Азарова Светлана Валерьевна : другие произведения.

Светлячок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  "Требуется приходящая сиделка к женщине 82 лет (перелом шейки бедра). Оплата почасовая, сдельная".
  Женька сосредоточенно выдула пузырь из уже безвкусной жвачки, переступила с носка на пятку, потом с пятки на носок, вздохнула, вытерла рукавом нос и попыталась отодрать лопнувший пузырь со щек, рассеянно читая объявление. Потом огляделась-не смотрит ли кто- и, решительно оторвав полоску с номером, сунула ее в карман. Жвачка полетела на асфальт и через минуту уже ехала в сторону Бирюлева, крепко вцепившись в чью-то подошву.
  А Женька тем временем быстро шагала в совершенно противоположную сторону: занятия в медицинском колледже имени кого-то там, совершенно не имеющего отношения к медицине, уже шли полным ходом где-то минут пятнадцать. Женька мельком посмотрела на самый крупный циферблат в витрине часового магазина по пути, громко чертыхнулась и опрометью кинулась в сторону обшарпанного здания с белеными стенами, местами отвалившейся штукатуркой и колоннами с трогательно покалеченными амурчиками наверху. Местное мужское население считало особым шиком похвалиться меткостью перед дамами сердца, их легко можно было узнать в толпе по сетчатым колготкам и семечкам в пакете, иногда по газете в руке, свернутой кулечком (ей очень удобно прикрывать наклейки на емкостях из темного стекла).
  И шпана за несколько поколений отбила ангелочкам все выступающие части: мелкие крылышки, носы, в иных случаях-и без того небольшие предметы особой мужской гордости. Все отбитые куски бесследно исчезали, хотя, вполне может быть, что обломки мрамора уносили в качестве анатомического пособия в то самое здание, крышу которого купидоны долго и трудно несли на своих пухлых женственных ручках, так как спонсирование учебного заведения, размещавшегося в нем, давно оставляло желать лучшего. Временами доходило до того, что прежде чем приступать к изучению строения лягушачьего организма, этот самый организм самостоятельно браконьерским образом отлавливался студентами в ближайшем болоте. Кстати, препарирование лягушек изучается в апреле. Для самих лягушек температура воды вполне подходит, но зябкие недокормленные студенческие тела после таких натуралистских походов обвешиваются грандиозными соплями. А если не соплями, то у лопоухой молодежи появляются гигантские фурункулы на местах, которые не принято называть в приличном обществе.
  Но у Женьки, слава Богу, период обострения фурункулеза уже давно прошел: она на четвертом, последнем курсе колледжа. Через год ей и еще пятнадцати девушкам, да еще Артемчику, непонятно как затесавшемуся в эту веселую, вечно гомонящую девчачью команду, выдадут корочки, скорее всего, синие, в которых черным по белому будет стоять: "Медицинский специалист средней категории: медсестра".
  У Артемчика тоже когда-нибудь будет диплом, только, конечно, медбрата. Хотя если смотреть сзади, особенно когда он с увлечением что-нибудь рассказывает, Темочка вполне похож на девушку - настолько плавными и округлыми кажутся движения его рук.
  Но назвать группу 40М дружной все-таки было бы неправильно. В ней царила строгая иерархия, скорее даже тираническая монархия. Стая 40М, как и любой коллектив, жила по волчьим законам: старых, слабых и немощных съедали, та же участь постигала оступившихся или решившихся проигнорировать волю вожака. Таким вожаком, бесспорным лидером в тесном мирке аудиторий была Ляля, дочь директора местной школы.
  Женька не раз с завистью отмечала ее фирменные вещи, тонкий аромат чересчур взрослых духов и аккуратный маникюр (в колледже строго запрещались любой парфюм и длинные ногти, но этой девочке прощалось многое-дети и внуки преподавателей посещали "папину школу", так ее небрежно называла сама Ляля, поправляя распущенные волосы густо окольцованной рукой и небрежно выставив из-за парты точеную ножку в лаковой красной туфельке.
  Вот об эту самую туфельку и споткнулась запыхавшаяся Женька, влетевшая в класс словно на реактивной метле.
  ќ - Корнаухова, осторожней! Смотри, куда прешь! - взвизгнула Ляля, спешно пряча ногу под парту. Носок туфли пересекала еле заметная черная царапина.
  - Ой, извини, пожалуйста! Я не хотела! - Женька очень расстроилась, шепотом проклиная свою неуклюжесть. - Можно лаком для ногтей подкрасить, у меня как раз дома есть пузырек такого же цвета. Хочешь, принесу?
  Ляля с нескрываемым презрением смотрела на девушку.
  - Корнаухова, неужели ты думаешь, что я буду носить туфли после того, как ты прошлась по ним ЭТИМ?
  Она брезгливо, одним пальчиком ткнула в сторону когда-то белых кроссовок Женьки. Та покраснела и попыталась задвинуть ноги подальше под парту, при этом держа неподвижно туловище. Оказалось, что стоять и одновременно прятать ноги под партой очень неудобно, поэтому Женька приняла исходную позицию и со вздохом сказала:
  - Они чистые...Это сменная обувь.
  - Да мне пофиг, с какого ты их бомжа сняла: с чистого или грязного. Я отсюда чую, как они воняют, - лениво процедила Ляля, сильно сощурив глаза. -Знаешь что, а возьми-ка ты лодочки себе. Мой папа всегда меня учил помогать нищим и чокнутым. А тебе сам Бог велел - ты очень удачно подходишь сразу под две категории. Можешь не благодарить, хотя такая обувь на помойке, или где ты там одеваешься, не валяется.
  Ляля стащила туфли и кинула их Жене, точно попав той тяжелым каблуком по колену. Свита, всегда сопровождавшая Лялю, угодливо захохотала.
  - Ой, девки, пойдемте покурим? - сладко потягиваясь, предложила Надя, вице-королева группы. Свое почетное место девушка выбила, причем в прямом смысле, в драке со своей извечной конкуренткой Любовью Потаповой. Обе фаворитки боролись за место под крылом Ляли и походили друг на друга как две капли воды: такие они выросли мощные, плечистые на харчах любимых деревенских бабушек. Каждые выходные старушки, охая, стеная и проклиная городскую суету тащились в город, везя за собой подпрыгивающую сумку на колесиках. А все для чего? Чтобы у милых маленьких девочек (ими Надежда и Люба давным-давно перестали быть, если вообще когда-нибудь были) всегда на столе стояли свежий жирный творог и домашнее молоко. Но и результат оказался налицо: при встрече с милыми созданиями субтильныйАртемчик всегда переходил на другую сторону коридора, бледнел и опускал глаза вниз, особенно если видел заклятых подружек вместе.
  - А мне что, босиком идти из-за этой коровы?
  Ляле хотелось скандала, она с утра была в плохом настроении - где-то слегка надломила ноготь, и это ее просто безумно раздражало.
  - Одень сапоги. Принести тебе? - Люба выжидающе смотрела на хмурую Лялину мордочку. - А пока положь ноги вон на парту, а то простынешь!
  - Сама схожу!
  Ляля вышла из-за стола. Даже без обуви она шла как будто на десятисантиметровых каблуках - покачиваясь и виляя всем телом. Следом из аудитории вышли остальные девочки и Темочка, который не курил, но смертельно боялся остаться наедине с Женькой. Это означало бы потерю статуса, долго и трудно зарабатываемого самыми разными путями: кое-кто из девчонок клептоманил, потом хвастаясь добычей, и это было круто, потому что опасно. Кто-то крутил романы сразу с несколькими парнями весьма сомнительной репутации, и это тоже поднимало на определенную высоту, так как было еще опаснее. Несколько раз казановы в юбках приходили на занятия, тщательно прикрывая глаза темными очками, а синяки густо замазав тональным кремом. Только багровое свечение кровоподтеков все равно ярко пробивалось сквозь самый толстый слой грима. Кто-то пробовал серьезные наркотики, кто-то уже сделал несколько абортов. Почти все курили "травку", кое-кто уже сидел на противоалкогольных таблетках. Студентку из младшей группы собственные родители отправили на принудительное лечение после того, как она вынесла из дома все мало-мальски ценные вещи, включая обручальные кольца родителей. Но старики отправили дочку в лечебное учреждение не когда она оставила в квартире только пустые стены, и не когда ударила мать по голове, а лишь тогда, когда милое дитятко не смогло попасть в дом, так как, по ее ощущениям, дверная ручка бегала вверх-вниз по двери, а ворох осенних листьев показался грудой чипсов с сыром.
  В больницу девочку забрали с отравлением. После промывания желудка в бювете остался целый ворох перегнившей листвы. Медики почесали в затылке, и девочку в связанном виде увезли в психушку. Только там врачи уговорили родителей подписать договор о принудительном лечении, объяснив, что в безнравственном поведении девочки виноват отнюдь не переходный возраст.
   Все это привлекало внимание и добавляло популярности, пусть и недоброй, но популярности. Но, как известно, "добрая слава бежит, а худая - летит", и таких девчонок побаивались, справедливо полагая, что они могут за себя постоять или за них есть кому вступиться.
  Женька же ничем особым похвастаться не могла: в свои семнадцать она не курила - не выносила табачный дым, не пила даже пиво, которым некоторые ее ровесницы заливали утренние хлопья, когда не было молока. Она ни разу не поцеловалась: не то чтобы не было желающих, но тискаться с кем попало на парковых скамеечках ей было противно.
  В общем, вписаться в компанию разбитных девчонок у нее не получилось, да она не очень-то и хотела. Не трогают - и ладно. Так было до прошлого года, пока в колледж не пришла новая учительница, Амалия Францевна.
  Очень молоденькая, она сменила наконец-то ушедшую на пенсию преподавательницу немецкого языка, злобную грымзу, любимым занятием которой было доведение до слез первокурсниц. Причем делала она это виртуозно: по полчаса выспрашивая спряжение неправильных глаголов и не соглашаясь ни с одной из предложенных версий. На робкие попытки возразить или показать учебник, где отражена именно такая версия спряжения, старуха моментально краснела и злобно орала, стуча карандашом по столу: "Это у тебя так... а у нормальных людей по-другому!"
  Основательно прокричавшись, она желтела лицом и медленно успокаивалась, затаиваясь, словно старая кобра в ожидании следующей жертвы.
  Первокурсницы с непривычки пробовали падать в обморок, но милая старушка специально держала на столе графин с ледяной водой (перед каждым занятием она доставала его из холодильника) и поливала нерадивую студентку, приговаривая: "А ну-ка, милочка, прекратите притворяться! Что же я, по-вашему, обморок от симуляции не отличу? С такими талантами Вам бы надо в Щукинское или Щепкинское подносы по сцене таскать. Кстати, я думаю, что с деканом мы обсудим вопрос о вашей профпригодности. Медицина, она, знаете ли, слабаков не любит!"
  Неудивительно, что преподавательницу не могли терпеть не только студенты, но даже ее коллеги за глаза называли "злобной мымрой".
  Позже выяснилось, что на самом деле "немка" в совершенстве знала ливонский язык. Но, поскольку места преподавателя ливонского языка не нашлось не только в Москве, но и в стране, замученная женщина перед лицом голодной смерти решила пойти другим путем: она принесла в РОНО фруктовый тортик, и за чаем с главой отдела пожаловалась той на свою горькую судьбу. Начальница оказалась человеком жалостливым и мигом устроила несчастную преподавателем немецкого языка в злополучный колледж. Правда, потом выяснилось, что новоиспеченная преподавательница где-то потеряла кошелек, скорее всего, в кабинете заведущей. Или в отделе кадров. А может быть, и там и там. Но это уже были такие пустяки, что счастливая "немка", знавшая помимо русского только загадочный ливонский язык, решила не придираться, и вполне удачно консультировала будущих медиков около сорока лет.
  И вот на смену заслуженной колледжемучительнице пришла робкая, трогательно краснеющая Амалия Францевна. Знакомясь с группой, она заметно волновалась, просила прощения за каждое неверное ударение в фамилиях студентов и близоруко щурилась- очки новая немка не носила из кокетства, хотя коллегам говорила, что не носит просто для того чтобы не разочаровываться в людях. Из-за сильной близорукости лица студентов расплывались и временами становились даже милыми и добрыми, по крайней мере, ей так казалось.
  Группа сразу поняла инстинктивным звериным чутьем, присущим любому стаду, что из безответной Амалии можно веревки вить, и приступила к военным действиям, испытывая преподавательницу на прочность.
  Давно замечено, что если образуется коллектив из более чем двух человек, то слабые организмы вне коллектива, да и в нем тоже, беспощадно искореняются и вытаптываются, даже если эти слабые звенья не претендуют ни на что коллективу принадлежащее.
  Бедную Амалию Францевну травили, загоняли в угол, проверяя запас ее прочности. Все началось с достаточно банальных шуток: намазанная воском доска: на жирной поверхности мел отказывался писать и срывался вниз с противным писком; кнопка на стуле, с которого Амалия подскакивала вверх, как ракета, а потом вместе со студентами смеялась над выражением своего лица. Женька не разделяла всеобщего веселья: ей казались унизительными и громкий смех наглой Лялечки, и смущенное хихиканье немки, что-то бормотавшей про невинные детские шалости.
  Постепенно Лялечка, обладавшая поистине неисчерпаемой фантазией, испробовала на немке практически весь арсенал средств, способных довести до белого каления обычного человека. Но, как выяснилось, только не Амалию Францевну.
  Та стоически терпела, когда ее отдирали от стула, на который якобы случайно Надя вылила пузырек клея. Кротко просила сделать потише, когда музыку с последних парт уже мог слышать директор. Причем даже если его не было в здании, а он только собирался выйти из дома, чтобы направиться в колледж. Не морщилась, когда Лялечкаспециально проводила ногтем по грифельной доске, спрягая вечные глаголы. Хотя от скрежета ногтя волосы вставали дыбом, а Артемчик становился похожим на ежика, потому что в отличие от девочек отличался повышенной волосатостью.
  Лишь один раз она не выдержала и заплакала - это случилось, когда девочки заперли ее в кабинке туалета и выключили свет. Амалия с детства боялась темноты, а сидеть в крепко запертой кабинке ей предстояло до утра: немецкий был последней парой, и все - и студенты, и преподаватели - давно разошлись по домам.
  Впрочем, слезы на прозрачно-фарфоровом лице неудачливой учительницы видела только Женька. Именно она тайком выпустила Амалию, и теперь жестоко расплачивалась за свою мягкосердечность: группа узнала, кто пошел против мнения коллектива, и теперь место немки у позорного столба заняла Женька.
  Что самое странное, с немецким языком у неплохо знавшей его девочки, дело с тех пор тоже обстояло не очень хорошо. Амалия Францевна виновницей всех своих бед посчитала не дурно воспитанную Лялечку, и не полное отсутствие собственного достоинства, а ни в чем неповинную Женьку. И с тех пор, только завидев ее кудрявую темноволосую голову с четким пробором чуть наискосок, гневно краснела, раздуваясь как жаба, и цедила сквозь плотно сжатые губы: "Kornauhova,kommenSieandieTafel".
   Бесконечные немецкие лающие глаголы уже снились Женьке по ночам, когда весной прошлого года в тесный ряд четких, резких звуков чужого языка в некоторые ночи вклинивалось розовощекое улыбчивое лицо. Такие сны всегда начинались и заканчивались одинаково: поздняя весна, сумерки, старый куст лиловой сирени, на который уже давно покушается сосед с верхних этажей ("Эти кусты давно пора вырубить, от них крошится фундамент и преют стены!"). На самом деле ему просто некуда ставить машину, но за сирень есть кому постоять. Баба Клава, пенсионерка со стажем, всю свою жизнь проработала комендантом в женском общежитии, и точно знала, как обращаться с надоедливыми мужчинами. Каждый раз, когда сосед подбирался с топором наперевес к роскошному кусту, с балкона второго этажа на него низвергался поток. Чаще всего простой, хорошо вскипяченной воды, но иногда баба Клава не успевала вовремя подогреть воду, и тогда сосед, отплевываясь и ругаясь, счищал с головы картофельные очистки и апельсиновые шкурки (пенсионерка очень любила этот фрукт) и шел убивать бабу Клаву. Но та успевала юркнуть в квартиру, вызвать милицию, а по прибытии наряда демонстрировать справку с синей печатью о небольшом душевном расстройстве, которое жить-то вроде как и не мешает, но некоторые экстравагантные поступки оправдывает. Сосед, разозленный донельзя, обычно уходил ни с чем. Если не считать довеска в виде серег из апельсиновой кожуры. Такое представление повторялось каждую весну, и по популярности давно обогнало все культовые бразильские сериалы. Более того, во дворе считалось, что если покушение на сирень состоялось, то все, до лета совсем недалеко, и заморозков больше не будет. Как были связаны эти события, никто объяснить не мог, но, тем не менее, примета была верной, и Женька сидела на детских качелях только в легкой кофте и летних джинсах, еле втиснув в жесткое сиденье подросшее за зиму тело.
  Двор пустовал, и Женька откровенно скучала, от нечего делать разглядывая случайных прохожих и мрачных молодых мам с непрерывно орущими колясками. Внезапно на скамейке напротив она заметила молодого человека, который уж чересчур пристально смотрел в ее сторону. Столкнувшись с Женькой взглядом, незнакомец внезапно смутился и сделал вид, что смотрит как бы сквозь нее, на пышный куст цветущей сирени. Девочка отвела глаза, потом неожиданно посмотрела на юношу - тот быстро отвернулся. Сомнений не было-его заинтересовала именно она, Женька, девочка, всю свою жизнь считавшая себя некрасивой из-за неправильных, слишком крупных черт лица и неуклюжей фигуры. Женьку это так удивило, что она неимоверно смутилась сама, и, поймав его очередной взгляд сквозь полуприкрытые ресницы (маскировка прежде всего, чтобы он не подумал, что уж очень ей интересен), она не крикнула, а прошептала, робко улыбнувшись уголком рта:
  - Привет!
  Юноша явно не мог расслышать, что проговорила эта девочка с яркими губами, но по выражению ее глаз догадался, что она поздоровалась и что теперь он окончательно рассекречен, и к ней не только можно, но и нужно подойти, и если он не подойдет, то это будет не только неправильно, но и очень странно и подозрительно - целый вечер пялится на красивую девчонку, а познакомиться почему-то не может.
  "Еще решит, что испугался", - с раздражением подумал он.
  "И, между прочим, правильно решит", - вкрадчиво прошептал внутренний голос.
  "Заткнись", - юноша привычно поставил его на место, встал и решительно направился к качелям.
  Женька замерла, вцепившись в железные трубы, поддерживающие сиденье, и неверяще смотрела на приближающегося мальчишку. То, что он ее ровесник, выявилось только сейчас. Почему-то издалека он казался гораздо старше и мужественнее. Сейчас же было ясно видно, что мальчишка очень юн и так же застенчив, как и Женька. По крайней мере, его уши пылали даже немного ярче, чем лицо девочки, хотя не так интенсивно, как падающее солнце.
  - Привет!
  Он стоял перед качелями, заложив большие пальцы рук за ткань джинсовых карманов и покачиваясь на носках.
  - Ты с этого двора?
  - Да...Вроде...Я не помню...
  Женька не знала, что нужно говорить, поэтому раскачивалась на качелях все сильнее и сильнее. Юноша пристально смотрел ей в лицо, пытаясь поймать блеск дымчатых глаз. Этот необычный блеск он заприметил, еще сидя на скамейке.
  Вообще эта девочка отличалась от других. Очень тоненькая, хрупкая, плохо одетая, она всегда опускала глаза вниз, даже когда улыбалась. Ее хотелось обнимать, защищать и никогда никому не позволять ее обидеть. Но даже взять ее за руку юноша не мог-было страшно. Да что там взять за руку, даже просто подойти ближе оказалось невыносимо сложно, как будто воздух вокруг девчонки внезапно обрел структуру и плотность вязкого болота.
  А Женька раскачивалась, взлетая все выше и выше, чувствуя, что этот красивыйпарень любуется ею и испытывая новое, невероятно сладкое чувство в груди. Наконец, взлетев так высоко, что с качелей стал виден краешек заходящего солнца, она решилась посмотреть вниз, на незнакомца.
  Но возле качелей уже никого не было. Женька быстро оглянулась по сторонам: чуть сутуловатая фигура уже подходила к выходной арке. Молодой человек уходил. Девочка сделала резкое движение, на взлете пытаясь спрыгнуть с качелей, догнать, остановить, выпрямила ноги, дернулась и ...проснулась, еле переводя дыхание от пережитого ужаса потери.
  Сон часто повторялся, но этого мальчишку в жизни она ни разу не видела. И теперь часто думала о нем, вспоминая нежный овал лица, очень белые зубы и темные прямые волосы - самое обычное лицо, одно из миллиона. Но исчезающий образ ей казался таким дорогим и любимым, что многочисленные кавалеры двора меркли перед приснившимся Женьке героем.
  Женька никому никогда не рассказывала, что влюбилась ввыдуманного персонажа, но в последнее время мальчишка снился очень часто, почти каждую ночь, и старшая сестра, Алена, за завтраком очень долго пытала младшую родственницу, кого это каждую ночь Женька слезно просит вернуться.
  Женька отмалчивалась, вяло ковыряя ложкой манную кашу.
  - Жень, а ведь ты так кричишь, что даже мама слышит. Она меня спрашивала пару раз, что с тобой происходит. Я ей сказала, что это у тебя гормоны бушуют.
