем не менее, она взахлеб говорила мне о том, какой имеет успех, особенно перед женщинами - и как аудитория, в начале выступления воспринимая ее лишь по обязанности, после благодарит ее чуть не со слезами на глазах и просит приходить еще...
   Я ей почти не верила, принимая ее рассказы за похвальбу: ну что она может сказать своим слушательницам такого, чего они не слышали - в наше-то время заполонивших телеэкраны болтунов и эквилибристов слова, учившихся говорению с младых ногтей и сделавших его доходной профессией?
   Я, конечно, делала поправки на эйфорию, в которой она пребывала, на ее опьянение собственными выступлениями, свойственное ораторам неопытным, не умеющим различить за уклончивыми репликами слушателей их истинные реакции... Ну, да Бог с ней, пусть хоть научится общаться с аудиторией и немного отточит свой язык...
   А в это время главный ее оппонент Воронцов разливался соловьем где только мог: во всех газетах, и подконтрольных властям, и коммерческих, и на радио, и по разным телеканалам, - деньги на это у него не просто имелись, а, похоже, текли рекой, и он даже не задумывался над тем, сколько стоит кампания - скорей, даже щеголял своими возможностями. И не бегал, наверное, как Катя, по "красным уголкам" выступать перед тремя инвалидами...
  
   6
   И козе было понятно, что он не просто в депутаты Областной Думы метит; все говорило о том, что депутатство у него уже в кармане - серьезных конкурентов нет; это для него, скорей, лишь рекогносцировка - замах его шире, цель выше: в депутаты Госдумы.
   Кате же о коммерческих телеканалах и мечтать не приходилось; единственное, что ей было доступно - одно пятиминутное выступление на госканале. Причем предлагался выбор: или выступить самой, или отдать кому-то, кто выступит в ее поддержку - или эти свои пять минут использовать в коллективных дебатах; зато при последнем варианте она могла покрасоваться на экране целых сорок минут. Ну, может, не все сорок, меньше - но все же более пяти. И Катя выбрала последний вариант. Мотивов не знаю. Может, ее расстроило слабое выступление на радио и она боялась повторения неудачи на телеканале - или побоялась, что ее опять "засунут" в самое неудобное время? Или ее и в самом деле пленила возможность покрасоваться на экране более пяти минут? Не знаю; она позвонила мне за день до передачи:
   - Смотри меня завтра - начало в двадцать один ноль-ноль! Потом расскажешь о впечатлении!..
   Ну что ж, время - удобней не придумать: все-все-все, даже самые занятые, уже поужинали, сели в кресла, просмотрели новости и ждут чего-нибудь этакого, чтобы оттянуться на сон грядущий...
   Вот и мы с мамой в тот вечер поужинали загодя, заранее сделали все дела и уселись перед телевизором - слава Богу, незадолго до этого я поднатужилась и купила новый, импортный: огромный, цветной, с дистанционной погонялкой, - маме в подарок на пенсионный юбилей, чтоб было у нее под рукой постоянное развлечение в одиночестве: хоть и виртуальная, то бишь поддельная - а все же замена живого общения, потому что меня, ее главного партнера в общении, идиотская жизнь, вопреки моему сопротивлению, закручивала в своем бессмысленном вихре все туже и туже.
   И вот телевизор включен; время - к девяти... Ровно в девять под бодренький марш на экране вспыхивает заставка - белые буквы на красном фоне: "Наши депутаты - навстречу выборам!", - и на фоне ее возникает безмятежное лицо известного у нас в городе телеведущего.
   Но сначала - для тех, кто этого телеведущего никогда не видел - несколько слов о нем самом, причем - как о явлении, скорее, типичном, нежели уникальном: молодой еще, слащаво-красивый и развязный журналист с приторным, хорошо поставленным голосом, он обладает всеми замашками посредственного актера, изо всех сил желающего нравиться непритязательной публике, заигрывая с ней с помощью ужимок и подмигиваний в ее сторону. И при этом - оскорбительное снисхождение к собеседнику перед объективом, особенно если тот с непривычки смущен и скован... Впрочем, думается, он и не виноват, что такой: сама жизнь его на глазах у миллионов делает беднягу вертлявым паяцем с комплексом нарциссизма... Как же мне его обозначить-то? Может быть, И. ("И нашим, и вашим")? Или нет, лучше - Н. ("Ни то ни сё").
   - Итак, дорогие телезрители, - весело скаля отличные зубы, держа в руке микрофон и медленно уходя вправо, затараторил Н., - предлагаем вам вторую передачу из серии теледебатов наших уважаемых кандидатов в депутаты Областной Думы по избирательному округу... - он назвал округ, по которому шла Катя (первая передача была, разумеется, об округе, по которому баллотировался председатель Думы: маленький - но подхалимаж).
   Между тем телеобъектив поплыл вслед за Н. и обнаружил замерших, плотно сидящих в ряд кандидатов с каменными лицами - словно единый многоголовый монумент; Катя, единственная среди них женщина, сидела в самой середине - а я, пока объектив плыл вдоль ряда, возмущенно бормотала: "Боже, как бездарно выстроена мизансцена! Они там, в студии, что, охренели - элементарных сценических правил не знают?" - и в то же время поголовно пересчитала их: сидело семеро.
   - Сейчас я представлю вам наших дорогих гостей, - продолжал между тем Н.. - Кое-кого из них вы хорошо знаете; с другими я вас познакомлю, и, надеюсь, знакомство принесет и нашим гостям, и вам, дорогие телезрители, незабываемые минуты, ибо мы надеемся, что это люди интересные, и общение их между собой, которое мы называем дебатами весьма условно, будет плодотворно и взаимно полезно: они прояснят свои позиции и для себя, и друг для друга, и для нас с вами, не правда ли?.. - тараторил без умолку Н., упиваясь своей болтовней и воруя время у кандидатов.
   Между тем объектив, обведя весь ряд гостей, остановился на первом слева, который "случайно" оказался не кем иным, как Воронцовым - самым представительным здесь гостем, гвоздем программы. Генералом на свадьбе.
   - Знакомиться, наверное, будем в том порядке, как вы здесь перед нами сидите, - обратился Н., уже к своим гостям. - Итак, представляю вас телезрителям: первым перед нами сидит Вячеслав Аркадьевич Воронцов, лидер отделения НДПР, депутат Областной Думы и вообще лицо в городе известное.
   - Благодарю вас! - широко улыбаясь, Воронцов отвесил телеведущему и зрителям артистически элегантный кивок.
   Далее сидели двое мужчин средних лет, чем-то неуловимо схожих между собой, хотя один - блондин, другой - брюнет: оба - с каменно-неподвижными лицами, оба тщательно причесаны, оба - в парадных костюмах с белыми сорочками и монументально повязанными галстуками, и у обоих поблескивает на лбах испарина... Ох, уж эта испарина! Помню, как сама однажды сидела вот так, в слепящем свете софитов перед холодно-синим глазом телеобъектива, а он смотрел на меня, как удав на кролика, и я, не в силах вспомнить, с чего начинать и о чем говорить, лишь с ужасом мысленно следила, как сквозь пудру, которой обильно посыпала мой лоб гримерша, дабы не блестел, набухает на моем лбу преогромная капля пота, грозя скатиться в глаз, размазать тушь и все окончательно и безнадежно испортить...
   Н. назвал обоих поименно, но те как сидели, так и продолжали сидеть, не в силах выдавить на лице какую-либо эмоцию - лишь едва кивнули, да от напряжения заиграли на их железных скулах желваки. И чем серьезней и насупленней они выглядели, тем больше хотелось пожалеть их: бедняги, ну чего вам там надо? Неужели нечем больше заняться, кроме как потеть перед объективом, отдуваться и глотать воздух, словно выдернутые из воды рыбы?
   Четвертой сидела Катя.
   - А вот единственная в этом собрании представительница слабого пола, свободный кандидат, прелестная Екатерина Васильевна Иванова! - продолжал тараторить Н.. - Она украшает собой сегодня нашу уважаемую беседу, поэтому мужчины единодушно посадили ее в самом центре!..
   В непривычной для нее обстановке Катя тоже чувствует себя стесненно - словно закованная в доспехи: лицо сосредоточено, губы сжаты, - хотя выглядит привлекательно: пышная прическа с крупными локонами, лицо в меру загримировано, на щеках яркий - от волнения - румянец; одета в свой серый деловой костюм, только блузка - розовая; но самое привлекательное у нее, как всегда - глаза: когда она бросает быстрые тревожные взгляды в направленный на нее объектив - они вспыхивают и иррадируют, отражая свет софитов, и в тон им вспыхивают в ее ушах бриллиантовые сережки.
   Сидит она, казалось бы, спокойно, однако напряжение ее выдают пальцы, теребящие сложенный лист бумаги - заготовку речи, наверное... "Ну, расслабься же, расслабься!" - изводясь за нее, бормочу я, будто она может меня услышать - так что мамочка моя не выдерживает:
   - Таюша, ты совсем как ребенок переживаешь!..
   А Катя и в самом деле будто услышала меня: когда Н. подошел к ней - встрепенулась, как-то сразу расправившись, стрельнула в него глазами и что-то сказала такое, что он заулыбался, кивнул в ответ и пошел дальше, а я отметила про себя, снова - с возмущением: да ведь у них нет персональных микрофонов! Реплика Воронцова была слышна только потому, что Н. держал свой микрофон близко от него! Что же получается? Эта посредственность Н. будет дирижировать сегодняшним представлением и вести туда, куда хочет он - или хочется кому-то еще? - и у меня сразу упал интерес к предстоящему зрелищу: значит, Кате опять не дадут полновесного слова?.. Все остальное было неинтересно - я ясно представила себе, кто о чем будет говорить и кто, скорей всего, сказать что-то интересное не сможет и не успеет...
   А Н. между тем представил зрителям остальных троих, причем - уже не с тем энтузиазмом, как первых четверых: чувствовалось, что остальные не вызывают у него никакого интереса; или просто понял, что теряет впустую много времени? Замечу лишь, уже сама, что два следующих за Катей участника были примерными копиями двух предыдущих, монументально-каменных Катиных соседей, только более пожилые. Зато самый последний в ряду оказался взъерошенным и совсем молодым человеком - уж его-то можно было поощрить вниманием? При этом чувствовалось, что сам молодой человек отнюдь не робок и к происходящему относится с живым интересом, хотя, как подчеркнул Н., в подобной кампании участвует впервые.
   Между тем, торопливо представив последним молодого человека, Н. вернулся к Воронцову:
   - Итак, Вячеслав Аркадьевич, поскольку вы здесь самый опытный и известный политик, то с вас, наверное, и начнем. Расскажите нам, пожалуйста - для затравки! - о вашем политическом кредо, о ваших планах, представлениях и пристрастиях, а ваши оппоненты, может быть, возразят вам или поправят, или расскажут о своих программах и планах? Не возражаете? - и Н. протянул микрофон ко рту Воронцова.
   - Отнюдь! Большое спасибо за оказанную честь, - улыбчиво кивнул Воронцов и начал хорошо отрепетированную, не однажды уже повторенную речь, состоящую из готовых, как кирпичи, блоков: - У меня как председателя местного отделения НДПР, депутата областной Думы и кандидата в депутаты Думы будущего созыва программа была, есть и всегда будет простой, всем понятной и последовательной: это благосостояние моих земляков, работающих в поте лица своего у станка, в поле или на ферме, за рулем грузовой машины, в горном штреке или на лесной деляне... - его подхватило и понесло, как бабочку над цветочным полем, вихрем слов о повышении уровня жизни, нормальных условиях работы, благоустройстве городов и сел, об уровне народного образования, медицины и санитарного обслуживания, о стипендиях студентам и пенсиях старикам и старушкам, инвалидам и ветеранам труда и всех войн... - он все продолжал говорить, а я уже слушала с пятого на десятое и лишь качала головой: как только его щедрый язык не устает повторять одно и то же?
   - О, как много вы обещаете! - не без ехидства, кажется, заметил и Н.
   - Много - для тех, кто боится работы! - мгновенно отразил выпад опытный Воронцов. - Мы работы не боимся и готовы взвалить на себя весь груз ответственности за свои обещания!
   - Ну что ж, похвально, похвально, - как-то бесцветно заключил Н. и поднес свой микрофон ближайшему соседу Воронцова: - А что нам скажет на это ваш сосед?
   Мужчина, истекающий потом в своем парадном костюме, энергично прокашлялся, крякнул, поправил галстук таким отчаянным жестом, будто тот душит его, затем медленно разжал рот и забасил:
   - Я, конечно, в общем, согласен с господином Воронцовым - надо, надо повышать благосостояние, и повышать всякие уровни тоже надо. Кто - против? Но я бы все же поставил на первое место бизнес: поддерживать надо его, налоги снижать, - чтобы, как говорится, курочка несла золотые яички. Будет бизнес - будут и деньги, а уж как их потратить - дело второе...
   - Можно поправку? - перебил его Воронцов.
   - Да-да! - Н. охотно повернулся с микрофоном к Воронцову.
   - Прошу прощения, что перебиваю соседа, - торопливо проговорил в микрофон Воронцов, - но когда я говорил о производителях благ, то имел в виду и наших уважаемых бизнесменов - просто за недостатком времени не упомянул их. Причем по всем пунктам - подчеркиваю это! - у нас имеются не декларативные заявки, а основательные разработки!
   - Прекрасно, прекрасно! А что нам скажет следующий сосед? - Н. двинулся дальше и поднес микрофон ко рту сидящего третьим в ряду человека, тоже одетого в новенький парадный костюм и тоже явно потеющего в нем. Однако тот, как только микрофон оказался рядом с его лицом, бойко встрепенулся и тотчас включился в разговор:
   - Я что хочу сказать? Демагогия все это: планы, программы, - сколько раз мы это слышали! Вы рабочему человеку работу дайте и заплатите нормально - вот и будет вам уровень!
   - А кто должен дать работу? - поинтересовался Н.
   - Как кто? Начальство! Оно должно думать, не как воровать у государства - а чтобы рабочему человеку нормально жилось, чтобы деньги в кармане были и колбаса на прилавке! А всё, что наворовали у государства - немедленно вернуть народу! Вот моя программа!
   - С вами все понятно, - осторожно усмехнулся Н.
   - А можно мне? - подняла руку, как школьница в классе, Катя.
   - Конечно, конечно! - обрадовано воскликнул Н.. - Друзья мои, давайте выслушаем нашу дорогую Екатерину Васильевну - она единственная дама среди нас сегодня! - и поднес микрофон к Катиному рту.
   - Я вот слушаю присутствующих здесь, - запальчиво начала Катя, продолжая теребить в руках листок бумаги, от которого уже летели клочья, - и думаю о том, что все вы: и бизнесмены, и рабочие, и политики, - высказываете свои программы, но имеете в виду в первую очередь мужчин, то есть, попросту говоря, себя, а женщина как была, так и остается у вас на втором месте! Обратите внимание: сколько у нас женщин-руководителей, бизнесменов, политиков? Даже здесь...
   - Да если женщину начальником поставить, от нее житья не будет! - отозвался, улыбаясь, ее сосед, тот, что ратовал за рабочий класс. - И дома тоже: получит на десятку больше - а шуму! Просто запрезирает!
   - И правильно сделает! - мгновенно ответила ему Катя; вот что ей удавалось всегда - так это живой диалог. - Как тебя не презирать, если ты заработать не умеешь?
   - Да я-то умею!
   - Что-то не видно по тебе - чего тогда клянчишь тут работу?..
   Они еще продолжали перебранку, но ее уже не было слышно: микрофон снова попросил Воронцов, и Н. опять побежал к нему; никак у него не получалось предоставлять всем равное время - Воронцов с его свободой поведения и умением говорить явно обаял его, и Н. невольно ему подчинялся и давал понять, что ему интересно говорить только с ним и что в этой толпе непосвященных их всего двое, по-настоящему интеллигентных, легко понимающих друг друга людей.
   - Я хорошо знаком с Екатериной Васильевной, - со спокойной вальяжностью заговорил Воронцов, заминая перебранку. - Я имел честь с ней работать. Вы, милая Екатерина Васильевна, хороший специалист и обладаете массой других достоинств, но тут, прошу прощения, вы немножко лукавите; вы прекрасно знаете, что в моей - то есть хочу сказать, нашей - программе нет деления на мужчин и женщин; программа наша отличается истинным демократизмом - мы не разделяем никого ни по возрастным, ни по социальным, ни по национальным, ни даже по половым - или как нынче принято говорить, гендерным - различиям...
   А я слушала его и недоумевала: во-первых, почему - "имел честь" с ней работать? Разве он этой "чести" уже не имеет? А во-вторых... Впрочем, вторую мою мысль предвосхитил взъерошенный молодой человек, сидящий в ряду последним, до которого пока никак не мог добраться со своим микрофоном Н.. Молодой человек вскочил от нетерпения и громко потребовал микрофон, а когда Н. подлетел к нему - торопливо и возмущенно заговорил:
   - У меня такое впечатление, что вся передача построена на рекламе одного Воронцова, а остальные - лишь фон для него, и начинаю подозревать: уж не подкуплен ли им наш уважаемый ведущий?
   - Ну вот, теперь микрофон в вашем распоряжении, - невозмутимо улыбаясь, перебил его Н., - и теперь право ваших оппонентов подозревать: не подкуплен ли я вами? Признайтесь: подкуплен я вами - или нет?
   - Нет! - резко бросил молодой человек.
   - Спасибо, что честно признался. А теперь - пожалуйста: что вы хотели поведать миру? Только короче!
   И молодой человек обиженно, торопливо и путано, повторяясь и перебивая сам себя, начал говорить о том, что его здесь явно игнорируют, в то время как ему надо многое сказать, и что неправда, будто Воронцов представляет собой все слои общества - что именно он, молодой человек, в единственном числе представляет здесь молодежь, которой надо уделять больше внимания, давать больше прав, больше средств и строить всю политику на том, чтобы молодежь не чувствовала себя ущемленной, не оставалась бы сама с собой, отчего пьет много пива, балуется наркотиками, не желает трудиться и проявляет повышенный интерес к сексу и криминалу...
   Однако, не дав ему возможности до конца выплеснуть свой эмоциональный задор, Н. уже переместился к его соседу, пожилому седоголовому толстяку, сидящему, скрестив на большом животе пальцы рук и глядя перед собой с безмятежной улыбкой на лице.
   - А вот вы, явно поживший на свете - что вы думаете о декларации вашего молодого соседа?
   - Да-а, молодо, зелено! - расцепив пальцы, безнадежно махнул рукой "поживший". - В наше время мы, комсомольцы, не ждали разных там прав - шли и работали! И целину подымали, и индустрию строили, и в космос, понимашь, взлетали! Просто, понимашь, за державу обидно...
   - Что-то непохоже, что именно вы, понимашь, в космос взлетали! - презрительно покосившись, передразнил соседа молодой человек...
   Я слушала их, но слушать было смешно и скучно, и стыдно за них за всех, и росло недоумение: ну к чему этот бестолковый фарс? Неужели этим можно завлечь избирателя? До чего же все непрофессионально, на каком-то любительском, домашнем уровне! Казалось, что за всем тем, что творится на экране, стоит нечто другое, пока непонятное мне... Что нужно этому уважаемому собранию совершенно не умеющих общаться между собой людей, по преимуществу бестолковых, кроме, разве, одного Воронцова, и, главное, совершенно не осознающих собственного комизма?..
   А время передачи текло; прошло уже минут двадцать, а ведь еще одному участнику даже не дали пока слова, в то время как Н. опять несется к Воронцову... Да и слава Богу, думала я, что эта бодяга скоро кончится - лишь посматривала с беспокойством на Катю, в то время как та поглядывала тайком на свои часики и сидела как на иголках: чувствовалось, что вместе с раздражением в ней нарастает нетерпение успеть сказать что-то еще. "Нет, - подумала я, - не дадут они ей больше рта открыть".
   И когда Н. бежал к Воронцову мимо Кати, она, вскочив со стула, решительно преградила ему дорогу, взялась рукой за микрофон, который тот продолжал держать в руке, и сказала:
   - Нет, позвольте! Я тоже хочу сказать!
   Я вдруг порадовалась Катиной решимости - это в ее духе!
   - Но ведь вы уже говорили, - пробормотал Н., глядя на нее в этот раз как на помеху и не выпуская из руки микрофона.
   - Да чего вы за него держитесь? Дайте сюда! - рявкнула Катя и с силой выдернула микрофон из рук у Н. - физически она была явно сильнее его; да тот, видимо, и не ожидал такого.
   - Но позвольте! - воскликнул тот, пытаясь вернуть себе микрофон.
   - Не позволю! - снова рявкнула на него Катя, не отдавая его. - Вы и так украли много времени!
   - Хорошо, я вас слушаю, говорите, - покорно согласился тот; впрочем, ничего другого ему не оставалось.
   - Чего вы всё к Воронцову бегаете? - продолжала меж тем Катя, обращаясь к Н.. - Вот видите: даже здесь, перед объективом - дискриминация женщины! Только реверансы да сладкие словечки: "милая дама", "представительница прекрасного пола", - а как до дела, так отпихнуть норовите и все решить между собой!.. И вы, Вячеслав Аркадьевич, - повернулась она к Воронцову, - норовите меня здесь смешной выставить! Не выйдет!.. Знаю я вашу программу! Все в ней написано правильно: равенство, равноправие!.. А где оно, равенство? Посмотрите внимательно: президент - мужчина, министры - мужчины, в Госдуме девяносто пять процентов - мужчины, в нашей областной Думе - тоже; все ключевые посты в политике, в учреждениях, на производстве - у мужчин! Так вот, я хочу добиваться не прав и законов - они есть! - а настоящего места в жизни для женщин!
   - Это интересно! - воскликнул Н.. - Вы что, феминистка?
   - Н-ну, можно сказать, феминистка, - неохотно согласилась Катя. - Но не в том смысле, какой вкладываете в это понятие вы.
   - Интересно: а в каком?
   - А в таком, что до сих пор женщины только просили и требовали для себя прав. Ну, добились, а - толку? Все равно всё у мужчин; женщинам - лишь крохи с барского стола. Поэтому единственное, что нам осталось - это добиваться господства над мужчинами!
   - Где?
   - Везде!
   - У вас, смотрю, целая программа! Вы что, не любите мужчин?
   - Не в этом дело!
   - А почему вы их не любите?
   - Да потому что козлы и ублюдки!
   - Как? Все, что ли? - растерянно хохотнул Н.. - И я?
   Катя глянула на него презрительно и кивнула:
   - Да, и ты тоже: бегаешь и лижешь задницы!
   - Ну, знаете! - возмутился Н. - Это уже не лезет ни в какие рамки! - он опять ринулся к ней за микрофоном, но Катя оттолкнула его так, что тот отлетел и почти упал на ее стул, потом поднялся и, прихрамывая и держась за бок, пошел куда-то вон из кадра, а Катя продолжала, провожая его взглядом:
   - Вы послушайте женщин, особенно замужних, когда они разговаривают между собой, причем - откровенно, без свидетелей! Так девять из десяти обязательно скажут, что муж - или пьяница, или болтун и бездельник, или тиранит семью, или ходит налево! А если одна из десяти молчит - так только потому, что боится сказать вслух, или затюкана своим благоверным до такого состояния, что ей от этого уже ни жарко, ни хо... - и в этот миг умолк звук и исчезло изображение на экране.
   Честно говоря, я сидела и смотрела на него, уже забыв про все - настолько меня поразила Катина выходка, а когда экран погас - схватилась за голову: боже мой, что она вытворяет, что несет!..
   Вывел меня из транса мамин почти истерический голос:
   - Почему погасло-то? Переключи быстро!
   Я схватила погонялку и пробежала ею по остальным каналам: все, кроме областного государственного, работали. Я снова вернулась на него. Через минуту экран вспыхнул, появилась девушка-диктор и, сверкнув идеальной белозубой улыбкой, пролепетала:
   - Просим прощения: передача прервана по техническим причинам.
   Затем девушку сменила цветная недвижная заставка, и полилась вязнущая в ушах веселенькая бравурная музыка.
   Я кинулась к телефону - позвонить в телестудию; однако и телефон редакции новостей, и телефон студийной "горячей линии" были без конца заняты, заняты, заняты. Открыла телефонный справочник и начала звонить по всем без исключения студийным телефонам, начиная с приемной директора: тоже все до единого заняты! Странно: почему все занято? Что стряслось?.. Пожар, что ли? Отключили энергию? Напали террористы?..
   Кое-как начало доходить до сознания: да ведь не одна я звоню - это Катя поставила на уши целый город: все кинулись к телефонам! - а я-то подозревала, что передачу никто не смотрит...
   Делать нечего; заняться чем-либо другим не было уже никакой возможности: нас, обеих с мамой, скандальная Катина речь и все ее дикое поведение перед объективом совершенно выбили из равновесия, и мы проговорили целый вечер. Причем интересно, что мама Катю поддержала:
   - Смотри, какая молодчина - не ожидала от нее такого!
   - Да что ж тут хорошего, мама? - удивилась я ее позиции и попыталась объяснить ей, что Катя своим хулиганским поступком лишь окончательно и до конца жизни перечеркнула себе судьбу: ее предвыборная кампания - псу под хвост: кто ж ее теперь всерьез воспримет как будущего депутата? - жалко лишь затраченных трудов: все насмарку! И юридическая карьера ее под вопросом: как можно юристу, обязанному стоять на страже права, закона и всяческого регламента, поступать так нелепо и безответственно, и кто, интересно, с этой сумасбродкой захочет теперь иметь дело?..
   - И, потом, - под конец объяснила я маме, - с Катиной стороны это, честно говоря, грубо разыгранная пиар-акция, удар ниже пояса, а потому ее позицию совершенно нельзя принимать всерьез.
   - Ну и пусть акция! - упрямо твердила мама. - А все равно наших зарвавшихся мужчин пора ставить на место!
   Ну что будешь делать с моей упрямой мамочкой?.. Продолжая спорить, я регулярно пыталась дозвониться до телестудии. Весь вечер все до единого телефоны были заняты и освободились только после одиннадцати, но на звонки уже никто не отвечал - лишь в приемной директора грубый голос охранника пробормотал раздраженно:
   - Никого уже нет, ушли!..
   Стала названивать Кате домой; но и домашний ее телефон был без конца занят. Кое-как прорвалась только после полуночи, однако дома ее еще не было - ответил Игорь: оказалось, он тоже смотрел передачу, тоже пробовал дозвониться до телестудии и был в недоумении: почему сорвали передачу, и где Катя?.. А я чувствовала, что, не переговорив с ней, не смогу лечь спать.
   * * *
   Катя сама позвонила мне около часу ночи:
   - Игорь говорит, ты меня потеряла? Ну вот, я нашлась.
   - Наконец-то! Катька, что ты там плела? Ужас! Ужас!
   - Почему ужас-то? - спокойно возразила она. - Ты что, не знаешь, что я так думаю? Как думаю - так и говорила.
