Астраханцев Александр Иванович : другие произведения.

Сны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Александр АСТРАХАНЦЕВ
  
   С Н Ы О М О Л О Д О С Т И
  
   Сны о молодости... Нет, не снятся мне ни золотое веселое солнце, ни цветочные поляны, ни улыбчивые загорелые девушки. Я был строителем и молодость свою отдал великим стройкам коммунизма, и до сих пор мне снятся и снятся без конца дожди со снегом, грязь по колено, залитые водой котлованы, лабиринты каких-то нескончаемых темных подвалов... Вот один из таких снов, длинный и подробный - потому что видел я его уже не однажды.
   Сначала - будто стою я у кассы: дают получку. Пол­тора часа отстоять пришлось, еле досталась. Да еще и не зря стоял: только это мне отойти - какая-то баба подходит и говорит:
   - В магазин колбасу завезли! И рыбу красную.
   - Какую колбасу? - спрашиваем, едва ли не всей очередью.
   - Чайную, вареную.
   - А рыбу какую? - все допытывался кто-то дотошный.
   - Да откуда я знаю? - отвечает, уже раздраженно. - Красную, да и красную! Одним словом, не зе­леную!
   Красной тут называют лососевых - про осетровых тут и слы­хом не слыхивали. Причем кету завозят редко, и до прилавка не дохо­дит, чаще - горбушу: демократическая рыба... А я думаю себе: вот и прекрасно - надо бы и колбаски, и красной рыбки купить, побаловать себя и домашних с получки. И сидорок как раз с собой, вмес­тительный такой сидорок: пол-пуда затолкать можно. Представ­ляю, как дома до потолка прыгать будут, когда с таким уловом припилю... И как был: в кирзачах и телогрейке, - от кассы прямо в магазин; ну его начисто, идти переодеваться - не ус­пею, не хватит; да и темно уже, и подмораживает к ночи.
   Магазин - одно название: дощатый барак, как всё тут; хо­тели временно, да так и остался... Захожу - народу види­мо-невидимо; лампочка еле светит, пар изо ртов. И - почти одни женщины. Галдеж. Прислушался: нет, галдеж спокойный; значит, вроде бы хватит всем. Хотел без очереди втереться - так бабы сразу, как пчелиный улей, затревожились, загалдели сильнее. Пошарил глазами: знакомых, чтоб примазаться, никого. Спро­сил, кто последний, встал, да так хорошо подгадал: только занял, а за мной уже длинный хвост - прибежали следом... Стою, тихонько о стенку оперся; главное, ни о чем не думать - так время быстрей идет; можно даже вздремнуть под бабий галдеж. А они ртов не закрывают - прямо птичий базар.
   Время и вправду быстро пролетело; всего-то два часа, ес­ли прикинуть, и стоял. Стоял и двигался. И даже не сам двигался-то: оче­редь, стиснувши, тихонько несла меня к прилавку.
   Хорошо, что две продавщицы: одна колбасу и красную рыбу отпускает, а чуть продвинешься - там водкой и консервами отоваривают.
   И вот я совсем уже близко - вижу и продавщицу, шуструю бабенку в грязно-белом халате поверх телогрейки, с папиросой во рту и с хриплым простуженным голосом, и весы ее различаю в полумраке на каком-то шатком подобии прилавка из тарных ящиков, и даже ворох колбасы на полу, свитый из тон­ких полуколец, на расстеленной сырой клеенке, и, са­мо собой, бочку, из которой продавщица выхватывает вилкой мятых тощих рыбин с капающим с хвостов рассолом.
   Но чем ближе - тем тесней и шумнее; возле весов бабы становятся совсем злые - лаются, кричат на продавщицу:
   - Чего ты мне эту дохлую суешь? Вон Маньке какой толстой накидала!
   - Да пошла ты! - отбрехивается та. - Где я вам всем толстой наберу? Вырожу, что ли?.. - причем она, кажется, сказала не "вырожу", а посолонее и покрепче.
   А тут еще нетерпеливые бабы наперли на шаткий этот при­лавок и сбили весы. Продавщица матерится, поносит очередь; бабы отлаиваются, но вяло - знают, что виноваты, да и про­давщицу заводить круче боязно: взбрыкнет и торговать отка­жется, а утром найди ее, эту колбасу!
   Продавщица зовет на помощь грузчика:
   - Гош, а Гош!