  Алена с умным видом поправила очки. Сестра, ввиду полного отсутствия личной жизни, но при этом имея в наличии трехлетнего сына, целиком и полностью доверяла мнениям телевизионных специалистов и дотошно выполняла предписания телевизионных докторов. В частности, все приключавшиеся с ней и ее несчастным сыном болезни они лечила очистительными клизмами. Какое-то время Алена пыталась таким же способом лечить Женьку, однако девочка активно сопротивлялась благим намерениям сестры, а справиться с набравшим силу подростком Алена уже не могла. Да и мама почему-то оказывалась против экспериментов над младшей дочерью, но отбить внука ей, к сожалению, не удалось.
  С матерью у Женьки отношения не сложились с самого рождения, точнее сказать, их не было вообще. Мама часто рассказывала подругам, что ее несносные дети ведут себя отвратительно: выбрасывают игрушки из кроватки, обгладывают цветы, терзают любимую мамину кошку.
  "Да от Маркизы толку больше! Ее котят хоть продавать можно! А этих спиногрызок куда денешь?-спрашивала она, прихлебывая чай под сочувствующие взгляды подруг. - И девки все в отца удались. Ну хоть бы что-нибудь хорошее от меня взяли!" После развода родителей Женька встречалась с мамой только за ужином, все остальное время мать работала, билась изо всех сил, чтобы хоть как-то прокормить себя, дочерей и внука. Отец девочек вычеркнул девчонок из жизни сразу, как только нашел идеальный вариант для брака, от которого ему достались идеальные дети. Вот их он любил и баловал, а не прошедших проверку он просто забыл, как плохие хозяйки выбрасывают в мусорное ведро неудавшийся пирог.
  Поэтому девочки с малых лет четко понимали, что рассчитывать следует только на себя. Мать твердила им эту прописную истину с младенческих лет, рассказывала вместо сказки на ночь и, надо сказать, добилась успеха. Девочки выросли очень серьезными, с рождения запуганные жизнью, но, все равно, Женька получила в наследство от папеньки детскую непреходящую инфантильность, за что ей часто доставалось от матери, считавшей, что склонность к мечтательности может испортить жизнь девочке.
  - Посмотри на Алену! - с гордостью говорила она. - Школа с золотой медалью, университет с красным дипломом. Да и на работе ее так ценят! А ты даже школу нормально закончить не смогла!
  Женька виновато опускала голову. Действительно, она, в отличие от старшей сестры, закончила только 9 классов и совсем не блестяще. Но мама в это время сильно болела, нужны были деньги на лекарства, а тех копеек, что приносила Алена (она вела продленку в местной школе), хватало разве что на еду. И Женька крутилась как могла: выгуливала соседских собак, мыла полы в подъездах, разносила газеты, раздавала листовки. Один день даже работала официанткой: правда, ее сразу выгнали за медлительность. На учебу просто не оставалось времени. Однако мать удалось вытащить из больницы.
  Да и в медсестры Женька пошла не по велению души: ей не нравилось возиться с больными, касаться потных тел, обрабатывать раны и ставить капельницы. Отвратительнее всего ей казалось ухаживать за стариками. Она всегда надевала тонкие перчатки, когда предстояло возиться с очередным пожилым пациентом, чья пергаментная кожа непременно оказывалась велика владельцу на несколько размеров. Женьке старость представлялась заразной болезнью. Нечто вроде проказы, заболевания, проявляющегося лишь через большой срок. Причем заболевания неизлечимого и необратимого, превращающего сильный здоровый красивый организм в ветошь. Женька боялась неизбежного, и в свои 17 каждое утро ревниво оглядывала безупречную кожу лица, пытаясь отыскать мелкие намеки на увядание. И не находя их, шумно вздыхала, успокаиваясь.
  Но неприятная работа приносила какой-никакой заработок. Родственники больных охотно нанимали молчаливую девочку присмотреть за пациентом, сделать тому незапланированный укол, сбегать в палатку. Платили, конечно, мало, но заказов было много. В иной день Женька сбивалась с ног, бегая с этажа на этаж, и вырученных копеек хватало, чтобы тянуть семью от зарплаты до зарплаты.
  Ни о каких развлечениях Женька и не думала. Книги она никогда не любила - в них очень много врали, на модные слова "хобби" и "шопинг" не хватало времени и денег. Единственным развлечением были странные сны да редкие прогулки на свежем воздухе. Именно бездумные и бездеятельные прогулки, когда Женька никуда не бежала сломя голову и непременно опаздывая. Но даже столь незатейливая радость доставалась девочке очень редко. Даже во сне Женька перебирала ногами, будто куда-то торопясь, и сбрасывала на пол простыню и одеяло. Алена знала об этом и каждую ночь просыпалась, чтобы укрыть разметавшуюся сестренку.
  Хотя после выздоровления матери семье стало значительно легче, Женька по-прежнему хваталась за любую возможность подработать, так велик был страх нищеты, живший в ней. Поэтому, как только в ее плотном расписании появлялось окно, она хваталась за газету бесплатных объявлений или пристальнее рассматривала листовки на столбах или рекламных тумбах.
  В этот раз очередной Женькин "воспитанник" покинул лечебное учреждение, бодро прыгая на левой ноге с костылями под мышкой, да еще полупарализованный старик из соседнего дома, за которым девочка присматривала три дня в неделю, неожиданно для нее, но вполне давно ожидаемо для его вечно занятых детей, умер, и Женька осталась не у дел.Наличие слишком большого количества свободных минут тяготило девочку, она не знала, куда деть руки, которые требовали дела, и поэтому листок с просьбой о помощи (она именно так воспринимала объявления о поиске сиделки) восприняла как знак свыше и после учебы, наспех похлебав холодного супу прямо из кастрюли, принялась звонить по указанному на бумажке номеру.
  Трубку сняли сразу после первого гудка.
  - Алло, - раздался безмерно усталый женский голос.
  - Алло, здравствуйте, я по объявлению, - торопясь и запинаясь, частила Женька, - Вы еще ищете сиделку?
  - Да, конечно. А сколько Вам лет? Больно уж голос молодой.
  - Мне семнадцать. Но Вы не думайте. Я все умею. И присмотрю, и укол сделаю. У меня образование почти медицинское, - Женька отчаянно цеплялась за эту работу, уловив в голосе собеседницы нотки недоверия.
  - Девушка, простите, но, наверное, я Вы нам...Подождите минуточку.
  Из телефона донесся шорох. Трубку явно плотно прижали к чему-то мягкому, но от пробивающихся квартирных звуков это не спасло. Сначала слышался целый поток неразборчивых слов, потом раздраженный голос женщины ответил:
  - Мама, ей всего семнадцать. Что она умеет?
  Опять несколько минут непрерывного писка. Снова женский голос.
  - Ну хорошо-хорошо...Но это последняя. Больше твоим капризам я потакать не собираюсь.
  Резкий отрыв трубки от чего-то мягкого, и раздраженный голос сказал:
  - Завтра подходите к восьми утра. Принесите с собой паспорт и учтите: много платить я не могу, у меня еще двое детей на руках, и у мамы очень сложный характер. От нее сбежало уже три сиделки постарше и, уж конечно, поопытнее Вас. У мамы какие-то свои представления о человеке, который должен о ней заботиться...
  Снова возмущенный писк вдалеке.
  - Я никого не пугаю и ни капли не преувеличиваю...Ах, отстань...
  И снова в трубку:
  - Завтра в восемь я Вас жду.
  Трубка снова пронзительно запищала, но уже в иной тональности.
  Женька растерянно смотрела на телефон.
  "Дааа, похоже, трудно мне придется, - подумала она, - и колледж завтра придется прогулять". Девочка не осмелилась сказать невидимой собеседнице, что та выбрала неудобное для знакомства время.
  На следующий день ровно за пятнадцать минут до назначенного часа Женька стояла возле истрепанной пятиэтажки, одиноко пробивавшей небо. В восемь ноль-ноль железная дверь запищала и открылась, выпустив наружу тщедушную женщину с ястребиным носом в домашнем халате и тапочках на босу ногу. Женщина хищно оглянулась, заметила Женьку и быстро подлетела к ней.
  - Это ты мне вчера звонила? -и не подумав поздороваться, выдохнула она.
  - Да, я, - девочка почувствовала себя неловко под напором незнакомки.
  - Тогда пошли, мама только что проснулась и с нетерпением тебя ждет. Меня, кстати, зовут Вера Ивановна. Маму-Светланой Петровной. Как прикажете к Вам обращаться?-иронично спросила женщина.
  - Евгения...Лучше просто Женя...
  - Ну что ж просто Женя...Сразу очертим круг обязанностей: приходить будешь в пятницу вечером, уходить в понедельник утром. В это время я работаю и присматривать за мамой не могу, в остальное время ей помогает соседка, но в выходные она от мамы отдыхает. Соседкам, знаешь ли, тоже нужен отдых. Работа довольно простая: накормить, переодеть, таблетки-уколы дать-сделать. На характер внимания лучше не обращать - мама всю жизнь на руководящих постах вплоть до несчастного случая и сейчас осталась не у дел. Ее это очень злит, но вытерпеть непрекращающиеся капризы можно. Я же терплю, хотя мне это нелегко дается.
  Платить буду каждый понедельник.
  Она усмехнулась.
  - Так будет удобнее. И тебе, и мне. Что-то я сомневаюсь, что ты хотя бы месяц продержишься.
  Женька упрямо наклонила голову. Вот чего-чего, а упрямства ей было не занимать. Кроме того, ей всегда были интересны именно сложные задачи.
  Женя училась прилично, хотя некоторые предметы давались ей с трудом. Над математическими заданиями она просиживала порой целые ночи, пытаясь найти оптимальное решение. И находила! Не сразу, конечно, но у нее получалось.
  - Посмотрим, - вымолвила она, первый раз посмотрев женщине прямо в глаза.
  Та осталась довольна.
  "А девочка-то не совсем манная каша, - подумала она, - может, что-нибудь и получится".
  И повела Женьку вверх по каменным ступеням заплеванной лестницы. Перепрыгивая с одной холодной плоскости на другую, Женька волновалась, ожидая встречи с новой подопечной. Возле двери с разорванным красным дерматином женщина остановилась, подергала ручку и всплеснула руками:
  - Опять заперлась! Ну что ты будешь делать! А ключи я, как всегда, не взяла.
  И принялась ожесточенно долбить тощими кулачками в обтрепанную обивку. Звук при этом получался мягким и глухим, будто хозяйка квартиры (по крайней мере, будущая хозяйка жилплощади) стучала лепешками свежезамешенного теста по столу, чуть присыпанному мукой.
  После десяти минут ожесточенных, но абсолютно бесплодных попыток попасть в квартиру у Женьки жутко разболелась голова, а из-за двери, наконец, раздалось сухое и немножко хриплое:
  - Кто там?
  - Мама, немедленно открой! Сколько раз я тебя просила не закрываться, когда я выхожу куда-нибудь на пять минут! Это совершенно не смешно, в конце концов! - раздраженно прокричала женщина, глядя прямо в дверную створку.
  Было заметно, что она довольно часто разговаривает с матерью, находясь по ту сторону двери в одном халате и тапочках.
  За дверью кто-то тихо дышал, не подавая больше никаких признаков жизни.
  - Мама, ну открой! - наконец взмолиласьВера Ивановна, потирая ногой об ногу. - Девочку уже совсем заморозили! Новая сиделка к тебе пришла. Та самая, которую ты заказывала!
  Дверь распахнулась. На пороге в темноте стоял низенький уродливый карлик с непропорционально массивной нижней частью и маленькой аккуратной головкой. Приглядевшись, Женя поняла, что ошиблась. Просто в несуразной старой неуклюжей инвалидной коляске сидела самая маленькая в мире старушка. Она улыбалась, причем так заразительно, что Женькины губы против воли хозяйки растянулись, наверное, одновременно в самую глупую и красивую улыбку на свете.
  - Новая сиделка? Прекрасно! Давай знакомиться, я Светлана Петровна. Это я сейчас Светлана Петровна, до этого была просто Светланой, еще раньше-Светиком или светом в оконце, а совсем-совсем давно - Светлячком. Так что зови, как нравится.
  И протянула девочке сухую руку со сморщенной, но нежной кожей. Глаза ее при этом улыбались. Разрезом и формой они очень походили на глаза дочери, только то хищное, ястребиное, что плескалось на дне глаз Веры, не находило места в прозрачно-голубых глазах Светланы Петровны.
  Растерявшись, Женька не сразу пожала протянутую руку, и удивительная старушка нетерпеливо подалась вперед и сама схватила девочку за толстый рукав шерстяной кофты и с силой потрясла его.
  - Так-то лучше. Ты проходи-проходи...
  Коляска еле развернулась в тесной кишке прихожей, стукнула стремянку, опрокинув расставленные на ней спичечные коробки, свечи в медном подсвечнике и баночке со сколотым горлышком, но зато с наклейкой "Принц со вкусом грейпфрута" и резво покатилась вглубь квартиры, подскакивая на выпуклостях местами вздувшегося паркета. Восседавшая в коляске бабушка жестом императрицы, однаконе поворачивая головы, поманила совсем растерявшуюся Женьку за собой. За спиной щелкнула входная дверь, и прошуршали тихие шаги: Вера Ивановна кошачьим шагом молча прокралась на кухню, больше не возмущаясь по поводу несносного характера матери.
  Женька шагала по казавшейся бесконечной квартире вслед за медленно ползущим четырехколесным монстром. Наконец механизм со скрипом и очень неохотно остановился перед очередной дверью. Хозяйка толкнула ее маленькой ручкой, и та отворилась, обнажив светлую внутренность просторной комнаты.
  Солнце в этот утренний час светило прямо в окна, и комната захлебывалась в потоках пыльного света, острыми мечами пробивающего спертый воздух: окна, несмотря на теплую погоду, оказались закрыты и наглухо заклеены пожелтевшими бумажными полосками. В уголках рам бумажные ленты отклеились от дерева и круто заверченными завитками ниспадали на целую коллекцию разноцветных, остро пахнущих гераней. Не пойми откуда взявшаяся жирная осенняя муха лениво кружила по комнате, потом села на когда-то белый плафон и кровожадно потерла лапкой о лапку. Женька могла поклясться, что насекомое что-то задумало и теперь обдумывало детали дьявольского плана, смотря на людей с высоты потолка.
  - Апчхи!
  Женька вздрогнула и, наконец, оторвала взгляд от коварной мухи. Светлана Петровна зябко поводила плечами, прижимая кружевной платочек к сильно напудренному носу.
  - Очень холодно, сплошные сквозняки, я постоянно болею, да еще это варенье каждый день на завтрак,- пожаловалась она, жалобно посмотрев на девочку.
  Наверное, я умираю как наш сосед, - подумав, добавила она.
  "А при чем здесь варенье?" - недоуменно хотела поинтересоваться Женька, но голос с кухни ее опередил.
  - Боже мой, мама, ну сколько раз говорить, что варенье здесь совсем не при чем, можешь есть его спокойно сколько хочешь! В холодильнике есть еще одна банка. Наш сосед умер не от варенья, а умер в у-ми-рот-во-рении!
  - Нет, я точно слышала, что причина именно в варенье! Поэтому ты мне постоянно подсовываешь! - заупрямилась бабушка.
  Женьке же стало так душно от милой семейной беседы, что вспотели даже ладони, и нестерпимо захотелось спать. Приходилось прилагать определенные усилия, чтобы держать глаза достаточно открытыми и не заснуть стоя, как лошадь.
  Наконец, закончив переругиваться с дочерью, Светлана Петровна испытующе смотрела на девочку.
  - Ты ко мне спать пришла? - сурово спросила она.
  - Нет... Что Вы... - с трудом подавив зевоту, ответила девочка. Определенно, эта квартира странно на нее действовала; казалось, что время в бедно обставленных комнатах не двигалось и застыло в той поре, когда мама еще не носила фамилию Корнаухова, а уж самой Женьки не было даже в далеко идущих планах.
  В янтаре светлой комнаты лицо Светланы Петровны казалось почти иконописным. Солнечное тепло окружало седую голову, и волосы неожиданно приобрели если не цвет, то точно блеск и фактуру молодости; мелкие многочисленные морщинки сгладились, а глаза заголубели еще ярче. Сейчас она казалась почти ровесницей девочки, если бы не недовольное выражение на калейдоскопически меняющемся лице. Старушка уже давно с ожиданием смотрела на новую сиделку.
  - Ну и что ты умеешь делать? - прервала она молчание.
  Женька растерянно улыбнулась:
  - В каком смысле?
  - Петь можешь?-нетерпеливо перебила старушка.
  - Нет, мне как-то не приходилось...
  - И танцевать, конечно, тоже не можешь?
  - Нет, а разве это важно? Что-то я никак не пойму...
  - Ну хоть сны-то тебе снятся? - неугомонная бабушка опять перебила недоумевающую Женьку.
  - Вообще-то да, но какое отношение...
  - О, вот и отлично. Значит, мы поладим! А теперь чай! Ты что предпочитаешь на завтрак: чаять хлеб или хлебать чай?
  Кстати, объясни мне такую вещь: почему завтрак - это завтрак, ведь едим-то мы уже сегодня?
  Заметно повеселевшая старушка подмигнула и неожиданно резво покатила на кухню, не забыв поманить за собой впавшую в ступор от неожиданного вопроса девочку.
  "Что происходит?" - между тем думала уныло тащившаяся за ней Женька. Она тоскливо посмотрела на промелькнувшую входную дверь: "Может, попытаться незаметно уйти из этого сумасшедшего дома?" Непонятное поведение молодящейся старушки ее сильно беспокоило. До этого дня все попадавшие ей в руки воспитанницы отличались покладистым нравом: они вязали шарфы бесконечной длины и постоянно жаловались. На маленькую пенсию, невнимательных детей, многочисленные болячки, невкусную колбасу или нравы современной молодежи. Женька всегда терпеливо выслушивала нудные нотации, понимая, что старикам необходимо выговориться. Через определенное время пожилые воспитанники так же тихо и послушно укладывались в деревянные ящики, чтобы их запаковали и отправили в последнее, а у некоторых и единственное в жизни, путешествие.
  Но в предложенной на воспитание Светлане Петровне горел огонь совсем другого толка. Такие люди Женьке еще не попадались, и она боялась и волновалась, как волнуется зоолог, повстречавший неизвестного науке зверя.
  Но завтрак, как ни странно, прошел вполне хорошо. Старушка притушила огонь глаз и стала обыкновенной бабушкой с иссушенным временем телом.
  - Манная каша тебе сегодня особенно удалась, - сказала она дочери после ужина, - можно даже сказать, что это блюдо из всего, что ты умеешь готовить, у тебя получилось даже съедобным. Меня это очень удивляет.
  Великовозрастная дочь промолчала, хотя заметно разозлилась. Это было видно по внезапному напряжению рук, крепко стиснувших ручки чугунной сковороды. В какой-то момент девочке показалось, что женщина собирается опустить чугунину прямо на голову ехидной старушке, но та с каменным лицом разбила в разогретую посуду три яйца и с неожиданной нежностью, странно смягчившей птичий взор, посмотрела на Женьку. И Женька неожиданно поняла, что именно ей с этого дня предстояло быть объектом издевательств чрезмерно шустрой бабушки. Причем на неопределенно долгий срок. Женьке стало тоскливо, а Вера Ивановна поспешно засобиралась на работу. Радостное выражение не покидало ее лица. Она красила ресницы перед зеркалом, забавно приоткрыв рот, напевала песню "Я свободен" из репертуара группы Кипелов (ее очень вовремя крутили по радио) и одновременно пытаясь давать девочке ценные указания:
  - Я свободен, словно птица в небесах...Не оставляй ее одну ни на секунду, иначе она что-нибудь сотворит...В прошлый вторник, например...я свободен...перерезала глотки всем моим водолазкам большими портновскими ножницами, а в четверг расчертила зубной пастой весь пол в коридоре на квадратики и потом хихикала, глядя, как я перепрыгиваю зубнопастовые границы с тяжелыми сумками в руках.
  Вот ведь судьба: всю жизнь работала директором школы, дети ее боялись как огня, учителя по струнке ходили, а тут бац - и маразм! Совсем в детство впала! Кстати, супчик будешь варить - не клади ничего острого, желудок слабый - не выдержит. И макароны клади не буковками, а то она не съест ничего - будет до вечера слова складывать. В обед обязательно укол из синего шприца, там легкое успокоительное, без него не заснет. Да, чуть не забыла: ни в коем случае не включай новости-тебе же хуже будет - и не выходи из квартиры без ключей - запрется, придется вызывать слесаря. Я уже пятнадцать раз вызывала, он теперь трубку не берет, если мой телефон высвечивается, приходится по соседям бегать, чтобы дозвониться. И не давай много конфет! Вернусь вечером.
  И Вера Ивановна галопом выбежала за дверь, унося на себе шлейф пудрового запаха и напевая: "Я свободен наяву, а не во сне!"
  Многострадальная входная дверь обиженно хлопнула и замолчала. Женька демонстративно повернулась к ней спиной.
  "Вот еще. Простая деревяшка -а туда же", -подумала она. Дверь ясно давала понять, что не рада новой гостье и с удовольствием выпроводила бы ее наружу.
  Как только Женька подставила выходу беззащитную спину, то она чуть было не споткнулась о Светлану Петровну - за скрипом двери скрип коляски не слышался. Вообще в этом доме все звучало одинаково: открывшаяся дверь, кипящий чайник, орущий внизу под окном кот, голос Светланы Петровны-все напоминало пение кузнечика в жаркий летний вечер. От этого монотонного невоспроизводимого человеком звука неумолимо тянуло в сон. И Женька снова едва не зевнула.
