И на этот раз Бог смилостивился над человеком:
он не сделал птичьи проблемы его проблемами,
он сделал их проблемами друзей человека.

АБА

 

 

ПЁСИЙ ГРИПП

 

(сказ-ка)

 

 

 

Не сочувствуй кусающему локти - он грызёт кости издохшей надежды.

 

 

*

 

   Наступил критический момент, и правительства всех стран вынуждены были подчиниться единому Комитету по самосохранению. Пандемия, грозившая выкосить не менее половины населения Земли, заставила забыть о каких бы то ни было межгосударственных и прочих распрях. Себя любимые наконец-то договорились, мрачно шутили завсегдатаи пивных. Шутить - и даже зло шутить - им теперь позволялось, ведь здоровая ирония укрепляет иммунитет. И пить - много пить! - тоже позволялось: естественная дезинфекция, чего уж лучше. Пусть пьянчужки острят и ерничают, лишь бы не заражались, и лишь бы не забывали обмениваться новостями.

   Вне бюрократии всё было чётко и быстро отлажено, все каналы информации подчинялись теперь Комитету - и информации куда-либо поступающей, и информации исходящей. Все аналитические центры работали только на Комитет. Мировое чрезвычайное положение, введенное им, принудило все серверы Интернета переадресовывать любые послания абонентов в ближайший аналитический центр Комитета, а уже там решалось, как поступать с ними дальше. Нужная информация извлекалась, и, если само письмо не несло панических тенденций, доставлялось адресату в целом или же перлюстрированном и слегка подправленном виде. Попытки шифровать сообщения были пресечены тут же и настолько публично-радикально, что это отбило всяческую охоту называть вещи не своими именами. Кто владеет информацией, тот владеет ситуацией - тот владеет миром: человек или вирус!

   Кто же это сказал? Пожалуй, барон Ротшильд. А если и не сказал, то подумал и применил на практике. Он заработал деньги. Комитету же предстояло заработать будущее для человечества, или хотя бы для той его части, что законопослушно доверилась ему, и ждала от него чуда спасения. Комитет не мог не попытаться оправдать своей столь высокой миссии и своего космического предназначения. Первым своим решением он наложил руку на все мировые информационные каналы. Вторым решением - все местные законы были заменены несложным тоненьким Кодексом Ч. 

   Под страхом смерти, докладывать в Комитет должны были все без исключения. Все и обо всём! Увидеть и промолчать - означало преступить и умереть. Если твой сосед сообщил, что вместе с тобой видел нечто подозрительное, а ты об этом не сообщил, то это признавалось как сокрытие информации, с чрезвычайными немедленными последствиями. Если же сосед что-то выдумал, пытаясь навлечь на тебя беду, выводы следовали в отношении него - такие же неотвратимые. Чрезвычайное положение требовало чрезвычайных действенных мер, поэтому всякие демократические штучки и прочая демагогия были отставлены до лучших времён - не до жиру.

   Группы проверки информации, состоявшие из врача-эпидемиолога, психолога и юриста, а также двух-трёх исполнителей их воли, ничего не решавших, но безропотно выполнявших любые их приказания, - эти тройки на месте во всём разбирались и максимум через полчаса должны были доложить о принятых по пресечению пандемии и паникёрских тенденций мерах. Комитет был доволен, что нашлось достаточное количество специалистов и исполнителей высокого уровня, чтобы покрыть контролем всё заселённое людьми пространство. Врач моментально оценивал эпидемиологическую ситуацию - наличие и состояние больных, психологу же разрешалось вводить любого человека, кроме несовершеннолетних, в транс - и в считанные минуты прочитывать его мысли и все его тайные намерения. С детьми, в силу неустойчивости психики, изначально возникла проблема вывода их из транса, и детей решили оставить пока за рамками мер Ч-дознания. Даже перед лицом самой сложной мировой проблемы, гуманизм не был приравнён к демократии и не был отброшен вместе с ней, хотя и оказался сильно обуженным. Третий член группы - юрист - соблюдая законность чрезвычайных мер, имел в руках лишь два вердикта: виновен или не виновен.

