Хорошо помню свой приезд к бабушке в 1830 году. Накануне мы получили от нее письмо, мол, Москву посетил гнев Божий, смертоносное поветрие под названием холера. Люди мрут как мухи. Бабушка осталась в городе одна, просила приехать к ней, если уж суждено умереть, на людях и смерть красна.
Матушке неотложные дела не позволили выехать тотчас, решили, я еду один, а она позднее, как освободится.
Я уже спал, когда при подъезде к Бутырской заставе все кругом озарил яркий свет от разложенных по обеим сторонам дороги больших костров. Карета остановилась.
- Что это такое? Отчего разложены костры?
- Велено обкуривать тех, кто въезжает в город, - отвечал чей-то голос в темноте.
Мой человек сходил в караульную при заставе расписаться в книге кто и куда едет, шлагбаум подняли, и мы въехали в город.
Ехали довольно долго, за окном мелькали кареты, фонари, освещенные лавки... Наконец показалась церковь нашего прихода, а за ней и бабушкин дом, окруженный садом.
Бабушка вышла встречать меня в залу, обняла и расцеловала. Маленькая худенькая старушка с приятным бледным лицом. Тюлевый чепец с широким рюшем надвинут на самый лоб, тафтяное платье с очень высоким воротом и около шеи тюлевый барок. Сверху накинут черный шелковый палантин.
Это несовременное одеяние не казалось на ней странным, напротив того; внушало невольное уважение к старушке, которая с чувством собственного достоинства оставляла за собой право одеваться так, как ей было удобно.
Вечерами бабушка усаживалась на небольшой диван с шитыми подушкам за продолговатым столом, где лежало ее рукоделие, и стояли две восковые свечи в высоких хрустальных с бронзой подсвечниках. А я усаживался в кресло напротив и слушал, что говорит бабушка. Память у нее была превосходная, и все прошедшее представлялось мне в драгоценных деталях. Любимой моей историей стал рассказ о страшном происшествии в доме бабушкиной бабушки Евпраксии Николаевны.
* *
В начале 1771 года Евпраксия Николаевна купила большое село Боброво неподалеку от города N с просторным господским каменным домом и усадьбой. Переехала она туда жить в марте, когда в Москве начала особо свирепствовать чума.
Надо сказать, что от брака с дедушкой Евпраксия Николаевна имела двоих детей, в том числе бабушкиного батюшку. Овдовев, она вышла замуж за графа Уварова, детей у них не было, и они скоро разъехались, дав друг другу подписку, чтобы никоторому из них после другого седьмой части, как по закону положено, не брать.
По Уваровым бабушка приходилась сродни графине Шуваловой. Летом графиня Шувалова проживала в своем имении неподалеку от Боброва, бабушка с ней считалась родством и была очень дружна. Как-то раз бабушка навестила графиню, а та и говорит:
- Что же ты никогда не позовешь меня к себе обедать?
- Что же мне тебя звать? - отвечала бабушка. - Милости просим когда угодно.
- Ну, так назначь день, когда мне приехать, а то легко ли столько верст ехать с визитом, а ты, пожалуй, и не дашь пообедать.
- Когда ни приедешь, всегда тебе буду рада и обедом угощу, прошу не прогневаться, чем Бог послал. Назначь сама.
День назначили. Бабушка приехала домой, послала несколько троек туда-сюда, кого за рыбой, кого за дичью, за фруктами, мало ли за чем... Званый обед. Графиня Уварова угощает графиню Шувалову - пир на весь мир, ведь надобно и гостей назвать, не вдвоем же им обедать. Позвала всех соседей, знатных и незнатных, большая барыня никого не гнушается, ее никто не уронит, не забыли и попа с попадей. Попадью бабушка очень любила. Соскучится, бывало, и позовет человека: 'Поди, зови попадью'. Та придет: 'Что же ты это дела своего не знаешь, ко мне не идешь который день?'. Та начнет извиняться: 'Ах, матушка, ваше превосходительство, помилуйте, как же я смею незваная прийти.' Бабушка как прикрикнет на нее: 'Ты в уме ли, дура попова, всякий вздор городишь! Зови ее, велика птица! Пришла бы сама, да и пришла. Ну, ну, не сердись, что я тебя обругала, я пошутила'.