  Но под пристальным взглядом своей подопечной сдержалась, улыбнулась ей, развернула коляску и покатила механического монстра на кухню.
  - Светлана Петровна, может, чайку попьем, заодно расскажете, где Вы так неудачно ногу повредили? - профессионально мягко спросила девочка.
  Светлана Петровна усмехнулась и лукаво посмотрела на Женьку:
  - Не думаю, что тебе это интересно, девочка...Но рассказать-расскажу, надо же как-то убить время...Только ты в чай положи ромашку и меду побольше и конфеты достань с буфета. Их моя ласковая дочка задвинула в самый дальний угол, даже палкой не сбить.
  Она кивнула на клюку с изогнутой ручкой, небрежно поставленную в компанию к венику. Веник стоял щетиной вверх.
  Женька торопливо заварила чай, решив в этот раз со старушкой не спорить, достала конфеты. Старушка плотоядно поглядывала на вазочку, и, когда перед ней оказались чашки, жадно схватила сразу несколько штук, мгновенно раздела их и бросила прямо в чашку с горячим напитком.
  Женька следила за ней с удивлением, забыв прихлебывать остывающую жидкость. А сладкоежка, восторженно причмокивая приторной бурдой, пришла в прекрасное настроение и благодушно принялась за рассказ:
  -Знаешь, осенью бывают такие дни, когда не хочется никуда идти.
  Женька кивнула. Уж она-то точно помнила такие дни, а в последнее время каждый день стал осенним-так ей не хотелось вставать по утрам.
  - Так вот, - Светлана Петровна опять лукаво улыбнулась самыми уголками узких губ, - у меня таких дней не было. Ты же в курсе, кем я работала?
  Женька опять кивнула.
  - Дааа, - старушка мечтательно поболтала в кружке звенящей ложечкой, - школа мне досталась по наследству от отца. Вот тоже был человек! Работал в школе до войны, тогда она еще вечерней была, в сорок первом на фронт забрали, а в сорок пятом под девятое мая погиб. Погиб глупо: уже в Германии, под Берлином стояли они с товарищем на постое у некоей фрау. И товарищ моего отца чем-то крепко обидел супруга хозяйки: то ли про фюрера несуразицу ляпнул, то ли про полноту фрау неудачно пошутил, но хозяин крепко обиделся и злобу затаил, хотя виду не подал. Наливал солдатам домашнего пива целыми кувшинами, сосиски связками на стол клал. После спать уложил в комнату рядом со своей спальней.
  Она горько усмехнулась.
  - Так сказать, проявил высшее доверие...Моего отца на пол, а товарища его на кушетку.
  У отца спина очень болела после курских болот, в свое время, в сорок третьем простыл сильно. Даже пришлось в больнице отлежать, отец крепко горевал по этому поводу, говорил, что все вокруг с пулевыми ранами лежат, у кого-то ноги-руки нет, а он, как на смех, от простуды свалился. Товарищ его об этом знал и предложил поменяться; мол, на кровати-то тебе лучше будет. Отец долго не соглашался, но и в итоге товарищ его уломал...
  Старушка порывисто вздохнула.
  - Ночью добрый хозяин его зарезал, принял за того, другого... Утром, правда, очень раскаивался, даже плакал, теребя в руках испачканные простыни. Сетовал, что кровь русской свиньи теперь ничем не отстирать...
  Ну-ка, детка, достань-ка из шкафчика рядом с буфетом коробку из-под зимних сапог. Она оклеена белой бумагой. И надписей никаких нет.
  Женька, сидевшая подперев рукой щеку, так заслушалась, что не сразу поняла просьбу старушки. Но потом качнула непослушными кудрями, достала табуретку и, потянувшись, вытащила небольшую картонную коробку с плотно пригнанной крышкой. Внутри что-то заманчиво шуршало и тукало при движении.
  Светлана Петровна бережно развязала розовую ленту, крест-накрест стягивающую крышку, и поманила Женьку сесть ближе. Все пространство немаленькой коробки оказалось забито старыми письмами. Тут были и длинные, привычные Женьке конверты, и прямоугольники древних советских времен, такие бережно хранила ее мама, и совсем незнакомые треугольники, свернутые из обычных тетрадных, в клеточку листов, с вручную написанными адресом и адресатом.
  - Ты смотри, - Светлана Петровна взяла в руки потрепанную открытку с тремя нарисованными гвоздичками: белой, красной и розовой - и лентой, свернутой в перевернутый знак бесконечности. - Ведь сохранила, хотя столько раз хотела выбросить.
  На обратной стороне открытки нечетко проступала размазанная надпись: "В день 8 марта моей любимой девочке. Расти настоящей! Папа".
  - А почему хотели выбросить? Ведь это же память! - неуверенно протянула Женька, вертя открытку в руках.
  Светлана Петровна недовольно покосилась на девочку.
  - Знаешь, деточка, иногда хочется забыть что-то, выкинуть это что-то из памяти, как старый валенок. И-вот какая ерунда-хорошее мы не помним, но забыть досадный случай или досадившего человека не получается. Тогда лучше все вещи, напоминающие о неприятном событии, убрать с глаз долой. Память человеческая -странная вещь, - очнулась она после минутной задумчивости, - вроде бы все, отболело, отмерло. А потом раз попадается вот такой клочок бумаги или вазочка с отбитым краем - и бац, словно заново переживаешь, испытывая все то, что давным-давно должно было закончиться и сгнить в закромах памяти и истории.
  Она опять помолчала минуту и тихо добавила:
  - А пережить то, что пережила я, когда узнала о папиной смерти, не пожелаю никому. Я ж к тому моменту совсем одна осталась, голод был страшный, болезни...Маму мы не уберегли. А братья, Сергей и Станислав, на фронте погибли. Сережа под Курском в танке пылал, как факел, а Стасик под Сталинградом погиб, командира грудью заслонил...Героя посмертно вручили.Вот, смотри, все в коробке лежит, вся их короткая жизнь.
  Старушка строго посмотрела на Женьку. Голубые глаза на сморщенном лице изменили цвет, став стальными и колючими. Женька поежилась и спросила:
  - А Ваш папа специально детям имена выбирал, чтобы на одну букву начинались?
  Светлана Петровна недоуменно посмотрела на нее, словно поражаясь глупости вопроса, потом рассмеялась и ответила:
  - Мой отец был из незнатной семьи, и если бы не революция, то заниматься бы ему свой век тем же, чем и вся семья его занималась-батрачить да коров пасти. А советская власть, как бы ее сейчас ни ругали, выкормила и выучила нищего мальчишку. Поэтому и детей он назвал по первым буквам СССР. У меня ж еще младшая сестра есть, Регинка. Ее после смерти матери бабушка к себе забрала, а я уже большая была, четырнадцать лет, и пришлось на работу отправиться. Чего я только не пережила...
  И она мечтательно прикрыла глаза, явно смакуя прежние воспоминания. Женька одним глотком выпила стакан ледяного чая и приготовилась слушать.
  На следующий день в колледже произошло чрезвычайное происшествие: на спинке пиджака Амалии Францевны кто-то крупно вывел вымазанным мелом пальцем "Немка". И это бы сошло наглецу с рук, если бы не одно но: в тот злополучный день учебное заведение решила посетить комиссия во главе с маленькой, плотно сбитой женщиной. Методист со спины напоминала тумбочку, а лицом походила на бульдога, но это ей даже шло. Ее хотелось пожалеть за трогательную некрасивость и криволапость. Кроме того, методист грозно смотрела исподлобья и временами рычала: "Что за порядки в вашей школе! Это безобразие! Придется принять меры!"
  Углядев надпись на спине женщины-педагога, женщина-бульдог недобро улыбнулась, потрясла щеками и, опустив вниз уголки губ, прямым ходом направилась к директору.
  Звучное раскатистое "ррррр" ее голоса еще долго звучало в коридорах здания.
  - Это же преступление против нравственности! Вы пособствуете развращению будущих граждан нашей страны! В то время, когда президент твердит о толерантности, вы не замечаете, что в вашем учебном заведении царит национализм в открытой форме!
  Директор стояла, наклонив голову, иначе с высоты обычного человеческого роста совершенно не было слышно, что так упорно пытается втолковать ей эта маленькая женщина.
  А методист тем временем не унималась, собственными же криками распаляя себя все больше и больше. Наконец было решено найти виновного и расстрелять согласно законам военного времени. Морально, конечно. И выгнать позорящего честь студента из колледжа.
  Вычислить преступника договорились старинным дедовским способом - по рукам. Способ очень прост: если ты берешь в руки мел, то кожа становится белой и оттереть белесую пыль очень непросто. По этой примете, кстати, среди толпы плохо одетых стариков, атакующих в семь утра муниципальный транспорт, очень легко отличить бывшего учителя. Ладони педагогов нельзя отмыть от накрепко въевшейся в них меловой пыли.
  Поскольку пиджак украсился скинхедовской надписью после пребывания в аудитории группы 40М, то рубить головы руководители решили студентам этой группы.
  Студенток в срочном порядке согнали из курилки в аудитории и досмотр начался. По одной методист поднимала дрожащих девчонок и едва не обнюхивала им руки. После такой процедуры многим захотелось признаться даже в том, что они не совершали или совершали в глубоком детстве.
  Тихая забитая Катя Сидорова, рыдая, призналась аудитории, что она тайком таскала конфеты "Мишка на Севере" из бабушкиного буфета:
  - Если я съедала только одну конфетку, - шептала она, - мне казалось, что мишке на обертке жутко холодно и одиноко, поэтому приходилось есть еще и еще, чтобы подобрать зверю подходящую компанию.
  Аудитория молчала и сочувственно взирала на несчастную Сидорову. Некоторые барышни, почему-то все, как одна крашеные в черный цвет, с подведенными углем глазами и надписями по-английски на ярко-розовых майках завздыхали и принялись утирать нос не совсем чистыми носовыми платками.
  Женьке же опять почему-то хотелось смеяться, она не испытывала никакого сочувствия к Сидоровой, ей вся эта ситуация была смешна и противна, поэтому девочка смотрела по сторонам, ища партнеров по хохоту: одной прихихикивать было все-таки боязно. И действительно, многие недоуменно смотрели на методиста, другие откровенно смеялась над ее рвением, только Лялечка почему-то сильно побледнела и нервно терла друг о друга тонкие пальцы.
  Наконец пришла Женькина очередь исповедоваться. Она встала, подошла к учительскому столу и сказала, глядя прямо в глаза озлобленной женщине:
  - Я никогда этого не делала.
  - Руки покажи, - устало бросила та.
  Женька вытянула руки ладонями вперед и внезапно стала того же цвета, что и Лялечка. Всевозможные линии жизни, смерти, ума и удачи сейчас бы не разобрала даже самая опытная цыганка - они полностью были забиты меловой пылью. Девочка совсем забыла о том, что перед занятием протирала доску сухой пыльной тряпкой.
  Она беспомощно оглянулась на аудиторию, Лялечка не поднимала глаз от парты, аудитория равнодушно смотрела на испуганное Женькино лицо.
  - И как Вы можете это объяснить? - методист радостно застучала карандашом по полированной поверхности письменного стола.
  - Ядоску...Это случайность...
  - Прекратите юлить! Имейте смелость сознаться в гадком поступке!
  - Но я не делала этого! - в отчаянии почти закричала девочка. - Посмотрите лучше...
  Она оглянулась и встретилась глазами с бледнойЛялечкой. Та криво усмехнулась, внезапно растеряв всю свою красоту.
  "Ну давай, что же ты?" - как будто говорила она всем своим видом.
  И Женька осеклась. Если выгонят Лялечку, то той мало не покажется. Папа, хотя и любит дочку, но тащить на своей шее дармоедку не намерен. Об этом он прямо заявил еще в школе, отчитывая кровиночку за очередной проступок и обещая принять самые строгие меры, вплоть до ссылки в глухую деревню. Но это все ерунда, кроме того, что она имела помимо авторитарного отца еще и очень переживающую маму с больным сердцем после недавнего инфаркта и точно знала, что таких больных волновать нельзя. Стресс для них губителен. А Женька имела обширную клиентуру, хорошо зарабатывала и, в принципе, диплом этой шарашкиной конторы не очень-то и нужен.
  "С голоду не пропаду", - подумала она и решительно вымолвила:
   - Да, это сделала я!
  За спиной послышалось сдавленное "ах".
  - Но это же просто шутка. Вы же понимаете, что Амалия Францевна так же похожа на немку, как я на гранату, - подумав, добавила она.
  Амалия Францевна всю свою жизнь гордившаяся немецким происхождением, побледнела.
  -Я совсем не то имела в виду,- быстро поправилась Женька. - Она непохожа на немку в плохом смысле этого слова. В том смысле, что она не фашистка. Ия не фашистка. Немка - преподавательница немецкого. Сленг такой. Молодежный.
  Методист спокойно рассматривала ее из-под тяжелых век и все быстрее стучала карандашом по столу. Директриса за ее спиной неверяще и укоризненно качала головой. Карандаш стучал, убыстряя и без того немедленный Женькин пульс.
  - Вон, - негромко промолвила бульдожистая женщина, не меняя выражения скучных глаз.
  Женька кожей ощутила, как вздрогнула за ее спиной Лялечка, повернулась и, не видя никого вокруг, собрала вещи и вышла из аудитории. Класс хранил гробовое молчание.
  Такое в жизни стаи случилось первый раз и полностью противоречило законам выживаемости и естественного отбора, и группа не знала, как поступить. Лялечка затравленно озиралась, впервые в жизни вожак нуждался в помощи, и студенты бросали косые взгляды на ее, сейчас совсем не красивое, испуганное лицо.
  - Ну что, Потворова, доигралась? - шепнула ей на ушко соседка по парте.
  Да, доигралась. Лялечка и сама это знала, поэтому схватила сумку и выбежала в коридор искать Женьку.
  Женька, так гордо покинувшая класс, тем временем рыдала, сидя на корточках у холодной батареи. Хотя была уже поздняя осень, отопление еще не включили, но, тем не менее, девочка не чувствовала холода.
  "Да, вот тебе и делай добро, да бросай его в воду, оно не пропадет, добром к тебе вернется, - горько думала она, машинально пряча руки поглубже в рукава. - Что теперь дома будет?" Бравада совсем покинула Женьку, и пьянящее чувство вседозволенности куда-то испарилось.
  Она представила удивленное лицо сестры, усталое - матери, практически услышала ее слова: "А я так и думала, вся в отца пошла, тот тоже такой же дурак блаженный был", и почти пропавшие слезы вновь хлынули в насквозь промокший рукав - носовой платок Женька с собой не носила.
  Люди проходили мимо, равнодушно смотря сквозь плачущего человека. Если бы Женька даже упала, во весь рост растянувшись на полу, о ее тело спотыкались, чертыхнувшись, его бы переступали или перепрыгивали, все равно никто и никогда ее бы не заметил, как не обращают внимание на возвышенности пешеходной дорожки или упавшее бревно на тропинке в лесу. Всем всегда все равно. В этом особенность толпы.
  Неожиданно над Женькой нависла тень. Тень весело и неожиданно знакомым голосом сказала:
  - Девушка, а Вы умеете резать огурцы тонкими полосками? А то у меня не получается. Выходят только кружочки и полукружочки, если кружочки разрезать пополам.
  - Что? - от удивления Женька даже перестала плакать, подняла глаза наверх и обмерла - перед ней стоял герой ее снов. Темноволосый юноша с любопытством смотрел на нее.
  - Ну огурцы, ягоды такие зеленые, хотя все их называют овощами. Я дома салат режу, а там четко написано: огурцы порезать лапшой. Я пробовал резать - получаются брусочки, пробовал тереть - каша. Покажите мне, как это делается. Тем более, что Вы, по-моему, ничем не заняты, и домой Вам идти, опять-таки, по-моему, совершенно не хочется. Ведь я прав?
  Женька, вздохнув, кивнула и крепко ухватилась за протянутую теплую ладонь, совсем забыв о слезах и их причине.
  Тем временем причина причины бегала по этажам, зажав красивые туфли под мышкой, - высокие каблуки не давали быстро передвигаться. Ляля запыхалась и устала, бесконечно опрашивая равнодушный людской поток, но вытянутые отдельные струйки бесконечного человеческого течения равномерно качали головами, даже не дослушав ее вопрос, и торопливо вливались обратно в поток.
  Не привыкшую ни о чем просить Лялечку такое отношение пугало и утомляло. Через полчаса бесплодных поисков она устало опустилась ровно на то самое место у батареи, где раньше сидела Женька, и прикрыла ладонями глаза.
  "Как мне поступить? - думала она. -Корнаухова поступила как человек, надо бы признаться, но вылететь из колледжа? Нет уж...Лучше промолчу. Но если промолчу, то пойду в один ряд вместе с этой чересчур правильной выскочкой. Вон как Надька окрысилась, даже Темочка что-то посмел вякнуть. Но ничего, эту шушеру я живо поставлю на место, а вот с отцом связываться-себе дороже. Нет уж...Пусть идет себе, как идет.
  И королева, пытаясь удержать сползающую корону, крепко сжала руками виски, при этом думая, как поступить выгоднее: сдаться или оставить все как есть.
  - Ляль, ты что тут сидишь? - дернул кто-то за рукав кофты. - Пойдем в аудиторию, там твой отец пришел.
  Ляля подняла глаза. Над ней, заискивающе улыбаясь, нависала Надя.
  - Тебя ищет, - вице-королева старательно делала вид, что ничего не произошло. - И директриса там что-то про поездку в Париж лучшему студенту лепечет.И по-моему, твой отец точно знает, кто туда поедет. Кстати, поездка на двоих. Директриса сказала, что можно взять кого угодно: папу, маму, сестру, бабушку, молодого человека, бомжа с улицы, лучшую подругу...
  Верное решение пришло само собой.
  - Надь, иди отсюда куда-нибудь, я сейчас приду, - Лялечка поднялась с колен и величаво улыбнулась, - только носик попудрю, лучшая студентка колледжа должна хорошо выглядеть.
  Надежда восхищенно смотрела вслед своей владычице, уплывшей в сторону туалетной комнаты, и думала:
  "Воогонь-девка! Все с рук сходит, прям как с гуся вода".
  И Надежда вразвалочку направилась обратно. Ей о звании лучшей студентки даже мечтать не приходилось - сказались два привода в милицию - за "недостойное поведение", как объясняла директриса проступок девочки.
  Правда, что руководительница вкладывала в это понятие, осталось неизвестным.
  По крайней мере, точно определить, что такого ужасного натворила Надежда, студентки не могли и тихо шептались по углам.
  - Ты не знаешь, что такое "недостойное поведение"? - спросила Женька у своего спутника. Две пары ног в растрепанных кедах дружно шуршали по асфальту тихой улочки. Направление, выбранное молодым человеком, было знакомым, но Женька едва это замечала. Ей казалось, что она знает юношу ужу тысячу лет-так легко и просто с ним было разговаривать.
  Он весело улыбнулся:
  - Что такое недостойное - не знаю, зато точно знаю, что такое порочащее-это когда кого-то порют. Это я точно знаю (юноша горько вздохнул), в детстве меня часто пороли. А тебе зачем, я ведь точно знаю, что ты человек хороший.
  - Откуда ты это знаешь?
  - А ты мне нравишься. Если мне кто-то нравится, значит, это человек хороший. Только ты еще, к тому же, и это немаловажно, еще и красивый человек, - добавил он, быстро, но внимательно посмотрев на покрасневшую девочку.
  Молодые люди целый день бродили по тихим улочкам и говорили, говорили, говорили, как будто знали друг друга очень давно. Но почему-то разлучились и встретились только сейчас. Женька удивлялась сама себе: все громоздкие внутренние монологи, которые она произносила внутри себя, представляя перед сном идеальную жизнь, теперь вылетали наружу, словно птицы, и слова не казались неумными или неподходящими. Все было как надо, как должно было быть. И это немножко пугало.
  "Не было бы счастья, да несчастье помогло, - думала обессиленная от счастья Женька, глядя в уже ставшее дорогим юное лицо, - что же мне делать, я так бессовестно счастлива!"
  - Кажется, уже поздно, пойдем, я провожу тебя.
  Женька оглянулась, словно внезапно вынырнув из глубокого сна. Темнота наступала с запада, заливая воздух темно-лиловыми чернилами. Лица молодых людей тоже окрасились в цвет черничных ягод. Но это было даже хорошо: в полутьме растерянность в улыбке Женьки скрадывалась, и тонко изогнутые губы складывались в улыбку милую и добродушную, но никак не растерянную.
  -Как, уже? Боже мой, мама теперь с ума сходит.
  -Мама?-он затуманенным взором смотрел на Женьку.-У меня тоже есть мама. И я тебя обязательно с ней познакомлю, а еще бабушка...
  -Ты не понимаешь, мне правда пора.
  Женька с мольбой посмотрела в красивое лицо, потом, сама поражаясь собственной храбрости, неловко чмокнула юношу прямо в губы (при этом он от неожиданности подался назад), потом сама не зная почему, выдернула ладонь из его руки и, не оглядываясь, пошла к метро, удивляясь тому, как далеко она зашла от дома и как далеко она зашла вообще.
  Только в метро девочка сообразила, что не только не обменялась телефонным номером с молодым человеком, но даже не узнала его имени. Но удивительное чувство легкости ее не покидало, просто не могло быть, что этим поцелуем все закончится.
  -"Он меня найдет,-думала она, мерно покачивая головой в такт вагонному перестуку,-он точно придет за мной в колледж завтра".
  И опять счастливо улыбнулась.