   - Ты сумасшедшая! Одно дело говорить на кухне, другое - в эфире!
   - А я не только с тобой на кухне говорила - я и перед женщинами так же выступаю, и - полное одобрение! Я уже обкатала свои мысли - просто они в студии не дали договорить до конца!
   - А что случилось-то? Что за "технические причины"?
   - Да какие "технические"! Передачу прервали - естественно, сработала мужская цензура: там такое началось - они меня чуть не побили прямо в студии! И ногами топали, и махали руками, и орали, и Воронцов - вместе с ними: "что за хулиганство?", "ты нам сорвала передачу!", да "мы на тебя в суд подадим!"... Но самое-то интересное дальше: начался шквал звонков со всего города, - причем, заметь, звонки четко разделились: какие-то начальственные мужские голоса страшно возмущались, а женские - требовали продолжения!
   - А ты знаешь, - сказала я ей, - у тебя тут есть союзница!
   - Ты, что ли? - с тайной надеждой спросила она.
   - Нет, моя мама.
   - Да? Ой, передай ей от меня спасибо! - растроганно запричитала она. - Я ей верю - а то уж сама засомневалась: не слишком ли порю горячку?
   - "Засомневалась" она! - иронически передразнила я ее. - Неужели не понимаешь, что ты вредишь сама себе?
   - Ну, это мы еще посмотрим! - с вызовом ответила она.
   - Ладно, Катя, продолжим потом. Ты ж, наверное, устала? Отдыхай!
   - Ой, устала! - воскликнула она, а в голосе ее явно были торжество и радость. - Пойду, в ванне отмокну; да жрать хочу - мочи нет!..
  
   7
   На следующее утро я пришла к себе на кафедру, сделав вид, что ничего не знаю о вчерашнем Катином демарше. Веду я себя там обычно строго, без запанибратства - однако, не скрою, мне было интересно знать: видели ли наши женщины, большие моралистки и ретроградши, вчера Катю и что они по этому поводу думают?.. Это было важно, скорей, не для меня - для Кати: заметил ли город ее выступление и придал ли ему значение - или, проспавшись, наутро тут же про нее забыл?..
   Оказалось, видели, и не забыли - взялись обсуждать... Мало того, компьютерные диски с той телепередачей пошли с того дня гулять по городу, и когда один такой появился в университете - его, знаю, таскали по кафедрам, так что даже те, кто не видел передачи, диск сподобились посмотреть.
   А когда пришла в редакцию - Леонид Иваныч первым делом с выражением брезгливости на лице уведомил меня:
   - Видел, видел вчера вашу протеже - была во всем блеске!
   - Леонид Иваныч, вы с претензией - ко мне? Не принимаю! - пыталась я отшутиться. - Там ведь шоу было, игра в выборы, а я в эти игры не играю.
   - Позвольте, да какая же это игра - это объявление войны!
   - Так ведь война - тоже род игры!..
   Дальше пикировки, слава Богу, не пошло: больше эту тему не трогали, и я сделала вид, что ничего особенного не случилось. Наш шеф Воронцов вестей о себе не подавал, и я надеялась, что все обойдется.
   Не обошлось: через три дня приглашает он меня к себе в партийный офис. Правда, на эти дни выпали еще и выходные, но мы в редакции теперь и в выходные работали: кроме очередных номеров газет, составляли агитационные спецвыпуски для бесплатной раздачи, готовили макеты буклетов, открыток, календарей с партийной символикой и портретами кандидатов.
   И вот сижу я перед Воронцовым и чувствую: разговор предстоит трудный. Вячеслав Аркадьевич, как всегда, отменно вежлив, на лице - приветливая улыбка, а в глазах - холодок.
   - Догадываетесь, о чем пойдет разговор? - спрашивает он после обмена ритуальными словесными блоками.
   - Да, - не увиливая, отвечаю я.
   - Помнится, вы говорили, что дружите с Ивановой с детства?
   - Да, с семи лет.
   - Стало быть, должны знать ее характер и можете в какой-то степени прогнозировать ее поступки?
   - Что именно прогнозировать? - не поняла я.
   - Не притворяйтесь, Таисья Валерьевна - вы же прекрасно понимаете, о чем я!.. Как вы думаете: то, что произошло в студии - случайность, следствие ее неуравновешенности, или это сознательно рассчитанный скандал? Ведь вы с ней, думаю, беседовали об этом? Чего можно от нее еще ожидать?
   - Да, беседовали; я тоже возмущена ее некорректностью.
   - Это слишком мягко сказано, - усмехнулся тот.
   - Вы, наверное, хотите, чтобы я на нее повлияла? Боюсь, ни влиять на нее, ни составлять прогнозов ее поведения не возьмусь, - ответила я, по возможности, дипломатично, давая понять, что обсуждать здесь ее поступки и устраивать сговор против нее мне бы не хотелось.
   - Ну что ж, - задумчиво покачал головой Воронцов. - Такой ответ тоже кое о чем говорит... Жалко; такая красивая женщина... Вот вам ярчайший пример: красотой хорошо любоваться издали - она будит мечты, возбуждает энергию; я ведь тоже немного поддался ее чарам... А сколько преступлений из-за красивых женщин в быту, в жизни - ведь при близком контакте красота приносит лишь разочарования и несчастья: ничего за ней не кроется - мираж или пустота. И остается лишь досада: на что тратится энергия овладения ею? На погоню за миражом?.. Так спасет ли мир красота? Нет, господа филологи, эта сентенция, что нынче любят повторять пишущие дамы, вообразившие себе, что их собственная красота способна хоть кого-то спасти - это лишь провокация классика! Ни черта красота не спасет! Она - великая обманщица! Это чума, это проклятие, это тяжкая ноша человечества! Красивых женщин в средние века в Западной Европе сжигали как заведомых ведьм, а на Руси топили в воде - и не без оснований!.. Красоту самое беречь надо и приглядывать за ней в оба, иначе она черт-те чего натворит! Она мир взорвет и превратит в хаос, и себя погубит в довершение!.. Вот вам, - Воронцов показал пальцем на приемную, в которой еще недавно сидела Катя, - яркий пример того, как она рушит все, что строится долго и терпеливо, по кирпичику. И ведь за ней идут - как под гипнозом! Не за нами, политиками, строителями государственности, пойдут - а попрутся толпой туда, куда позовет она: людям скучно - терпеливо строить; им подай балаган, праздник, карнавал!..
   Воронцов выплеснул на меня все свое раздражение Катей и, выдохшись, умолк... Я сидела, несколько ошалелая. Монолог был хорош - но почему он предназначен именно мне?
   - Кстати, - прервала я молчание, - в другом месте классик сказал: "Красота - страшная сила", - и говорил о том же самом. Только мне вы что вменяете в вину? Лично я ни на какой эталон красоты не претендую.
   - Бога ради, Таисья Валерьевна, простите меня - никакой вины с вашей стороны!.. Но разве вы не знаете, что город полон слухов, будто я проиграл Екатерине Васильевне дебаты, и кто-то эти слухи упорно разносит! Что за абсурд? Совершенно не умея дебатировать, делая это грубо, она просто-напросто сорвала эти дебаты!.. - взорвался он с новой силой. - Что она только несла! Никто не в состоянии видеть дальше собственного носа, сопоставлять, думать! Популизм, невежество и - нежелание слушать предостережения серьезных людей! Какой-то анархо-большевизм! Да эта ее сумасшедшая идея о женском диктате - пострашнее большевизма!..
   - Вячеслав Аркадьевич, но вы же демократ, - возразила я. - Пусть честно борются ваши идеи - и ее, и если ваши сильнее - они победят.
   - Ах, Таисья Валерьевна, и вы тоже!.. Да в невежественной толпе побеждают не самые сильные идеи - а самые нелепые! Разумной интеллигенции, которая бы этому противостояла - попросту нет; те же, кто притворятся ею - малообразованны, их легко провести, а у народа нашего - ни общественного, ни исторического чутья, ни чувства ответственности!.. Кому-то кажется, что Россия настолько велика, что если поколебать ее немножко - от нее не убудет, а себе политический капиталец сколотишь; но только нет никакой великой России - есть тонкая скорлупка, зажатая меж двух жерновов: упоенной собственной сытостью и по-прежнему сильной Европой - и немыслимо огромной, набирающей обороты Азией!
   Я даже рассмеялась:
   - Вячеслав Аркадьевич, по-моему, вы слишком преувеличиваете Катины возможности!
   - Нет, я слишком ее недооценивал; она - противник хитрый и коварный! Стало быть, надо ее нейтрализовать. А возможность - только одна: немедленно начать в нашей газете жесточайшую кампанию по высмеиванию ее идей. Причем делать это надо не грубо, а - тонко и интеллигентно, иначе на штраф налететь можно и совсем всё погубить: она же юрист и сумеет выиграть дело, если перегнем палку! Провести эту кампанию смогли бы только вы с вашими университетскими девочками. Так вот, я хочу выяснить: на чьей вы стороне, на моей - или на ее?
   - Да-а, задаете вы задачку! - покачала я головой.
   - Не я, а наша общая знакомая задает, - развел он руками.
   - Н-ну, раз вопрос стоит так решительно - я вынуждена отказаться, и вы должны меня понять.
   - В таком случае, - не дрогнув ни одним мускулом лица, твердо сказал Воронцов, - я весьма сожалею, но вынужден предложить вам приостановить ваше участие в газете. Тоже поймите меня правильно: я должен засекретить свои действия от Екатерины Васильевны.
   - Короче, вы меня вышвыриваете?
   - Ни в коем случае! Когда закончится предвыборная возня, мне бы очень хотелось снова сотрудничать с вами. А вам?
   - Не знаю. Ничего пока обещать не могу.
   Воронцов помолчал и с сожалением покачал головой:
   - Ну что ж; думаю, время всему даст свои оценки: кто есть кто, и что за чем стоит. Хотелось бы только попросить вас, чтобы наш разговор остался между нами, - он посмотрел на меня выжидающе.
   Однако я уклонилась от обещания выполнить его просьбу.
   * * *
   Кате - чтобы лишний раз не дергать ей нервов - рассказывать о том, что я выведена из редакции, пока не стала: потом как-нибудь, когда попривыкну к положению вышвырнутой вещи... А через день она сама позвонила мне и, захлебываясь, сообщила новую о себе весть:
   - Что Воронцов отказал мне в секретарстве, ты уже знаешь. Но можешь поздравить еще раз: сегодня они всей компанией выкинули меня и из партийного правления, и из избирательного списка, и из партии исключили, причем дали понять, что виновата только сама - дала им повод!
   - Неужели только оттого, что выступила против Воронцова?
   - Мотивация одна: несовпадение программ, моей - и партийной; я, видите ли, недостойна их высоких целей!.. Спросили: правда ли, что я думаю о мужчинах именно так, как говорила? Я не стала увиливать - и, ты думаешь, они в состоянии это стерпеть? Даже слушать не стали, когда я сказала, что могу принести им голоса!... Да и черт бы с ними, но тут еще закавыка!..
   - Какая еще закавыка? - спросила я с тревогой.
   Оказывается, положение ее усугубилось тем, что недели две назад она не сумела выиграть в суде одного процесса по делу сотовой компании Иваницкого. Причем Иваницкому она объяснила, что дело заведомо проигрышным, и он с ней согласился, но не далее как сегодня днем он вызвал ее к себе, напомнил о проигранном процессе как об ее упущении, заявил, что ей явно мешает работать политическая деятельность, и предложил выбирать: или участие в выборах - или дальнейшая работа в компании...
   - Представляешь? Они выкручивают мне руки! - клокотала она.
   - И что ты выбрала?- спросила я.
   - Окончательный ответ пока не дала. Но я не хочу, не хочу отказываться от выборов!
   - Но давай, Катя, трезво, - стала я ее увещевать. - Сумеешь ты выиграть у Воронцова? Боюсь, и ему проиграешь, и потеряешь работу.
   - А я назло им хочу выиграть эти чертовы выборы! - в ярости кричала она в трубку.
   И я, чтобы хоть как-то выразить солидарность с ней, с грустным юмором рассказала ей о своем последнем разговоре с Воронцовым и о том, что я выведена из редакции.
   - Ой, Таечка, это из-за меня всё? - начала она сокрушаться.
   - Прекрати, не ной! - обрезала я ее.
   - Хорошо-хорошо, не буду! - осеклась она, помолчала, а потом завелась с новой силой: - Знаешь, что я сейчас подумала? Раз они тебя выперли из газеты - помоги мне, стань моим доверенным лицом, а? Мне так не хватает тебя - твоей рассудительности, твоих советов!.. Остался месяц с хвостиком; давай, тряхнем избирателей, возьмем штурмом их мозги?
   - Катя, но у нас же нет денег! - взмолилась я.
   - Да и черт с ними - надо организовать побольше живых встреч с женщинами: они мне верят, они пойдут за мной - только они помогут мне выиграть! Время еще есть! Не хочу я сдаваться этим паршивцам!
   - Но та чушь, которую ты несешь перед избирателями!..
   - Таечка, но ты же знаешь: я всегда так думала - что ж я врать-то буду? Иногда мне кажется, что я родилась с этими мыслями - уже в семь лет они во мне колом сидели, жить мешали!.. Знаю, в чистом виде их не претворить; да мужики костьми лягут, но не дадут!.. Так пусть это будет хотя бы мой прием, мой предвыборный кураж, и пусть я хоть чем-то, но помогу женщинам поверить в себя и завоевать какую-то часть жизни - и то буду счастлива! Неужели ради этого не стоит побороться?..
   Такой вот, бескорыстно страстной и убежденной, Катя мне положительно нравилась; да и жаль ее было... И я согласилась - правда, с условием: только в свободное от университета время, - потому что меня, в отличие от нее, кормить некому.
   - Да, да, конечно! - Катя готова была соглашаться на любое условие. - Ой, Тайка, как я тебе благодарна! Есть у меня предчувствие, что выгорит наше с тобой дело, и наши мужики будут посрамлены!..
   Но, честно говоря, у меня такого предчувствия не было; просто хотелось - ей в утешение - поддержать ее, пусть даже в безумном проекте...
   А когда наговорились и я положила трубку - то подумала: странно как - уже на первых шагах к осуществлению своего безумного проекта она успела столько потерять! Неужели это и в самом деле месть мужчин за ее образ мыслей? Верить в это никак не хотелось... Что-то будет дальше?
   * * *
   Ну вот, взялась я активно помогать ей, начали шевелиться вместе - а денег-то так и нет! Бесплатные выступления в газетах, на радио и на гостелеканале исчерпаны; агитационный плакатик издательство нам все еще не отпечатало. Игорь, как и обещал, вывесил на пересечениях улиц огромный цветной баннер (тьфу, так и вязнет на языке эта иностранщина!), на котором Катя красовалась во всем блеске, и оплатил еще два газетных выступления. Но больше свободных денег у него пока не было, а брать заем в банках под грабительские на время предвыборной кампании проценты он боялся.
   И Катя, и я лишь продолжали выступать вечерами в "красных уголках" перед тремя-четырьмя сонными слушателями преклонного возраста; больше делать было пока нечего. И она начала терять надежду.
   - Да-а, - заводила она унылый разговор после таких выступлений, - трудно с такими, как Воронцов, тягаться: у них и избирательные фонды какие-то, и денежные тузы их подпитывают, и финансовые группы, и комитеты поддержки, а у меня - лишь ты да я, да мы с тобой.
   - Ничего, Катя, еще не все потеряно, - пыталась я хоть как-то укрепить ее дух. - Держись; будем бороться до конца.
   - Толку-то? - горчайше усмехалась она.
   - В конце концов, а кто тебе мешает найти денежных тузов?
   - Да пробовала; дальше охранника в дверях никуда не пускают...
   И вот однажды вечером забегаю к ней - сказать, что нашла для нее назавтра очередное выступление, - усадила она меня за чай и говорит с укором:
   - Вот, с твоей подачи позвонила вчера одному дельцу: "Дайте денег на кампанию!" - "Приезжайте, - говорит. - Побеседуем". Чем, думаю, черт не шутит? - ноги в руки, прилетаю. Ведет он меня из кабинета в комнату отдыха, а там уже стол накрыт, кресла, диваны; на стенах - дешевка с обнаженкой в золоченых рамах, и - бассейн с водой. Я эти комнаты с бассейнами уже проходила, но - молчу. Что, думаю, дальше-то? А он мне: "Красивая, - говорит, - вы женщина. Поэтому мы с вами сначала купаемся, потом отдыхаем, а потом - серьезный разговор". - "Э, нет, - говорю. - Сначала - разговор. Сколько дашь?" - "Тыщу баксов", - отвечает. "До свидания", - поворачиваюсь уйти. "Постой! - кричит. - Две!"... Довел до трех: "Больше, - говорит, - не могу!" А я прикидываю: на фиг ты мне сдался - этих твоих тыщ только на одно выступление на коммерческом канале и хватит... "Да, - говорю ему, - я продаюсь, но - дорого. Ведь ты, - говорю, - можешь поставить тут видеокамеру и выручить за снимки вдвое больше - есть люди, которые ничего не пожалеют, чтобы их купить!.." - и повернулась и ушла: у них ведь не заржавеет: снимет, а потом шантажом замучает... Вот тебе образчик спонсора. А ты говоришь: зачем мужиков травить, грубо, мол, это, нецивилизованно! Да я после того спонсора еще тверже на своем стоять буду!..
   И вот сидим мы, болтаем, уже и не зная, что делать дальше, и тут - телефонный звонок. Звонок как звонок. Взяла она трубку, слушает; до меня лишь доносится из трубки монотонно жужжащий мужской голос...
   Прошла минута, две, три, пять, а она слушает и слушает, отвечая односложно: "да", "нет", "не знаю", "надо подумать", "можно попробовать", - а голос в трубке жужжит, жужжит... Я попиваю чай и уже сержусь на нее: могла бы и сократить телефонную болтовню, пока я здесь - вечно этот ее эгоизм, неумение ценить мое время... Потом, слышу, говорит собеседнику:
   - Ладно, уговорили: давайте встретимся. Только я не одна, а со своим доверенным лицом буду... Женщина... - и, зажав микрофон трубки ладонью, шепчет мне: - Дай быстро ручку и лист бумаги!
   Благо сумка моя под рукой - подаю ей ручку и бумагу; она записала что-то и говорит в трубку:
   - Да, да, обязательно будем! - затем выключила ее и долго потом сидела с неопределенным выражением лица, которое я бы назвала так: удивленная и одновременно недоверчивая полуулыбка.
   - В какую опять авантюру меня втянуть хочешь? - спрашиваю.
   - Ты знаешь, а ведь еще не все потеряно! - встрепенувшись, отозвалась, наконец, она. - Слушай внимательно: звонил какой-то мужик, представился московским журналистом и крутым спецом по пиару - предлагает помощь в предвыборной кампании. Совершенно случайно ему попалась кассета с моим телевыступлением. Говорит, поможет меня раскрутить.
   - Ты хоть знаешь его?
   - Первый раз слышу!
   - Странно: чтобы мужчине - и понравилось твое выступление? - удивилась я. - Какой-то ненормальный... Что, интересно, за этим стоит?
   - Не знаю. Детали, говорит - при встрече.
   - Но у тебя же нет денег платить!
   - Берет на себя. Встреча завтра в восемь вечера, в кафе "Наутилус".
   - Здрасьте! Завтра вечером у тебя выступление!
   - Придется отменить - не хочу его упускать.
   - Ладно, иди, - сказала я. - Сама за тебя выступлю.
   - Нет, Таечка, пойдем вместе - я боюсь: мужик ведь; черт его знает, что у него на уме? Они же такие подлые - непременно какую-нибудь гадость задумают!.. А, с другой стороны - вдруг да последний шанс? Умоляю, пойдем - ты одна в курсе моих дел! Не понравится - так и послать его недолго!..
   Что-то не верила я в свалившегося с неба доброжелателя; одно из двух: или подвох Катиных противников - или попытка сжульничать на ее трудностях. Но у нее в самом деле безвыходное положение... Причем было и чисто женское любопытство: что там за "москвич", что он мог придумать, и каким образом он собрался ее облапошивать? - так что я поняла: мне от Кати не отвертеться; да и жалко ее было с ее безнадежной верой в чудо - пришлось отказываться на завтрашний вечер от хорошего, людного выступления.
  
   8
   К встрече с москвичом мы разоделись в пух и прах. Сама я больше часа провертелась перед зеркалом, примерив несколько ансамблей; остановилась на своих любимых строгих тонах. Захожу за Катей; та непременно желала напялить на себя алое вечернее платье со всем золотом мира - еле ее переубедила, что на деловую встречу являться так - просто нелепо; однако на меньшее, чем темно-синее бархатное, она не согласилась. И тяжеловатый вечерний макияж на лице - подстать... А дорогой, помню, я все пытала Катю: как хоть его зовут-то, да как мы его узнаем?
   - Сказал, сам меня узнает - по видеокассете, - коротко отвечала Катя, сосредоточенная и немногословная. - Звать Женей...
   И вот ровно в восемь, ни минутой раньше - дабы дать понять москвичу, что мы деловые - забурились мы в "Наутилус". Я это кафе знала: бывшая обжираловка рядом с полиграфкомбинатом - там, знаю, вся журналистская братия табунится; сама не раз забегала туда заморить червячка; оно мне даже нравится - тем, что нет того кабацкого куража, которого терпеть не могу. И еще - там чистенько теперь: скатерти, салфетки, цветочки на столах.
   И только мы успели раздеться в вестибюле - подходит к нам цветущий, склонный к полноте молодой человек. Мы решили, было, что это распорядитель хочет проводить нас в зал, однако молодой человек обратился к нам:
   - Здравствуйте, Екатерина Васильевна и-и... - он внимательно всмотрелся в меня, будто припоминая, - и Таисья Валерьевна. Я - Женя.
   Я окинула его с ног до головы: мы с Катей ожидали, что человек, имеющий наглость предложить нам какую-то авантюру, должен, по крайней мере, хоть выглядеть постарше и похитрее, - и сухо спросила:
   - Мы с вами что, знакомы?
   - Я - да, - кратко ответил тот, чем вверг меня в недоумение, и решительно взял нас под руки. - Пойдемте, я там присмотрел столик.
   Он провел нас через зал, и мы заняли столик у дальней стены, прислоненный к стене так, что было только три места. Я села напротив молодого человека, Катя - между нами. Рядом - какое-то растение в кадке (на которую, кстати, Женя положил свою черную репортерскую сумку), так что мы оказались в некоторой изоляции от зала.
   Затем воззрились друг на друга. Женщине ведь достаточно секунды, чтобы увидеть человека, всего разом, и - до мелочей. Одет небрежно: серый вельветовый пиджачок, слегка мятый, но - хорошего покроя, и мягкая рубашка с расстегнутым воротом. Лицо его могло бы сойти за красивое: ровный овал, прихотливо очерченные губы, темная кудрявая шевелюра и прочие признаки так называемой аполлонической красоты, - однако была эта красота несколько биологической, не в моем вкусе. И голос - почти женский. А глазки, несмотря на улыбчивость, остро покалывали, так что улыбка, если всмотреться - сладенькая и неискренняя. А Катя, смотрю, уже положила на него глаз - откровенно пялилась. Ну, да волевых женщин, по-моему, именно к таким вот, женоподобным - по контрасту - и тянет.
   - Так объяснитесь по поводу нашего знакомства, - обратилась я к юноше довольно сухо, напоминая этим Кате, что мы не развлекаться сюда пришли, так что она укоризненно стрельнула в меня огненным взглядом.
   - Сейчас, минуточку, - ответил тот: к нам уже подлетела грудастая, тугомясая девица-официантка, протягивая меню; однако юноша, не взяв меню, обратился к нам: - Что будем пить? Крепкие напитки? Вино? Кофе?
   - Кофе! - не сговариваясь, почти одновременно ответили мы: мы же - деловые, а на деловых встречах, всем известно, кофе пьют!
   - Прекрасно: дешево и простенько! - прокомментировал Женя и, улыбнувшись еще слаще, обратился к официантке: - Лапочка! Три черных кофе, пожалуйста, сто граммов хорошего коньячку и два мороженых, самых лучших, какое у вас есть! Только быстро, ферштейн?
   Девицын рот пресладко растянулся в улыбке ему в ответ; она кивнула, а когда повернулась, чтобы бежать прочь, у молодого человека заметно чесалась рука шлепнуть ее по заднице - удержался, по-моему, только из-за нас. А уж когда та прибежала через минуту с подносом и поставила на стол все заказанное, то вертелась теперь в самой непосредственной близости от него, и на этот раз, кажется, он не удержался - незаметно погладил ее по крупу, а девица разулыбалась еще слаще: удивительная гармония взаимопонимания!
   - Итак, отвечаю на ваш вопрос, Таисья Валерьевна, - суховато, в тон мне начал он, когда кофе уже дымился перед нами и мы остались одни. - Да, я московский журналист и московский обыватель, - сделал он ударение на последних словах, достав из нагрудного кармана и протянув нам по визитной карточке. - Но по рождению - ваш земляк: восемь лет назад закончил здесь школу и поступил потом в МГУ...
   "Мальчику двадцать пять, значит, - прикинула я в уме. - Не совсем и мальчик. Или - мальчик, тронутый молью; ой, что делается: уже двадцатипятилетние мальчишками кажутся!.."
   - А когда заканчивал школу, - продолжил между тем он, - то ходил на подготовительные курсы на вашем филфаке и слушал ваши лекции, Таисья Валерьевна. Кстати, они мне очень помогли поступить в МГУ... Но вы меня, конечно, не запомнили - я был юношей с такими, знаете, мечтательными глазами, - усмехнулся он. - А я вас отлично помню. Вы совсем не изменились!
   - Как это понять: как комплимент - или наоборот? - спросила я.
   - Только как комплимент! - сладко причмокивая губами, произнес молодой человек; он был очень уверен в себе и изо всех сил старался понравиться нам, стареющим провинциалкам, обеим сразу. - А вы, Екатерина Васильевна, вы были просто великолепны в теледебатах - я восхищен вами! За ваш успех в выборах, который я вам предрекаю! - он поднял коньячную рюмку, умело обонял аромат содержимого, пригубил, поставил рюмку и взялся за кофе; все это у него получалось изящно, вкусно и заразительно. - А вы тоже принимайтесь, а то мороженое растает, а кофе остынет, - уже брал он в руки непререкаемое руководство нами.
   - Кстати, - обратилась я к нему, заглянув в его визитную карточку - она лежала теперь передо мной на столе, - в советское время один из секретарей обкома носил вашу фамилию. Не ваш, случайно, родственник?
   - Случайно это мой папа. И случайно он теперь работает в Москве. Что делать - у каждого есть свой папа, и мы обречены носить его фамилию и принимать его наследие, каким бы оно ни было, - немного иронично ответил он мне - кажется, я своими дотошными расспросами уже слегка раздражала его. Я уж умолчала о том, что у нас с Катей по этой самой случайности пап нету и что мы с ней для него - другие, почти инопланетянки.