Евпраксия Николаевна обладала крутым нравом, с мелкими соседями она не церемонилась, но и перед высшими не робела. На добрые дела никогда не скупилась, и всегда принимала монахов-сборщиков.
Вот, и накануне самого обеда доложили ей, что приехал монах со сбором. Приказала позвать. 'Откуда, отец?' - 'Оттуда-то', - называет монастырь.
- Садись, старец.
Велела угостить его, место приготовить, где переночевать.
Сидят, разговаривают. Монах и говорит ей.
- Матушка, а я и сынка вашего знаю.
- Как так? Где ж ты его видел?
Старец подробно стал говорить о батюшке, точно, по словам видно, что знает его. А батюшка в то время был в войсках. Бабушка еще пуще к монаху расположилась, предложила пожить у нее, отдохнуть. Тот и рад.
Как знатная и большая барыня бабушка была кругом в особом почете. Имела пять тысяч душ крестьян, и в доме всегда всего вдоволь. Слухи о званном обеде распространились по округе, дошли и до города N. Тамошний наместник Ее Императорского Величества Иван Васильевич К* решил почтить своим присутствием званный пир.
Иван Васильевич отличался завистливым нравом и хитростью, которая, впрочем, с умом не соседствовала, поэтому не всегда удавалась. Будучи сам богатым человеком, любил наезжать с визитами по соседям и там гостить длительное время. А с ним и люди его, и конюхи.... Да еще две дочери, их горничная, учитель, домашний лекарь...
Как-то приключилась с наместником такая история. Ее Императорское Величество Екатерина II посетила город N, а тогда на хлеб был плохой урожай. Так Иван Васильевич распорядился, чтобы отовсюду свезли сжатые снопы и установили их вдоль дороги, по которой ехала императрица. Но та распознала обман и высказала ему свое неудовольствие: - 'Чтобы мне угодить, не следует таить от меня правды, хотя бы и неприятной. Когда вы были в Петербурге, то это хорошо понимали'. Однако, Иван Васильевич тогда сумел вывернулся.
Так вот, приехал наместник погостить в Боброво. За ним городская знать потянулась, с десяток семейств. Среди них князь Дмитрий Михайлович Волконский, родовитый, но небогатый молодой человек, не пропускавший никакой возможности приглядеть себе невесту с хорошим приданным. Поговаривали, что он уже сватался к младшей дочери наместника красавице Вере Ивановне, но получил отказ. Иван Васильевич твердо решил, что вперед старшей дочери младшую не выдавать. А ежели старшая замуж не выйдет в молодом возрасте, но младшей дорога в монахини. Волконский же, чувствуя поддержку Веры Ивановны, не собирался оставлять попыток впредь.
Наместник пригласил с собой в поездку и отпускного генерала Алексея Павловича Корсакова, который хотел присмотреть для покупки имение в здешних краях. Бабушка приняла генерала милостиво, под его началом служил ее сын на русско-турецкой войне, на время притихшей. К тому же, своей благородной внешностью Корсаков ей напоминал покойного мужа, а графиня Шувалова находила в нем сходство с разжалованным несколько лет тому назад и сосланным по ложному навету архимандритом Феодосием, пользовавшимся чрезвычайным уважением и сочувствием.
Главная гостья - графиня Шувалова прибыла в сопровождении своего свекра, сына и дочери.
Бальная зала в большом доме наполнилась гостями, а ведь многие приехали с экипажами и со своими людьми. Двор заполнился дорожными каретами, одна другой краше: и позолоченные, и расписные, и ажурной резьбой украшенные. Запрягали их четверками лошадей в шорах, а на запятках лакей в ливрее, напудренный и в треугольной шляпе, а еще арап, опоясанный турецкой шалью, в куртке, шароварах, с белой чалмой на голове.
В центре залы устроили длинный стол, сервированный фарфоровой посудой, серебряными приборами, хрустальными рюмками, бутылками с вином и графинами с наливками.
Можно себе представить, какой получился обед у бабушки. В то время кушанья не подавали из буфета, а выставляли все на стол, и перемен было очень много: два горячих -уха да суп, четыре холодных, четыре соуса, два жарких, несколько пирожных, потом десерт, конфеты, потому что в редком дому чтобы не было своего кондитера, и каждый день конфеты свежие... У бабушки и фазаны свои водились, без фазанов она в праздник и за стол не садилась...
За обедом приключился конфуз.
