Атанов Анатолий Алексеевич : другие произведения.

Пепеня

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  В начале 1961 года руководство района решило разрушить красивейший Свято-Троицкий храм села Яркино, что в С - ой области. Саперная рота, приехавшая на двух трехтонках, уже разгружала ящики со взрывчаткой, а около храма собралась толпа верующих, да и просто зевак, привлеченных невиданным доселе зрелищем.
  
   Райкомовское начальство прикатило в село на телеге. Машины они оставили у дома председателя, что жил в соседней Лопуховке.
  
   На лошадях оно как-то демократичнее. Несколько человек из окружения прибывших "демократов", принялись разгружать ящики, но только с водкой. Их поставили в тень под телегу и накрыли рогожей.
  
   Тем временем саперы отогнали толпу людей подалее от храма и начали закладку взрывчатки под основание здания. Прихожане храма со слезами на глазах наблюдали за происходящим. Кто тихо крестился, а кто по смелее, просто громко ругал начальство и Хрущева:
  
   -Хрущ, супостат ты хренов, гореть тебе в огне адском! - закричал куда - то в небеса, не сдерживая слез, местный костоправ Яша.- кукурузная вша, тля паразитическая для народа!
  
   На него зашикали бабульки, испугавшись гонений на Якова. Ведь совсем недавно черные воронки по ночам увозили народишко в безвестность, куда за менее смелые речи.
  
   - Да хватит вам в портки-то подпущать! Все отобрали аспиды, а таперича последнее ужрать хотят! Ведь, тута прадеды за нашу Родину, за нашу мать - Расеюшку крест целовали, на хранцуза топая! Отцы на германца и японца уходя, на луковки злачёные глядя, с семьями прощались! Я на фина и фрица поперси не во имя и славу ентих гнид кровососущих, а во имя и славу той же матери-Родины! И прятал я за пазухой у самого сердечка не красную книжицу, а ладанку с землицей! Да и не землица там была вовсе, а прах селян моих!
  
   Замолчал он, а из глаз потекли две слезинки, оставляя светлую бороздку на щетинистом, давно не бритом лице. Захотел закурить. Трясущимися руками он достал из кармана круглую, жестяную баночку из-под конфет "Монпансье". Там у него была просеянная махорка-крупка да стопка нарезанной газеты для закрутки. Вдруг, схватившись за грудь, захрипел, упал на ту самую прах-земелюшку, уставившись на синее небо синими старческими глазами. Со звоном покатилась та самая коробочка из-под конфет. По ветру разлетелись нарезанные на закрутку "фантики" из газеты "Правда"...
  
   Закрыли покойнику глаза. Мужики подняли тело деда Якова и отнесли на лавочку, что под старым тополем. Связали ремешком на груди руки. Бабка Щукина достала из сумочки белый с цветами женский платок и накрыла им лицо Якова. Кто-то побежал просить у председателя подводу, чтобы отвезти покойника к родному дому, но подводу не дали. Сказали - после "мероприятия"... Перекрестившись, утерев слезинки краешком платка, бабка Щукина тихо сказала:
  
   -Да упокоит Господь твою душеньку, Яшенька, - тихо всхлипывая, продолжила,- сейчас тебе будут и панихидка заупокойная, и звон погребальный...
  
   Подъехала милицейская машина. Из нее вывели человека в зековской робе, здорового битюга с металлической фиксой во рту. Надо было снимать кресты. А это было очень опасно для жизни, и мало кто из людей соглашался лезть на купола. Кто из-за боязни упасть, кто из-за боязни наказания Божьего. Для таких случаев и предлагали эту мерзкую работу кому-либо из ЗК. Если он срывал кресты и оставался живой, ему убавляли срок или даже вообще даровали свободу. Для этого и привезли фиксатого. Конвойные подвели его к телеге, где он разделся по пояс. И все ахнули: огромный храм синел у него на спине. Татуировка один в один повторял форму и очертания Свято-Троицкой церкви.
  
   Заходя в ворота храма, он лихо сплюнул сквозь зубы на ступени. Повернулся лицом к начальству и саперам, оскалился стальными зубами, крикнул:
  
   -Учись, сыкуны, Бога в душу мать...
  
   Он сам боялся. Да и как тут не бояться! Это тебе не в карман забраться. Навернёшься с верхотуры, костей не соберёшь...
  
   Одно не понятно. Ведь, храм всё равно уничтожат, разрушат до основания! Зачем надо было, непременно снимать кресты - то? Это изуверство, как публичная порка, унижало и веру христианскую, и ровняло с грязью светлые чувства верующих! Известно, что когда взорвали храм Христа Спасителя, Лазарь Каганович победоносно и издевательски гаркнул: "Что!?! Задрал я тебе подол, матушка Россия!".
  
   Может, этой бравадой они пытались сказать, что у них нет страха? Что они не боятся никакого наказания Божьего? Что Бога нет? Да боялись они, как этот заключенный! И страх этот перед будущим не давал им спокойно жить! Еще не успев умереть физически, они были мертвы духовно. Да и власть, воспитавшая этих монстров, сама превратилась в гигантского зверя, который пожрал своих же "детей", хорошенько прожарив в топке ГУЛага.
  
   А тем временем, зека продолжал свое восхождение к такой желанной им "свободе". В крышах церквей есть небольшой лаз через который ремонтники пробираются на поверхность купола для покраски или мелкого ремонта протекающей кровли. И вот в таком отверстии появилась лысая голова ЗК.
  
   "Доброволец" посмотрел вниз и широко ощерился. Изо рта блеснули солнечные зайчики, будто он держал в пасти осколок зеркала. Заключённый выбрался на поверхность купола. Жесть нагрелась под лучами солнца. Так прокалилась, что он обжигаясь, громко матерясь, скакал по крыше, как лягушонок. Будто жарился наш грешник на горячей кровле, как на адской сковородке. Ему наконец-то удалось добраться до основания креста и привязать себя жиденькой страховкой за верхушку купола.
  
   Схватившись за крест, он начал его раскачивать из стороны в сторону. Крест даже не шевельнулся. ЗК предпринял следующую попытку. Повторяя раз за разом резкие рывки, ругаясь и крича от напряжения, ему все-таки удалось немного приподнять крест из основания. Победоносно взмахнув руками, он неожиданно для всех заскользил вниз по крыше храма. Порвалась ненадёжная бечёвка, страхующая его от падения. Цепляясь в последней надежде на спасение за край крыши, повисев несколько секунд на краю жизни и смерти, он наконец-то обрел столь долгожданную "свободу".
  
   На куполе блестел под лучами солнышка непорушенный пока крест. Он печально накренился в сторону распластанного на земле грешника, как бы прощая его и прощаясь. Наступила гробовая тишина. Саперы бросили лязгать инструментом. Толпа зевак застыла окаменелыми истуканами. Секретарь райкома подошел к ящику с водкой, достал поллитровку. Вышиб бутылочную пробку и одним махом опорожнил ее почти до самого донышка.
  
   Неподдельный ужас и страх охватил всех и вся. Происшедшее как-то не увязывалось с успешно проведённым мероприятием. Секретарь райкома прекрасно понимал, как это подрывает политику компартии и ее лидера Хрущева. Ведь это он обещал в скором времени уничтожить священство, а вместе с тем и храмы. По генеральной линии партии вот-вот должен наступить коммунизм с земным и неземным счастьем. А тут эти попы с райской жизнью и небесными благами. Да еще этот вечный страх перед Богом за содеянные грехи. Чего-чего, а грехов-то понадеяно - хлебать не перехлебать.
  
   -Надо как-то выходить из положения, - сказал секретарь председателю, - нет ли у тебя, товарищ Курин, комсомолишки какого, чтобы сделал это важное для партии и народа дело.
  
   - Да. Есть. Это внук нашего костоправа Якова Мусина. Петром зовут. Между прочим, секретарь комсомольской гвардии нашего совхоза. Только, тыры - пыры, за воротник любитель заложить, - едрит твою мать, да девкам мякушки потискать. У него, паразита мордовского, тыры- пыры, жена и два ребятенка. Наказать его хотел!
  