  Сидевший напротив мужчина с плохо выбритыми щеками, запахом позавчерашнего перегара и масляно блестевшими поросячьими глазками плотоядно облизнулся и, наклонившись очень низко к девочке, сказал:
  -Ты сегодня такая хорошенькая, просто розовый бутончик. Не хочешь погулять со мной? Посмотри, что у меня есть.
  На грязной ладони нежно светилась тонкая вишневая веточка с двумя цветками и полураспустившимся бутоном-изящныйкулончик непонятного металла с настоящими розовыми жемчужинками на тонкой витой цепочке.
  Женька испуганно отпрянула назад. Она очень хорошо помнила историю девушки из соседнего подъезда, ушедшей на прогулку с незнакомым ей мужчиной, но с шикарной машиной. Девушку искали трое суток, пока обезголосевшая мать не нашла куски дочери в овраге неподалеку. Подонка на шикарной машине так и не нашли.
  Мужчина заметил резкость ее движения и сжал ладонь, словно собираясь ударить:
  -Что, не нравлюсь? А ты подумай хорошо, девочка, что лучше: пять минут отвращения-икулончик твой или целая ночь моего наслаждения-и мама тебя больше никогда не увидит? У меня времени много, ночь сегодня темная, глухая, я тебя до дома провожу-мало ли что может случиться с хорошенькой девочкой в такую темную ночь.
  Мужчина оскалился и положил руку на девичье колено. Сквозь тонкую джинсовую ткань неприятный горячечный жар мужской ладони обжигал кожу.
  -Помогите!-побелевшими губами едва шептала Женька, беспомощно оглядывая вагон.-Пожалуйста, помогите.
  Редкие попутчики, с интересом следившие за этой сценой, при Женькином тихом вскрике немедленно отвели глаза. Даже молодой мужчина со спортивной сумкой, накаченный и подтянутый, прикрыл глаза, словно полусонная курица, давая понять, что ничего не слышит и не видит. Даже громкоголосая женщина средних лет, пять минут назад во всеуслышание распекавшая тощего подростка за нежелание уступить ей место, молчала.
  "Почему это я должен проваливать с этого места? Почему это я должен вам уступить? Как беременному инвалиду преклонного возраста с детьми?" -фыркал тот, не отрываясь от приставки; за что немедленно был награжден гневным взглядом и ударом трости в ногу. Охнув, мальчишка поспешно выкатился в соседний вагон под вопли пассажирки, наверняка отличной матери и жены, о равнодушии современного поколения.
  Даже эта не умолкающая ни на минуту женщина отвернулась к окну, внимательно вглядываясь в чудный вид за окном поезда, идущего по темному тоннелю метро.
  Правда, молодая женщина с ребенком бросала негодующие взгляды на насильника, но сказать ничего не решилась, крепко прижимая к себе малыша неизвестного пола, вполне возможно, что девочку.
  Женька же не могла стряхнуть липкой руки с колена-на нее напало привычное состояние ступора. Оно всегда приходило к ней в трудные жизненные моменты, когда, наоборот, требовалось собрать всю волю в кулак. Наверное, Женькина сила воли оказалась так мала, что ее хватило лишь на то, чтобы не расплакаться от страха и бессилия. А мужчина по-прежнему плотоядно скалился и медленно передвигал руку все выше, принимая молчание девочки за согласие.
  Говорят, что в минуты опасности у человека вся жизнь проносится перед глазами, словно в старом кассетном магнитофоне пролистываешь ленту назад. Но у Женьки от страха почему-то промелькнула не вся жизнь, а только отдельный ее фрагмент-сегодняшний день.
  Как в старом кинофильме она видела события этого дня, только в обратном порядке. Но так было даже лучше: теперь она не уходила от знакомого незнакомца из снов, а приближалась к нему; улыбка не сползала с его лица, а наоборот, расцветала в изгибе губ; Женька не уходила из колледжа и возвращалась в аудиторию. День был чудесен, в каком бы порядке не прокрутил его невидимый крошка-киномеханик в ее голове.
  "А как же Светлана Петровна? Я не могу оставить ее вот так, кто же согласится терпеть ее вздорный характер?",-вдруг вспомнила Женька о своей подопечной. И как ни странно, именно эта мысль придала сил девочке, на минуту ей показалось, что сумасбродная старушка, вздохнув, опустилась в ее тело, как в кресло, специально, чтобы управлять ее конечностями, потому что вдруг Женькина правая рука с силой ударила охнувшего нахала по лицу, а ноги принялись пинать упавшее тело под одобрительный взгляд женщины с ребенком.
  "Господи, что я делаю?!"-метались в голове гулкие мысли, но язык неожиданно произнес совсем другое:
  -Папаша, ты никакой как все. Не начинай играть, если не умеешь.
  Женька с ужасом наблюдала, как ее собственная рука схватила милый кулончик и сунула в карман джинсов. Мужчина охал, держась за лицо, из разбитого носа на рубаху капали тягучие вязкие капли. Но сейчас Женьку это только рассмешило. Неведомая бесовская сила вынесла ее из метро и бросила только возле подъезда дома. Холодный осенний ветер выдул странное состояние, и девочку сильно вырвало.
  Слишком непривычное, необычное ощущение совсем измотало тело, и Женька не понимала, что с ней происходит, списывая все на стресс и усталость.
  "Сегодня непременно хорошо высплюсь-завтра идти заботиться о той, которую приручила, -с теплотой подумала она о Светлане Петровне,-да и в колледже надо хорошо выглядеть".
  Зарумянившись, она представила, как обрадуется ей юноша из снов, и в очередной раз подосадовала, что не удосужилась узнать его имя.
  Дальнейший путь прошел без приключений. Женька, запыхавшись,влетела в квартиру, по дороге задев железный совочек на длинной ручке. Совочек грохнулся на пол с оглушительным звуком. Из дверей кухни выглянуло очень удивленное мамино лицо, затем показалась рука в драной фиолетового цвета ночнушке и нога совсем без ничего.Рука уперлась в дверной косяк, нашла точку опоры, нога крепко встала, уперевшись в нижний угол дверной коробки. Мамино лицо с калейдоскопической скоростью поменяло выражение с немножко удивленного на максимально сердитое.
  -Женя!-громко завопила она.-Это что такое? Где тебя носило? Я не знала уже, что и думать! Между прочим, в доме уже закончились все запасы валерьянки и пустырника, твоя сестра отправилась в аптеку. Я места себе не нахожу, бессердечное ты существо! Ты на часы смотрела?
  -Да, мамочка, но со мной случилось необыкновенное,-пела Женька, схватив мать за руки и кружа по комнате.
  Женщина с испугом и недоверием вглядывалась во внезапно расцветшее лицо дочери.
  "А ведь дочка-то у меня настоящая красавица,-внезапно подумала она.- Вся в отца-подлеца".
  А вслух сказала:
  -Ты гляди, еще раз такое повторится, и я не посмотрю, что здоровая вымахала: живо ремнем отхожу и в угол поставлю!
  -Хорошо! Хоть в угол, хоть ремнем, хоть в деревню, в глушь, в Саратов!-смеялась словно сошедшая с ума Женька.
  Мать уже робко наблюдала за обычно немногословной и замкнутой дочерью и думала: "То слова не вытянешь, а тут! Уж не заболела ли?"
  -Доченька, может, поужинаешь и спать ляжешь пораньше? Наверное, устала ты сегодня очень.
  -Хорошо, мамочка.
  Женька легко согласилась, хотя не чувствовала ни капельки усталости. Напротив, ей казалось, будто она очнулась от долгого-долгого сна: не радостного, но и не кошмара, просто обычного серенького, ничем не примечательного сна, в котором события разворачиваются вокруг тебя, а ты стоишь, не в силах пошевелиться. Сейчас она жила, она дышала так, как будто делала это впервые. Даже спертый душный квартирный воздух казался ей пропитанным розовым ароматом и грозовой свежестью.
  -Да уж не влюбилась ли ты?-наконец догадалась спросить мать.
  Но Женька уже не слышала ее. Напевая, она вошла в свою комнату, закрыла дверь и повалилась на кровать. Этот чудесный день закончился.
  Ранним утром хлопнула дверь соседней квартиры. Соседка по лестничной клетке провожала мужа на работу, громко вопя о его никчемности и ласково помахивая вслед деревянной скалкой. Женька никогда не заводила будильник, точно зная, что соседка не проспит. Даже болея, эта сварливая женщина умудрялась поднять на ноги весь дом. Супруг ласково называл ее "моя бензопила".
  Под вопли соседки Женька бодро вскочила с кровати, ощущая странную ломоту во всем теле. В горле пересохло, и очень хотелось пить. Босиком девочка дошла до кухни и напилась холодной воды прямо их-под крана. Немедленно противно защекотало в горле. Женька чихнула и охнула - что-то хрустнуло, и все тело отозвалось невыносимой болью. Вчерашнее счастье, видимо, перебродило в организме и теперь ударило в голову жутким похмельем.
  Да, для человека непривычного к радости, избыток ее вообще может оказаться смертельным. Девочка еще легко отделалась. Она прекрасно помнила, как в сказке, которую ей в детстве рассказывала мама, старичок, нашедший башмак, исполняющий желания, умер во сне от счастья. Трудно же жить счастливым, если всю жизнь помнишь себя несчастным.
  Но Женькина жизнь только началась и поэтому она отделалась лишь слабой интоксикацией, не повлекшей за собой особенных последствий. Но все равно девочка чувствовала себя не очень хорошо, хотя свалила все на сезон простуд.
  "Наверное, грипп начинается",-подумала она, промывая теплой водой воспаленные глаза и громко чихая.
  После вяло оделась и, чувствуя вялость во всем теле, отправилась в колледж.
  И хотя чувствовала девочка себя не очень хорошо, ее согревала мысль, что сегодня она опять увидит своего принца из снов. Почему она так решила, было непонятно. Но юноша не пришел.
  Не появился он и на следующий день. И на следующий тоже.
  Женька ломала голову, гадая, что же случилось и что же ей теперь делать. Жить, как раньше, не получалось.
   Незаметно вплотную подошли выходные дни. Погода, как на грех, стояла теплая и солнечная. Насупившись, Женька брела по направлению к дому Светланы Петровны.
  Дверь квартиры оказалась открытой. Светлана Петровна явно ждала прихода гости, хотя сама не показывалась, выдерживая характер, зато по комнатам плыл восхитительный запах сдобного домашнего печенья и свежесваренного какао.
  -Светлана Петровна, я пришла! - громко крикнула девочка.
  В ответ - ни шороха, ни звука. Женька прошла вглубь квартиры, открыла дверь дальней комнаты и по привычке чуть не ослепла от яркого солнца.
  "Как же так? Ведь когда я выходила, небо было пасмурным?!"
  Но ослепительный свет бил прямо в глаза. Женька прошла к окну и резким движением откинула легкую персиковую ткань, слегка прикрывавшую окно. Прямо за окном висел фонарь с необыкновенно раздражающим светом, таким ярким, что сразу вспоминался кабинет стоматолога, кресло с наполовину оторванными ручками, мучительный страх, стекающий от открытого рта прямо в пятки, и бьющая резким светом в глаза галогеновая лампа. Но у старушки, видимо, фонарь вызывал другие ассоциации, так как справа от Женьки раздался тихий голос:
  -Что, мешает?
  Женька вздрогнула и оглянулась. Легкая ткань выпала из рук, снова замаскировав источник света. Светлана Петровна сидела в кресле возле небольшого туалетного столика, доверху заставленного пыльными флаконами. На коленях у нее лежал не менее пыльный альбом с темно-синей бархатной крышкой и серыми картонными страницами. Приглядевшись, Женька увидела, что к страницам прилеплено что-то такое же ветхое, как и сама Светлана Петровна.
  -Поди сюда, детка, - властным движением поманила девочку тощая ручка, увешанная браслетами.
  Женька подошла и, взяв с колен альбом, быстро перелистала пахнущие старостью страницы. До середины шершавые листы покрывал узор из высушенных цветов и листьев.
  -Вот, смотри, - Светлана Петровна открыла самую первую страницу с плоской коричневой кувшинкой,-понюхай, она даже сейчас пахнет.
  Женька из вежливости, конечно, понюхала водяную лилию, но опять ощутила противный запах ветхости и покивала только из вежливости. А старушка чувствовала ей одной слышимый запах, и ее руки тонко дрожали, а глаза подозрительно увлажнились.
  -Ах, как я была молода! Сколько же мне было: пятнадцать, шестнадцать? Совсем не помню...Помню только раннее утро, лодку с дырявым дном и поле, ты не поверишь, море кувшинок на зеленой воде. И Максим Анатольевич, тогда еще просто Максик, мокрый, грязный, но зато с цветком в зубах. Цветок-то я сохранила, а вот Максима не уберегла...Через неделю уже катался с другой барышней, и ей рвал цветы. Ну да что ж поделать, ее семья побогаче была...Правда (Светлана Петровна усмехнулась), потом ходил, здоровался, тоскливыми глазами смотрел. Как собака. Как-то раз даже в окно влез с целым букетом кувшинок. До сих пор помню их мокрый запах...Как же давно это было...Стоит передо мной, бледный, весь трясется. Говорит: "Люблю, жить без тебя не могу, жену брошу, детей брошу, от матери отрекусь - только не гони!"
  Я Максима тем букетом по лицу тогда отхлестала.
  "Нет, говорю, голубчик. Что, белая кость тебе не мила стала? И достаток не мил? Иди к жене, говорю, сыновей нянчи (у него их трое, погодки), да в дурь не вдавайся. Видели глазки, что покупали, теперь ешьте, хоть повылазьте".
  Ушел Максим тогда, слова больше не сказал. А букет лилейный я выбросила. Только вот этот, самый первый, цветок на память и оставила...
  Женька слушала очень внимательно, слегка наклонив голову и удивлялась: сегодня от взбалмошной полусумасшедшей старушки не осталось и следа - перед ней сидела мудрая женщина с утомленными воспоминаниями глазами. Даже плотную седину волос под светом фонаря можно было принять за платиновый окрас блондинки. Безжалостный свет разглаживал морщинки и придавал бледной коже солнечное сияние. А Светлана Петровна продолжала:
  -С тех пор я люблю солнце. При нем мне редко кто лгал, потому что днем сумеречные тени не воруют выражение глаз. Только по ним и можно определить: кто такой человек и нет ли у него чего за душой. Вот ты, деточка, - обратилась она вдруг к Жене, - ты ведь настоящая манная каша с виду, да еще и пережеванная. Если б ты глаза на меня не подняла в первую нашу встречу, мы б с тобой больше и не увиделись никогда - уж больно ты была похожа на всех остальных. Им скажешь: "Иди!" - идут; "Стой!" - стоят; "Ешь сырую рыбу грязными руками!" - съедят и не поморщатся, лишь бы за это платили.
  Женька улыбнулась.
  -Ты считаешь, что это смешно? Тогда представь: молоденькая девушка только-только начала работать, да не где-нибудь, а продавцом в продовольственном. Да тебе, дурочке, не понять, что это за работа в послевоенные голодные годы. Но и ответственность большая. Но я всегда очень внимательна была и аккуратна, потому-то в продавщицы и взяли. Если в долг чего дать-то только под расписку с подписью, если магазин запереть-то на два замка и кирпичиком подпереть. Чтобы я хоть раз на обед ушла, не заперев как следует двери, - да такого просто быть не могло!
  А тут случай вышел: возвращаюсь я с обеда, стою, ключи ищу в сумке - нету, дверь дергаю - открылась. У меня чуть сердце из груди не выпало. Зашла в магазин - и к кассе. Так и есть, все до копейки выгребли, изверги! Я к директору. Тот - "не переживай, Светик, найдем мы негодяев. Все возместят до копеечки!
  А сейчас иди, работай, вон тебя уже народ дожидается. Да слезы вытри и смотри никому не рассказывай, зачем лишний раз людей волновать!"
  Ну я и никому не сказала, хоть в кассе недельная выручка лежала, как раз на следующий день сдавать хотела. Неделю проработала - ни слуху ни духу о ворах. А в пятницу является директор да вместе с бухгалтером да и весело так говорит: "Ну что, Светлана Петровна, давай сюда всю выручку. Поди за две-то недели много у тебя деньжат накопилось!"
  Я стою, глазами хлопаю и блею: "Николай Михайлович, да как же так, я же вам говорила...воры же..."
  Директор нахмурился и таким честным басом: "Какие воры? Почему ничего не знаю? Что ты, все деньги из кассы потаскала, свалить теперь не на кого? Да знаешь ты, что тебе за воровство будет?"
  А я знала, хорошо знала. Одну хорошую знакомую в лагеря загнали только за то, что она колоски подбирала на колхозных полях, чтобы с голоду не подохнуть. Горстью зерна десять лет ее жизни оценили...
  Только знаешь, что меня больше всего обидело тогда? Не подлость человеческая, а вранье да лицемерие. Бухгалтер глаза боялась поднять - знала все, а побоялась против власти пойти.
  Только через год я узнала, что ключи из сумки свистнул брат родной жены директора, когда я на почте сумку на сиденье-раскладушке оставила. В руках ее неудобно держать, особенно, когда телеграммный бланк заполняешь.
  Хорошо еще, что за мной в то время боольшой начальник ухаживал. Он меня из тюрьмы вытащил - всю сумму украденную до копеечки возместил, просто пришел и вальяжно так, на глазах директора целую пачку в кассу бросил, не считая, и директору так свысока, сквозь зубы: "Если что лишнее, на чай себе возьми, с меня не убудет".
  Это после него я в школу пошла работать. Да вот и он сам.
  Светлана Петровна открыла очередную страницу с небольшим букетом четырехлепестковых блеклых цветков.
  -Что это? - спросила Женька, кончиком пальца трогая хрупкий цветок. Кусочек прозрачного лепестка остался на ногте.
  -Ночная фиалка, - улыбнулась старушка, - знаешь, в старину знахари давали жаждущим овладеть чудо-силой два клубня этого цветка. Они говорили: "Прочертить белым по больному месту накрест - забудешь, что болело. Черный - для врага. Притронешься корнем к нему - сбудется все, что ты ему пожелаешь".
  -А что с директором потом случилось? Его как-то наказали? - поинтересовалась Женька.
  -Да, - равнодушно обронила старушка, поджав губы, - его женин брат зарезал, весной. Он алкоголиком был, что-то померещилось с пьяных глаз, и пошел пьянчуга ножом махать. И нож воткнул в зятя как в неживого, даже не поморщился.
  -Ужас-то какой!
  -Да, ужас, - неохотно согласилась старушка. Видно было, что эта тема ей неприятна.
  -А что, Светлана Петровна, любили ли вы этого своего начальника? - помолчав, спросила Женька. Она уже опять стояла у окна, уперевшись лбом в холодное стекло. Девушке очень не хотелось, чтобы видели ее покрасневшее от волнения лицо.
  -Начальника? Не любила, он мне был просто симпатичен.
  -А кого-нибудь когда-нибудь любили?
  -Любила. Больше тебе скажу-и сейчас люблю, - засмеялась Светлана Петровна.
  -А как вы поняли, что любите?
  -Как я поняла? А мир вокруг стал другим, ярче, что ли, свежее. Сил на все хватает, всю ночь под луной прогуляешь, а потом целый день работаешь и не устаешь. Если что-то делаешь значительное, постоянно примериваешь мнение любимого человека - а как бы он поступил, одобрил или нет?
  -Так чем же тогда, по-вашему, любовь от влюбленности отличается? - не поняла Женька.
  -А я тебе сейчас объясню, девочка. Мы с моим мужем долго под луной гуляли, как и со всеми, он ко мне каждый день под окна бегал, букетики кидал, впрочем, как и другие. Вот, кстати, этот (она потрясла страницей с симпатичным ромашковым букетом) мой будущий супруг подарил вместе с вот этим кольцом (теперь она потрясла худенькой морщинистой ручкой, на тоненьком пальце свободно болтался изящный золотой обруч). Потом мы, конечно, поженились. Месяц живем, два живем - все прекрасно, и тут вдруг я начинаю замечать под стулом носки, скатанные в комочек, в холодильнике - пустую тарелку с четвертинкой котлеты, а тюбик с зубной пастой в ванной постоянно открыт. Но ведь я-то точно помню, что он так раньше не делал? Или не обращала внимание...И так меня это стало раздражать, что в один прекрасный день я взяла и уехала практически в никуда с одним стареньким потертым чемоданчиком. И знаешь что? Я бы никогда не вернулась, если бы в один прекрасный день ветчина, которую я просто обожала, не выпрыгнула из желудка. Тогда я поняла, что беременна и делать мне больше нечего, как возвращаться к отцу ребенка. Рассуждала тогда просто: кто я такая, чтобы лишить своего ребенка того, что ей положено?
  Муж очень обрадовался. Запретил что-либо делать по хозяйству, тер морковку, давил соки, терпеливо сносил капризы и упреки. А я все думала: вот родится ребенок - уйду! Потом: вот начнет сама ходить - точно сбегу! После: как только в школу пойдет - тут же соберу вещи!
  И вдруг в один прекрасный момент (мы как раз вернулись с дочкой с дачи) поняла, что мелочи, так раздражавшие меня, были и раньше, еще до свадьбы, просто я не обращала на них внимания, потому что была влюблена и видела только хорошее: всегда ласковое выражение глаз, мужскую молчаливость, золотые руки. Но ведь это-то никуда не делось.
  И так мне обидно стало. Что же получается? Выходит, я соврала? Миру, когда вышла замуж и обещала хранить брак, несмотря ни на что. Мужу, когда сказала: "Да". И самой себе, когда решила, что люблю его.
