Народу прибывало. Площадь перед Домом правительства погружалась во мрак тревожного предчувствия. Дым сигарет, выпускаемый тысячами и тысячами холериков, разъедал нежный воздух вечера. Полифония одновременно рокочущих голосов сотворяла причудливый гул, будто бы исходивший от фантасмагорического существа, зыбящегося противоречиями.
"Чувство толпы" позволяет человеку познать в себе силу тысяч людей: толпа - это я! Люди питают друг друга энергией бунта и повод к стихийному буйству всеобщего помешательства возникает из ничего и сам собою, очетчеваясь и наливаясь разрушительной мощью с течением времени.
Многотысячной толпще, ободряющейся призывными выкриками луженых глоток, противостоял редут внешне безучастных солдат. Командовавший ими лейтенант Герасимов, имел в своей совести звериный приказ "стрелять на поражение", если неуправляемая глыба людей повалит на Дом правительства.
Ощетинившись решимостью, толпа зашевелилась навстречу кровопролитию сперва с опаскою, но бойкие голоса подзуживали сомневающихся: "Они не станут стрелять! Не посмеют!"
- Заряжай! - выкрикнул солдатам Герасимов с тою силой, чтобы его могли слышать в первых рядах наступавших.
На мгновение его глаза застелило видение крови, предугадывавшее неминуемое.
- Целься! - скомандовал лейтенант.
В шеренге солдат прошло волнение. Ружья поднялись нестройно. Шепотом прошелестел ужас: "Неужели будем стрелять?" С какой-то мольбой и надеждой поглядывали они на своего командира: он одумается!
Замешательство солдат воодушевило толпу и она стремительно ринулась вперед. Озноб хватил Герасимова за сердце; мысли его лихорадочно зашевелились и он со страхом вел обратный счет шагов до дикой бойни: "Сто метров... семьдесят... пятьдесят... Все! Сейчас они сомнут нас!"
- П"ли! - истошно взвизгнул он на солдат; дружного залпа не последовало. - Огонь, сукины дети!
Из стволов ударила вспышка смерти, они задымились, выхаркивая в толпу свинцовых комаров, пивших кровь ран и изжаливавших до смерти. Словно бы пытаясь уничтожить собственную вину и заглушить внутренний голос совести воплями погибающих, солдаты стреляли как-то остервенело. Люди бросились в рассыпную, однако в догонку им не переставали нахлынывать объятия смерти.
Герасимов крепко сжал голову трясущимися руками, чтобы она не разорвалась от разбухающей боли сострадания.
Солдатам не сразу стал понятен его крик обезьяны, вдруг превратившейся в человека; одного новобранца даже пришлось унять силой - его палец закоченел на курке. Немногие заплакали; кто-то жадно курил, в полуприсяде опершись на горячий ружейный ствол.
- Отставить, - тихо произнес лейтенант; его преступлением были корчащиеся в муках раненые - совестью его был отданный ему приказ. - Помогите раненым! - овладев собой, строго попросил он солдат.
И они с безумными масками какой-то очищающей, но мучительной радости поспешили на площадь, побросав ружья и вооружившись ненасытным милосердием.
Герасимов отошел в сторону, спрятавшись за колонной запятнаного кровавым позором здания. Не сомневаясь и мгновения, он выхватил штык-нож и отдал себе короткое приказание: "Лейтенант Герасимов, твой язык должен быть отрезан!" Он вовсе не хотел этого да и боялся боли, однако всякий приказ исполнялся им безоговорочно.