Начало трудовой биографии. (Продолжение "Автобиография семьи").
"Дикость, подлость и невежество забывать прошлое и пресмыкаться перед настоящим". А.С. Пушкин.
После окончания Московского ордена Ленина медицинского института (МОЛМИ) им. И.М.Сеченова мы с женой крепко задумались: остаться в столице, Москве, или ехать работать и жить в Калугу. В Москве в единственной комнате на 16-и квадратах размещались родители, 13-летний брат Нелли. Прописать меня к ним с трудностями, но могли. Однако жить впятером с туманными видами на будущее расширение жилплощади, которое 35 лет ждали родители жены, нам, молодой семье, казалось невозможным. Мне предлагали в Москве работу ординатором в хирургическом отделении Центральной больницы МПС у известного профессора В.И. Казанского, но мы решили ехать работать в Калуге. Там молодым специалистам была реальная возможность на законных основаниях получить отдельную жилплощадь. Я мечтал быстрее научиться квалифицированно, качественно лечить больных, совершенствоваться в оперативной технике. Для этого надо было трудиться в больнице под руководством блестящего, опытнейшего хирурга, учителя и организатора здравоохранения, каким был мой отец, Сос Тигранович Багдасарьян. С первого до последнего часа Великой Отечественной войны он был начальником хирургическими отделениями, ведущим хирургом полевых подвижных, эвакуационных, армейских госпиталей. После демобилизации он руководил межрайонной городской больницей и одновременно хирургическими отделениями в Белгороде-Днестровском. С 1949 года он работал главным хирургом Московско- Киевской железной дороги, управление которой базировавалось в Калуге. Практическая хирургическая деятельность его проходила в калужской дорожной больнице. У него учились хирурги, которые позднее стали профессорами, доцентами... Отец был специалистом не только в общей, торакальной, абдоминальной хирургии, но и травматологии, урологии, оперативной гинекологии, акушерстве,. Не имея учёных званий, он успешно оперировал практически на всех органах человека. Сказывалась большая военная и сельская практика. Слава Богу, в гражданское время он не зависел от чиновников от медицины, раздающих (в наше время) "сертификаты", держащих настоящих хирургов за руки. Отец мог научить меня многому и быстро.
Мы приехали в Калугу по распределению в августе 1958 года. Получили, как молодые специалисты, жилплощадь - 12 квадратов в коммунальной квартире и начали трудиться в стопятидесятикоечной Дорожной железнодорожной больнице им. К.Э,Циолковского, я ординатором в хирургическом отделении, а Нинель - в поликлиническом отделении оториноларингологом.
Началась наша трудовая биография. Вакантное место хирурга в стационаре для меня придержала администрация больницы, после того как летом уехал в аспирантуру в Москву Лев Григорьевич Харитонов, которого я хорошо знал. Он стал известным учёным. Книгу его о послеоперационном ведении больных, выдержавшую два издания, я пользовался в своей практической деятельности и храню в личной библиотеке.
Сорокакоечное хирургическое отделение размещались на первом этаже двухэтажного кирпичного дореволюционного дома. На втором этаже ра размещалось 12- коечное родильное отделение, которым заведовала Ольга Васильевна Гусева. Здесь работала акушеркой моя мама.
Вход с улицы (и лестничной клетки на второй этаж) прямо в коридор делил хирургическое отделение на левое и правое крыло. Около входной двери в коридоре стоял большой платяной шкаф. Персонал, входя с улицы в коридор, менял в нём, раздеваясь, уличную одежду на халаты. Почти рядом, в коридоре, напротив шкафа, чуть наискосок, стояли сестринский стол и стеклянный шкафчик для инструментов и лекарств. За этим столом круглосуточно без права на ночной сон дежурили медсёстры. Такие почти походные условия в послевоенное время никого не удивляли. Никаких комнат для отдыха у сестёр и санитарок, в которых сегодня скрываются они от больных, не существовало. В ночное время любой больной мог, открыв дверь палаты, увидеть медсестру и позвать её на помощь. Рядом, справа от сестёр, - дверь в перевязочную комнату, а далее - двери трёх палат, все на одной, левой, стороне. Слева от сестринского поста, напротив платяного шкафа, в коротком коридорчике ("аппендиксе") ютилась крохотная ординаторская. В ней размещались маленький письменный столик для врачей, где заполнялись и хранились истории болезней, два венских стула, стандартный дерматиновый диван, где ночевал (тоже без права на сон!) дежурный хирург, и книжный шкаф с медицинской литературой, бланками, документами. На стене висела репродукция картины художника А.И. Лактионова, на которой знаменитые хирурги профессоры С.С. Юдин, Д.А.Арапов, А.А.Бочаров и Б.С. Розанов обсуждают проблемы переливания трупной крови. Повесил картину мой отец, купив её в Москве. Летом 1959 года, уезжая в Смоленск, он забрал её с собой. Она красовалась потом в ординаторской Смоленской железнодорожной больницы. Перед войной отец стаживался у С. С. Юдина в московском институте Склифосовского, очень уважал профессора и его друзей, поэтому картину любил. В ординаторской и палатах висели чёрные " тарелки" радиопродукторов "Рекорд", за исправной работой которых строго в больнице следили.
Влево от "аппендикса" располагались две больших палаты и далее изолированный от коридора - операционный блок с единственным столом, на котором выполнялись и плановые и экстренные вмешательства.
Ещё на 4 курсе в этой операционной я выполнил свою первую самостоятельную аппендэктомию при ассистенции отца. Теперь мне доверили самостоятельное ведение палат N2 и 6. Первый мой пациент - наш больничный врач - терапевт, "аксакал", лечивший ещё К.Э.Циолковского Николай Иванович Юрашкевич. Он страдал острым тромбофлебитом варикозных вен нижней конечности. Замечательный, добрейший, много лет знакомый мне лично человек. В прошлом начальник больницы, заслуженный врач республики. Приходя на работу утром как все, он проводил с больными весь день. Саморучно получал в аптеке и раздавал в своей палате лекарства, ставил капельницы, долго доверительно беседовал со своими пациентами, пунктуально заполнял истории болезни, лечил словом и лекарствами и уходил домой затемно, в 21-22 часа. Жена его Мария Андреевна трудилась в больнице вместе с мужем. Так почти каждый день. Есть ли такие сподвижники в медицине сегодня?
Старой выучки врач, он практически лечил свой тромбофлебит в больнице сам ( Medicus cura te ipsum!), по терапевтическим канонам, которые в прошлые времена существовали. Лежал 21 день малоподвижно на железной панцирной больничной койке с ногой, обернутой бинтами, пропитанными бальзамом Вишневского, воняющими дёгтем, положенной в гипсовую лангету. Хорошо знакомый со смертельными тромбоэмболиями легочных артерий, иногда осложнявшими тромбозы вен, наш коллега боялся лишний раз шевельнуться и трепетал, когда его брали в перевязочную сменить бинты. Я удивлялся его терпению и педантичности. Выписавшись, Николай Иванович лечился дома еще месяц или больше. От операции он категорически отказался. А я, начинающий неопытный хирург, не смел настаивать. В будущем я оперировал сотни больных с тромбозом поверхностных расширенных вен без единого смертельного исхода. Через 1-2 недели они были здоровыми. Своим студентам мединститута (в том числе будущему зятю моего коллеги и первого пациента) всегда приводил пример неправильного консервативного лечения Н.И.Юрашкевича, к счастью, закончившегося благополучно.
Моя палата была знаменитая. В ней с 3 по 19 сентября 1935 года лежал и умирал от рака желудка легендарный основатель космонавтики Константин Эдуардович Циолковский. Лечил Циолковского и оперировал известный в городе хирург и главный врач железнодорожной больницы Василий Иванович Смирнов вместе с московским профессором Плотниковым по поводу ракового стеноза антрального отдела желудка, видимо неудачно. Тогда же кто-то сделал любительские, не очень хорошего качества, фотографии больного учёного. Альбом с фотографиями хранился в ординаторской, переданный " по наследству" моему отцу, заменившему Смирнова на хирургическом посту. Я рассматривал фотографии многократно. К.Э.Циолковский был истощен, бледен, наверное измучен болями, борода и волосы всклокочены, глаза впавшие, блестящие. Обшарпанные стены и казённая кровать палаты были удручающим фоном. Фотографии, явно не для широкой демонстрации, хранились в ординаторской на полке книжного шкафа без особого почета, хотя больница носила имя великого учёного в память о его пребывания в палате. Эти фотографии я никогда не видел в публикациях.
Когда я узнал В.И.Смирнова, ему было больше 80-и лет. Жил он около парка им. Циолковского, но иногда приезжал в больницу на велосипеде. Это - через весь город. Встретив на конечной остановке автобуса около вокзала знакомых сестёр и врачей, в том числе меня, возвращающихся с работы домой, шутливо распекал, что не бережём здоровье и передвигаемся на городском транспорте, вместо того чтобы ездить на велосипеде, как он и Константин Эдуардович Циолковский.
Когда началась космическая эра, я решил альбом с последними фотографиями великого учёного забрать себе, но за день до того эта же мысль пришла кому-то ещё. Альбом исчез. Кто мог взять? Главный врач Л.И.Николаевский? Врачи отделения? Смирнов? КГБ? Не знаю. Сохранились ли эти фото?
На первую зарплату я купил 5 бутылок вина марки "Кизляр", города моего рождения. Наивно думал выпить, их уходя на пенсию. Но загад не бывает богат. Запас продержался только года два. Через дорогу, напротив нашего дома располагался большой красного кирпича корпус спиртзавода, рабочие которого в нашем подъезде из-под полы торговали дёшево краденым спиртом. Каюсь, грешил, покупал поллитровки спирта наравне с другими жителями Калуги и я. Настоянный "по Солоухинскому рецепту" на чесноке спирт я потом разводил водой "по Менделееву" и угощал приходивших в гости школьных приятелей. Бытует ошибочное мнение народа, что хирурги спиваются от того, что у них на работе спирт льётся рекой. Нет. Спаивают слабых волей врачей благодарные пациенты, которые, излечившись, одаривают своих спасителей бутылками коньяка и водки. А потом, становясь алкоголиками, несчастные и нечестные доктора воруют у медсестер крохи спирта, выделенные для инъекции, пьют растворы из банок с учебными препаратами органов, заспиртованных, нередко с формалином.
У хирургов отделения была обязанность: по очереди через полгода месяц переходить работать в поликлинике. Её двухэтажное здание располагалась на вокзальной площади в 10 минутах ходьбы от больницы. Моя очередь " на новенького" пришла быстро. Работа в стационаре, основные болезни, требующие экстренного оперативного вмешательства, мне была знакомы по дежурствам в неотложном отделении Боткинской больницы, в Люберецкой железнодорожной больнице, в институтских клиниках, куда я ходил часто в свободные вечера на старших курсах. А единичные занятия в поликлинических кабинетах различных специальностей в институте, "малая хирургия", амбулаторная диагностика её, не оставили большого следа в моей молодой голове. Даже во время врачебной производственной летней практики после 4 курса, прошедшая в этом же медицинском объединении, я больше трудился в хирургическом стационаре.
Поэтому перейдя на поликлинический приём, я обидно "плавал" в малой хирургии. Выручало, что вечером я мог консультироваться у отца, получить у него информацию, советы по лечению трудных для меня больных, что-то прочитать в книгах и журналах, которых в доме было много. (Все экземпляры 3-х основных советских хирургических журналов, собранных в семье с 1942 по 1990 годы я вывез в свой смоленский кабинет на работу в бытность заведующим кафедрой факультетской хирургии, забив ими все полки громадного старинного шкафа, в котором в бытность проф. С.М.Некрасова хранились заспиртованные, заформалинованные анатомические препараты).
Помогала мне в силу своих знаний медсестра хирургического кабинета поликлиники Люба, старше меня лет на пять. Помню, пришла в кабинет на приём женщина, у которой воспалительный процесс (краснота, болезненность и плотный отёк) распространялся от уха на шею. Жена мне рассказывала о существовании мастоидите Бетцольда, который лечат консервативно оториноларингологи. Назначил антибиотики и отпустил. " А мы таких больных направляли на лечение в больницу" - заметила Люба. Я бросился бегом по лестнице (кабинет был на 2 этаже) и перехватил женщину уже на крыльце. Беду предотвратили.
Приходилось мне выезжать на хирургическую помощь к железнодорожникам, живущим в окрестных деревнях. Однажды очень пожилая и подслеповатая врач по помощи на дому Панна Степановна Раевич пригласила меня к пациентке с тяжёлой сердечной патологией выпустить скопившуюся в брюшной полости жидкость -асцит. Мне процедура известна только теоретически. Взяли с собой стерилизатор с шприцами, иглами и никелированным троакаром, ( его привёз отец из Берлина в 1945 году и он до сих пор хранится у меня), бикс с марлевыми салфетками, сели в "газик" и поехали в Ольховку. За городом одна из дорог оказалась занесённой снегом полностью, поехали по другой и застряли, не доехав около 200 метров. Вышли - и по сугробам пешком, я первый - в ботинках, затем колобок Раевич в резиновых сапогах, далее её медсестра Мария в валенках. С грехом пополам разыскали избу Морозовых. Больная - еле живая, сидит в кресле, лежать не может. По всем правилам медицины обработал живот, сделал местную анестезию, надсёк в нужном месте кожу, проткнул брюшную стенку среднего диаметра троакаром, вынул стилет. В ведро хлынула пенящаяся жидкость. Когда вылилось около 6 литров, я испугался, что больная не перенесёт процедуру, но сестра перехватила сверху живот полотенцем и сдавила его, а Раевич в предплечье сделала какой-то укол. Наполнив большое эмалированное ведро транссудатом, я успешно закончил работу. Всё обошлось благополучно. Возвращаясь к машине, я "рассекал" сугробы, с биксом и стерилизатором в руках, довольно выпятив грудь, аки Пётр Великий, строящий град. За мною шагали, согнувшись, отворачиваясь от снежного ветра, мои старушки.
В конце сентября меня с "моей" медсестрой Любой направили на казахстанскую целину, забрать с места сельхозработ студентов МАИ и привезти их в Москву живыми и здоровыми... В Калуге нас скупо снабдили лекарствами первой скорой помощи и кое-каким хирургическим инструментарием. В Москве на Киевском вокзале нас определили в пустой многовагонный эшелон. В вагоне посреди состава нам выдели отдельное купе и второе - под изолятор. Порожняк из Москвы добирался до Акмолинска 9 дней, кланяясь каждому столбу, тем более станции, а иногда и поляне. Мужики-проводники с завистью ухмылялись, что я с Любой еду в одном купе, но мы честно спали каждый на своей койке. Нравственные устои в те времена были на высоте. Питались в всухомятку, пополняя запасы провизии на вокзальных буфетах и пристанционных рынках. Проводники грели в титане воду для чая и других нужд. По очереди все мы устраивали помывку в туалетной комнате. Приехав,намучившись, в Акмолинск, днём познакомились с городом, а вечером вагоны стали заполняться студентами. Нам принесли 2 мешка лекарств, мазей, бинтов, которые студентам сбросили с самолёта на место пребывания. Мы с Любой повеселели, стало ясно, что не пропадём в дороге. В Москву доехали с песнями за 2 -е суток без особых происшествий: двух запоносивших больных на всякий случай изолировали, интенсивно лечили фталазолом и левомицетином, двум студентам вскрыл панариции под местным обезболиванием. В Калугу вернулись с мешками не израсходованных лекарств и бинтов, которых нам дома хватило надолго.
Вернувшись в стационар, получил на курацию большую палату N5, где лежали больные с гнойными ранами. Прошло некоторое время. Люба обратилась ко мне в стационар с послеродовым гнойным маститом. Доверилась. Решил вскрыть гнойник под рауш- наркозом хлорэтилом, как тогда было принято. Позвал в перевязочную для страховки зав. отделением Дору Андреевну Подгайных (позже Олиференко), внимательную, доброжелательную и многому меня научившую в начале врачебного пути. Даю масочный наркоз хлорэтилом. Внезапно Люба перестала дышать, лицо посинело. Сказать, как я перепугался, значит, ничего не сказать. Развился бронхоспазм, частое осложнение этого наркоза, обычно самостоятельно проходящее, о чём я узнал потом. Но тогда мы с Дорой Андреевной бросились реанимировать Любу в большой панике. К счастью, больная скоро задышала, я успешно вскрыл и дренировал гнойник и... больше никогда в своей хирургической практике не использовал хлорэтил для общего обезболивания. Ко мне с юных лет в больнице все сотрудники хорошо относились, помогали во всём, ведь я вырос на их глазах, был сыном уважаемых сослуживцев. Поэтому, наверное, Люба не узнала об этом горестном случае.
В углу палаты N5 около отопительной батареи лежала женщина 65-и лет. Несмотря на строгий запрет, она курила невероятно много и даже в палате, так как из-за болезни ноги не могла ходить. Фашисты во время Отечественной войны убили всех её родных. Она стала партизанкой. С возрастом на почве трагических переживаний и никотиновой интоксикации у неё, одинокой женщины, возникла хроническая непроходимость артерий нижних конечностей, начиналась гангрена. Лекарства и мази не действовали. Несмотря на тяжёлый недуг, Мария Фёдоровна не унывала, постоянно рассказывала множество весёлых анекдотов. С нею было приятно общаться и очень хотелось помочь. В одном из свежих журналов нашёл способ лечения введением подкожно кислорода. Собрал систему и провёл несколько сеансов. Не помогло. Вычитал об обезболивании точек выхода нервов по Папазьяну при облитерирующих эндартериите и атеросклерозе. Попробовал. Бесполезно. Я переживал неудачи, а Мария Фёдоровна подбадривала. Гангрена полезла вверх. Пришлось решаться на ампутацию голени. Когда Марию Фёдоровну забрали в операционную, за батареей обнаружили снизу до верха папиросные окурки. Больные в палате прощали ей всё.
Я выполнил первую самостоятельно ампутацию по Гритти-Альбрехту удачно при ассистенции отца. Боли ушли. Операционная рана зажила "первичным натяжением". Но выписать её на костылях оказалось некуда, дома ухаживать за калекой было некому. Стал хлопотать и устроил через собез в дом инвалидов.
Прошел год. Летом я гулял в парке Циолковского. Меня окликнули. Я обернулся. По аллее пожилой мужчина катил коляску, а в ней сидела сияющая Мария Фёдоровна. Она мне радостно рассказала, как в доме престарелых познакомилась с одиноким мужчиной, вышла за него замуж и теперь они живут недалеко от парка в собственной квартире. Муж катает её по аллеям, она дышит свежим воздухом и больше не курит!
Много раз приводил я этот пример стойкости своим студентам и пациентам, потерявшим конечности из-за тяжёлой болезни, травм. Не потеряна жизнь, если не унываешь, интересен людям, добрый и светлый, честен и терпелив. Наша жизнь сложна, "много разных ракушек налипают нам на бока" и мы теряем здоровье, не чистя борта своей ветшающей лодки. От такой грязи, как курение, алкоголизм мы можем и должны избавиться. Когда я вижу курящих молодых ребят с сигаретой во рту, то всегда вспоминаю 25-летнего курильщика Рассказова, лежавшего в моей палате с облитерирующим эндартериитом, не спавшим от сильнейших болей в ноге, и потерявшего её от развившейся на глазах гангрены в течение 10-15 дней. Мой отец курил 50 лет, долго, как и Мария Фёдоровна. Они, как и многие другие, сумели преодолеть вредную привычку силой своей воли.
Первая патологоанатомическая конференция, на которой я присутствовал в первые дни работы в больнице, запомнилась навсегда.
Зоя Борисовна Пименова, опытный хирург, по совместительству уролог, дежурила по всей больнице и хирургическому отделению накануне единственного тогда выходного дня воскресения. Глубокой ночью привезли старую женщину с сильными болями в левой поясничной области и диагнозом "левосторонняя почечная колика". Сонный доктор осмотрела больную, выявила положительный симптом Пастернацкого (болезненность при поколачивании в области почек) слева (не аппендицит!), и назначила обезболивающую инъекцию атропина и омнопона для снятия колики, планируя дальнейшее инструментальное и рентгенологическое исследование в понедельник. " От почечной колики не умирают" - подумала. В палатах свободных мест не было. Больную разместили на приставной кровати в коридоре около ординаторской, отделив ширмой. После инъекции лекарств бабушке стало легче, она утихла. Ночь доспали спокойно.