  Как же так? Ведь это он катался к черту на рога за мороженой калиной, когда я заболела, и больше ничего, кроме калины, не хотелось. Именно он приехал за мной на попутках в чужой город, когда я на курсах повышения квалификации потеряла кошелек. Именно он, в конце концов, подарил мне мою, тогда еще чудесную, маленькую девочку.
  Ложь я никогда не переносила. Не могла. И до сих пор считаю, что склонность ко лжи - самый страшный порок человечества. Ты "Мастера и Маргариту" читала?
  -Да, конечно.
  -Помнишь, что Иешуа Га-Ноцри называл самым страшным пороком?
  Женька кивнула:
  -Трусость?
  -Трусость. Тут я не согласна. Трусость бывает разной и бывает вполне оправданной, когда ты отступаешь, спасая не себя, а близкого тебе, например. Но ложь - кстати, тоже разновидность трусости, ведь ложь возникает, когда человек боится сказать правду, - нельзя оправдать, что бы там ни говорили.
  -А как же, например, "ложь во спасение"?
  Светлана Петровна усмехнулась:
  -Что же это, по-твоему?
  -Например, когда у нас тяжело заболела бабушка, мама не стала ей говорить то, что сказал врач, она улыбалась, говорила, что бабушка обязательно выздоровеет, а ночами плакала в подушку. Я точно знаю, потому что мы плакали вместе...
  -Ну и что, бабушка выздоровела?
  -Нет, но...
  -Так кого твоя мать спасла этой ложью? Не саму ли себя от жалоб тяжелобольной?
  Женька пораженно притихла. Такая простая мысль не приходила ей в голову. А Светлана Петровна спокойно продолжала:
  -Ложь-это всего лишь крайняя степень проявления неуважения к человеку. То есть ты считаешь человека, которому лжешь, настолько незначительным в своей жизни, что даже лишаешь его такой мелочи, как знание истинного положения дел. О какой любви тогда может идти речь?
  Если хочешь лгать - лги, но знай: Ему (старушка ткнула пальцем куда-то вверх, в потолок) уж наверняка известно: врешь ты или нет. И помни: "когда случится такая великая необходимость уклониться от слова правды, то и тогда человек не должен оставаться беспечальным, а должен каяться и плакать перед Богом и считать такой случай временем искушения". Между прочим, Авва Дорофей писал, а он был далеко не глупым человеком.
  -Светлана Петровна, а как Вы считаете: если человек влюбится, как он себя должен вести? Будет ли он избегать того, кого любит? - наконец задала Женька самый главный вопрос.
  -А никак не должен. Иногда любовь - чувство настолько сильное, что для человека, никогда раньше не испытывавшего сильных эмоций, это окажется сродни первому катанию на американских горках: страшно, жутко и вряд ли я когда-нибудь еще сяду в кабинку. Но потом однажды испытанное хочется повторить, и влюбленный стремится к объекту чувств, чтобы снова подогреть кровь и опьянеть от необычного ощущения.
  -Но ведь бывают те, кто боится скорости, и они больше никогда не возвращаются на аттракцион, если испытанное слишком сильно пугает любителя острых ощущений,-тихо промолвила Женька.
  -Да, бывают и такие,-бросила старушка, внимательно посмотрев на девочку.
  Женька надолго задумалась, уперев лоб в подоконник.
  -Знаешь, но в любом случае поклонник адреналина хотя бы попробует прокатиться. А уж вернется он или нет-это уже от аттракциона зависит. На неинтересном я бы кататься не стала. Вот в каждом парке машинки ездят. К ним еще сверху электрическая кишка прилеплена. Ну ездят, ну и что? Они везде ездят, один раз покатался и забыл. А вот если бы придумать что-то этакое, например, специальную комнату с темными окнами и черными стенами...Представь: в нее заходишь, надеваешь особые очки - и придумывай, что угодно. Хочешь - летай, хочешь - Марианскую впадину исследуй, а хочешь-создавай друзей, свою жизнь, и живи в ней спокойно, чай пей. Не понравилась тебе созданная жизнь, или друзья надоели - снял очки и мир исчез, будто его и не было. Хорошо бы так, правда?
  Представь, как хорошо: никакой грязи и слякоти - ты их просто не придумал, после лета сразу наступает зима со снежными сугробами, а периода черных вечерних стекол, серого неба, мокрых щек нет. Совсем нет, да и не было никогда.
  Старушка мечтательно вздохнула.
  -А тут стоит только фонарь погасить, сразу осень. Терпеть ее не могу, какое-то совсем непонятное время года. Летом все растет, стремится жить, зимой благодарно умирает, хотя говорят - погружается в сон, но, по-моему, это не совсем верно. Все именно умирает, чтобы заново родиться. Смерть ведь не конец дороги, а всего лишь перевалочный пункт. А осень на что? Уже не живое, но и еще не мертвое время года. Прямо как я сейчас...
  Старушка помолчала, тряхнула головой. Ее подернувшиеся было птичьей белесой пленкой глаза посвежели. Она исподлобья посмотрела на девочку, засмеялась и сказала:
  -Вернемся к сказанному выше. Говоря деловым языком, аттракцион необычный, постоянно меняющийся гораздо интереснее потенциальному посетителю. Поняла?
  Женька кивнула.
  -Светлана Петровна, а любовь - это счастье?
  Старушка крепко призадумалась.
  -Нет, Женек, не всякая любовь - счастье, и не всякое счастье - любовь. Ты сказку слышала о старике и счастливом башмаке?
  -Да. Только очень-очень давно. Так давно, что если честно, о чем там - не совсем помню. Мне мама в глубоком детстве рассказывала, - улыбнулась девочка.
  -Ну тогда слушай.
  Жил однажды бедный-бедный старик. Он жил так бедно, что церковные мыши приносили ему крошки хлеба, а пил он воду из реки. Добрые люди приносили ненужную одежду, так что зимой он мог даже выходить из дома. А уж летом и вовсе наступало раздолье, и в ветхой лачуге старика не горел огарок сальной свечи.
  Старик, как на грех, оказался беспокойным человеком. Не мог сидеть сложа руки. Нет, работать он не любил, поэтому и был беден, но постоянно мечтал о лучшей доле. Ходил-бродил по белу свету, все пытался повстречать удачу, но, как всем известно, бегает она быстрее самой быстрой лошади, а летает выше самых высоких облаков.
  Только случилось так, что в самый жаркий летний день слишком близко подлетела удача к солнцу, жаром опалило удачу, и жажда сжала ее нежное горло. С высоты хорошо виднелась голубая прохлада реки, и удача решила спуститься вниз, очень уж вкусной казалась вода.
  Сложила удача крылья и стрелой ринулась к берегу. Ступила она на покрытый травой берег и переменилась в лице. Приятный взору берег оказался вязкой топью. Зачавкала топь, засосала прекрасную ножку богини. Взмахнула крыльями удача и вырвалась из болотного плена, оставив в трясине башмак со своей левой ножки.
  Разгневалась богиня и улетела навсегда из краев, где даже реки коварны и хотят поймать удачу за хвост. А трясина подержала-подержала башмак во рту да и выплюнула его в воду.
  Башмак долго плыл по реке, пока не прибило его прямо к лачуге старика.
  Обрадовался старик.
  -Какой, - говорит, - хороший башмак. Надену-ка я его на ногу, и похожу около: вдруг и второй найдется.
  Башмак по ноге пришелся, как будто специально сшит по ней был. Дивится старик, какая кожа ладная, а колодка прочная. Захотел снять обувку, глядь. А тот и не думает сниматься, словно вторая кожа стал. Видно, испугался, что опять потеряется. Несладко, видимо, потерянным башмакам живется на свете.
  Поудивлялся старик, поругался, но поделать ничего не смог. Так и лег с одной обутой ногой.
  На следующий день отправился он на базар. Идет-ковыляет, а люди смеются:
  -Совсем старый с ума сошел! Одну ногу обул, а про другую забыл!
  Старик все это конечно слышит, но ничего, идет молча, не огрызается, и башмак все слышит, да терпит. Только злится все больше. Собрал старик сколько смог, купил крупы, домой пошел - кашу варить. Кашу сварил, поел, и на печку лег отдыхать. Лежит да стонет, каши объелся. А башмаку все не по себе, думает:
  "Вот как устал, бедненький. Совсем измучился".
   И решил помочь несчастному, хоть и прежняя хозяйка строго это запрещала.
  Говорит башмак:
  -Старик, а старик?
  -Чего тебе, башмак? - откликнулся старик. - Спи спокойно, ночь на дворе.
  -Погоди, старик, сними-ка меня с ноги.
  -Да я бы рад, только не получается.
  -Это потому что я не хотел, теперь получится.
  И точно, башмак легко снялся. Старик подержал говорящую обувь в руках и решил ее выбросить от греха подальше. Башмак тут и говорит:
  -Выбросишь меня - пожалеешь. Поставь меня на печку, да каждый раз давай мне ложку каши за сбывшееся желание. Я сделаю так, что мечты исполняться станут всегда. Все сбудется, что ни попросишь. Только учти, что от горькой каши я очень сильно полнею. И держать меня надо рядом с собой - не люблю одиночество.
  Обрадовался старик, все пообещал исполнить в точности.
  И точно удача свалилась на старика. Нашел клад, государь вспомнил, что когда-то старик помогал ему в битве, наградил его орденом. Выяснилось, что род старика очень древний, и какой-то дальний родственник решил отдать племяннику замок с башенками и зубчатыми стенами.
  Разбогател старик, пополнел, стал задаваться. То дебоширит с негодными людьми, да дурные песни поет, а то решит по городу на лошадях кататься и непременно в дождливый день. Чтобы грязью из-под копыт прохожих обрызгивать. Да еще старался особенно испачкать тех, кто раньше милостыню подавал. Свое унижение через унижение других пропускал.
  В общем, баловался как мог. Стал башмак расти непомерно да жаловаться, что каша горчит.
  -А, врешь ты все! - отмахивался от него счастливый старик. - Каша горчить не может, каждый день одинаково варю.
  И вот однажды надумал старик жениться и невесту себе присмотрел: красивую, высокую, с печальными глазами. Всем хороша девица, только жениха очень любит, и старику отказывает, да все с шутками да усмешечками, подарки не принимает, платья рвет и выкидывает.
  Пришел старик к башмаку, и говорит:
  -Ничего так не хочу, как девку эту приструнить да на свое, бабье место поставить. Хочу, чтоб сама ко мне приползла и слезно молила о том, чтоб ее в жены взял.
  Громко вздохнул башмак - он уже тогда размером с прежнюю ветхую лачугу был - да и ничего не сказал.
  На следующий день чума пришла в город. Трупы валялись на улицах, их грызли крысы. В один день у прекрасной надменной девушки умер жених и при смерти оказались родители. Слушок прошел, что только богатый старик имеет лекарство, которое в силах спасти город. Тогда заставили жители красавицу идти во дворец и любой ценой достать снадобье.
  Приосанился счастливец, когда увидел у своих ног красавицу. Умоляла девушка спасти город и ее семью, но слишком долго она шла, слишком разозлился нечестивец, оттолкнул он девушку ногой и сказал:
  -Уходи, продажная девка! Не нужна ты мне! И вы, больные свиньи, в струпьях и фурункулах, уходите, не смейте толпиться на моем чистом полу! Счастье для меня - никогда вас больше не видеть!
  Ахнула толпа, и в то же мгновение раздался страшный шум и скрежет. Сквозь мраморные потолки с пятнадцатого этажа огромного замка бессердечного старика со страшной скоростью падал огромный башмак, теперь он стал размером с кукурузное поле и весил как самая большая гора.
  Точно своей серединой башмак угодил на счастливца и прихлопнул его, оставив только мокрое место, а вместе с ним и все население города, ведь желания всегда должны сбываться!
  Светлана Петровна прокашлялась, попила воды, и, подняв палец вверх, сказала:
  -Ты подумай, Женек, действительно ли ты хочешь, чтобы твои желания сбывались? Всем ли от этого будет хорошо?
  Женька промолчала.
  На следующий день все утро девочка бесцельно бродила по парку, сгребая ногами уже начавшие терять цвет листья в мокрые кучи.
  "Интересно,- думала она, - а есть у листа душа? Ведь наверняка есть".
  Как-то на одном из уроков русского языка Мария Ивановна (хрестоматийная учительница с анекдотическим именем) задала классу вопрос: "Какие имена существительные являются одушевленными, а какие - неодушевленными?"
  Класс притих, ожидая подвоха: слишком простым казался вопрос. Только недалекая зубрила Леночка, поправив указательным пальцем очки, съехавшие на нос, изрекла:
  -Одушевленные называют живой предмет и, соответственно, отвечают на вопрос кто?, а неодушевленные - неживой, и их вопросом является что?
  -Иди ты! - тихо изумилась задняя парта.
  -Молодец, Лена. Тогда такой вопрос: слово "росток" - одушевленное или нет?
  -Ха, чтобы трава была живой-да не в жизнь! - гордо заявила задняя парта.
  -Все с этим согласны?
  Пожилая учительница с седым старомодным пучком на голове обвела класс строгим взглядом: некоторые кивали навстречу этому взгляду, другие выражали согласие, шепотом проговаривая "Да".
  Только раскрасневшаяся Женька встретила этот взгляд твердо и громко сказала:
  -Нет, я не согласна.
  Учительница улыбнулась, так, словно ожидала этого ответа. От улыбки ее лицо стало намного симпатичней.
  -Почему, Корнаухова?
  Торопясь и запинаясь, Женька горячо и с чувством проговорила:
  -Растения живые, они так же растут, как и мы, питаются...И дышат, как мы, только наоборот. Растения лучше нас: всем своим телом они дарят жизнь другим, выдыхая кислород, мы же кроме отходов и мертвого воздуха ничего не производим. Я бы даже сказала, что души цветов даже чище душ маленьких детей!
  -Они же не двигаются!-закричал класс.
  -И это неправда! А перекати-поле, а танцующее растение, также известное, как растение-телеграф? Оно же двигает своими листьями, когда подвергается воздействию прямого солнечного света, тепла или вибрации. Если включить ему музыку, то оно будет танцевать. А тропическая мимоза? Если прикоснуться к ее перистым листьям, то она сожмет их в узенькую полоску. Совсем как твой братишка, Лена, когда ему пощекочешь ладошку.
  Лена опять поправила очки и уже не очень уверенно сказала:
  -Но они же не говорят?!
  -Как бы не так! Биологи надрезали лист капусты, и капуста выпустила специальный газ...
  Класс грохнул, но Женька продолжила, перекрикивая шум голосов.
  -...Таким сигналом растение дает понять сородичам, что они в опасности.
  А помидоры, например, соединяются друг с другом при помощи грибниц - мелких таких белесых нитей, протянутых повсюду. Помидоры ими пользуются, как мы - интернетом.
  Только вот что интересно: интернет есть далеко не везде, а крошечными нитями грибниц пронизана вся существующая на свете почва.
  Класс притих, осмысливая сказанное.
  -Это что же полуфается? Какие-тоодуванфики в один прекрасный момент могут между собой договориться и на меня напасть?- возмутился толстый Иванов, спешно дожевывая сдобную булку.
  -И они будут правы, я так считаю, - гневно посмотрела на него Женька,- по крайней мере в отношении тебя. Кто вчера рябинку сломал возле школы? Что молчишь, стыдно? Это тоже самое, что над инвалидом издеваться! Ее вина - только в том, что сдачи дать не может, а могла бы, ты и близко бы не подошел, трус!
  Кстати, булка в твоей руке из пшеницы, а пшеница, знаешь ли, тоже растение! Хотя вряд ли ты в курсе, тебе же папочка ее уже в готовом виде приносит!
  Толстый Иванов запыхтел.
  Марья Ивановна, внимательно следившая за спором, недовольно постучала указкой по столу.
  -Потише, ребята. Женя, у тебя очень интересная точка зрения, но, к сожалению, к лингвистике она не имеет никакого отношения.
  Кстати, откуда ты все это знаешь? Я просто поражена!
  -Папа книжку принес, - буркнула девочка.
  Это был единственный папин подарок, и единственная книжка, которую Женька зачитала до дыр именно потому, что это был единственный папин подарок. Нет, были еще и игрушки, но их мама сразу после ухода отца выкинула, и книжка, надежно спрятанная между стеной и батареей, уцелела.
  Итак, - продолжила Мария Ивановна,-одушевленность мы можем доказать грамматически: возьмем два слова - труп и мертвец.
  Евгения, иди к доске.
  Насупившаяся Женька вышла и взяла кусочек мела тоненькими детскими пальчиками.
  -Образуем формы множественного числа от исходных слов. Что получилось?
  -Трупы, мертвецы, - нестройно пропел класс.
  -Женя, записывай. Теперь это множественное число ставим в винительный падеж. Что получилось? Вижу кого? что?
  -Трупы, мертвецов...
  -Вот именно! - многозначительно подняла вверх палец Марья Ивановна.- Когда окончания слов множественного числа в именительном и винительном падежах совпадают, то такие существительные являются неодушевленными, как например, трупы - вижу трупы, шкафы - вижу шкафы, ростки - вижу ростки (она многозначительно посмотрела на Женьку поверх очков). Ежели окончания не совпадают, то такие существительные называются одушевленными. Смотрите: дети, но вижу детей; мертвецы, но вижу мертвецов...Понятно теперь, Корнаухова?
  Покрасневшая Женька бросила ни в чем неповинный кусочек мела на пол.
  -Непонятно! Мария Ивановна, Вам самой не смешно, что мертвец - одушевленный, а росток - нет? Очень бы хотелось увидеть мертвеца с душой!
  -А мне одухотворенную ромашку, - спокойно парировала учительница.
  Класс засмеялся.
  -Но как же Вы не понимаете, они же живые! Я-то думала, хотя бы Вы поймете!
  И Женька быстрым шагом вышла из класса, громко хлопнув дверью.
  Тогда все обошлось. Мудрая Мария Ивановна сделала вид, что ничего не произошло, и больше Женька не высовывалась, она поняла, что некоторые вещи люди принимают бездумно, как тождество, не нуждающееся в доказательстве, но такая ситуация уже не устраивала гибкий пытливый ум.
  Девочке не нравилась статичность и постоянство. Так, она еще не разделяла уверенность представителей разных конфессий, что бог один, и это должен быть именно их бог. А уж "священные войны" и вовсе казались ей средневековой дикостью. Ну не хочет один народ принимать веру другого - и не надо. Кто сказал, что это вообще необходимо?
  Сама Женька придерживалась мнения, что бог един, просто называет его каждый по-своему. И не надо никому доказывать свою правоту, нужно просто жить, наслаждаться каждой минутой, не причиняя зла людям. Жить нужно по принципу: "Не причиняй другим того, чего желаешь себе".
  Но в те очень далекие годы Женька и сама не могла понять, что так вывело ее из равновесия? Почему она так разозлилась из-за каких-то цветочков?
  А сейчас не понимала, почему ей вспомнилась эта ситуация, ведь должно было беспокоить совсем другое: что делать дальше и как сообщить маме, что ее выгнали из колледжа? Да еще за грехи, которые она не совершала.
  Врать Женька не могла да и не умела. Папин ремень очень хорошо умел выбивать правду. Женька очень твердо усвоила, что если признаться в содеянном сразу, то наказание будет вполне терпимым, по крайней мере, сидеть после наказания можно вполне комфортно, но если солгать, то правда рано или поздно выплывет наружу, и вот тогда караул! Мама просто впадала в ярость, узнав истинное положение дел, звонила отцу, и они очень долго ругались, споря, чья кровь преобладает в их дочери: бестолковая - матери или блудная - отца? Хотя Женьке всегда казалась, что она больше всего похожа на дедушку - трудолюбивого пенсионера с мозолистыми руками. Когда совсем крошечной она приехала в первый раз в гости к деду, то очень испугалась, увидев его мастерскую: повсюду стройными рядами ранжировались промасленные коробки с разнообразными гвоздями, болтами, шурупами. Лежали клещи, очень похожие на стоматологические, но гораздо большего размера. Странная железная штука, похожая на хвост уховертки, скалилась двумя ржавыми зубами.
  Казалось, что инструменты настроены недружелюбно к незваной гостье и так и норовят ее ущипнуть или ушибить. С испугу Женька попятилась, но натолкнулась спиной на стоящего в дверях деда и огромными глазами со страхом вперилась ему в лицо, ожидая наказания. Тот не улыбался, строго смотрел на крошечную девочку и хмыкнул, глядя на нее сверху вниз:
  -Ну что ж, заходи, коль пришла.
  Женьке ужасно не хотелось, но она повиновалась, потому что мама велела не перечить деду.
  -И так помрет скоро, старый хрыч, - говорила невестка о старике,- не расстраивай его, а то еще возьмет и дом перепишет на Люську, дочь свою беспутную!
  Женька тогда поинтересовалась:
  -А что значит - "перепишет"? Сделает по-новому? Мария Ивановна просит меня переписать что-то, когда я много ошибок наделаю, или с черновика начисто. А как же можно дом переписать? Это что, перестроить его без ошибок?
  -Ой, отстань от меня, балда. Подрастешь - узнаешь, - недовольно поморщилась мать.
  Когда Женька рассказала об этом деду, тот так заливисто рассмеялся, что живший в соседях скворец перестал копаться в земле и долго недоуменно прислушивался, гадая: что бы это могло быть. Просто смех старика очень напоминал кашель, звук циркулярной пилы и лай простывшей собаки одновременно.
  -Ты права, внученька, - еле сказал, отсмеявшись и вытирая выступившие на глазах от смеха слезы, - переписать-это действительно переделать без ошибок, без ошибок в адресате. Только маме не говори о нашем разговоре, а то, боюсь, плохо тебе придется. И так, поди, с ремнем на ты?