   - Понятно, - многозначительно сказала я; и в самом деле кое-что в молодом человеке становилось понятней: и МГУ, и московская прописка... - Но почему вы тогда - здесь? - не унималась я.
   - Признаюсь честно: для нас, московских журналюг, выборы в регионах - хорошая шабашка, - улыбнулся он. - Подрядились с товарищем раскрутить пиар-кампанию одному вашему платежеспособному кандидату...
   - Не Иваницкому? - спросила я.
   Тот замялся на секунду, внимательно взглянув мне в глаза, силясь что-то в них прочесть, и спокойно затем продолжал:
   - Простите, коммерческая тайна... Одним словом, раскрутили мы пиар-кампанию; товарищ мой остался доводить до конца, а я решил пуститься в свободный полет - время дозволяет. Я хорошо усвоил механику местной пиар-технологии - что ж ей пропадать-то? Вас смущает, - обратился он ко мне, - что я чужак? Но почему-то не местный журналист предлагает вам услуги, а я! Найдите местного. Но он потребует с вас немыслимую кучу денег, а, добравшись до них, тут же запьет и про вас забудет; этим все и кончится...
   - А почему вы выбрали меня? - спросила Катя.
   - Скучно работать с людьми без фантазии. А ваше маленькое телевыступление, Екатерина Васильевна, сразило меня наповал, так что я с удовольствием с вами поработаю. Жаль, оно попалось мне только вчера.
   - Но оно же - против мужчин! - сказала Катя.
   - Да, но вы придумали блестящий ход: поставили на самую надежную категорию избирателей - на женщин!
   - Почему "ход"? - не поняла Катя. - Я и вправду так думаю!
   - Но ведь ваш тезис о верховенстве женщин, как я понимаю - всего лишь смелая метафора? Вы что, в самом деле, верите, что мужчин можно закабалить и заставить работать на женщин?
   - Конечно!
   - Это хорошо: уверенность придает вам энергии, - сладко-спокойно сказал он. - Но, по большому-то счету, Екатерина Васильевна, это же нереально! Как вы, например, можете заставить меня?
   - А вы уже и так хотите на меня работать!
   У журналиста на мгновение озадаченно застыло лицо. И за это мгновение он, видимо, оценил нас по какой-то своей мерке, принял решение и оживился снова, улыбнувшись Кате весьма миролюбиво:
   - Так ведь я добровольно предлагаю свои услуги. Не хотелось бы, чтоб вы считали, будто я иду к вам в кабалу.
   - Если вам неприятно - не буду. Я лишь обозначила суть...
   - Но у Екатерины Васильевны нет ни копейки, чтобы платить вам! - вклинилась я, меняя заводящее в тупик направление разговора.
   - Я это уже понял. Только как же вы, Екатерина Васильевна, собрались участвовать в выборах без гроша в кармане? Это самонадеянно!
   - Зато у меня - идеи!
   - Ха-ха-ха! - добродушно расхохотался тот. - Идеи - это хорошее прикрытие перед публикой. Да, знаю: женщинами ваши идеи приняты благосклонно - в них есть изюминка, на которую массы хорошо клюют. Им ведь, в принципе, плевать на то, что вы собираетесь бороться за их счастье - им нужна изюминка, удивление, восторг, нужен свежий идол - а вы многим для этого располагаете, на этом можно сделать хорошую игру, - он еще раз окинул Катю оценивающим взглядом. - Но чтобы идеи дошли до масс - нужны деньги; вот ведь какая каверза! Да-да, Екатерина Васильевна, любая политическая борьба требует хорошей финансовой подзарядки! Фактор, увы, неприятный, но мимо него на вороных, знаете, не проскочишь... А раз нет денег, попробуем поискать спонсоров.
   - Я пробовала - что-то не нашла, - отозвалась Катя.
   - Так надо уметь искать! Попробую тряхнуть старые папины знакомства - их тут пока много. Но сначала, Екатерина Васильевна, давайте, что называется, договоримся на берегу. Вы должны понять одну простую аксиому: даром и полушки нынче никто не даст, даже за ваши красивые глаза. И уж тем более - за идеи: мир нынче просто захлебывается от девальвации идей... Залогом может стать только ваша будущая депутатская деятельность - единственное, что мы с вами можем заложить. Но, давая деньги, спонсоры захотят высказать вам определенные требо... пожелания, которые бы вы, Екатерина Васильевна, смогли потом выполнить; они, так сказать, хотели бы купить... то есть, я хочу сказать, заполучить надежного лоббиста, - опять поправился он, а я подумала: две оговорки в одной фразе - не слишком ли много? Не нарочитые ли это подсказки, чтобы нам с Катей было понятней?.. Причем, обращаясь к Кате, наш собеседник смотрел уже не на нее, а на меня, будто не ее, а меня убеждал - чувствовал, видно, что моя роль здесь - чуть больше, чем просто поддержать разговор.
   Я тоже смотрела на него во все глаза и слушала внимательно, только думала о своем. Казалось бы, ничего нового не сказано - давно это известно и понятно; удивлял лишь безоглядный цинизм, которым пропитано сознание молодого человека насквозь, не оставляя в нем ни доли сомнений. Откуда его в нем столько, что он не в состоянии спрятать его, и что его породило? Среда, из которой вышел? Вторая - или нет, все же первая? - древнейшая профессия журналиста успела так пропитать его своими ядовитыми испарениями? Или это - результат столь блестящего образования, о котором многие - уж о себе помалкиваю - только мечтают, а он вот сподобился? И как они умеют обратить в свой доход все на свете!.. Я ужаснулась: впервые в жизни мне пришло в голову: да уж не права ли Катя относительно мужчин?..
   - Я понятно говорю, Екатерина Васильевна? - меж тем повернулся молодой человек к ней, заканчивая свою мысль.
   - Понятно, - ответила она. - Только что это за пожелания такие, которые я должна буду выполнить?
   - Ну, к примеру, провести в будущей Думе какие-то местные законы.
   - Какие? - попробовала она уточнить.
   - Да что ж мы будем делить шкуру неубитого медведя? - рассмеялся молодой человек. - Во-первых, я не спонсор - их еще трясти нужно; а, во-вторых, вы - еще не депутат. Скажу только, что если пройдете - и вам от шкуры достанется: медведь - большой!.. Так согласны поработать со мной на таких условиях? Только имейте в виду: часы тикают, время идет!
   Я незаметно ткнула Катю под столом ногой, чтоб не торопилась с ответом. А она взглянула на меня строго и, будто не ему, а мне, четко ответила:
   - Да, согласна!
   И тут я, отбросив все условности - момент требовал решительных действий - и скорчив горькую мину, обратилась к молодому человеку:
   - Вы извините меня, что - не к месту, но мне что-то ужасно нехорошо, - и повернулась к Кате: - Проводи меня в туалет!
   Катя, что-то поняв, тотчас вскочила, взяла меня под руку, и мы с ней двинулись через весь зал в вестибюль; а как только зашли в туалет и за нами захлопнулась дверь, я накинулась на нее:
   - Ты что делаешь! Как можно давать обещания какому-то авантюристу, которого впервые видишь?
   - Тая, мне плевать; некогда разбираться - время и в самом деле уходит! - тотчас парировала она, уже, видно, готовая к моей негативной реакции. - Пусть это хоть дьявол - лишь бы деньги нашел!
   - Но как можно соглашаться неизвестно на что?
   - Да плевать! Недолго и послать их подальше вместе с их пожеланиями, когда я там буду! Неужели, думаешь, я поверю хоть одному мужику, в том числе и этому? Они меня уже достали - все одним дерьмом мазаны!
   - Но ведь они же потребуют отрабатывать долги!
   - А ты мне ответь: они отрабатывают перед нами свои долги?
   - Катя, не торопись: я боюсь за тебя!.. Кстати, ты не обратила внимания? Сумка, которую он поставил рядом с нами на цветочную кадку - в ней что-то шуршит: по-моему, диктофон! Ведь он запишет разговор и будет шантажировать тебя им!
   - А мне плевать! - снова повторила она, уже с мрачной решимостью. - Что еще можно ожидать от дерьма?.. Выкрутимся! Все мосты, Тайка, сожжены - осталось только вперед! Всё, пошли ломать комедию дальше, и смотри, не испорти мне игру - это мой последний шанс!..
   А когда мы с ней, возвращаясь, подходили к тревожно ожидавшему нас молодому человеку, глаза ее уже сияли алмазным блеском в такой ослепительной улыбке, какой я у нее давно не видела.
   - Извините нас, Женечка! Мы заставили вас ждать? - пропела она с нежнейшими модуляциями в голосе, а когда садилась - будто ненароком крепко оперлась о его плечо. - У Таисьи Валерьевны - вы знаете? - не очень хорошая реакция на кофе, а она постеснялась сказать. Но у меня оказалась таблетка аспирина, и теперь все в порядке! Правда ведь, Тая, все у тебя теперь в порядке?
   - Да, да! - кивнула я, тоже улыбаясь как можно приветливее.
   - Что ж вы не сказали? - всплеснул руками молодой человек. - Отставьте немедленно ваш кофе - давайте возьмем соков!..
   Улыбалась я, между прочим, еще и оттого, что мне доставляла истинное удовольствие великолепная Катина игра. О, как изобретательно очаровывала и успокаивала она собеседника! Ведь это она ему сигналила на возможные опасения: все хорошо! все в порядке!.. И то, что она с самого начала положила на него глаз - даже я приняла за чистую монету! А она смело продолжила игру дальше, отнюдь не пережимая - выдавая себя лишь сиянием глаз и обворожительной улыбкой, да еще нежнейше называя собеседника Женечкой. И позволяла ему обвораживать себя и безраздельно верховодить за столом, отчего тот чувствовал себя все уверенней.
   Поэтому мы с ней тотчас же со всей возможной скромностью согласились на сок, и он незамедлительно велел официантке принести несколько разных соков. С этими соками маленький инцидент был исчерпан, и разговор потек дальше, уже в русле практического обсуждения дальнейших действий. А поскольку в практических делах он, чувствовалось, действительно специалист - мы смиренно слушали его и со всем соглашались.
   - Итак, девочки, тогда - к делу (отныне мы с Катей становились для него чуть ли не девочками на побегушках)! Поскольку самое лучшее, что у вас, Екатерина Васильевна, есть - это внешность, будем вовсю ею пользоваться! Если у вас есть хорошие фото, завтра же утром отдайте мне - будем давать во всех коммерческих и бульварных газетах с короткими афоризмами - что-нибудь этакое, вроде: "Совершенная женщина есть более высокий тип человека, чем совершенный мужчина"! - из Ницше, помнится. И никаких политических программ - только острые, как гвозди, афоризмы: читатель тех газет, как ребенок, клюет только на яркое и обожает афоризмы... А вы, Таисья Валерьевна, - он взглянул на часы - было, кажется, уже около одиннадцати вечера, - сегодня же поройтесь в своей библиотеке, отыщите еще несколько подобных афоризмов и завтра утром передайте мне по телефону - у меня нет под рукой книг, да и некогда... А если, Екатерина Васильевна, у вас нет хороших фото - завтра же пойдите в самое лучшее ателье и срочно сделайте!
   - Надеюсь, не нагишом? - кокетливо усмехнулась Катя.
   - Надобности пока нет. Пока! - подчеркнул он. - Но если потребуется - придется и нагишом, так что будьте готовы. Что делать - демосу надо бросать сахарные косточки, раз он их любит. А он вас за это будет крепче любить, держать за свою и считать, что вы с ним братски делитесь самым дорогим... Надеюсь, деньги на хорошие фото найдете?
   - Найду, - кивнула Катя.
   - Хорошо, пойдемте дальше. Нам нужна будет комната для деловых свиданий, "офис", - на всякий случай пояснил он. - Завтра же надо найти. С телефоном, и желательно - в центре. Этим нашим кругом будем ежевечерне встречаться и подводить итоги. Кстати, вы работаете?
   - Я - нет, - ответила Катя.
   - Я - да, - ответила я.
   - Раз вы, Таисья Валерьевна, согласились помогать Екатерине Васильевне, - повернулся он ко мне, - нужно немедленно взять отпуск. Работать и так придется по двадцать часов в сутки, и - без выходных!.. Вот вы, Таисья Валерьевна, и займитесь завтра поиском офиса.
   - Но офис в центре, с телефоном, да срочно - это дорого. И будут требовать предоплату, - сказала Катя. - Где ж мы возьмем денег?
   - Ну-у, девочки! - с укором покрутил молодой человек головой: с какой, дескать, голытьбой взялся иметь дело! - затем протянул руку, взял с цветочной кадки свою сумку, покопался в ней, отсчитывая деньги, и положил передо мной пачечку стодолларовых банкнот:
   - Здесь пятьсот; должно для начала хватить. И давайте договоримся: обо всех денежных расходах докладывать - держателем финансов буду, по-видимому, пока я.
   - Почему - вы? - осторожно спросила Катя.
   - Потому что это моя инициатива!
   - Хм... Но я бы, Женя, все-таки хотела иметь понятие о движении финансов, - сказала Катя.
   - Конечно, Екатерина Васильевна - как же без вас! Будут поступления - так уж, думаю, договоримся. Кстати, банковский счет у вас есть?
   - Есть.
   - В случае надобности будем перегонять деньги с моего счета на ваш, но - в разумных пределах. Тут ведь осторожность нужна - для вашего же блага: вам придется отчитываться о предвыборных тратах перед избиркомом, поэтому, сами понимаете, надо позаботиться о липовых документах за услуги, которые были бы раза в четыре меньше реальных трат. Лучше всего проводить их через какое-нибудь маленькое акционерное общество: маленькие - сговорчивей... Иначе ваши журналисты копать под вас станут: кто и за какие заслуги дает вам деньги? Согласны с такой арифметикой?
   - С-согласна, - ответила Катя не очень уверенно.
   - Та-ак, это решили. Пойдем дальше - время бежит; оно сегодня наш злейший враг...
   Дальше мы обсудили вопросы издания цветных буклетов и карманных календарей с Катиным изображением. Пока нет денег на них, мне поручалось договориться с художником, который бы сделал в долг хотя бы макеты, и - издательство, где можно издать их быстрей и дешевле... Зашел разговор и об уже заказанном нами, но еще не готовом плакатике с Катиным предвыборным воззванием. Женя, узнав, что заказана всего тысяча штук, возмутился:
   - Почему тысяча? Всю эту мелочь надо печатать минимум по тридцать - да что по тридцать! - по сто тысяч штук и расклеивать не на каждом доме - а в каждом подъезде, на каждом столбе, совать в каждый почтовый ящик: чтобы избирателю некуда было деться от ваших портретов - чтобы вы снились им по ночам!.. Наймем студентов и расставим на каждом перекрестке - пусть всучивают каждому встречному и кричат денно и нощно: "Голосуйте за Екатерину Иванову!" - только так можно выиграть!.. А вы, Екатерина Васильевна, готовьтесь к главному: к выступлениям на коммерческих телеканалах! Дело серьезное и дорогое, поэтому тщательно подготовимся - чтоб били наповал! Но это - когда найдем побольше денег...
   Обсудили и вопрос о привлечении Катиной группы поддержки, и о необходимости "колес" для почти круглосуточных поездок. Игорь со своей машиной отпадал - он мог быть лишь в резерве. Для дешевизны решили найти надежного пенсионера с машиной. Поиск его Катя брала на себя.
   Вроде бы, почти все в том кафе было предварительно обговорено... Оставался один вопрос, который нас с Катей смущал (хотя мы и не сговаривались), не давая ни ощущения реальности происходящего, ни ощущения законченности разговора и удовлетворения от него.
   Какой вопрос? О деньгах, конечно же, о которых в тот вечер разговор заходил не однажды. Да не только заходил - реальные доллары, эти чужие, заморские деньги, которых я раньше и в руках-то не держала, которые вызывали во мне суеверный ужас и жгли теперь карман, куда я излишне торопливо сунула их и ужасно теперь боялась, как бы не потерять. Мы мялись... Наконец, Катя, решилась этот вопрос задать:
   - Скажите, Женя - я так и не поняла: а вы-то сами, что вы будете иметь от этой кампании? Ведь не из альтруизма же вы беретесь за нее?
   - Сложный вопрос, - с улыбочкой отвечал наш собеседник. - Я вас понимаю: ваше недоверие ко мне, незнакомому человеку, естественно. Поэтому, чтобы заслужить ваше доверие, открываю карты. Да, я хочу получить удовольствие от интересной работы: из ничего - из воздуха, можно сказать - вылепить живого депутата! Хороший для меня экзамен. И хорошая реклама моих способностей... Но, кроме морального удовлетворения, которое, конечно, не скинуть со счетов - есть еще шкура неубитого медведя, о которой я упоминал, и кусочек от которой, может быть, и нам с папой перепадет - я ведь и его в ваши спонсоры прочу, а потому должен еще убедить, что его деньги принесут дивиденды... И, потом - комиссионные от всех сумм, которые к нам с вами, надеюсь, придут: двадцать процентов меня вполне устроят; это обычная в таких случаях плата. Так что видите: я перед вами открыт.
   - Поня-атно, - задумчиво кивнула головой Катя. - А как вы думаете: в какую сумму может обойтись программа, которую вы предложили?
   - Думаю, тысяч в сто можно уложиться.
   - Рублей? - попыталась уточнить я.
   - Почему рублей-то? - с явным презрением к моей глупости ответил он. - Вы посмотрите: может, я по рассеянности вам рубли дал? В рублях, знаете, мне трудно и посчитать... А вы думаете, ваш Воронцов меньше потратит? - вдруг запальчиво спросил он. - И посмотрим потом, за сколько отчитается!..
   - А что вы имеете против Воронцова? - заинтересовалась Катя.
   - Я лично - ничего; но эти его разговоры о честности, о благе народа!.. - он говорил по поводу Воронцова еще что-то насмешливое, и, наверное, эта насмешка была бальзамом для Кати, но я его не слушала - у меня кружилась голова от названной цифры: как, сто тысяч долларов? Сколько же это рублей?.. Я не в состоянии была в таком смятении подсчитать - знала только: цифра настолько астрономическая, что и вообразить трудно!..
   - И самый распоследний вопрос, - продолжал далее молодой человек. - Хотелось бы знать: вы во всем согласны с тем, о чем мы договорились?
   - Да, - твердо подтвердила Катя.
   - Тогда в знак сердечного согласия давайте пожмем руки, и - вперед! Ни целоваться, ни шампанское пить пока не будем - это от нас не уйдет, - рассмеялся он и протянул над столом руку ладонью вверх. Катя тотчас положила в его ладонь свою. Я медлила.
   - А ты чего сидишь? - рыкнула она на меня. - Давай руку!
   Я обреченно вздохнула и - протянула свою.
  
   9
   Когда возвращались с ней домой, она все пытала меня:
   - Ну, как твое впечатление? Можно ему доверять? - и я чувствовала: ей не терпится получить от меня твердое подтверждение: "Да, можно!"
   - Скользкий, - ответила я вместо этого, не очень уверенно высказывая свое впечатление. - И этот бабий голосок... А, с другой-то стороны, что ты, в конце концов, теряешь? Тем более, он даже денег дал!
   - По-моему, специально - чтоб мы ему поверили.
   - Так и давай поверим, раз хочет. Вдруг да получится?
   - Наконец-то слышу от тебя нечто вразумительное! - с облегчением воскликнула она. - Я ведь тоже, как ты, подумала...
   Так и решили: поверить, - тем более что кампанию надо продолжать, с помощью ли молодого человека, или - без... Во всяком случае, приехав домой, я еще полночи просидела над книгами, выуживая подходящие афоризмы для слоганов к Катиным портретам. Надергала штук пять и утром позвонила Жене - набрала номер, а сама, затаив дыхание, жду ответа: вдруг да все вчера померещилось и никакого Жени не существует?.. Но нет - отозвался! У меня отлегло - продиктовала ему афоризмы, пообещала завтра найти еще. Он поблагодарил и сказал, что Катя тоже уже звонила: нашла два подходящих фото, и ее муж везет их ему. А потом признался, что специально дал нам с Катей задания на утро и загадал на нашу оперативность как на залог успеха, и теперь поздравлял меня: все, значит, будет прекрасно!.. А я гадала: искренне он это - или опять уловка, некий поощрительный пряник?..
   Потом помчалась в университет: надо было прочесть две лекции и испросить затем у заведующей кафедрой отпуск. В принципе, взять его - никаких проблем: причина - уважительная, и взаимозаменяемость на кафедре имелась... А уже после этого поехала выполнять следующее Женино задание: искать помещение под офис, - удивляясь лишь тому, как наш вдохновитель волей-неволей зарядил меня энергией.
   Кстати, он же подсказал вчера и идею системного поиска офиса: найти все городские газеты за неделю и просмотреть объявления.
   Проще всего найти их было в агентстве печати: там, в отделе реализации, работали женщины, уже знакомые мне по газетной работе - они и набрали мне ворох газет... Я просмотрела их там же, и один оптимальный вариант нашелся: в аренду сдавалось лабораторное помещение в НИИ, совсем недалеко от центра... Я тотчас туда позвонила; да, комната пока свободна; в ней есть конторская мебель и телефон.
   Я созвонилась с Катей, и мы с ней туда помчались.
   * * *
   Комната оказалась просторной, но замызганной. А чисто лабораторная мебель: стеллажи вдоль стен, пустой книжный шкаф в углу, несколько письменных столов и стульев, - опасно шаткими; телефонная розетка имелась, но аппарат надо было иметь свой; картонная дверь с хилым врезным замком болталась на петлях. Однако искать что-то еще уже не было времени. Мы поторговались с институтским коммерческим распорядителем, составили договор, тут же внесли в кассу деньги за месяц вперед и получили ключ, а уже вечером встретились там с Женей. Наше общее чувство юмора позволило оценить состояние офиса вполне положительно - свое главное назначение: быть местом деловых свиданий, - комната могла исполнять вполне...
   А уже следующим вечером Женя принес туда несколько экземпляров одной из коммерческих газет с огромным, во всю страницу, парадным черно-белым Катиным фото, на котором наискосок - тот самый афоризм из Ницше, который он озвучил перед нами в кафе: "Совершенная женщина есть более высокий тип человека, чем совершенный мужчина", - а под ним красным шрифтом - призыв: "Голосуйте за прекрасную женщину, защитницу ваших прав и свобод Екатерину Иванову!".
   - Итак, милые дамы, лед тронулся! - торжественно объявил Женя, выдав нам по газете; сам он был весьма доволен столь эффектным началом. А Катя так просто пришла в восторг от своего фото: получилось ярко, броско, и, наверное, дорого.
   А потом портреты ее стали появляться почти ежедневно - и в разных газетах, в сочетании с другими афоризмами, уже найденными мной... По-моему, не осталось ни одной газеты в городе, где бы они не появились - Катина раскрутка началась. Выходит, Женя уже нашел деньги? Где? Сколько?.. Я не без недоумения спросила Катю: что думает об этом она? - но она лишь пожала плечами.
   А деньги, видимо, все прибывали, потому что портреты ее в сочетании с афоризмами замелькали уже и в телерекламе. А на радио сделали вторую, уже платную передачу с ее участием, причем говорила она теперь уверенней и несла такое, что, честно говоря, мое чувство меры было возмущено: знаю я Катины взгляды, но там она превзошла саму себя.
   Я взяла у нее кассету с записью этой передачи, переписала и обязательно дам здесь ее пересказ, но - только объединив в одно целое с телевизионными, потому что выступления эти весьма примечательны - может, даже уникальны: они вырываются за рамки всего, слышанного мной до сих пор, и не хочется, чтобы они были преданы забвению.
   Ну, а пока, до ее телевыступлений, которые стали кульминацией ее предвыборной кампании, маховик кампании все раскручивался и набирал обороты. Из типографий начала поступать печатная рекламная продукция: буклеты, календарики, плакаты с Катиными портретами и все с теми же афоризмами... Их привозили на арендованной машине в тяжеленьких, туго увязанных упаковках. Эти бесконечные упаковки вносила в офис и складывала в штабели целая бригада из шустрых молодых людей, подрабатывающих студентов, бригадир которых подчинялся лично Жене.
   Упаковки эти бригада потом развозила по почтовым отделениям, по магазинам или просто уносила куда-то в руках. А потом эти ребята расклеивали рекламную продукцию на дверях, столбах, заборах и стояли на перекрестках, с прибаутками раздавая ее прохожим, в том числе и мне самой; и когда я пыталась объяснить, что у меня все это уже есть - все равно с шутливыми пререканиями совали мне в карманы насильно. А в магазинах - за какую-то мзду, видимо? - продавщицы всовывали буклеты и календарики с Катиными изображениями в упаковки с товарами.
   Теперь, когда я освободилась от срочных заданий, Женя обязал меня дежурить до позднего вечера в офисе у телефона и отвечать на звонки, причем звонков с каждым днем становилось все больше.
   Вечерами туда приходила Катя. Кроме выступлений в СМИ, она почти каждый день выступала еще и живьем; по мере того как известность ее росла, ее все чаще зазывали выступить в серьезных и многолюдных организациях. Она приходила после таких выступлений усталой, но возбужденной, с горящими, как у безумной, глазами, и сама бралась отвечать на звонки, потому что у меня к этому часу от телефонных бесед уже болел язык...
   * * *
   В общем, деньги на Катину кампанию, и, судя по всему - немалые, откуда-то брались, однако ни я, ни Катя их не видели и недоумевали: кто дает? сколько? сколько тратится?.. Но однажды, когда кампания уже набрала ход, между нею и Женей возник денежный конфликт, кое-какие из этих вопросов прояснив - но и многое опять запутав, и посеяв между сторонами некоторое недоверие, из которого мы потом долго выпутывались.
   Началось с того, что как-то вечером, когда Катя зашла в офис после выступления - я заварила кофе, пьем с ней, болтаем, расслабляемся, и тут в комнату вваливается молодой незнакомец с важно задранным носиком - и с претензией на элегантность: тщательно, волосок к волоску, причесан, в длинном, до пят, черном, щегольски распахнутом пальто с белым кашне, под пальто - черная пара с белой сорочкой и галстуком, сплошь в золотых блестках, - одним словом, элегантен в стиле "приказчик", или, как у них нынче принято называть себя - "дилер"; а в руке - черный кейс с застежками. Забыв поздороваться и глядя почему-то на меня, молодой человек спрашивает: можно ли ему увидеться с Екатериной Васильевной Ивановой?
   - Можно, - ответила я. - Но, во-первых, для начала, здравствуйте, а, во-вторых, представьтесь, пожалуйста.