Сидят гости за столом, кушают, да похваливают, что ни блюдо - то диковинка. Вот дошло до рыбы. Дворецкий подходит к столу, чтобы взять блюдо. Стоит сам ни свой, чуть не плачет, не берет. Бабушка спрашивает: -'Что такое?'.
А он ей показывает стерлядь разварную на предлинном блюде, голова да хвост, самой рыбы как не бывало. Бабушка с досадой смотрит вокруг, видит, попадья сидит, как на иголках, - ни жива, ни мертва. Бабушка грозно спрашивает: - 'Попадья, это ты съела у меня рыбу?'
Бабушка расхохоталась, глядя на нее - и все гости.
- Да как же тебя в ум пришло съесть что ни на есть лучшую рыбу? - спрашивает хозяйка сквозь смех.
- Простите, виновата, государыня. Ваше превосходительство! Вот как изволили к столу идти-то, так и сказали мне, что ты, мол, свой человек, не жди, чтобы потчевать стала, а что приглянется, то и кушай... Рыба передо мной стояла, дай, думаю, отведаю. Так вот кусочек за кусочком....
Бабушка, графиня, наместник хохочут пуще прежнего, им вторят все гости.
- Ну, попадья, удружила. Я нарочно за рыбой посылаю невесть куда. Да разве про тебя это везли, дура попова.
Гости веселились от души. Бабушка велела дворецкому поставить попадье ее объедки и принести другую рыбу. Принесли блюдо рыбы - больше прежней.
Обед затянулся до вечера. Потом возле пруда пошло гуляние, музыканты, песельники... Когда графиня Шувалова и ближние соседи по домам разъехались, уже смеркалось. Многих городских из N оставили ночевать в усадьбе. Для наместника выделили в боковом крыле большого дома парадную опочивальню, для его дочерей и гостей отдельные комнаты, для слуг приготовили людскую, а кого-то поселили во флигеле.
Только не все сразу уснули. Молодежь, как совсем стемнело, стала костры жечь, фейерверки поджигать... Крики, смех долго не стихали...
* *
А наутро вот что вышло. Зашел камердинер к Ивану Васильевичу, а тот не дышит, как есть мертв лежит. Бросился он к лекарю, тот приложил зеркальце к губам - то ли туманится, то ли нет. Затруднился подтвердить, действительно ли мертв наместник. Камердинер доложил дворецкому, тот пошел с докладом к бабушке Евпраксии Николаевне. Та только встала ото сна, халат едва набросила.
- Не извольте гневаться, милостивая государыня, но, что-то неладное приключилось с его превосходительством Иваном Васильевичем. Их лекарь зеркальце к губам приложил, но, говорит, картина неясная.
Бабушка велела позвать лекаря. Вошел тот, ни жив ни мертв, и все в сторону смотрит. Повторяет, так, мол, и так, зеркальце приложил, но картина не ясная.
- Зато мне картина ясная, разбойник ты, пустомеля. Да как же ты посмел напиться вчера допьяна. От тебя перегаром разит, любое зеркало запотеет. Да тебя высечь следует изрядно.
Изволили снять с ножек домашние туфли и ну хлестать ими по лицу провинившегося. Успокоившись немного, велела пьяницу гнать с глаз долой, а к гостю позвать сельского лекаря. И пусть сразу же доложит. А пока в опочивальню к наместнику никого не пускать.
Сельский лекарь, уважаемый всеми старичок, явился тут же, зашел к наместнику и пробыл там, как всем показалось, довольно долго. А как вышел, захотел уединиться с барыней.
- Не велите казнить, милостивая государыня, а только мертв ваш гость. И почитай уже несколько часов как мертв.
- Да что же с ним приключилось? - воскликнула Евпраксия Николаевна, - вчера вроде здоров был? Может, за обедом переел? Уж он изрядно старался.
Лекарь приблизился к креслу, на котором сидела бабушка, наклонился и прошептал чуть не в самое ухо.
- Убили его превосходительство, как есть убили.
Бабушка отшатнулась от него и замахала руками.
- Чур, меня. Что ты такое несешь?
- Истинная правда, государыня. Сомнений нет.
- Каким образом?
- Похоже, что подушкой лицо накрыли и держали, пока не задохнулся. Коленом грудь зажали, там след темный виден. Он видимо, сердечный, не сразу почувствовал, после пира вчерашнего-то не отошел еще. Потом, пытался вырваться, подушка вся в слюне и блевотине, даже зубами надорвана. Потом злодей для верности его еще и придушил, может, уже мертвого, но синие пятна на шеи остались. А подушку убивец перевернул и рядом аккуратно положил, грязью вниз.