  Женька прижалась к старику и неожиданно заплакала. Первый раз в сознательной жизни. Мама ей плакать не разрешала, говорила, что плачут только слабые люди, а все вокруг только и ищут кого послабей и чуть почуют слабину, сразу бьют по больному.
  -Так уж устроен мир, никому не доверяй, даже самым близким людям, - говорила она.
  Но старик обнял девочку, погладил по голове и сказал нарочито-сурово:
  -Будет слезы-то пускать. Помоги-ка мне лучше улей сколотить, а то скоро совсем от нас пчелы улетят. Жить-то им негде - ни одного непорченого дома не осталось: все мороз с дождем погрызли.
  -Но дедушка, - недоуменно сказала тогда Женька, стряхивая приставшие к ресницам слезинки, - пчелы ведь кусаются...
  -А все в этой жизни, Женек, кусаются. И ты укусишь, если у тебя твоего медведя забрать, да при этом еще в лицо вонючим дымом прыскать.(Женька в то время обожала пухлого коричневого плюшевого медвежонка, потому что он вкусно пах корицей. Мама зашила коричные палочки ему в лапки, и теперь, когда они шли гулять с топтыгиным за лапу, то после прогулки женькины ладошки пахли яблочным пирогом).
  А пчелы кусают, только если угрозу в тебе почувствуют. Так что бояться не надо. Будешь бояться, подумают, что совесть у тебя нечиста. А почему нечиста? Потому что мед украсть хочешь. И тогда точно нападут.
  Так что бояться не надо. Никогда. И никого. Веришь мне?
  Дед протянул натруженную руку.
  -Берись и пойдем. Только инструмент возьму.
  В саду на врытых в землю бревнах стоял верстак, по колено деревянных ног заваленный стружкой. Рядом лежали гладкие доски с фигурными вырезами и углублениями. И было непонятно, что именно из них получится: детали были столь искусно выточены, что вполне могли бы стать боками какого-нибудь пузатого рояля или вертлявой скрипки. Но дед взял в руки именно их.
  -Так, Женек, ты у меня сегодня будешь главный плотник. Держи молоток. Да не так, растяпа! Ты же его задушишь! Чуть ниже держи!
  -Дедушка, а дедушка,-Женька недоуменно смотрела на инструмент, слишком большой для детской руки.
  -Что еще?
  -Но ведь это игрушка только для мальчиков. А я же девочка, или ты меня с каким-то внуком перепутал? Я же не должна делать мужскую работу?
  -Не бывает, Женек, работы мужской и женской. Бывает только работа, которою можешь сделать и которую не можешь. Гвоздь забить ты сумеешь.
  И еще запомни такую вещь: не бывает знаний, умений, навыков, которые не нужны. Если уж ты чему-то научилась, то поверь - когда-нибудь в жизни это пригодится.
  Старик усмехнулся. Руки его при этом споро, как из конструктора, собирали домик, больше похожий на перевернутую будку, чем на улей.
  -Давай-ка, Женек, помогай мне.
  За первое и единственное лето, проведенное в деревне, Женька научилась забивать гвозди, вытаскивать погнутые гвозди гвоздодером; красить забор, отмывать бензином пятна краски с одежды, кожи и собачьей шерсти, тушить Тузика, в недобрый час пробежавшего рядом с местным пастухом (тот еще долго стоял разинув рот, так как никак не ожидал, что одним тлеющим окурком можно превратить обычную среднестатистическую дворнягу в горящую; слава богу, что все обошлось без ожогов, а Тузику с короткой стрижкой оказалось даже лучше). Еще она сумела с пятого раза подоить корову, с десятого - козу (первые девять попыток не удались, пока дед не увел на другой луг козлиного мужа - Борьку.) Оказалось, что козлов не доят. Борька еще очень долго возмущенно мекал, но его никто не слушал.
  А как Женька виртуозно научилась жарить яичницу, чистить картошку и резать хлеб! Правда, получилось у нее это после порезанного пальца и сильно обожжённой руки.
  Когда в конце лета за Женькой вернулась мать, то она не узнала свою тоненькую крепко загорелую девочку среди других пыльных детей, играющих в выбивалы на улице. Дочь самавыбежала матери навстречу, чтобы крепко обнять.
  В глазах матери заплескался тихий ужас.
  -Доченька! - завопила она, упав на колени и протягивая ладони к небу, - что с тобой случилось? Почему ты грязная, словно поросенок-шахтер? О, что с твоими руками? Почему пальцы исцарапаны и в цыпках размером с апельсин? Что с тобой делал этот дурной старик? Он тебя не кормил, что ли? От тебя же половина осталась!
  -Мама, успокойся, - Женька ловко вывернулась из рук матери. Та осталась стоять на земле с искривленным ртом и глупо вытаращенными глазами. Правда, перестала вопить, но уже половина деревни успела сбежаться, чувствуя интереснейшую историю, которую можно потом долго и со смаком обсасывать, перетирая косточки участникам скандала.
  Женщина, почуяв беду, встала, отряхнулась, взяла дочь за руку и мирно направилась к дому свекра, по дороге тихо, не разжимая губ, отчитывала дочь.
  Больше в деревню Женька не попадала. Сначала не пускала мать, долго и с ожесточением ворчавшая. Потом умер дед. И в последний раз Женька была в деревне на его похоронах.
  Сами похороны вспоминались смутно, отрывками. Виделась заплаканная мать в черном, неряшливо повязанном платке и опухшими искусанными губами. Встряхивая неухоженными руками, она с воем бросалась на гроб.
  Ухо смутно улавливало разговоры досужих соседок:
  -Да ведь гроб-то он сам себе сколотил. Так-то, милая.
  -Да неужто? А как ж он понял, что пора, - шептала на ухо одной ведьме с косым глазом другая с родимым пятном во всю щеку.
  "Бог шельму метит", - пронеслось в шумной и слабой в ту минуту Женькиной голове.
  -Да как понял...А как медведи-шатуны да волки-бирюки понимают? Уж очень нелюдимый он был, зверя хуже. Вот и сам стал ее, голубушку, как зверье, чуять. За неделю до смерти сколотил. Из липы.
  -Что, на дуб денег не хватило?
  -Да что ты, соседушка! Чтоб у такого куркуля да денег не было! Он ж последний год только на похороны копил! Так почтарке и сказал, коплю, мол, но поминки, чтобы сытно люди поели. Они ж к нему за чем другим и не пойдут!
  -Правда твоя, голубушка. Хорошо поедим, я видела: сын-от водку ящиками нес, да дочь сумки несла - рыбные хвосты вверх торчали.
  Глаза соседушек масляно заблестели под низко надвинутыми платками, а губы задвигались, будто что пережевывая.
  Но Женька этого не видела. Перед ее глазами стояли руки деда, крестом сложенные на груди. Широкие ладони и после смерти не потеряли вечного загара труженика, только широкие плоские ногти отливали синевой.
  Девочка представила, как любовно эти руки оглаживали гробовые доски. Так же ласково и терпеливо, как доски ульев. Дед всю свою жизнь был строителем, на пенсии не покинул этого занятия, и последний свой дом сделал сам, никому другому не доверил. И липу взял неспроста - мягкое очень дерево, через год разрушится. Не любил дед постоянства, всегда говорил, что без движения, без круговорота смерти в природе жизнь окажется невозможной.
  И словно почувствовала Женька ласковый густой голос:
  -Ничего, Женек, ты не думай, я не умер, я живу - в тебе.
  Женька уже давно не была на кладбище.
  "Теперь там все листьями засыпало. Надо маму подговорить съездить, почистить могилки", - подумала она. И вдруг спохватилась: "Так как же сказать? Если я признаюсь, что меня выгнали, вполне возможно, что с дедом мы встретимся гораздо раньше, чем положено. А у меня еще Светлана Петровна. Нет, признаваться никак нельзя, но и не признаться невозможно. Удивительно, что директриса до сих пор домой не позвонила".
  Вздохнув, Женька отбродила положенное время по осенним улицам и подалась домой. Всю следующую неделю она старательно собиралась по утрам и уходила раньше сестры и матери, не желая, чтобы родные люди что-нибудь заподозрили и пристали с расспросами.
  Поэтому она шагала по незнакомым улицам, рассматривая необычные архитектурные казусы. Московские дворики имели свою уютную прелесть в старых домах с развешенными на балконах подштанниками, неопределенного возраста мужчинами в палисадниках и потными красными мальчишками, только что вволю нагонявшимися в футбол. Эту милую домашность нарушали невесть как вклинившиеся между приземистыми красного кирпича пятиэтажками высокие стройные башни с зеркальными окнами. Почему-то возле таких домов не прижились старики с домино и домохозяйки с ковром в одной руке и обтрепанным веником в другой.
  Городской пейзаж часто напоминает огород в период уборки урожая. Среди колхозников в ватниках и галошах, нет-нет, да и проглянет девица модельной внешности в коротком коктейльном платье и на каблуках. Спору нет, красивая девица, но в туфлях да по грязи не очень-то удобно передвигаться...Но тут уж дело вкуса, и из стеклянных дверей то и дело вальяжно выкатывались серьезные господа в черных кашемировых пальто, молча усаживались в черные массивные авто и быстро укатывались по своим черным делам.
  Пару раз такие автомобили окатывали Женьку городской, особенно въедливой грязью из-под колес, но девочка не бросила свои прогулки, хотя могла спокойно возвращаться домой сразу после ухода матери и сестры. Но нет! Она бродила по улицам с еще одной тайной целью, в которой боялась признаться даже самой себе: Женька не теряла надежды отыскать своего прекрасного принца из снов. Сколько раз она прокручивала в голове эту встречу: вот он идет, опустив голову, и не смотрит по сторонам, потому что не может найти себе покоя, постоянно думая о прекраснейшей из всех Жень. И вдруг замечает ее, небрежно стоящую у афиши театра, в шубке и с длинными прямыми волосами (уж очень ей не нравились свои кудри), аккуратно накрашенная и с маникюром. Рядом стоит дорогой автомобиль, не хуже черных.
  Он поднимает глаза и не верит сам себе. "О, это вы! Как вы изменились! Теперь уж я не посмею исчезнуть так надолго!", потом достает из-за пазухи шикарную, обязательно алую розу и, стоя на коленях, протягивает цветок дрожащими от волнения руками. А вот, что будет дальше, Женька еще не придумала. Ей нравились сразу два варианта: первый она гордо хмыкает, поворачивается и уходит, бросив через плечо: "Не стоит унижаться. Раньше надо было думать. Я вас больше не люблю". Здесь еще очень хорошо было бы напеть: "Эй, моряк, ты слишком долго плавал..." Но, подумав, Женька от этого отказалась: пение никогда не было ее сильной стороной.
  Второй вариант ей нравился больше, и она интуитивно чувствовала, что поступит именно так, как бы обижена ни была.
  Женька повернется к плачущему от страха ее потерять молодому человеку и скажет, обхватив его слишком красивую голову ладонями с двух сторон:
  -Не бойся, я никогда не поступлю с тобой так, как ты со мной! Я люблю тебя!
  -Девушка, а я вас нет! Я вообще вас первый раз в жизни вижу! - шарахнулся в сторону случайный прохожий. Женька опомнилась и натолкнулась взглядом на витрину парикмахерской. Из темной зеркальной поверхности выглянуло инфернальное существо с безумным взглядом и всклокоченными волосами. Шапка не справилась с густотой волос и теперь мирно покоилась в капюшоне, на щеке расплылась грязная клякса, видимо, вылетевшая из-под колес автомобиля. Один карман куртки оторван, пояса нет, на джинсах зияет круглая дыра, которой не должно было быть, рядом с прорезанной дизайнером. Но почему-то с первого взгляда было понятно, какая из дыр поселилась на штанине случайно.
  "Да уж, хороша! - горько подумала Женька.- Пора домой, пока меня действительно кто-нибудь не увидел".
  Как назло, оглядевшись вокруг, девочка поняла, что забрела довольно-таки далеко от дома, и, чтобы не кружить, так как она продрогла и проголодалась, решила срезать путь, пройдя мимо родного колледжа. И Женька достала из капюшона шапку, поглубже натянула ее на глаза и побрела знакомой дорогой, склонившись так низко, что спина выгнулась колесом и стало похоже, что под куртку девочка упрятала туристический рюкзак и, заодно, двухместную палатку.
  Естественно, возле здания толпилась вся группа. Артемчик с визгом отмахивался от девчонок, когда они насильно пытались засунуть ему в рот и поджечь сразу полпачки сигарет, Надя с Любой лениво трясли какую-то первокурсницу - им не хватало на пиво, Катя Сидорова плакала в стороне от всех: ее молодой человек сказал ей не то, что она хотела услышать.
  А Ляля сидела на переднем сиденье иномарки. В проем между порожком и распахнутой дверью свешивалась изящная ступня в меховом сапожке. Порой из машины доносились взрывы смеха. Красивый водитель что-то весело рассказывал директорской дочке.
  То, что водитель был красивым, Женька поняла сразу, хотя видела лишь его затылок. Но именно этот затылок с до боли знакомыми завитками темных волос, звездочками расходившимися к вискам, пригвоздил ее к месту. Водитель повернулся, и в молодом парне в черном кашемировом пальто и с дорогими часами на запястье Женька узнала своего принца, с которым провела лучший день своей жизни.
  Второй раз в жизни она воспринимала реальность отрывками: вот принц наклонился и поцеловал скалящуюся Ляльку, вот достал с заднего сиденья и отдал ей букет, вот вышел из машины и, затянувшись (он, оказывается, курит), подал руку безмерно довольной Лялечке. Женя машинально отметила, что ярко-красная помада на губах соперницы размазалась и превратилась в сплошное темное пятно. Создавалось ощущение, что Ляля только что сытно пообедала, разорвав на части что-то живое и пульсирующее.
  Не двигаясь с места, Женька видела, как машина, зарычав, рванула с места и понеслась по лужам, обдав фонтаном грязной воды толстуху с сумкой на колесиках. Толстуха громко заматерилась и погрозила хулигану кулаком, потом почему-то перекрестилась и уныло побрела в сторону набережной. Сумка послушно покатилась за ней, подпрыгивая на неровностях дороги.
  -Сама виновата, дура старая, по сторонам смотреть надо!- крикнул ей Лялечка, потом повернулась на каблуках и направилась к восхищенной стае.
  -Варежки закройте! Что вылупились!-нарочито строго прикрикнула она на свою свиту, тщетно пытаясь проглотить улыбку, наползающую на губы.
  -Ну ты, даешь, красотка! Такого парня отхватила! Когда ж ты успела и, самое интересное, где такие водятся!-восхищенно выдохнул Артемчик.
  Группа покосилась на него и на всякий случай отошла назад, образовав вакуум вокруг молодого человека.
  -Вообще-то мы с ним уже год встречаемся, если что! Правда, хорош?
  Женька словно сквозь подушку слушала Лялечку.
  "Как год? Не может этого быть! Он же меня любит, меня! Как этой пустышкой можно увлечься. Да в мертвеце души больше, чем в этой кукле",- оглушенно думала она.
  -Меня с ним папа познакомил. Говорит, что это для меня хорошая партия. У него папа какая-то большая шишка.
  -Что, директор магазина?- благоговейно прошептала Надежда, закатив глаза.
  -Ха, конечно! Свяжусь я с сыном продавца! Жди!
  Ляля даже поморщилась от глупости собеседницы и отвернулась в сторону.
  И тут заметила так и не пришедшую в себя Женьку:
  -О, привет, Корнаухова, как делишки? Везет же тебе, в это дурдом ходить не надо.
  Ляле все-таки было неловко из-за случая с Амалией, поэтому она пыталась разговаривать ласково и дружелюбно, но не очень получалась. Приветливая улыбка на лице девушки некрасиво приклеилась к губам.
  -Эй, Корнаухова, постой, да постой же ты, сумасшедшая! Мне поговорить с тобой надо!
  Но Женькин паралич внезапно отступил. Тело снова начало повиноваться, как во сне, когда бежишь от опасности, быстро бежишь, и внезапно стоп, ноги двигаться не хотят. Приходится стоять и смотреть, как что-то темное, страшное шуршит в кустах, двигаясь по направлению к тебе. Еще одно мгновение, и это страшное выйдет из зарослей, покажет хищный оскал, но в последний момент изо всех сил дергаешься, и срываешься с места или просыпаешься с бешено колотящимся сердцем.
  И Женька бежала, бежала, даже не плача и не разбирая дороги. Слез не было. Казалось, что ее высушили изнутри, вытянули всю влагу, выпили до дна и сожгли остатки, если бы в ней что-нибудь осталось.
  Она не верила. Не могла поверить.
  "Вот дура! Придумала себе любовь! Нет ее, да и не было никогда! Но как он мог одновременно и с ней и со мной?"
  Резкое чувство гадливости остановило девочку.
  "Фу, как противно: и с ней, и со мной,- думала Женька, стоя у стены жилого дома и тяжело переводя дыхание. - Как же так можно? Сколько таких, как я, интересно? Скольких он трогал? Получается, что меня за руку весь город держал? Какая мерзость!"
  Женьку едва не вырвало.
  -Девушка, что с вами?-женщина средних лет участливо наклонилась к ней.
  -Все хорошо...Или нехорошо, но скоро будет хорошо...Я пока не знаю...
  -Деточка, да у тебя жар!-испугалась женщина, дотронувшись до лба девочки рукой в перчатке.
  -Разве? Не чую...Голове не жарко...Тут,- Женька показала себе на грудь,- жарко...Сердце у меня горит. Или то, что от него осталось.
  -Сердце? Погоди-ка, вот, положи под язык.
  Женщина порылась в сумке и протянула в сложенной ковшиком ладони две желтенькие таблетки. На белой коже яркая оболочка смотрелась удивительно, так смотрелись бы звезды на фоне облаков, если бы им разрешили выходить из дому днем.
  -Выпей,-снова предложила женщина, - и сердце не будет болеть.
  Женька подняла на соболезнующую застывший взгляд, натянуто улыбнулась и сказала:
  -Знаете, мне не хватит двух таблеток - у меня сердце очень большое. Если не жалко, дайте целый пузырек.
  С минуту женщина молча смотрела на нее, потом хлестнула по щеке:
  -Не дам! Ишь, чего удумала! Малолетка! Да какое у тебя горе может-то быть? Совок в песочнице украли? Я трех детей похоронила, а и то живу! Потому что нельзя иначе! Ну приду я к ним раньше, чем надо, а они мне и будут пенять: что ж ты мама то не сделала да другое не успела. И что я им отвечу: не смогла, струсила, испугалась?
  А ты если уж решилась, сразу ответ готовь! За все ответить придется! Что молчишь? Мать, небось, есть?
  -Есть...
  -За что ж ты ее так ненавидишь?
  -Я ее не ненавижу...Просто у меня душа разбилась! Понимаете?! Мне верить больше некому и ждать нечего!
  И внезапно в пустыне пошел дождь, пересохшие реки вновь зажурчали, а из Женькиных глаз хлынули слезы. Она оттолкнула протянутую руку и быстрым шагом направилась домой.
  -Ну-ну, так-то лучше, - бросила ей вслед женщина. Потом потуже перевязала платок, прижимая узел на груди подбородком, запахнулась и, почему-то заметно повеселев, улыбаясь и насвистывая всем знакомую мелодию, отправилась по своим делам.
  Женька же дошла до дома, оставила ключи в дверном замке и побрела в ванную, на ходу раздеваясь и бросая одежду на пол. В темноватой ванной было тесно и душно. Пока набиралась вода, девочка внимательно рассматривала в зеркало свое лицо, оттягивая пальцами кожу то в уголках глаз, то на скулах.
  "Да уж, удивительно, что он вообще на меня посмотрел. Хотя, если смотреть сбоку, то я и ничего. Очень даже. Еще плакать будет, рыдать, в ногах ползать! Посмотрим, кто кого!",- метались в ее голове сумбурные мысли, как вдруг на груди она заметила розоватое пятнышко. И еще одно на животе. И еще. И еще одно.
  -Ну вот, доигрались,-обратилась Женька к своему зеркальному отражению.-По-моему, у меня открылась аллергия на вранье, на мужчин или на жизнь целиком.
  И встряхнула головой.
  -Нет уж, не дождетесь!
  Потом с наслаждением влезла в теплую воду с кучей мыльных пузырей.
  На следующее утро Женька не смогла встать. Спешно вызванная с кухни мама посмотрела на руки дочери, испещренные красными точками, словно лапы леопарда, померяла ей температуру и, горестно всплеснув руками, констатировала:
  -Ветрянка!
  Вызванный доктор диагноз подтвердил, и настоял на срочной госпитализации. Оказалось, что тяжесть столь ерундовой болячки прямо пропорциональна возрасту больного. И к обеду от высокой температуры Женька не смогла говорить. Ее огнем пылающее тельце врачи спецбригады погрузили на носилки и под громкие причитания матери занесли в машину скорой помощи.
  Сквозь темно-красные круги и черные точки, плывущие перед глазами, девочка видела водоворот лиц и событий, хватавших Женьку за ноги и тянущих, тянущих куда-то вниз, в тьму и неизвестность. Бешено вращаясь, проплывали лица однокурсников, Амалии, вспыхнуло и погасло - мамино, последним лицом, перед тем как в вену вонзился шприц со снотворным, было лицо Светланы Петровны. Она улыбалась сочувственно и ласково, постоянно поправляя съезжающий на правое ухонимб и почесывая крылья за спиной.
  -О, боже мой! И вы тоже!- воскликнула Женька и окончательно потеряла сознание.