Утром в воскресенье дежурить пришел молодой врач терапевт Амлер. Сдавая смену, Пименова указала, что за ширмой лежит старушка с почечной коликой, поступившая ночью, намучилась и спит. Пименова поехала домой, а Амлер в ординаторской стал читать книгу. При раздаче завтрака буфетчица пришла к дежурному врачу спросить будить ли спящую женщину. "Будите"-сказал Амлер. Оказалось, что пациентка не дышит, умерла. Амлер взял прочитать историю болезни, а она не заполнена: Зоя Борисовна ночью полагающиеся для внесения в матрикул формальные данные жизни у больной не опросила, объективные детальные обследования не провела - решила всё выполнить и записать в понедельник, потому что урологическую больную всё равно будет лечить она.
Срочно вернули Пименову из дома в больницу, чтобы оформить документ и отправить его в морг. Хирург-уролог и терапевт, имея скудные клинические данные, решили, что старушка умерла от нераспознанного инфаркта миокарда сердца, что похожее, но полностью не соответствовало истине. Патологоанатом обнаружил при вскрытии некротический распад поджелудочной железы. Скандал был большой, душевные страдания Пименовой ужасны. Врачей спасло от суда только то, что панкреонекроз в то время считался неизлечимым, практически смертельным заболеванием.
В начале своей врачебной деятельности я сделал из чужих ошибок правильный вывод, что надо быть предельно внимательным к больному, днём и ночью незамедлительно оформлять медицинские документы.
В нашей маленькой больнице (150 коек) врачи дежурили по очереди - терапевты и хирурги по графику, составленным начальником медицинской части, утверждённым главным врачом. Дежурный врач (с полномочиями главного врача) единственный на все отделения (терапия, хирургия, терапия, родильное, детское, гинекология), делал вечерний обход, решал частные вопросы больных и дежурных сестёр, снимал пробу пищи в пищеблоке, госпитализировал и назначал лечение пациентам доставленным машиной скорой помощи. Если специальных знаний у дежурного врача не хватало, он немедленно отправлял дежурную автомашину за квалифицированным врачом соответствующего отделения, который дежурил без оплаты на дому по ежемесячному графику, имевшемуся в ординаторской каждого отделения. Каждый час, проведенный в больнице, вызванному врачу оплачивался. Я дежурил часто. Ставка зарплаты начинающего хирурга составляла без налоговых вычетов 725 сталинских рублей. Восемь больничных дежурств (с 17 часов до 9 утра) оплачивались как ставка.
В одно из первых дежурств ко мне обратилась зам. начальника больницы по хозяйственной части, полная средних лет с болями в правой подвздошной области. Клинические данные обследования, отсутствие симптома Щеткина-Блюмберга, не укладывались в картину острого аппендицита. Я прекрасно знал женщину, знал, что она не замужем, но заподозрил нарушенную внематочную беременность и спросил, не может ли у неё быть беременность. " Ты что! Знаешь же что я не замужем!"-ответила она. "Ну, забеременеть и без мужа можно" - возразил я. " Ты в чём меня подозреваешь!? - стала возмущаться она, - Я член партии!". Проводить гинекологическое обследование хорошо знакомой красивой женщине я, юный врач, постеснялся, и, не имея большого опыта, побоялся ошибиться. Но отпустить домой с выраженной болезненностью при пальпации в правой подвздошной области важную административную персону я тоже не мог. Послал автомашину, чтобы в больницу привезли на консультацию, в помощь мне, главного хирурга, отца. Несмотря на нежелание завхоза, отец настоял на внутреннем осмотре. Взяли больную в перевязочную, отец провёл влагалищное исследование (в первый и последний раз при мне). Мы увидели на перчатке кровь. "Что же ты, милая, нам сказки рассказывала. Внематочная беременность у Вас. Надо срочно оперироваться" - с укоризной сказал Сос Тигранович. Авторитет отца был абсолютный, и мы выполнили необходимую операцию, спасшую блуднице жизнь.
Никогда не стеснялся я после этого случая: обязательно обследовал женщин при подозрении на острый аппендицит, на внематочную беременность, аднекситы. Считаю, что каждый хирург должен быть гинекологом и учил этому своих студентов. Много раз я убеждался в правильности такого требования в хирургической практике.
Врачи трудились в больнице на ставку 6,5 часов (с 9 утра до 15 часов 30 минут), а в поликлинике - на час меньше. Дежурные по больнице врачи заступали на вахту в будние дни в 17 часов. Заведующие отделениями работали на 1,5 ставки, чтобы до прихода дежурного врача больные не оставались без пригляда.
Во время учебы в институте во время летней врачебной практики я днём и ночью пропадал в родной мне больнице, часто дежурил с врачами, знал их права, обязанности, вёл документацию, осваивал навыки, технику вплоть до расположения электрических розеток и включателей.
Женщины-врачи, загруженные семейными заботами, тяготились дежурствами, находили дежурства и подработки полегче и выгоднее в других местах. Поэтому через 1-2 месяца работы, когда я освоил основные экстренные хирургические операции, мне доверили самостоятельно дежурить по больнице. Многое было на дежурствах: принимал роды-выкидыши при пятимесячном сроке беременности, выхаживал килограммовых новорождённых, выполнял выскабливание матки при криминальных и инфицированных абортах, спасал при инфарктах миокарда и инсультах, тушил однажды ночной пожар в прачечной (с пожарной командой, конечно). Ночью я был единственный врач в больнице с полномочиями начальника учреждения. Чего только не было! На моём дежурстве 6 января 1959 года моя одноклассница Ира Жиляева (Власова) родила сына Диму, а в терапевтическом отделении 6 декабря того же года скончался в возрасте 63 лет мой учитель физики и логики, экс-директор нашей школы Георгий Семёнович Махнорылов, злоупотреблявший алкоголем. Хирургическую деятельность, естественно, осуществлял постоянно.
Санпропускник располагался в одноэтажном домике при въезде на территорию больницы и обычно врачи осматривали поступающих больных там. Однако хирургические тяжело больные ночью поступали, минуя приёмное отделение, к нам прямо в коридор стацианара. Чтобы больного нести из санпропускника на носилках по улице 50 метров до хирургического корпуса, не хватало санитаров и времени, особенно в холодное время года. Машина скорой помощи подъезжала по дороге, огибая торец хирургического корпуса, мимо окон операционной и ординаторской, где отдыхал дежурный хирург. В один из осенних дежурств, глубокой ночью, слышу, как по шоссе прошуршала автомашина. Значит к нам - других не бывает. Вбегает медсестра - "привезли кровотечение". Выскакиваю в коридор. Около входной двери на носилках лежит бледнющая худенькая девочка 13-и лет в стареньком демисезонном пальтишке. Рядом у носилок стоят врач и сестра скорой помощи, сообщают скороговоркой: взяли дома, кровавая рвота. В направлении написано просто "желудочное кровотечение". В отделении ни одного свободного места даже в коридоре. Бегло осмотрел, ощупал живот больной, лежащей в носилках на полу (больше негде). Признаков перитонита нет. Желудочные кровотечения были и раньше, лечили терапевты. Разместить в терапии? Девочку затошнило. Из перевязочной принесли эмалированный таз. Девочка повернула голову и выплюнула пол-таза крови. Я ужаснулся, понял, что никуда из хирургического отделения уносить больную нельзя. Командую своим сестрам- "кладём девочку на стол в перевязочной, готовьтесь к переливанию крови". Перекладываем из носилок на стол - снова обильная рвота кровью. Скорая помощь схватила свои носилки и исчезла. У меня паника -кровяное давление низкое, нужна срочно операция на желудке, а я ещё такие не делал. Надо вызывать старшего хирурга. Отец в командировке инспектирует брянскую медицинскую службу. Послать машину за Подгайных? Или ограничиться введенными кровоостанавливающими препаратами, переливать кровь, и подождать до утра? Вспоминаю, что в комнате агитпункта больницы временно (как когда - то мы) поселился приехавший из другого города новый заведующий терапией. Он уже бывал в нашем отделении и произвел на меня впечатление эрудированного специалиста. Решил вызвать и посоветоваться. Он пришёл быстро и выяснил, что у девочки кровотечения наблюдались и ранее. Она обследовалась в московской терапевтической клинике. Там диагностировали заболевание печени. Вижу, терапевт, ощупывая пальцами живот девочки, выявляет значительное увеличение печени и селезенки, нижние границы которых проходят около пупка. А я, салага, боясь усилить желудочное кровотечение, слишком бережно пальпировал живот! Кровь то хлестала не из желудка, а пищеводных вен и затекала в желудок! Ещё не звучит диагноз, но я понимаю, что посылать машину никуда не надо, операции не надо, и я самостоятельно буду бороться с кровопотерей до сдачи смены. Раньше такую болезнь называли "синдром Банти", а позднее - портальная гипертония. Согласовав назначения с терапевтом, я (у нас было правило - кровь переливает только врач) затем перекапал девочке на перевязочном столе весь запас одногруппной крови, сыворотку, кровоостанавливающие препараты. С тех пор всю свою трудовую жизнь, приходя на дежурства, начинал работу с проверки, достаточен ли в отделении, в операционной в холодильнике ( где строго температура + 6) запас крови. ( Вскоре я стал ответственным по крови в больнице)
Утром, выписав выздоровевшую пациентку, перевёл девочку из перевязочной комнаты в свою палату на освободившуюся койку. В крови больной стало мало гемоглобина, эритроцитов, лейкоцитов и тромбоцитов, СОЭ высокая. Несмотря на интенсивное коллективное консервативное лечение кровозаместителями, белковыми и гемостатическими препаратами, кровопотеря продолжалась. Аппетита у ребёнка не было, показатели крови ухудшались, кишечник был забит разлагающейся кровью, живот вздулся, кал вытекал в судно жидкий, чёрный. Прошло несколько дней. Девочка погибала. Собирались врачебные консилиумы, но никто не предлагал иного, верного пути спасения.
Вызвали на помощь из Москвы главного хирурга Министерства путей сообщения. Приехал профессор Н.Н.Кукин, фронтовой товарищ моего отца. Николай Николаевич осмотрел больную и заключил - "надо делать современную сосудистую операцию -портокавальный анастомоз" (соединение воротной вены с нижней полой веной). - "Профессор, - сказали мы, - мы теоретически слышали о такой операции, но никогда не делали и даже не видели. Но мы вам с удовольствием поассистируем." Николай Николаевич походил по ординаторской и засомневался: "вы сосудистые операции не делали, специального инструментария, нужных иголок, ниток нет, так что вряд ли мы здесь сможем выполнить такое сложное вмешательство. Надо везти больную в Москву". "Профессор, мы замучились спасать девочку вливаниями крови, дайте указание, и мы тотчас спецвагоном отправим её вместе с Вами и медперсоналом к вам в Москву". Опять походил профессор по врачебному кабинету, угрюмо размышляя. "В таком тяжёлом состоянии девочка, пожалуй, нетранспортабельна. Вы немножко её силёнки поднимите и присылайте" -сказал нам на прощание Н.Н.Кукин и уехал. А мы продолжили лить ампулу за ампулой крови, раствор хлористого кальция, викасол и другие доступные нам кровоостанавливающие препараты в исколотые тонкие вены и мышцы бедняжки.
К счастью, вернулся из командировки мой отец. " Сосудистые операции мы не сделаем в наших условиях, но ждать нельзя. Давайте выполним то, что рекомендовали в таких случаях старые хирурги, и это мы сможем" - сказал он. Отец срочно выполнил сложную операцию - удалил огромную больную селезёнку, а я, как лечащий врач, ему помогал. Кровавые рвоты, кровотечение быстро прекратились. Через 20 дней Оля Торхова, поправившись, ушла от нас домой своими ногам.
Долго еще я вздрагивал, просыпался на дежурствах, услышав шуршание шин подъезжающей автомашины скорой помощи.
Прошло несколько лет. В январе 1962 года, заканчивая ординатуру в Смоленске, я приехал на каникулы к своей семье, остававшейся в Калуге. В солнечный воскресный день с женой отправились на лыжах в сосновый бор за речкой Яченкой. На одной из просек нам встретилась молодёжная группа лыжников. Меня окликнули: "Вадим Сосьевич!" Остановились. Передо мной стояла высокая плотная спортсменка на лыжах. " Не узнаёте? Я Оля Торхова. Учусь в пединституте. Бегаю на лыжах с однокурсниками. Спасибо вам". Узнать в этой пышущей здоровьем девушке не так давно умирающую бледную немочь было трудно.
Из этого своего раннего наблюдения я сделал важные практические выводы. Став в будущем педагогом смоленского мединститута, я, делился ими со своими студентами: 1) при грозных симптомах болезни не впадай в панику, 2) тяжело больного обследуй не торопясь, планомерно, как учили на институтских занятиях, 3) не гонорись, не стесняйся позвать на помощь старшего опытного коллегу, 4) спасай больного, как можешь - простое старое не всегда хуже сложного нового.
Подстерегали меня на первых шагах работы и неприятности. На сороках хирургических койках едва удавалось разместить больных, которым требовалась операция, поэтому неизлечимых больных раком, нуждавшихся в медицинской помощи, укладывали на койки большого терапевтического отделения, которое располагалось в соседнем отдельном барачном корпусе.
В нём лечилась паллиативно от запущенного рака желудка в последней 4 стадии 46 -летняя учительница М.Г.Шелудько. Развившееся от болезни малокровие врачи лечили переливаниями крови. Терапевты кровь не переливали. Переливание крови тогда была врачебной, хирургической, процедурой. На это определили меня, молодого начинающего карьеру хирурга. Обычно к концу работы, когда я освобождался от своих прямых обязанностей, больную (и документ-историю болезни в которой на лицевом листе выписаны группа крови и резус -фактор) доставляли из терапии в нашу перевязочную. Здесь я после выполнения всех инструктивных требований производил переливание первой группы резус - положительной крови, постоянно присутствуя рядом. Так было много раз. Пока она лежала под капельницей мы много с нею беседовали. Она больше года лечилась самостоятельно, принимала настойку женьшеня. Я наизусть знал её историю болезни, всю жизнь, семейный, трудовой путь, диагноз, группу крови.
10 ноября 1958г. терапевтические медсёстры доставили больную в перевязочную хирургического отделения к концу рабочего дня и забыли второпях принести историю болезни. Решил не ждать документ и в 15.20 после проведения проб на тарелке и водяной бане наладил пункцией локтевой поверхностной вены медленно капать эритроцитную массу. Сел рядом с больной на винтовую табуретку, перевёл взор на весящую на штативе ампулу крови и с ужасом вижу на её маркировке синюю полосу. Как я умудрился взять ампулу с кровью второй группы! Ещё не кончилась биологическая проба, прошло не более 5 минут, перелилось около 10-15 миллилитров крови. Срочно пережал резиновую трубку, но уже поздно: у больной появились озноб. боли в пояснице, в животе, одышка. Что предпринять я не знал и позвал из ординаторской Дору Андреевну, заведующую отделением. По её назначению ввёл внутривенно 40 мл. 40-процентной глюкозы, внутримышечно камфору, аминазин. Сделали двустороннюю околопочечную блокаду, (введение в околопочечную клетчатку) по 100 мл 1\4 % раствора новокаина по методике А.В.Вишневского. Обогревали грелками. Больная всё время была в сознании. Через 20 минут озноб и другие грозные симптомы исчезли. Мы наблюдали больную на перевязочном столе. Давление крови стабилизировалось - 100 на 60, общее состояние улучшилось и в 20 часов её перенесли в терапевтическое отделение. Назначили перелить в терапии литр физиологического раствора, сделать утром биохимические и клинические анализы крови и мочи, наблюдать. Почечная недостаточность не развилась. Вскоре Шулудько выписали на домашнее содержание. Через 2 месяца она умерла от основного своего заболевания рака, интоксикации, истощения. Многому научило меня это происшествие.
Ещё во время студенческой практики в этой же больнице, я ходил в неврологическое отделение перевязывать молодую больную Зинаиду Зотову. Будучи путевой рабочей, она на станции вытолкнула из-под колес прибывающего пассажирского поезда маленького ребёнка, по недосмотру оказавшегося на железнодорожных путях, но сама получила тяжёлый перелом позвоночника. Доставленная в больницу героиня осталась в ней, навсегда обездвиженная, с нефункционирующими внутренними тазовыми органами. Ей положили в маленькую однокоечную палату, где за нею ухаживал медперсонал; слабительными и клизмами очищали кишечник, выпускали катетером мочу, перевязывали пролежни, подмывали, умывали. Когда возникали трудности, звали на помощь меня. Родственников у неё не было, прожила она в больнице 5 лет,1 месяц,13 дней и в 32 года скончалась 17.04.1959г. вечером на моём дежурстве от уросепсиса. Меня потрясло, что никто не пришёл проститься с нею.
По графику профилактических осмотров группа врачей разных специальностей поликлиники и больницы выходила в производственные подразделения калужского узла железной дороги; сегодня в депо, в следующий раз в ШЧ (служба связи), потом - ПЧ (путевая служба) и т. д. В качестве хирурга постоянно посылали меня, как молодого и новенького, которому надо набираться опыта и ума. Железнодорожники относились к осмотрам как обязательной обузе, торопились к выполнению основной работы. Выделенные помещения были плохо предназначены для врачебного глубокого обследования. Помню, мой осмотр рабочих проходил в утреннее осеннее время в тесной коморке с электрической лампочкой на потолке на короткой кушетке. Пока у уложенного на кушетке я расспрашивал жалобы (как правило их не было), ощупывал живот, искал грыжи, и т.д. по узаконенному порядку, следующий стоял, уже раздеваясь. Осмотреть надо было обычно 30 - 50 человек и быстрее. А через неделю в больницу санитарка операционного блока привела ко мне своего мужа : "Доктор, вы недавно смотрели мужа, но он мне жалуется на боли под ложечкой, посмотрите его". Я положил его на перевязочный стол (больше негде было), выслушал жалобы больного и при пальпировании живота выявил плотную бугристую опухоль в области желудка. Стало ясно, что я не обнаружил на профосмотре неоперабельный рак желудка. Это подтвердили рентгеновское исследование и паллиативная операция. Выводы я сделал. Вот вам и профосмотр!
Как я писал, нам молодым специалистам выдели комнату на первом этаже огромного дома N2 на улице, идущей от вокзала в центр города и далее к Оке, тогда - Советской. Рядом вокзальные здания, площадь, за ними (200 м.) наша больница. Напротив - винно-водочный завод и железнодорожная поликлиника.
В нашей коммунальной квартире N2 две комнаты занимали семья учителей с двумя детьми ( третий родился на наших глазах), ещё одну большую комнату - семья железнодорожников с двумя дошколятами. Хозяева встречались на большой кухне, где на керогазе готовили горячую пищу, грели воду, стирали, общались. Жили дружно. В нашей комнате стояла финская широкая раскладывающаяся на две половины диван - кровать. Её купили в студенческую пору в Москве в большом мебельном магазине на Петровке. Диван-кровать в те годы была большой редкостью. Стояли в огромной очереди по записи, отмечались еженедельно 3 месяца. С трудом, с помощью родственника Германа Степановича Сурмаева, работавшего на Павелецком железнодорожном узле, перевезли нашу первую семейную вещь в Калугу, и она дожидалась нашего приезда у моих родителей.
Во дворе дома была волейбольная площадка, на которой, перекидывая через сетку мяч, мы, местные жители, коротали летние вечера. В моей команде обычно играла хорошенькая десятиклассница, дочь секретаря горкома КПСС. Возможно, благодаря секретарю и существовала эта площадка. На ней мой брат Валерий однажды один (чемпион!) играл против шестерых и на блоке сломал мне правый мизинец. Через 2 года секретарь горкома, с которым я познакомился на игре в волейбол, принимал меня в партию КПСС без лишних вопросов ( я вышел из ВЛКСМ полгода до этого, так получилось).
На калужском базаре в воскресенье купили за 50 рублей круглый стол. Нанятый нами возчик за пятёрку привёз его на тачке нам домой. На нём водрузили мы нашу радиолу "Урал" и настольные венгерские часы-электролампу, подарок тёти Тиры. Через 6 лет мы продали стол в Смоленске за 5 рублей своему приятелю, тогда начинающему поэту Алёше Мишину, в будущем областному депутату, Почётному гражданину города Смоленска. Мы дружили семьями до его безвременной кончины.
