ПОЕДИНОК

За все двадцать восемь лет своей жизни этнограф Ханс Киршенгартен лишь дважды попадал в столь идиотское положение. Первый раз - в детстве, когда приятель по имени Пфланц завлёк его в соседский сад, чтобы показать обнаруженный там клад. Но вместо вожделенного пиратского сундука, наполненного золотыми дублонами, Ханс нашёл там всего лишь соседа, вооружённого большим пучком крапивы. Садовладелец этот был грубым реалистом, и поэтому ни секунды не сомневался в том, что юного Киршенгартена в романтическую тень его вишнёвых деревьев привели исключительно гастрономические побуждения. Все попытки убедить разъярённого агрария в том, что устремления юного романтика были не столь низменны, закончились провалом. Крики с младенчества отличавшегося луженой глоткой Ханса переполошили всю округу, а сам будущий этнограф после этого случая ещё долго не мог ровно сидеть на стуле.

И вот, много лет спустя, он снова оказался в положении несправедливо обвинённого. И что самое удивительное, опять-таки не без участия всё того же коварного Пфланца. Ведь это именно он предложил Хансу выбрать темой диссертации верования первобытных племён. Неугомонный романтик Киршенгартен ухватился за эту идею с тем же энтузиазмом, с каким в своё время отправился разыскивать сокровища капитана Флинта под соседскими вишнями. И получил сходный результат. Только теперь вместо угрюмого садовода перед ним стоял представитель одного из этих самых первобытных племён, одетый в драную нейлоновую майку с выцветшим изображением заснеженных альпийских вершин.

Импозантный туземец в десятый раз объяснял нашему герою сложившуюся ситуацию.

- Ты говорил с нашей сестрой во время большого праздника, ты при всех показал ей свою трость, ты должен на ней жениться.

"О, боже, трость - Ханс с ненавистью посмотрел на красивую резную палку, лежавшую возле его ног, - кто же мог подумать, что демонстрацию этого невинного изделия прикладного искусства местные девушки воспринимают как предложение руки и сердца?"

- Видишь ли, уважаемый, я ведь не знал про этот ваш обычай, и не хотел сделать ничего дурного.

- Но ты и не сделал ничего дурного, ты всего лишь предложил нашей сестре стать твоей женой.

- Вот именно этого то, я и не собирался делать. Понимаешь ли, я не могу жениться вот так, сразу. В наших краях это не принято, у нас женитьба процесс длительный, - для большей убедительности холостяк этнограф даже решил пойти на явный обман, и добавил, - кроме того, я уже женат.

Абориген не сдавался.

- Ну так женись ещё раз.

- Наши обычаи запрещают иметь две жены.

- А три? - полюбопытствовал туземец.

- И три тоже, только одну.

- Жаль.

- Таковы уж наши обычаи.

- Вот если бы я пришёл в твоё племя, о неразумный белый, я бы конечно уважал ваши обычаи. Но ведь это ты живёшь у нас, так что должен чтить наши.

Возразить было просто нечего. Терпение Киршенгартена иссякало, и он решился пойти ва-банк.

- Я никогда не женюсь на вашей сестре, - медленно проговорил он, глядя прямо в глаза собеседнику.

Тот отреагировал на это заявление поразительно спокойно.

- Значит, ты всё-таки не хочешь жениться?

- Нет, нет, и нет!

- Хорошо, но тогда ты должен ответить за это оскорбление на суде духов.

Этнограф внезапно почувствовал лёгкую дурноту.

- Что ты сказал, о почтенный? - слегка дрогнувшим голосом переспросил он.

- Я сказал, о глухой чужестранец, что завтра на рассвете ты должен будешь сражаться с одним из нас. Если духи предков даруют победу ему, то ты будешь с позором изгнан, если тебе, то ты женишься на нашей сестре. Так велит обычай.

"Ничего себе обычай, похоже избежать семейных уз здесь можно только хорошенько получив по шее. Ну, чтож, не так всё плохо. Как говаривал старина Пфланц - пять минут позора, и всё кончено", - подумал Ханс, бодрым голосом выражая своё согласие.