   - Представитель фирмы "Алко"! - ответил молодой человек, и носик его задрался еще выше - хотя что его задирать-то, когда всему городу известно, что "Алко" - весьма недобросовестная фирма, производящая самую низкосортную водку, годную разве что травить тараканов? Характерно, что с этой "Алко" борется весь город, а она процветает себе на здоровье.
   - Ну, я - Иванова! - откликнулась, наконец, Катя. - Что вы хотите?
   - Я, собственно... У меня - кофинденциальный разговор, - ответил представитель, косясь на меня.
   - Таисья Валерьевна - мое доверенное лицо, - представила ему меня Катя; однако молодой человек продолжал мяться.
   - Кстати, - сказала я, чтобы освободить его от смущения, - схожу за сегодняшней почтой, - вышла из комнаты и направилась в вестибюль, к вахтеру. Забрав почту, не торопясь перебрала ее и медленно же пошла обратно, а в коридоре столкнулась с уже вышедшим из офиса молодым человеком. Причем обратила внимание: уходил он без кейса.
   - Катя! - истошно заорала я, чуть не бегом ворвавшись в офис. - Он оставил кейс? Не трогай! Ты что, не наслышана о терактах?
   - Успокойся, - как мне показалось, с усмешечкой ответила она. - Это мне. Я уже проверила: бомбы там нет.
   Больше о кейсе не говорили. А немного погодя Катя позвонила Игорю и велела забрать нас и отвезти домой. Но Игорь, видимо, был занят - Катя долго препиралась с ним, а потом заявила:
   - Или ты приедешь за мной - или я останусь здесь ночевать!.. Ни с кем, кроме тебя, я не поеду - понял это или нет? - и бросила трубку.
   Пришлось ждать; Игорь появился только часу в двенадцатом ночи, виновато извиняясь перед нами.
   - Ладно, хватит, понятно и так! - оборвала Катя его извинения, и мы пошли на выход, причем Катя шла между мной и Игорем, будто с эскортом, неся в руке злополучный кейс - и ни слова о нем...
   А в восемь утра она звонит мне домой:
   - Сейчас мы с Игорем к тебе заедем! - и через пятнадцать минут заявилась; Игорь остался в машине. Войдя в мою комнату со своей дамской сумкой, она открыла ее и выложила на стол незапечатанный конверт:
   - Вот твои деньги.
   - Какие? - не поняла я.
   - Которые ты заработала.
   Я тут же, при ней вытряхнула их из конверта на стол и прикинула: там лежали примерно две моих месячных университетских зарплаты, - и сразу поняла: деньги - из кейса от "Алко". Интересно, какую часть отвалила мне Катя? Наверное, все-таки немного, иначе зачем вчера - кейс?.. И что мне оставалось? Не брать эти алкогольные серебреники? Но ведь я ушла в отпуск без содержания, и денег на жизнь у меня не было - Женя обещал заплатить. Если не возьму - откуда знать, кто и когда отдаст их мне в следующий раз?
   - Они оттуда? - спросила я на всякий случай.
   - Оттуда! - усмехнулась она. - Сейчас поедем отчитываться за них!
   - Перед кем?
   - Перед Женей: пылит, требует срочно ехать на разборку - а я хочу с тобой: ты - свидетель!
   - Свидетель чего?
   - Ладно, не прикидывайся, некогда! Поехали!
   Я собрала деньги обратно в конверт, на всякий случай не трогая ни рубля, конверт смахнула в ящик письменного стола, и мы поехали.
   Игорь привез нас в офис и тотчас умчался; Катя лишь наказала ему, чтобы вечером непременно ее забрал (с того самого дня он сам утром увозил ее из дома, а вечером забирал и привозил домой).
   Женя уже ждал нас и тотчас накинулся на Катю:
   - Екатерина Васильевна, где деньги от "Алко"?
   - Какое вам дело? Они мои! - парировала Катя.
   - Нет, позвольте - как это ваши? Я обхаживал их, торговался с ними! Я не виноват, что они такие тупые - не поняли, кому отдать!
   - Но ведь вы торговались на моем имени!
   - И козе понятно, что на вашем! Но кто, интересно, расплачивается за вашу рекламу? Папа Карло?
   - Вы и так, я смотрю, много заработали на моем имени!
   - Что значит "много"? Для вас это - деньги?
   - Деньги! Кстати, мы договаривались, что вы будете отчитываться!
   - Отчитаюсь, но потом!.. А не отдадите - я отказываюсь работать: идите и сами договаривайтесь с телестудиями, а я посмотрю, чем это кончится!
   - Хорошо, - согласилась Катя, - отдам половину: у меня тоже траты! Я хоть с Таисьей рассчиталась. А оплата помещений, а машина, а бензин?
   - Ну, хорошо, оставьте четверть, остальное верните!..
   Катя выторговала себе треть, а остальное привезла вместе с кейсом.
   Через три дня случай с деньгами повторился. Опять вечером сидели с Катей в офисе, ждали Игоря. На этот раз ввалились двое неизвестных весьма непрезентабельного вида: в грязных сапогах, в несвежих куртках, обросшие щетиной, пахнущие бензином, - так что мы с Катей при виде их даже струхнули: уж не по наши ли души? - и старший из двух, кряжистый мужик с тяжелой сумкой в руке, спрашивает: кто из нас Екатерина Иванова?
   - Я Иванова, - собрав все свое мужество, ответила Катя. - Кто вы такие, и что вам нужно?
   - А документ можно? - спросил старший.
   Катя достала из сумки красную картонку - свой кандидатский мандат с фотографией; тот взял ее в руки, внимательно - по складам, что ли? - прочитал, рассмотрел фотографию, вернул Кате и только тогда представился. Это оказались представители лесозаготовительной конторы из дальнего района, начальник с шофером. Он и имя свое назвал, но где же мне его помнить?
   Потом начались многословные извинения и объяснения старшого: как долго они ехали, сколько миновали разбитых мостов, ручьев и речек, какие ужасные у них там дороги и как долго они искали Катю уже здесь, в городе... Поскольку он обращался только к Кате, продолжая стоять перед нею, я подала ему стул и усадила. Младший, молодой парень, не проронивший за весь визит ни слова, скромно сел поодаль, на стул у стены.
   - Так, а... чем я обязана вашему визиту? - незаметно взглянув на часы, и перебивая длинные объяснения старшого, спросила Катя.
   - Вот, велено передать вам как будущему депутату. Живем в лесу, молимся, как говорится, колесу; поэтому нам, сами понимаете, дороги нужны: без дорог - никуда. Будут дороги - остальное в наших руках, - рассуждая так, старшой достал из сумки нечто, замотанное в тряпицу, которую начал утомительно долго разматывать. А когда размотал - в ней обнаружился полиэтиленовый пакет. Он передал пакет Кате; та взяла его, вытряхнула на стол кучу денег россыпью и взялась пересчитывать - купюры были мятые, несвежие, и - самого разного достоинства, вплоть до десяток.
   - Вы уж извините, - оправдывался старшой, пока она считала. - Машину пиловочника привезли, продали, и все - вам... - а я смотрела на эти деньги: там было тысяч около пятидесяти, - и думала: "Ай да пострел наш Женя! Это что же, он перетряхнул всю область, до самых окраин?.."
   - Расписочку теперь, пожалуйста, - улыбнулся лесозаготовитель.
   Катя на мгновение задумалась, что-то соображая; затем решительно взяла чистый лист бумаги, накатала расписку и размашисто расписалась. Лесозаготовитель взял ее, внимательно прочел, сложил вчетверо и засунул куда-то глубоко во внутренний карман своих многочисленных одежек.
   - Теперь - порядочек, - похлопал он по карману ладонью. - Так передадите Евгению Павловичу, что мы рассчитались?
   - Да-да, конечно! - заверила его Катя, догадываясь, что Евгений Павлович - это и есть наш Женя.
   - Тогда - до свиданьица. Успехов вам! - старшой встал, картинно перед каждой из нас раскланялся, и оба степенно удалились.
   - А ведь расписка - улика, - подсказала я Кате, когда остались одни.
   - Какая разница! - отозвалась она. - И расписка - улика, и без расписки - улика. Дурень не понимает, что такие вещи делаются без свидетелей.
   - А, может, не дурень? - усмехнулась я. - Так что придется тебе еще и дороги лоббировать в их районе.
   - Посмотрим, - с неохотой отозвалась она. - А и пролоббирую, так не переломлюсь...
   На следующий день она сама доложила Жене о взносе лесозаготовителей и отдала ему деньги - уж не знаю, сколько... А еще через день начались предвыборные телепередачи с ее участием.
  
   10
   Телепередачи эти начались в последней декаде предвыборной кампании, когда, как говорят в таких случаях журналисты, кампания уже вышла на финишную прямую, и длились ежевечернее целую неделю, и - на разных каналах, десятиминутными кусками, с несколькими рекламными уведомлениями в течение дня - одним словом, по всем законам крупного, да что там крупного - грандиозного, по нашим-то провинциальным меркам - хорошо раскрученного коммерческого проекта. И, надо сказать, проект этот затмил рекламные ролики всех тогдашних кандидатов. Даже богатых.
   Интересен сам замысел проекта: все передачи были частями единого сюжета, представлявшего собой многочасовую запись Жениной беседы с Катей, разрезанную на куски и этими кусками подававшуюся как части сериала. Кроме того, куски из них были рассованы еще на радио и по газетам. Заголовками служили самые броские фразы из диалога - или те же афоризмы, надерганные мною по Жениной просьбе.
   Представляю, каких деньжищ стоил этот проект, сколько усилий понадобилось, чтоб быстро снять и смонтировать сериал, затем подчистить, то есть выбросить эпизоды, несущие мало информации, и, наоборот, усилить и даже доснять наиболее пикантные моменты, - а затем умело разрезать на куски и рассовать по каналам, да подать в самое удобное время. Вот что значит сметливый, напористый и пробивной - одним словом, талантливый, по нынешним-то временам! - столичный журналист. Хотя ведь многие кандидаты пользовались услугами столичных пиарщиков; да сам Женя раскручивал еще одного кандидата - стало быть, для успеха такого проекта, как Катин, нужна как минимум еще одна талантливая фигура - персонаж раскрутки? Тут Женин талант как нельзя удачней наложился на лихо раскрученные им таланты самой Кати.
   Я просмотрела все, до единого, куски, причем смотрела, слушала и читала я их со странным чувством: меня не покидало ощущение фантастического сна, близкого к бреду... Впрочем, я знаю Катю как облупленную: едва ли не с начала знакомства она высказывала мне эти свои сумасшедшие мысли - только не все сразу: одну сегодня, вторую - через месяц, третью - через год, - и я решила почему-то, что они - лишь сиюминутные реакции на ее огорчения и переживания; ведь если мы говорим кому-то всердцах: "Пошел к черту!" - разве мы на самом деле отправляем его на свидание с чертом?.. А, оказывается, эти мысли в ее голове жили, копились и выстраивались в громоздкую систему...
   Женя, к чести его, за сумбуром ее выкриков в тех давних теледебатах распознал эту систему и, умело дергая за ниточки к месту поставленными вопросами и репликами, раскрутил ее - т. е. вычерпал из нее эту систему до дна!
   Я собрала все записи "телесериала", слепила воедино, переложила на бумагу, отредактировала, сократив длинноты и повторы, и дам сейчас весь этот материал, от начала до конца: он, может, и длинноват - но любопытен!
   Катя приобрела, наконец, навыки в публичных выступлениях: научилась говорить связно и довольно доказательно, что в сочетании с ее собственной яркостью, красотой и возбужденным блеском глаз придает ей еще большей убедительности (о, эта убийственная убедительность живой красоты!) - жаль только, что эти сопутствующие детали ее монологов при переложении на бумагу не передать: ведь зачастую женщина больше, чем словами, говорит глазами и интонациями - а Катя одинаково умеет пользоваться всеми этими средствами.
   Убедительности добавила ей и едва ли не академически правильно построенная речь - она послушалась моего совета: держаться как можно корректней, безо всяких вызовов кому бы то ни было, и если речь зайдет на ее любимую тему: о характеристиках мужского пола, - ни в коем случае не употреблять ее любимых характеристик типа убитые в кал, ботни, лохотроны, самцы, козлы, крокодилы, орангутанги, мухи не нашего огорода, шлак, фуфло, тундра, полная Караганда, ниже уровня канализации и прочих "шедевров" народного и ее собственного словотворчества.
   Но прежде чем воспроизвести здесь этот материал - расскажу поначалу о собственном впечатлении от него.
   Признаюсь честно: смотрела я ее и слушала с двояким чувством. Разумеется, я не могла не переживать за нее и не желать ей достойно выйти из положения, в которое она сама себя загнала: ведь ее монологи были квинтэссенцией всех ее выступлений и всей предвыборной деятельности, в которой и я тоже участвовала и, стало быть, причастна; мне было только интересно: пойдет она дальше слышанного мною - или дальше уже некуда?.. И, потом, надо учесть влияние всякого сериала на психику, в том числе и на мою: этот крючок с наживкой в конце каждой серии из недоговоренностей и намеков непременно показать завтра продолжение заставляет с нетерпением ждать: что же завтра-то будет? Чтобы не попадаться на эти крючки, я не смотрю сериалов - но не клюнуть на наживку в виде самой Кати я не могла, а когда смотрела - у меня от страха за нее перехватывало дыхание: эк куда ее несет! А ее и в самом деле несло: она была словно в трансе; казалось, еще слово, фраза - и вся эта словесная конструкция рухнет и раздавит ее - но нет, она умудрялась выкарабкаться; причем в самых рискованных эпизодах ее собеседник умело поставленными вопросами не топил ее - а, наоборот, вытаскивал.
   В то же время, прорываясь из темных глубин Катиного естества, дышал на меня некий первобытный Хаос, та животная прародина, из которой наш вставший на задние лапы предок выбирался тысячелетиями, плутая в дебрях доисторических времен, чтобы добрести, наконец, до творимой человеком истории, до жизни, хоть как-то поддающейся этическим измерениям; путь длинный и трудный, и ему нет конца (хотя кое-кто из любимчиков истории пытается нынче убедить нас, что сегодняшним днем историческое время кончается, да чуть ли уж не кончилось), и на этом пути - столько безумцев, соблазняющих нас вернуться обратно, в дебри Хаоса, и столько одержимых новыми смыслами жизни пророков, которые видят на горизонтах миражи, принимают их за маяки и страстно к ним зовут. Мне чудилось, что Катя согласилась (или ее подталкивали?) быть одним из этих безумцев...
   Наконец, на меня из Катиных уст пахнуло дыханием Эроса - не нынешнего убогого секса, выученного по картинкам, а Эроса древних греков, индусов, китайцев, иудеев, той мощной природной стихии, той творящей все живое Божественной Страсти, в которой Брахма сотрясал в оргазме океаны, сливались в нерасторжимое целое Инь и Ян, рождалась из морской пены Афродита, и вылеплялись из земной глины Адам и мятежная сладостная Лилит...
   Еще, слушая ее, я думала о том, что уж не новая ли религия с помощью моей Кати, мучимой гордыней избранничества, рождается на моих глазах - или база под новую историческую формацию подводится, или передо мной всего лишь раскручивается грандиозная авантюра? Или это - всё вместе?
   И еще в моей бедной голове жужжала надоедливой мухой кощунственная мысль, даже не моя - а от Экклезиаста до Жан-Жака Руссо и ближе, ближе: а всегда ли образование - благо, и не от него ли в человеческом духе заводятся разъедающие мозг черви гордыни, дьявольских сомнений, желаний и устремлений? Так не следует ли, прежде чем давать его, это образование - вместо приемных экзаменов проверять молодых людей на некий нравственный ценз?.. "Средневековье!" - фыркнет кто-то, но что не придет на ум, когда слушаешь иной бред, выдаваемый за последнее достижение мысли! Причем рассуждение о цензе я относила даже не к Кате: ведь это он, Женя - истинный автор телебреда, это он ждал от нее откровений и подталкивал ее к ним; и ведь прекрасно знает: чем бессмысленней бред - тем больше успех у публики, не обремененной культурой и не искушенной в телетрюкачестве, и хоть и молод - а блестяще вооружен приемами. И не только о деньгах думал он, воздвигая этот бред - о, как ему хотелось вырвать успех у публики, публику же и оплевав!.. Журналистский нюх его сработал точно: он вычислил Катю по короткой, в тридцать слов, реплике в тех достопамятных прошлых дебатах!..
   Ну, а теперь - к самому, как я его назвала, сериалу!.. Поначалу ничто не предвещало того впечатления, которое я потом пережила: девушка-диктор совершенно бесцветным голосом произносила:
   - После рекламы смотрите интервью, взятое журналистом, - она назвала Женину фамилию, - у кандидата в Областную Думу Екатерины Васильевны Ивановой, - и после рекламного блока в экран вплыла Катя, а следом за ней - и Женя; он - в своем затрапезном пиджачке; даже рубашку не удосужился сменить: все та же - темная, распахнутая в вороте и, кажется, еще более несвежая, чем прежде. А Катя, как всегда, великолепна: сияющие глаза, пышная прическа, густой грим, вспыхивающие от малейшего движения головой бриллиантовые сережки в ушах, ее любимое синее бархатное платье с серебряными украшениями. И оба улыбаются друг другу безмятежно: будто старые знакомые собрались поговорить об особенностях домашней заготовки огурцов и томатов.
   * * *
   - Итак, - начал Женя после того, как они поздоровались с телезрителями, - давайте, Екатерина Васильевна, вернемся к тем памятным теледебатам на гостелеканале, в которых вы участвовали вместе с вашими оппонентам .Честно говоря, ваше крохотное выступление там так врезалось мне в память, что хотелось бы, чтоб вы его продолжили и развили. Кое-что из тех ваших заявлений для меня - да, наверное, и для всех, кто видел ту передачу - осталось непонятным, а посему хотелось бы для начала уточнить кое-какие ваши предвыборные постулаты, которые вы тогда озвучили.
   - Какие именно? - ослепительно улыбается Катя.
   - О феминизме, например. Причем должен сразу вас предупредить: поскольку вы представительница прекрасной половины человечества, обращайтесь напрямую к телезрительницам - меня не стесняйтесь; в нашем с вами диалоге я - журналист, а, стало быть, в некотором роде "оно" и заинтересован только, чтобы дать вам максимально высказаться... Так ваши принципы по-прежнему в силе, и вы готовы развить их подробнее?
   - Конечно!
   - Хорошо. Я понял по той передаче, что вы - закоренелая феминистка. Но феминизм сам по себе есть борьба за полное равноправие женщин с мужчинами; вы же, по-моему, претендуете не на равенство, а на некое господство над мужчинами? Правильно я вас понял?
   - Совершенно верно.
   - А почему не равенство?
   - Потому что я вас уверяю: никакого равенства не было, нет и не будет! Да, женщины требовали равных с мужчинами прав, боролись за них; равенство формально вроде бы соблюдается - а фактически? Я могу привести десятки, сотни примеров, когда эти права сложены на полочку и забыты - но это займет слишком много времени, потому что в каждом примере есть нюансы, которые долго объяснять, хотя дело именно в них: с каким трудом, скажем, пробивается женщина по служебной лестнице. А если и пробивается, то с гораздо большими усилиями, чем мужчина, потому что у мужчин есть негласная круговая порука - я сама с этим сталкивалась, когда работала и прорабом на стройке, и продавцом на рынке, и когда пробовала себя в бизнесе. Даже пробиться в кандидаты мне стоило усилий - даже взять слово в тех дебатах! Поэтому не хочу терять драгоценное время, только подчеркну: смешно и бесполезно просить и требовать свои права у мужчин - разве хоть один из них, кроме, может, последнего рохли и слюнтяя, уступит их добровольно? Уверяю вас: никогда!
   - И что, равенство невозможно?
   - Нет, возможно, но - только если женщина во всем дотянется до мужчины и, в конце концов, превратится в него. А я не хочу им становиться - я хочу остаться женщиной! - Катя при этом кокетливо поправила локон, упавший на бровь.
   - Браво, Екатерина Васильевна! Я бы тоже хотел, чтобы вы всегда оставались женщиной, причем - прелестной! - тотчас откликнулся на ее тираду Евгений. - А что, разве рыцари и джентльмены перевелись?
   - Есть еще уникумы, - усмехнулась Катя. - Ужасно мало, но есть. Да, они уступят место в автобусе и помогут донести тяжелую сумку - особенно если женщина молода и красива, - она снова, теперь уже с достоинством, поправила локон. - Одним словом, джентльмены и рыцари остаются ими, только когда нужно подчеркнуть слабость женщины. Но когда женщина становится их партнером в добывании благ - тут они чудесным образом превращаются в хамов. Да, они могут улыбаться женщине, аплодировать ее выдержке, мужеству, дюжине других добродетелей, они охотно напишут еще десяток законов о равенстве и создадут комитеты по их соблюдению, в которые сами же и войдут. Но фактических прав женщине они ни вот настолько, - Катя показала ноготь мизинца, - не уступят: есть десятки ухищрений, благодаря которым фактического равенства никогда не будет! Потому что мужчины сильнее, хитрее, наглее, расчетливей и изворотливее женщин! Есть у них, наконец, еще и мужское самолюбие, амбиции, мужской эгоизм, которые им в себе, может, даже и невозможно преодолеть...
   - И что, диагноз - безнадежный?
   - Совершенно!
   - Вы презираете их за это?
   - А что остается делать? Ведь у них - полное несоответствие претензий с истинным количеством души и ума! Их, каждого, еще надо брать за руку и вести воспитывать в детский сад, а они вместо этого: "Я сам! Я все знаю, я все умею, никто мне не указ!"
   - Ну уж, неправда: не каждого! - чуть-чуть кокетливо возразил ей Женя. - А разве у женщин - не так?
   - Да часто и у них - так. Но им я прощаю, а мужчинам - нет.
   - Отчего ж такая дискриминация?
   - Потому что мужчины - сильнее! Сильным такие вещи прощать нельзя: сразу начинают чувствовать себя сверхлюдьми, господами и тиранами. Послушаешь такого: соловьем поет о равноправии, а отскреби его от красивых фраз - жлоб и рабовладелец. И вы тоже, такой молодой и образованный, в их числе: даже в нашем с вами диалоге всё норовите снизойти до меня! Так ведь? Признайтесь честно?
   - А вот и неправда, Екатерина Васильевна - по-моему, я только и делаю, что восхищаюсь вами! И я как раз за равенство!
   - Знаем мы это равенство - натерпелись!
   - Ну, хорошо... хоть и не доказательно.
   - А что для вас доказательно? Логические построения? Не будет построений - утопите во фразах!..
   - Ладно, не будем, не будем! - улыбаясь, с готовностью согласился ведущий. - Так какой выход предлагаете вы из этого?
   - Выход - один: свои права не просить и не требовать - а забирать. И завоевывать господство над мужчинами.
   - Вот-вот, "господство" - по-моему, ваш конек! А в чем, интересно, господство?
   - Да во всем: в политике, в экономике, в социальной сфере, в семье, наконец! Посмотрите, что делается: президенты, министры, губернаторы, мэры, директора предприятий - сплошь мужчины! В Госдуме, в областной, в городской Думах женщин - отсилы пять-семь процентов. Вот я и хочу, чтобы женщин там - как и в жизни, между прочим! - было больше половины. Поэтому призываю женщин быть активней и напористее - чтобы утвердить, наконец, свою власть над мужчинами на всех уровнях, во всех сферах жизни!
   - Позвольте, а какими средствами?.. Хотя, впрочем, догадался: вы, наверное, как у Аристофана в "Лисистрате", перестанете давать мужчинам? - шутливо погрозил ведущий пальцем.
   - А вот и не угадал! Давать, как ты выразился, мы вам будем. Мы пойдем другим путем! Дорогие женщины, к вам я обращаюсь: там, где есть выборы - выбирайте только женщин, а где выборов нет - забирайте бразды правления любыми средствами: поддержкой друг друга, умением, хитростью!
   - Это что же, вы предлагаете использовать демократию, чтобы утвердить свой диктат?
   - А что тут удивительного? По-моему, демократия только и существует для захвата власти!.. Причем помните, женщины: мужчины просто так власть не отдадут, поэтому в борьбе с ними используйте любые средства: ум, ловкость, привлекательность, интриги. Больше скажу: улыбайтесь, говорите комплименты, льстите - они это любят! - делайте все, чтобы одурачить и покорить мужчину: украшайте себя, используйте любые краски, притирки, прически, тренируйте тело, делайте подтяжки! - нет ничего запретного, ничего зазорного - все средства хороши!
   - Но позвольте, Екатерина Васильевна - к чему вы призываете? Это же, в конце концов, вызов, это - за пределами морали! - возмутился ведущий.
   - Да? А позвольте спросить: кто вашу мораль придумал? Мужчины же и придумали, чтобы легче водить нас за нос - сами-то вы себе ой как много позволяете! Поэтому у женщин своя логика и своя мораль: обмануть мужчину - хорошо, рога наставить - похвально, в бараний рог скрутить - просто замечательно! Где-то там, за чертой жизни, женщинам это зачтется!
   - И вы что, не фигурально, а на самом деле хотите господствовать над нами? То есть, как я понимаю - превратить мужчин в настоящих рабов?
   - Совершенно верно.
   - Ну, знаете! - поморщился Женя. - Это, в конце концов, унизительно!
   - Что вы говорите! - саркастически рассмеялась Катя. - Это для женщины - унизительно, а для мужчины должно быть приятной обязанностью - по-моему он только и делает, что ищет себе рабства: рабства идей, систем, которыми себя давно опутал. Потерпит и еще одно.
   - Неужели без него - никак?
   - Да, никак. Женщины эмоциональны, влюбчивы, а влюбленную женщину так легко обмануть, унизить, сделать рабой своего чувства. Поэтому придется максимально повысить социальный статус женщины и понизить - мужской, чтобы приучить женщин высоко держать свой уровень и не ронять ни при каких условиях. Понятно?
   - Да, разумеется, - минорным тоном, хотя, может, и несколько нарочито минорным, ответил Женя. - Честно говоря, я собирался быть индифферентным к вашим взглядам, но мое мужское самолюбие, - он решительно подчеркнул последние два слова, - не хочет мириться с таким поворотом: лично я не желал бы оказаться в роли раба - даже, простите, вашего!
   - Вот-вот, везде и всюду на первом месте - мужские амбиции! А они знаете как далеко ведут - они ведут к агрессии: к дракам, убийствам, к захвату власти, переделу мира... Да что я вам говорю - посмотрите любую сводку новостей: кто, интересно, вершит так называемую политику, затевает каждодневные преступления, все эти бойни под названием "войны", "революции", "перевороты"? Женщины, что ли? Нет, мужчины! Посмотрите на этих генералов, полковников, каждая звездочка на погонах у которых оплачена чужой кровью! А кто, интересно, самые знаменитые люди в истории? Я вам отвечу: Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон, Гитлер, Сталин... - список можно продолжить - то есть самые кровожадные вожди, тираны и завоеватели, по своей прихоти пролившие моря крови! Им же людьми - как в шашки играть: миллион туда - миллион сюда, а сам - в дамки. И гибнут в войнах не полководцы - они-то сухими выходят - а рядовая молодежь! А вы знаете, сколько надо сил, чтоб вырастить хотя бы одного мальчишку? А сколько гибнет в войнах ни в чем не повинных, сколько льется слез, остается сирот, судеб коверкается?.. Да если все деньги, потраченные на войны, пустить на образование, на культуру, на здоровье - золотой век давно бы уже настал!