Бабушка замерла, как громом пораженная. Убийство наместника Ее Императорского Величества у себя в доме! Невольно слезы брызнули из глаз.
И помочь некому. Графиня Шувалова могла бы разобраться, у ней острый глаз, да не станет, еще и отругает, что втягивает ее в неприятности. И то правда. Все придется делать самой. И слезами горю не поможешь.
Прочитала быструю молитву, призвала ангела-хранительницу и приступила к разбирательству.
Тут надо заметить, что Евпраксия Николаевна очень боялась покойников. Хотя она похоронила первого мужа, но там другое дело, его причастили, отпели ... Все честь честью. А тут убиенный... Смотреть на него она не решилась.
Надо от тела поскорее освободиться, но и в город не отправишь, пока не разобралась, а то, пожалуй, сама виноватой и окажешься. Распорядилась подготовить покойницкую в сельском храме. И пусть поп сделает все, что в таких случаях положено.
Еще важно, поговорить с его дочерями, гостями, с камердинером.
Камердинер наместника Евпраксии Николаевне понравился, сообразительный и наблюдательный. Главное, человек проверенный, известно, что еще его престарелый батюшка служил у Ивана Васильевича камердинером.
- Не пропало ли чего из вещей его превосходительства?
- Все на месте, ваша милость. Одной только вещицы не хватает.
- Что за вещица?
- Серебряная табакерка, подарок Ее Императорского Величества. Украшена изящной резьбой и красными рубинами.
- Велика ли вещица?
- С ладонь будет.
- Хорошо, иди. Подготовь барина для отправки в церковь.
Бабушка, не теряя более ни минуты, приказала обыскать весь дом и людей досмотреть со всей тщательностью. А сама направилась к дочерям наместника. Их только разбудили, даже одеться не успели.
- Большая беда к нам пришла, милостивые сударыни. Сегодня ночью ваш батюшка Иван Васильевич приказал долго жить.
Евпраксия Николаевна остановилась, поразившись, как на миг радостно блеснули глаза у обеих дочерей. Однако девицы быстро справились с собой, смутились, приняли скорбный вид и даже захныкали. Бабушка довольно холодно предложила им одеться, привести себя в порядок и приходить завтракать в гостиную.
Отчего же девушки обрадовались? Что она знала о семье наместника. После назначения жена Ивана Васильевича осталась в Москве, в N ехать отказалась. Просила и дочерей с ней оставить, но Иван Васильевич возражал. Договорились, что пока пусть они летом поживут с отцом, а там видно будет. Может, старшую удастся выдать замуж. Хотя, конечно, в Москве шансов у нее было бы гораздо больше. За кого ей выходить в этой глуши? Теперь, раз отец умер, она может вернуться в дом матери и жить там в свое удовольствие.
Почему обрадовалась младшая Вера Ивановна тоже понятно. Кавалер ее князь Волконский теперь вполне мог рассчитывать на благоприятных исход своего сватовства. Не он ли поспособствовал злодейству? Не похож князь на злодея, который, придерживая наместника коленом на груди, душил его своими руками. Тут ярость нужна, ненависть. Волконский же - человек покладистый, обходительный, ироничный, всегда в ровном расположении духа. К тому же недурен собой. Идеальный муж. Отчего так упирался наместник, ничем, кроме дури и жадности Евпраксия Николаевна объяснить не могла. А Дмитрий Волконский без богатой невесты и так не остался бы, его родовитость открывала ему все дома, а отказа от невест ему можно не опасаться. Откуда взяться причине для подобной ненависти? К тому же он от смерти наместника только проигрывает, деньги деньгами, а должность наместника тоже цену имеет.
Скорее уж Вера Ивановна от досады, что папенька стоит на пути к ее счастью, готовя ей жизнь монахини, могла пойти на злодейство. К тому же девица она крепкая... А, может, старшая сестра из зависти к ее возможному счастью решила разрушить этот брак? Волконский испугается скандала и откажется вновь свататься?
Тьфу. Чей-то черный грех тянет за собой грешные мысли. Видано ли дело, чтобы дочери на родного отца руку поняли.