В Калуге я дома днём почти не был. Мне предложили совместительство в больнице диетврачом на 0,5 ставки. Это продлило мой рабочий лень, хотя отработку времени строго не требовали. Следил за чистотой разделочных столов, котлов, составлял меню из предлагаемых продуктов, следил за закладкой продуктов, за тем, чтобы мясо подавали почаще кусочками, а не фаршем, чтобы не воровали, и многим тем, о чём до того мало знал. Изучал литературу по всем вопросам питания, расспрашивал людей, знающих кухонное дело, даже маму и папу, внимательно слушал контролёров из санэпидстанции, регулярно посещавших кухонные помещения. Десятки лет хранилась потом у меня дома толстая замечательная книга М.И.Певзнера по диетологии.
Позже я нанялся школьным врачом. Во вторую смену лечил ушибы, кровотечения, проверял здоровье школьников и частично преподавателей, выдавал справки на спортивные соревнования, проводил положенные прививки. Вновь нужно было искать и читать книги, брошюры, инструкции... На всё требовалось время. Домой приходил вечером.
В больнице после работы нередко сотрудники (и больные) играли в волейбол. Главный врач Леонид Иванович Николаевский (физиотерапевт) и его жена Раиса Петровна, (рентгенолог) на 8 лет старше нас, увлекались альпинизмом и туризмом. По моей инициативе во дворе больницы сделали волейбольную площадку. Меня назначили физоргом больницы, приняли в спортобщество "Локомотив", хотя членом "Динамо", "Спартака" и "Буревестника" я был ранее. До сих пор храню все членские книжки. По одной из них, как ветеран, долго ходил на смоленский стадион "Спартак" смотреть бесплатно футбольные матчи. В горсовете общества "Локомотива" мне выдали волейбольный мяч, сетку и 12 комплектов тренировочных трикотажных костюмов. Команда больницы была экипирована, регулярно тренировалась, но в официальных встречах мы так и не участвовали. Зимой я получил для больничных сотрудников несколько пар лыж. Так что Николаевские и мы с Нелли нередко в выходные дни спускались на лыжах с горы от Ипподромной улицы к речке Яченке, далее через мостик - на беговые дорожки соснового бора.
Летом 1959 года в солнечные воскресные дни главный врач организовывал два раза выезды сотрудников больницы на больничном транспорте на отдых на природу, к озеру. Эти пикники любили и пожилые и молодёжь. Уже не будучи главврачом Л.И.Николаевский с супругой организовали ночной выезд энтузиастов, молодых врачей и студентов-практикантов Второго московского мединститута, на речном кораблике по Оке Поленово, где мы утром сонные, но с удовольствием, ходили за экскурсоводом по музею. А днём плавали, загорали и спали на пляже. Вечером по пыльной улице Тарусы мы брели на автовокзал, откуда поехали в Калугу.
Студенты 4 курса Второго государственного медицинского института им. И.Н.Пирогова проходили врачебную летнюю производственную практику в железнодорожной больнице ежегодно издавна. Помню, как будучи студентом МОЛМИ, я ходил к профессору Гецову в "Пироговку" за разрешением проходить практику в Калуге с их студентами. А теперь я сам вёл обучение студентов, и даже получал за это какие то деньги. И честно отрабатывал.
Через год меня выбрали руководителем больничной организации ДОСААФ. На отчисления с взносов, которые я собирал у сотрудников больницы, покупал в отделения комплекты шахмат, шашек, плакаты, ещё что-то. Нелли поручили возглавить больничное отделение Общества Красного Креста и Полумесяца. Она подхватила почин ленинградцев безвозмездного донорства крови и первой на Московско - Киевской дороге возглавила это движение: молодёжь больницы и других медучреждений Калужского отделения регулярно сдавали безвозмездно свою кровь. За многие годы Нелли сдала 40 литров крови и стала Почётным донором СССР. Вместе со своей медсестрой она ходила по дворам и проводила с населением санитарно-просветительные беседы, читала лекции. То же делали другие врачи больницы. Я фотографировал их примитивной камерой "Смена", и создал большой больничный стенд, отражавший их деятельность. На фотоматериалы финансы выделила больница. Так постепенно, поощряя, нас вовлекали в общественную работу. Мы, молодые и ещё не очень обремененные семейными заботами, выполняли её, надо сказать, с удовольствием и ответственно.
Сотрудники больницы очень доброжелательно относились друг к другу: и врачи и медсёстры. Каждый готов были придти на помощь в лечении больного. Какие - то шероховатости внутри отделений были, но врачи хирургического отделения жили дружно и прекрасно относились к другим специалистам. Зависть, злопыхательство, подсиживание, нечестность, карьеризм - отсутствовали напрочь. Если мне что-то не позволяла квалификация, меня научат или прооперируют за меня, я же всегда готов помочь, если в этом возникла нужда и, там где позволяли мои силы, поделиться своими "свеженькими" только что полученными научными институтскими знаниями. Никто не кичился своим положением и способностями. Высшим авторитетом и учителем для всех был мой отец, потом имевшие большой опыт врачи Подгайных и Пименова хотя они не всеми хирургическими навыками владели. Отец часто бывал в командировках в больницах по всей большой Московско-Киевской дороге. В один из таких дней пережил я своё самоё длительное пребывание за операционным столом за всю хирургическую деятельность.
Плановые операции обычно начинались в 9 ч.30 мин. утра. Так я и начал оперировать больного с паховой грыжей. Ассистировала мне, как обычно, только одна операционная медсестра Анастасия Фёдоровна Зуева, опытнейшая, старше по возрасту всех нас, знающая досконально ход любой операции не хуже хирургов. Старая дева, вырастившая и посвятившая жизнь двум младшим родным сёстрам, ставшими врачами, интеллигентная, строгая, требовательная хозяйка операционной комнаты, худющая, потому что смолила дешёвыми папиросами "Север" (другого курева не признавала). Она иногда приносила на корнцанге папиросу отцу в предоперационную, где он отдыхал, сидя на круглом, металлическом, белом вертящемся табуретом в перерывах между операциями. Она уважала его, как никого! Отец любил оперировать с нею. Преданная медицине, она не уходила на пенсию и обещала умереть около операционного стола. В тот день вторую операцию я делал, не отдыхая от предыдущей, пациенту З.Б.Пименовой, страдавшим хроническим аппендицитом. Когда я заканчивал аппендэктомию, в операционную пришла Пименова и попросила прооперировать ещё одого, экстренно поступившего больного острым аппендицитом. Историю болезни пообещала заполнить сама. Я согласился, во - первых, любил побольше оперировать и поменьше писать, во-вторых, три операции такого объёма - обычная наша норма. Одного больного переложили со стола на каталку и увезли, другого сразу ввели в операционную и положили на стол. Прооперировали с А.Ф. Зуевой и его. Было уже 14 часов. Но этим дело не кончилось. Прибежала взволнованная Пименова и сообщила, что поступил больной с прободной язвой желудком, надо срочно оперировать: "Ты начинай, а я переоденусь, помою руки и помогу". Так и поступили. Но оказалась не прободная, а сложная патология, с которой мы никогда не встречались, и не могли справиться, даже призвав на помощь ещё зав. отделением Д.А.Подгайных. Оказалось, что поджелудочная железа редкой кольцевидной формы отекла, сдавила двенадцатиперстную кишку и вызвала непроходимость желудка. На поджелудочной железе кроме отца у нас никто не оперировал. Женщины не отважились на рискованное вмешательство и решили вызвать на помощь главного хирурга Калужской области Василия Васильевича Завьялова, товарища моего отца. Единственному оставшемуся свободному в отделении на всякий случай хирургу Болотову поручили разыскать его по телефону. Было 16 часов. Главный хирург области, как депутат заседал на сессии областного Совета. Ещё через час, боясь, что пребывая далее за операционном столом у меня лопнет мочевой пузырь, я вызвался поехать на дежурной машине за лично мне знакомым Завьяловым и разыскать его. Меня пожалели, и я ринулся сначала в туалет, а потом в гараж, где меня уже ждала санитарная машина. Завьялова я извлёк из зала заседания, привёз, вместе с ним помыл руки по Спасокукоцкому и продолжил свое участие с ним в операции резекции поджелудочной железы, которая закончилась в 22 часа. Это было самое длительное моё стояние за операционным столом. Больной не перенёс обширной и длительной операции. Через сутки он умер.
К глубокому нашему сожалению, в июле 1959 года Московско-Киевская железная дорога объединилась с Калининской, управление которой находилось в городе Смоленске. Отца назначили главным хирургом Калининской дороги. Родители уехали жить в Смоленск. Главной базой работы отца стала Смоленская дорожная больница N1. Я лишился того, к чему стремился.
До отъезда родителей мы добились разрешения городских властей по ходатайству руководства больницы переселиться в их квартиру. Помогло, что я жил и был прописан в ней до своего отъезда в Москву на учёбу. В октябре мы без труда переселились в двухкомнатную родную мне квартиру на втором этаже на улице Поле Свободы, дом 30, кв 14. Часть кухни была отгорожена клеёнкой, за которой находились газовая колонка и чугунная большая ванна. В доме ванных комнат не предусматривалось. Возможность пользоваться собственной ванной была чрезвычайной роскошью, хотя вся кухня в момент купания покрывалась паром.
К большой радости, нам оставили квартирный телефон, потому что я был ещё хирургом медицинской бригады восстановительного поезда, экстренно выезжавшего на железнодорожные катастрофы, и обязан по первому звонку явиться днём или ночью в санитарный вагон.
Устроенный быт, любимая работа, счастливая жизнь в просторной (по понятиям тех времён) отдельной квартире и скоро... стало ясно, что в октябре у нас будет ребёнок. Как только дали предродовой отпуск, Нелли уехала в Москву к родителям, потому что хотела ребёнка - москвича и рассчитывала на квалифицированную помощь в трудную первую пору мамы, а не мечущегося по работам мужа. 21 октября 1959 года вечером я работал за "письменным" столом. Зазвенел телефон, и Пётр Абрамович сообщил, что у меня родился сын. Счастливый я по телефону немедленно отправил в Москву, Смоленск, Ртищево, Ереван, подмосковные Озёры 8 телеграмм родственникам (у них не было такого редкого чуда как домашний телефон) с гордостью; " У меня родился сын !"
Мы долго не могли решить, как назвать сына. Моя мама предлагала имена Виталий, Арташес, Роман, мама Нелли - Илья, дедушки что-то ещё, я - Дмитрий, Нелли - Тигран. Закон требовал зарегистрировать имя в 15 дней. Только в последний день, по дороге в московский ЗАГС, я и Нелли остановились на имени, - Дмитрий. Димкой звала меня моя школьная подруга Ира Жиляева, Димой она назвала своего первого сына, родившегося в январе 1959 году. Она, архитектор, жила в то время с мужем - однокурсником в г. Жуковском и носила фамилию супруга Власова. Димой был её младший брат.
Старая больница постройки начала ХХ века устарела физически и морально. 150 коек не устраивали разросшуюся мощную Московско=Киевскую железную дорогу, условия содержания в старых перенаселённых палатах - болеющих железнодорожников и их родственников, врачей - бедное вследствие недостаточных площадей медицинское оснащение. Новую больницу стали строить в середине 50-х годов под пристальным вниманием начальника санитарно - медицинской службы дороги Остапа Ильича Томашевского. Она была готова к открытию в начале 1960 года, но Николаевский Л.И. не соглашался переводить больных до устранения множественных строительных недоделок, хотя мебель, инвентарь, оборудование завезли в главный корпус, где разместили администрацию и основные отделения. Руководить вдвое увеличивающимся хирургическим отделением опытные Д.А.Олиференко и З.Б.Пименова, обремененные семьями, отказались, Константин Фёдорович Болотов ушёл заведовать медицинской частью милиции, у меня - маленький стаж. Взяли заведовать хирургическим отделением нового врача - Зинаиду Васильевну Лужину. Стаж у неё больше моего, но знания и умения такие, как у меня. Поэтому по сути все лечебные вопросы мы решали сами единолично или коллективно, а администрационные дела вела Лужина. Организацию нового отделения Лужина полностью передоверила мне. Я активно тащил со всех этажей к себе на второй этаж лучшие кровати, тумбочки, стулья, табуретки в палаты, большие письменные столы с зелённым сукном в ординаторскую и кабинет заведующей отделением, радиоприемники и многое другое. Даже штат медицинских сестёр для отделения, включая старшую-Юркову, отбирал в отделе кадров я самостоятельно, в основном молодых, по приглянувшимся фотографиям. И не ошибся. Все "мои" девочки работали в дальнейшем отлично. Из старой больницы остались работать операционные, перевязочная и одна палатная сёстры и санитарки. Всё было готово к передислокации в новой больнице. Мы перестали принимать плановых больных и выписали выздоровевших, но наше начальство ждало, когда строители сделают всё lege artis. Тогда для стимуляции железнодорожного начальства областные власти дали указание областной больнице занять койки акушерско-гинекологического корпуса в новой железнодорожной больнице, что и было выполнено. На другой день марта 1960 года все мы галопом переехали в новую больницу, а недоделки строители устраняли ещё долго. Первым начальником новой Отделенческой железнодорожной больницы им. К.Э.Циолковского на ул. Болотникова,1 стал О.И.Томашевский, а Николаевского перевели заведовать физиотерапевтическим отделением. От огорчения он сломался, начал злоупотреблять горькой. В семье стало неспокойно. В последующем однажды после ссоры с женой, "железной леди" Раисой Петровной, он "выпал" из окна своей квартиры, сломал какие-то кости, ушёл с работы на инвалидность и через несколько лет умер. Очень жаль мне было хорошего человека. "Судьба играет человеком. Она изменчива всегда. То вознесёт его высоко, То бросит в бездну без следа",- пел мой любимый дедушка Роман народную песню о Наполеоне
В корпусах старой больницы открыли железнодорожный онкологический диспансер во главе с главным врачом хирургом Евгением Кузьмичом Якимовым.
Работать в новой больнице - рай! Просторные светлые палаты с высоким потолком на 4 человека, изолятор на 2 тяжело больных, палата на 6 травматологических пациентов в одном конце 80-метрового широкого коридора и палата в 6 коек для послеоперационных больных в другом конце - около операционного блока. В палатах стояли шкафы, куда больные вешали больничную одежду. Белую рубашку, кальсоны и халат тёмного плотного материала получали в санпропускнике на 1 этаже после мытья тела под душем или в ванной. В своей одежде ходить больным в отделении категорически не разрешалось.
Две операционные - для плановой и экстренной помощи. Операционных сестёр четыре! Во главе с А.Ф.Зуевой. Всего в отделении 80 коек! И ни одной приставной в коридорах. Отдельный большой кабинет заведующей. Напротив -большая ординаторская, каждому из трёх врачей по двухтумбовых письменных столу с репродуктором ( на моём!) и телефоном (никто не хотел ставить на свой!). В коридоре около ординаторской поставили (подпольно, потому что по закону спать ночью врачу не полагалось) койку для отдыха дежурного хирурга.
На нашем этаже располагалась рентгенологическая служба, которую возглавляла Раиса Петровна Николаевская, энергичная, умная, весёлая и серьёзная, знающая врач. Думаю, что она больше руководила, старой больницей, чем муж Леонид. Мы с Нелли сблизились с Николаевскими еще в старой больнице.
Этажом выше работала моя жена ординатором оториноларингологического 40 коечного отделения. Другим ординатором была Малхасян Татьяна Сергеевна чёрненькая, худенькая, не замужняя армянка, подвижная, доброжелательная, хороший специалист, с которой Нелли сдружилась. Семья её (родители и сестра) жила в Калуге, а брат в Обнинске. Он стал профессором или даже академиком Онкоцентра. Руководила отделением опытная сорокалетняя старая дева Маргарита Георгиевна Остроумова, выражавшая часто недовольство, когда Нелли отпрашивалась или уходила на больничный лист по уходу за заболевшим ребёнком. В последующем она, одиночка, удочерила грудную девочку и вкусила все прелести, трудности материнства. Когда дочь подросла, Маргарита уехала с нею жить в Москву подальше от лишних разговоров. В то же время наша терапевт одинокая парторг Бакалейникова Рахиль Григорьевна пошла, как Ленин, другим путём: самостоятельно родила и вырастила дочь ("знатоки" шептали имя отца), никуда не уезжая. 17 лет спустя, помня о былых наших хороших отношениях, Рахиль обратилась ко мне по вопросу о поступлении дочери в СГМИ, но я, хирург, был очень далёк от администрации, ректората и деканатов, и ничем помочь не мог.
Новая больница была в 20 минутах ходьбы от нашего дома. В больнице, в отделении ко мне относились хорошо и врачи и сёстры. Врачи знали родителей и меня с юных лет, старались опекать, помогать, подсказывать, обучать. Медсёстры отделения проявляли интерес к самому молодому врачу, чувствовали благодарность, что я отобрал их на работу, вёл семинары повышения квалификации, политинформации. Жили как единая семья. По примеру моих родителей, которые собирали своих коллег дома на вечеринки в Аккермане на годовщину Октября, я собрал "вскладчину" в своей квартире сослуживцев, врачей и сестёр. Такое случилось только в калужской железнодорожной больнице и больше нигде. Но все годы своей 48- летней врачебной деятельности я всегда и везде с радостью шёл на работу и с радостью возвращался в семью домой.
Работая в палатах, в операционных, перевязочной, дежуря 6-8раз в месяц, я набирался новых знаний в хирургии, травматологии, урологии, анестезиологии, осваивал новые операции новые навыки. Много читал медицинские книги, журналы.
Начав работу в старой больнице, решился использовать свои институтские знания в анестезиологии. В отделении был старенький, военного времени, американский наркозный аппарат Мак-Кессона.
Теоретические знания об интубационном наркозе я получил, занимаясь в студенческом кружке у профессора Н.Н.Еланского. Готовил доклад под непосредственным руководством ассистента Льва Владимировича Успенского, который вёл нашу группу, и анестезиолога Добронравова. Добронравов, как и многие другие того времени специалисты, интубацию трахеи производил в операционной вслепую, по пальцу, поэтому трахею видеть я не мог. Но доклад я сделал обстоятельный, детальный. Николай Николаевич, генерал - полковник и главный хирург Советской Армии, долго меня хвалил и приводил в пример своим ординаторам. С тех пор сохранилось у меня несколько пакетиков порошка дитилина, развешенных по 100 миллиграммов, которые я привёз в Калугу. Этот курареподобный порошок необходим для расслабления мышц при проведения в трахею наркозной трубки. Он был в то время большим дефицитом, а мне дал возможность проявить свои способности.
В больнице первый( и в городе!) и единственный раз на том же аппарате Мак Кессона эндотрахеальный наркоз давал в будущем знаменитый академик, а тогда рядовой проверяющий практику студентов 2-го Московского мединститута ассистент Е.Н.Мешалкин, больному раком легкого, которого оперировал мой папа. Следующие интубационные наркозы по пальцу в железнодорожной больнице успешно проводил я. Порошок разводил стерильным физиологическим раствором ex tempore и вводил в вену. Пациенту, предварительно давался вводный ингаляционный закисью азота наркоз. Впрочем, когда запас дитилина стал у меня заканчиваться, я решил сэкономить и очередному больному дозу уменьшил, Во время введения интубационной трубки возник ларингоспазм. Натерпелся я тогда страху, но справился, провёл трубку, углубил наркоз и раздышал мешком. С лёгкой руки отца меня стали использовать как анестезиолога, что мне не нравилось.
В Калужскую областную больницу приехал из Москвы известный профессор В.А. Неговский, основатель советской реаниматологии (шеф моего институтского товарища Володи Кассиля) со своими сотрудниками и провёл выездную конференцию по теме "Оживление при клинической смерти". На форум собрали врачей хирургических специальностей со всей области и города. Именно он обучил меня на трупе интубации трахеи наркозной трубкой с помощью ларингоскопа, Видя голосовую щель, гортань эндотрахеальный давать наркоз было легче и безопаснее. Я научился, но не хотел становиться анестезиологом, реаниматором, таким как мой товарищ Володя Кассиль.
Доступы к артериям на руках и ногах я отрабатывал ещё студентом в кружке оперативной хирургии у профессора В.В.Кованова на трупах в секционном зале института Склифосовского. Мой учитель заведующий кафедрой госпитальной хирургии в будущем академик и министр здравоохранения СССР Б.В.Петровский, очень популяризировал в экстренных случаях тяжелой кровопотери вливать одногруппную кровь не в вену, а в артерию, нагнетая её "грушей", надетой на ампулу. Операции, сопровождающиеся большой кровопотерией, в его клинике начинали после предварительной подготовки к худшему - обнажения задней берцовой артерии врачом - "переливальщиком крови". Рождалась новая специальность - трансфузиолог. Я многократно наблюдал обнажение артерий. Полученные знания я несколько раз использовал успешно в практике поездных и других травм ещё в старой калужской больнице.