   - Есть теория, согласно которой война - двигатель прогресса...
   - Ага, двигатель злобных инстинктов и - больше ничего!.. И после этого вы будете уверять, что мужчины, со всеми их теориями, умны и практичны, и призваны управлять и властвовать? Если женщины и в самом деле созидают: растят детей, стараются слепить семью, - то мужчины в любой момент готовы на все это наплевать!.. А насильники, а грабители, а ворье всех мастей? Это та же бесконечная война, на которую каждый день выходят тысячи, а, может, и миллионы негодяев, причем, подчеркиваю, именно мужчин - и непременно против слабых, честных, порядочных!
   - Среди воров, кстати, есть и женщины.
   - А девять из десяти все равно мужчины - это я вам говорю как юрист! А если женщина - так, если покопаться, ее развратил мужчина... А посмотрите на наших миллионеров - так на них, с их, простите за выражение, глазенками, которые так и смотрят, что бы еще урвать и кого объегорить, я нагляделась - вот! - чиркнула она пальцем по шее. - Прикрываются красивыми эвфемизмами: "бизнесмен", "предприниматель"! - а на самом-то деле жулье, присвоившее - мы это хорошо знаем! - прибавочную стоимость, то есть, попросту говоря, укравшее миллионы и миллиарды рублей, марок, долларов - и чего там еще? - у честных тружеников! А кто они по половому признаку, эти "предприниматели"? Ну-ка догадайтесь!
   - Среди них, кстати, много женщин.
   - Неправда, немного! И то, по-моему, если только она теле- , кино- или порнозвезда. Зато уж среди миллиардеров, то есть самых отъявленных воров, женщин нет совсем. Да женщина просто постыдится иметь миллиард!
   - Итак, значит, мужчины - это зло, хе-хе-хе! - иронически рассмеялся ведущий. - И вы призываете это зло уничтожить? Я угадал?
   - Ну что вы! Не настолько я кровожадная! Кстати, где-то читала вполне научную теорию: мужчины и так со временем вымрут - за ненадобностью. Но сама я - пока что! - не могу представить себя без мужчины, - легкий кокетливый смешок. - Так что пускай живут и здравствуют.
   - Значит, рабовладелицей хотите стать?
   - Да, - скорбно кивнула Катя. - Иначе не получается.
   - Но подумайте: кто же из мужчин на это согласится?
   - Согласится? Ха-ха! Конечно же, никто - сразу завопят: ущемление прав, дискриминация! А на самом-то деле любой строй для вас - лишь способ подчинить себе женщин! Но женщины, девять из десяти, уверяю вас, с моими взглядами вполне согласятся. Больше скажу: почти каждая, ублажая мужика в постели или варя ему похлебку, или стирая ему трусы, думает точно так же, как я - только помалкивают: они или хитры, или слишком робки, чтобы заявить об этом. Моя заслуга лишь в том, что я это озвучиваю - кто-то же должен сказать это вслух?
   - Это что же, вы дерзаете открыть новую эру в истории человечества? Или - назад, к матриархату?
   - Да эта эра давно уже идет! Всё, мальчики, допрыгались - кончается эра патриархата: сгнила на корню и разваливается на глазах под вселенский маразм: под всеобщую сытость, под пиво и наркотики, и под визг поп-идолов; дальше - только агония и смерть. Но мы-то, женщины, не хотим умирать вместе с вами, мы хотим жить и продолжать жизнь - в нас слишком инстинкт жизни силен! Следующая эра, как нас уверяют астрологи - эра Водолея. Так вот, я утверждаю: это будет женская эра, и она уже началась - она наступает вам на пятки, хотя никто из вас ее в упор видеть не хочет!
   - Выходит, вы зачеркиваете историю и обвиняете во всем мужчин?
   - Да, не получилось. Начнем сначала. С чистого листа, так сказать - с рабовладения.
   - Но это же, ей-богу, вандализм какой-то: взять и все перечеркнуть! Разрушить грандиозное, с такими усилиями построенное здание цивилизации!
   - Насчет грандиозности - это уж вы слишком. Усилия, к сожалению, не стоили результатов.
   - И сколько жертв вы принесете ради вашей идеи?
   - Но без конца латать и подправлять построенное - только загонять проблемы внутрь!.. Да мы и не станем разрушать, а только подведем под здание фундамент понадежней - так что без жертв обойдемся: будет мирная смена власти без крови и похвальбы, - если, конечно, мужчины поведут себя разумно: не полезут брать реванш.
   - О, да у вас стройная программа! Забавно... И, главное, свежо, не затаскано! - промурлыкал ведущий, весьма довольный развитием темы. - И как же мы с вами обозначим эту эру? "Неофеминизм"? Или - "матриократия"?.. Или вот что предлагаю: "неоматриархат"! Чур, застолбил название!
   - Что ж, гордитесь. Мы вам за это двойную порцию похлебки дадим.
   - Спасибо! О похлебке еще поговорим, а пока - какая, кстати, форма правления будет в вашем неоматриархате? - явно насмешничал он. - Монархия? Республика? Или, может, олигархия?
   - Скорей всего республика... Республика свободных женщин.
   - И - с рабами-мужчинами, так?.. Но это же, согласитесь, дикость! - покачал головой Женя. - Демократию, стало быть - побоку?
   - А что это за священная корова такая, что ее трогать нельзя? - парировала Катя. - Вы просто свихнулись на вашей демократии - а это, между прочим, власть торгашей и выскочек, которые умеют ловко конструировать большинство, а потом объявляют его мнение законом, и готовы использовать любую демагогию, чтобы остаться наверху и дурачить себе подобных!
   - Но позвольте, дорогая Екатерина Васильевна, - осторожно возразил Женя, - разве вы не демагогию сейчас используете?
   - А что поделаешь? Приходится играть по вашим правилам, раз не признаете других! - развела руками Катя. - Так вот, я заявляю: у нас будет демократия, но - не ваша! Потому что любимое занятие мужчины - это чесать шишку своего честолюбия, и нет на свете гнусности, в правоте которой они не взялись бы убедить своих собратьев!.. Не случайно при ваших демократиях девяносто девять процентов руководителей - мужчины! Потому что женщинам в соревновании с мужской наглостью и ложью просто не угнаться! И неслучайно именно мужские демократии, в конце концов, привели к самым страшным войнам без всяких правил: как же, все дозволено!.. А посмотрите, какой разгул смертности в мирное время! Взяли бы да ежедневно - как на войне! - сообщали сводку: за вчерашний день в мире столько-то погибло на производстве, столько-то - на транспорте, столько-то - от рук преступников, столько-то - самоубийц! А где вы найдете такую информацию? Нигде - потому что она невыгодна вашей демократии! И именно при ней появилась возможность в момент становиться миллионерами и миллиардерами! А экологическая катастрофа, которая, в конце концов, всех нас придушит?.. И именно при демократии так пышно расцвели проституция, алкоголизм, наркомания, преступность всех мыслимых видов; при ней в таких масштабах растлеваются люди вашими киношниками, писателями, журналистами!..
   - Я смотрю, вы слишком строги к нашему брату-журналисту, - заметил Женя.
   - Неправда - не строже, чем к другим растлителям!.. Ведь все самое грязное, что можно придумать, придумано вашей демократией - и воспето журналистами! Самодовольный мужик в машине, с бутылкой в руке, оболваненный пропагандой сытой жизни: много жрать, много пить и иметь много баб, - вот ваш идеал! И хоть вы его покрываете розовой красочкой, дешевка - она и есть дешевка! Поэтому я против вашей демократии! И, по-моему, каждая нормальная женщина - та, которая беспокоится о судьбе детей и их будущем - тоже будет против!.. Так что пойте осанну вашей демократии, но женщинам она мало что дала!
   - Неправда: она дала всем равные права и равные возможности.
   - Неправда: равные права, а возможности - разные!
   - Однако, смею вас заверить, ничего совершенней человеческая мысль пока что не предложила!
   - А мы возьмем и предложим! Тысячи лет считалось, что Солнце вращается вокруг Земли, а один человек взял и доказал, что все - наоборот.
   - Ну, хорошо, наша демократия для вас плоха, - кисленько усмехнулся ведущий. - А, интересно, какой рецепт - вашей?
   - Я не врач - рецептов не даю! - все так же категорично продолжала она. - Мое дело - открыть женщинам глаза, вдохновить и организовать, а там найдутся среди нас и теоретики и - будьте уверены! - как дважды два докажут, что ваша демократия - вчерашний день, а самый справедливый образ жизни - наша, женская демократия. Имейте в виду: у женщин куда больше чувства меры, вкуса, интуиции - они и подскажут нам правильный путь! Во всяком случае, именно у нас, женщин, будет как можно больше прав и как можно меньше обязанностей, а у мужчин - наоборот. Вот это и будет наша, самая справедливая демократия.
   - Справедливая - с рабами-мужчинами? - съехидничал Женя.
   - Совершенно верно!
   - Прямо как Платоновская республика философов! Какой виток сделала человеческая мысль: мужская пытливость привела к их же рабству, ха-ха!
   - Но, наверное, надо было прожить эти тысячи лет, чтобы убедиться, что мужчины расписались в бессилии создать истинное благоденствие, причем где - на Земле, в этом раю для жизни! Согласитесь, что бессильны - и уступите место женщинам! Я вас уверяю: наша республика будет процветать - мы покончим с войнами, мы отучим мужчин от этого занятия и уничтожим их любимые игрушки: оружие, алкоголь, табак, наркотики, - которые, в конце концов, доведут мир до самоубийства. Мужской проект устройства жизни не прошел, и катись он ко всем чертям! Мужчины не справились со своей ролью, а что с такими делают? Правильно: отправляют в отставку! Не можете - пашите землю, разводите скот, выращивайте фрукты, стройте дома: здоровый и полезный труд, - но к политике, к экономике, к банковскому делу, юриспруденции, образованию, к общественной жизни мы вас и на километр не подпустим! Хотите заниматься этим - меняйте пол: нынче это несложно.
   - Глобально!.. А если на вашу республику нападут - кто ее защитит?
   - Но армия у нас на первых порах останется.
   - И кто же в ней будет воевать? Женщины, что ли? Так в них и женского ничего не останется! И опять - все сначала? - торжествующе рассмеялся Женя.
   - Воевать придется мужчинам. Но командовать будем мы.
   - И опять начнете посылать на смерть мальчиков?
   - Мальчиков постараемся не посылать... А главная фишка в том, что республика будет всемирной!
   - Ага, дадут вам построить вашу республику бородатые мусульмане! Они вам такую свободу пропишут!..
   - Да ведь и у мусульман женщины есть - почему бы им не поступить со своими мужчинами аналогично? А насчет опасений - так мужчин- мусульман опасаться надо точно так же, как и европейцев: в этих - больше лоску, а суть-то одна: хитрая и коварная, в какие одежды ни рядитесь.
   - А если мужчины не захотят жить под вашей властью?
   - Что значит "не захотят"?
   - Восстанут, например. Сами же говорите: они хитрые и коварные!
   - Во-первых, мы будем воспитывать их добрыми и покладистыми...
   - А не безнадежно ли это, не насилие ли это над природой?
   - Но приучаем же мы детей есть ложкой и вилкой! Неужели научить их большему - так уж безнадежно? Да это обязательно придется делать!.. А для тупых, хитрых и агрессивных будем искать жесткие стимулы. "Стимул" - это, как вы знаете, палка, которой погоняют быков. Я думаю, у нас хватит ума и смекалки найти такие стимулы. Ну, а к неисправимым - да, конечно! - придется применять насилие. На самом простом, бытовом уровне: сначала его будет применять мама, потом - любимая девушка, потом - жена. А безнадежно агрессивных - отправлять на какие-нибудь необитаемые острова, где будут только камни и деревья, и - ни кусочка железа: вот и убивайте, но только - друг друга! Или, чтобы выжить, учитесь дружить и строить из тех же камней и деревьев. Но к женщинам таких - ни на шаг: не родит свинья телка - только поросенка.
   - Но это же насилие над личностью - на необитаемый остров! Прямо концлагеря какие-то!
   - А что делать? Сажают же шизофреников в сумасшедший дом без их согласия! Кто нам помешает принять агрессию в характере за опасную патологию - как это и есть на самом деле?
   - Хм-м! - с величайшим сомнением покачал головой ведущий. - Этак у вас две трети мужчин придется сажать! Островов на Земле не хватит.
   - Хватит! А не хватит - искусственные сделаем. Вот работы-то будет для крутых и наглых!..
   * * *
   Тут я прерываю на время Катю для собственных замечаний по поводу ее словоизвержений. Когда она критикует сложившийся в мире status quo - я, в общем-то, в чем-то с ней согласна, но когда она начинает излагать свои вольные прожекты - мне, ей-богу, стыдно и страшно за нее, хотя понять ее я в состоянии: во-первых, сама она в житейских ситуациях чаще всего сосредоточивалась именно на критике, а не на позитивных моментах, а, во-вторых, давно известно, что критиковать - всегда легче...
   Что же касается Жениных возражений Кате - разве можно их принимать всерьез? Это, скорее, провокации, чтобы ее поддразнить и раззадорить. Лучше уж я возражу ей сама: что касается пресловутой "матриократии", так ведь в истории были времена, когда государственными делами вершили женщины - и что же? Несмотря на хор похвал очарованных, или, скорее, купленных ими мужчин - ничем существенным эти времена от прочих неотличимы, кроме, разве, особенного блеска ближайшего окружения этих женщин. Потому что, по сути-то, тем женщинам только и нужен был блеск окружения, в то время как в своих свершениях они оглядывались все на тех же пресловутых мужчин. Но, в конце концов, женский диктат сменялся мужским, и все становилось на свои места и текло своим чередом. Так что сама я (пока что) не вижу гармоничного выхода из противостояния мужчин и женщин и никогда бы не взялась за подобные проекты и прогнозы - не хватило бы духу из-за страха прослыть ретроградкой, реакционеркой, мракобеской, обскуранткой, антигуманисткой, сумасшедшей бабой и кем-кем еще - уж у мужчин, да и у женщин тоже, поющих под их дудку, хватило бы для меня грязи...
   И в то же время, слушая Катю, я восхищалась ее безоглядной дерзостью говорить такое, и почему-то при этом - по аналогии - вспоминала, как в детстве мы с ней после первой зимней морозной ночи бежали на пруд, что был недалеко от дома, носиться по свежему тонкому льду - она же меня и сманивала, сама необыкновенно любя это развлечение: бежишь, помню, по этому льду, а он звенит, гнется под тобой и потрескивает, и уже нельзя ни остановиться, ни повернуть назад: непременно ухнешь под воду, - остается лишь, набрав воздуха в грудь, бежать что есть мочи вперед с ощущением смертельного восторга. А если опоздали на пруд: лед так окреп, что уже не гнется, - так еще прыгали на нем и били каблуками, пока он не начинал потрескивать... В этом, я вам доложу, вся Катька (впрочем, и я ведь там носилась, примерная, вышколенная девочка)!.. По-моему, в тех телевыступлениях Катя испытывала нечто подобное...
   * * *
   - У-ух, в какие дебри мы забрались! Давайте-ка попробуем с другого конца... - незаметно вытирая пот со лба, слегка очумевший от Катиных излияний Женя попытался увести ее с чреватой опасностями главной темы на более безопасную боковую: - Как я понял, и "любовь", и "любимая" у мужчин в вашем матриархате все же будут?
   - Конечно! - тут же подхватила Катя, готовая разрядиться новым монологом о мужской несостоятельности. - Как же без любви? Только - опять не в вашем понимании; вы-то за любовь принимаете лишь свою похоть, мягко называя ее "сексом". А между тем для женщины есть целый букет слов, означающих эту сущность: влюбленность, любовь, страсть, нежность, желание, влечение... - и так далее. Так вот, когда женщины возьмут верх над мужчинами - они преподадут вам хорошие правила и в любви тоже!
   - Но какая тут, простите, любовь, если мужчина - раб?
   - Да, может, только тогда в нем и проснется настоящее - восторженное! - чувство, когда он будет милостиво допущен к своей госпоже!
   - Знаете, в Древнем Риме раб в постели у госпожи и любовником-то не считался - только добросовестным слугой!
   - Так у нас, слава Богу - не Древний Рим! Мы же выяснили, что с тех пор мир сделал виток - чему-то же он научил и в постели?
   - Ладно, уяснили: секс - или любовь? - будет. А семья?
   - Будьте уверены: будет - и еще крепче, когда место главы в ней займет женщина!
   - Хорошо, оставим доказательства ваших тезисов о семье и сексе до проверки опытным путем. Пойдем дальше... Но ведь подневольный мужчина не сможет творить, а уж тут - честно признайтесь! - у мужчин получается лучше, чем у женщин. Вы не боитесь, что без творческих идей и усилий общество остановится и начнет деградировать?
   - Эк, куда загнул! Сразу видно мужчину - по снисхождению к женскому интеллекту... Отвечаю по существу: насчет деградации - это еще спорно. По-моему, общество давным-давно деградирует. А насчет остановки - так и хорошо, что остановится: куда дальше-то? Не пора ли, в самом деле, остановиться да перевести дух - а то такого уже натворили, что хватит переваривать тысячу лет!.. Не надо нам больше творцов-мужчин: у девяноста девяти из ста хватает толку творить одни только пакости. С детства будем направлять их творческую энергию в более полезные русла, а уж если неймется - позволим, но - под контролем, чтобы опять чего не натворили... И, потом, с чего вы взяли, что творчество - мужская привилегия? Тут вопрос в воспитании: его надо в корне менять.
   - Но позвольте, оно и так почти полностью в женских руках!
   - Неправда!.. Да, воспитатели и педагоги почти поголовно - женщины, - но программы-то и весь процесс пока что под неусыпным мужским контролем! Я, например, считаю, что развивать и воспитывать детей надо только раздельно, причем девочек - в духе самоуважения, гордости своим полом и превосходства над мужчиной! Надо, считаю, с младенчества формировать в ней госпожу и учить ее покорять мужчин и повелевать ими - а мальчиков приучать к мысли о верховенстве женщин и почитании их; пусть это будет рыцарское служение и почитание - я не возражаю. И когда эти поколения вырастут и созреют - уверяю вас: не будет ни войн, ни терроризма, ни национальной, ни классовой борьбы. Тогда и наступит, наконец, золотой век, о котором мужчины так давно и бесплодно мечтают - и мир свободно вздохнет!
   - Женский мир - имеете вы в виду? - иронически подсказал Женя.
   - Нет, мир вообще, - проигнорировала его иронию Катя. - Потому что женщинам всех классов и всех наций легче договориться между собой, чем мужчинам. И останется на Земле лишь три социальных класса, данных природой: женщины, мужчины и дети.
   - И, как я понял, начнется коммунизм? - весьма насмешливо попытался подначить ее собеседник.
   - Нет, не собираюсь я называть наш будущий мир коммунизмом, - спокойно возразила Катя, - хотя бы потому, что слово это мужчины извратили до безобразия. И не собираюсь рисовать здесь конфетную идиллию - вполне осознаю, что идиллии не будет: будет вечная, хотя, надеюсь, и бескровная, борьба, - потому что мужчины просто так своей власти не отдадут: они, как вы, Женя, с вашим чуть выше среднего интеллектом, догадались, будут бешено сопротивляться и восставать против нашего порядка.
   - Спасибо за столь редкий в ваших устах, а потому дорогой для меня комплимент, - с легкой ехидцей заметил ведущий.
   - Не стоит благодарности! Таких мужчин, как вы, которые хотя бы выслушивают женщину до конца, я готова осыпать ими с головы до ног.
   - Еще раз спасибо!.. Но не кажется ли вам, милая Екатерина Васильевна, что именно пункт об умении женщин договориться между собой - самый слабый в вашей теории? Во всех утопиях, построенных иногда весьма умно и логично, всегда есть незаметные на первый взгляд слабые места, из-за которых грандиозные теории рассыпаются в прах. Не кажется ли вам, что сплоченность женщин - именно такое вот слабое место?
   - Знаем мы миф о том, что женщины не умеют ни сплачиваться, ни дружить. Уверяю вас: когда их объединяет большая цель, они прекрасно это умеют, - а миф явно придуман мужчинами и упорно вживляется в женские мозги: это одна из ваших хитростей - чтобы держать все нити управления в своих руках!
   - Но тут, наверное, нужно не одно умение дружить и сплачиваться? Кое-кто, например, считает характер женщин неуживчивым, даже склочным и мелочным, - осторожно заметил Женя. - Не дай Бог, возьмете власть да перессоритесь - и такую войну затеете: всех против всех!
   - Ну, склочными и мелочными - как юрист я это знаю - бывают не одни женщины; всё как раз наоборот: если ссорятся мужчины - им непременно надо уничтожить врага и сплясать на его трупе, а мы как поссоримся, так и помиримся - войн и убийств из-за таких пустяков затевать не станем. Ведь не женщина сказала - а некий обормот в короне: "После меня - хоть потоп!"
   - Может, и не скажут - зато представляю себе, как, дорвавшись-то до власти, начнут купаться в роскоши и пустят всё прахом!
   - В роскоши, говорите?.. Да если хотите знать, роскошь больше не женщинам - а как раз мужчинам нужна: лишний раз самоутвердиться! Женщине там уготована лишь роль статистки! Давно известно: производить предметы роскоши - все равно, что качать деньги из воздуха, так что самые, скажем так, небедные производители и пропагандисты ее - мужчины!
   - А как насчет того, что свободная женщина больше подвержена зависимости от табака, алкоголя, наркотиков? Ведь не будет пресловутой мужской руки, чтобы остановить их?
   - Давайте, валите на нее все беды!.. Да если она и уходит в пьянство, в пресловутый секс, в наркотики - так из-за бессмысленной жизни, устроенной мужчинами же - из-за того, что не в силах противостоять вашему диктату!
   - Так уж и диктату!.. Что-то я, знаете, сомневаюсь, что женщина способна выдержать хотя бы один день мужского диктата, - опять осторожненько возразил Женя. - Не помню уж, где я читал забавное исследование о женщинах; так в этом исследовании сформулировано несколько законов женского характера: закон, например, шаровой молнии: она не знает, на кого обрушится в следующую минуту, - или закон микроскопа, когда женщина способна раздуть из мухи слона, - или закон кошки, когда она нападает так молниеносно, что жертва не успевает ничего сообразить и приготовиться к защите, - или закон "чем хуже, тем лучше"... Все это - в шутку, конечно, но в каждой шутке, как говорится, есть лишь доля шутки.
   - Вот видите, и вы тоже готовы повторять эти архиглупости - и даже, по-моему, с удовольствием! Все эти ваши законы - та самая муха, раздутая до размеров слона! А если я начну перечислять законы поведения мужчин - всем дурно станет, поэтому пощажу телезрителей!.. Не спорю: у женщин есть свои свойства характера, но поведение ее зависит от воспитания. Мы станем максимально развивать девочек! Кстати, по-моему - общеизвестный факт, что женщина целеустремленнее и трудолюбивее мужчины, и при равных условиях и образовании девушка - намного развитее и умнее юноши, добрее, честнее, чище в мыслях, глубже любит, тоньше понимает музыку, литературу. Пойдите на любой концерт, в театр, на выставку и посмотрите: две трети посетителей - женщины! А где мужчины? Заняты делами - или пиво пьют. Что для женщины - восторг переживания, то для него - тягомотина! Так что оставим юношам техническое образование: согласна, у них это лучше получается - и пусть себе копаются в технике, а уж об общественных и мировых проблемах будем думать мы.
   - И что же, будет у них только дело - и никаких удовольствий?
   - Да почему же - будут; но много ли мужчине надо? Машина, компьютер, телевизор. Любезный их душе футбол и хоккей. Умеренный корм. Может, даже немного пива. Но без излишеств! Ну, и сладостный их сердцу "секс", конечно - как же без него? - но только в виде награды: за хороший поцелуй - черпак похлебки, за эротическую игру - второй, за половой акт - третий.
   - От этих черпаков ваши рабы, пожалуй, обессилеют!
   - А зачем им много сил? Каждому тогда захочется вторую, третью женщину - а он должен быть только моим! И, потом, став сытым, он захочет завоевать власть и подчинить себе других. Так рождаются войны.
   - Но если плохо его кормить, ему не хватит сил даже на вас одну! - рассмеялся ведущий.
   - Ну, не хватит - пусть будет двое. Ведь мальчиков, как известно, рождается больше, и у нас, в отличие от вас, все они будут выживать.
   - И вы считаете это нормальным, когда - двое?
   - А вы нормальным считаете, когда мужчина имеет и жену, и любовницу и меняет их, как носовые платки? Так что бросьте мне про вашу нравственность! Нравственность будет нашей прерогативой!
   - Вот слушаю вас, и опять на уме Древний Рим. Знаете, отчего их империя рухнула? Стало слишком много рабов, а свободные женщины настолько обленились, что перестали рожать детей.
   - Да женщинам некогда будет лениться: работы - невпроворот, но работы не в вашем понимании. Женщина даже анатомически не приспособлена к долгому труду, в то время как мужской организм вполне приспособлен - вот и пусть вкалывают за двоих! При этом хлопот у женщин будет достаточно: управлять мужчинами, государством, воспитывать детей, заниматься здоровьем, внешностью - чтобы всегда быть молодой и красивой, со свежим лицом и гибким телом. Ну, и поддерживать свой интеллект, конечно. И много общаться - они это умеют и любят. Так что заняты будут с утра до ночи!
   - Очень мило!.. Только власть, простите за напоминание - это не столько приятное времяпрепровождение, сколько необходимость решать миллионы вопросов. Возьмете - а удержать?
   - Вы сомневаетесь в женских возможностях?
   - Д-да, - неуверенно ответил ведущий, - по-моему, не все женщины способны к управлению.
   - Что вы говорите! - саркастически воскликнула Катя. - Смею вас заверить, что таких мужчин - нисколько не больше, да ведь как-то же управляются?.. Просто вы никогда не видели женщину полностью свободной - она вечно вынуждена жить двойной жизнью: для себя и - для мужчины, хитрить, лукавить, а он, в своей ограниченности не способный этого понять, лишь ухмыляется: "Они скрытны, они лукавы - им нельзя доверять!" Она вынуждена сдерживать перед мужчиной свою активность, свой служебный и любовный пыл, свой ум, в конце концов - чтобы, не дай Бог, не оскорбить его своим первенством, не выставить смешным, тупым и неумелым - а он пожимает плечами: "Ей ничего нельзя доверить - ни на что серьезное она не способна!". Вот я и хочу высвободить женщину из-под мужского диктата и дать ей карт-бланш - тогда и посмотрим!