   -А вот и накажем, - сказал секретарь, - пусть искупит делом свои выкрутасы жеребячьи. Зови-ка, как ты говоришь, этого "тыры - пыры, паразита мордовского" до меня. Скажи, что Я зову его, мол выпить не с кем.
  
   Курин побежал к толпе зевак, нашел Петьку Мусина. Поманил его к себе. Нарочито, по - товарищески взял его под руку и отвел в сторонку. Нагнулся к уху, и также по - товарищески прошептал, как пропел:
  
   - Мы тут "мальчишник - девишник" сгондобобили. Тебя САМ к столу, тыры - пыры, приглашает. Айдакась, братишка комса. Хватит тебе с холопами шлындать. Пора в серьезную партию-компанию, едрит твою мать, вступить, понимаешь ли. Понял, чем старик старуху донял, а, Петр Яковлевич?
  
   От такого лестного обращения грудь у Петьки сама колесом выгнулась. Он уже принял на эту грудь граммов этак двести, и глаза его еще пуще заиграли сапожным глянцем. Заблестели так! Орел, а не Петька!
  
   Петруха повернулся к своей компании и небрежно так, сквозь губу процедил:
  
   - Эй! Меня не ждите, я по делам.
  
   Не "ребята", не "мужики", а - "эй" - компания ошалела! Как подменили Петруху... Да и от водки отказался... Как этот, Емеля, что ли? Или кто другой? В котел с молоком бултых и все! Был лапотником кривоногим, стал принцем-берлинцем! Нам больше достанется, фря комсовская! И мужики продолжили поминать урку. А называли они его почему-то "Урка - ВЕЧНАЯ каурка".
  
   Выпив "за помин души крестом побитого", они не предполагали, наверное, что не в котелке с молоком "новопреставленному" купаться, а в котле со смолой. И гореть ему ВЕЧНО в геенне огненной.
  
   Они еще не знали о том, что дед Петра умер от ужаса происходящего и лежит на лавочке под деревом. Лицо его покрыто белым платочком с райскими цветами. Его уж точно ждет ЖИЗНЬ ВЕЧНАЯ!
  
   Тем временем, Курин подвел Петра к главе райкома партии.
  
   Секретарь первым протянул руку Петру. Крепко, по - товарищески, пожал его руку и похлопал по плечу, как милого друга. Сердце Петрухи было готово выскочить из его молодецкой груди и взвиться жаворонком высоко-высоко в небеса да еще затренькать радостно этакой заморской балалайкой.
  
   -Хм. Это..., - начал свою речь секретарь.
  
   Он явно не находил слов и был обескуражен и взволнован. Так бывало очень редко. Пожалуй, лишь на пленуме горкома или у САМОГО, в области, куда его вызывали на ковер и песочили за пьянство и распутство.
  
   -Петр ...э-э-э...
  
   -Яковлевич. - подсказал Курин.
  
   -Петр Яковлевич, давай-ка по маленькой и перейдем на Ты.
  
   Секретарь подал знак и на телеге появилась беленькая, кусок "докторской" колбаски, маленькая баночка красной икры, банка крабов, три хрустальных бокала и многое всякой всячины, большей частью которой Петьке и в самом пьяном сне не виделось.
  
   Курин услужливо разлил. Секретарь поднял бокал и сказал:
  
   -Э-э-э, ну - у, это конечно. Это-о-о-о... Ну-у-у... , за-а-а...
  
   И тут секретарь сел на своего излюбленного конька:
  
   - За взаимопонимание генеральной линии нашей партии и смычку с комсомолом в борьбе с пережитком темного прошлого, где царствовала чуждая грядущему коммунизму вера в сказочного и мифического Бога. За веру в будущее! А будущее - это вы, молодые борцы за это светлое будущее!
  
   Он посмотрел на Петьку сквозь хрусталь, наполненного водкой, бокала. И остался доволен произведенным на деревенского дурачка впечатлением.
  
   - Ну-у-у, это-о-о... - за дружбу, понимаешь ли, э-э-э...Петя!
  
   Секретарь протянул бокал навстречу Петрухе. Вдохновленный столь пламенной речью и вниманием к собственной персоне, он так саданул по бокалу секретаря, что тот разлетелся на мелкие брызги, а водка залила явно не дешевый костюм оратора.
  
   Наступила неловкая пауза. Курин рукавом пиджака вытирал водочные подтеки на костюме секретаря. Петька до того испугался, что руки его затряслись и водка
  из бокала потекла ему на брюки. Открыв рот, он с испугом смотрел на райкомовца и думал:
  
   "Все, блямба - карамба, смычке комсомола с партией не будет! Брудершафта не видать, как собственных, ослиных ушей!"
  
   И, отталкивая Курина, бросился вытирать остатки водки на костюме секретаря. Секретарь оцепенел от неожиданности и стоял, как памятник Ильичу на районном автовокзале. В правой руке он держал за изящную ручку донышко от разбитого бокала и гордо глядел в грядущий коммунизм, построить который мешает вот эта твердыня пережитка и глупость невежественного, непросвещенного народишки.
  
   Курин и Петька, стоя на коленях, оттирали замшевые полуботинки, хотя в этом не было надобности, - они были сухими. Посмотрев снисходительно в низ, на копошащихся, как кроты, мужиков, он примирительно сказал:
  
   -Ну - у, это... хватит вам! Все даже очень хорошо получается!
  
   Курин и Петя, стоя на коленях, подняли испуганные глаза на секретаря.
  
   - Э-э-э. посуда бьется, как говорит моя теща, к удаче. Да, это-о-о,... к счастью. Давайте-ка еще по одной, а то, видишь ли, на "Ты" мы так и не перешли.
  
   Моментально появились новые бокалы, наполненные до краев водкой. Секретарь протянул хрусталь на встречу собеседникам. Петька осторожно чокнулся с секретарем и Куриным. Тонко зазвенели бокалы. Одним рывком опрокинул водку в рот. Казалось, вместе с водкой он проглотил и хрустальный бокал. Забыв от страха и волнения, что перед ним невиданная закуска, он просто-напросто занюхал водку рукавом пиджака.
  
   Секретарь протянул Петру холёную, с толстыми, как сардельки пальцами, руку:
  
   - Вилен Иосифович. Э-э-э. Для тебя, Пётр, просто - Вилен.
  
   Петька осторожно пожал ее своими мазутными граблями. Вылупив на секретаря свои еще не верящие в чудо глаза, Петруха ни с того -ни с сего ляпнул:
  
   - А можно, Вилен, еще стопарик?
  
   Тут уже секретарь вытаращил глаза на Петра. Не нашелся чего ему ответить, а просто-напросто взял бутылку и налил новоиспеченному другу еще одну стопку. Потом протянул ему кусок колбасы. Уже закусывая, Петруха спросил, давясь большим куском:
  
   -Вилен, это чо за имя такое, блямба - карамба? Еврейское, да? Секретарь покраснел, но, сдержавшись, сказал:
  
   -Э-э-э, это, друг мой, сокращенное имя великого вождя пролетарской революции - Владимир Ильич Ленин, дорогой ты мой шлемазлик!
  
   Петька подавился колбасой и надрывно, тошно закашлялся. Курин со всего маху ударил кулачищем по горбатой спине Петрухи, потом еще и еще. Кашель прекратился. Грудь у Петьки снова выгнулась колесом. Он сказал:
  
   - Это чо жа? Когда брудершафтятся, - друга-дружку только по ОДНОМУ имени надо кликать. Товарищ тебя по ОДНОМУ имени и ты товарища тоже по ОДНОМУ. Вроде как на равных получается. А здесь как-то...это... У тебя вроде, как у турка, - Адурахман Абдулла Мурза - кирза ибн Саид..., имён мильён. А у меня одно имя! Во тырдынь конь! Это, бляха-муха, как-то не честно. Не по еврейско - мордовскому получается, блин!
  
   Петька явно захмелел от выпитого. Секретарь перетерпел и эту глупую, как ему казалось, наглую выходку Петьки. В другой раз наказал бы пьянчужку, но "коммунизм строить надо"! А этому мешает церквушка эта деревенская, да невежество и быковатость молодых строителей светло-светлого будущего.
  