Голова у бедной бабушки совсем пошла кругом, и решила она все же обратиться за помощью к графине Шуваловой.
Отправила к ней записку, из осторожности по-немецки, обе они его хорошо знали.
'Милостивая государыня, постигла меня беда страшная. Убили в моем доме Ивана Васильевича К. Не гневайся, помощи твоей прошу по-свойски. Глаз твой остер, а ум велик. Хочу найти убийцу, прежде чем в город тело отправлять. Если откажешься, не взыщу.
Заставь век Бога за тебя молить.'
Евпраксия Николаевна приказала дворецкому распорядиться насчет завтрака, а себе подать кофе, и удалилась в кабинет. Хотела обдумать, что сказать гостям о происшествии.
Как убийца мог попасть в спальню? Входную дверь бабушка распорядилась на ночь закрыть. Спальня наместника вторая от входа, сразу за комнаткой камердинера, которую тот разделял с домашним учителем, греком по национальности, из духовного звания. 'Зачем учителя то в гости притащил?' - с раздражением подумала бабушка. Не иначе как для слежки за дочерями. Камердинеру несподручно постоянно с девицами находиться, а учитель тебе и за столом, и на прогулке всегда рядом... К тому же учитель отличался неприятной тучностью, безопасно неприглядной для девиц. Только опять сглупил хитрый наместник, Евпраксия Николаевна замечала, как зыркает грек на ее дворовых девок... Была у нее в родне загубленная судьба вдовы, урожденной Гагариной. Влюбилась она в учителя своих дочерей, тоже из духовного звания, и сделала непростительную глупость: вышла за него замуж. И дорого поплатилась за свое увлечение: муж ее запер, родня осуждала за безрассудство и к ней не ездила, а к ним муж не пускал. Он был человеком грубым, говорили, даже бивал ее, к тому же скуп, жили они в ветхом домишке. Да, вот что значит, поддаться увлечению страсти. Впрочем, к чести бабушкиного времени, такие случаи бывали редкость, неравные браки не были так часты, как теперь. Каждый жил в своем кругу, имел общение с людьми, равными себе по рождению и по воспитанию, не братался со встречными и с поперечными.
Комната учителя и камердинера соединялась со спальней дверью, которую обычно держали запертой, но для удобства барина в эту ночь отперли.
С другой стороны к спальне наместника примыкала комната князя Дмитрия Михайловича Волконского. Князь приехал по приглашению наместника в карете с супругами Шишкиными, у которых остановился в N. Шишкины вчера уехали, пообещав прислать за Дмитрием Михайловичем экипаж. Опять Волконский!
Что еще важно, шум борьбы кто-нибудь из соседних комнат вполне мог услышать.
Но все они люди молодые, наверняка веселились у пруда допоздна. Вот оно, идеальное время, входная дверь открыта, а соседние комнаты пусты. Камердинер подготовил барина ко сну и отправился гулять. Его право. Всем разрешили в забавах у пруда участвовать.
Тем временем пришел дворецкий с докладом об обыске. Осмотрели весь дом, людей, их вещи очень тщательно. Табакерки не обнаружено.
- А что монах? - вспомнила бабушка. - Тоже посмотрели?
- Как же, ваше превосходительство! Конечно, и мешок его, и сумку для пожертвований... Пришлось попросить раздеться, он не отказался.
Дворецкий немного замялся.
- Там попадья пришла.
- Хорошо - хорошо. Попадью зови, а сам иди в гостиную, объяви о смерти Ивана Васильевича, скажи барыня распорядилась сказать. Да проследи, чтобы никто усадьбу не покидал. А я пока думать буду.
Не получилось у бабушки надолго уединиться. Без доклада пожаловал генерал Корсаков. Выразил соболезнования и спросил, не нужно ли чем помочь.
А тут и дворецкий с попадьей вернулся. Он хотел, видно, доложить, как выполнил поручение барыни, но увидел Корсакова и деликатно сменил тему.
- Монах просится уйти, говорит, пора ему.
- Пусть зайдет. И принеси мой кошелек.
Монах робко протиснулся в приоткрытую дверь, держа двумя руками сумку. Низко поклонился бабушке, повернулся к Корсакову и остолбенел.
- Ты как здесь? - взревел генерал.
Тот в ноги.
- Не погубите, виноват.
Бабушка смотрит и понять не может, что такое происходит.