Однажды на дежурстве в новой больнице вечером меня срочно вызвали в гинекологический корпус. Врачи оперировали беременную женщину с сильнейшим кровотечением из-за центрального прилежания плаценты. Ребёнка спасли, но во время ампутации матки у женщины артериальное давление упало до нуля, несмотря на внутривенное вливание крови. Запасы крови для нашего отделения хранились в предоперационной. Я схватил из холодильника несколько ампул крови названной мне группы, грушу для нагнетания крови и побежал из главного корпуса в акушерско-гинекологический корпус. Взлетел на второй этаж, ворвался в операционную и увидел гинекологов, склонённых над распахнутой брюшной полостью, а анестезиолога - сжимающим резиновый дыхательный мешок наркозного аппарата над белым лицом роженицы. Понял, что обнажать плечевую артерию поздно, потеряю время, да она ещё спазмирована. Вспомнил, что академик Б.В.Петровский, рекомендовал в таких случаях вводить кровь прямо в аорту. Не мОя руки, надел резиновые хирургические перчатки, влез в рану, отодвинул кишечник и вонзил иглу в не пульсирующую брюшную аорту. Медсестра стала нагнетать грушей кровь из двухсотпятидесяти миллилитровой ампулы. Вторая ампула, третья. Без эффекта. Не стало молодой красивой женщины. А на улице сидел в машине ждал муж и отец осиротевшего ребёнка. Вышли к нему на потемневший двор с трагической вестью три гинеколога, главные действующие лица, анестезиолог и я, неудачный спасатель. Эта смерть, это горе меня потрясли. Никогда больше не было у меня погибших на операционном столе. Как прожил свою жизнь спасённый в тот день ребёнок?
Ещё осенью меня отрядили во врачебную комиссию горвоенкомата, где определяли годность к строевой службе призывников и старослужащих. Осенью и весной ( а по надобности, в любой сезон) на долгое время меня отрывали от хирургической стационарной работы проверять здоровых людей, нет ли у них грыж, выпадения прямой кишки, варикозного расширения вен, правильно ли функционируют суставы, верхние и нижние конечности и т.д. Деятельность государственная и важная, но... для врачей-пенсионеров: не творческая, не нервная, без усилий, начать можно попозже, закончить пораньше. Растущему организму - увядание. Меня это тяготило. Когда я понял, что военкомат меня ввел в свой состав навечно, то стал думать, как вырваться.
Весной на осмотре в военкомате я выявил больного, который многократно безуспешно оперировался по поводу выпадения прямой кишки. Предложил ему полостную операцию Кюммеля-Зеренина ( подшивание подтянутой прямой кишки к крестцу), о которой знал из монографии профессора-проктолога А.Н.Рыжих. Такую операцию я ещё не выполнял, но считал, что смогу. И смог. "Молодость и смелость города берёт".
Осенью 1959 года в больницу обратился за помощью главный врач областного санатория "Бор", энергичный, статный, прекрасно сложенный молодой, в прошлом баскетболист, красивый, цветущий мужчина. Некоторое времени до того его поцарапала домашняя кошка. Жена, тоже врач, ввела мужу в переднюю поверхность бедра противостолбнячную сыворотку. В месте укола образовался желвак. И долго не исчезал. Думали, что попала инфекция, и она инкапсулировалась. Ждали, но узел не рассасывался, а стал увеличиваться. Решили на семейном совете иссечь уплотнение. Обратились к знакомому хирургу З.Б.Пименовой. Иссечение фиброзного образования на бедре - пустяк, Зоя Борисовна попросила меня помочь ей. Во время операции она поняла, что это не простая фиброма и стала иссекать ткани шире. Убрав опухоль, хирург разрезала её продольно над тазом ожидая увидеть гной. Гноя не было, но ткани напоминали рыбье мясо. Позвали моего отца и тот подтвердил, что эта ткань -саркома, одна из самых злокачественных опухолей. После гистологического подтверждения диагноза пациенту предложили единственное, но не гарантированное спасение - ампутацию конечности и части таза. Молодой мужчина, врач, сам всё прекрасно осознающий, от обширной калечащей операции отказался. Все сотрудники больницы очень переживали это горе. Мы перевили больного в областной онкодиспансер. В то далёкое время лично хорошо знакомая нам с отцом главный онколог Антонина Петровна Никольская и её подруга биолог Александра Сергеевна Троицкая изобрели и применяли противоопухолевую сыворотку. К сожалению, она и сарколизин нашему пациенту не помогли. Не надолго продлила сыворотка жизнь и родственнику Нелли Арону, с которым мы обращались к А.П.Никольской.
Через полгода в военкомат на комиссию пришёл истощенный, с ввалившимися потухшими глазами, понурый несчастный человек, на котором висел мешком когда-то элегантный костюм. "Пришёл сняться с учета"- сказал он мне. Через месяц его не стало. Вот тебе и кошка, вот тебе и сыворотка, вот тебе и медицина.
Летом 1960 года военкомат отправил меня учиться на Окружные курсы усовершенствования офицеров медицинской службы (ОКУОМС) в подмосковный город Хлебниково. Одели в военную форму, но цивильную одежду оставили в казарме. После службы курсанты переодевались и в воскресенье свободно уезжали в Москву домой, навещать родственников, или просто в театр, шли на водохранилище загорать. Я посещал бабушку. тёть, кузин. Вместе с новыми друзьями посетил выступление впервые приехавшей в Москву американской труппы "Айс ревю". Здесь в Лужниках на коньках танцевали чемпионы мира и Европы. Ледяное зрелище имело у советской публики грандиозный успех. Через 50 лет оно в России преобразилось в телевизионный "Ледниковый период".
На курсах я познакомился с Игорем Беличенко, тогда аспирантом проф. Сельцовского, но переходившего в клинику академика Б.В. Петровского. Он в свободное время работал в библиотеке с библиографическими карточками, чем заинтересовал меня. Но своими кулуарными эпатажными спорами о пользе онанизма, хвастовством о любовных похождениях он меня разочаровал. Впоследствии И.А. Беличенко стал известным профессором когорты академика Петровского. Мы участвовали на одних хирургических конференциях сердечо-сосудистой тематики, но не дружили.
Больше мне нравился красивый грузин Вахтанг Немсадзе, хирург городской московской больницы: добродушный, спортивный, серьёзный, уравновешенный, общительный, но не болтливый. Сожалею, что наша дружба на курсах не имела дальнейшего продолжения. Он стал в Филатовской больнице главным детским хирургом Москвы, профессором-травматологом мединститута им. Н.И.Пирогова, отцом и дедушкой десяткам тысяч больных детей страны, ведущим участником нескольких медицинских телевизионных передач. Я с гордостью следил за его общественным и научным ростом. В 80 лет Вахтанг Панкратьевич умер на троллейбусной остановке от острой сердечной слабости. не дождавшись приезда опоздавших на 20 минут врачей скорой помощи.
Сблизился я на курсах с двумя сотрудниками Смоленского государственного медицинского института: ассистентом кафедры общей хирургии Юрием Ивановичем Никуленковым и ассистентом кафедры травматологии Василием Николаевичем Цветковым. Оба рослые, спортивные, старше меня на 5-6 лет (как и большинство курсантов), но уже преподаватели вуза (такого ранга курсантов не было), быстро сблизились со мною, узнав, что мой отец главный хирург Калининской дороги в Смоленске. Много внеурочного времени проводили мы вместе на футбольном и волейбольном поле, у штанги, за шахматной доской. В футбол и волейбол они играли лучше меня, а в шахматы - я. Относились они ко мне покровительственно, усиленно агитировали переезжать в Смоленск к родителям, поступать в ординатуру или аспирантуру, обещали помогать осваивать медицину, науку. Из бесед я понял, что с наукой у них у самих не всё обстояло благополучно, мысль о необходимости ехать повышать квалификацию в Смоленск упала в благодатную почву. В аспирантуру надо было сдавать три экзамена: специальность (хирургия), иностранный язык (французский) и философию. Язык и марксистско-ленинская философия были основательно подзабыты, и подготовиться не оставалось времени. Для поступления в клиническую ординатуру экзаменов не требовалось, и мы остановились на ней. Тем более ординатура предполагала отъезд из дома на 2, а не 3 года. Я не видел перспектив роста на работе в застойной среде в Калуге; выдёргивания в военкомат раздражали, а освободиться мне не удавалось. Вернувшись домой, я рассказал Нелли о своих новых друзьях. Мысль ехать на учёбу в Смоленск нашла у неё горячую поддержку, хотя обрекала её на двухлетнюю тяжёлую жизнь одной с маленьким ребёнком. К тому времени мы нашли приходящую пожилую женщину для присмотра за сыном.
О.И.Томашевский, типичный медицинский чиновник, отказал мне в направлении в ординатуру, ссылаясь на положение, что я должен отработать в больнице 3 года после распределения из института, а прошло только 2. К счастью, в августе он уехал в отпуск, а заместитель его Стрепетов, по слухам потомок знаменитой актрисы и интеллигент от комля, с радостью помог мне со всеми необходимыми документами.
В конце августа 1960 года я приехал в Смоленск и обосновался у родителей. Они жили в центре города около Центрального парка культуры и отдыха им. Горького, центрального областного стадиона "Спартак", главных административных зданий города и области в доме железнодорожников, который начали строить пленные немецкие солдаты по планам того времени, а достраивали при Хрущёве.
. Двухкомнатная квартира на втором этаже с кухней, ванной и не совмещённым туалетом. Я спал на диване в большой комнате. Около большого окна стоял югославский двухтумбовый письменный стол папы, который я покупал в Москве и пересылал в Смоленск. Рядом в углу на тумбочке стоял телевизор "Старт". Напротив дивана возвышалась немецкого производства горка с посудой. Посредине комнаты стоял массивный дубовый раскладной четырехугольный обеденный стол привезенный ещё из Аккермана. Через год его заменил круглый немецкий стол, подаренный тестем Валерия. Он стоит у нас до сих пор, а аккерманский дубовый - в сарае! Венские стулья позже заменили на немецкие. Немецкое концертное пианино "Швехтен", купленное тожё в Аккермане, располагалось у стены напротив окна. В маленькой спальной комнате стояла высокая двуспальная никелированная кровать родителей и двухстворчатый берёзовый платяной шкаф. В прихожей стоял большой двустворчатый книжный шкаф, забитый медицинскими журналами и книгами, аккерманский трельяж. В нише того же коридора у входа в квартиру висели пальто, пыльники, шляпы на резной вешалке, вывезенной из Аккермана. В кухне стояли старинный дубовый буфет и стол, табуретки. Холодильник "Ока" появился позднее. Скудная мебель тесной двухкомнатной квартиры главного хирурга большой железной дороги СССР в двухкомнатной квартире общей площадью 55,3 квадратных метра.. Вещизмом наша семья не страдала, деньги тратились на нормальное питание, необходимую одежду, помощь детям в жизни. Годы ординатуры я практически был на иждивении родителей. Институтскую зарплату отправлял в Калугу жене и сыну, оставляя себе на расходы только заработанное дежурствами по неотложной помощи в железнодорожной поликлинике.
Я был расстроен, узнав, что меня определили на кафедру факультетской хирургию. Она располагалась далеко от центра города и места моего жительства - на ул. Фрунзе, 40 в клинической городской больнице N 1. Добираться туда было трудно и долго. Надо было дойти до трамвайной остановки на углу улицы Декабристов( ныне Тухачевского) и Большой Советской, затем, дождавшись переполненного редкого трамвая N2, петлять с горы на гору, ехать в Заднепровский район (на Покровку) полчаса. Краснокрестная городская N2 и областная больницы базировались в пешеходной доступности от дома родителей на равнине. Друзья мои, Вася Цветков и Юра Никуленков, работали именно в этих больницах.
Первого сентября 1960 года я поехал на работу пораньше, чтобы познакомиться с хирургическим отделением. Служба начиналась в 9 часов утра, как в Калуге. Двухэтажный корпус, в котором разместились хирургическая и терапевтическая клиники был построен в 1843 году, разрушен в Великой Отечественной войне в 1943 и восстановлен в 1954 - ом. Тогда же пристроены два крыла и корпус стал п-образной формы. После нашей калужской новенькой типовой просторной светлой железнодорожной больницы внутренний вид больницы создавал впечатление удручающее. На входе в небольшом вестибюле справа раздевалка для медперсонала, слева - для студентов, обе без обслуживающего персонала. Студенты дежурили в своем гардеробе по очереди (без отработок), Пальто, шапки и прочие вещи медперсонала оставались без надзора вообще. Кражи бывали, но редко. Позже гардеробщица появилась. Справа от входа в здание на первом этаже располагался стационар областного онкологического диспансера, а слева - урологическое и нейрохирургическое отделения ( по 20 коек) клиники факультетской хирургии
Мраморная лестница вела на второй этаж. Правый пролёт лестницы вел к коридору хирургической клиники (отделения), а левый - в клинику факультетской терапии (по 50 коек). Между клиниками размещался вместительный лекционный зал, две двери которого выходили к лестнице. В зале имелась сцена с большой раздвижной вертикально черной доской, простенькой кафедрой и рядами обычных стульев перед нею. Здесь читали лекции профессора и доценты всех 3 клиник (терапевтической, хирургической, инфекционной), базировавшихся в больнице. Клиника инфекционных болезней занимала три корпуса больницы.
Я поднялся по шикарной мраморной лестнице, заглянул в аудиторию и прошёл в полутёмный, узкий, но с высоким потолком коридор хирургической клиники, в котором на дерматиновом диване и приставных к стенке стульях на матрацах, застеленных простыней, лежали больные. Заглянул в палаты. Они были многоместные и переполнены страдальцами. От такой тесноты я, работая в новой калужской больнице, успел отвыкнуть и ужаснулся, что мне придётся два года работать в таких условиях. Как я заблуждался! Мне суждено было трудиться здесь всю врачебную жизнь! .
Сестринские посты (столы) были в коридоре. Спросил у медсестры, где собираются на утреннюю планёрку врачи. Меня отвели в боковую пристройку, где располагался операционный блок, в большую комнату у входа, где по стенкам стояли стулья, в центре - большой полированный стол. Правый угол был отгорожен двухстворчатым бельевым шкафом и занавеской: здесь перед операцией снимали свою одежду и одевали больничные рубашку и шаровары. Я сел на один из стульев. Постепенно комната заполнилась врачами. Ровно в 9 утра вошёл тяжелой старческой походкой профессор Семён Макарович Некрасов, высокий, полный, с обрюзгшим тяжёлым лицом, в белом халате, удивившим меня фасоном: очень длинном и с женскими сборками на широкой груди. На голове белый колпак, обязательный для всех хирургов. Впрочем такая форма халата была у всех врачей. Позже я узнал, что халаты были завезены из США как помощь разрушенному Смоленску во время войны. Заведующий кафедрой факультетской хирургии подошёл к собравшимся сотрудникам, поздоровался, мягко пожав каждому руку. Мне тоже. У меня спросил, кто я такой, и громко представил врачам, что я новый кафедральный клинический ординатор. Затем сел за стол, прослушал доклад дежурного хирурга, оценил его действия, сделал замечания. Выслушал и утвердил план назначенных на сегодня операций. Так рабочий день начинался всегда. Мне было велено 3 дня присматриваться к функционированию отделения, а потом обещали выделить палату для ведения больных под шефством ассистента кафедры.
Во второй половине дня, я отправился к ректору института профессору Григорию Михайловичу Старикову. Административное здание, где на втором этаже располагался ректорат и институтский зал Учёного Совета, находилось недалеко от дома родителей, напротив парка "Блонье" и памятника М.И.Глинке. (Здание давно пыталось заполучить городская филармония, но Стариков отстаивал его до самой своей смерти.) Изложив все свои доводы, я просил ректора перевести меня в любую из двух других хирургических клиник. Он не отказал, обещал подумать. Но на другое утро С.М.Некрасов вызвал меня в свой кабинет и недовольно отругал за поход к ректору, обещая, обучить меня хирургии в своей клинике не хуже всех других. Я понял - вопрос решён окончательно (где мне, салаге, было знать, что места в ординатуре распределялись кафедрам по ежегодной разнарядке свыше).
Через пару дней приехал из района ещё один клинический ординатор - Гришанов Владимир Кириллович, возрастом на год старше меня. Мы получили по 8 больных на курацию в разных палатах, которые вели ассистенты кафедры. Моим шефом стал Виктор Гаврилович Ларионов, у Володи - Ковалёва Александра Герасимовна. Оба они ежедневно в две смены, с восьми утра до полпятого вечера с сорокаминутным " обеденным" перерывом, занимались со студентами 4 курса мединститута, имели темы для научной разработки кандидатской диссертации. До нас у них руки практически не доходили. По существу мы с Володей вели лечебную работу за ассистентов, под контролем заведующего отделением Красюка Петра Алексеевича и профессора. Семён Макарович делал обходы больных в отделениях через день: один день в хирургическом отделении на втором этаже, на другой день - на первом этаже в урологическом и нейрохирургическом и затем снова. На обходах присутствовал зав. отделения и свободные от операций палатные врачи, старшая и палатная медицинские сёстры, сотрудники кафедры, свободные от занятий. Студенты присутствовали на обходе согласно кафедрального расписания один раз в цикл обязательно со своим преподавателем. Обсуждения больного и назначения профессора ординатор палаты заносил в историю болезни, и выполнял всё, что решено на обходе. Практически каждого больного лечил профессор. Около каждой кровати медсестра ставила стул, профессор садился на него, беседовал, не торопясь, с больным, привлекая по необходимости лечащего врача. Врач должен был знать наизусть и доложить все данные обследований, не заглядывая в историю болезни. Отношение к больному, приёмы обследования, разборы особенностей болезни наших пациентов, которые профессор демонстрировал всем, были хорошей медицинской школой. Зав. отделения не имел возможности (не хватало дней в недели!) выполнять самостоятельные обходы, как требовалось по статусу, но очень многому кулуарно в практической хирургии мы научились именно у П.А.Красюка.
С.М. Некрасов окончил Одесский медицинский институт. Работал в клинике знаменитого профессора В.А.Оппеля, Когда я жаловался, что мало самостоятельно оперирую, С.М.Некрасов мне грубовато ответил: " я Оппелю год тазики с раствором для мытья рук готовил, и то не жаловался!". В 1930 году доцент С.М.Некрасов в украинском городе Шахты становится заведующим хирургическим отделением. Энергичный опытный специалист делает его лучшим в области по всем показателям. Через 5 лет его выбирают заведующим кафедрой факультетской хирургии Смоленского медицинского института. В 1938 году он защищает докторскую диссертацию "Лимфатические узлы шеи", публикует монографию и становится профессором. Эрудированный специалист, он стал основоположником нейрохирургии в Смоленске, прекрасно оперирует на органах брюшной области. Продолжая традиции В.А.Оппеля, борется с облитерирующим эндартериитом, варикозным расширением вен нижних конечностей и др. С началом Отечественной войны его молодые ученики уходят в госпитали на фронт. Некрасов вместе с институтом эвакуируется сначала в Саратов, а далее в Махачкалу. Здесь в его дочь влюбляется молодой хирург, в будущем знаменитый дагестанский профессор Рашид Пашаевич Аскерханов, который приезжает после освобождения от фашистов в Смоленск одновременно с Некрасовым и работает ассистентом на кафедре факультетской хирургии (которая тогда располагалась вместе с госпитальной хирургией в одном здании второй больницы), но... вскоре уезжает домой один.