   "Что же получается? В стройных рядах строителей светлого будущего жуткая паника! Пошли сейчас кого на колокольню, тебя пошлют куда подалее! От всех репой пареной за версту несёт! Если, конечно, самого на колокольню пендюлями не загонят, - думал секретарь, - начальство областное не простит промаха в идеологической работе с населением. И светит тебе, Владимир Ильич Ленин Иосифович Левинсон, даже не эта занюханная колоколенка, и даже не Шушенское, или Цюрих, а отделение свинофермы им. К. Цеткин, где ты будешь простым не освобожденным секретарем! Где вместо автомобиля "Победа" у тебя будет полвелосипеда, да жена скотница. И помрешь ты там от пьянки в свинячьем говне!" - думал Левинсон.
  
   "Не-е! Помирать в говне не по мне! Пусть вот эти" - он оглядел толпу зевак и прихожан, - "вот они в дерьме и ковыряются! Не зря же я ваньку перед этим чушком мордовским валял!"
  
   -Э-э-э, Петенька, мил дружок! - обняв его за плечи, сказал секретарь.
  
   - Нет между нами никакой такой разницы! Никакой! - Вот твое имя - Петр, знаешь что оно обозначает? Э-э-э, брат! Не знаешь! А я тебе, как другу, скажу. А ты послушай старшего товарища и с этого дня самого дружного друга твоего! Можно сказать, закадычного друга...
  
   Он приобнял его за плечи, и тихонечко спросил:
  
   -Ты Библию когда-нибудь читал? Нет? Вот вы тут митингуете, а веры своей не знаете! Вот я, старый еврей, тебя и просвещу...кхе, немного конечно! Это, знаешь - ли, чтобы между нами, друзьями, не было недопонимания.
  
   Вытащил из кармана пиджака отутюженный, сложенный конвертиком, клетчатый носовой платок. Медленно развернул. Платок был размером в маленькую скатёрку. Уткнул в него огромный нос, шумно высморкался, утёр волосатые ноздри, аккуратно свернул скатёрочку в конвертик и положил обратно в карман. Курин с Петрухой молча, заваражённо наблюдали за этим священнодейством.
  
   -У Иисуса Христа, что был распят, вон видишь, - он показал на колокольню, - на таком вот кресте, были Апостолы, ученики Его. Одним из этих Апостолов и был Апостол Петр. Сейчас он, Апостол Пётр, там, на небесах, самый главный! На этом просвещение твое и закончим, Петя.
  
   Помолчал, глядя задумчиво себе под ноги. Потом опять вытащил тот же платок, не разворачивая его, протёр пыльную замшу на носке ботинка, продолжил:
  
   -Так что Пётр, имя твоё самое походящее для секретаря комсомольской организации. Апостольское. Пётр, означает камень. Ты должен быть твёрд в своих убеждениях, как камень. Как гранит! Ведь комсомол, это гранит, можно сказать! Основа, фундамент, пьедестал для партии. А ты сам, как крепкий камень! С каменным взором, крепкий духом - в руководстве ячейкой этого пьедестала. А я смотрю на тебя и горжусь, что у меня есть такой друг с каменным именем - Пётр.
  
   Картинно, театрально зарыдал. Обнял Петруху и, шмыгая носом, доверительно прошептал:
  
   - Я не могу тебе приказать, как секретарь райкома коммунистической партии Советского Союза, Вилен Иосифович Левинсон, но как твой друг и старший товарищ, просто запросто, если ты помнишь - Вилен. Да, дорогой друг, для тебя просто - Вилен. Пусть ты мордвин или русский, а я еврей! Пусть! Но мы же, как кровные братья! Даже больше! Мы как родные братья! Как закадычные, верные друзья! Ты для меня - Петр, я для тебя - Вилен!
  
   Вытирая грязным рукавом пьяные слезы и сопли, Петруха с собачьей верностью смотрел этой хитрой лисе в глаза. Он был готов на все ради нового друга. Даже броситься на амбразуру, как Александр Матросов.
  
   - И всё что хочешь ради этой братской дружбы друг для друга сделаем! Любую просьбу выполним!
  
   Пётр сказал с придыханием:
  
   - Проси, брат!
  
   -Только я боюсь, что тебе с моей просьбой не справиться. Тут преданность товарищеская нужна и партийная убежденность! А ты ещё комсомолец... пока...
  
   -Да я за тебя... да я... Блямба - карамба, кому хочешь морду набью! Налей! - Петька выпил и продолжал, - да знаешь, что это... я... ваще за тебя хоть на Луну, хоть на Марс! - Петруха обнял Вилена Иосифовича и, вытирая сопли о новый пиджак секретаря, горько зарыдал.
  
   - На Луну не надо, - подыгрывая Петрухе, сказал Вилен, - а вот на колоколенку - слабо? А, Петенька? Сбрось эти крестики на землю! - он взял его за плечи, встряхнул и, глядя прямо в его пьяные глаза, шепотом сказал, - ради нашей дружбы! Ради торжества всемирного коммунизма!
  
   Петр Мусин не говоря ни слова, повернулся и пошел к храму. Потом остановился, вернулся обратно.
  
   - Всё будет Царандой!!! П-п-понял, друг еврей! У нас все б-братья, блин!
  
   Что это значило, знал лишь один Петруха. Еще раз обнял Вилена, крепко, до хруста. Пожал его руку и шаткой походкой вернулся к храму.
  
   Каким образом ему, пьяному в лохматы, удалось забраться на купол, один бес ведает! Только закрепился он на верху и опустил два конца крепкого каната на землю. За канаты ухватились два здоровенных, сильных бойца саперной роты. Петька с усилием приподнял крест из гнезда, а солдаты с гиканьем потянули канат на себя...
  
   - Ать - два, - взя -а -али! - надрываясь, кричали солдатики. Потрескивая лопающимися портками, Петруха кричал благим матом, как роженица, и повторял одно:
  
   - Оп-па, оп-па, блямба - карамба!
  
   Крест медленно стал кренится. Как бы нехотя, как бы прося помощи и защиты у всех и вся, а Петруха всё потрескивал и потрескивал, дико крича от натуги и желания угодить своему новому закадычному другу.
  
   Один солдатик запутался в веревках и упал. А крест, как подрубленное на лесоповале дерево, со стоном падал, нехотя стремясь к земле. Солдатик никак не мог выпутаться из веревок и подняться. Он зажмурил глаза и истерично закричал.
  
   - Господи, прости - и - и!
  
   Голос его пропал в грохоте и пыли упавшего на него креста...
  
   Солдаты вытащили раздавленного бедолагу и положили в кузов машины рядом с фиксатым. Петька спустился с колокольни и был, как стеклышко, трезвый. Правда, руки его тряслись и лицо было белым..., как у покойника. Он нашел глазами Вилена Иосифовича и понял, что к нему подходить не стоит.
  
   - Всё, блямба - карамба, сикось - накось, дружба кончилась.
  
   Он проходил через толпу зевак и прихожан, как ледокол сквозь льды. Люди расходились от него при его приближении. Петр сгорбился и брел, как побитая, никому не нужная шелудивая собака. Никто не смотрел ему в глаза. Кто-то просто отворачивался, а кто с презрением плевал в его сторону. Он побрел к лавочке под старым тополем. Эта лавочка была для всего села навроде клуба знакомств, вроде ресторана или забегаловки. Он сам лет пять назад познакомился со своей Ленкой на этой лавке. Да и женихались здесь же.
  
   Бывало, по вечерам на ней набьется пар пять, шесть и ничего, не стесняли друг друга и не стеснялись. А уж сколько винца здесь попито с мужиками по - праздникам и по будням. Чего уж греха таить, много знает эта лавка и хорошего и плохого. И все важные события в жизни Петра были связаны с этой лавкой. В армию провожали с нее, встречали на ней. Ленку два раза в роддом провожал и встречал - с нее. Это потому что автобус из района рядом с тополем останавливается. Вот и позор встретил около лавочки. Прямо не лавка свиданий, а скамья подсудимых!
  