- Знаете ли, милостивая сударыня, кого изволили принимать? Это беглый солдат из роты вашего сына. Его давно отыскивают. Да я его по этапу отправлю!
- Не погубите, сам вернусь в полк и покаюсь, - повторяет 'монах'.
И вдруг вскочил, и бросился бежать. Корсаков не удержался, побежал за ним. Догнал уже во дворе, схватил в охапку - не погнушался - и поволок к входным дверям, где передал с рук на руки подоспевшим слугам.
Бедная бабушка ничего не могла понять, виданое ли дело, чтобы генералы беглых солдат в охапку хватали. Чем-то тот здорово насолил начальнику. Побегом? Возможно.
- Что это ты, батенька, за солдатиком изволишь сам бегать?
Корсаков отряхнул сюртук.
- Зря вы меня корите, сударыня, - с досадой произнес он. - Этот плут своим побегом опорочил всю роту вашего сына.
- И что же, ты теперь хочешь еще мой дом опорочить? Мол, принимаю беглых дезертиров?
- Простите, милостивая Евпраксия Николаевна, об этом я не подумал. Могу забрать с собой в N, а оттуда отправить по этапу. Или здесь его запороть?
- Нет, уж лучше забирай его с собой. Сейчас ступай, но жду тебя к обеду.
Оставшись наедине с попадьей, бабушка сурово на нее посмотрела.
- Ты, попадья, чай, вчера фейерверки-то осталась смотреть? Я знаю, ты любительница...
Попадья испугалась, глазки лукавые опустила, прям, сейчас заплачет. Но сама поняла, что переигрывает, знала, что Евпраксия Николаевна ее любит и ничуть за вчерашнее представление за столом не сердится, а, наоборот, весьма довольна.
- Вот ты мне и расскажи, кого ты вчера у пруда видела.
Попадья начала дотошно перечислять всех виденных ею вечером гостей. Грек-учитель был назван первым. При этом попадья не преминула заметить, как ловок оказался толстяк, выше всех прыгнул над огнем, пламя даже не лизнуло ботинок.Таял список подозреваемых... Вдруг среди гуляющих Евпраксия Николаевна с удивлением услышала имя генерала Корсакова.
- Как? Неужто и генерал там был? Врешь ты все, дура попова. Чего ему там делать?
- Уж, не знаю чего, а только пришел посмотреть. К фейерверкам, правда не успел, но у костра был и даже прыгнул один раз через огонь. Снял сюртук, разбежался и прыгнул.
- Не успел, говоришь, к фейерверкам... - нахмурилась бабушка. - Отчего не успел? Поздно пришел?
- Да, почитай, под самый конец.
- Ну-ка, попадья, поди узнай, как там дезертира поместили.
Ах, Алексей Павлович, Алексей Павлович. Господин генерал. Как же все удобно складывается. И у костра тебя видели... И времени для убийства хоть отбавляй. Только одно не могла взять в толк Евпраксия Николаевна, зачем ему это было надо? Хотя мелькнула слабая догадка...
Камердинер наместника, дворецкий и попадья в кабинет вбежали одновременно, столкнувшись в дверях.
Камердинер держал на вытянутых руках серебряную табакерку.
- Попался, каторжник! - с восторгом вопили мужчины, а попадья только охала и причитала.
- Где взяли? - вскричала бабушка.
- Так дезертир, этот проклятый, предлагал табакерку дворнику, которого я приставил его охранять, - отрапортовал дворецкий. - За то, чтобы отпустил его.
В дверь заглянул и сам дворник, уточняя, пора ли втаскивать к барыне каторжника. Получив разрешающий кивок от дворецкого, приволок за шкирку в центр комнаты упирающегося давешнего монашка.
- Откуда у тебя табакерка? - голос бабушки вызвал настоящий припадок у злодея.
Он осознал, что попался, упал на спину и с громким визгом стал кататься по полу. На шум сбежался весь дом. Отпираться было бессмысленно. Домашние и гости уже давно перешептывались, что наместник не сам по себе умер, а вот тебе и убийца, и грабитель.
Бабушка приказала злодея связать, запереть в сарае. И просила генерала Корсакова взять на себя труд отвести его в N. А там уж пусть городничий разбирается, отправить его обер-полицмейстеру в Москву, или судить на месте.
Шум только стих, как подъехала графиня Шувалова.