Довольно скоро он пожалел об этом. Обитатели деревни начали сторониться его словно заразного. Туземцы бросали в направлении этнографа подозрительно жалостливые взгляды и загадочно перешёптывались.

К ночи они расчистили в центре посёлка площадку для борьбы, и притащили к её краю церемониальное кресло вождя. На самой площадке зачем-то установили огромный расписной барабан.

Потом начались пляски. Киршенгартена всё это уже не очень занимало. Диссертация провалилась, надо было успеть собрать вещи к отъезд..., то есть к позорному изгнанию, в общем, дел было достаточно, и в подробности готовящегося поединка этнографу вникать не хотелось. Да это было и ненужно. Всё, что он собирался сделать завтра утром - это немедленно после начала схватки признать своё поражение, забрать пожитки и спокойно отправиться назад, в родной университет.

Ханса разбудили на рассвете, и даже не дав позавтракать, отвели к месту поединка. Было похоже, что всё население деревни, позабыв о насущных делах, собралось посмотреть на редкое зрелище. Женщины и дети столпились вокруг ристалища, а мужчины, о чём-то возбуждённо переговариваясь, сгрудились подле хижины вождя. Похоже, первобытные букмекеры принимали там ставки.

" Всё как у нас, - подумал этнограф - интересно, а на что играют, может быть на бананы..."

Тут его окликнули. Он обернулся, и увидел виновницу происходящего. Молодая девушка, смущённо улыбаясь, протягивала ему какой-то довольно большой предмет.

"А она ничего, даже хорошенькая, может плюнуть на этот поединок и жениться, - подумал Ханс, и улыбнулся, представив себе какие лица будут у коллег по университету, когда они об этом узнают, - кстати, а что это у неё за коряга?"

Приглядевшись, он понял. То была солидного размера дубина, увенчанная массивным каучуковым наконечником. Киршенгартену стало не по себе.

- Это ещё зачем?

- А это тебе, дорогой, ты же участвуешь в поединке, - негромко произнесла девушка, скромно потупившись.

Этнограф был настолько потрясён, что даже не заметил, как она назвала его "дорогой". Он же вчера говорил с сыном вождя только о борьбе, о том, что проигравший будет изгнан из деревни ну и так далее, ни о каком оружии и речи не шло. Может, он чего-то не так понял? Киршенгартен был сугубо мирным человеком, и отнюдь не собирался биться с кем бы то ни было насмерть. Самым серьёзным, на что он рассчитывал, была небольшая трёпка со стороны родственников обиженной.

Пока он собирал рассеявшиеся от потрясения мысли, девушка буквально втолкнула ему в руки чудовищную булаву, и стремительно отошла в сторону.

- Послушайте, мы так не договаривались... - начал было этнограф, но его прервали ликующие крики зрителей.

Ханс обернулся и похолодел. Из раздвинувшейся толпы выступил громадный детина в полной боевой раскраске выгодно подчёркивавшей его атлетическую мускулатуру.

"Может это судья?" - с надеждой подумал наш герой, однако, увидев как вождь вручает богатырю огромную палицу, понял, что жестоко ошибся.

- Эй! Я передумал, я женюсь, клянусь, я прямо сейчас женюсь, немедленно... - но дрожащий голос этнографа утонул в криках зрительского восторга.

Местный Геракл бросил презрительный взгляд на своего оппонента, и картинно поклонившись ликующим соплеменникам, не спеша двинулся к рингу.

Оцепеневший от ужаса Ханс замолк, и лишь заворожённо следил за надвигающимся на него гигантом.

Тем временем вождь занял своё почетное место, и произнёс длинную, прочувствованную речь. Бурно жестикулируя, он призывал в свидетели предстоящего поединка и духов предков, и великого духа, покровителя племени мурронов, повелителя огня Орфинна, и всех прочих духов. Он также просил их даровать удачу достойнейшему, и не допустить победы неправого.