   Достал пачку папирос "Прибой", прикурил и обратил внимание, что на лавке лежит какой-то мешок. С лица деда Якова ветер сорвал цветастый платок. Подойдя поближе, Петруха ахнул! Рот его открылся. На его нижней губе, приклеившись, болталась дымящаяся папироска. Он узнал дедушку. На лице покойника была невыносимая гримаса боли, один глаз чуть приоткрылся. Впавшая глазница была заполнена жидкостью, похоже, слезами. Петра переполняли разные чувства. Ненависть к себе и жалость к деду. Несмотря на то, что Петруха был шалопай из шалопаев, дедеку, как он его называл, любил и боялся, но больше всего - любил.
  
   "Вот тебе и лавочка, - подумал, утирая слезы, Петр, - она еще и гробовая..."
  
   Петруха взял на руки легкое тело деда Якова и как младенца, прижав к груди, понес его домой. Туда, где дедека вот также нянькал шаловатого Петюшу, напевая ему простенькое: "Агу - гу- гу- гу- гу- гу...".
  
   Петр шел, прижав к груди деда и напевал, гундося:
  
   - Гро-бо-ва-я, доска - а - а, гро-бо-ва-а -а -а я...
  
   И ушёл, чтобы ни ему, ни деду не видеть эту "серьезную партейную компанию". Пришел домой, положил его на стол. Вытер мокрые глазницы деда, прикрыл глаз и сел рядом на лавке. Что нужно делать дальше, он не знал. Ребятня была где - то на улице. Скорее всего у храма. Ленка лежала в больнице, чего-то там по-женски. Родители были в Челябинске на чьих-то именинах. Подумал про себя: "Бабку Щукину подожду, она всё знает, как надо с покойниками". Он положил руки на стол, голову на руки, прижал ее к боку деда и зарыдал, будто малыш, который сотворил какое-нибудь баловство и теперь боится мамкиного наказания. Прижавшись к родному деду, заскулил, как маленький, слепой щенок:
  
   - У-у-у-у-у-у...
  
   Он был одинок в этот самый момент, очень одинок! Обманут, проклят, унижен, оскорблен в лучших чувствах!
  
  ***
  
   А в это время секретарь райкома партии В. И. Левинсон умчался с места столь неожиданно печальных событий на той самой телеге. Правда, на радость наших мужиков, позабыл ящики с водкой и царскую закуску. Уехал, оставив начальствовать Курина, председателя. Но, правда, напоследок ему сказал:
  
   - Меня здесь НЕ БЫ-ЛО!!! Понял?
  
   Курин все понял: "Этот-то прохиндей выкрутится, а отвечать за все будет он, Курин! И будет он скоро не Куриным, а Петуховым!"
  
   Э - эх! Он залез под рогожу, вытащил литр водки и засунул в карманы пиджака.
  
   - После напьюсь! Один напьюсь! А потом я всему совхозу...один!... всему совхозу!.. У - у - ух! С**и!!! Я, Федор Курин, им не Левинсон какой - то и не Фридрих Барбаросса! Хотя, Барбаросса, это ничего, на меня похоже! Интересно получается - он на "ф" и я на "ф"... Хотя, при чём тут ентот фриц замшелый? А может у меня ещё лучше получится! Я - старшина в запасе, Федька Курин, укатаю в коровью лепёшку любого Фридриха и даже того горластого лейтенанта Зыкина.
  
   Курин вспомнил, как в войну, на Одере, летёха, отнял у него фляжку со спиртом, вылил её на его гимнастёрку и хотел поджечь, индюк ротный. И это перед переправой... А был апрель, не жарко... Спирту не жалко, после небольшого боя на станции целую цистерну захватили. Лейтенант ужрался трофейным пойлом, как котяра валерьянкой. Только не мяукал, гад! Проспиртовался, как Ильич в мавзолее. Вот тут уж Курин чуть не поджог его! Демаскироваться от бомбовозов не хотелось.
  
   "Командир, твою мать, - тыры - пыры!!! У меня тоже, какая - никакая, властишка имеется! И теперь, командовать буду Я! Разбегутся все от страха. Эх! Пулеметик бы, какой задристанный! Я бы тогда и район потянул! Ооо, я еще и шутковать могу!" - подумал про себя Курин и довольно ухмыльнулся.
  
   Вот с этой-то улыбкой, с литром водки в оттопыренных карманах, ну прямо как с гранатами, он и пошел команды да матюки раздавать. Пошел, а сам по сторонам зырк да зырк. Это он Петруху высматривал, чтоб с ним выпить. Потому, как боится бычьих его кулаков и драчливого нрава. Понимает Курин, что Петра он под "дружбу" подставил! Но пока не до него! Командовать надо!
  
   Курин подошел к командиру саперов и очень громко, по командирски так, чего-то грозно вякнул. Вроде того, чего мол, растрындяи, тяните, - дайте сам взорву, если не умеете!
  
   Тот тихо так, как показалось Курину, даже ласково, послал его дояркам дойки дергать.
  
   А больше и командовать-то Курину было некем.
  
   - Не е е!!! Тыры - пыры, щас напьюсь! Один!!!
  
   Он пошел, придерживая карманы пиджака, к машине, покрытой брезентовым тентом. Задний борт был открыт и завешен пологом. Можно спрятаться и от солнышка, и от лишних глаз. Да и обзор хороший. Он еще не забыл, что это он здесь, тыры - пыры, главнокомандующий!
  
   Откинув полог машины, он забрался в кузов. Сел на лавку. Достал из кармана бутылку. Свернул пробку и, сделав из горлышка глоток, чуть не поперхнулся. Рядом, вытянув руки по швам, лежал тот самый солдатик. А подалее, раскинув руки, лицом вниз, синея куполами и крестами на спине, лежал урка - "вещая каурка". Сердце, как будто, остановилось. Хотелось убежать, улететь, испариться с этого места. Но предательская слабость охватила все тело. Оно просто не слушалось, отказывалось подчиняться. Куркин весь покрылся холодным потом. Ладони стали мокрыми, как будто были испачканы маслом. Даже бутылка чуть было не выскользнула из рук.
  
   Немного придя в себя, он всмотрелся в лицо солдата. Что-то дрогнуло в его душе. Может, вспомнилась война?
  
   Ведь Курин протопал по этому, ети её мать, Барбарискину плану, как корова по грязному шляху. Шлёпал по грязи, аж подмётки от сапожков солдатских отлетали, к ядрени - фени, как лузга от семечек. А шлёпал он по земельке родненькой... и совсем не родненькой, столько, тыры - пыры, что корова сдохнет, столько прошагамши...ползти-то она не может, курва рогатая... А он прошагал и прополз! В пехоте. От Сталинграда до Берлина.
  
   - Хорошего в ней нет ничего, в войне! На войне, как в г...е! Это только в кино, тыры - пыры, все так красиво... даже смерть.
  
   Он плеснул из бутылки на лицо солдата немного водки, вытащил из кармана тряпку и вытер кровь. Под носом еще цыплячий пушок... Курин посмотрел на копошащихся у храма саперов и подумал: "Ради чего все это, во имя чего? Во имя счастливой жизни при коммунизме, ети его мать?!! Вот она настоящая жизнь",- он посмотрел на солдатика, выпил глоток и произнес вслух:
  
   - Была.
  
   Поправляя ему гимнастерку, он вдруг увидел на шее два шнурочка. Отвернув ворот, обнаружил нательный крестик и ладанку с молитвой "Живые помощи".
  
   - Мать, наверное, зашила, когда провожала сынка. Родину, тыры - пыры, защищать... Э-эх, етишкин дух!
  
   Посмотрел на синий собор на хребте урки, на кресты. Подумал:
  
   "Какой никакой, а тоже человек, хоть и падлюка, наверное". И еще раз внимательно посмотрел на его спину: "Во, тыры - пыры!!! Церква и правда похожа на нашу Троицу!"
  
   Поставив бутылку на лавку, он расстегнул ворот рубахи, и вытащил из-за пазухи свой крестик. Держа его на ладони, глядя на зека, на его синие кресты на куполах, сказал вслух:
  
   - А я чем лучше его? Такой же падлюка! Только подлее его! Он - то пришлый, а я крестился здесь... Э - эх, тыры - пыры, фанфан-тюльпан, он дурак, а я баран, - закрыв бутылку, он спрыгнул с машины.
  