Восстановленный из руин при консультативном участии С.М.Некрасова хирургический корпус ГКБN1 открылся в 1951 году и факультетские кафедры хирургии и терапии переехали на своё исконное место. По рассказам сотрудников, которые работали с Некрасовым в послевоенное время (доцента С.И.Юрасова, ассистента А.Г.Ковалёвой) он в то время оперировал много, разнообразно, хорошо, успешно, выполнял сложные обширные операции и пользовался большим авторитетом у населения. В мою бытность профессору исполнилось 73 года, он оперировал редко, ограничиваясь небольшими операциями. Главными "забойщиками" на серьёзных (по опасности для жизни больного), сложных (для технического исполнения), больших (по разрезам на теле и объёме доступа в полости, к органу), длительных по времени и трудных (по физическому напряжению хирургов) операциях стали правая рука профессора, декан лечебного факультета института доцент С.И.Юрасов и зав. отделением П.А.Красюк. Володя Гришанов и я постоянно конкурировали за ассистенции им. Трудности и время нас не страшили. Наш рабочий день нормативно заканчивался в 14.30, но мы задерживались часто до 18 часов и дольше. Мне очень повезло, что мой товарищ был близок мне по характеру, наша конкуренция никогда не превращалась во вражду, в подсиживание. Помогали друг другу как могли во всех делах, делились знаниями, чем могли. Как и я, он был честен с больными, прилагал все бескорыстные усилия к скорейшему выздоровлению наших пациентов. Если в наших палатах освобождалась койка, мы старались перехватить поступающего больного, который подлежит оперированию ещё в санпропускнике. Тот располагался на первом этаже около входа в здание со двора, в двух комнатах пристройки. В первой сидела за столом дежурная медсестра и стояла кушетка, куда укладывали поступающего страдальца. Вызывался из отделения заведующий, который решал все вопросы госпитализации. Санпропускник был один и обслуживал хирургию, терапию и онкодиспансер. П.А.Красюк обычно доверял приём в санпропускнике больных острыми аппендицитами, грыжами подчинённым ему врачам, в том числе и нам, молодым клиническим ординаторам. Если поступал такой больной, мы с Гришановым бежали по лестницам и коридорам в приёмный покой скорее принять, записать историю болезни. Кто оформил историю - того и больной. А чей больной, тот и потом оперирует.
Во второй, смежной, комнате санпропускника больной принимал душ или ванну, переодевался во всё больничное: кальсоны, рубашку, халат, тапочки (свои вещи либо сдавал в склад, либо редко отдавал сопровождающим его родственникам). И через другой выход в сопровождении санитарки уходил в отделение. При необходимости в санпропускник вызывали лаборанта, взять анализы крови, мочи. Результат получали немедленно. Гинеколога днём вызывали на консультацию из онкодиспансера, а ночью - из городского роддома, но в основном всех женщин ответственно смотрели хирурги сами. Старик-гинеколог Лев Исай Исаакович из онкодиспансера обычно осматривал вагинально женщин без резиновых перчаток, но тщательно моя руки, смеялся над нами: "Весь мир входит сюда голыми и не только пальцами, а вы теряете время, ищите перчатки, салаги". Чувствительность пальцев без резины больше даёт для диагностики. СПИД тогда не существовал! При всех каверзных случаях вызывали днём или ночью в санпропускник, в отделение безотказного по должности и характеру П.А Красюка.
Пётр Алексеевич приехал в Смоленск из шахтёрского Экибастуза, где тоже заведовал отделением. Дальше и вглубь Северного Казахстана его воспоминания почему-то не простирались. Знали мы его жену-терапевта, заведующую лечебно- физкультурным кабинетом нашей больницы. Детей у них не было, только племянница. В свободное время он много и охотно рассказывал мне и Володе поучительные истории из своей хирургической жизни, любил завязать спор на медицинские темы с любым из врачей, а особенно с нами, молодыми. Делился знаниями. Шутил. Мы к нему относились хорошо. Но были у него две плохие черты. Вне клиники нередко злоупотреблял алкоголем и утром приходил покрасневшим. " Пётр Алексеевич, опять Вы корью заболели?"- грозно спрашивал на планёрке Семён Макарович и несколько раз даже отстранял его от работы. Песочил профессор его и "при закрытой двери кабинета", но ценил его уменье и знания, как хирурга, жалел, как больного человека. Вторая плохая черта - свою врачебную оплошность, ошибку мог переложить на другого. Поэтому мы, молодые, должны были быть всегда настороже.
Профессор Некрасов большое значение придавал лекциям, которые читались в основном им самим студентам 4-го курса единственного тогда лечебного факультета одному потоку с 9 часов утра, а второму - с 13часов дня. Несколько лекций читал доцент С.И.Юрасов. Вся подготовка лекций ложилась на плечи клинического ординатора, обеспечивающего утреннюю смену, поэтому мы с Володей ежемесячно менялись местами. Накануне мы собирали в кабинет профессора со стен и стоек схемы и картинки-таблицы по теме лекции. Каждую схему и таблицу профессор помнил и, если какая -то отсутствовала, посылал нас на поиски. Учебная комната была одна - она же кабинет доцента. Здесь больше всего сосредоточивалось наглядного материала. Другая часть таблиц на стойках хранилась в комнате на 1 этаже.( Через много лет эта комната стала учебной, ассистентской, доцентской , а затем моим кабинетом). Из огромного старинного шкафа, забитого банками с заформалинованными органами - препаратами, мы отбирали нужные и тоже собирали в кабинете. Каждая лекция начиналась демонстрацией и разбором тематического больного, которого заранее отбирал сам профессор, а наш тренировочный доклад заслушивался в кабинете накануне. Наличие такого больного в отделении обеспечивал П.А.Красюк. Иных больных брали на очередь и назначали госпитализацию к нужному времени, других вызывали открытками. Особо редких, уже прооперированных, с интересной историей и судьбой больных "за ручку" привозил на больничной машине П.А. Красюк или другое доверенное лицо и укладывал "экспонат" на койку на 2-3 дня. Обязательно С.М.Некрасов приносил на лекцию монографии, рекомендуемые студентам для дополнительного изучения темы.
Лекционная аудитория, вмещавшая 150 - 200 студентов, располагалась между терапевтической и хирургической клиниками. Сюда же приходили читать лекции студентам 6 курса по инфекционным болезням. (Инфекционные отделения и кафедра занимали 2 отдельные корпуса больницы). В зале на сцене, возвышавшейся над стульями, стояли старенькая коричневая кафедральная трибуна для лектора, кушетка, накрытая простынёй, куда укладывали демонстрируемого больного, два стула для профессора и студента, которого приглашали произвольно из зала для осмотра, пальпации или аускультации пациента и подтверждения услышанного от докладчика-ординатора и лектора. За кушеткой стоял большой стол с препаратами в банках, инструментами и другими пособиями. Темам "Грыжи" и "Аппендицит" освящалось по 3 двухчасовых лекции. На стол обязательно мы приносили в лотках, набитые ватой грыжевые мешки-пузыри, лежавшие на салфетке, свежие или бережно сохраненные в холодильнике удалённые недавно (и даже во время чтения лекции) разнообразной формы поражения червеобразные отростки. На стене почти от пола и почти до потолка простиралась чёрная раздвижная вертикально доска. На ней мелом мы, клинические ординаторы, заранее наносили текст классификаций болезней, во время лекции писал сложные термины и рисовал простые схемы профессор. На многочисленных набитых на бортиках доски гвоздях вывешивались в большинстве типографские, но и нарисованные самобытными художниками, даже сотрудниками-врачами таблицы, схемы, картинки. Если не хватало доски, занятой текстом, развешивали таблицы на дополнительных стойках. По бокам чёрной доски висели 3-х метровые написанные художником маслом портреты Ленина и Сталина, а над доской - стандартный лозунг на кумаче. В центре лекционного зала стоял на столе большой древний эпидиаскоп. С помощью его на экран, повешенный при необходимости на чёрную доску, отбрасывались картинки из редкостных, иногда английских и немецких, книг и атласов, из кабинетной библиотеки профессора, рисунки, таблицы. Профессор С.М.Некрасов и доцент С.И.Юрасов никогда не относились к чтению лекций формально, бездушно, и тем самым обучали нас, ещё ординаторов, но будущих организаторов здравоохранения, преподавателей. Впрочем, этому меня учили ещё в 1-ом московском медицинском мединституте, только тогда мы, студенты, не задумывались над высокими педагогическими качествами лекций наших профессоров и академиков, воспринимали всё как должное.
Помню, для иллюстрации лекции о внутренних грыжах, которую читал С.М.Некрасов, из деревни Смоленского района, по заданию профессора П.А.Красюк вызвал пациентку с удивительной судьбой, а я докладывал о ней студентам.
Осенью 1959 года в роддом нашего, Заднепровского, района поступила вечером молодая деревенская женщина на 9 месяце беременности с сильными болями в животе и грудной клетке. Акушер не смог объяснить тяжёлое состояние роженицы и вызвал на консультацию дежурного хирурга. Тот тоже не установил диагноз. Из дома (в противоположном конце Смоленска, в медгородке) срочно вызвали доцента С.И.Юрасова.Машина скорой помощи доставила его в роддом. Сделали рентген живота и грудной клетки. Выявили в плевральной полости наличие свободного воздуха. Лопнувшая лёгочная киста? Позвонили профессору С.М. Некрасову. Тот велел перевести женщину в хирургическую клинику и туда же приехал сам. Коллективно решили, что у больной ущемилась диафрагмальная грыжа. Но как образовалось грыжевое отверстие в диафрагме у сильной деревенской женщины? Ещё в роддоме С.И.Юрасов заметил на коже под левой грудью маленький старый шрам. Беременная объяснила, что ещё девочкой наткнулась на ветку куста, но ранка быстро зажила без медицинского вмешательства. Решение консилиума - оперировать немедленно! Большая длительная и ответственная операция требовала больших физических сил, знаний и способности. Кому оперировать? Профессору за 70 лет, доценту -около 60, дежурный врач - молодой и неопытный. Вызвали П.А.Красюка. Оперировали под примитивным масочным наркозом, который давала медсестра. Вскрыв брюшную полость, увидели, что поле операции, подход к воротам грыжи ограничивает беременная матка. Первым этапом выполнили кесарево сечение и родили здорового мальчика. В те времена опытные хирурги выполняли многие гинекологические, нейрохирургические и урологические операции. Никто не требовал у специалистов "сертификаты" и не владел врачами страх перед государственным судом, - только перед своей совестью! Теперь удалось подобраться к грыжевой щели в левом куполе диафрагмы. В ней ущемилась петля поперечной толстой кишки. Вернуть раздутую ущемлённую омертвевшую петлю в живот безопасно не удавалось. Продлили разрез. Вынужденно пересекли хрящевую часть реберной дуги, вскрыли плевральную полость по межреберью, рассекли ущемляющее кольцо в диафрагме и обнаружили чёрную омертвевшую петлю кишки. Сделали резекцию кишки, восстановили её проходимость "бок в бок", зашили щель в диафрагме. Послойно зашили длиннейший вертикальный кожный разрез от лобка до мечевидного отростка и далее горизонтальный - по межреберью. Оставили резиновые дренажные трубки в брюшной и грудной полости. По трубке из плевральной полости большим шприцом Жане удалили воздух, расправив лёгкое (масочный наркоз!) Реанимационных палат в те времена во всём Смоленске не существовало. Выхаживали женщину и ребёнка в рядовой палате обыкновенные (или необыкновенные!) врачи, сёстры, санитарки. Молодой организм вынес такое потрясение. Перед выпиской домой женщина призналась С.И.Юрасову, что рубец под грудью, обнаруженный им при осмотре в роддоме, не от сучка. Это след удара ножом, который нанёс в грудь ей ревнивый муж ещё до беременности. Жена скрывала эпизод от всех, потому что муж мог попасть в тюрьму, а рана, действительно, в деревне самостоятельно зажила без видимых последствий,
Конечно, излагал я историю болезни сухим медицинским стилем, используя другую, соответствую терминологию, демонстрировал студентам на животе и грудной клетке молодой женщины окрепший, но еще розовый шов. Через 25 лет, случайно наткнувшись в больничном архиве на эту историю болезни, я с трудом разыскал пациентку, её сына и продемонстрировал их на заседании областного научного хирургического общества им. Н.И.Пирогова, как блестящий отдалённый результат необычной операции, а потом описал казус в медицинском журнале.
Обслуживание лекций отнимали много драгоценного времени; в эти дни нас отстраняли от операционной работы. В лекционный день (дважды в неделю) мы приходили на работу на час раньше, чтобы подготовить аудиторию к выступлению профессора. Поэтому такой нагрузкой мы с Володей тяготились. Мы считали, что достаточно хорошо овладели диагностикой основных хирургических болезней, надо было научиться хорошо лечить, расширять свои возможности вширь. Мы рвались ассистировать на любых операциях, выполнять самостоятельно те операции, которые умели и которые нам доверяли оперировать.
Курс урологии вёл доцент Арам Вартанович Айвазян. Официально курс входил в программу факультетской дисциплины, подчинялся С.М.Некрасову, но пользовался полной автономией. Обходы урологического отделения профессор не делал. Я в Калуге интересовался урологией, приобрёл у З.Б.Пименовой основные умения инструментальной диагностики и стал выполнять некоторые эндоскопические операции. Коагулировал полипы, дробил камни в мочевом пузыре, катетеризировал мочеточников. В ординатуре много времени я проводил на первом этаже в урологическом отделении. Меня учили здесь всему, что умели сами, показывали многое. Что я только не видел?! Запомнились совсем маленькие дети с почечнокаменной болезнью. Я полагал, что она встречается только у взрослых. Арам Вартанович был в хороших отношениях с моим отцом и часто брал меня на ассистенцию своих операций. Он блестяще удалял камни из мочеточников, аденому предстательной железы "втёмную". Потому этому научиться я не мог. Но. много помогая А.В.Айвазяну и Ивану Александровичу Еркину на операциях на почках, позже я выполнил самостоятельно несколько таких операций, работая хирургом в Калуге, а также в Смоленске, будучи уже сотрудником кафедры. Урологом я стать не собирался, но хотел быть, как отец, хирургом широкого профиля.
Через 2 года Арам Вартанович уехал в Москву, стал профессором, заведовал урологическим отделением, где лечилась вся Академия, Космонавтика СССР, элита Москвы. Через десять лет А.В.Айвазян приехал в Смоленск по просьбе моего отца, чтобы удалить у него очень неприятную доброкачественную опухоль предстательной железы. Операция одномоментная аденомэктомия прошла отлично. После суточного наблюдения за больным отцом Арам Вартанович вернулся в Москву. Семья оплатила ему только проезд и гостиницу. А через год, будучи в отпуске в Москве, родители подарили ему на память красивую хрустальную вазу. Таковы были нравы в советские времена!
На том же первом этаже располагалось небольшое нейрохирургическое отделение. Им заведовал молодой Юрий Александрович Шелякин. В штате были палатный ординатор Анатолий Григорьевич Осин и невропатолог Минна Ильинична Лейкина. Основные сложные операции на головном и спинном мозге выполняли доцент С.И.Юрасов и ассистент Николай Елизарович Воробьёв, выполнявший кандидатскую диссертацию под руководством профессора С.М.Некрасова, большого специалиста в нейрохирургии, но уже не оперировавшего. Профессор регулярно проводил обходы в отделении, как в хирургии через день. Как ученик П.А.Оппеля, С.М.Некрасов считал заболевание облитерирующий эндартериит нейротрофическим, и больных с этой нозологией укладывали в нейрохирургическое отделение ( сосудистых- ещё в СССР не существовало). Чёткого разграничения с облитерирующим атеросклерозом не было. Профессор считал одной из важнейших причин болезни курение, поэтому 1) каждый курящий больной немедленно выписывался, как не желающий лечиться и зря занимающий драгоценную койку; 2) Курящий служащий клиники немедленно увольнялся. И никакие трудовые кодексы справедливо не принимались во внимание. В клинике были курящие: бывшие подводник, ныне ассистент, Виктор Гаврилович Ларионов (любимчик ректора) и пехотинец, ныне ординатор хирург Михаил Яковлевич Дьяченко. Они, прячась от заведующего кафедрой, курили на улице, а в холодное время года в санпропускнике в дымоход печки, и долго потом полоскали горло водой, орошались одеколоном, чтобы запаха табака от них не было. Курить имели право только подопытные собаки. Вечерами в рентгенкабинете, который был в урологическом отделении, В.Г.Ларионов, М.Я.Дьяченко, А.Г.Ковалёва с студентами-кружковцами через большую железную воронку окуривали бедных животных и потом изучали кровообращение в лапах по заданию профессора. Ответственным за этот раздел работы был С.И.Юрасов, который разрабатывал тему для своей докторской диссертации. Научная деятельность для работников института обязательна. Но Сергей Иванович видимо в душе считал метод тупиковым, относился к работе скептически и усилия остались бесплодными.
Работа в нейрохирургическом отделении не входила в план подготовки клинического ординатора. Володя и я ассистировали на трепанациях черепа при травмах, удалениях опухолей, но в дальнейшей своей практической работе ни одной самостоятельной операции мне выполнять не пришлось.
В первый год ординатуры мы в клинике самостоятельно оперировали обычные полостные операции, аппендэктомии, грыжи, геморроидэктомии, обрабатывали раны, ожоги, всю малую хирургию и много ассистировали на больших операциях. Самые сложные операции выполнял доцент С.И.Юрасов. Мы помогали ему вторыми и первыми ассистентами на всевозможных резекциях и экстирпации желудка, холецистэктомиях, реконструкционных операциях на желчных путях, резекции щитовидной железы при зобе и на многих других. Мы с юношеским энтузиазмом просили профессора разрешить нам, клиническим ординаторам, выполнить резекцию желудка, но он грубовато отвечал: " Ишь чего захотели! Я первый год только тазы для мытья рук В.А.Оппелю готовил!". Старый человек не дооценивал, что время пришло другое: мой однокурсник-приятель Толя Клименков в онкоцентре у академика Блохина уже оперировал на желудке. Аппендициты и грыжи там не оперировали!
Когда позволяло время, мы трудились в операционной стационара областного онкологического диспансера, который располагался на первом этаже правого крыла здания под терапевтической клиникой. Руководил тогда диспансером Пётр Семёнович Родченков, опытный хирург, пользовавшийся большим авторитетом в медицинском мире, бывший ранее ассистентом в крупной ленинградской клинике, по семейным причинам поменявший северную столицу на Смоленск. Хорошо знавший моего отца он тепло относился ко мне и охотно брал ассистировать на серьёзные операции. Хирурги и гинекологи диспансера часто брали меня и Володю помогать на операциях при онкологических болезнях. В диспансере работал однокурсник Володи Михаил Иванович Смирнов. Через 2 года он сменил на посту главврача умершего П.С.Родченкова. Михаил по-дружески вводил нас в курс онкологических требований, обучал технике онкоопераций и многое позволял выполнять самостоятельно. На втором году ординатуры мы оперировали под присмотром местных врачей все распространенные онкологические операции. Здесь я выполнил первые пять самостоятельные радикальные мастэктомии электротехническим способом, а ещё два десятка - в последующем, в Калуге и Смоленске, все с отличным непосредственным и отдаленным исходом. Из 15 резекций желудка, которые я выполнил за 2 года ординатуры, почти половина пришлась на диспансер. Но всё это произошло после 39 ассистенций опытным наставникам. Много пришлось попотеть, помогая оперировать гинекологам, прежде чем мне доверили самостоятельно выполнить операцию Вертгейма, расширенное удаление матки с придатками и окружающими лимфатическими узлами при раке. Она была единственной в моей жизни! Сделанные в онкодиспансере мною несколько операций Ванаха при раке губы, выполнять в будущем не пришлось. Но я никогда не пожалел физические и нервные силы, время, отданные онкологии. Знания и навыки пригодились мне в хирургической деятельности. Мой клинический учитель доцент С.И. Юрасов на шестидесятом втором году жизни стал страдать хронической сердечной болезнью, коронарной недостаточностью, и попросил П.С.Родченкова сделать ему (а меня ассистировать) популярную тогда операцию Фиески - двухстороннюю перевязку внутренних грудных артерий. Это улучшает кровоснабжение сердца. Операцию П.С.Родченков провёл отлично. С.И. Юрасов работал на кафедре до 70-и лет и прожил до 93 лет, вырастил сына Владимира, ставшего сначала заведующим смоленской кафедрой факультетской терапии, а потом главным терапевтом "Авиафлота" и начмедом Боткинской больницы в Москве.
Со всеми в клинике у меня сложились нормальные хорошие субордиционные отношения, кроме ассистентки Шибановой Екатерины Григорьевны, в чём частично виноват был я сам. В первое своё дежурство по клинике я был назначен к ней помощником, вторым хирургом.
В калужской больнице я дежурил первым, ответственным, хирургом, а мне в помощь приходили хирурги поликлиники, местные ларингологи, совместитель Болотов, ушедший от нас работать начальником поликлиники МВД, но не желавший терять хирургические навыки. Поступающих больных осматривал я, принимал решение о госпитализации, наблюдении, консервативном, экстренном или плановом оперативном лечении, перевязывал, обрабатывал, зашивал, гипсовал... Второго, поддежуривающего, хирурга привлекал к работе лишь если мне действительно нужна была помощь на большой операции, при сложных манипуляциях или я занимался одним делом а нужно было выполнять ещё другое.
