ВОТ ТАКАЯ БЫЛА ВСЯ БОРЬБА ПРОТИВ ЗАВОЗА НЕЕВРЕЕВ В ИЗРАИЛЬ
8.6.1998. Демонстрация на площади Давидка возле самодельной пушки. Театральная лестница от памятника спускается к улице Яффо, широкой в этом месте. За памятником две улицы - расширяют площадь. Место просторное, видное отовсюду.
Рынок и магазины дают много зрителей-пешеходов. Светофор на большом перекрёстке надолго останавливает движение, площадь заполняют машины - прибавляются зрители-пассажиры.
Привлекает внимание не жиденькая демонстрация в несколько человек, а непривычные слова из мегафона среди шума площади и эти же слова на транспарантах, болтающихся на ветру. Перед памятником демонстрант с мегафоном. Сбоку от него несколько прохожих образуют очередь к столу, один склонился, пишет. Ниже, на лестницах, зрители-прохожие.
Перед кричащим в мегафон демонстрантом останавливаются два чекиста с недобрыми намерениями: молодые, рослые, мускулистые. Говорят как бы между собой, но намеренно громко.
- Перевернём всё к ёбаной матери! - слова одного.
- Сбросим их на хуй! - слова второго.
Сказано на красивом русском.
Вряд ли что-то поняли толпящиеся вокруг наблюдатели непривычной демонстрации.
- Убирайтесь вон! - не сдрейфил демонстрант и закричал в мегафон на красивом русском:
- Убирайтесь вон! Убирайтесь вон!
И продолжил на красивом иврите кричать девиз демонстрации:
- Лаацор эт яву гоим! Остановить завоз неевреев!
А потом на красивом англо-иврите:
- Гоим, гоу хоум! Неевреи, убирайтесь домой!
В полиции на Русском подворье всегда тянут с разрешением на демонстрацию. Бланк давно заполнен, но то его не могут найти, то он куда-то подевался, то нет нужного полицейского, то ещё что-то.
Демонстрация не в новость полицейским - не первая, но каждый раз волокита, и на руки не дают разрешения. Наверное, чтобы при случае отнекаться, мол, не давали разрешения. Тянут до последнего часа.
- Ну что ты беспокоишься? - увиливает полицейский в телефонном разговоре в последнюю минуту перед демонстрацией. - Есть разрешение у меня в столе.
- А что я покажу, если потребуют разрешение?
- Не потребуют. Скажешь, чтобы обращались в отделение.
Мне не раз угрожали по телефону. Всегда считал, что это дело чекистов. Гомососы этим не занимаются - знают, что для этого есть кэгэбэ.
Но угрозы давали повод заполнять в бланке пункт, который обязывает полицию присутствовать на демонстрации.
- А что если провокация? - мой последний вопрос.
- Звони - приедем.
Конец разговора.
Как только чекисты открыли рот, я уже нервно звонил:
- Провокация! Быстрее! Да-да, Давидка!
От полицейского отделения сюда - по прямой улице за памятником - меньше километра и езды не больше минуты.
Телефон прижат к уху на случай вопросов полицейских и для острастки чекистов.
И слежу за ними.
Чекисты вдруг становятся сиамскими близнецами: вместе застывают, вместе как бы вслушиваются в себя, вместе поворачиваются кругом через одно плечо, вместе с одной ноги начинают бежать в правильном направлении - на другую сторону Яффо, даже между машинами бегут вместе.
- Где вы? Быстрее! - кричу в телефон.
- Совсем близко, - отвечают.
Я разрываюсь. Мне бы за чекистами бежать, но полицейские не увидят меня на площади и не найдут меня здесь.
Но догнать ещё можно.
- Ну, где? - кричу в телефон.
- Вот! - отвечают.
Как в плохом фильме, на большой скорости, с крутым поворотом, резко тормозит возле меня легковая с полицейским нарядом из мужчины и женщины.
- Туда убежали, - показываю на здание "Биньян Кляль" напротив, через улицу.