   - Все, командир - жопа до дыр, откомандывалси!
  
   И не глядя на происходящее вокруг, взял из толпы, стоящей у пожарки, двух ребятишек Петра Яковлевича Мусина, пошел к нему домой.
  
   Петр, тем временем, залез в дедов сундук и решил поискать во что бы чистое одеть его. Достал старый солдатский кисет. В нём он нашёл ордена и медали, пачку треугольных писем из дома на фронт, кремневую из винтовочного патрона зажигалку и всякую мелочь памятную деду.
  
   В углу сундука лежал, завернутый в белоснежую простыню, сверток. Он, как и все вещи в сундуке, пропах нафталином. Петр развернул простынку. На верху лежал в косую линейку тетрадный листок. Красивым дедовским почерком была написана всего одна фраза: "Всё для погребения". Для Петра это оказалось открытием. ЖИВОЙ еще человек, так спокойно готовился к СМЕРТИ! Ему даже жутко стало. Не по себе.
  
   В ворота постучали. Петр выглянул в окно и обомлел. Перед домом, держа за руки его ребятишек, стоял председатель. Открывая ворота, Петька ожидал грозного рыка, ругани. Но Курин тихо спросил:
  
   - Не прогонишь?
  
   Зайдя в избу, он, немного стесняясь, помялся, снял сапоги. Вытащил початую и цельную бутылки и молча поставил их на стол. Петр так же молча выставил из комода два граненых стакана, нехитрую закуску. Пододвинул председателю шаткий табурет. Курин сел. Плеснули на донышко и уставились на ребят. Те стояли на пороге в переднюю и круглыми глазами глядели на прадеда, который почему-то лежал на праздничном столе со связанными руками и ногами. Дети ничего не понимали, но стояли и плакали, боясь войти в эту самую переднюю.
  
   - Нам-то, старшим, страшно, а каково ребятишкам? А?
  
   Мужики поставили стаканы на столешницу, так и не выпив. У обоих на глазах помокрело. Что творилось в их воспаленных головах, не трудно, догадаться.
  
   А вакханалия вокруг храма продолжалась. Хмурые саперы заложили взрывчатку в шурфы. Протянули провода и были готовы к подрыву. Разогнав людей и скот, командир роты дал неуставную команду:
  
   - Давай!!!
  
   Но у сержанта, который держал динамку, так тряслись руки, что он не мог сделать ни малейшего движения. Его будто сковало невидимыми цепями. Видя это, командир, оставив ругань на потом, сам взял машинку и еще более не по уставному, скомандовал сам себе.
  
   -Ну, с Богом!
  
   Зажужжала, как пуля, динамка, отжат рычаг, и... в вечерних лучах заходящего солнца величественная громада храма вздрогнула. Оглушительный грохот прокатился на многие километры до других сел и деревень.
  
   Поднявшаяся пыль закрыла светило.
   Земля тряслась,
   Земля дрожала,
   Земля стонала от боли!
  
   А когда отзвучало эхо взрыва, ветер разогнал дым и гарь, перед глазами изумленных саперов предстала несокрушимая ТВЕРДЫНЯ! Цельный и невредимый, блистающий золочеными куполами, храм Святой Живоначальной Троицы.
  
   Что творилось в умах и душах солдатиков, одному Богу известно. Народ, даже неверующий, ликовал. Ребятня хлопала в ладошки, прихожане крестились, клали поклоны и благодарили Господа за то, что Он не позволил порушить церковь! Все подумали, что взрывники уедут. Ведь, НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ же! Но не тут то было.
  
   Командир саперов приказал заново закладывать взрывчатку. Он солдат! А для солдата приказ - дело непререкаемое. За невыполнение приказа последует строгое наказание, вплоть до расстрела. Это, конечно, в военное время, а в мирное - трибунал. У нас, как известно, от сумы да от тюрьмы не стоит зарекаться.
  
   До заката оставалось часа три, и командир, подгоняя подчиненных, сам протягивал провода. В общем, спешил, потому и помогал солдатикам. Через полтора часа все было готово к взрыву. И все повторилось с начала.
  
   Сначала храм вздрогнул!
  
   Под грохот и клубы дыма попытался оторваться от земли!
  
   Взлететь, как ракета!
  
   Туда - а - а.......
  
   Далёко - далеко!
  
   В небо!
  
   К звездам!
  
   Но весь израненный, истерзанный, он рухнул на землю.
  
   И вдруг в наступившей тишине, откуда-то издалека, послышался колокольный звон!Не с одной стороны, а со всех сторон звучало:
  
   БОМ - М - М, БОМ - М - М, БОМ - М - М ! ! !
  
   В соседних селах, где еще были действующие храмы, а они находились в семи, десяти верстах от села Яркино, звонари били в набат!
  
   До самого заката!
  
   До самой зари!
  
   А заря была красная, как полыхающий пожар!
  
  
  ***
  
   Якова Мусина хоронили всем селом. Курин и Петруха были теперь не разлей вода. Сдружила их смерть деда Якова и все, что происходило в селе в тот злополучный день. По воскресеньям даже стали семьями посещать храм в соседнем селе. Все удивлялись этому, даже посмеивались над ними, но не зло, а как-то так незлопамятно. В деревне так смеются над слабостями человека или его чудачествами. Только не отмолил Петр своих грехов. И с ним, вернее, с его ребятенком, случилась непоправимая беда. Страшное несчастье. А было это так.
  
   У Петра, если вы помните, было двое мальчишек. Одного из них звали тоже Петей. Как - то Ленка, жена Петра, парила на электрической плитке комбикорм для скотины. Когда все было готово, она унесла ведро с пойлом в хлев. Плитка же осталась включенная. Рядом с ней, на крыльце, сидел сынишка Петька.
  
   Отец принес домой маленького щенка. Разулся, спрятал псину за спиной и позвал сына к себе. Тот, в одних спущенных до колен трусишках, улыбаясь во весь рот, подошел к отцу.
  
   - Смотри, Петюня, чо тебе папка принес!
  
   Вытащил из-за спины лопоухого кобелька и поднес его к самому лицу сына. Щенок лизнул в губы мальчонку и негромко тявкнул. Младший Петруха попятился от испуга и сел попкой прямо на раскаленную до красна электроплиту. Сначала не было слышно ни звука, у мальчонки только широко открылись глаза, лицо исказила страшная гримаса боли. Потом малыш закричал так громко, завизжал на такой высокой ноте, будто диск пилорамы на совхозной лесопилке. Не вставая с плиты, он потерял сознание. Запахло жареным мясом и паленой тряпкой. Петр оторвал маленькое тельце от плитки, положил на пол, плеснул в лицо из кружки водой.
  
   Он сам забился в истерике. Сел на ступени, обхватил голову руками, и стал раскачиваться из стороны в сторону и мычать, как голодный бык. Прибежала Ленка. Увидев эту картину, она сама запричитала, как плакальщица возле покойного. Щенок, прижавшись к лежащему на полу малышу, тоже в испуге повизгивал и скулил.
  
   В общем, мальчик от болевого шока не пришел в себя, тронулся умом. Стал он деревенским дурачком. Незлобивым, даже излишне добрым и доверчивым. Прозвали его Пепеней. Это он сам себя так называл. Его спросят: "Как тебя зовут?" Он отвечал: "Пепеня". Что-то производное от своего имени. Он вообще плохо и мало разговаривал. Обходился десятком фраз, которые для незнакомых людей были совсем непонятны.
  
   Покладистым, работящим, небуйным рос Пепеня. Хотя, честно говоря, его можно было разозлить. Да ещё как! Но при условии, если кого - то обижали у него на глазах. Неважно кого, человека или скотину. Тогда Пепеня мог схватить все, что было под руками, дрыну или кирпич, и припечатать кому следует и как следует. Правда, перед тем как ударить, он предупреждал: "У-у, блин, гада!".
  