   - О-о! - не без восхищения и уже, кажется, безо всякой иронии произнес ведущий. - Да у вас продуманная со всех сторон концепция! Но неужели нельзя найти общего языка с мужчинами, объединиться - да вместе бы?..
   - Нет, нельзя, - убежденно покачала головой Катя. - Ему непременно надо с ней соперничать и ее победить! И в то же время, чем дальше, тем больше он теряет себя самого.
   - Не понял! - воскликнул ведущий.
   - Да вы посмотрите, с каким упорством вы рветесь из реальной жизни в виртуальную!.. Что это, по-вашему? По-моему, это род самоубийства: тот сизифов камень, который вы катите в гору, вырвется однажды и раздавит вас - удержать его в своих ручонках у вас не будет сил! Так кто остановит этого самоубийцу? Только женщина!
   - Браво, Екатерина Васильевна! Может, вы и посмеетесь над моей восторженностью, но честно признаюсь: не ожидал такого - просто апокалиптическую картину вы нам нарисовали! - отдуваясь, воскликнул Женя. - Трудно даже оценить: абсурдно это или гениально? - но я должен констатировать: вы женщина незаурядная!
   - Теперь вам спасибо за комплимент, - спокойно отозвалась Катя. - Но я уже говорила, что ощущаю себя лишь рупором и высказываю то, что чувствуют многие женщины.
   - Выходит, на вас лежит некая историческая миссия: провозгласить некое новое учение? Можно сказать, своеобразное - женское, ха-ха! - Евангелие?.. Кстати, а как вы - к Богу, к религии?
   - Да зачем вам этот пустой для вас вопрос?
   - Почему пустой? - немного обиделся Женя.
   - Потому что об этом не говорят "кстати".
   - А все-таки?
   - Не знаю пока... Может, Бог и есть, но зачем он человеку, который жаждет лишь грешить без конца? В первую очередь имею в виду мужчин. Богоносцы-рогоносцы... Каждый хочет, чтоб жена и все вокруг жили по-христиански, а сам бы он мог и убить, и украсть, и чужую жену соблазнить, и набить карман серебрениками.
   - Ох, и невысокого же вы мнения о нас!
   - Да как-то не было повода это мнение повысить.
   - Н-ну, хорошо, выяснили, что рогоносцы - плохие. А все-таки сами-то вы как к христианству? Согласны с ним? Или, раз сомневаетесь, есть ли Бог - значит, все дозволено?
   - Хорошо, я отвечу. Но сначала ответьте вы: почему, интересно, Бог, пророки, апостолы - только мужского пола?
   - Да разве существенно, какого пола истина? По-моему, она всеобща и, стало быть, беспола.
   - Нет, не беспола... А все-таки ответьте!
   - Видите ли... - замялся Женя, сдерживаемый, наверное, какими-то телевещательными правилами. - Может быть, исторические и ментальные традиции... С налета тут не ответишь; так мы слишком далеко зайдем - у нас ведь не богословский диспут!
   - Что, испугался? - насмешливо спросила Катя. - Страшно, когда мы начинаем тотальный бунт против мужчин?.. И все-таки почему, чего ни коснись, всё, даже в религии - лишь от мужчин и для мужчин? Почему священники - одни мужчины? Они что, ближе к Богу? Почему в одной религии женщину положено покупать, а в другой - мужчины ежедневно благодарят Бога за то, что не создал их женщиной? Почему, по Библии, первый человек на земле - мужчина? Вот от того мужского первородства - все ваше самомнение и ваше фанфаронство! А я склонна думать, что первой все-таки была женщина!.. Непонятно также, почему именно она стала сообщницей беса и виновницей мужских грехов? Что за глупость! Выходит, мужчина - настолько тупое и безвольное существо, что его так легко соблазнить?
   - Кстати, о соблазнах, - поторопился съехать с весьма щекотливой религиозной темы ведущий. - Существует мнение, что именно женщину гораздо легче купить и соблазнить, чем мужчину - вы с этим не согласны?
   - Опять миф, вами же придуманный! - возмущенно фыркнула Катя. - Всё иначе: самовлюбленному мужчине кажется, что он соблазняет женщину, в то время как женщина притворяется, будто ее соблазняют - только затем, чтобы выманить у него какие-то ценности, которые по праву принадлежат ей, но которые он нагло присвоил. А что ей еще остается? И даже давая себя соблазнить, она его же и презирает, и сто раз прикинет: стоит ли соблазняться?
   - Да еще и удовольствие при этом получит, - рассмеялся ведущий.
   - Ну, насчет удовольствия - это еще получит или нет. Зато угрызениями себя помучает, - Катя сурово глянула на смеющегося Женю. - В то время как мужчины продаются вообще без угрызений: за миллион готов встать на четвереньки и захрюкать, а не дадут - так и за тысячу встанет, и ни одна извилина в его голове не запротестует и не усомнится в содеянном!.. Продажных женщин вы называете проститутками - а как назвать продажных мужчин?.. - и пока Женя собирался с мыслями, что бы такое ей ответить, Катя успела озадачить его новым вопросом: - Так вот, если поставить в один ряд продажных женщин, а в другой - продажных мужчин, как вы думаете: какой ряд будет длинней?
   - Ну-у... вопрос, я считаю, риторический, - начал мямлить ведущий. - Некому их построить.
   - А я вам отвечу: конечно, мужской - и на порядок. Так-то!.. Видите, сколько вы походя озвучили предрассудков в отношении женщин!
   - По-моему, по количеству предрассудков вы даете мне фору!
   - Ваши обходятся нам дороже!
   - Спорно... Но мужчине в таких случаях полагается лишь просить прощения, - великодушно улыбнулся Женя.
   - Но на вас я не в обиде - вы лишь продукт и невольный рупор, хотя и считаете себя прогрессистом. Что ж тогда говорить о сплошь покрытых коростой предрассудков мужланах, которыми земля полнится?..
   - Чур, я за всех не ответчик! - перебил ее Женя.
   - А насчет Бога - знаете, что я вам отвечу? Раз уж кто-то там заявил, что он умер - в таком случае, да здравствует Богиня! Вы думаете, мы не в состоянии найти себе и Богиню, и пророчиц, и женщин-апостолов? Всё будет, дайте срок; наша история только начинается!..
   - В общем, ваша программа мне ясна. Надеюсь, нашим зрительницам - тоже, - начал выруливать ведущий от слишком щекотливых тем к спасительному итогу. - А теперь, Екатерина Васильевна, давайте спустимся на грешную землю, пока еще, увы, не облагороженную женским правлением, и поразмышляем о ваших кандидатских делах... Как вы, с такой-то радикальной программой, оцениваете собственные возможности на выборах?
   - И я, и мои друзья оцениваем высоко - а вот оценят ли их затюканные избиратели и избирательницы? Не знаю. Надеюсь, они правильно меня поймут и предпочтут кандидатам, умеющим только лить патоку, льстить и обещать манну небесную. Я обещаю одно: спокойно спать не дам никому.
   - Но, насколько я знаю, - сказал Женя (да знает же, знает, конечно! - добавлю я, уже от себя), - в вашем избирательном округе сильны позиции и у народного демократа, и у коммуниста?
   - Да, русский человек склонен жить иллюзиями, в том числе и политическими: верит, что к власти непременно придут люди, которые всё ему дадут и устроят сытую жизнь. Он смирился в свое время с коммунистами, которые обещали мир и землю. Дали? Нет - наоборот, отобрали все, что только можно отобрать, а вместо мира развязали такую войну, которой еще земля не видела: войну со своим народом! Теперь моих дорогих земляков уверяют, будто нынешняя демократия сделает их свободными и богатыми. Нет, друзья мои - снова иллюзия: полной свободы, как и полного равенства, не бывает!.. Кто-то надеется, что к власти придут "бизнесмены", которые насытились богатством и теперь станут делиться с другими. Не станут: аппетиты у них - безразмерные!.. А главное - прошу обратить внимание: все мои соперники - мужчины! Они были у власти десять тысяч лет и все это время упорно боролись за власть, однако установить справедливость и благоденствие так и не смогли. Теперь историческая спираль снова должна вернуть нас в матриархат - это неизбежно: только женщины способны вывести сообщество из тупика: они благоразумнее мужчин, лучше приспособлены к жизни и тверже стоят на земле, у них - глубже интуиция, расчетливей ум и надежней психика. Дайте нам даже не тысячу - а хотя бы лет пятьдесят, и посмотрим: кто умнее и способней в достижении целей!
   - А если всё развалите - с кого спрашивать?
   - Что "всё"? Танки и ракеты, что ли? Ничего, проживем. Зато станем добрее, поглядим внимательней друг на друга и скажем друг другу добрые слова. Так что не спрашивать с нас надо - а благодарить.
   - Понятно! Но давайте вернемся на землю: ходят слухи, что кандидатов уже скупают на корню разные коммерческие группы...
   - Да ведь это так естественно - по-моему, каждый мужчина- кандидат просто умоляет: купите меня!
   - А вы собираетесь лоббировать чьи-либо интересы?
   - Непременно! Но программа моего лоббирования - одна: защищать и объединять женщин; сразу об этом предупреждаю! А цель, которую я вижу впереди - женская областная Дума, женская Госдума, женское правительство и женщина-президент. И верю: мои идеи победят - как побеждает все новое!
   - Знаете, вы меня почти убедили: я тоже согласен в это поверить. В нашей-то стране, да с нашим-то народом можно претворить любую фантастическую идею! - опять не без ерничанья заметил ведущий.
   - А вот и посмотрим: можно - или нет? - сурово парировала она, заметив в его реплике ерничество, но не поддаваясь ее тону. - Причем я не сказала еще об одной проблеме. Как только мужчины почувствуют с моей стороны угрозу своей власти - они, чего доброго, объявят меня шизофреничкой, место которой в психбольнице, так что я ко всему готова! Даже к тому, что меня попытаются уничтожить.
   - Тьфу-тьфу-тьфу, типун вам на язык!
   - Смотрите, не проплюйтесь! Я-то это к тому, что хорошо знаю мужчин и хочу предупредить: меня уже столько пугали, что я ничего не боюсь!
   - А не боитесь, что если вдруг возьмете власть в одной отдельно взятой стране - остаться единственной в мире такого рода властью, с которой легко справиться, без крутых-то мужчин?
   - Вот этого не боюсь - потому что на Западе тоже набирает силу феминистское движение. Правда, оно там - в их привычных рамках, но, думаю, в конце концов, они поймут, что оно у них обречено: как только мужчины почувствуют опасность для собственной власти - тотчас же именем демократии этот росток и растопчут. Поэтому мой совет женщинам - смелее брать власть и строить, строить, строить свое собственное будущее! В общем, объявляю эру матриархата открытой!
   - В таком случае, желаю вам успехов на все времена и как первой ступени к ним - победы на предстоящих выборах, - подытожил беседу ведущий.
   А в самом финале беседы он, уже без Кати в кадре, обратился к зрителям с собственным маленьким заявленьицем, вроде бы, примиряющим всех, но никого, конечно же, примирить не способным:
   - Устами женщины, как и устами ребенка, иногда и в самом деле глаголет истина. Я как представитель мужского пола обращаюсь на этот раз к мужчинам: может быть, взгляд Екатерины Васильевны на мужчин и пристрастен - но ему не откажешь в искренности. Может быть, он поможет мужчинам, не способным оценить себя со стороны, взглянуть на себя критически? Может, стоит прислушаться к ее вызовам, в чем-то пойти навстречу - и в самом деле поделиться с женщинами властью? Во всяком случае, это вам хороший повод для размышлений...
   На этой ноте Катин предвыборный сериал и закончился.
  
   11
   Надо сказать, что усилия создателей сериала даром не пропали: он был тотчас замечен, и уже через три или четыре показа пошли отклики.
   Первыми, естественно, откликнулись журналисты-пересмешники из местных бульварных газет: в блоках кочующих из газеты в газету анекдотов тотчас появились анекдоты о Кате, типа: "Началась запись мужчин-рабов для небезызвестного кандидата в Областную Думу Екатерины Ивановой. Запись - ежедневно, с восьми утра до двенадцати ночи по телефону..." - причем указан был не вымышленный, а самый настоящий номер телефона нашего офиса; или: "Идет по улице Катя Иванова, а навстречу ей - здоровенный мужик. "Хочешь быть моим рабом?" - спрашивает Катя..." - и продолжения варьировались от двусмысленных до непристойных - в зависимости от канализационного уровня газеты... К подобным анекдотам можно относиться как угодно, но само их появление стало первым признаком растущей Катиной популярности...
   Кое-кто из друзей призывал ее подать в суд на газеты с непристойностями в ее адрес: дескать, дело с судом - на сто процентов выигрышное, и выигрыш добавит ей популярности, - однако предложение мы отклонили: во-первых, на это уже нет времени, а, во-вторых, склока с газетой может снизить Катино реноме, в то время как для самой газеты такая склока - самый дорогой подарок.
   Другой признак роста ее популярности - телефонные звонки в офис; причем начался настоящий телефонный бум: звонить принимались с раннего утра - на свежую, видимо, голову после вечернего показа. Пришлось организовать телефонное дежурство: нашли двух девушек, которые посменно дежурили у телефона с утра до ночи, отвечая на звонки и ведя журнал учета вопросов.
   По этим журнальным записям мы начали проводить анализ зрительских реакций. Звонки были самые разнообразные: от восторженных до гневных; восторженные чаще всего исходили от экспансивных дам, поддерживавших Катю "на сто двадцать процентов"; да женщины вообще звонили раза в три чаще мужчин. Но были и мужские звонки. Причем самой большой загадкой для нас стали мужчины, полностью - даже с восторгом! - согласные с Катей: "Правильно, бабоньки, давайте - давно пора вам брать всё в свои руки!"
   Мы с Катей ломали головы: что же это за явление такое? - и склонялись к выводу: это те самые безвольные, бесхребетные мужички, принимать решения и брать ответственность для которых - мука, и готовые все отдать, лишь бы ничего не делать самим; причем процент их среди мужчин был на так уж мал: около трети... Казалось бы, Катю они должны радовать - хотя надежды на то, что они придут и отдадут за нее свой голос, то есть примут решение, не было.
   А, с другой стороны, этот процент ужасал: Кате было не по себе - ее оптимизм в отношении женской власти давал сбой: такие мужчины не годны даже на роль рабов!..
   Довольно большой процент (тоже около трети) звонивших мужчин составляли зубоскалы и ёрники. Звучало это примерно так: "Ну, где там ваша Катерина, ха-ха? Что, всерьез, что ли, она берется нас пежить? Ну-ну, посмотрим, как это у нее получится! Но с такой бы и я не прочь задружить!.." - то есть, переводя подобный текст на социологический язык, респондент этот в виде эксперимента готов отдать власть женщинам, но - только затем, чтобы постоять в сторонке, поиздеваться над женскими неудачами, обвинить их во всем и больше уж никогда и никуда не пускать.
   И последняя треть мужчин - та крайне агрессивная и самовлюбленная часть их, которая категорически не приемлет даже намека на возможность женской власти над ними. Пересказывать звонки таких субъектов нет возможности, потому что это или раздраженное рычание - или потоки брани в Катин адрес, часто нецензурной. Но для нас и эти звонки были ценной информацией - их мы тоже фиксировали и брали в расчет. И что же в итоге?.. Прогнозы утешали: если даже сложить вместе женские и мужские мнения - кажется, баланс был в Катину пользу. Взять ли столько лидеру гонки Воронцову?
   * * *
   А что же сам Вячеслав Аркадьевич?
   Он по-прежнему много выступал и в печати, и на радио, и на телевидении, и если посчитать все его выступления, то их, пожалуй, было даже больше, чем у Кати. Причем тон их, как всегда, был изящен и благодушен: он привычно поругивал нынешние власти, предлагал свои умеренные программы и делал это не всегда в парадном костюме с галстуком, а частью - и в окружении близких и любимых людей: жены, дочерей, первого внука, или на прогулке в пригородном лесу, или даже пинающим вместе с народом футбольный мяч на спортплощадке, и при этом - полон достоинства, сдержан и спокоен, не чувствуя дыхания соперников у плеча.
   Когда же он вдруг спохватился, что самый серьезный его соперник - не старый коммунист с пыльными лозунгами двадцатилетней давности и не вылезший ни с того ни с сего на политическую арену косноязычный бизнесмен, и не ершистый молодой человек с его тявканьем, подобно молодому щенку, на всех без разбору - а бывшая его секретарша, без году неделя юрист, ничего еще, по его твердому убеждению, не смыслящая в политике - от благодушия его и след простыл; он забил во все колокола: начал выступать, где только можно, с жесточайшей критикой Катиных позиций, - но, нервничая, теряя самообладание и посвящая свои выступления критике ее, он лишь придавал Катиной фигуре значительности: о, если ее персоной с таким беспокойством занят сам Воронцов - значит, ее позиции и в самом деле многого стоят?
   Но главная-то (по Катиному выражению) фишка в том, что времени у Воронцова на отпор Кате осталось всего ничего - несколько дней! И рождался из этой критики лишь сумбур вокруг Катиного имени с привкусом скандальности - что тоже работало на нее.
   Однако критическая позиция Воронцова представляет для меня определенный интерес: ведь и я в Катиных позициях многого не приемлю. Я сумела достать записи его выступлений и постаралась свести воедино его критические замечания в Катин адрес; получилось примерно следующее (во время своих выступлений он тоже предпочитал держать перед собой оппонента, причем оппонентом ему чаще всего служила милая девочка-журналистка, что тоже было промахом: снижало серьезность диалога):
   - В последние дни много говорят о ярких и радикальных выступлениях вашей соперницы Екатерины Ивановой; что вы о них думаете? - спрашивала его оппонентка (в дальнейшем - "О."). - Ведь вы должны хорошо ее знать: она была функционером вашей партии и даже вашим личным секретарем?
   - Не личным, а партийным, - поначалу спокойно и сдержанно поправлял ее Воронцов. - Да, я знаю Екатерину Васильевну - это, действительно, яркая женщина и неглупый человек - и предложил я ей секретарство не по личным, а по деловыми соображениям: мне импонировали ее профессиональная подготовка юриста и умение быстро вписаться в среду.
   - Согласно нашему журналистскому расследованию, она была не только секретарем - а членом правления в вашей партии. Это так? - спрашивала О.
   - Увы, да! Но, оказывается, мы втащили в свои ряды Троянского коня - она быстро сориентировалась, молниеносно нашла свою нишу и, взяв от нас все, что ей нужно, тотчас сделала нам ручкой.
   - То, что вы сейчас поведали о ней, Вячеслав Аркадьевич, по-моему, больше говорит в ее пользу, чем - против. Может быть, она в чем-то и права со своим чисто женским противостоянием вашему, мужскому, засилию?.. Может, в вас просто говорит раздражение оттого, что она осмелилась ослушаться вас?
   - Да нет же, конечно! - всплескивал руками Воронцов. - Я как раз за то, чтобы все взгляды и мировоззрения имели право на огласку: это важная сторона народной творческой жизни - без какого-то одного мнения жизнь будет неполной! Но когда вместо конструктивных мнений идут в ход злоба и хитрость... Подозреваю: когда женщина становится слишком самостоятельна - в ней развивается непомерная гордыня.
   - Вы - женоненавистник? - спрашивала О.
   - Помилуйте! - смеялся Воронцов, молитвенно сложив ладони. - Я всегда был поклонником женского пола и, честно признаюсь, сам порой пользовался женской благосклонностью, за что бесконечно им благодарен! Но, по моим наблюдениям, некоторые женщины, не изведав настоящей любви или потеряв ее, мстят за это мужчинам; явление печальное и уродливое: дефицит любви в обществе - всё больше и всё страшней. Но почему мы все должны жить в атмосфере мстительности, которую нам навязывают?.. Причем призывы к вражде и развязыванию инстинктов имеют почему-то большую притягательную силу у некоторой части нашего общества - именно это мировоззрение с объявлением войны мужскому полу высказала нам с телеэкранов Екатерина Васильевна. Я понимаю - для нее это ловкий ход: она нашла сказочный кувшин с запрятанным там джинном и хочет выпустить его на свободу - ей интересно посмотреть: что из этого выйдет?.. Однако я предупреждаю: джинн опасен и всех нас погубит! По циничной изощренности в полемике я уподоблю нашу уважаемую Екатерину Васильевну Ленину в юбке, для которого всякий противник - это враг, в борьбе с которым все дозволено. А по разрушительной силе ее мировоззрение можно уподобить разве что монгольской армии Чингиз-хана, державшего в страхе целую Евразию! Хочу обратить внимание: освободиться из-под монгольского ига Евразия смогла лишь столетия спустя - и ценой неисчислимых потерь, которые понесли и победители, и побежденные!.. Высказывания Екатерины Васильевны, на мой взгляд, следует квалифицировать как подстрекательство к вражде и недоверию, и - не менее как объявление третьей мировой войны. Таких, с позволения сказать, идеологов следует не просто снимать с предвыборных гонок - а приглашать к психиатрам и ставить диагноз! Я, разумеется, против подобных расправ - меня могут уличить в нечестной борьбе с партнерами, но ничего иного просто в голову не приходит!.. Не раскалывать нас надо - и так уже весь мир в трещинах - а соединять! Кто соединит всех воедино, тот - на Руси, во всяком случае - станет святым. Где он?..
   Да, пламенные слова, - добавлю я, уже от себя, - уж с Воронцовым-то я согласна больше, чем с Катей. Причем для этих высказываний надо было иметь определенное мужество; я была восхищена его позицией: ведь он высказывал эти и другие суждения о Кате (я привела наиболее категоричные), явно в ущерб себе: они лишь добавляли Кате славы и окружали скандальным ореолом.
   Не знаю только: оценил ли кто-нибудь его усилия? - по-моему, уже никто никого не слушал - шли последние дни предвыборной гонки, накалялась атмосфера истерии и катилась мутная волна черного пиара, и в этой атмосфере заявления Воронцова о Катиной позиции были еще самым мягким ее очернительством - я уж не привожу здесь всех печатных и озвученных обвинений против Кати, вроде того, что "в политику теперь рвутся торговки и проститутки"; конкретное имя не называлось, но в контексте подобных заявлений легко прочитывался намек именно на нее.
  
   12
   И вот, когда до выборов осталось всего три дня, а точнее - в четверг, уже около одиннадцати вечера - вваливается ко мне домой Катя, усталая, но возбужденная после очередного выступления перед избирателями.
   Как обычно, Игорь забирал и увозил ее домой на машине, однако вместо благодарности она частенько, уже не в силах сдерживать свои изрядно потрепанные за время кампании нервы, спускала на него Полкана, причем повод бывал настолько мал, что ей потом и припомнить-то его было трудно. Игорь, к его чести, понимал, что с ней, и терпеливо сносил ее взбрыки... Вот и в тот вечер: он заехал за ней, но ей, видите ли, пришлось ждать его двадцать лишних минут, и она взъелась на него прямо в машине. И когда ехали мимо моего дома - будто вот черт какой ткнул ее в мягкое место шилом: велела остановить машину, вышла, а ему приказала вернуться за ней через час.
   Дело в том, что у меня была еще одна обязанность в предвыборной гонке: просматривать местные газеты и ставить Катю в известность обо всем интересном. Особенно ее интересовала та информация, где ее пиарят по-черному - чтобы потом, после кампании, ущучить слишком ретивых через суд. И если мы с ней не могли встретиться в офисе, то она забегала потом ко мне домой... Это был еще и единственный доступный нам вид отдыха: расслабиться за чаем и немного поболтать - а расслабиться было нужно: кампания нас так вымотала и издергала, что к концу мы уже не отличали дня от ночи и почти не спали: просто не могли ночами уснуть.
   И вот сидим, пьем чай; показываю ей самое интересное; хохочем над какой-то публикацией... И тут - звонок на ее мобильный телефон. Она, еще хохоча, достала его и стала слушать, затем дико вскрикнула и одеревенела; глаза ее расширились, лицо побледнело и выразило смесь испуга, недоумения и растерянности.
   - Катя, что случилось? - с тревогой спросила я, протянула руку и взяла ее за локоть - показалось, она сейчас упадет в обморок. - Да объясни же: что случилось? - тряхнула я ее за локоть, чтоб вывести из транса.
   - Игоря... машину... взорвали, - проговорила она стылыми губами.
   - Ты же только что, двадцать минут назад, из нее вышла!.. Где?
   - Тут... недалеко от дома, - бесцветно пробормотала Катя.
   - Кто тебе сказал?
   - П-понятия н-не имею.
   - Ну, так быстрее - чего сидеть-то? - и мы с ней (она очнулась, наконец, от транса) в несколько прыжков очутились в прихожей, накинули на себя верхнюю одежду, выскочили на улицу и рванули к ее дому. Через пять минут мы были уже там... В свете уличных фонарей издалека виднелась развороченная серая Игорева "тойота"; она стояла в ста метрах от дома, на самом свороте с улицы к дому; около нее - реденькая, человек в десять, толпа зевак, и среди них - несколько человек в милицейской форме, расхаживающих вокруг "тойоты" и разглядывающих ее, а рядом - целых две легковые милицейские машины.
   - Где он? Я его жена! - крикнула Катя, вклиниваясь в толпу.
   - Успокойтесь: только что увезли на "скорой": он в шоке, но - в сознании, - тотчас, подступив к ней, стал докладывать слишком, на мой взгляд, деловито-спокойно старший из милиционеров - кажется, капитан: - Явно раздроблены ноги и рука; лицо разбито; не знаю, что еще - пришлось выламывать дверь, чтоб вытащить. Чудом уцелел - в рубашке родился.
   Катя, обхватив ладонями лицо, в отчаянии мотала головой.
   - Куда увезли? - спросила я.
   - Кажется, в городскую хирургическую. Но надо уточнить.
   - Кто мне звонил?
   - Я, - ответил милиционер. - Когда укол сделали, он пришел в себя и попросил позвонить. Я еще удивился: все одиннадцать цифр правильно назвал! Молодец-парень... Минут через пятнадцать придет эвакуатор, машину мы заберем для изучения, а пока, Екатерина Васильевна... - осторожно взял он Катю под руку. - Я вас узнал по телепередачам... Пойдемте, посмотрим машину. Может, подскажете что-то из версий, по свежим-то следам?
   Мы подошли вплотную к машине с левой стороны. Именно с этой стороны она была смята больше всего: передняя дверь болталась на одной петле, изогнутое днище поднялось углом вверх, почти упершись в потолок машины, переднее колесо вывернуто поперек, капот съехал...
   - Вот такие дела, - сокрушенно покачал головой капитан. - Странные свойства у японской техники: машина - всмятку, а человек - живой... Взрывное устройство, примерно стограммовое, было вот здесь, - наклонившись, милиционер показал снизу на днище под передним сиденьем.