Полицейский у руля только разводит руками.
Молодые чекисты пришли не одни. Велась обязательная съёмка. Чтобы сшить дело. Конечно, не одно дело. И нападение. И угрозы. И общественные беспорядки. И разжигание национальной розни. И ещё.
Их чекистское начальство было рядом - давать указания, как лучше шить дела.
Это начальство не просматривало улицу, по которой прибывает полицейский наряд, чтобы своевременно предупредить молодых чекистов.
Полицейский наряд был чекистским и находился внутри улицы за памятником.
И чекисты не прослушивали мои телефонные разговоры с полицией.
Я говорил с чекистами.
Невозможно, чтобы кто-то кэгэбэ, а кто-то не кэгэбэ, потому что всё кэгэбэ.
И нет утешительного варианта: мол, кэгэбэ малюсенький, занимается только нехорошими.
Потому что не бывает кэгэбэ в маленьких дозах. Это не лекарство из бутылки, которую уже не закрыть...
И не перестроить.
Чем кончается кэгэбэшная перестройка - уже известно.
Тот же обвал.
Если только не что-то хуже.
Обвал - это ещё хороший вариант для исчезающего еврейства, которое только для антисемитов всё ещё остаётся мировым еврейством.
У кэгэбэ будет много вариантов перестроек - до обвала.
Не будет только одного, которого если нет - так нет, и который если есть - не отнять, а если отнять, то только с жизнью: остаться евреем.
От президента до проститутки нет этого варианта - остаться евреем.
Несколько верующих евреев у стола ставят подписи в поддержку демонстрации. Молчаливы, серьёзны.
Мицва (заповедь) - не давать пристанища неевреям.
Неевреи, понимающие, о чём демонстрация, обходят стороной, стараются не смотреть.
Спешит пройти ярко выраженная нееврейка, крепко прижимает рослую дочь, погромом сверкают две пары глаз.
Набрёл любопытный незнайка иврита, но, догадавшись, в чём тут дело, отскакивает и бежит вниз по лестницам к своим спутникам, тихо объясняет таким же, как и он, не сведущим в иврите, и они быстро удаляются.
В отдалении молодой парень обнимает молодуху и поясняет ей увиденное, хихикают. Не спеша и стороной обходят.
Никогда не были такие евреи.
Как их много - неевреев! Это только завезённых с севера, которые хорошо знакомы еврею с севера. А вместе с неевреями, завезёнными с запада, востока, юга? И это в святом для евреев городе! А что в нееврейских городах?!
Не боятся стоять близко к демонстрантам и плакатам только евреи с признаками еврейства не только на лице.
За две ступени до верха останавливается рослый, видный человек. Говорит не спеша, громко, не зло, но уверенно:
- Вы боитесь нас, потому что мы умнее вас.
Это не кэгэбэ. Не провокация. Сказано искренне.
Наверное, какой-то лидер неевреев.
О себе он даже не догадывается, что завезён чужим кэгэбэ и работает на чужих. Сам-то он уверен, что завезён своим кэгэбэ и работает на своих.
А может, оба кэгэбэ завезли?
Не нам отвечать, что умнее всех - кэгэбэ.
Завозить неевреев кэгэбэ должен, чтобы сохранить свою власть.
С евреями не сохранить.
На столе для сбора подписей стопка листовок.
Десять заинтересованных в завозе неевреев:
государство
правительство
чиновники
попрошайки
партии
капитал
неевреи
мафия
мир
отметь ещё -
Поэтому за несколько лет демонстраций протеста против завоза неевреев ни одной фотографии, ни одной строчки в газетах.
Ни одного сообщения по радио.
Ни одного показа по телевидению.
Письма, факсы и звонки регулярно и заблаговременно сообщали всем средствам информации о демонстрациях.
Но один звонок с телевидения был, спрашивала женщина:
- Какая демонстрация?
Рассказываю.
- От какой партии?
- Беспартийные.
- А сколько вас?
- Будет человек двадцать пять, - приврал не немного.
- Организация?