Евпраксия Николаевна ей несказанно обрадовалась, обняла и трижды поцеловала.
- Ну, будет тебе, - смутилась графиня. - Ты, я посмотрю, и сама вон как ловко разобралась.
- Пойдем-ка, обсудим это дело как следует. Не дает мне покоя одна мысль? - бабушка проводила графиню на широкий диван и уселась рядом с ней.
- Что за мысль?
- Нет, сначала ты мне скажи. Какая-такая история приключилась с архимандритом Феодосием?
Шувалова ахнула.
- Вон ты куда....
Евпраксия Николаевна утвердительно кивнула.
- Ну, слушай. Архимандрит Феодосий был очень ученым человеком, принят в Славно-греко-латинскую академию, постригшись под именем Феодосия, стал настоятелем N-ского монастыря, и быть бы ему митрополитом, но недруги при дворе не позволили. И главным был наш Иван Васильевич, которому Феодосий перекрывал дорогу в N. Они подыскивались под него, перетолковывали его слова и действия не в его пользу, наводили императрицу на гнев и добились наконец, что его лишили архиерейства, и даже монашества и сослали куда-то в Архангельск, в монастырь. Там он и сгинул.
Барыни перекрестились.
- Знаю, почему спрашиваешь. Я сама тебе сказала, что Корсаков похож на Феодосия, как родной брат. Да, он и есть его родной брат или близкий родственник. Я сейчас припоминаю, фамилия у Феодосия тоже была Корсаков. Но что с того?
Нет никаких доказательств, что он мог убить Ивана Васильевича, хотя, соглашусь, причины для ненависти у него были.
- А, вот, теперь ты меня послушай. Ивана Васильевича убили поздно вечером, когда у пруда шли гуляния. И Корсаков там тоже вроде был, его и попадья видела, а она глазастая. Да только она сказала, что пришел он под самый конец, был так возбужден, что даже скинул мундирный сюртук и прыгнул через костер. Понимаешь, времени для убийства у него было достаточно.
- Это тоже мало, что значит. У дезертира было такое же время, а то и поболее.
- Камердинер Ивана Васильевича доложил, что пропала серебряная табакерка, мои люди тщательно обыскали всех и все в доме. У дезертира ее не нашли.
- А не мог он ее где-то спрятать?
- Не думаю. Мои искать умеют. Не было у него табакерки.
- Так откуда же она появилась?
- Хочешь, пойдем у него спросим?
- А и пойдем, - заинтересовалась Шувалова.
Когда бедный дезертир увидел перед собой двух грозный барынь, он стал тихо подвывать, продолжая сидеть на полу.
- Где ты взял табакерку? - осторожно спросила Евпраксия Николаевна.
Дезертир уставился на нее подбитыми глазами, и распухшие губы его прошептали.
- В кармане подрясника нашел...
Шувалова вздрогнула, схватила бабушку за руку и потащила к выходу.
В кабинете бабушки она продолжала сомневаться в почти уже очевидной картине убийства.
- Но как мог Корсаков подбросить табакерку ему в подрясник?
Бабушка предоставила ей последний аргумент.
- В том-то и дело, что мог. Убив Ивана Васильевича, прихватил его табакерку для отвода глаз, небось, хотел где-то выбросить, чтобы походило на ограбление. Господ-то не обыскивали, он ничем не рисковал. И вдруг узнал в монахе своего дезертира. Вот удача. К тому же тот побежал, Корсаков за ним, и представляешь, хватает мнимого сборщика в охапку. Я тогда поразилась, как так, генерал солдата хватает в охапку! А ему только этого и нужно было, спокойно положить в карман чего угодно мог. Он это, он убил, жестоко, задавил, как мерзкую гадину...
Помолчали. А потом графиня Шувалова бабушке и говорит.
- Дорогая моя подруга, забудь все, что ты мне тут наговорила. Отправь завтра дезертира с Корсаковым, и Бог им судья. У тебя сыновья в армии, один прямо в подчинении у Корсакова, не порть им жизнь. И для твоего дома лучше всего версия с дезертиром-убийцей подходит. На ней и остановимся.
* * *
И каждый раз я переспрашивал бабушку.
- И чем же кончилось? Казнили тогда дезертира?
- Нет, - отвечала она, - Ему удалось сбежать по дороге. Это послужило поводом отправить генерала Корсакова раньше срока в отставку. Чего он и сам хотел...