Поэтому когда в клинику поступил молодой музыкант В.С.Гелик (как выяснилось, он тоже приехал из Калуги!) с неглубоким ожогом предплечья и боковой поверхности живота, и меня медсестра позвала в перевязочную обработать раневую поверхность, я спросонья недовольно буркнул: " а что, первый хирург не способен сам это сделать?". Шибановой передали моё недовольство. Изумлённая ассистент, этим летом ставшая кандидатом медицинских наук, прибежала из клинической лаборатории, где отдыхала, и устроила мне по-женски скандальную взбучку. Так я узнал, что в смоленской клинике всю работу выполняет второй хирург, и... нажил себе злопамятного, мелочного недруга. Её подруга А.Г.Ковалёва удивлялась, как Шибанова за лето в Москве оформила и защитила кандидатскую диссертацию, а за семь предыдущих лет работы над нею не написала ни одной главы. Мне повезло, что Е.Г.Шибанова, которой перевалило к тому времени за 40, за лето не только стала в Москве дипломированным хирургом, но и нашла свою любовь, поэтому по окончании учебного года вышла замуж и уехала в столицу. Прошли годы, она защитила докторскую, и стала профессором одного из московских мединститутов.
А я ожоговую поверхность у музыканта обработал тщательно, как учили ещё в Боткинской, наложил повязки, положил в свою палату, выходил, и через неделю отпустил здоровым человеком. Иногда, встречаясь в городе, мы здорововались. Он был чуть старше меня по возрасту, стал известным в городе руководителем духовых оркестров. Через 40 лет, мой старший внук, Вадим, увлёкшись сольной деятельностью в эстрадной группе "Свенку Тьюс" ("Шикарные мелодии") провалил экзамены в институте, пошёл служить в армию, казарма которой стояла недалеко от квартиры матери и дедушки Валентина. В.С.Гелик, дирижер музыкального взвода строительных войск гарнизона, взял его к себе ударником в духовой оркестр. По стечению обстоятельств в конце жизни В.С.Гелика мы жили в одном подъезде огромного дома.
Несколько раз дежурил по клинике я с ассистентом Виктором Гавриловичем Ларионовым. В первый раз, ночью, когда я сомневался в диагнозе аппендицита у поступившего пациента, решил посоветоваться с старшим врачом, он что-то невнятно пробурчал и продолжил сон. Я удивился, взял на себя ответственность и самостоятельно прооперировал больного. В другое дежурство, когда создалась аналогичная ситуация, я понял, что ассистент ночью просто пьян. Подозреваю, что он выпрашивал спирт у операционных сестёр. Вечером ещё держался в норме, а потом к нему обращаться бесполезно и я справлялся с работой так, как привык с калужских времён. Моя уверенность и решительность не осталось без внимания руководства клиники и через 2 -3 месяца мне стали доверять самостоятельные дежурства в клинике, только второго хирурга мне не полагалось, хотя я оставался один на три отделения ( не ассистент!). Позже стал дежурить один Володя Гришанов. Это облегчало жизнь врачам клиники, ведь дежурства были бесплатные. Считалось, что за два дежурства в месяц сокращается на час рабочий день, но уйти во - время домой врачам удавалось редко, а нам клиническим ординаторам - никогда. Нам, как и другим рядовым хирургам, поддежуривал на дому П.А.Красюк, который жил с женой недалеко от больницы, через овраг. При необходимости, я посылал за ним одну из санитарок из санпропускника, они все знали, где он жил.Он приходил быстро, никогда не выразив недовольства. За вызовы любого врача (рентгенолога, нейрохирурга, уролога, любых других даже из других больниц) в клинику полагалась почасовая оплата. Время прибытия и убытия консультанта фиксировалась в специальном журнале дежурным врачом, а в конце месяца бухгалтер делал выборку для выплат.
В клинике выполнялось ежегодно около тысячи операций. Каждая записывалась в историю болезни и операционный журнал одновременно. Как закон: оператор описывал все нюансы операции в историю, а ассистировший ему - под диктовку вписывал текст в журнал. Журнал был особенный, сделанный в городской типографии по эскизу и заказу П.А.Красюка, размером 45х65 см. на 1000 страниц, в плотной картонной обложке. Каждый - на весь год. Их было сделано на несколько лет. Вероятно, и сегодня можно найти в архиве больницы эти эксклюзивные фолианты. А до 1963 года все операционные журналы с 1945 года хранились в ординаторской хирургического отделения. Я читал их и обнаружил, как всё подробнее, длиннее становились записи операций, становясь письмами прокурору.
Зарплату ординатора 800 рублей я отправлял жене с сыном в Калугу, мне ничего не оставалось. Моя мама работала в железнодорожной поликлинике в гинекологическом кабинете медсестрой и она нашла мне совместительство ночным дежурным по неотложной медицинской службе в этом учреждении. Поликлиника занимала первый этаж большого жилого здания на улице Пригородной,2. Кроме меня дежурантами подрабатывали институтский преподаватель - микробиолог Филичкин Сергей Евсеевич, уже кандидат медицинских наук, но старающийся не забывать врачебную практику, и краснокрестовский травматолог Лёзов Владимир Павлович, закончивший ординатуру по хирургии. Оба - старше меня на 3 года. Мы работали обычно по выходным дням. Воскресными утрами или вечерами встречались на пересменке. С Володей мы при встрече в поликлинике, если не было вызовов, играли в шахматы. Наши отцы занимали руководящие должности в управлении Калининской ж.д. и хорошо знали друг друга. Через 4 года наши жёны работали в одной железнодорожной больнице, мы стали какое-то время жить в одном доме и подружились семьями на всю их жизнь.
С.Е.Филичкин, сопровождавший ректора Г.М. Старикова на охоту в составе заядлых охотников профессоров и приближённых лиц, спустя годы, он стал профессором, заведующим кафедрой, деканом стоматологического факультета. При встречах в коридорах института, на заседаниях Учёного Совета мы перебрасывались дружескими фразами, шутками. Он привёл ко мне на операцию свою жену, ассистента - инфекциониста. В одном классе школыN25 10 лет учились их сын Алексей и моя дочь (а потом 6 лет в мединституте). Хорошо относились друг к другу, но близких отношений не сложилось ни у родителей, ни у детей. Характеры были разные.
Дежурили с врачами поочерёдно медсёстры поликлиники (одна из них, Клавдия Францевна, даже мечтала выйти замуж за холостяка в те времена Филичкина). Медсестрой подрабатывала, и студентка 5 курса мединститута Светлана Лавренова, дочь местного бухгалтера. В нашем распоряжении была старая автомашина "Скорая помощь" с шофером. Вызов по телефону принимала медсестра и мы выезжали к больному, закрыв на ключ пустую поликлинику. При необходимости транспортировать больного в больницу, шофёр помогал нести носилки. Поликлиника обслуживала только железнодорожников и их родственников, поэтому вызовов было немного, 3-4 за ночь. В те времена наркомания не имела такого катастрофического распространения, как теперь. Но были люди, которых сделали наркоманами врачи. Помню мужчину, симулировавшего приступ болей вследствие неврита лицевого нерва, и вызывавшего нас каждую ночь. Я никогда не вводил ему наркотические лекарства, хотя в то время это контролировалось не слишком строго. Делал новокаиновые блокады, колол папаверин с анальгином кормил снотворными. В конце концов, он перестал меня вызывать. Помню пациентку Пряжевскую. Это была ужасно ожиревшая пожилая женщина, передвигавшаяся по комнате с помощью костылей. Она тоже вызывала нас ночью, требуя ввести атропин с морфином, изображая ужасные боли от острого холецистита. При её огромном животе отвергнуть болезнь клинически трудно, и если не знать, что она уже много раз обследовалась в разных городских больницах, а камней, воспаления в желчном пузыре не находилось, то поддаться панике вполне возможно. С врачами неотложки Пряжевская вела агрессивно. Кидала в врачей костыли, ругалась базарно, от предлагаемой госпитализации отказывалась. Вызывала неотложку несколько раз за ночь. Уставшие бороться врачи вводили ей атропин с морфием, и спокойно спали. В то время не было таких замечательных методов, как ультразвуковое исследование, компьютерная томография, и других. Я всегда помню историю терапевта из калужской поликлиники, которая жаловалась, что у неё рак печени. Её осматривали светила разных медицинских специальностей Калуги и Москвы и отвергали страшный диагноз. Через полтора года она умерла от болезни, которую она установила себе сама. Я знал, что врачи могут ошибаться, поэтому к Пряжевской отнёсся очень внимательно, предлагал госпитализацию в нашу клинику, в железнодорожную больницу, к отцу. Она всегда отказывалась. я вводил ей но-шпу, несколько раз атропин. Она со мною перестала буянить, видимо, видела, что я искренно стараюсь ей помочь. В конце концов, она перестала вызывать меня ночью, поняв, что наркотиков от меня не добиться. Через год врачи уговорили её лечь на операционный стол в железнодорожной больнице, но она с него сбежала, отказавшись от хирургического вмешательства в последний момент. Её выписали. Дальнейшая её судьба мне неизвестна.
Во время гриппозной эпидемии ночных вызовов к высоко лихорадящим было много. Не спали, уставали. Вводили пациентам жаропонижающие смеси, давали советы, а если подозревали осложнение воспалением легких, везли в больницу.
Воскресенье. Поступил вечером вызов к Уткиной на улицу Красненскую. Поднялся вместе с медсестрой Светланой на 3- ий этаж капитального дома. В большой комнате на кровати лежит женщина средних лет. Рядом, как понял, сестра, мальчик и высокий красивый мужчина 30-35 лет. Жалобы у женщины были типичные: кашель, жар, озноб, головная боль, ломота, слабость. Мужчина что-то хотел добавить, но его прервали и почему-то увели за дверь в другую комнату. Я понял, что женщины не хотят, чтобы он присутствовал при моём осмотре больной, стесняются. Осмотрел, выслушал лёгкие, сердце, осложнений не выявил. Установил стандартный диагноз острой расперативной вирусной инфекции верхних дыхательных путей, сделал стандартные назначения, дал рекомендации и поехал на следующий вызов.
Утром, в поликлинике перекусил бутербродом, приготовленным еще дома, выпил стакан чая, и не выспавшийся, поехал сразу на работу в клинику. Вернувшись домой из больницы, свалился, уставший, на диван и крепко заснул. Вечером мама, вернувшаяся с работы, спросила меня: " Ты вчера её был на вызове у Уткиной?" - "Да".-" И какой диагноз ты ей поставил?" -" ОРВИ". -"Дурачок,- сказала мама, - у неё был криминальный аборт. Мы с гинекологом были у неё на вызове сегодня и отправили её в гинекологическое отделение. Она тебе ничего не сказала, надеялась, что обойдётся и пробудет дома на больничном под видом гриппа." -" Там же был муж, почему не сказал?" - " Муж у неё застрелился сразу после окончания войны. Он был лётчиком, а она в той же части шофером, Сын у них Саша. Так что она вдова. Мужчина же, с которым она в связи - известный хирург из областной больницы Кулик Слава. Надежда Григорьевна Уткина известна в медицинском мире, тем, что многим печатала диссертации, статьи и другие работы".
Через 3 года я, став аспирантом кафедры факультетской хирургии, полтора года работал с Ярославом Петровичем Куликом. Он пришёл к нам из областной больницы после конфликта с проф.Г.Г. Дубинкиным, заведовать открывшимся в нашей ГКБ N1 сердечно - сосудистым отделением (на месте урологического). Присутствовал я на апробации кандидатской диссертации Я.П.Кулика на Учёном Совете в колонном зале ректората института на ул. Глинки, 3 (теперь филармонии), и провожал, после защиты диссертации в Витебске, в Благовещенск. Обо всём этом подробно позже.
Через 6 лет я оперировал - удалял массивные варикозные расширениые вены сначала на одной ноге, а потом другой Надежде Григорьевне Уткиной, чем было положено долголетнее дружелюбное знакомство наших семей.
Интересно сложилась судьба Светланы Петровны Лавреновой. Моя мама дружила с её мамой, хорошо относилась к дочке. Я стал патронировать Светлану, а заодно и её подруг-студенток нашего института. Ходил с ними на институтские вечера отдыха, в кино, на каток, который был на стадионе "Спартак". Тот был рядом с домом моих родителей, поэтому мы собирались в нашей квартире, раздевались, оставляли зимнюю верхнюю одежду, одевали коньки и шли на лёд. Окончив лечебный факультет института, Светлана была распределена в Свердловскую область в район участковым педиатром, в чём никакого опыта не имела. Слёзы, паника, неприятности на работе. Через несколько месяцев, бросив всё, она вернулась в Смоленск просить другое распределение. Ректор института Г.М.Стариков отругал её, пообещал отобрать комсомольский билет, если она не вернётся выполнять свой долг перед Родиной. Расстроенная Света пришла к нам за советом, что делать. Моя мама, вспомнив свою бурную молодость, и выяснив, что у Светланы в Мурманске живёт тётя, посоветовала ехать туда без направления с дипломом врача. Так Светлана стала анестезиологом хирургического отделения военно-морского госпиталя города Мурманска, вскоре вышла замуж за капитана корабля и всю свою трудовую жизнь прожила в этом северном городе. Она долго переписывалась с моей мамой, присылала фотографии. После выхода на пенсию она вернулась в Смоленск, где у неё оставались брат и другие родственники. Но я больше её не видел.
На кафедральном совещании в нашем, клинических ординаторов, присутствии обсуждали кандидатуры в ассистенты врачей Анны Константиновны Садековой и Михаила Дьяченко вместо Шибановой. Обсуждение проходило демократично, без присутствия кандидатов. Выбрали мужчину, Михаила Яковлевича Дьяченко, хотя он незадолго до этого проштрафился. На дежурстве он отложил до утра вскрытие абсцесса около прямой кишки (острого парапроктита) у мужчины, поступившего ночью. К утру у больного разгорелся анаэробный гангренозный процесс в клетчатке промежности, потребовавший множество разрезов на теле. Профессор был очень недоволен несвоевременностью вмешательства. Больного по настоянию С.М.Некрасова перевели в другой корпус больницы, в инфекционное отделение. Развился некроз кожи мошонки, яички остались без покрова. Всю зиму Дьяченко (и я с ним) ходили с лотками и биксами перевязывать, выхаживать бедолагу. Общими усилиями инфекционистов и хирургов жизнь больному спасли, а позже спрятали яички под кожу бедра. Чужой опыт я усвоил. Каждый острый парапроктит я вскрывал немедленно при поступлении больного в стационар. М.Я.Дьяченко был добросовестным, хорошим хирургом, но малоинициативным, по - деревенски рассудительным, спокойным. Первую самостоятельную резекцию желудка при раке я выполнил при его ассистенции на втором году ординатуры. Вспомнил, наверное, как много я помогал ему в работе. Много лет спустя М.Я.Дьяченко возглавил впервые организованный в институте курс онкологии, но рано ушёл из жизни.
Много я помогал и В.Г. Ларионову. Для выполнения кандидатской диссертации ему нужно было на собаках выполнить экспериментальные пересадки почки. Вот и помогал я ему многократно в деревянном срубе- виварии, который находился тогда на месте, где сегодня доживает фонтан. Сосуды почек мы сшивали с помощью аппарата Гудова. Я с аппаратом познакомился ещё в студенческие годы на кафедре В.В.Кованова. Собачкам давали наркоз внутривенный гексоналовый, морфий, снотворные. Выживавших выхаживали. Бесчисленно раз я сшивал в последующей своей трудовой жизни артериальные и венозные сосуды, но ни раза не воспользовался( и мои ученики) сосудосшивающим аппаратом Гудова.
Дисертацию В.Г.Ларионов защитил успешно, но докторскую написать не успел. Хороший, талантливый был человек, успешный ученый и хирург, но служба на подлодке в Тихом океане в молодости приучила его к спирту, водке, - от этого развалилась семья и от неё - горькой погиб на руках своей старушки. матери. Я провожал его в последний путь.
Однажды весной мы, как обычно, собрались на утреннюю конференцию, ждём профессора. Его нет. Он никогда не опаздывал на работу, приходил в свой кабинет рано, обязательно открывал форточку. Спустя время С.И.Юрасов пошёл в кабинет профессора. С.М.Некрасов лежал на дорожке без сознания. Мы переложили его на кожаный диван, Немедленно собрали консилиум из профессоров терапевта, хирургов, нейрохирургов, невропатологов. Вызвали жену, ассистента госпитальной хирургической клиники. Установили диагноз -инсульт. На больничной машине отвезли домой. Больше я Семена Макаровича не видел, хотя он прожил ещё несколько лет на постельном режиме.
Руководство клиникой перешло в руки доцента Сергея Ивановича Юрасова. Ему исполнился 61 год. Он всегда вёл большую практическую деятельность "за себя и за того парня" который постарел, выполнял много сложных операций, на которых я помогал ему первым и вторым ассистентом. Защитив кандидатскую диссертацию в 1944 году под руководством Некрасова, он получил для докторской тему, которая была избитая, не интересна диссертанту. В институте он был деканом лечебного факультета. Коллеги, студенты уважали и любили его за интеллигентность, принципиальность, ровный характер, добродушие, справедливость, хирургические способности. Свалившаяся на него административная, научная, хирургическая деятельность требовала много времени и сил, и Сергей Иванович решил разгрузить себя от учебной работы, передав в другие руки часть запланированных ему ранее студенческих групп. Ассистенты клиники были загружены под завязку, и он привлёк к педагогической деятельности меня, видимо, оценив мою медицинскую эрудицию, знания, любовь к хирургии, бытовую культурность, Я прослушал и законспектировал весь курс прочитанных на кафедре лекций. А ещё у меня хранились конспекты всех лекций по всем хирургическим дисциплинам, прослушанных мною в МОЛМИ. Так весной 1961 года С.И.Юрасов отдал мне 2 или 3 группы студентов 4 курса. Занятия со студентами я вёл в кабинете доцента (он уходил в кабинет Некрасова). У меня появились первые ученики - будущие врачи, доценты, профессоры. Помню, мой ученик Ефим Кузьмич Абрамов, будущий профессор хирургии, обстоятельно отвечал на вопросы, красиво излагал заданные темы, выделялся среди других студентов. На второй год клинической ординатуры С.И.Юрасов мне в каждом семестре регулярно отдавал свои 2-3 группы студентов. Доволен был доцент, ассистенты ( не их загрузили!), возможно, что и студенты. Я с удовольствием проводил занятия, серьёзно готовился к каждой теме, больше участвовал в хирургической и педагогической деятельности, потому что мне стали больше доверять, разрешать, помогать... Удивительно, за 42 года работы педагогом ни один контролёр не побывал на моих лекциях, практических занятиях.
Анестезиологической службы в клинике не было. Эндотрахеальный наркоз изредка проводил ассистент В.Г.Ларионов с помощью того же аппарата Мак Кессона, с которым я работал ещё в Калуге. Масочный эфирный наркоз могли дать врачи, а в ночное время на дежурстве - опытные медсёстры. Когда В.Г.Ларионов узнал, что я даю эндотрахеальный наркоз, то решил заменить себя мною. Несколько раз я провёл больным эндотрахеальный наркоз закисью азота и эфиром. К счастью, этот анестезиологический навык не входил в план подготовки клинических ординаторов, и от меня в отделении отстали, к моей радости. А осенью 1961 года в клинике появился первый штатный анестезиоиолог - Рудольф Александрович Женчевский. Нам с Гришановым казалось странным, когда после каждой дачи больному наркоза Рудик выбегал за ворота больницы и гулял вдоль забора по улице. Мы с Володей много раз наркотизировали больных, но так бережно не относились к своему здоровью. Часто мы подтрунивали над нашим приятелем, который был чуть старше нас. Две медсестры-анестизистки не ходили на улицу со своим доктором. Одна из них через несколько лет закончила вечерний факультет нашего мединститута и до пенсии работала без заскоков анестезиологом в нашей клинике!