  Раннее сонное утро серым туманом медленно наползало на город. Туман собирался каплями на крупных почках тоненьких веток. Ветки низко склонялись под тяжестью воды. Временами одна из многих капля считала, что стала достаточно взрослой, и срывалась вниз. Весь асфальт был усеян лужицами слишком самонадеянных капель. Стояла поздняя осень, но в палате уже зажгли свет, только уютнее от этого почему-то не стало. В ярком неживом светефарфорово-белых плафонов черные скелеты деревьев за окном проступили резче, искусственное освещение не только не убило темноту, но сделало ее еще более яркой, пугающей.
  Женька приоткрыла глаза. Перед ней сидела Светлана Петровна. Женька зажмурилась, посчитала до трех. Опять открыла глаза. Светлана Петровна и не подумала исчезнуть. Более того, увидев, какие странные рожи корчит девочка, старушкаполуехидно,полузаботливо спросила:
  -Женечка, с тобой все в порядке? А то у тебя что-то с лицом. Я уж боюсь, как бы не паралич лицевых мышц...
  -Что?- еле слышно испугалась девочка.- Не может быть. Дайте скорее зеркало.
  Маленькое серебряное зеркальце с рубиновой розой на оборотной стороне дрожало в Женькиной руке, и отражение тоже прыгало вслед за рукой. Но главное, что в зеркале Женька отражалась, и мимика вполне подчинялась девочке. Никакого паралича не наблюдалось. Только смертельно-бледное лицо и ярко-красные прыщи на нем.
  -Не расстраивайся, Женек. Ты теперь эталон русской красоты. Кровь с молоком, как говорится.
  -Не смешно,- огрызнулась девочка, как всегда, методично рассматривая собственное лицо. - И вообще, что вы здесь делаете? Я же вас там видела.
  -Там - это где?- удивилась старушка.
  -Ну там...как говорят, в конце тоннеля, или куда там еще всех собирают,- не совсем уверенно ответила Женька,- вы еще были с нимбом и крыльями.
  Светлана Петровна недоуменно смотрела на девочку, потом повернулась в кресле, явно затем, чтобы позвать врачей, вдруг неожиданно хлопнула себя по лбу и рассмеялась:
  -Крылья, говоришь? Не такие случайно?
  И откатилась чуть в сторону. Пластиковые жалюзи стали ровно по двум ее плечам, издали Светлана Петровна напоминал сильно постаревшую богиню победы Нику.
  -А как же нимб?- протянула Женька.
  -Нимб? Не знаю, в чем тут дело...Хотя, может в этом...-задумчиво протянула старушка, трогая туго завитые седые локоны. - Я ведь когда узнала, что ты в больницу попала, сразу же к тебе побежала.
  Из угла комнаты раздалось легкое покашливание.
  -В смысле, поехала,- Светлана Петровна тут же исправилась.
  В том же углу кто-то тщетно пытался купировать приступ бронхита.
  -Ой, ну ладно-ладно, ты меня привезла. Я попросила, а ты привезла, выполнила, так сказать, последнюю просьбу старой матери.
  -А вот это уже больше соответствует действительности.
  Из темного угла с дивана поднялась знакомая сухощавая фигура. Пронзительный ястребиный взор чуть смягчали небрежно положенные тени.
  -Я вот только до сих пор не могу понять, мама: почему хочется тебе, а выполняю я?
  Понравился тебе Леонид Коган, даже не то, как он играет, а просто сам Коган. Он понравился тебе, но почему-то учиться игре на скрипке отдали меня; ты пару дней восхищалась картинами Пабло Пикассо, ну модно тогда было восхищаться картинами Пабло Пикассо, но в художественную школу с неподъемной сумкой таскалась я; а помнишь, как после просмотра Олимпийских Игр ты меня в секцию художественной гимнастики засунула?
  -Помню, конечно, но...
  -Никаких но и быть не может. Единственное, что у меня осталось в голове после лет занятий - это то, что я ненавижу классическую музыку, запах красок и Олимпийские игры, ведь туда все девочки из секции так стремились попасть.
  И теперь, вчера ты непонятно из-за чего сдернула меня с работы, заставила взять такси и ехать не пойми куда через весь город. Ладно, я еще поняла бы, если бы девчонка была сиротой, но у нее мама, сестра...У меня столько родственников нет, в конце-то концов!
  Вот теперь и сидите вдвоем, приглядывайте друг за другом, а мне, извините, некогда, мне жить надо!
  Вера Ивановна возмущенно фыркнула и вышла, не забыв хлопнуть дверью так, что в соседнем перинатальном отделении заплакали младенцы, а у двух рожениц начались срочные роды. Дверь со скрипом медленно пришла в прежнее открытое положение.
  -Во какая! Она раньше такой не была,- задумчиво протянула Светлана Петровна, глядя на то, как мирно качается под потолком растревоженный абажур.
  -Кстати, вот и нимб.
  -В смысле? Вы, что, надели на голову абажур? Зачем?!- недоуменно спросила Женька.
  -Да не надевала я ничего, фу ты дурочка! Я, когда мне твоя мать со слезами и истерикой позвонила, не успела с головы алюминиевые бигуди снять, так с ними и выдвинулась. Скорее всего, ты их и приняла за ангельский обруч, знак божеской милости. Между прочим, они металлические и прекрасно отражают свет.
  Не помирала я, да и в ближайшем будущем не собираюсь. Или ты против?- ехидно прищурилась старушка.
  -Да нет, что вы.
  Женьке внезапно стало очень неудобно, и она покраснела так, что пятнышки на лице слились с помидорным цветом кожи, и теперь не сияли так ярко.
  -Ну а теперь, деточка, рассказывай, где ты умудрилась подцепить столь смешную детскую болезнь.
  Старушка руками перекинула ногу на ногу, указательным и большим пальцами уперлась в подбородок и устремила взгляд вдаль. В общем, всем своим видом показывая, что она готова слушать, и лучшего слушателя просто не найти. По несчастью, прямо напротив оказалась палата "вечного больного".
  У каждого человека имеется знакомый, у которого вечно кружится голова, ноет желудок и болят зубы, даже если у него сразу после периода молочных зубов пришла эра вставной челюсти, несчастные ноют и всячески привлекают внимание к себе. И вот в чем парадокс: чем больше болячек вечные больные обнаруживают в своем организме, тем счастливее и довольнее становятся. Очень опасно давать таким людям медицинские энциклопедии. Под впечатлением от прочитанного больные впадают в эйфорию и сообщают врачам симптомы абсолютно всех заболеваний, встреченных в книге. Опытные врачи наметанным глазом сразу распознают таких несчастных и лечат их исключительно валерианкой в разной дозировке и концентрации, но иногда, если уж совсем надоедает каждый день ездить по одному и тому же адресу, кладут неугомонного человека в лечебницу под наблюдение.
  Вот такой больной сначала молча таращился из открытых дверей на вдохновленно-задумчивую Светлану Петровну, потом не выдержал и укрылся с головой одеялом.
  -Посмотри-ка на него, - Светлана Петровна указала на закутанную в теплую тряпку фигуру,- вместо того, чтобы спросить, почему я на него с таким вниманием пялюсь, человек предпочел спрятаться, как улитка в раковину.
  Задумчиво покачавшись в кресле, старушка продолжила:
  -Знаешь, когда-то очень давно моя жизнь переломилась пополам, словно щепка. Так легко, оказывается, с хрустом ломается слишком счастливая жизнь. Мой муж, мой мужчина решил, что нашел лучше, умнее, красивее. В общем, изменил онмне. Ты уже девочка большая, понимаешь, о чем я говорю.
   Я поняла, что не могу дышать, говорить, есть. Словно удавку набросили на шею. И тогда решила отравиться. Купила крысиного яду, набросала его в кружку, залила горячим молоком и ложечкой размешиваю. А ложечка о кружку так бряц-бряц. Жутко.
  Верка давно в кроватке спит, муж должен ближе к ночи вернуться, да еще на всякий случай я маму попросила утром зайти. В общем, хорошо подготовилась. Платье на кровати разложила свадебное, из тюля сшитое - не было денег на другое. Даже выгладила его хорошо, туфли начистила. Записку оставила, как положено: "Прошу не винить". Стою, молоко мешаю, а думаю почему-то о своих фиалках. Что погибнут ведь, теперь никто поливать, подкармливать и любить не будет. Вся коллекция погибнет. А у меня их много было! Штук сорок, да разных цветов: и бордовые с черной каймой, и розовые пышные с зеленым венчиком, и большие, вроде двух звездочек, серединками соединенных! Как же маму попросить к себе забрать, думаю. Вот о какой ерунде человек перед смертью заботится! И такие мелочи на свете держат.
  А сама все мешаю, но духу ко рту поднести да выпить не хватает. Тишина во всем доме звенит. И тут из Верочкиной кроватки: "Мама, не надо!" у меня аж волосы на голове дыбом стали, кожа мурашками пошла. Что за притча, девке-то всего шесть месяцев! Она только "Агу-гу" лепечет, и то через раз!
  И тут я поняла вдруг, кто со мной разговаривает. В голову опять мысли полезли: я себе жизнь не брала, мне ее дали, а как же я могу распоряжаться чужим имуществом? Воровство ведь это!
  Вылила я стакан, вымыла, да и спать пошла. А мужу твердо сказала, что прощу только один раз. Если не хочет так, пусть уходит к другой, неволить не буду. Только сначала пусть к батюшке сходит, как нас разводить-то, мы ведь венчаные, Богом целованные.
  Он фыркнул да и пошел на следующий день. К обеду уж солнце склонилось, гляжу - идет. Что ему батюшка сказал, не знаю-не спрашивала, но с тех пор, как рукой сняло, перестал по гостям ходить, дома ночевать оставался до самой своей смерти.
  Вот так-то. Всякое бывает, но спрятаться от беды под одеяло всегда легче, чем ее убить. Только вот странность: когда ты под одеялом, беда и не думала пропадать, она растет и ширится вместе с твоим горем.
  Смерть, Женек, - это то же одеяло.
  "Откуда она узнала?!"- лихорадочно подумала густо покрасневшая Женька.
  -Да тут и узнавать ничего не надо - у тебя все на лице написано, - хитро прищурившись, зевнула старушка.- Ты рассказать-то мне ничего не хочешь?
  И тут Женьку словно прорвало.Забыв о болезни, она размахивала руками, в лицах рассказывая о Амалии, Лялечке, позорном изгнании из колледжа, принце из снов, оказавшемся гадкой жабой, о случае в метро - обо все произошедшем в эту осень. По мере того, как Женька выговаривалась, ей становилось все легче. Под конец рассказа она даже села в шаткой больничной кровати. Температура отступила, и теперьничто, кроме ужасно чесавшейся сыпи, о болезни не напоминало.
  -Ну что ж,- произнесла старушка по окончании пламенной речи,- и не такое бывает. Запомни, деточка, со всем можно справиться, все можно пережить. Знаешь, как у классика: "Но надо привыкнуть и жить, попробовать свет не тушить, чтоб в темень не возвращаться...
  А насчет твоей учебы...
  Я подумаю, что с этим можно сделать.
  Да и кстати, Женечек, я ведь еще и попрощаться заодно пришла.
  Из коридора раздался негромкий кашель.
  -Ой, ну ладно, Вера меня привезла!- раздраженно воскликнула старушка.- Уезжаю я.
  -Зачем?- воскликнула Женька.- То есть, куда?
  У нее задрожали руки, и все тело под собственной тяжестью рухнуло на подушку. В соседней палате заплакал маленький ребенок.
  Последний друг уходил из жизни. Конечно, Женькиной жизни.
  Старушка погладила Женькину голову теплой сухой рукой.
  -Я ненадолго. С одной знакомой пенсионеркой хочу увидеться. Только, вот беда, живет старая кегля в Израиле, поэтому не увидимся мы с тобой месяца полтора, а то и все два.
  Женька опять приподнялась на локтях:
  -Ну это еще ничего. Я потерплю. Только вы все-таки возвращайтесь побыстрее.
  -Хорошо,- легко согласилась старушка. - Как только, так сразу. А теперь отдыхай, мне пора. Да и вообще, кто из нас за кем присматривает, а?
  Лукаво подмигнув девочке, Светлана Петровна закричала совсем не старушечьим голосом:
  -Вера! Меня забирать собирается кто-нибудь? Здесь уже все в порядке!
  Дочь, фыркая и ворча, укатила коляску, а Женьку ждали куча неприятных медицинских процедур и гора апельсинов, принесенных старшей сестрой.
  Постепенно пространство под кроватью полнилось апельсиновыми шкурками, а площадь чистой розовой кожи на теле девочки увеличивалось. Когда оно достигло максимума, терпение главврача тоже перевалило критическую точку, и он решил Женьку выписать.
  Поэтому через неделю еще немного больная девочка, поддерживая одной рукой джинсы, а в другой таща кулек с остатками апельсинов, шатающейся походкой брела к дому.
  На деревьях не осталось ни листочка. Сквозь рамы ветвей синело чисто вымытое стекло неба. Было холодно и кончики пальцев ног в легких кроссовках мерзли. И когда Женька шевелила ими, ей казалось, что они похрустывают, словно тонкий ледок на осенних лужах. По пути девочка попала в лавину из школьников, несущихся домой, и с наслаждением вдыхала детский смех. Вообще даже самые простые вещи виделись по-новому, особенно сочно и ярко, как в детстве. Даже промерзшие каштаны и желуди в парке пахли кофе, а воздух родного подъезда не синел отвратительным сигаретным дымом. Знакомая дверь привычно проскрипела, когда девочка с усилием проворачивала ключ в туго открывающемся замке.
  Дома Женьку встретила пустота. Болтавшийся в ней звук внезапно зазвонившего телефона раздавался особенно резко и неприятно. По недовольному телефоньему виду становилось понятно, что звонят не в первый раз.
  Девочка подняла трубку.
  -Евгения, ты уже дома?- прозвучал в трубке мамин голос.- Тогда слушай, буду сегодня поздно, поешь, что найдешь в холодильнике, и готовься-завтра пойдешь в колледж, и так из-за болезни слишком много пропустила, придется догонять...
  Женька слушала такой родной строгий голос, и ее сердце забилось сильнее.
  -Мама, я так давно хотела тебе сказать...
  -Погоди, не перебивай мать. Звонила твоя подопечная, бабушка в маразме, просила, чтобы ты обязательно именно завтра пошла в колледж, якобы тебя там будут с нетерпением ждать...
  -Но мама...
  -Погоди. А потом еще пришла ее дочь, отвратительная особа с надутым видом, взгляд у нее еще такой, неприятный. Велела передать тебе конверт, он в кухне на столе лежит.
  -Мам, я...
  -Так, все, мне некогда, я побежала, вечером все расскажешь. Не забудь что-нибудь перекусить.
  В трубку полетели короткие гудки.
  Женька дернула плечами и горько улыбнулась, подумав: "Ты приходишь, когда я уже сплю, уходишь, когда я еще сплю, когда ты со мной разговаривать собралась, интересно?" Но вслух произносить не стала, а вместо этого пошла на кухню за конвертом.
  Он лежал на краешке стола, свесив острые уголки в стороны. На плотной глянцевой бумаге не оказалось обратного адреса. Казалось, что конверт никогда не брали человеческие руки, таким снежно-белым пятном он смотрелся на поверхности белой скатерти, которую мать гордо называла парадной. Теперь ее раньше сияющий цвет казался грязным рядом со снеговой белизной рисовой бумаги.
  Женькино сердце отчего-то забилось в груди, словно пытаясь найти выход наружу. Внешний вид послания не был страшен, оно не было покрыто кровавыми пятнами, изломано и изорвано, как бывает в фильмах ужасах, но, тем не менее, при взгляде на него становилось понятно, что на бумаге что-то такое же неприятное, как мертвая лягушка, - слишком уж неестественным казался вид послания.
  Женька взяла письмо в руки. Так и есть: абсолютно белый чистый конверт. Ножницами она аккуратно отрезала полоску сбоку и потрясла - на колени спланировал листок, плотно исписанный с одной стороны. С замирающим сердцем Женька прочла следующее:
  "Девочка моя!
  Когда ты прочтешь эти строки, меня уже не будет в России. Знай, что, несмотря на малое количество времени, проведенное вместе, ты стала мне настоящим другом. Правду говорят, что притягиваются души, а они, как известно, не имеют возраста. Хотя окружающие думают по-иному. Сколько раз моя собственная дочь упрекала меня в том, что я веду себя несоответственно возрасту. Только никто не объяснил, а как это - соответственно? Я не люблю вязать и печь блинчики, и поучать молодежь я тоже не научилась - не считаю себя вправе. Если уж человек дураком родился, то дураком и помрет. Поэтому чему-то хорошему я вряд ли смогу научить.
  Ты можешь спросить, как же тогда я проработала в школе? Ведь мне нужно было воспитывать молодежь?
  Знаешь, по прошествии стольких лет я поняла одну простую вещь: хороший учитель - это не тот, который хорошо воспитывает, хороший - это тот, который готов сам учиться и меняться, впитывать и перерабатывать все: жизнь каждого ребенка как своего, их привычки, разговоры, мнения. Только тогда растет человек, а не послушная гусеница.
  Но это не все, что я хотела сказать.
  Дело в том, что, говоря высоким слогом, в этой жизни мы, скорее всего, больше не увидимся. Нашли у меня болячку с забавным именем рак. И вот это существо (все-таки мне кажется, что оно живое, так как растет внутри меня вроде как страшный уродливый ребенок) крепко схватило меня руками за горло.
  Нет, ну ты только представь: в придачу к моей несчастной полуноге, поскольку двигается в ней только половина, появилась еще какая-то дрянь, и врачи несмело отводят глаза в сторону, когда я спрашиваю у них об операции. Некоторые даже притворяются плохо слышащими, и не хотят разговаривать даже с переводчиком.
  А вообще Израиль-удивительнейшая страна! Здесь все настоящее: дома, цветы, камни на мостовой. Даже люди - и те настоящие. Ну подумай сама: можно ли встретить в Москве человека, который улыбаясь, да-да, ты не ослышалась, именно улыбаясь, точно укажет, да-да, ты опять не ослышалась, именно точно укажет тебе дорогу, ну, допустим, к Красной площади?
  Лично мне не попалось ни одного такого человека за всю мою достаточно долгую жизнь. Я бы таких предлагала заносить в Красную книгу. Хотя, возможно, и Доска ПочетаПравильно Указывающих Верный Путь тоже подошла бы.
  А, знаешь, вообще я все-таки не зря прожила свою жизнь. Ведь если подумать, я испытала все возможные эмоции и ощущения. Мне кажется, что это не всякому дано - большинство людей такие холодные, и сердца у них обросшие шерстью. А мне вот повезло.
  Я наполнена чувствами, словно банка вишневым вареньем. Иногда мне кажется, что люди стареют и умирают не из-за болезней и старости, а из-за этой наполненности ощущениями. Когда чувств так много, что они не помещаются в одном человеке, подпирают к горлышку, рвутся наружу, то душе просто не остается места, и она улетает искать другое, более просторное пристанище.
  И мечутся такие непристроенные души, ищут и не могут найти себе дом. Поэтому на земле так много тел и так мало душ.
  Но в тебе есть душа. Более того, ты сама душа. Ты сама эмоция, живая кровоточащая рана. Ты не живешь наполовину. Если влюбляешься, то превращаешься в любовь, любовь ко всему, живому и неживому. Если грустишь, то становишься воплощенной скорбью. И твоя маска равнодушия не может этого скрыть. Может, кто другой и не разберется, но не я, потому что сама была такой, когда-то очень-очень давно...
  Живи, Женька, за меня живи, потому что не знаю я, когда мы теперь свидимся, и встретимся ли мы вообще.
  Живи и будь настоящей.
  Твой Светлячок".
  Женька вздохнула, еще раз перечитала это сумбурное письмо. Она не знала, что теперь делать, и как справиться с комком, подкатившим к горлу. Потеря оказалась столь велика, что Женька не могла и представить.
  Девочка судорожно пыталась убрать в конверт, но письмо не влезало, натыкаясь на что-то внутри. Женька потрясла бумажную оболочку и на колени ей вылетела маленькая записка, свернутая треугольником.
  В ней значилось:
  "PS. Обязательно зайди в колледж. Прямо сегодня. Тебя там ждут. И вытри слезы, что за манера постоянно заливать соседей снизу!"
  Женька разрыдалась под свист чайника. Блестящий агрегат выпустил пушистую струю воздуха и замолчал. Женька тоже вытерла слезы, опять вздохнула и пошла одеваться. Ее же ждали в колледже.
  По пути девочка волновалась, представляя перекошенное лицо директрисы и одноклассников. В вестибюле учебного заведения было непривычно тихо: студенты сидели в аудиториях. Иногда из-за закрытых дверей раздавался хохот: в этом семестре проходили мочеполовую систему.
  Возле массивной двери, обитой плотной рельефной кожей бордового цвета, Женька остановилась, постучала и, дождавшись резкого: "Войдите!", толкнула дверь от себя. В скучном кабинете с серыми стенами, черным столом в кожаном кресле сидела директриса. Не поднимая головы, она лениво протянула:
  -А, Колыхалова! Заходи-заходи. С утра тебя жду. Садись.
  Женька села на неудобное сиденье одного из пластиковых стульев, в изобилии расставленных возле серых стен, сложила руки на коленях и вопросительно посмотрела на директрису:
  Та, рассматривая что-то в журнале, протянула:
  -Что-то ты бледненькая стала. Наверное, из-за болезни. Бабушка твоя звонила, предупреждала.