   Грузчиков почему-то трое, хотя работа не потная - да­же позавидовал: теплое местечко себе надыбали - стоят круж­ком позади продавщицы, явно уже поддатые, травят что-то и ржут до икоты, хотя понять, о чем это они, нет возможности: мат через каждое слово, поэтому и так, и этак все понять можно; один из них - этот самый Гоша, видать - отозвался продавщице с раздражением: "Да иди ты!.." - и что-то добавил дружкам, и те опять заржали. И только когда она гаркнула: "Я те щас пойду! Иди ты сам туда!" - этот самый Гоша оторвался, нако­нец, от компании, сдвинул сапогом край колбасного вороха, перешагнул через него и стал выправлять прилавок из ящиков и ставить заново весы, а остальные двое тем временем вышли че­рез заднюю дверь на улицу и продолжили разговор там, мочась при этом на стенку: отчетливо слышны были через доски их го­лоса и журчание струек.
   А на меня, пока я стоял, такой вдруг голод навалился - а тут еще ворох колбасы рядом дразнит - что не выдержал: пока продавщица с грузчиком налаживали прилавок, нагнулся и незаметно отломил в темноте наощупь кусок.
   Только он мокрый оказался, склизкий, холодный - против­ный, одним словом, но я все же незаметно очистил его от шкурки и, перемогая себя, откусил и стал жевать; колбаса пахла сырым мясом и, к тому же, на зубах землей скрипела - видно, слиш­ком грязный попался; но есть-то хочется, да и не пропадать же куску: пересилил себя, проглотил, снова откусил. А женщи­на, что за мной, заметила мои манипуляции и спрашивает шепотом:
   - Ну, и как?
   - Да ниче­го, - говорю, - есть можно, - лень было подробно объяснять. А женщине, похоже, и достаточно, что - съедобная. Я же неза­метно, незаметно, да весь кусок и умял, заморил червячка. Полу­чилось, что и поспал, и поел - все в очереди. Зато полегча­ло: встрепенулся, смотрю вокруг соколиком.
   И тут как раз моя очередь.
   А продавщице, видать, надоело иметь дело с бабами - даже обрадовалась мне:
   - Ну, наконец-то, - говорит, - хоть один мужик попался! - и приглашает к общению: - Сколь тебе чего? - намекая, что может из личного расположения ко мне отвесить больше нормы.
   А я гляжу на нее вблизи: лахудра лахудрой, смотреть страшно, так и хочется глаза от­вести: вытравленные перекисью белесые волосы торчат, как колтун, из-под какой-то немыслимой шляпчонки с перышком, гу­бы намалеваны морковного цвета помадой, правый глаз насурм­лен толстой черной каймой, а левого вообще не видать - зап­лыл от синего фингала.
   - Да мне, - говорю, отводя глаза, - как всем вешай: того и другого по три кило.
   - Вот, бабы, учитесь у мужиков скромности! А то из глотки лишнее выдрать готовы! - гаркнула она тогда женщинам, довольная моим отве­том и при этом накладывая мне, в поощрение, того и другого сверх нормы.
   - Знаем мы тебя! - со смешками откликнулись ей ближние женщины. - Мужика ты не обидишь!
   - А чего ж его обижать? - тут же ответила она им беззлобно. - Вот вас, горлопанок, так прямо и чешется рука и обсчитать и, обвешать!..
   Дальше, впереди - светлым-светло: там, словно кусочек рая - настоящий, высо­кий прилавок, а за ним в ореоле света - старшая про­давщица, или, может, даже заведующая, вся в белом, тоже с вытравленными волосами, только - солидная, объемистая: прямо жрица торговли в алтаре храма!.. А за ее спиной, как иконос­тас - стеллаж с полками чуть не до потолка, и на стелла­же чего-чего только нет - глаза разбегаются: водка в бутыл­ках, прозрачная, как слеза, папиросы "Беломор" в серо-голу­бенькой упаковочке, сигареты "Прима" - в серо-красненькой, и целые пирамиды консервных банок; тут тебе и "килька в тома­те", и "минтай в собственном соку", и "треска в масле". Тут же и тем­ное повидло в стеклянных банках, а на этикетках - такие ру­мяные яблочки нарисованы, что просто дух захватывает. И ве­нец всего - пузатые трехлитровые банки с огурцами! Слюнки прямо так и текут вожжой, так и льются по кишкам с глухим рыком, как вижу сквозь баночное стекло эти вот хрустящие на зубах огурчики, да каждый пальцами не обхватить - такой толстый. Какое богатство, какая роскошь! Ох, и пиршество же я устрою сегодня, ох и отоварюсь на полную катушку - запомнят мои домашние на целый месяц сегодняшнюю получку!