Женчевский, в прошлом хирург, в свободное от основных своих обязанностей рвался выполнить какую либо экстренную "несложную" операцию под местной анестезией, которая тогда оставалась в клинике основным методом обезболивания. Эта конкурентная с нами, клиницистами, деятельность закончилась, когда, оперируя больного с ущемлённой паховой грыжей, Рудольф поранил мочевой пузырь и не заметил это. Переведенный в палату больной через несколько часов помочился кровью и сразу был взят в операционную на повторную операцию, ревизию раны и ушивания дыры в стенке мочевого пузыря. Всё обошлось благополучно для больного, но С.М.Некрасов после этого случая категорически запретил анестезиологу хирургическую практику. Несложных операций не бывает, в каждой - риск. Возможно, это происшествие стало причиной того, что весной 1962 года Р.А.Женчевский, не любивший анестезиологию, уехал поступать в московскую аспирантуру по хирургии, защитил там кандидатскую диссертацию по теме "Спаечная болезнь", перебрался в Ставрополь, стал доктором, профессором, заведующим кафедрой хирургии местного мединститута. Много лет спустя я встречал его несколько раз в Смоленске, где в Красном Бору продолжали жить его родственники. Это был уже другой Рудик!
В клинике на 60 хирургических коек приходилось 6 больничных ординаторов: М.Я.Дьяченко, Беляева Вера Александровна, Красникова Ирина Андреевна, Игорев Николай Филиппович, А.К.Садекова, Азарова, заведующий отделением П.А.Красюк, о также кафедральные: профессор С.М.Некрасов, доцент С.И.Юрасов. высшей категории хирурги ассистенты Е. Шабанова, А.Г. Ковалёва, В.Ларионов, и мы два клинических ординатора: В.К.Гришанов и я. Ещё были врачи биохимической и клинической лабораторий. Все мы лечили больных в палатах, работали в операционной, перевязочной. В сентябре 1961 года на кафедру приняли клиническими ординаторами Козлова Виктора Павловича, однокурсника Гришанова, и Коваленкова Николая Ивановича, плававшего 3 года судовым врачом в торговом флоте.
Согласно операционным журналам в 1960 - 1962 годах в клинике выполнялось ежегодно около 1000 операций. Заканчивая клиническую ординатуру в июле 1962 года, я составил по записям в операционном журнале список выполненных мною за два года операций и попросил зав. кафедрой доцента С.И.Юрасова его заверить, так как надеялся, что эти данные понадобятся мне при аттестации на очередную хирургическую категорию. Эта справка сохранилась.
--
Аппендэктомий при разных формах самостоятельно оперировал(с) - 122, ассистировал (а) -22 2) Грыжесечений (с) - 29, (а)- 22 3) Резекций желудка по Бильроту1 с-1, а-3, по Бильроту-Финстереру с -3, а- 32, субтотальные, субтотально- тотальные с - 2, а- 33, 4) Радикальные мастэктомии с-5, а -5 5) субтотальные струмэктомии с- 1, а - 8, энуклеация узла или гемирезекция щитовидной железы с - 4, а - 13, 6) Холецистэктомии а -10, Завороты кишечника с резекцией сигмовидной кишки с -4, а - 5, 7) Ампутации с-1, а-2, 8) Остеосинтез с-2, а-8, 9) Нефрэктомии с-0, а-5, 10) Операции по поводу варикозного расширения вен с-12, а- 10 11) операции по поводу внематочной нарушенной беременности с-4, а-2 12) операции на прямой кишке с-6,а7 13) Другие операции с-91, а-46.
Чуть меньше объём оперативной деятельности видимо был у Володи Гришанова. Всё это удалось выполнить несмотря на то, что на втором году в клинике прибавились два клинических ординатора.
Думаю, что сегодня такой объём операций клинические ординаторы не выполняют даже те из них, которые работают в многокоечных больших столичных клиниках. А ведь ещё в нашем хирургическом отделении работали и оперировали больничные ординаторы, кафедральные ассистенты, доценты.
Каждая из хирургических клиник шефствовала по разнарядке областного отдела здравоохранения и методического отдела областной больницы над хирургическим отделением многих районных больниц. Наша подшефная райбольница в посёлке Шумячи. В мае 1962 года заведующий отделением и ординатор в едином лице хирург Леонов запил горькую и его вынужденно отправили в отпуск. Главный врач больницы, числившаяся ординатором -хирургом, попросила помощи облздравотдела. С подачи ректора Г.М Старикова и руководителя кафедрой С.И.Юрасова меня вызвали в облздравотдел и командировали на месяц в Шумячи. Кончалась ординатура, жалко было уезжать из клиники на целый месяц, терять драгоценное остающееся время, но спорить не приходилось. Собрался. Поездом добрался до Рославля. Затем с пересадкой, прождав 2 часа рейс автобуса, приехал к концу дня в Шумячи. Решил зарезервировать место в местной гостинице. Оказалось, что гостиница располагалась рядом с остановкой автобуса. Это был большой сруб с огромной комнатой, перегороженной висящими простынями на женскую и мужскую половины. Ужаснувшись, я пошёл искать больницу, надеясь на что -нибудь подходящее там. Больница находилась на краю посёлка: несколько одноэтажных деревянных домиков, огороженных штакетником. Рабочий день давно закончился и дежурный врач предложил мне переночевать в ординаторской хирургического отделения, чтобы утром встретиться с главврачом и определиться. Деваться некуда, согласился. Ординаторская комната отделялась от палат тонкой фанерной стенкой, поэтому заснул не сразу под разговоры, стоны, кряхтение, вскрики больных. Утром, замёрзший на ледащем ложе, пошёл к главному врачу. Она меня встретила в своём кабинете радушно. Во время нашего разговора вошла какая-то её пациентка и поблагодарила за выздоровление по-деревенски лукошком яиц и бутылкой водки. Без всякого смущения главврач, простившись с женщиной, достала маленькие гранёные стаканчики и предложила мне отметить начало моей новой работы. Голодный, я посчитал неприличным отказываться от предложения начальства. На равных мы дружно опрокинули по стопке, запили парой сырых яиц, и главврач повела меня принимать отделение. Когда мы зашли в операционную, я был ошарашен: по стенке через потолок на другую стену и на пол муравьи проложили свою дорожку и весело сновали в обе стороны, а на потолке над операционным столом висела обыкновенная электрическая лампочка без абажура, в которой при включении едва накалилась нить. Я схватился за голову - как здесь оперировать! Первое моё указание было -ликвидировать дорожку муравьёв.
Обход больных я делал один. Подхожу к женщине с ампутированной до колена ногой. Спрашиваю у медсестры историю болезни, чтобы узнать причину ампутации - в истории записаны только паспортные данные, диагноза нет. Сестра не знает диагноза. Опрашиваю больную, та тоже не знает почему отняли ногу: была язва, болела, а от чего язва, венозная или артериальная гангрена - не сказали. Леонова в посёлке нет. Так и долечивали без диагноза. В последующем, Леонова "ушли" работать в медицинскую экспертную комиссию в Рославль, где он прославился мздоимством, но это уже другая история. Поселили меня в деревенском домике у хозяйки на другом краю посёлка. Питался в местной единственной столовой на центральной улице, недалеко находился сквер, где я играл с молодёжью в волейбол в свободное от работы. Поликлинический приём больных вёл седовласый с большой окладистой бородой фельдшер, пользовавшийся большим уважением у населения в помещении недалеко от центра посёлка. Я тоже стал отбирать себе больных, которым нужна операция. Оперировал я один, с операционной сестрой. Однажды я ночью оперировал экстренно подростка с острым аппендицитом. Электрическая лампочка еле светила, пришлось зажечь керосиновую лампу. Дно лампы давало тень. И как назло начало кровить. Откуда - не вижу. Зажать в глубокой ране зажимом наобум сосуд - рискованно. Можно зажать совсем не то Вспомнил про китайский фонарик, который привёз, чтобы ходить ночью в больницу по улице. Послал за ним санитарку, объяснил, где взять его на квартире. Так и ждал, затампонировав рану. При свете карманного фонарика нашёл кровоточащий сосуд брыжеечки аппендикса и успешно закончил операцию. Выздоровевший подросток потом радовал своим присутствием у волейбольной площадки.
На амбулаторном приёме выявил двух женщин с узловым зобом, и очень захотелось им помочь. Решил, после окончания командировки забрать в Смоленск, чтобы там самому прооперировать. Главврач, мне не ассистировала, хотя была хирургом. Отношения у меня с ней сложились хорошие и остались такими на многие будущие годы, но... В Шумячи приехал с ревизией моей работы из областной больницы такой же клинический ординатор Альберт Николаевич Поликин, мой хороший знакомый. Я уговорил его проассистировать мне на плановой операции удаления доли щитовидной железы. Такое вмешательство я уже несколько раз самостоятельно выполнял в Смоленске. Мы были уверены в своих силах, правильно оценили технические возможности операционной, которую я привёл в божеский вид, и заручился разрешением главврача. Всё получилось по всем правилам искусства и больным не нужно ехать из дома в далёкий областной центр. Вот как готовились хирургические кадры в середине ХХ века. Возможно ли такое в эпоху чиновничьей "сертификации"? На последующие два десятка лет я стал шефом Шумячского хирургического отделения, регулярно ездил с помощью, ревизией, хвалить и ругать, с организационными и другими вопросами! Алик Поликин стал борт-хирургом областной больницы, женился на хорошей знакомой нам с Нинелью еще по Калуге анестезиологе Анне Ивановне Инкиной. Семьей уехали в г. Нефтеюганск, где и проработали всю жизнь - Аня главным врачом городской больницы, а Алик -хирургом.
Весной 1962 года Калининская железная дорога, как и Московско- Киевская ранее, была ликвидирована. Руководство Смоленской область предложило отцу должность главного хирурга Смоленского облздравотдела. Отцу не хотелось руководить хирургией в городе, где имеется мединститут с тремя хирургическими клиниками, профессорами, доцентами, даже рядовыми хирургами, которые конкурируют, не ладят между собой. Все дрязги часто выплёскиваются в Облздравотдел. Главному хирургу приходится вникать, мирить, улаживать обострившиеся отношения. В таких условиях главному хирургу трудно найти себе рабочее место в любой из клиник, не вызывая недовольство в других. А без хирургической деятельности, только канцелярской, чиновничьей, хотя высоко оплачиваемой, престижной жизни отец не хотел. Остаться в Смоленске и заведовать хирургическим отделением Дорожной больницы, которая была ранее его базой (так предлагало руководство министерства путей сообщений), он не хотел по этическим соображениям. Для этого нужно было уволить, переместить начальника отделения Семионенкову, с которой отец три года дружно трудился на медицинской стезе.
В Калуге. отцу предложили заведование хирургическим отделением железнодорожной больницы, вместо малоквалифицированной Зинаиды Яковлевны Лужиной. Отец согласился уехать из Смоленска обратно в Калугу при условии, что его семье предоставят освобождающуюся трёхкомнатную квартиру лично известного ему железнодорожника Мостового, который в связи с реконструкцией дороги уехал с повышением в Москву. Мостовые должны были освободить калужскую квартиру по получении жилья в Москве через несколько месяцев. Папа уехал в Калугу, приступил к работе начальником хирургическим отделением железнодорожной больницы им. Циолковского, что с радостью восприняли все, начиная от начальника больницы О.С. Томашевского, всех врачей, заканчивая санитарками и пациентами. Где бы мой отец работал, его любили коллеги за душевность, высокий профессионализм, организационный порядок, справедливую строгость. У него медики учились, у больницы поднимался престиж в городе. Жить он стал в квартире с Нелюшей и Димочкой, а мама и я остались в Смоленске. Через 8 месяцев квартиру Мостового ("сталинку") отдали какому-то высокопоставленному чиновнику, а папе предложили в новостройке-"хрущёвке" трёхкомнатную квартиру на первом этаже, с низкими потолками. Обидевшись, отец вернулся в Смоленск и занял пост главного хирурга области. А я, закончив в это время ординатуру, согласно законодательному обязательству вернулся в Калугу на своё место после отпускного времени, которое мы семьёй провели в автокемпенге Евпатории.
Встретили меня в больнице прежний состав врачей и медсестёр очень хорошо (" не тот, но всё же Багдасарьян"). И я старался поддерживать имидж отца. Много оперировал при раке и язве желудка, молочной железе, внедрил новые методы лечения варикозной болезни вен, тромбоза их, и всё, чему научился в ординатуре. Для операции на венах нужен был инструмент, которого в наличии не оказалось. Я пошёл на местную фабрику пианино и там мне сделали из басовой рояльной струны отличный зонд Бэбкока для сафенэктомии. Не им ли пользуются до сих пор? Чувствовал я себя уверенно, независимо и ждал, когда начальство позовёт меня заменить Лужину на посту начальника. Сотрудники больницы приводили мне своих родственников, мужей, на консультации, лечение, операции.
В это время в Калуге готовилась к введению в строй новая городская больница N3, первый корпус которой задумывался полностью хирургическим. Построена больница, как и мост через реку Ока, благодаря преподавателю младших классов, нашей школы N9, очень пожилой женщины по фамилии Шевченко. В далёкие прошлые годы она учила на Украине Никиту Сергеевича Хрущёва, руководителя нашего государства, была его первой учительницей. Она была приглашена в Кремль на приём к Хрущёву в сопровождении дочери-врача Клеопатры Николаевны, и видимо, не без подсказки областных руководителей, выпросила у руководителя государства для города мост и больницу. В школу Шевченко привезли подарок Хрущёва - кубометровый торт, с которым пили чай все классы..
Когда наша семья переехала из Аккермана в Калугу в 1948 году, Клеопатра Николаевна Шевченко была начальником Дорожной железнодорожной больницы и прекрасно знала отца, всех нас. Больше года мы жили в больничном помещении, поэтому будучи юношей, знал её и я. Пошёл к ней в больницу. Клеопатра Николаевна любезно проводила меня по пустому, но готовому к работе хирургическому отделению, показала просторную ординаторскую. На письменных столах стояли пишущие машинки, (новость того времени!) и будущие врачи должны были печатать листы истории болезни, операционные залы, оборудованные по последнему слову техники, где всё блестело никелем. Вдохновлённый, я пошёл к главному хирургу области В.В.Завьялову, ещё одному хорошо мне знакомому человеку, проситься в заведующие хирургическим отделением городской больницы N 3. Василий Васильевич принял меня приветливо, похвалил, что закончил ординатуру, но посетовал, что стаж у меня маловат. Спросил, смогу ли я руководить такими ассами хирургии, как Ефим Шефтер? Я понял, что ошибся, сравнив штат своей железнодорожной больницы, где пользовался авторитетом и любовью, с могучим, многоопытным, чужим коллективом хирургов калужской области, города и поблагодарил опытного руководителя за тактичное разъяснение и урок.
В железнодорожной больнице я уверенно занимал свою нишу. Работал в отделении, зарабатывал дежурствами вторую ставку, ко мне в отделение стали приходить в послерабочее время студенты медицинского техникума, которым я читал лекции и проводил с ними практические занятия по хирургии. Два раза в неделю вечерами читал лекции по хирургическим темам в открывшемся в Калуге филиале Московского высшего технического училища им. Н.Баумана. С учащимися техникума занятия проходили гладко, потому что моя дисциплина была одна из главных, а в техническом институте возникали эксцессы: во - первых, медицинская тема была второстепенная, экзамена по ней не было, во-вторых, обучающиеся были почти мои ровесники и норовили скатиться к панибратству, нарушали порядок, и в-третьих, в медицинских учебных учреждениях учились в большинстве девушки, а в техническом - юноши. Приобретённые в ординатуре педагогические навыки пригодились мне в этом случае в полном объеме. Работал много, с интересом, с удовлетворением, чтобы семья ни в чём не нуждалась.
В 1963 году ликвидировали железнодорожный онкологический диспансер, располагавшийся в старой больнице. Начальника его, Евгения Кузьмича Якимова, хирурга по специальности, трудоустроили в нашем отделении заведующим, сместив З.Я.Лужину. В сложившемся коллективе новому, даже с большим жизненным опытом человеку было нелегко. Видимо, не очень правильно повёл себя и я. Как прежде, при З.Я.Лужиной, на утреннем еженедельном обходе отделения заведующим, я в "своих" палатах присаживался на стуле около "своих" больных, беседовал с ними, осматривал, пальпировал... Потом обсуждал с Е.К.Якимовым и врачами анализы, план дальнейшего лечения пациента. З.Я.Лужина к такому моему стилю обхода, который я перенял у профессора С.М.Некрасова, относилась спокойно. Она (и я) считали: рано или поздно мы поменяемся местами. А новому начальнику моя автономия не нравилась. Мне никаких претензий он не предъявлял (как и другим членам коллектива), а с жалобами всегда обращался сразу к Остапу Ильичу. Тот вызывал меня к себе в кабинет, по-отцовски журил, но проблемы оставались. Я понял, что перспективы роста у меня в больнице больше нет.
В больнице решили открыть собственную станцию переливании крови и предложили мне её возглавить, но я отказался. Пригласили со стороны молодого хирурга В.В.Фурдюка, который стал потихоньку налаживать новое дело на выделенном ему больничном отсеке. Мы с ним подружились. Вася мечтал продолжить карьеру хирурга, поэтому без энтузиазма занимался вопросами переливания крови. Считал Калугу этапом из Казахстана в Москву. Зная о моих взаимоотношениях с Якимовым, он предложил вместе поступать в аспирантуру в Москве. Идея мне понравилась, Нелли мои стремления восторженно поддержала. В Москву, Москву! Решили поступать в онкологический институт, в котором работал мой институтский товарищ А.А.Клименков, окончивший там ординатуру и защитивший кандидатскую диссертацию. Написал ему письмо. Он радостно откликнулся. Прислали нам темы для рефератов, которые нужно написать и выслать в приёмную комиссию до вступительных экзаменов. Я должен был писать про рак поджелудочной железы, тему диссертации Анатолия Клименкова. Стали готовиться к экзаменам: по хирургии, марксизму-ленинизму, иностранному языку. Первые два предмета я готов был сдавать хоть завтра, а французским языком не занимался уже 6 лет. В МОЛМИ мне преподаватель-языковед доверял мне принимать "тысячи" у отставших одногруппников, настолько хорошо я знал французский. Годы прошли, нужно было восстановить знания и навыки. Пошёл в Калужский педагогический институт за помощью. Специалистов по профилю оказалось мало и были очень загружены преподаванием студентам. Рекомендовали обратиться к инженеру машиностроительного завода, который подрабатывал в институте часовиком. Тот был занят ещё больше, но направил меня к своему отцу. Так я познакомился с интереснейшим человеком, его женой (имена, к сожалению, забыл) и сыном Володей, который был моложе меня.
Граф Веденин, химик-инженер по образованию, во время 1-ой Мировой войны с контингентом российских войск был направлен во Францию. Там его прописала на постоянное жительство Октябрьская революция. С большими трудностями его жене-графине удалось выехать к нему из Петрограда в 1922 году. Граф в чужой стране бедствовал. Работу по специальности не представляли. Жил в университетском городе Монтпелье, работал санитаром в психбольнице, шофёром. Уехал в Алжир. Был рабочим на бройлерной птицефабрике. ( Так я узнал о существовании бройлеров). Вернулся в метрополию. По окончании Второй мировой войны стал проситься вернуться домой, в Россию. Первой переехала семейная старшая дочь. Работала в то время, когда я познакомился с семьёй Ведениных, преподавателем в Ростове на Дону. Потом в Калугу приехал средний сын, на которого я вначале и вышел. Последними вернулись в Россию, в Калугу, старый граф с графиней и младшим сыном, единственным без высшего образования. Семидесятишестилетнего графа Веденина, род которого владел, по его словам, "половиной Калуги", поселили на тёмной улице около реки Ока, в старом деревянном одноэтажном домишке с печным отоплением, в тесных двух комнатах. Мне было стыдно за власти, когда я приходил в эту дружелюбную интеллигентную ласковую семью на занятия. За двухчасовое занятие с меня запросили два рубля. Два вечерних занятия в неделю. На занятиях мы читали медицинский том французского учебника (его граф подарил потом мне), составляли (а я заучивал) тексты на темы моей биографии, моей работы, истории Калуги, отрабатывали грамматику, произношение французского языка и многое другое. Вспомнил я и своё школьное занятие: в радиоприёмнике ловил волну Парижа и вслед за диктором повторял, отрабатывал произношение часто непонятных мне слов и фраз. Так у меня выработалось правильное парижское, как позже мне говорили, произношение Время учитель никогда не ограничивал, ему доставляло удовольствие обучать, общаться, рассказывать. Закончив занятие, он беседовал о своей жизни, а я с интересом, благодарно слушал. Так я узнал, что в молодости он хорошо знал в Петербурге будущего смоленского профессора Алексея Алексеевича Оглоблина, который дружил с его старшим братом. Узнал, что в Смоленске есть в городском парке захоронение генерала Скалона, и в этой же могиле лежит безымянно предок графа штабс-капитан Веденин. Родственники Скалона, установившие памятник на могиле около крепостной стены, сочли нужным отметить только своего генерала. А в Калужском историческом музее хранится шпага с золотым эфесом другого предка Ведениных. Называли мне и сохранившиеся здания Калуги, принадлежавшие роду Ведениных до Октябрьской революции. Держал в руках я и ордена св.Анны, св.Станислава, св. Георгия, и ещё какие- то ордена и медали, которыми был в прошлом награждён хозяин нынешней лачуги. Их достал из шкатулки сын Володя.