   - Двадцать минут назад я здесь сидела, - сказала Катя.
   - А почему сошли? - сразу заинтересовался капитан.
   - Мне нужно было к ней зайти, - Катя кивком показала на меня. - Это Таисья Валерьевна, мое доверенное лицо.
   Капитан цепко глянул на меня вприщур, и снова - к Кате:
   - Значит, устройство было для вас? Поздравляю: вы разминулись со взрывом на минуты. Устройство, похоже, не радиоуправляемое, а с часовым механизмом, иначе бы не разминулись. Кого подозреваете?
   Катя пожала плечами.
   - Странно, - сказал капитан. - У вас же столько конкурентов! Кстати, кто - основной?
   - Воронцов.
   - А-а! - кивнул капитан, давая понять, что знает такого.
   - Но это - не он, - твердо заявила Катя; диалог оживил ее: к ней, наконец, вернулось самообладание; голос ее окреп. - Я уже догадываюсь, кто.
   - И - кто? - спросил капитан.
   - Те, кому выгодней всего убрать меня и одновременно дискредитировать Воронцова. Или Иваницкий, или Дюжиков.
   - Кто такие?
   - Иваницкий - президент местной сотовой компании.
   - О-о! - открыл рот капитан, и лицо его из осмысленного превратилось в беспомощно-туповатое.
   - Что замялись? Спрашивайте дальше.
   - Давайте так: вы сейчас в шоке; я вас приглашаю завтра в девять утра на собеседование, - он вынул из внутреннего кармана блокнот и ручку, вырвал лист, записал на нем телефон, адрес, время встречи, свою фамилию и передал Кате. - Тянуть не стоит: узнать истину - в ваших интересах.
   - Да уж поверьте, я не отступлюсь, узнаю, - как-то очень уж многозначительно произнесла Катя.
   - Вас, Таисья Валерьевна, я тоже приглашу, - сказал мне капитан.
   - Хорошо, - кивнула я.
   Дальше торчать тут было бессмысленно. Мы попрощались и пошли домой к Кате... Но, видимо, только сейчас до нее дошло по-настоящему, что случилось: как только поравнялись с углом дома, она, качаясь, будто пьяная, свернула с тротуара, подошла к спасительному углу и оперлась об него рукой.
   - Не могу! - мотая головой, прошептала она. - С сердцем плохо!
   - О господи! У вас дома есть сердечные средства? Сейчас сбегаю!
   - Ты чего, какие средства? - фыркнула она досадливо. - Не суетись, сейчас отдышусь... Представила себе, как мой красивый труп лежал бы теперь в морге и остывал от суеты... Вот они во всей красе, подонки тупорылые! Это всё, на что они способны. А ты говоришь!
   - Я ничего не говорю, - как можно спокойнее отозвалась я.
   - Смотри, как рассчитали! - распалялась она. - Если б на два дня раньше - уж я бы успела на них выспаться!
   - Если бы живой осталась, - подсказала я.
   - А если завтра - выборы сорвать можно, - не слушала она меня. - А Игореша вот... Хотя что ж, мужик должен страдать - на то и мужик, - Катя постояла еще немного и встрепенулась: - Ладно, пойдем - кажется, отлегло!
   * * *
   Дома, не раздеваясь, она прошла в гостиную; там Таиска, забравшись с ногами в кресло, смотрела телевизор и одновременно болтала с кем-то по переносному телефону. Как только Катя вошла - она оторвалась от телефона и стала капризно выговаривать матери:
   - Тут тебе звонят без конца! Где вас с папой черти носят?
   - Черти нас пока еще не носят! - рыкнула на нее Катя. - И благодари Бога, что я живая. А папа в больнице!
   - Что с ним?
   - Погоди! Дай сюда телефон!
   Таиска, обычно вздорная и капризная, на этот раз покорно отдала трубку. Катя, выгнав дочь из кресла и усевшись туда сама, тотчас стала звонить, но не в больницу, а - Жене, торопливо и нервно рассказав про только что произошедшее. Женя отвечал на повышенных тонах - его голос в трубке я, сев рядом с Катей, слышала отчетливо.
   - Вы откуда звоните? - орал он.
   - Из дома, - отвечала Катя.
   - Почему с места события не позвонила - у вас же сотовый есть!
   - Не до этого было! Да какая разница?
   - Как это "какая"! Сейчас возьму оператора и приедем - надо немедленно интервьюировать вас и отправить кассету в ночные новости!
   - Какие новости - мне мужа искать надо: не знаю, жив ли?.. Да и что толку - осталось два дня!
   - Ой, деревня! - продолжал жужжать в трубке Женя. - Да хоть бы один - бороться надо до последней секунды! Немедленно возвращайтесь к машине - я буду там через пятнадцать минут!..
   - Они уж, наверное, ее увезли - ждали эвакуатора.
   - Тем более идите немедленно! Лягте под колеса, но задержите - я вам гарантирую стопроцентный эффект съемки! Запомните: теперь депутатское место - ваше! Все, выключаюсь, побежал!..
   Она положила трубку, уставилась в меня, не мигая. Спросила:
   - Слышала?
   Я кивнула головой.
   - Не могу я больше видеть эту машину! - захныкала она.
   - Так, может, не стоит? - подхватила я.
   Она посидела с полминуты, закрыв глаза. Открыла.
   - Ты ему это скажи... А Игореху где-то сейчас... Только бы выжил, только бы выжил! Господи, прости и помоги! - взмолилась она, потом резко встала. - Ладно, пошли! Поддерживай, если падать буду - устала, сил нет...
   И мы опять потащились туда...
   Эвакуатор, слава Богу, еще не прибыл. Не было там уже и капитана, и милицейских машин, но возле обломков Игоревой "тойоты" продолжал дежурить паренек-милиционер, да болталось несколько зевак.
   Женя с телеоператором примчались точно через пятнадцать минут, поярче осветили автомобильными фарами обломки и приступили к работе: засняли их, затем заставили милиционера рассказать про заложенный заряд, и тот, повторяя капитана, добросовестно все рассказал. Потом на фоне разбитой машины стали снимать Катю.
   Как только на нее навели объектив и Женя поднес к ее рту микрофон - она тотчас стряхнула с себя усталость, глаза заблестели, и звучно зазвенел голос. Сначала, показывая пальцем на сиденье искореженной машины, она рассказала, как всего на две-три минуты разминулась со смертью, как пострадал ее муж, который сейчас лежит на хирургическом столе и ему спасают жизнь. Потом, уже глядя в объектив и минуя ведущего, обратилась напрямую к зрителям с краткой вдохновенной речью, причем голос ее от фразы к фразе крепчал и наливался энергией и гневом:
   - Пока не знаю, кто на меня покушался - но догадываюсь! Знаю одно: это мужчина! Они хотели меня убить, но вот им! - она показала в объектив кукиш. - Может, они даже снова попытаются это сделать - потому что иначе убрать меня нельзя! Милые, дорогие женщины, к вам я обращаюсь! Бог меня хранит и - недаром: судьба моя - быть вашей заступницей: кроме нас самих, нас некому больше защитить! И знайте: я жива и здорова, а покушение на меня только придает мне уверенности и правоты в своих убеждениях!..
   Женя остался доволен... Кстати, пока делался репортаж, подошел эвакуатор. Заодно засняли, как поднимают машину: искореженная, при подъеме она совсем прогнулась посередине и выглядела еще ужасней и беспомощнее.
   Потом стали определяться: что дальше? Жене с оператором нужно было срочно ехать и размножить материал, а затем развезти его по студиям. Женя настаивал, чтобы Катя поехала с ними: хорошо бы пробиться в прямой эфир...
   - Но ведь Кате надо к Игорю ехать, - вмешалась я.
   - А чем она ему сейчас поможет? - скосил на меня взгляд как на досадную помеху Женя.
   - Может, кровь сдать... Поддержать...
   - Вот вы и езжайте! - сказал он мне.
   - А Таиска? - спохватилась Катя.
   В конце концов, договорились так: они захватят с собой Катю, а потом все вместе заедут в хирургическую больницу, к Игорю... Мне же надлежало остаться с Таиской, пока не вернется Катя.
   Они умчались, а я побрела к Таиске и дорогой всё думала об Игоре: боже, как ему там сейчас больно и одиноко!.. Потом сидели с Таиской перед включенным телевизором, ожидая ночных новостей, пока она не уснула прямо в кресле. Уложив ее, я попыталась дозвониться до хирургической клиники, однако все телефоны там или были заняты - или никто не отвечал...
   Наконец, в час ночи сюжет с покушением на Катю в новостях показали, но - мельком: секундный кадр с разбитой машиной, затем - Катя у машины, что-то беззвучно говорящая, затем машину грузят на эвакуатор, - и всё - под дикторский комментарий. Я тотчас позвонила Кате на мобильный - доложить о показе; она объяснила, что полностью сюжет показывать отказались: просят предоплату - как за рекламный материал; Женя обещал оплатить, но - только утром, и всего на два канала; до клиники они, оказывается, еще не добрались.
   Позвонила Кате в три; она ответила, уже из клиники: к Игорю ее не пускают - он в послеоперационной палате; операция длилась полтора часа; кости левой ноги раздроблены в семи местах - стоял вопрос об ампутации; кости левой руки - в трех; собрали, загипсовали; может остаться инвалидом; возможны повторные операции; кроме того, сотрясение мозга средней тяжести, швы на лице, потеря крови. Сдала четыреста граммов.
   В четыре ночи Женя привез ее домой и уехал.
   Я не стала ни о чем ее спрашивать: от смертельной усталости и оттого, что побывала рядом со смертью, своей и мужниной, и оттого, что сдала кровь, от впечатлений в клинике, где на ее глазах работал круглосуточный хирургический конвейер - она была почти невменяема. Я раздела ее и предложила принять душ, но она лишь махнула рукой, прошла на кухню, села и сказала:
   - Там, в холодильнике водка - достань, а? Извини, но у меня уже нет сил шевельнуться.
   - Катя, да разве можно - после сдачи крови?
   - Можно, - махнула она рукой.
   Я достала початую бутылку; она налила себе граммов пятьдесят, пробормотала: "Только бы выжил - остальное неважно! Прости, Игореша", - и по-мужски хлопнула... Ужинать она отказалась, лишь выпила еще полстакана горячего сладкого чая. Я отвела ее, уже сонную, в спальню. Она автоматом разделась, рухнула в постель и мгновенно отключилась.
   * * *
   Вот, кажется, и все перипетии той Катиной предвыборной кампании - кроме того, разве, что на следующий день после покушения несколько местных телеканалов в своих новостях до самого обеда на разные лады пересказывали сюжет с покушением, причем - с разными предположениями, иногда просто нелепыми, с набором разных видеоэпизодов и с разной степенью развязности. Важно только, что они работали на Катю. А те каналы, что на Катю не работали, соответственно, взялись распространять грязные инсинуации относительно нее: будто бы, например, Екатерина Иванова в целях саморекламы инсценировала покушение сама на себя и из-за этой инсценировки чуть не укокошила собственного мужа... А на одном из каналов вообще додумались: какой-то народный страдалец, кем-то, видно, хорошо оплаченный, принялся улюлюкать в адрес Воронцова: вот, дескать, каким образом этот злодей решил разделаться с конкуренткой, - из чего следовал вывод: "Народ не желает ваших дерьмократов - ему дороги ценности подороже демократии!"... Я уж ко многому в СМИ привыкла, но с таким оголтелым цинизмом встречаться еще не доводилось. Хотя самое-то циничное в этом - на Катю работали даже инсинуации...
   * * *
   Осталось невыполненным одно: организовать наблюдение на избирательных участках. Женя велел нам с Катей собрать в самый канун выборов, в субботу, всех, кто бы согласился посвятить ей еще один, самый ответственный день, день выборов - уже в качестве наблюдателей:
   - Нужно не меньше тридцати человек, по числу участков в округе. А еще лучше - шестьдесят человек. Будем платить; деньги я припас.
   Кроме того что в пятницу она успела побывать у следователя - весь тот день нам пришлось искать желающих: она - среди друзей и подруг, я - среди оставшихся под моим влиянием студенток. А ведь к каждому надо было позвонить, убедить, упросить... Но шестидесяти собрать так и не смогли - набрали около сорока, причем три четверти из них - женщины и девушки.
   В субботу с утра мы с ней уже были в офисе - подготовить его, чтобы встреча получилась без официоза. Принесли чайную посуду, конфеты, печенье; электросамовар там уже имелся. Катя купила всем по красивой авторучке и толстой тетради. Заранее выпросили в соседних офисах на этаже, принесли и расставили недостающие столы и стулья.
   Когда все собрались и разместились, взяла слово Катя: тепло поблагодарила за помощь в кампании и попросила помочь еще раз - в роли наблюдателей. Затем выступил с инструктажем Женя. Сказал он примерно следующее:
   - Итак, друзья мои, завтра - самый ответственный день нашей общей работы! Мы распределим вас по участкам, и что вы должны там делать? В первую очередь, тщательно вести дневник наблюдения - имейте в виду: в случае конфликтов дневник станет главным свидетельством... Все мы знаем: выборы - это борьба. Но борьба бывает разная. Мы с Екатериной Васильевной договаривались о том, что побеждают идеи, а не грязные приемы. Но некоторые наши партнеры могут держаться иных принципов, а потому - пользоваться приемами недозволенными... - и он битый час затем подробнейше рассказывал о неведомых нам всем приемах, которые используются при выборах: о подставных утках, которые собирают по домам чужие паспорта, чтобы проголосовать по ним, о каруселях, когда человек бросает в урну помеченные чужой рукой бюллетени, а свои выносит, чтобы передать следующему, о массовых вбросах бюллетеней, когда для этого гасится на минуту свет в зале голосования, - и прочих хитроумных уловках изобретательных политтехнологов, и учил, что и как может противопоставить всему этому скромный наблюдатель. А я слушала его и проникалась к нему все большим уважением: нет, честно он отрабатывает деньги! Что бы мы с Катей без него делали, и - боже! - какими наивными и какими самонадеянными были мы с ней еще совсем-совсем недавно.
   А он все продолжал рассказывать: как подсчитать число избирателей и сравнить с протокольным, какие цифры из протокола комиссии обязательно записать, да как сообщить цифры сюда, к нам в офис, чтобы свести их воедино - если даже работа затянется на всю ночь, до утра... Кажется, не осталось ни единой мелочи, которой бы он не предусмотрел.
   - Ну вот и все, - наконец, перевел он дух. - Вопросы есть?
   Вопросов было множество. Спровоцировавшему их Жене, по большей части, и пришлось на них отвечать; мы с Катей лишь иногда приходили ему на помощь. Это длилось еще два часа - пока все не устали. Потом долго распределялись по участкам... И лишь поздно вечером, оставшись втроем, распределив назавтра собственные наши обязанности и уже не в силах больше ни о чем говорить, мы, кажется, почувствовали, что к выборам готовы.
  
  
   13
   И вот настала пора подвести итоги не только предвыборной кампании - а всей предшествующей Катиной жизни. Скажу сразу: кампанию она выиграла и в тридцать семь лет стала депутатом Областной Думы, опередив своего главного конкурента, Воронцова, всего на сто с чем-то голосов.
   Он все равно прошел, но только по партийному списку. По тому же списку прошел и Иваницкий - одолеть вождя коммунистов в своем одномандатном округе он не сумел. А вечному политическому неудачнику Дюжикову счастье так и не улыбнулось - ни по своему округу, ни по партийному списку.
   Катя рассказывала мне, как столкнулась с Дюжиковым в избиркоме вскоре после выборов... Она думала, что он зол на нее и не удостоит разговора, однако Эдуард Семенович, вопреки ее ожиданиям, сам подошел и разговаривал с ней тепло и приветливо: посочувствовал ей в связи с попыткой покушения и с тем, что пострадал ее муж, поздравил с победой и пожелал успехов на новом поприще. Причем добавил с заговорщическим подмигиванием, что Катя своей победой поставила на уши целый город: все, кому не лень, судачат теперь о ее победе и ее программе, а новоявленные депутаты - мужчины, между прочим! - уже побаиваются ее прихода в Думу.
   - Имей в виду: вас, женщин, в нынешнем созыве всего две - туго вам придется! - посмеивался он.
   - Кто - вторая? - спросила Катя.
   - Из наших же: комсомолочка, - только из дальнего района, - ответил он. - Я с ней уже говорил: они там проголосовали за нее, слушая тебя!..
   Посплетничал он с ней и о Воронцове: рейтинг его после выборов упал, а сам он проигрышем взбешен, мечет громы и молнии: какая-то, простите, бабенка, без году неделю в политике, и - обскакала его, съевшего на ней зубы...
   Поделился он и своей обидой на Воронцова: правильно, мол, сделала, что пошла со своей программой - для самого Дюжикова тот и пальцем не шевельнул: слишком занят собой, - а потому он в Воронцове и его партии разочаровался и хочет выйти из нее - только не решил еще, куда податься: то ли опять к коммунистам, то ли на этот раз - к "патриотам"? При этом еще и горько пошутил: жалко, мол, что он - не женщина, а то бы непременно ее поддержал...
   Тут я не удержалась от сарказма: не посоветовала ли она ему, в таком случае, сменить пол? - и уж мы с ней позлословили в его адрес: как, мол, трудно жить человеку, имея не костяк, а хрящики: быть вечным скитальцем, всегда кого-то поддерживать и к кому-то притыкаться...
   Ну, да мы с ней и без Дюжикова знали, что Воронцов мечет громы и молнии, причем весьма некорректно: злословит в Катин адрес, пишет протесты в облизбирком и областной суд с требованием пересчитать бюллетени и пересмотреть результаты выборов: по его собственным подсчетам, победить, будто бы, должен был именно он. Но мы-то с Катей знали, что если и имелись подтасовки, то уж никак не в Катину пользу: на всех уровнях в обеспечении выборов участвовали почти одни мужчины - и ни одного, кто бы ей хоть чуточку посочувствовал и помог! Кроме единственного: чужака Жени.
   Когда Катя рассказала мне про встречу с Дюжиковым - я поинтересовалась: подозревает ли она его по-прежнему в покушении?
   - Да ну что ты - конечно, нет! - уверенно ответила она. - Пока мы с ним базарили, я внимательно за ним следила - он ни разу не сбился с искреннего тона: так искусно притворяться - за полной бездарностью - он не способен. Боюсь только, попадет в лапы к следователю - и начнет потеть и заикаться, и уведет расследование на себя... Еще и выручать придется.
   - Значит, Иваницкий?
   - Ясно, как день! - фыркнула она.
   - Катя, но ведь это же для него - огромный риск!
   - Риск? Какой риск? Вот Воронцова убить - да, риск: тут такой гвалт начнется! А меня прихлопни, как муху - никто и не заметит; и закопать не успеют - забудут. Так что с Воронцовым меня не равняй!.. - и добавила многозначительно: - Пока что.
   - Но зачем ты Иваницкому? - никак не могла понять я.
   - Ох, и простая ты! - безнадежно вздыхала она. - Это же одним ударом - двух зайцев! Ну-ка догадайся: кто первый на подозрении, если меня убить?
   - Воронцов, конечно...
   - Вот видишь! А ведь Иваницкому не просто пройти - а еще и лидером своей партии стать надо: такие любят брать много и сразу!
   - По-моему, Катя, ты это слишком схематично.
   - Об Иваницком-то? Таечка, я с ним работала - знаю, что говорю!.. Но я теперь заставлю следователя свой хлеб отработать - горьким он ему покажется!..
   * * *
   Официально избирком объявил результаты выборов через три дня, когда пришли результаты из самых дальних районов и все спорные вопросы были утрясены. И как только объявили результаты, Катя тотчас предложила мне стать ее штатным помощником. Она хорошо обосновала свое предложение:
   - Мы с тобой сработались, и положиться я могу только на тебя. Знаю, опять заведешь шарманку: любимая работа, любимые студенты, докторская, и все такое... Отвечаю на отговорки: защититься ты можешь и будучи моим помощником; библиотечные дни и отпуск в летнее время тебе гарантирую; можешь даже свои лекции читать, если без них не можешь. А насчет пользы - не больше ли пользы ты принесешь, работая со мной? Имей в виду: через два года - выборы в Госдуму! Я собираюсь туда, и я туда попаду - если, конечно, эти сволочи меня не укокошат - а ты должна занять мое место здесь! Обещаю тебе всестороннюю поддержку, а уж механику выборов ты, думаю, постигла. За моей спиной тебе будет куда легче пробиваться, чем мне - ломиться в бетонную стену. Будем работать тандемом: я - юрист, ты - филолог, - вместе мы такую мощную платформу выработаем, что слабо будет ей что-то противопоставить! А партнеры - те же: Воронцов, Иваницкий, наш доблестный вождь компартии, еще кто-нибудь из Москвы нагрянет с мошной, в надежде скупить по дешевке аборигенов, да привезет бригаду живчиков вроде Жени, и сидеть сложа руки они не будут... Правда, и работы тут больше, и лямка - на всю жизнь. Скажи: что тебя удерживает от такой перспективы?
   - Ты знаешь, - сказала я ей откровенно, - я сделала все, что тебе обещала - даже больше. Но не говорила о возражениях. Боюсь, твою программу я по многим пунктам не приму.
   - Что тебя не удовлетворяет?
   - Многое, Катя. Неужели ты надеешься, что я буду поддерживать твои пассажи о мужчинах, о рабстве, о матриархате?...
   - И ты, Брут? Какая ты наивная! Неужели, думаешь, о рабстве я всерьез? Не предлагаю же я их заковывать и сечь кнутом! Да многие бы и позволили себя и заковать, и посечь, и не мешало бы их посечь, но ты же умная - пойми, что это - для красного словца: народу нужны красивые мифы!
   - Я смотрю, ты хорошо переняла взгляды у нашего столичного мальчика! Конечно, для него мы - дикари с кольцом в носу, но ты-то свой народ знаешь не понаслышке - не настолько же он бестолковый!
   - А для тебя - не доказательство, что народ проголосовал за меня? Потому что я дарю женщинам красивый миф! Конечно, рабства с ошейником и мотыгой в руках не будет - но пусть будет рабство духовное: пускай женщины теснят мужиков и берут власть, - они это могут!
   - Но я не хочу никакого рабства!
   - Да назови его как хочешь - ты образованней меня! - но взгляни на них без флера: ты видела хоть одного порядочного? Не вор, не рвач - так пустышка и болтун, и любой из них готов не только народ - маму родную продать, и если что его остановит - так только малая прибыль!.. Я уже сталкиваюсь с ними в Думе и гадаю: за сколько, интересно, тебя, голубчик, купили? А того? А этого?
   - Но ведь тебя тоже купили.
   - Меня-а? - воскликнула она не без аффекта. - Нет, милая, меня никто не покупал! Деньги - да, давали, но ни на какие обязательства я не подписывалась и никому не продавалась!
   - Но ведь деньги придется отрабатывать.
   - Здра-авствуйте! - саркастически восклицала она. - Неужели ты меня так дешево ставишь? Деньги, которые они дали - это мой оброк с них: они обязаны давать их мне только за то, что они - мужики, у которых есть деньги! С них надо брать, брать и брать - и делать свое дело!
   - Так они тебе их и простят! Катя, я за тебя боюсь!
   - Не бойся... Убьют? Так не будет ни денег, ни меня! Не собираюсь я их бояться - много чести!
   - Ох, Катька, Катька! - я тяжко вздыхала. - Ты неисправима!
   - Да, неисправима! Поздно меня исправлять. Слишком они наследили в моей жизни; остается только бороться за себя и за всех женщин. И давай-ка соглашайся, хотя бы из бытовых соображений - жить, по крайней мере, станешь по-человечески! Я даже от себя готова приплачивать... Да найдем мы тебе приработок - еще больше меня получать станешь!
   - Нет, Катя, нет, - стояла я на своем.
   - Таечка, как ты не понимаешь! - продолжала она давить на меня уже с другой стороны: - Ты - тонкая ниточка, которая держит меня наплаву, чтоб не утонуть в том дерьме, в которое я погружаюсь - в этой чертовой политике! Не будет тебя около - захлебнусь и утону, к черту: погребет оно меня - стану, как все. Разве я для этого иду?
   - Но я же никуда не денусь, - возражала я ей. - Можешь по-прежнему звонить, жаловаться, совета просить: никто не запрещает тебе забегать ко мне - мы ж не разъезжаемся в разные города!
   - Ах, как ты не понимаешь! Ты мне рядом нужна - чтоб в любой момент словом перекинуться, что-то осмыслить - да поругаться, в конце концов; не побегаешь же по любому поводу! Да и некогда мне будет бегать!
   - Катя, ну почему я? Возьми толковую молодую журналистку - я сама тебе ее найду: она всё сделает как надо; ее устроит и теплое местечко, и зарплата; еще и обожать тебя станет: любимцев судьбы все обожают!
   - Купленные - они и есть купленные, - вздохнула она. - Мне нужна ты: ты понимаешь меня с полуслова!
   - Они тоже всё понимают с полуслова!
   - Мне твой литературный талант нужен!
   - Ты его преувеличиваешь...
   В конце концов, она меня своим нытьем достала: я пообещала ей подумать хотя бы с месяц, прежде чем сказать окончательное "да" или "нет" - пока сама она вживается в новую работу... И в течение месяца всё думала о ее предложении, никак не решаясь ни принять и ни отклонить его - слишком многое, в самом деле, нас связывало, и соблазн был; но я словно стояла у межевого столба, минуя который придется или всю остальную жизнь терпеть ее верховенство, которое она будет навязывать мне не только из-за своего характера, но и по статусу ведущей - или рвать с ней категорически: третьего не дано...
   Политика, продолжала я рассуждать - искусство бесконечных компромиссов и взаимных уступок, и Кате теперь - увязать и увязать в компромиссах, как бы она ни противилась; а мне-то это зачем?.. А, с другой-то стороны, политическая жизнь - жизнь яркая и разнообразная, на виду, среди неординарных, скажем прямо, личностей; это иной уровень кругозора и информации... Да и денежная сторона существенна, когда надоедает считать копейки.
   Перед столь серьезным выбором я попробовала посоветоваться с мамой, выложив перед ней Катины доводы - благодаря какой-то сверхинтуиции мама многое чувствует и о многом догадывается.
   Я предполагала ее реакцию: после первых теледебатов встав на Катину сторону, по мере показа предвыборного телесериала она все решительнее возмущалась ее откровениями.
   - Боже мой, что она несет, что несет! - хваталась она руками за голову, особенно по поводу Катиных пассажей о том, как та собирается расселять агрессивных мужчин на необитаемых островах. - А самое-то страшное, что она права отчасти, - продолжала мама, подумав, уже после передачи.
   - В чем это она права? - спрашивала я ее запальчиво.
   - В том, что озвучивает тайные женские мысли - сколько я их наслушалась в жизни, знала бы ты!