   Если человек, делающий по мнению Пепени что-то плохое, не переставал этого делать, то его постигало "возмездие". Поэтому в присутствии Пепени, встречая с выгона скотину, никто не погонял животных даже хлипким прутиком. Физически он был крепок и силен неимоверно. Поэтому его просили старые люди и одинокие женщины, то порубить дровишки, то вскопать огород, скосить надел травы. И все это за умеренную плату. Чаще всего расплачивались продуктами, реже деньгами. Все заработанное Пепеня приносил домой.
  
   - Добытчик ты наш!- говорили ему мать и отец. Отчего он улыбался такой же широкой улыбкой, как тогда... перед отцом.
  
   По всему, Пепеня остался по разуму таким же, как был перед бедою.
  
   Отец сделал ему тачку на двух колесиках. Укрепил старое ведро, в которое Пепеня положил несколько ржавых консервных банок. Когда он катил по деревенским колдобинам эту тачку, грохот стоял неимоверный. При этом Пепеня еще и рычал, как ракетный тягач "Ураган". Называл он свой агрегат по своему косноязычно, но верно - "Рынька".
  
   Когда крестили Пепеню в тогда еще величественно блистающими крестами и куполами храме, местный фотограф запечатлел все семейство Петрухи Мусина. После крещения они все вышли на ступени церкви и стали в рядок. По серёдке стояла улыбающаяся Лена с маленьким Пепеней. Рядом, держась за ее юбку одной рукой, а другой, ковыряясь в носу, стоял старший братишка Сашка. По разные стороны от Елены расположились крестные, дед Яков да старуха Щукина. Вот с тех пор на стене в избе и висела грубо отретушированная, многопамятная фотография. Пепеня часто смотрел на фото, и тыкая пальцем на глянец снимка, комментировал:
  
   - Мам, де Ясь, па, Сяся, ляль Пепень, Ссюка баб, клёсны.
  
   Показывая на храм, говорил:
  
   - Изба Бозина, церка! Бозька там пит, Бозя доба - доба!
  
   При этом гладил себя рукой по голове и повторял:
  
   - Доба - доба!
  
   То есть, дом Божий, Бог там спит, он добрый - добрый. На причастие он приходил вместе с отцом и мамой каждую неделю.
  
   Священник, отец Николай, приходился дальним родственником по материнской линии. Жена умерла, не оставив ему наследников. Сам он стал прислуживать в церкви псаломщиком после войны, с которой вернулся инвалидом. Ему прострелили колено, и нога не гнулась. Жена имела музыкальное образование, потому регентовала в храме. Она и привела его в церковь. Потом стал дьяконом, а потом рукоположился в священники. Служил он в двух приходах, разъезжая от села к селу на инвалидной мотоколяске.
  
   Отец Николай всегда привечал Пепеню. Относился к нему по-отечески тепло и ласково. Иногда поручал несложную работу по благоустройству территории храма. Косить траву на Троицу, украшать внутреннее убранство, наносить воды для крещения и всякое прочее, что было по силам и разуму больного. Отец Николай часто разговаривал с Пепеней, вернее он говорил, а Пепеня молча слушал. Он был идеальным собеседником. Казалось, за этим молчанием кроется, не смотря на умственную болезнь, пытливый и здоровый разум. Отец Николай научил его креститься. Молитвы, выученные Пепеней, звучали из его уст милой, понятной только ему, тарабарщиной. Батюшка подарил ему большой, литой из бронзы, нательный крест, да свою старую, поношенную скуфейку.
  
   Когда по близости не было отца Николая, Пепеня вынимал из-за пазухи крестик, вешал его поверх одежды. И гордо, в скуфейке на ушастой голове и с крестом шее, тарахтел своей "Рынькой", гоняя по селу.
  
   - Пепеня - попа, - докладывался он каждому встречному и осенял крестом, размером с коромысло.
  
   Крест он связал проволокой из сломанных детских лыж. Священник, конечно, об этом знал, не ругал его. Грешного в этом ничего не видел, не в разбойника же играет. Перед тем, как закурить, а Пепеня уже покуривал, мужики научили, он снимал скуфейку, прятал нательный крест снова за пазуху. Крестился и говорил, глядя на небо:
  
   - Гди, Бозька туда - тама вон, - и показывал пальцем в сторону леса, -
   Пепеня тютю.
  
   Аккуратно складывал скуфейку, прятал ее в карман и закуривал папиросу. Это он говорил, что бы Боженька глядел не на него, а в лес. Что Пепени здесь нет, тютю, в общем, Пепеня.
  
  ***
  
   Левинсона давно уже убрали с руководства районом и действительно направили в какую-то дыру. Но не за то, что случилось в недалёком далеко, а за пьянку и моральное разложение. Районное начальство было новым. По слухам, простых людей не обижало. Зато областные партчинуши райком "обижали". А случилось вот что.
  
   Обком завалили жалобами на то, что справлять "религиозную нужду православным христианам почти негде". Что скоро может возникнуть "межрелигиозные и международные конфликты". Потому как "православные храмы большей частью разрушены или в клубы превращены, а мечетей не тронули не одной".
  
   Это Петруха Мусин и Федька Курин вместе с партийной, но сочувствующей вере, библиотекаршей организовали этот вал жалоб в верха.
  
   - А чо? Тыры - пыры, пусть немного почухаются! Да, Петруха?
  
   - Угу, мы этим краснокнижникам устроим такой Царандой, блямба - карамба! Разбомбим бамажками, как янки Харасиму!
  
   Наверное, жалоб было больше, чем населения всего района. "Бомбёжка" явно удалась и случился "Царандой".
  
   Руководство области спустило всю корреспонденцию в райком и обязало район разобраться с жалобами в короткий срок.
  
   Короткий срок, так короткий срок. Собрав сельский сход, постановили собственными силами и на собственные средства заново отстроить церковь на старом месте.
  
   - Только у меня ничего не просите. Не дам ничего, ни гвоздочка! - сказал секретарь райкома и укатил писать отписку в верха, что "межрелигиозный и международный конфликт" улажен.
  
   Выбрали старосту. Им стал Курин. В его обязанности входило, не много не мало, сбор и хранение средств на строительство нового храма.
  
   - Вот будут строить в Яркино новую церковь, - говорил как-то Пепене отец Николай, - ты обязательно будешь помогать, Петюша. Только кирпичиков для стройки нет, гвоздиков, цемента, песочка, денежек совсем - совсем мало. Зато помощника, милостью Божьей, мы уже имеем, - и гладил его по голове. А тот жмурился от удовольствия, как кисёнок.
  
   - Угу, Пепеня гагагать бу! - Мол, помогать буду.
  
   Схватив свою тарантайку, побежал от отца Николая в свое Яркино. А это было около четырех километров. Кирпичики и гвоздики Пепеня найдет! О чем не знал отец Николай, так это о том, что уже гвоздиков и кирпичиков Пепеней заготовлено неимоверное количество. Это, конечно, по мнению самого Пети неимоверное. Он давно уже помогает. Он уже давно - "помощник милостью Божьей".
  
   А дело вот в чем. Пепеня уже несколько лет разбирал старую, разрушенную кладку храма. Кирпичи развозил на своей "Рыньке" по домам прихожан. Разберет кладку, очистит кирпич от крепкого раствора, сложит на свою тачку и отвезет кому - нибудь из селян, прихожанам порушенного храма или просто очень добрым по отношению к Пепене людям. Привезет с десяток кирпичей, постучит в ворота, покажет хозяевам, что привез не просто кирпичи, а слитки золотые и хранить их нужно в тайне, чтоб: "ни жуля кто" - не спер, значит. Сам их аккуратно сложит, где-нибудь под забором, в укромном местечке.
  
   В общем, старыми кирпичами от разрушенного храма Петя снабдил полсела. Гвоздики, крестики, лампадки и прочие металлические останки, он привозил к себе домой и прятал за баней, под кадушкой. Народ роптать против Пепени не смел. Во - первых, это никому не мешало, во - вторых, всю работу делал сам Пепеня, ни у кого не прося помощи. В - третьих, кирпичи каши не просят, лежат себе и лежат, никого не трогают. Правда, сердито насупив брови и грозя кривым указательным пальцем левой руки, Пепеня предупреждал уже самих хозяев: "Три, не руй! Бозя попа бум - бум!". Что в переводе: "Смотри не воруй! Бог накажет!"
  