   Здесь, в этом святом, можно сказать, месте, в этом мага­зинном алтаре даже самые скандальные женщины говорят полуше­потом. И сама продавщица, сознавая свое значение, почти ни­чего не говорит, а если и позволит себе словечко - то та­ким внушительным басом, что покажется, что ты в кабинете у начальника: хочется сразу подтянуться и - руки по швам. При­чем на меня она даже не смотрит, и я рад, потому что вдруг да чем-нибудь не приглянусь и она откажется отоварить? Даже фа­милию не спрашивает - сам тихонько называю, и она молча бе­рет истрепанный, с загнутыми уголками многостраничный спи­сок, и я, затаив дыхание, слежу за медленно ползущим вниз кончиком карандаша, а сердце обрывается: вдруг моей фа­милии там нет? Ведь ничем, кажется, не провинился ни перед кем... А, может, какая девчонка конторская, когда список пе­чатала, меня упустила - ходи потом, доказывай...
   Но нет, карандаш споткнулся на моей фамилии, поставил галочку; на сердце сразу потеплело; тот же карандаш затем в нескольких графах против моей фамилии решительно поставил несколько крестиков; графы эти я уже наизусть знаю: "водка", "рыбные консервы", "повидло", "маринад"; только перед графой "табачные изделия" карандаш опять запнулся, и продавщица посмотрела на меня пронзительно. Я, даже не моргнув, выдер­жал взгляд и сказал твердо: "Беломор"! Тогда она поставила последний крестик и, ни о чем не спрашивая, начала выкиды­вать на прилавок консервные банки, затем - ставить стеклянные, с по­видлом и огурцами, и вывалила аж тридцать пачек "Беломора" - на каждый день по пачке! И самым последним движением выставила две бутылки водки. Будто две жирных точки постави­ла.
   Небрежность эта, я знаю, совсем не оттого, что она меня не любит или, упаси Бог, ненавидит - просто так привыкла.
   Но вот сверх всего она спросила меня, сколько времени, и я, довольный ее доверием: могла ведь спросить любого, а выб­рала меня! - перестал совать в сидор банки, отодвинул рукав телогрейки, посмотрел на часы и ответил вполне почтительно. Она от моей почтительности сразу, чувствую, подобрела. И хо­тя ничем не выдала доброты ко мне, я все же уловил это нечто вроде возникшего между нами доверия. А внимание к мужчине у продавщиц - это, как всем уже известно, значит только одно: я, стало быть, могу позволить себе некоторую свободу по от­ношению к ней: сказать, к примеру, лишнюю фразу без страха, что меня одернут, или просто пошутить, или даже флиртануть, и вполне могу рассчитывать на ответ, а, может, и на большее: ведь продавщица - существо независимое, всегда сытое и с чисто по-женски изменчивым характером, так что любой мужчина может рассчитывать на ее особенное внимание к нему и, расс­читав, прийти вечером к ней домой, и она выставит ему лишнюю бутылку водки и ужин, и оставит у себя - сумей он только про­честь в ее ответе на свой "закидон" намек на благосклон­ность.
   Но я, от греха подальше - ну их к шутам, как-то страшно­вато заниматься таким делом с лицом почти что официальным - у меня на это жена дома, в бараке, имеется, а жены не хватит - сосед­ка через дверь есть. Так оно как-то спокойнее...
   Стоящие позади меня напряглись - ждали, что же я ей отвечу, и облегченно разом вздохнули: очереди не задерживаю, не начинаю любезни­чать на глазах у всех, не клюнул; значит, кому-то из мужиков позади фарт подвалит. И, как бы отторгая меня, продавщица уже нетерпели­во кричит Гоше, чтоб срочно принес еще два ящика водки, и Гоша, не ломаясь, тотчас отзывается: "Щас!" - и уже бежит, бережно обняв их, с огромным почтением и к ноше, и к продав­щице, и суетливо спрашивает, куда поставить - сразу видать, что эта начальница над водкой, а не какая-то там лахудра с колбасой и рыбой - главная и единственная властительница и над ним, Гошей.
   А я тем временем быстренько, не привлекая ничьего внимания, завязал свой сидор, подхватил свободной рукой банку с огурцами, отодвинулся от прилавка и канул со света в гущу толпы; женщины теперь, с явным уважением ко мне, почтительно расступились; только я не понял, за что та­кое почтение: то ли за мою стойкость, то ли что отмечен вни­манием продавщицы; во всяком случае, ни одна не посмела на меня рыкнуть: "Куда прешь по ногам-то?" - пока я пробирал­ся к выходу, задевая, естественно, всех сумкой. А одна так, жалея меня, нервно крикнула остальным:
   - Пропустите же его - видите, мужчина нагружен как!
   И в самом деле, когда я, вспотевший и расхристанный, вышел на улицу и вздохнул полной грудью - то почувствовал: действительно, так нагружен, что не знаю, как и донесу. Впрочем, тут же и устыдился: да ведь, чай, каждая из этих женщин не меньше моего понесет - после трудовой-то смены! Хотя что это я о них? Они ведь к этому как-то более привычны...
   Ох, сны, сны - сны молодости нашей...
  
   6
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"