   - Ну, и что в этом страшного?
   - Соблазны, Таечка, большие, вот в чем; гордыни в них много... Понимаю, конечно: женщины слишком долго удерживали на своих плечах Россию - даром такие подвиги не даются: их оплачивать надо. Но цена, которую Катя запрашивает - это уж слишком!.. - говорила мне мама, и я поражалась ее интуитивной мудрости, умеющей видеть глубинные следствия и причины, которых не могла увидеть я...
   Но сейчас мамины возражения Кате были интересны мне тем, что помогали сформулировать собственные доводы в моих с Катей отношениях.
   Естественно, мама высказалась против Катиного предложения:
   - Как ты можешь принимать ее всерьез? Это же Катина прихоть: "Так хочу, и пусть все пляшут под мою дуду!" У тебя же такой высокий статус: преподаватель университета!
   - Мама, но - деньги! - возражала я ей. - Пообносились совсем, ремонт пора делать - все сыплется, трубы текут...
   - Господи, тебя купили деньгами?
   Знаю: для бедной мамы это - самое позорное оскорбление.
   - Но в чем-то же Катя и права? - все-таки допытывалась я.
   - Да ни в чем она не права; эти ее теории - бред сивой кобылы! История, культура - не мужское и не женское, а общее достояние, и мужского вклада, как ни приуменьшайте его, несравнимо больше и, наверное, всегда будет так! А Катюшины суждения - как можно их принимать всерьез? Ты же сама жаловалась на ее вкусы... Надо быть строже!
   - Но что же делать, мама, если пришла эра масскульта?
   - Таюша, как ты не поймешь, - возмущалась она, - что эта эра со всей ее дешевкой - пустоцвет? Не может она стать никакой эрой: как только ресурсы культуры исчерпают - так тут же и провалятся с треском!
   - Мама, но я же в состоянии оградить себя от влияний!
   - Ничего ты не оградишь - они тебя купят и перемелют.
   - Мамочка, ты у меня такая умница! - чмокала я ее в щеку, а сама продолжала думать о Катином предложении; получалось так, что обе они - и Катя тоже! - в чем-то правы...
  
   14
   А Игорь по-прежнему лежал в больнице, перенеся уже несколько операций. Катя разрывалась между домом, больницей и новой работой, которая и в самом деле теперь забирала у нее много времени.
   А время шло к весне и, соответственно, к сессии в университете; я слишком запустила там свои дела, пока помогала ей с выборами, и у меня была своя напряженка; но мы успевали общаться по телефону: она меня по- прежнему пасла, надеясь перетянуть, а я отговаривалась тем, что нужно доработать до конца сессии, и все искала для себя убойных аргументов.
   И в этой напряженке я случайно увидела однажды, как Катю везут в шикарной, сверкающей черной полировкой импортной машине (марок их различать я, увы, так и не научилась), и решила, что это - служебная. А через неделю примерно она попросила меня съездить на этой машине в больницу к Игорю, отвезти ему соки и фрукты (в выходные она ездила туда сама, а в будни иногда просила меня).
   И вот я еду в той машине; водитель - рослый, нагловатый молодой человек по имени Вит (усеченному, надо думать, от "Виталия"). Больница - далеко, в лесистом пригороде, и Вит, заведя со мной по дороге весьма развязный разговор, предлагает мне поехать с ним после больницы за город - развлечься на весенней природе - вкладывая в слово "развлечься" единственный доступный ему смысл. За кого уж он меня принял? Но меня, кажется, уже ничем не смутить - я ответила ему, что развлекаться в том смысле, который вкладывает в слово он, я предпочитаю с мужчинами, интеллектуально более достойными. Тогда он взялся разъяснять мне свою подкованность, почерпнутую из бульварных газет и гламурных (как выражаются нынче слишком переимчивые журналисты) журналов. Пришлось отрезвлять его прямой, в лоб, репликой (что делать, если этот народец понимает только хамский язык и логику ультиматумов?):
   - Знаешь что? Сейчас довезешь меня до больницы - и пошел ко всем чертям: за десять минут ты успел мне надоесть! Обратно сама доеду...
   Тот прикусил язык... На стоянке у больницы я выбралась из машины и ушла в приемный покой. Выхожу через двадцать минут - к Игорю в палату все равно еще не пускали - Вит машет рукой. Подхожу - глядит все с той же нагловатой улыбочкой, сквозь которую, правда, уже слабо просвечивает - нет, не чувство вины - а всего лишь взгляд побитой собаки, совершенно не понявшей: за что? - и просит прощения.
   - Ладно, - говорю, - на первый раз прощаю...
   Но что-то из урока, видно, он все же просёк: пока ехали обратно, теперь уже я спрашивала, а он лишь скромно отвечал, и мне ли, с моим-то опытом вытаскивать из студентов их жалкие познания, было не раскрутить этого болвана? Тут-то и выяснилось: машина - его собственная, а с Катей у него - роман, и он возит ее, полный надежд, что она выхлопочет ему желанное местечко в гараже, обслуживающем всю областную верхушку.
   Вечером я нагрянула к ней домой - отчитаться за поездку и заодно устроить маленький разнос. Уличать я ее не собиралась - ее устои мне известны - решила лишь уточнить кое-какие ее жизненные принципы в связи с, так сказать, вскрытыми фактами, раз уж она предлагает мне сотрудничество. А, может, даже и уличить... В общем, спросила напрямик:
   - Пока Игорь лежит в больнице с переломанными костями, ты, значит, роман затеяла? Дело, конечно, твое, но хочу напомнить: Игорь ведь из-за тебя там лежит! Щекотливости ситуации не чувствуешь?
   - А если чувствую, что из того? - пожимает она плечами. - Мне раб нужен: нужно ездить, нужно физиологию удовлетворять. Что ж мучиться-то, пока Игорь в больнице? Да Вит меня еще и охраняет - я бояться стала!
   - А если Игорь инвалидом останется - куда ты его?
   - Значит, такая судьба, - новое пожатие плечами. - Но что-то же сможет делать дома? Как-нибудь прокормлю - будет домашним рабом. А другой возить будет - я привыкла к машине, а сама водить не хочу: некогда голову этим забивать.
   - И местечко этому коту выхлопочешь?
   - Таечка, да это такие пустяки! Устрою, и пусть меня же возит, только - на служебной, и - за зарплату!
   - Да-а, Катя! - покачала я головой. - Не успела войти в Думу, а уже личные делишки устраиваешь?
   - Да какие там "делишки" - тебя, Тайка, противно слушать! Эти мелочи не стоят нашего драгоценного внимания!
   - Так ведь всё - с малого; что-то дальше будет? Как я понимаю, ты и тебе подобные будете теперь брать и брать, и не с лесников уже, не с жуликов из "Алко" - масштаб у вас будет ого-го! Так что ни черта вы не сделаете - только и будете брать да впустую воздух молоть!
   - Тайка, не занудствуй, а?..
   Я холодно попрощалась с ней и ушла, и с неделю мы даже по телефону не разговаривали: я сердилась; она дулась на меня.
   * * *
   Этот случай поубавил у меня желания идти к ней в помощники; я заподозрила ее в ужасном дефиците любви и привязанности к кому бы то ни было... А через неделю, ту самую, которую мы не разговаривали, звонит она мне поздно вечером, и голос - едва ли не плачущий: просит позволения прийти по срочному делу: разговор - не телефонный. Мне показалось, она придумала какой-то повод замять размолвку, и не сразу ответила. Но - позволила... Она примчалась минут через пять - бегом бежала, что ли? - растрепанная, бледная. Я испугалась за нее - даже поздороваться забыла:
   - Катька, что опять?
   - Дай воды! - потребовала она.
   - Погоди, чай сейчас будет, - попробовала я ее осадить.
   - Дай воды!
   Я налила ей чашку прямо из-под крана; она залпом осушила, села, шумно выдохнула; руки дергаются, голова трясется.
   - Подожди, потерпи немного! - строго говорю ей, и она действительно покорно ждет - лишь пальцы свои с хрустом выламывает. И так мне ее стало жалко - расставляю чашки, наполняю вазочку печеньем, а сама краем глаза слежу за ней: боже, как у нее нервы расшатались! Что же могло настолько вывести ее из себя?.. Налила чай в чашки, села напротив и тогда только спросила:
   - Ну, выкладывай! С Игорем что-то опять?
   И тут она, нелепо всплеснув руками, произнесла с тяжким вздохом:
   - Таиска забеременела!
   - Да ты что! - это было настолько неожиданно, что я и сказать больше ничего не могла: сидела, открыв рот, понимая только, что на Катю свалилась еще одна беда. Сколько ж можно?..
   - Ну, что молчишь? - в отчаянии кричит она на меня. - Скажи что-нибудь, посоветуй!
   - Катя, да что же я могу? - залепетала я. - От кого хоть?
   - Этот гаденыш, учитель танцев, или как его там! - взорвалась она. - Еле выпытала у нее - молчит, дура! Когда сказала ей: "Засажу его! Он у меня на полную катушку получит - за растление малолеток!" - плачет, Джульетта чертова: "Мама, не надо, я его люблю - сама отдалась!"... Так ведь, как только тот узнал, что я депутат - моментально куда-то исчез! Но я его найду, я его из-под земли достану!
   - И что сделаешь? На кол посадишь?
   - Подумаю, - сбилась она с грозного тона.
   - Так тебе теперь не одной думать.
   - Игорю пока не говорю, щажу - а эта дрянь годами не вышла!
   - Теперь - вышла.
   - Но что делать, что делать? - все ломала пальцы Катя. - На аборт, сучку такую, поведу - сказала: "готовься"!
   - Знаешь, что это для девчонок чревато бесплодием?
   - А рожать в шестнадцать - лучше? Пусть сама еще раз рожу - у меня время есть!.. Ну, посоветуй же что-нибудь, раз ты такая умная!
   - Не знаю, Катя - вот ей-богу, не знаю... Тут, наверное, не мои советы нужны - психологов, гинекологов, кого там еще?.. А уж если мои - то возьмите да родите обе: двоих, говорят, проще воспитывать...
   - Спаси-ибо, надоумила!..
   Но из того нашего разговора ровным счетом ничего не вышло. Потому что после того, как она выплакалась мне в жилетку и ушла, у нас с ней ни слова больше на эту тему произнесено не было. Как я понимаю, Катя повесила свои переживания на меня, а сама взяла Таиску за руку, отвела к гинекологу, и вопрос сам собой разрешился...
   Этот случай тоже убавил желания идти к ней в помощники; мое подозрение в ужасном дефиците в Катиной душе любви и привязанности к кому бы то ни было усилилось еще более.
   Я снова тщательно обдумала и сопоставила все ее призывы и доводы ко мне и все ее предвыборные заявления, и все ее поступки в течение последнего полугода... И за время, которое я взяла на раздумья, наконец, вызрело во мне твердое решение отказаться не только от ее предложения, но и от всякого дальнейшего сотрудничества с ней вообще. Потому что получалось так, что все ее тезисы и идеи оборачивались лишь более выгодным социальным статусом, который она благодаря эксплуатации их получала, и больше ничем. А мне достаточно своего - избытком тщеславия я не страдаю.
   А тут еще звонок Воронцова...
   * * *
   Он уже отошел от шока, вызванного проигрышем Кате: голос приветливый, веселый; исчерпав блоки галантных приветствий, он приступил, было, к тому, ради чего звонил... Но у меня самой в тот момент было благодушное настроение, усиленное тем, что я опять слышу его голос и эти, в сущности, добрые интонации в его словесных блоках - мне захотелось немножко с ним поболтать, и я взялась поздравлять его с новым депутатством... Он принял мои поздравления со скромным достоинством: уж этого-то, дескать, депутатства добиться ему было вполне по силам, иначе ему как политику грош цена...
   - Вячеслав Аркадьевич, вы, наверное, сердитесь на Катю? - спросила я, своим вопросом давая понять, что сердиться не след: борьба - во всяком случае, с Катиной стороны - была сравнительно честной: она никого персонально не поносила, ни на чью жизнь не покушалась...
   - Ну что вы, Таисья Валерьевна, - ответил Воронцов поэтическим пассажем, - как можно сердиться на Екатерину Васильевну? Это все равно, что сердиться на природную стихию: на грозовую тучу или на разлив реки!.. Но честно признаюсь: на некоторые размышления поведение Екатерины Васильевны и вся ее программа наталкивают. Имею я право на размышления?
   - Конечно, имеете! - рассмеялась я. - Они - не секрет?
   - Нет, напротив, я бы хотел когда-нибудь озвучить их во всеуслышание; просто они еще не вылились у меня в окончательные формы! А, в принципе-то, они таковы: по-моему, женщины буквально на наших глазах меняются, причем меняются генетически, и в недалеком будущем человечество получит женщину-мутанта, полноценно обладающего и женскими, и мужскими качествами; по-моему, они скоро станут побеждать мужчин даже в боксе и футболе - а мужчины, соответственно, будут от этого мучиться комплексами неполноценности, хиреть, слабеть и, в конце концов, вымрут! Или начнут мимикрировать под женщин и станут не мужчинами и не женщинами, а - чем-то средним. Вы бы хотели жить в такое время?
   - Я - нет! - рассмеялась я. - А вы?
   - Я, пожалуй, тоже нет. Но, к сожалению, история, творя свои каверзные делишки, не спрашивает у нас с вами разрешения, - усмехнулся он в трубку. - А, впрочем, иногда кажется, что все наоборот: женщина всегда была антиподом мужчины, способной в борьбе полов во всем ему успешно противостоять - просто мужчине хотелось видеть ее слабой, и она ему в этом потакала... Впрочем, возможно, все это - бред, и я сам под дурным влиянием Екатерины Васильевны? Можете вы мне помочь с ответами на эти вопросы?
   - Ну-у, Вячеслав Аркадьевич! - воскликнула я. - Вы задаете столько вопросов, что их впору решать целому институту социологов!
   - Тогда оставим их социологам... А вас не задевает, что я так критичен по отношению к вашей подруге?.. Надеюсь, нам с вами истина - дороже? Потому и говорю с вами поверх, так сказать, барьеров!
   - Честно говоря, я сама отношусь к ее идеям критически, - ответила я.
   - Тогда позвольте еще одно размышление по тому же поводу: когда я слушаю Екатерину Васильевну - у меня такое впечатление, будто идут новые гунны, дикие и безжалостные. Они вооружены всеми достижениями техники: у них компьютеры, сотовая связь, интернет, у них хорошо образованные и циничные полководцы, и идут они бесчисленными колоннами; они захватывают материки, врываются в жилища, порабощают нас и отбирают наших детей...
   - Насчет гуннов - это вы хорошо, - отозвалась я. - Но так ли уж они страшны? По-моему, ни вас, ни меня они еще не захватили?
   - А так ли это очевидно, милая Таисия Валерьевна? - с явным сомнением сказал Воронцов и хотел, наверное, возразить что-то еще - даже глубоко вздохнул, набрав воздуха для новой тирады, однако сдержался и выдохнул, боясь, наверное, что дискуссия заведет нас в тупик. - Но давайте не будем сейчас спорить; я ведь все это к одному... Помните, когда мы с вами в последний раз беседовали - я обещал снова пригласить вас сотрудничать в газете?
   - Помню. Но помню и то, как вы меня вышвырнули из газеты.
   - Будьте великодушны, простите - иногда обстоятельства бывают сильнее нас! Теперь я снова вас приглашаю. По-моему, получалось у нас с вами не так уж плохо, и ничто не мешает нам продолжить противостояние гуннам. При этом - одно новое условие: платить мы вам теперь сможем в два раза больше. Так что покорнейше жду вашего согласия.
   - Вы меня покупаете? - спросила я.
   - Всего лишь отдаю должное специалисту...
   Ну что мне было ответить? Купил меня этот льстец с потрохами. Точнее, перекупил: я согласилась... Но соглашалась я с некоторым волнением - даже, я бы сказала, с каким-то странным чувством страха перед совместной с ним работой. А испугалась я потому, что меня насторожило слишком близкое взаимопонимание с ним - несколько ближе, чем полагается единомышленникам. Такое взаимопонимание "поверх барьеров" чревато - оно ужасно любит нарушать нормы, правила и приличия и слишком далеко уводит... Ну да что ж теперь - жить, оглядываясь на страхи?..
   * * *
   Итак, все для меня определилось.
   Осталось окончательно определиться с Катей... Я попробовала высказать ей по телефону свой мотивированный отказ от сотрудничества, но она, не имея терпения дослушивать до конца и используя все свои возможности воздействия на меня, тут же принялась за свои возражения, мольбы и упреки, вплоть до упрека в высокомерии; я, в отличие от нее, выслушала ее до конца, но осталась твердой... Катя, не в силах ничего со мной поделать, тяжко вздохнула и пробормотала явную колкость:
   - Как ты похожа на свою маму!
   - Неправда! - возразила я.
   - Правда-правда, Тая!
   - Ну, хорошо... Зато ты похожа на свою! - ответила я колкостью.
   - А вот уж это - действительно неправда! - на этот раз просто выкрикнула она - ей-то на свою маму походить никак не хотелось.
   - Правда, Катя, правда! - подтвердила я и положила трубку.
   Я боялась, что она переступит через обиду, заявится и начнет новый раунд уговоров, уже глаза в глаза, и я не выдержу. Но она, видно, настолько обиделась, что не решилась на это.
   Пройдет время, и мы, конечно же, помиримся: слишком мы долго жили рядом - как два дерева от одного корня - и как бы ни отклонялись наши стволы, а никуда друг от друга не уйти! И будем снова перезваниваться, собираться вместе, пить чай и кое-что покрепче и вытаскивать друг дружку из беды, и нести крест дружбы от той минуты в детстве, когда мы с ней клялись в вечной верности, и - до смертного одра; да в последнее время я уж и не так строга к Катиным завиральным идеям: в чем-то отчасти она, наверное, и права, и прозорлива... Но заодно мы уже не будем никогда: приходит пора каждой идти своим путем.
   Не получив, однако, возможности высказаться в том нашем разговоре до конца, я решила оформить свои обоснования письменно, здесь и сейчас: пусть это будет моей декларацией - или чем-то еще? - но я чувствую настоятельную потребность сказать и Кате, и всем-всем, кто бы хотел заполучить меня в качестве исполнителя чужих воль и интересов - неважно, идейных или корыстных - свое последнее и окончательное слово, чтобы уж больше меня подобными просьбами не беспокоили (пишу ей, а сама реву - так нестерпимо мне ее жаль: какой мог получиться прекрасный человек! - задушили):
   * * *
   Итак, дорогая Катя и все-все-все: политики-либералы, консерваторы и обскуранты, революционеры, дельцы и торгаши, преобразователи и рационализаторы - короче, борцы за власть, за деньги и за сферы влияния!
   Я вас так хорошо понимаю: в вашей борьбе, в ваших бесконечных обещаниях построить новую жизнь, в ваших войнах и революциях, которые вы нынче объявили миру: информационных, глобалистских, компьютерных, технологических - и каких еще? - и в том мире, который вы, видимо, все-таки построите - ту старую добрую культуру, которая требует усилий для овладения ею и так мешает вам заниматься своим делом: раздражает, колет глаза "идеалами", "прекрасным и безобразным", "добрым и злым", "верхом и низом", "Богом и Дьяволом", - эту культуру вы хотели бы тихонько превратить в компактную "культурологию", которая бы не отнимала у вас времени и не занимала бы много места в вашей жизни, а когда не можете превратить - просто объявляете о скорой и неизбежной смерти культуры и о своем выходе "из сей мрачной темницы". А вместе с культурой вы хотели бы списать за ненадобностью и похоронить рядом с ней "любовь", "совесть" и "веру".
   А после их похорон, когда уже все будет можно и ни за что не стыдно, вы станете претворять в жизнь заветную мечту: превращать живых людей в автоматы, роботы, клоны, киборги - в технических рабов, одним словом, о которых ты, Катя, мечтаешь, которые бы лишь "потребляли" и "функционировали", обслуживая тебя. Ведь это так легко сделать, когда вы похороните, наконец, ваших великих мертвецов - и начнете жить в прекрасном мире, где нет ни верха, ни низа, ни добра, ни зла, ни греха, ни любви, ни прочих "пережитков культуры" - а будет лишь царство пользы и расчета, в котором будет властвовать величественный и пустоглазый Его Величество Эгоизм с тренированными стальными мышцами и отменным здоровьем - с его верной супругой Жадностью.
   Но я не хочу, не желаю ничего делать для приближения вашего царства! Идите и покупайте себе свободных (главным образом, от всяких принципов) журналистов: они на тысячи ладов восславят вашу власть, ваши мечты и цели, ваши рубли, доллары и евро, ваше царство мошны, компьютеров, искусственного интеллекта и - чего там еще? А нам - мне и таким, как я - остается лишь скромный труд на благо - нет, не народа: он-то, как всегда, с теми, кто прельщает деньгами и сытостью (так что ни вам, ни народу мы не нужны), - а на благо тех девочек - и мальчиков тоже! - которых вы еще не успели заразить вашими "прогрессивными" идеями и которые еще имеют духовную жажду и желали бы утолить ее возле родников культуры.
   Ты, Катя, все никак не можешь понять, что нас, скромных ее служителей, трудно купить сытостью и деньгами: мы ведь и без того богаты, поскольку причастны к накопленному тысячелетиями.
   Я слишком люблю свою работу. И если даже за эту работу в вашем царстве Жадности и Эгоизма будут платить настолько мало, что я не смогу достойно жить - я готова ходить босой и в рубище и жевать одну лишь овсянку. Но я хочу продолжать свою работу, хочу наполнять свою жизнь добрым смыслом и - по возможности - стараться беречь в чистоте свои глубины.
   Нет, я не собираюсь уносить "зажженные светы" в катакомбы и пещеры - я останусь здесь, хотя бы для того, чтоб быть с моими девочками и мальчиками и учить их противостоять вам. Потому что противостоять вам больше некому - только они, они одни, эти мальчики и девочки.
   Я знаю: вы смеетесь над "смыслом жизни", если только он - не власть и не деньги. Но, несмотря на это, вижу смысл своей жизни в том, чтобы оставаться скромной носительницей культуры и продолжать наполнять смыслом души моих девочек и мальчиков и разжигать в них неугасимый огонь знания и культуры, а это можно делать только одним-единственным способом: из глаз в глаза, из уст в уста, из рук в руки.
   Знаю: вы в своем царстве расчета и корысти, взаимной хитрости и обмана оставите после себя лишь дерьмо и грязь, и воздух, зараженный миазмами торгашества и цинизма. Но после того, как люди, прельщенные вашими целями и смыслами, и, в первую очередь, пресловутым "жизненным уровнем", до отрыжки наедятся и напьются, набьют карманы, обрастут кучами добра и, соответственно, дерьма и отходов, устанут от бесконечной погони за грубыми удовольствиями и пресытятся ими - тогда их пустые, за ненадобностью, души в их сытых телах, может быть, затоскуют по каким-то иным ценностям, и у них появится потребность в доброте, истинной любви, чувстве прекрасного? - ведь они же люди! Есть у меня такая смутная надежда.
   Тогда, быть может, и понадобится культура с ее законами и ритуалами, и со всеми ее накопленными богатствами? - ничто ведь больше не сделает их чуткими и зрячими, совестливыми и чувствующими - только она одна. Культура - это не прихоть и не развлечение праздных, а необходимое условие человеческой жизни, точно такое же, как чистый воздух и здоровая еда. У культуры нет альтернативы; человечеству не проскочить мимо нее.
   Я, скорей всего, не доживу до этого - слишком долго ждать, но надеюсь, что, по крайней мере, доживут мои мальчики и девочки, поэтому хочется, чтобы они сохранили, донесли до потомков и передали из рук в руки эти сгустки трепета живой души, духовного опыта и мудрости тысячелетий, чтобы потомки, ну пусть не все, а хотя бы каждый десятый, сотый или тысячный, подхватили этот факел - чтобы человеческая культура не умерла, не стала надписью надгробной на непонятном языке. Потому что если всё - сначала, то повторения, скорей всего, не будет: слишком малы возможности у шанса; "Одиссея", "Дон-Кихот" и "Война и мир" случаются лишь однажды, и неповторимы не только они - а даже самая крохотная мысль, самое короткое талантливое стихотворение, потому что для рождения этой мысли или стихотворения необходимо несколько очень важных условий: знание того, что было сделано до тебя от начала мира, незамутненное чувство прекрасного, готовность изумляться и непременное предчувствие этого изумления, - но именно этих условий у человека в вашем мире все меньше и меньше, и скоро, видимо, эти условия сойдут на-нет и исчезнут совсем, и человеку некуда будет стремиться, нечем изумляться, не о чем думать. Свободный ото всего, он будет сытно есть и пить, с отменной регулярностью справлять свои надобности, создавать бесчисленное множество клонов и клонироваться сам, и медленно и неизбежно превращаться в аморфную многоголовую биомассу.
   Так что прости, Катя. Спасибо тебе за доверие, но я не могу принять твоего предложения.
   Извини, пожалуйста, также за излишнюю прямоту и даже грубость, и за то, что мои кредо смахивают на поучения и сентенции - просто пришла пора высказаться до конца, в доступной форме и, как я уже поясняла, не тебе одной, а всем сразу.
   Что могла, я для тебя сделала. Последнее, что я для тебя смогла - написала это твое жизнеописание с популяризацией твоих идей; надеюсь, ничего из них я здесь не извратила и не осмеяла, и ты в нем - хоть и под вымышленным именем, но те, кому это нужно и интересно, узнают тебя, а кому не нужно и не интересно - так зачем и знать?
   Дальше тебе, Катя, в борьбе за свое женское королевство - без меня; есть пределы, за которые - нельзя, если хочешь остаться самой собой. Да я и уверена: недостатка в помощниках и последователях у тебя не будет: во-первых, возле всякого успешного человека тотчас объявляется толпа услужливых помощников, готовых погреть руки на чужом успехе, а, во-вторых, всякие популярные идеи заразительны - подхватываются и разносятся со скоростью пожара и ураганного ветра; они и тебя далеко увлекут; возможно, у тебя впереди большое будущее - боюсь даже предсказывать, какое. Правда, есть опасность, что твои амбициозные идеи подхватят, упростят до "слоганов" из одной-двух фраз, чтобы сделать доступными "народу", и используют, оттолкнув при этом тебя саму, циничные и пронырливые люди с огромным для себя "наваром", измеряемым, естественно, в рублях, долларах или евро.
   Но будем надеяться, что все обойдется; ты ведь - хваткая и деловая, и сама сможешь использовать свои идеи с большой для себя пользой.
   Одним словом, как говорится, Бог (или черт?) тебе в помощь!
   Но не забывай, помни, звони - и не только когда тебе плохо. И дай Бог, чтобы у тебя осталось живое человеческое желание пообщаться иногда со мной просто так, без серьезных деловых поводов.
   Твоя Таисья
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   182
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"