   Как-то раз Пепеня колол дрова для бани бабки Щукиной и оттяпал себе два пальца правой руки, указательный и средний (он был левша). Петя не кричал, не плакал, а, взяв отрубленные пальцы левой рукой, завороженно смотрел на них. Из раны ключом била кровь, пальцы дергались в конвульсии. Пепеня, глядя то на пальцы, то на рану, восторженно и удивленно воскликнул:
  
   - О - о -о ! Пац тяп - тяп! Тяп - тяп, а ани, пацы, Бози мо, кака у папа Коки! (Пальцы отрубил, а они Богу молятся, крестятся, как отец Николай).
  
   Раны заросли, а Пепеня так и крестился обрубками своих пальцев. При этом, беззвучно шевелил губами, как это делала старуха Щукина, стоя под образами. На это было удивительно смотреть. В этот момент Пепеня не казался глупым, косноязычным, деревенским недоумком. В глазах его светился огонек разума, а губы выговаривали полный и правильный текст молитвы "Отче наш".
  
   Некоторые из селян пользовались доверчивостью Пепени. Например, нужно было трактористу Юрану баньку срубить. Юран подошел к Пепене и спросил:
  
   - Пепеня, будешь помогать храм строить?
  
   - Бози дом? Угу!
  
   - Будешь?
  
   - Бу, бу! (Буду, мол, буду).
  
   И трудился он вдохновенно на благо хитроумного бесстыдника, думая, что он строит Храм Божий. При всем при том, его еще поили вином или брагой. Выпив, Пепеня начинал петь, подражая отцу Николаю, кланяться воображаемым иконам.
  
   В конце строительства, Юран причастился "Вермутом" и для куражу, попросил Пепеню "освятить" баньку. Он сделал из консервной банки нечто вроде кадила. Из мочального помазка, чем белят стены, вышло кропило. А кропильницу заменили банным ковшиком. Пепеня Насыпал в банку прелых листьев, надел на голову скуфейку, повесил крестик по верх рубахи. Подражая отцу Николаю, он благостно запел понятные ему одному, песнопения. При этом он, дымя листьями, размахивал банкой. Обильно кропил мочалкой и баньку и ржущего, как жеребец, Юрана. Делал он все это с большим прилежанием и старанием, под пьяный хохот богохульника. Потом Пепеня спросил:
  
   - Сё? Бози дом Пепеня гагагал де?
  
   - Помог, помог Пепеня! Только Бог здесь будет жить другой. Маленький такой божёнок. Банником его зовут. Дух банный.
  
   Слово "дух", Петя слышал не раз от отца Николая и потому оно было ему знакомо. При очередной встрече Пепеня рассказал на своем языке священнику, как он, "помошник милостью Божьей", помог срубить дом для Боженьки. Ма - а - аленький такой дом, что там будет жить маленький божёнок - "дух" Банник.
  
   Отец Николай возмутился поступком Юрана, и, как мог, объяснил Пепене:
  
   - Жить в баньке будет не Бог, а злой дух - бес. Бесов надо изгонять, ибо они мешают жить хорошим людям. Все беды, несчастья и зло от бесов. Они вокруг нас, они в нас. Даже хороший человек, прельщённый бесами, становится плохим. Все без исключения люди изначально добры и справедливы. Боженька всем - всем, кто рождается на свет Божий, дает в дар способность любить всякую тварь земную, а не только человека. Хотя, человека любить надо в первую очередь. Человек человеку должен быть любящим другом. А сейчас, бесы вселившиеся в человека, заставляют людей относится друг к другу не так, как Бог велит - по человечески, а по звериному. А ещё Бог велит творить добро. Сделал доброе дело, к тебе добро добром и вернётся. Сделал плохое, к тебе плохое вернётся, да ещё с большими несчастьями и бедами. А Юран в церковь не ходит, не причащается святыми дарами Божьими. Потому в него бес и вселился. Вот и богохульничает над верой и верующими. Так и в баньке живёт не Бог, не дух Божий, а дух бесовский. И кто ему поклоняется или не сопротивляется его соблазнам, того он, Петюша, вводит в заблуждение и заставляет делать плохие дела.
  
   Пепеня про беса, духа банного, как мог, понял. Но по-своему Юрана ему было жалко. Тот был не злой. Часто угощал сигаретами, наливал винца, катал на тракторе. Но вот этот дух банный! Он же может доброго Юрана превратить в злого, козлокопытного беса. И станет он похожим на бабки Щукиной козла. Пепеня представил эту омерзительную картину, как козёл Юран, весь в какашках и репьях, жуёт сельсоветскую крапиву и блеет:
  
   - Бе-е-е, бе-е-е!
  
  Как будто говорит всем:
  
   - Я бе-е-ес, я бе-е-ес!
  
   Ещё жальче ему стало Юрана. И он решил избавить его от беса. Придя ближе к ночи домой, он зашел в сенник, раскопал своё кадило, кропило и кропильницу. Сложил всё это в "Рыньку". Вернулся домой, взял пузырёк тройного одеколона.
  
   Пепеня думал, что он в прошлый раз неправильно провел каждение. У отца Николая из кадила всегда идёт дым, который пахнет цветами, а у него из кадила воняло как из печки. Бесы же боятся этого цветочного запаха и убегают в тартарары. Вот он и прихватил для запаха пузырёк одеколона.
  
   - У - у - у, беся! Пепеня беся какалон! Беся фьу-у-у, и сё!
  
   То есть, бес испугается запаха цветочного дыма, и "фьу-у-у", и всё. Со свистом улетит, не искозлит доброго Юрана.
  
   Стемнело. Пепеня на своей "Рыньке", быстро "дорычал" до бесовской бани. И так же быстро разгрузил "оружие возмездия" для Банника. Достал "кропило" и "кропильницу". Надел скуфейку, вытащил крест и, поцеловав его, повесил по верх рубахи. И, наконец, залил в "кадило" весь пузырёк одеколона. Всё, он был готов делать добро! Чиркнув спичкой, Пепеня прицелился и бросил её в полную одеколона банку. Что и говорить, одеколон с хлопком вспыхнул, обдал жаром испугавшегося "добродетеля". Тот, расплёскивая горящую жидкость на руки, отшвырнул банку подальше от себя, захлопал по бокам горящими руками, как курица крыльями. Потом, просто - напросто, сел на обе горящие руки и погасил пламя своим задом.
  
   Банка отлетела прямо под угол бани. Разлившееся пламя быстро занялось на смолистой коре, что осталась после обдирки сосновых брёвен и поползло вверх по срубу. Пока Пепеня отвинтил ведро от своего вездехода, пока сбегал на речку за водой, огнём охватило весь сруб. Он смотрел на жаркое пламя и думал, что даже лучше получилось - бес не просто убежал, скрылся, спрятался куда-нибудь. Бесяка совсем сгорел. Превратился вместе с баней в дым и черные угольки. Если бы бес спрятался, то потом в кого-нибудь другого вселился бы, а так нет, сгорел и всё.
  
   Сбегался, громыхая пустыми вёдрами, народ. Но тушить уже было нечего. У догорающих брёвен сидел улыбающийся Пепеня. Он спас Юрана! Бес теперь вместе с банькой, всё. Фьу-у-у. Живи спокойно, Юран, делай добро!
  
   Юран пошёл к родителям Пепени, всё рассказал. Те схватились за голову. Денег и так-то не хватало, а тут ещё за новый сруб платить надо! Выручил Курин. Он прикатил с батюшкой на инвалидке к дому Юрана и предложил ему помочь свалить сосёночек в леспромхозе. Только, тихо! Чтоб "лишние" не знали об этом. С лесником договорится отец Николай. Тот ему был родным братом. А баньку будут строить всем миром. На том и порешили.
  