- Нет.
- А кто они?
- Беспокоятся за еврейский характер государства.
- Все русские?
- Не только, - опять приврал не немного.
- Хорошо, будем.
За час до демонстрации звоню:
- Ну, как, будете?
После короткого молчания говорит с сожалением:
- Э-э-э.
- Почему? - спрашиваю.
Молчит.
Я выключил телефон.
По-русски отвечает женщина, что её сын хочет говорить со мной, звонить через полчаса. Прошло полчаса, звоню. Предлагает звонить через четверть часа. Прошли четверть часа, звоню. Поднимает трубку женщина, потом слышу мужчину: "Тебя, гада..."
Я выключил телефон.
Меня сначала хорошо накачали, чтобы больнее было.
Только теперь узнал немолодой голос женщины, властный, назидательный, холодный.
11.1.98 в "Маариве" были двадцать три строчки текста вместе с заголовком "Чужой язык", оставшихся от моей статьи.
Это она в тот же день выговаривала мне своим холодным голосом без словечка "гад" своего сыночка. И советовала быть осторожнее.
Читает газету на иврите? За первый день недели? Раздел писем?
Потом позвонил Игорь, тел. 09-9505368:
Рассказывает: жена у него еврейка, он приехал шесть лет назад, хорошо устроен, мешают ему евреи; собирается в америки-канады, собирает объявления, как об этой демонстрации, чтобы там доказать, что к нему плохо относились; но там тоже евреи, и это ему мешает, вот когда в России не будет евреев, вернётся туда, но пока неприятно, что евреи управляют Россией.
Я выключил телефон.
Ещё звонок:
- Осёл! Не достаточно, что все сфарадим ненавидят нас? И говорят: "Отправляйся в Россию!" Я еврей, мать еврейка, отец еврей. Нет мне места в государстве из-за таких ослов, как ты. Осёл!
Я закрыл телефон.
Ещё звонок:
- Это ваше объявление?
- Да.
- Я хочу вас спросить, а кого вы представляете?
- Себя.
- Кто вам дал деньги на объявление?
- Мне никто не давал. Вам-то - кто даёт деньги на жизнь?
- А я зарабатываю.
- Я тоже зарабатываю.
- Ну, хорошо. Лишь бы на вас машина не наехала.
- Вы еврей?
- А-а?
- Вы еврей?
- Вы, знаете, да! Я могу вам свой член предъявить. Он обрезанный.
- Нет, вы не еврей. Еврей еврею такое не желает.
- Пожелал, чтоб не наехала.
- Нет, я вас понял. Вы гой!
- А вы подонок!
Я выключил телефон.
Ещё звонок:
- Я, сука, не еврей. Вот. Но я вашему еврейскому государству, как ты его называешь и любишь, даю в год пятьдесят тысяч долларов только в налогах. У меня на работе работают восемьдесят процентов, как ты говоришь, сука, нееврев, которые точно так же, как и я, платят налоги этой стране. И ты хочешь, сука, людей, которые платят налоги твоей стране, лишить права голоса?
Я выключил телефон.
Ещё звонок.
Я выключил телефон.
Мотоцикл подъехал близко к демонстрации, с него соскочил маленький человек с фотоаппаратом в руках. Неловко припал на колено, поднёс аппарат к лицу, потом отстранил, тяжело поднялся и побежал, чуть не падая, огибая демонстрацию, временами припадая и поднося аппарат к лицу, не целясь, не ища выигрышных точек. Сделав круг, он взобрался на мотоцикл и уехал.
Показали фотографа, а за ним, мол, ждите корреспондента.
Плохая "работа". Систему Станиславского - как жить в роли - не изучают.
Через полчаса показали корреспондента. Со стороны Яффо по широким лестницам быстро поднялся к памятнику стройный, моложавый человек. Отодвинул от стола стул, сел лицом к площади, вынул блокнот и ручку, негромко сказал, что он из газеты "Едиот Ахронот". Ступенькой ниже перед ним собрались несколько демонстрантов.