  -Какая бабушка?
  -Какая-какая...Такая! Что ж ты, Колыхалова, корней-то своих не помнишь? У тебя бабушка - заслуженный учитель всероссийского уровня, а никто и не знает! Да когда Елене Барбосовне, методисту нашему, стало известно об этом, ее чуть было инфаркт не хватил.
  "Бог шельму метит, отчество ей очень подходит",- чуть не хихикнула Женька, представив бульдожьи щеки методиста и с трудом сохраняя серьезное выражение на лице.
  -А ты не смейся, не смейся, Колыхалова. Ничего нет тут смешного...В общем, мы посовещались с Еленой Барбосовной и Светланой Петровной и решили: возвращайся-ка ты в колледж. Будем считать тот нелепый инцидент исчерпанным. Елена Барбосовна согласилась, что слегка, но только слегка, перегнула палку.
  -Спасибо,- только и сумела выдавить Женька.
  -А теперь иди на занятия, Колыхалова. И не думай: если один раз бабушка помогла, то в другой тебя это точно не спасет, попомни мое слово!
  Женька вылетела за дверь и, сшибая углы, окрыленная, полетела на занятия. В знакомой аудитории раздавались знакомые голоса, произносившие привычные фразы:
  -Отдай немедленно!
  -Сама дура!
  -Я свободеен...Положи гитару на место!
  -Заткнись немедленно!
  Женькино появление произвело фурор. Наденька замерла с гитарой в вытянутой вверх руке, Люба отвлеклась от разрывания в мелкие клочки конспектов Кати Сидоровой. Сидорова перестала реветь и сидела с открытым ртом, молча шлепая губами, словно зеркальный карп в чистых водах японских прудов, и изредка всхлипывая.
  Даже почему-то намазанный толстым слоем мела Артемчик прекратил корчить рожи, изображая прекрасноокую гейшу.
  Кто-то принес ему дамский халат с распашными рукавами и крупными лилиями по жемчужному фону, и теперь, когда Темочка от удивления опустил прежде изящно поднятые руки, нежные цветы на ткани опустили головки, словно неожиданно завянув.
  -А че ты тут делаешь?- глупо поинтересовалась Любочка, смахивая с пальцев приставшие клочки бумаги. -Тебя ж вроде выгнали как последнюю неудачницу.
  Женька посмотрела Любе прямо в глаза, расслабила тело и велела:
  -Помолчи. Тебе это больше идет.
  Люба опешила. Как эта серая мышь смеет так разговаривать!
  -У тебя, че, две жизни?- уверенно начала она, делая шаг ближе, и неуверенно оглянулась назад, так как Женька стояла все так же спокойно и не сдвинулась ни на миллиметр.
  -Надь?- растерянно протянула Люба, отступая на шаг назад.
  -Что, Любань?
  -Да вот, придурочная права качать надумала.
  -Права? Да какие у нее могут быть права?
  Надежда решительно засучила рукава и подошла к
  Женьке так плотно, что ее смрадное, как у хищника, прокуренное дыхание касалось Женькиной кожи. Девочку передернуло от брезгливости.
  Левой рукой она нащупала на учительском столе степлер.
  -Как ты думаешь, я боюсь тебя?- ровным голосом равнодушно поинтересовалась Женька.
  -Ты что, Корнаухова, с дуба рухнула? Конечно, боишься! Всегда боялась, и, между прочим, правильно делала,- заухмылялась Наденька.
  -Почему я тебя боюсь, объясни,- так же ровно, тихим голосом попросила Женька. Степлер в руке стал мокрым и скользил. Приходилось напрягать пальцы, чтобы не выпустить инструмент из рук.
  Надежда огляделась по сторонам и заулыбалась:
  -Будь я на твоем крысином месте, я б тоже боялась. Я же тебя могу одной ногой растоптать.
  -Это верно, то есть выходит, что я боюсь просто боли, самой обычной боли? Ведь мне не пути с вами, с вами со всеми. Уважение таких людей, как вы, мне не нужно, слишком уж оно мало стоит. У него цена как у пары хороших туфель или трех бутылок пива. Ваше мнение для меня ничего не значит-вы примитивны, как лягушки. Остается одно - я действительно боюсь боли. Так?
  -Ну так, так,- подвел итог нетерпеливый Артемчик.
  -Раз так, то смотри.
  И Женька, стиснув зубы, методично, одну за другой, пробила тонкую кожицу между всеми пальцами левой руки. Пока степлер сухо щелкал, Женька не проронила ни звука. В классе тоже стояла гробовая тишина. Девчонки смотрели с ужасом на впившиеся в тело стальные скобы, Темочку вырвало прямо на шелковый халат.
  Закончив, Женька еле заметно дрожащей рукой положила степлер на место, подняла руку вверх и растопырила пальцы, как лягушка. Бедное полузимнее солнце просвечивало сквозь кожицу бордово-красным. В местах, где щелкал степлер, выступили капельки крови. В уходящем свете ранки казались темными, почти черными трещинами. Женька склонила голову на плечо, сдерживая крик-так было больно. Но сразу же подняла, гордо задрав подбородок.
  -Ну что ты мне хотела сказать? Чем ты меня можешь удивить?!- почти крикнула она. С пальцев сорвались первые густые кровавые капли.
  Темочка свалился с глухим стуком на пол.
  -Что ты делаешь?!- истерически кричала Катя Сидорова из-за спины побледневшей Любы.
  -Что, теперь вы меня боитесь?- улыбнулась Женька, опуская руку и перехватывая ее поудобнее, чтобы боль стекала с кончиков пальцев.- Как же долго я была вместе с вами, страшась вас так же, как и вы друг друга. Только мой страх никогда и никому не причинил вреда, а ваш? Вы можете похвастаться тем же самым? Вы же унижаете друг друга не из-за потребности унижать, а лишь из-за того, чтобы не показаться в глазах других слабым, мягкотелым, жалостливым.
  Да, милосердие нынче не в моде.
  А раз так и я больше не буду милосердной.
  Где Ляля?
  Женька требовательно оглядела класс. Однокурсники избегали ее взгляда, предпочитая смотреть в пол.
  -Я спрашиваю,- повысила голос Женька, - где Ляля?
  -Зачем она тебе?- угрюмо спросила Надя, тяжело, исподлобья сверля Женьку недобрым взглядом.
  -Убивать будет!- пискнул кто-то из-под парты.
  -Вот убивать-то я точно не буду, не доросла. Хочу в глаза посмотреть.
  -Да конечно,- саркастически отозвался тот же голос.
  -Я соврала один раз в жизни. Подумала, что своим поступком перевоспитаю человека. Но, видимо, не судьба. Это знаете, как вегетарианец личным примером пытается убедить гиену не есть мяса, а перейти на раздельное питание или сыроедение. Подсовывает такой зануда зверю капусту, подсовывает, а тот все равно не ест. А знаете почему? Да потому что не в природе гиены лопать капусту! И в конце концов, обычно гиена съедает вегетарианца, морщится, но съедает, ведь чем же он хуже какой-нибудь антилопы, мирно жующей травку. Правда, нужно сказать, что и капусту тоже съедает. В вегетарианце. Ведь сколько он ее съел в свое время. И только такая капуста пришедшая через кровь, через страдания, через убийство усваивается довольной сытой гиеной. Так что если хотите перевоспитать гиену и научить ее есть капусту, прыгайте ей в пасть...
  Так где же наша гиена? Простите, оговорилась... Я имела в виду Лялечку.
  Люба робко подошла, робко тронула Женьку за плечо и сказала:
  -Жень...а Королева уехала в Париж.
  -Какой еще Париж?
  -Настоящий...французский...Она в конкурсе победила на лучшую студентку. Мы ей все помогали. Японский танец ставили, с веерами. Песни там пели... Еще неделю назад было. Мы вот костюмы никак не отдадим,- смущенно улыбнулась Люба.
  -Она одна туда поехала?- отрывисто выдохнула Женька.
  Надя улыбнулась, вновь посмотрев на Женьку исподлобья.
  -Нет, Колыхалова, Королева без свиты не ездит. Не подобает, знаешь ли, королевской особе одной по Парижамразгуливать. С ней принц поехал.
  Лучшую подругу на мужика променять...
  -Какой принц?
  -Да ты его видела. На иномарке ездит, черной. Красивый такой. Высокий. У него батя еще какой-то то ли богатый, то ли крутой. В общем, клевый,- захлебываясь, принялась рассказывать Любочка. - Там вроде полная любовь-морковь.
  -Морковь, говоришь?- задумчиво протянула Женя.-И когда возвращается Королева?
  Любочка пожала плечами.
  -Недели через две, сказала. Обещала фотки привезти. Я ей с собой баночку дала, чтобы в нее парижский воздух собрать. Эх, хоть попробовать, чем французы дышат,- мечтательно протянула она.
  -Колыхалова, а ты точно не мстить собралась?- прищурившись, спросила Надежда.
  Женька фыркнула, отрицательно качнула головой и вышла из аудитории.
  Ей осталось ждать две недели.
   Что необходимо сделать, что нужно сказать - этого она еще не знала. Нужные слова не приходили в голову. Но девушка надеялась, что ситуация сама подскажет, как нужно поступить.
  Семь дней прошли как во сне. Женька жила тем, что она наконец-то выскажет главной причине всех своих бед. Если бы ей кто-нибудь сказал, что она сама и есть причина, Женька бы рассмеялась в лицо. Нет, пришло время революции! Черную королеву пора убрать с шахматной доски в коробку, а ее место по правую руку принца вполне сможет занять и Женька. А принц, уж конечно, сделает верный выбор, не ошибется, как в прошлый раз. Женька ему не позволит.
  "Я не хочу перемирия, - кровожадно думала девочка, натачивая зернистой пилкой ногти. - Ради принца я пойду до конца, чего бы мне это ни стоило".
  Ровно через неделю в понедельник Женька шатающейся походкой шла в колледж. Ей сигналили все встречные машины, водители открывали рты. Действительно, не каждый день увидишь, как девочка с очень юным лицом ковыляет на полусогнутых ногах и при этом постоянно пытается незаметно натянуть на колени подол слишком откровенного мини-платья. Волосы Женька завила плойкой, и теперь голова по пушистости походила на пуделиную. Не хватало только длинных висячих ушей. Кроваво-красная помада соперничала по интенсивности окраса с лаковыми туфельками пожарного цвета. Довершала картину блестящая сумочка в виде бочонка. Застежки подозрительного желтого металла сверкали стразами. Встречные прохожие недовольно жмурились и отмахивались рукой, если отскочивший не вовремя от всего этого великолепия солнечный зайчик неприятно бил в глаза.
  Все вещи были позаимствованы у соседок из четвертой квартиры (студентки в свободное от учебы время подрабатывали стриптизом) и Алены (она стриптизом не увлекалась, у нее просто не было художественного вкуса).
  В общем, Женька подготовилась как могла, надевая на себя безвкусные тряпки, словно рыцарь кольчугу перед главным боем в своей жизни.
  -Любишь проституток?- пыхтела Женька от натуги, пытаясь натянуть на себя платье. Плотная скользкая ткань сползала вниз и превращалась из платья в юбку.- Ну я тебе покажу проститку, раз теперь ценятся такие девушки!
  Она была точно уверена в своей победе. Но Лялечки на занятиях не оказалось. Девушка сидела как на иголках, ловя на себе смущенные взгляды преподавателя сестринского дела в педиатрии Александра Аристарховича. Александр Аристархович три раза начинал рассказывать материал, каждый раз вполне успешно и бодро. Но ровно на середине третьего предложения он по привычке поднимал глаза на первую парту, натыкался взглядом на вырез, нет, провал Женькиного платья, краснел, и под одобрительные смешки студенток судорожно вытирал лысину грязным платочком.
  Когда группа в пятый раз прослушала о том, что естественное вскармливание гораздо лучше и полезнее искусственного для матери и ребенка, и что на то есть ряд причин. Но каких причин преподаватель так и не сумел объяснить, Женька догадалась скрестить руки на груди, и дальше лекция потекла без задержек.
  "Что же могло случиться?"- недоумевала девушка, с тоской глядя в окно.
  На улице шел снег, но на землю он попадал уже в жидком состоянии. И голуби, в изобилии расхаживающие по асфальту, мерзли, поднимая то одну, то другую лапку. Воробьи видели это и заливисто хохотали над глупостью более крупных птиц, шумно взлетающих при каждом движении окружающего мира, которое казалось им подозрительным.
  Хлопнула оконная рама - и птицы взмыли в воздух. С шумом осыпался лед с веток - крылатые опять в воздухе, осматривают местность, проверяя: все ли в порядке. Вот подъехал черный автомобиль - снова вся стая в воздухе спасается бегством.
  Черная иномарка! Именно на такой уехал принц, когда они с Лялечкой попались девочке на глаза! Прозвенел звонок, и Женька выхватила сигареты и понеслась по лестнице вниз, на крыльцо, неловко спотыкаясь на каждой ступеньке. Когда она добралась до крыльца, прошло уже целых пять минут, и принц стоял и хмуро разговаривал с улыбающейся Наденькой. Его лицо было так же прекрасно, но под глазами залегли синеватые тени, и курил он как-то нервно, поминутно оглядываясь, словно ожидая кого-то увидеть.
  Женька вытащила сигареты, оперлась на одну из колонн, поддерживающих ветхую крышу спиной, наклонила голову и попыталась поджечь сигарету, неумело затягиваясь. Табачная палочка потухла. Через минуту сигарета кое-как разгорелась. Женька втянула табачный дым, так, словно собиралась на глубоководное погружение, и вдруг в груди что-то забурлило и запрыгало, пытаясь вытолкнуть легкие наружу. Потом это что-то переместилось в голову, надувая ее изнутри подобно воздушному шарику. Голова оказалась такой большой и легкой, что налетевший ветер решил ее унести с собой.
  Пришла в себя Женька на заднем сиденье машины. Над ней нависло обеспокоенное лицо принца. Он хлопал ее по щекам, периодически поливая водой из бутылки, и спрашивал время от времени:
  -Девушка! С тобой все в порядке?
  Женька протянула руки и обхватила его за шею:
  -Милый!
  -Совсем сбесилась?- рявкнул парень, ловко выворачиваясь из ее рук. - Нашла милого!
  -Да она просто в шоке! Погоди, дай ей очухаться. Виданное ли дело, одной затяжкой всю сигарету скурить! Я и то не смогу. А у меня, между прочим, пятилетний опыт!
  Из-за плеча принца высунулась Наденька.
  -Колыхалова, это что за концерт? На салфетку, хоть вытрись, а то похожа на стену гаражного кооператива в неблагополучном районе.
  Женька выхватила протянутый влажный комочек и стала возить им по лицу. Минут через пять комочек стал похож на полотно импрессионистов, а Женька на человека, а не на использованную палитру художника.
  -Эй, погоди, так я же тебя знаю! Это ведь с тобой мы как-то гу... .Парень опасливо покосился на навострившую уши Наденьку и быстро поправился.- В смысле, ты с собакой гуляла, а я тебя видел. В парке.
  -С собакой?- удивилась Женька, но увидев умоляющее выражение на лице принца и слишком внимательно рассматривающую оконные стекла Наденьку, подхватила игру. -Ах, да. С Шариком! Ты мне его еще ловить помогал. Такой бестолковый кобель! Ну ни одной юбки не пропускает! Собачьей, я имею в виду.
  Потом, откинувшись назад, застонала:
  -Боже мой, как мне плохо! Срочно нужно в больницу! Надежда, ты иди, занятия уже начались - звонок прозвенел; я думаю, что молодой человек меня отвезет. Ведь так?
  Принц затравленно закивал красивой головой.
  -Конечно! Как же иначе!
  Надежда с большой неохотой отошла от машины.
  Молодой человек обошел автомобиль и сел на водительское сиденье. Плавно покачиваясь, машина выехала со двора колледжа. В зеркало заднего вида была хорошо видна застывшая, как изваяние, Наденька.
  Водитель закурил, изредка сбрасывая сигаретный пепел в приоткрытое окно. Женька молчала, уставясь прямо перед собой. Молчание нарушил принц.
  -И что это значит? - спросил он, аккуратно выруливая на главную дорогу.-Что это на тебе надето? И почему ты раскрашена как пасхальное яйцо?
  -Почему как яйцо? Точно такой же цвет помады у Ляли. Знаешь ее? - деланно-равнодушно спросила Женька.
  -Знаю, конечно. Она, вообще-то, моя девушка. Только не пойму при чем тут Ляля?
  -Твоя девушка?! И ты так спокойно об этом говоришь?! Сколько у тебя таких "девушек"?- наконец взорвалась Женя.
  Она размахивала руками, брызгала слюной и орала, чего раньше с ней никогда не случалось.
  -Как ты мог? Я же тебе поверила, что я самая лучшая! Выходит, все это просто слова? Врун! Я ждала тебя, я верила тебе...А ты, ты меня предал! Я когда вас вместе увидела, почувствовала себя хуже, чем если бы умерла!
  Женька изо всей силы ударила по приборной панели, отбила руку и зарыдала.
  Он рывком остановил машину и удивленно посмотрел на плачущую девочку. Слезы смыли остатки косметики, и проглянуло вполне милое курносенькое личико, солнечные поцелуи на нем, россыпью разбросанные по щекам и милая застенчивая улыбка с детскими ямочками. Каштановые волосы развились и низкой фигурной скобкой нависали над белоснежным лбом. Темные глаза с выражением трогательной надежды искали и не находили чего-то в его лице, чего-то такого, что явно надеялись найти, но не находили, и от этого плакали все горше.
  Принцу стало неудобно, но он все-таки сдержанно ответил, отведя взгляд в сторону и барабаня пальцами по рулю:
  -Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь. То, что у меня есть девушка, я никогда и ни от кого не скрывал. Даже странно, что ты не видела меня вместе с Лялей, так как вместе мы довольно давно. Не понимаю, почему я тебе это должен рассказывать, но чувствую, что обязан это сделать.
  Послушай, я подошел к тебе только потому...потому что у тебя лицо было как у одной бабушки. На перекрестке старушка стоит, побирается. Может, видела когда... Я давно за ней наблюдаю. Очень бедно, но чисто одета, правый башмак перетянут проволокой, руки изрыты темными трещинами. У нее такое лицо, будто ей невыносимо стоять на этом перекрестке, что лучше бы она умерла, чем собирала с асфальта прыгающую мелочь.
  Но когда я предложил ей свою помощь: у меня в деревне от бабушки остался пустой дом, а на земле можно вполне сытно жить,- знаешь, что она мне ответила?
  -Нет.
  -Она сказала, что проживет сама и без чьей-либо помощи. Нет, ты только подумай, разве это не глупо: если ты стоишь с протянутой рукой, то тем самым автоматически даешь понять, что в чем-то нуждаешься, но из какой-то странной гордости отказываешься от действительной возможности изменить свою жизнь.
  Она стояла и смотрела на меня такими детскими глазами, что страшно щемило сердце, но помочь я ей не мог, просто больше не смог придумать - чем. И тут ты, сидишь, плачешь. Я подумал, что тебе-то я уж точно помогу, подумал, что тебе просто нужна вера в себя, и, как видишь, не ошибся.
  Но я тебя не люблю!
  Этого я не говорил, поэтому со своими фантазиями разберись сама! И знаешь, больше не одевайся так, эти тряпки жутко старят. Да еще и этот индейский раскрас...На Ляле все это смотрится совершенно по-иному, хотя, может это просто потому, что я ее люблю? - вслух размышлял принц и неожиданно предложил, глядя на зареванную девочку:
  - Давай я отвезу тебя домой?
  Женька молча глотала слезы, но они скатывались по щекам простой водой - привычной тяжести в груди больше не было.
  На следующее утро стало известно, что вернувшуюся из Парижа дочку, директор перевел в медицинский институт. Немалым подспорьем этому послужило звание лучшей студентки и немалые денежные вливания.
  Стая с потерей вожака поскучнела и успокоилась. Если раньше группа напоминала корриду с кучей озверелых боевых быков, то теперь это было стадо добрых скучных обычных буренушек. Женьку больше не травили.
  Женька получила-таки долгожданные корочки, этим же летом съездила в Израиль на могилу Светланы Петровны, где посадила розовую фиалку. С помощью кладбищенского сторожа к безликой плите была прикручена табличка "Настоящая женщина". Повзрослевшая и сильно вытянувшаяся девушка долго стояла, оглаживая теплый камень.
  "Все возвращается, и я вернусь - в тебе", - гудел солоноватый ветерок в непривычно звонкой листве.
  "Мне надо жить, ведь я - это все мне близкие и дорогие люди, а они, в свою очередь - это я. Я живу за всех неживших и недоживших",-вдруг подумала Женька и глубоко поклонилась молчащей стене с замурованным прахом: "Спасибо".
  В годы обучения Женька Лялечку больше не встретила. Впрочем как и принца. Разными путями ходят особы королевской крови и простолюдинки. Последний раз их дороги пересекались в сказке "Золушка", но это было давным-давно. Лишь только однажды Женька видела располневшую принцессу с охапкой пищащих детей. Их ждал возле потрепанной иномарки лысеющий, сильно располневший принц. Женька как раз вела мимо младшую дочь в садик.
  Дочь сияла глазами и, картавя, спрашивала: "Мама, а что значит "непристойное поведение"? Мама, а почему врать плохо? Мама, а как надо жить, чтоб хорошо?
  Женька, а точнее, Евгения Львовна улыбнулась, наклонилась к дочери, поцеловала ее в убегающий нос и сказала: "Светик, солнышко мое, а ты у папы спроси. Он у нас ведь все-все знает".
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"