   Через две недели рядом с пожарищем красовалась, желтея каплями смолы, новая банька. А обновляли её тоже всем миром. Последними мылись Пепеня, Курин, Пётр Мусин и Юран. Уже после заката они несколько раз выбегали из бани охладиться после парной на речку. Плескались и смеялись, будто ребятня. Им было хорошо четверым! А беса среди них уж точно не было. Только потерявшийся козёл бабки Щуки стоял на крутом берегу, смотрел на гогочущих мужиков, тряс лохматой бородой и завидно блеял.
  
   "Священствовать" Пепеня прекратил по просьбе отца Николая. Сдал ему всё, кроме крестика и скуфейки. Даже пустой пузырёк из-под одеколона. Он нарисовал мелом на своей тележке по бокам кресты и всем говорил, что это "Рынька налидка, как у попы Ко". Острослов Юран не злобно подтрунивал над Пепеней:
  
   - Нет, мой спаситель, это у тебя не инвалидка попа Николая, а танк "Т - 34". С таким вооружением ты всех бесов в округе перепугаешь. Вот только зажигательная смесь у тебя закончилась. Жаль! Да и ладно! Ты рычи погромче, они тебя и так будут бояться, как огня.
  
   А сбор средств на строительство нового храма, тем временем, продолжался с переменным успехом. Много собрали пожертвований по окрестным сёлам. Местная епархия подкинула внушительную сумму в рублях и выделила несколько машин цемента. Что самое удивительное, так это то, что районное начальство, не смотря на обещание "не дать не гвоздочка", обязало диатомовый комбинат выписать кирпич по символической цене, а леспромхоз выделить бесплатно делянку соснового леса. Обещали помочь с техникой и рабочими. Песка было достаточно и своего, на речке.
  
   Потихонечку, полегонечку дело сдвинулось с места. Наняли бригаду шабашников, в основном из армян, а местные были в подручных. Приехал епископ, благословил строительство нового храма на старом фундаменте. Пепеня, как понял, что начинается стройка, снял скуфейку и закричал, что было мочи.
  
   - Уя-а-а-а! Уя-а-а-а! Пепеня Бози дом троить бу гагагать! Уя-а-а-а!
  Дождался! Храм будет помогать строить! Настоящий храм! Вот такое случилось событие в селе Яркино.
  
   А что случилось с секретарём райкома? Почему он стал помогать восстановлению церкви? Никто не знает. Только за это самоуправство он получил, что называется, "по шапке". Забегая вперёд, скажу, что в ещё недостроенном, но уже действующем храме, он тайно крестился сам и крестил свою маленькую внучку. Вот какие чудные фортеля выделывает жизнь!
  
   Люди везли из разных концов села кирпичи от старого храма. Те самые кирпичи, что привозил на хранение в своей "Рыньке" Пепеня. Они пошли на кладку алтаря. И хватило их ведь тютелька в тютельку! Народ, на удивление, дружно приходил на помощь строителям. На субботники так не приходили. Мужички, правда, между делом, понятно, "усугубляли" малость. Но пьяных не было.
  
   Вечером на лавочке под тополем было продолжение. Собирались семьями. Расстелят фуфайки, понемногу выпьют и сидят до темна, предаваясь хорошим воспоминаниям о недалёком прошлом. Было какое-то приподнятое, праздничное настроение. Непонятное, но приятное состояние души, которое делало всех ближе и роднее.
  
   Пепеня, естественно, принимал самое активное, деятельное участие в строительстве. Он всегда был под рукой. Летал, как пчелка от строителя к строителю. Одному надобно раствора, другому подать кирпичи, третьему водички попить и т.д. Погода всю весну, лето, осень на удивление была в меру дождливая, в меру жаркая. Работа шла спорно, ладно. Под крышу подвели уже в начале сентября. К середине ноября сделали крышу и купол.
  
   Кресты ковали в своей кузне. Ковалями были кузнец Филиппыч, Курин, Петруха и в помощниках хаживал, естественно, Пепеня. В основном он качал меха, раздувая угли и помогал молотобойцу. Синхронно вместе с ударом молота кричал во всё горло:
  
   -Дынь, дынь, дынь, дынь!
  
   Помогал по мере сил. Да и веселил своей суетливостью и тарабарщиной мужиков. Иногда, когда его просили, бегал в сельмаг к дяде Моте за папиросами и вином.
  
   Кресты получились такими же, как были на фотографии старого храма. Огромные, под четыре метра высотой.
  
   Из соседней области с номерного завода привезли какой-то чудо-лак и бронзовую краску. Загрунтовали поверхность. Краску смешали с лаком, и Пепеня, высунув изо рта язык, старательно орудуя кистью, красил кресты. На следующий день, секретарь райкома самолично пригнал высоченный подъёмный кран. Через пару часов кресты водрузили на место.
  
   Делегация священников во главе с епископом привезла всё, что полагается для службы. Они всем гуртом вошли в алтарь и долго читали молитвы и пели. Чего они еще там делали, никто не видел. Но, наверное, что надо, то и делали. Потом обошли весь храм изнутри и с наружи, дымя кадилами и брызгая святой водой стены и углы храма.
  
   Пепеня стоял за алтарём со своей, расписанной крестами, "Рынькой налидкой как у попы Ко". Стоял, чумазый, как помазок. В краске, цементе, но при параде. По такому важному случаю крест был поверх одежды, скуфейка сбилась на бок, как папаха у атамана. Из-под неё торчал залихватский чуб. Он, подражая пению, тоже что-то громко мычал, чем вызвал улыбку умиления у епископа. Тот опустил кропило в кропильницу и буквально с ног до головы окатил святой водой "помошника милостью Божьей". Пепеня опешил, задохнулся от неожиданности, чуб его повис мокрым, собачьим хвостиком! Детская, лучезарная улыбка просветлила лицо. Как будто солнечные лучики засветились внутри него. И счастливее Пепени не было никого за тысячу вёрст вокруг!
  
   Настоятелем храма стал отец Николай. Внутренняя отделка церкви закончилась только через несколько лет.
  
   Когда сняли колокола со старой церкви, то раздали их в разные отделения совхоза. Они висели на перекладинах, как висельники и отбивали время, будто рынды на корабле. Курин все колокола, вернее всё, что от них осталось, собрал воедино и укрепил на колокольне. Теперь они вместе с Петрухой, поочерёдно, а иногда и вместе, трезвонили по праздникам. Пепеня, как был помошником "милостью Божьей", так им и остался. В зиму был истопником, снег убирал. А по теплу вместе с бабкой Щукиной убирался в храме и вокруг него. Отец Николай даже платил ему скромную, но всё же зарплату.
  
   А курить Пепеня бросил. И всем курякам говорил, грозя окамёлком пальца или кулаком, размером с мяч:
  
   - Три, Бозя попа бум - бум! Низя кури, вонюч с рота синна бяка! - Смотри, Бог накажет! Нельзя курить, изо рта воняет очень плохо!
  
   Храм блистал новыми крестами и куполами так, что его было видно за многие километры от Яркино. Колокольный звон был слышен даже в кабинете первого секретаря райкома.
  
   Как-то раз за церковью проходил пьяненький Юран и увидел Пепеню. Тот сидел на своей "Рыньке", низко опустив голову. Лопатки его, как воробьиные крылышки, торчали под рубахой и мелко вздрагивали. В руках он теребил свою скуфейку. Юран подошёл к Пепене, хлопнул его по плечу и весело спросил:
  
   - Здорово, Пепенько, как здоровенько?
  
   Пепеня поднял заплаканные глаза на Юрана. Они были умными. Не было в них привычной Пепениной глупинки. Вернее сказать, это был взгляд не деревенского дурачка. Только невыносимая печаль и жгучая обида сочилась из глаз вместе со слезами. Таким Пепеню ни Юран, ни кто другой ещё не видели.
  
   - Ты чо это, а? Кто обидел?
  
   - Не - е, - ответил тот, высунул язык и ткнул в него обрубком пальца, потом тем же обрубком покрутил себе у виска. Мол, дурак и разговаривать не умею. Юран не нашелся, чего ему ответить. Нечего было отвечать. Присел на корточки рядом с Пепеней. Долго молча смотрели на уходящее за горизонт солнышко. Потом Юран тихо, буквально, про себя сказал:
  
   - Это ещё не известно, кто глупее, Пепеня... Ты или ... мы.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"