Пока он блистал красноречием, туземный великан буквально пожирал глазами несчастного Киршенгартена играючи помахивая огромной дубиной.

- Послушайте, я же не хотел, давайте договоримся, я на всё согласен... - жалобно проблеял тот, не спуская глаз с его кошмарного оружия.

Вождь закончил своё выступление особенно живописной пантомимой, выражавшей всю глубину его презрения к наглому оскорбителю обычаев. Опустившись в кресло, и отерев вспотевший лоб, он слегка кивнул стоявшему возле барабана пожилому туземцу, видимо распорядителю схватки. Тот зычно прокричал:

- Согласно обычаям нашего племени судебный поединок идёт без права на отступление, ни один из его участников не может просить о пощаде. Сходитесь же! Да не оставит вас удача.

Мир потемнел перед глазами этнографа, Киршенгартен с ужасом понял, что сражения не избежать. Но ничего, он ещё покажет этому дикарю, что такое настоящее мужество!

Его противник, недобро ухмыльнувшись, зашагал к центру площадки туда, где стоял циклопический барабан.

Ханс, стараясь не очень громко стучать зубами, осторожно двинулся навстречу, внимательно следя за тем, чтобы этот музыкальный инструмент всё время находился между ним и противником.

Туземец остановился, и насмешливо глядя на Киршенгартена слегка постучал каучуковым навершием дубины по выпуклому деревянному боку ритуального барабана, видимо призывая соперника к более решительным действиям.

"Всё кончено - подумал этнограф, ему почему-то вспомнились коллеги по университету, - Алекс скорее всего обрадуется, она давно добивалась моего места в аспирантуре. А Пфланц, ну тот наверняка тиснет в университетской газете банальнейшую статью под названием "Учёный, до конца исполнивший свой долг"

От этой мысли лицо Ханса свела нервная улыбка. Увидев её, противник слегка попятился, а по рядам зрителей пробежал лёгкий вздох.

Киршенгартен огляделся с чувством человека прощающегося с жизнью. Ему на глаза попалась несостоявшаяся невеста. Девушка неотрывно смотрела на этнографа, и в её лице удивительным образом смешались испуг и восхищение. В этот момент она была невероятно красива.

"Боже, да она всерьёз собралась замуж, и переживает за меня!"

Потрясённый Ханс на секунду почувствовал себя рыцарем в сияющих доспехах, сражающимся на турнире за честь прекрасной дамы. Тихий застенчивый аспирант словно переродился. Немыслимая храбрость переполнила его душу, и, гордо расправив плечи, он отважно взглянул в лицо врагу. Тот скорчил жуткую гримасу и с диким воплем занёс свою титаническую дубину.

Этнограф зажмурился, и не в силах сдержаться, громко закричал от ужаса.

Оглушительно грохнул барабан, а затем всё стихло, наш незадачливый витязь неподвижно стоял с закрытыми глазами, недоумевая, почему он всё ещё жив. Неожиданно он услышал, как что-то тяжёлое упало перед ним на землю, а затем раздались какие-то странные звуки. Ханс робко приоткрыл один глаз, и оцепенел. Его могучий противник лежал в пыли, и, рыдая, бил кулаками по земле, словно ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.

Это зрелище настолько потрясло этнографа, что до него не сразу дошёл смысл речи вождя:

- ...и в честь этой славной победы, наш глубокоуважаемый белокожий гость, прими ...

-Какой победы? Разве это я победил?

-Конечно! Твой голос был подобен раскату грома. Наш сильнейший крикун, этот величайший единоборец, был тих пред тобою как рыба, о громогласный. И хотя ты и не ударил во время поединка в священный барабан, мы простим тебе это отступление от традиций. Клянусь, даже наши старики не слышали ещё столь громкого единоборства. Тобою одержана поистине великая победа. Не иначе сам великий дух Орфинн, установивший обычай состязаться в громкости крика, помогает тебе. Так, что прими наши скромные дары, и начнём же, наконец, свадьбу.

-Ага, - только и смог произнести этнограф Ханс Киршенгартен.