Вскоре из Москвы я получил от Клименкова письмо. Он сообщил печальную новость: "обстоятельства изменились, два наших клинических ординатора решили поступать в аспирантуру, зав. кафедрой. их хорошо знаёт, оценивает хорошо, и возьмет именно их. Вы можете экзамены сдавать, но это будет бесполезно. Я ничего изменить не могу". Поделился сведениями с Василием. Фурдюк решил всё равно поступать в аспирантуру в Московский онкоцентр на Каширке. Я же свои отправил в Смоленский мединститут, который объявил конкурс в аспирантуру на кафедру факультетской хирургии, которую в сентябре 1962 года возглавил профессор П.П.Алексеев приехавший в Смоленск из Калининского мединститута. Мне он не был известен, но все преподаватели прекрасно знали и помнили меня. Забегая вперёд, сообщаю: В.В.Фурдюку задавали на экзамене по специальности хирургии вопросы далёкие от неё, но важные для экспериментальной онкологии (о популяциях мышей и тому подобное). В Онкологический институт он не прошёл, устроился работать в Центральный институт травматологии и ортопедии, но прошёл путь от ординатора до заведующего отделением, стал кандидатом медицинских наук. Жил в Москве.
Получив приглашение на экзамены из Смоленска, я поехал поездом через Москву, сделав там остановку. Пошёл на кафедру госпитальной хирургии МОЛМИ, где работал заведующим лабораторией мой институтский товарищ Володя Гигаури, с которым дружили, на втором курсе, вместе ходили по московским домам, искали себе съёмное жильё. Нашли врозь. Володя еще студентом женился на дочери известного профессора-хирурга института Склифасовского Д.А. Арапова. После окончания института Володя стал работать под его началом, через два года первым из нашего курса защитил кандидатскую диссертацию и перешёл трудиться заведующим отделом к академику Б.В.Петровскому, нашему общему учителю. Я спросил Володю, нельзя ли мне устроиться у них на работе. Он отвёл меня к Борису Васильевичу в шикарный кабинет директора Всесоюзного научно-исследовательского института экспериментальной хирургии и инструментария, представил, как сокурсника, изложил мою просьбу. Академик предложил мне место ординатора, но жильё и прописку в Москве нет. Пошли мы с Гигаури к директору клиниками решать вопрос семейного жилья и получили отрицательный вежливый ответ. Снимать квартиру я материально не мог. Так простились мы с мечтой Нелли вернуться в Москву.
В Смоленске я узнал, что вместо ОМЛ нужно сдавать экзамен по философии. Обосновавшись у родителей, всё оставшееся до экзаменов время посвятил изучению фолиантов научного коммунизма, которое со студенческих времён подзабыл, но как, молодой член партии, в Калуге в 1960 году окончил двухгодичный вечерний университет марксизма-ленинизма. Это облегчало дело.
На единственное место аспиранта по хирургии было три претендента, кроме меня Аркадий Дмитриевич Лелянов и Леонид Макарович Цепов. Про последнего претендента я мало что знал, но про Лелянова дошли не очень хорошие слухи. После окончания смоленского мединститута работал хирургом Сафоновской центральной районной больницы три года, зять председателя областного медицинского профсоюза, Рокитянской Лидии Никитичны, обязанностями манкировал, часто уезжал в Смоленск, зазнаист, общественной работой не занимался, поэтому обязательную для поступления в аспирантуру характеристику ему с места работы дали отрицательную. Приходил на кафедру к профессору П.П. Алексееву, прошёл собеседование и тот согласился его принять. Кафедральные работники хорошо меня помнящие по ординатуре все поддерживали мою кандидатуру, поэтому я решил к П.П. Алексееву, которого не знал, до экзаменов не являться.
Первый экзамен, хирургию, все три абитуриента сдали на "отлично". На втором предмете - марксистской философии у меня произошла осечка. После того как я бодро и подробно изложил ответ на вопросы билета молодому преподавателю Валентину Николаевичу Яковлеву, (в годы войны ребёнком потерял предплечье), за стол села старший преподаватель Русинова Л.В. и заявила " ну, начнём". Я возмутился, отметив, что уже закончил. Яковлев меня поддержал. "Ну, ладно, давайте повторите вкратце"- сказала она. Мой раздраженный "повтор вкратце" её, видимо, не вдохновил и мне выставили оценку "хорошо". Думаю, что всё это она специально режиссировала, потому что перед экзаменом я видел преподавательницу оживлённо беседовавшей с А.Д. Леляновым. Видимо, они хорошо были знакомы, и даже с тёщей: партия и профсоюзы всегда были вместе. Так я отстал в гонке. На иностранном языке я получил пять баллов. Не зря с русским графом разговаривал и готовил французские тексты! А Аркадий недооценил английский язык и получил "хорошо". Баллы сровнялись. В дело пошли трудовые, жизненные характеристики, где мои достижения (ординатура, общественная работа, членство в КПСС) были значительно более весомы. Да и работники клиники, где я проучился в ординатуре, знали меня лучше и были все за меня.
Я с радостью узнал, что Л.М.Цепов, сдавший экзамены без потерь, едет в целевую аспирантуру по хирургической стоматологии в Калинин (Тверь) и поэтому мне не конкурент. В последующем он был много лет заведующим кафедрой стоматологической терапии, профессором открывшегося в нашем институте факультета и моим коллегой. Так я стал аспирантом не известного мне профессора Петра Петровича Алексеева на кафедре факультетской хирургии Смоленского государственного медицинского института.
Преодолев трудности с обменом квартирами Калугу на Смоленск и хлопотами, связанными с переездом всей семьёй на новое место жительства, мы поселились на втором этаже кирпичного пятиэтажного дома в квартире N43, "хрущовке", на улице Раевского, двухкомнатной малогабаритной, с невысокими потолками, но со всеми "удобствами". Здесь мы в Смоленске прожили 22 года.
На кафедру факультетской хирургии я пришёл, как домой: все доценты, ассистенты, врачи знакомые. Правда новый руководитель за два года основательно "почистил клинику": уволил П.А.Красюка за пьянство, заменив молодым Николаем Ивановичем Коваленковым, закончившим ординатуру при П.П.Алексееве, ушли в железнодорожную больницу женщины - хирурги (Беляева, Красникова, Азарова), не выдержавшие внедряемых профессором деспотических порядков. Женщин заменили В.П. Козлов, хирург, начинавший ординатуру при мне и кончавший её при Алексееве, молодой Юрий Иванович Калинин, не знакомый мне.
П.П.Алексеев принял меня прохладно. Это был энергичный сорока восьмилетний очень близорукий очкарик, пикник невысокого роста, с замашками диктатора. В отличие от Некрасова, большее время обхода больных Пётр Петрович вёл разговор не с больным и врачами, а со студентами. Проверял их знание диагностических проб, описанных в его кандидатской и докторской диссертациях. О пробах и их обосновании он рассказывал студентам на лекциях, а преподаватели должны были обучить им на практических занятиях. Горе ассистенту, студент которого не знал проб Алексеева или другие его идеи. Он подвергался грубому разносу профессором не взирая на должность и возраст в присутствии больных и сотрудников клиники. Сотрудники до и больные чувствовали себя очень не ловко, неприятно, потому что речь шла о самых уважаемых и знающих докторах, которым больные доверяли свою жизнь. Строгость профессора П.П.Алексеева шла во вред его имиджу, хотя иногда в чём - то он был прав.
Вызвав меня в свой кабинет и познакомившись со мной, Пётр Петрович спросил, какую тему я хотел бы разрабатывать в аспирантуре. Я наивно ответил, что меня интересуют воспалительные или онкологические заболевания поджелудочной железы. - "У Вас есть план написания диссертации на эту тему?" спросил Пётр Петрович. - "Нет". - " И у меня нет. Да и больных с такой патологией у нас очень мало. А что Вы думаете о сосудистой патологии, например, варикозном расширении вен нижних конечностей?" - " Ну, книгу Тальмана я изучил, у меня она есть. Операции удаления вен я выполняю, склеротерапию массивным способом несколько раз применял. В ординатуре и в Калуге". "Ну, вот это другое дело. У меня есть кое - какие идеи, план изучения новыми методиками этой болезни, а больных с расширением вен на ногах в нашей местности много. За 2 года вы наберёте нужное количество материала, затем за год напишите диссертацию и защититесь". Я согласился с его предложением и стал ангиохирургом.
Согласно плану мне предстояло прооперировать более 200 больных варикозной болезнью вен ног. Чтобы обеспечить плановое поступление на выделенные мне палатные койки нужное большое количество больных, по моей просьбе мне разрешили приём в поликлинике больных с патологией сосудов в кабинете хирурга после окончания его работы. Так было заложено появление сосудистых кабинетов в поликлиниках.
В хирургическом отделении мне требовалось провести у больного множество исследований: измерить венозное давление на руках и ногах аппаратом Вальтмана, определить на оксигемометре Кребса содержание кислорода в крови тех же вен, а также в крови, взятой из бедренной артерии, определить состояние клапанов большой подкожной (ясной) вены по сложной плетизмометрической методике, описанной в 1909 году профессором А.И.Игнатовским, петербургским терапевтом. Предстояло некоторым больным выполнить флебографию по оригинальной методике, а также многие хорошо известные функциональные пробы. Чтобы создать плетизмометр в виде сапога по схеме Игнатовского, мне пришлось разыскать в каком-то пригородном хозяйстве цинковые листы железа, привезти их нашему институтскому жестянщику, который за водочную мзду выполнил работу. Нужные для исследования тонометры с узкими манжетками, секундомер, термометры, жгуты были по моей заявке приобретены хозчастью института. Для измерения венозного давления аппарат Вальдмана имелся в перевязочной, но не было для него стеклянных полых трубок стандартного диаметра. Заказал их на стекольном заводе в посёлке Гнездово, и после изготовления за ту же общепринятую "валюту", привёз на попутке.
Когда всё было сделано, собрано, налажено, освоено, а на это ушло месяц или полтора, я приступил к выполнению в полном объёме плана диссертации.
Исследованием недостаточности венозных клапанов плетизмометром я занимался в ванной комнате нейрохирургического отделения. Нередко она была занята: помывка больных к операции, еженедельное купание больных, другие процедуры. Пришлось часто оставаться в клинике до послеобеденного времени или ехать домой обедать и возвращаться (дорога 1,5 - 2 часа!), чтобы работать в неурочное вечернее время. Да и само дневное время было занято текущими лечебными делами, операциями.
Больные терпели все болезненные и не болезненные манипуляции. В отделении чётко проводился принцип: хочешь лечиться в клинике у лучших врачей области - соглашайся безропотно переносить научные исследования. Не согласных на исследования плановых больных немедленно выписывали домой. Этот принцип соблюдался во всех клинических больницах. Не очень всё гладко у меня получалось, особенно с плетизмометрией. Докладываю профессору о своих сомнениях. "Если не выполнишь план, значит, диссертация не получится. Ищи выход, думай" - сказал руководитель. Стал я анализировать свои действия, кое - что перестроил. Получилась " Плетизметрическая проба Алексеева - Багдасарьяна".
Три года напряженного труда. Всем практическим врачам повысили зарплату в октябре на 20 рублей, а аспирантам, как учащимся оставили такой же, как была( у меня 80 рублей, а у иных и меньше). Куда только не писали коллективные письма аспиранты института о несправедливости, ничто не изменилось в последующие годы.
Выполнены тысячи исследований, оперированы три сотни только тематических больных, не учитывая разнообразных операций, выполненных во время бессонных ночных дежурств, от которых я не был освобождён. А плановые хирургические вмешательства, которые я выполнял у больных моей и не моей палат, стараясь не потерять квалификацию, как будущий квалифицированный преподаватель не только ангиологии, но и общей хирургии! Для сафенэктомий я усовершенствовал зонд Бэбкока, заказал его на авиазаводе и получил несколько экземпляров, которыми пользовались все наши хирурги. Другие изобретения, за которые получены и не получены свидетельства? Вот что такое моя аспирантура, которую выкинули из моего трудового стажа, когда пришла пора начислять пенсию, ежегодно недоплачивали 140 рублей! В эти годы написаны многие статьи, на полученном, собранном материале, сделаны многие доклады, на всесоюзных симпозиумах, конференциях, заседаниях научных столичных и областных обществах, публикации научных работ в сборниках, журналах - и разъезды, разъезды, разъезды... в центральные медицинские библиотеки и институты Москвы и Ленинграда без командировочных и подъёмных. Конспекты, выписки из историй болезней, библиографические карточки, заполненные мною меленькими теснящимися буквами, отсортированные по темам, хранились в приобретенном в библиотечном коллекторе ящике, в тесной "хрущовке", где ютились мы с женой и двое маленьких разнополых ребёнка. Ольга, дочь, родилась 9 июля 1966 года. В том же году я стал членом общества флебологов Франции.
Когда в нашу квартиру к нам или детям приходили друзья и играли, беседовали, смотрели телевизор, мне приходилось уединяться над диссертацией в комнате совмещённого санузла на стиральной машине "ЗВИ", купленной в МОСТОРГе при переезде из Калуги. Главная моя оргтехника тех времён - это шариковая ручка, арифмометр, карандаш, бумага. О компьютерах тогда понятия не имели не только аспиранты, но и профессора. Списанную немецкую пишущую машинку "Оптима" я приобрёл по случаю только на последнем году аспирантуры. Осваивать её помогала мне Надежда Григорьевна Уткина, моя пациентка. Вдвоём мы отпечатали черновой статистически выверенный вариант диссертации. Я думал, что укладываюсь в рамки написания кандидатской диссертации аспирантом. Но не тут-то было: профессор П.П.Алексеев решил, что главу моей диссертации, посвященную редкой болезни, ангиоплазии П.Вебера - С. Рубашова, нужно передать своему сыну Георгию, только что окончившему наш институт, для написания им диссертации. Из-за этого мне пришлось пересчитывать повторно всю статистику вручную. Это требовало много постоянно не хватающего времени. Ведь кроме научной работы я много занимался профессиональной и обязательной общественной деятельностью, писал и публиковал в городских и областных газетах статьи медицинской, воспитательной, и даже политической тематики. Поэтому аспирантуру я закончил, не защитив диссертации. Защитил её успешно в 1969 году.
В.П.Козлов, окончивший клиническую ординатуру в 1963 году при П.П.Алексееве, остался работать хирургом в клинике и отличился при налаживании работы лаборатории "искусственная почка". Он занимался научной работой и в 1966 году стал ассистентом кафедры. Мы, его друзья, отметили это знаменательное событие в комнате лаборатории. Но дальше произошло невероятное. Из министерства здравоохранения к ректору мединститута С.М.Старикову переслали письмо, подписанное ассистентом кафедры факультетской хирургии В.Г.Ларионовым, в котором ректор обвинялся в семейственности. Доля правды в этом была. Удивлённый ректор вызвал к себе Ларионова, с которым был в дружественных отношениях и выяснил, что подпись в письме поддельная. Каким - то образом выяснили, что письмо написал В.П. Козлов. В 24 часа Козлов был уволен из института, больницы и навсегда изгнан из науки. Мне непонятно, зачем понадобилось писать это роковое письмо не глупому способному хирургу? Виктор Павлович Козлов стал ординатором, а в последующем заведующим хирургического отделения онкодиспансера, затем отделения железнодорожной больницы, а потом проработал главным врачом железнодорожной больницы Смоленска до выхода на пенсию.
Подозреваю, что Виктор письмо написал его до того, как занял должность ассистента, чтобы профилактивно преградить дорогу мне, сыну главного хирурга области, приятеля ректора института. Вероятно, П.П.Алексеев не очень хотел, чтобы я, "глаза" отца, работника облздравотдела, работал на кафедре. Да и от позорящего кафедру спивающегося Ларионова, "глаза" Г.М.Старикова, он очень хотел избавиться.
Так появилось мне место, и 1 сентября 1967 года я стал ассистентом кафедры факультетской хирургии с зарплатой 170 рублей (в два раза с лишнем больше, чем была до того). Преподавательская деятельность ознаменовалось обязательным банкетом, который был дан мною с благословления профессора для всех врачей клиники в столовой сердечно-сосудистого отделения.
P.S. Я прожил долгую счастливую жизнь. Каждый рабочий день в течение последующих лет будильник поднимал меня в 6 утра, а в 7.40 я уже был в клинике. Осматривал больных "своей" палаты, знакомился с поступившими. В 8.00 каждый день начиналась работа клиники: занятия с студентами, обход заведующим кафедрой или доцентами с клиническими врачами больных, поступивших ночью, всех, находящихся в реанимационной палате, утренняя врачебная конференция. А дальше - больные, операции, перевязки, больные, операции, перевязки, консультации... У работников кафедры - ненормированный рабочий день. Домой я мог возвратиться в 15, а чаще в 18 часов. В любой час дня или ночи меня вызвали для оказания экстренной хирургической помощи в клинику или в любую больницу области. Туда мчался на автомашинах, самолетах и вертолётах санавиации, а возвращался нередко в железнодорожном вагоне. Становился последовательно ассистентом, доцентом, заведующим кафедрой факультетской хирургии. Вёл общественную бесплатную работу: руководил институтскими политкружками, партбюро курсов, был деканом по производственной практике студентов, членом Советов института (академии), заместителем председателя профсоюза института, главным ангиохирургом смоленского облздравотдела, членом областных научных обществ хирургов им.Н.И.Пирогова, кардиологов и ангиохирургов, а с 1966 года - французского общества флебологов (благодаря чему получал из Франции научную периодику, литературу). Руководил городской секцией Всёсоюзного общества "Знание", Много выступал с медицинскими лекциями в предприятиях Смоленска и других городов области, на радио, публиковал в областных газетах статьи на разные темы ( это оплачивалось, хотя и не в той мере, как Ельцину и Грефу). Готовил лекторов по медицинским темам. Ежегодно в сентябре выезжал со студентами на уборку урожая в колхозы и совхозы области на помощь селянам, обеспечивал, организовывал своим студенческим группам работу наравне с местными руководителями, безопасность, быт, отдых. Почти ежегодно полтора месяца колесил по городам Брянской или Смоленской области, контролируя летнюю врачебную практику студентов 4 и 5 курсов. Я честно и добросовестно выполнял рядовую работу педагога медицинского вуза. Почти 20 лет по назначению облздравотдела шефствовал над хирургическим отделением центральной районной больницы посёлка Шумячи. Я любил лечебную работу (и своих больных), педагогическую (и своих студентов). Никогда не завидовал успеху, популярности, богатству других. Целью жизни считал полезность людям, а не богатство. Никому не сказал: "Заплати мне за лечение". До сих пор презираю этот нынешний принцип. Карьеризм считал отвратительной человеческой чертой. Так меня воспитали. Находил радость в делах, которые выполнял - лечил и учил лечить. Считал, что мои успехи в труде хорошие руководители должны увидеть и оценить без моей назойливости. Вероятно, я ошибался в этом. Приносила мне удовлетворение и общественная деятельность
С радостью поднимался на службу и радостно возвращался в семью, где меня ждали любимые жена (если она не была вызвана на экстренную помощь в больницу или не очередную командировку "на линию"), сын и дочь. Был рациональный, бережлив, но не жаден. Грешен: обделил своих детей вниманием. Любил их, заботился, но слишком много времени уходило на лечебную, научную, педагогическую, воспитательную, общественную и другую деятельность, а на родных детей не хватало в нужной мере. ( Вернул долг любимым трём внукам).
В 2003 году после инсульта я простился с медицинской академией. Работал консультантом областной медико-социальной экспертной комиссии МСЭК, а после операции удаления набитого камнями желчного пузыря, выполненной мне в 2010 году, по настоянию моих детей простился с медициной навсегда.