   Чрезвычайное положение и чрезвычайная опасность отвергали методы концентрации провинившихся, и предложение мягкосердечных политиков Европы об изоляции пособников пандемии были тут же, по предложению учёных Европы, отвергнуты большинством Комитета - опасно искусственно скапливать людей, что, к тому же, усугубляется сниженным иммунитетом мест заключения. Наоборот, было решено открыть и распустить все существующие тюрьмы, все зоны и лагеря. Поэтому недостатка в тех, кто мог бы надёжно сопровождать чрезвычайные тройки, не было. Штрафные команды добросовестно и с нескрываемым удовольствием отрабатывали условия своего освобождения. Единственными критериями для их отбора, кроме умения пользоваться оружием, было безразличие к животным и принадлежность к иному мировоззрению, чем мировоззрение мест, куда их направляли. Комитет не мог рисковать и щепетильничать по поводу единства вероисповедания и прочих ментальных факторов - и он играл на всех управлявших душами исполнителей струнах, пусть даже это были и националистические и криминальные струны, лишь бы только... Лишь бы только отвести от человечества надвигающуюся опасность! Спасение цивилизации стоило тех мер.

   При Комитете был создан также специальный Совет, и в этот Совет вошли все церковный иерархи всех мировых религий, крупные философы и мыслители, учёные и политики - все пользующиеся авторитетом и признанием в мире личности. Они придавали мировой вес Комитету, и они одобряли, объясняли и популяризовали его чрезвычайные меры. И Комитет к ним, представьте себе, прислушивался! Это была совсем не ширма для вседозволенности. Так, например, по его совету населению было позволено не сообщать непосредственно в центры информации обо всём подозрительном, а лишь написать свои сомнения через Интернет кому-либо из друзей. Главное - не промолчать! Этим сглаживался неприятный многим привкус доносительства. Не важно, что все прекрасно понимали, что любая почта перлюстрируется, и всё, в конце концов, докладывается Комитету, а оттуда переадресовывается в его тройки, но психологически...

   Паники пока не было. Все попытки жёстко пресекались. Но смерть - она витала в воздухе. Её страх. Её запах. Её взгляд. Неправда, что смерть одинакова только лишь потому, что имеет общий финал. Смерть, которую несла с собой приближающаяся пандемия, имела совсем другой запах, чем смерть, которую несли группы проверки информации. В последнем случае, она была так или иначе заслуженной, в первом - адом, спускающимся на невинные головы. Конечно же, невинные! Надо думать о будущем, надо думать о детях. Для этого и приходится мириться с малыми жертвами теперь. Да, малые жертвы допустимы... по сравнению с большой бедой.

   Комитет объявил о своей открытости для всех. Было объявлено, что ничего от народов Земли Комитетом не скрывается, разве что, задерживались для проверки некоторые сообщения, которые могут быть двояко истолкованы и могут привести к панике. Такие сообщения доходили до населения с некоторым опозданием - после принятия адекватных мер. Паника должна быть пресечена любыми, самыми жесткими мерами. Когда наступит паника, тогда победит пандемия.

   Комитет повсеместно открыл уличные кабинки коммуникации - для сообщений, а также вопросов, мнений и советов. Как лучший интимный друг, электронный голос в кабинке готов был выслушать тебя, и даже - после компьютерного анализа твоих слов - дать нужную рекомендацию. Излить душу невидимому, но понимающему тебя собеседнику - в этом оказалась потребность у каждого пятого жителя Земли! Комитет знал своё дело, Комитет умел правильно пользоваться своевременными подсказками Совета земных мудрецов. Поэтому было позволительно ругать и подшофе (стакан красного вина наливался автоматически) высмеивать Комитет, что, как уже было сказано, укрепляло иммунитет - и алкоголь, и смех. Всё было позволительно, лишь бы только ничего не утаивалось. И, что удивительно, делясь мыслями с невидимым советчиком, многие сумели восстановить - благодаря его советам! - утраченные семьи, потерянную было работу, авторитет и уважение к себе окружающих.

   Ведь жизнь - сама по себе - даже в этой ситуации продолжалась. Люди должны были есть, должны были ходить на работу, жить. Люди любили и ненавидели, пожалуй, даже острее, чем до наступления этой мировой угрозы. Просто периодически из их среды выхватывался тот или этот - такова была печальная дань личной свободы коллективному порядку. Такова была жертва, отдававшаяся минотавру, лишь бы тот не вышел из своего подземелья. А напряжение ожидания стало привычным и обыденным, никем почти не замечаемым. Большинство было даже уверено - и Совет мудрецов своими толкованиями эту уверенность всячески укреплял, - что такими жертвами мир очищается ото лжи, мир становится лучше, искреннее, ведь устранялись только паникёры и злостные сокрытели информации. Об улучшении генофонда также писалось в толкованиях мудрецов, утверждавших, что на генетический потенциал человечества меры Ч-селекции серьёзно повлиять не могут (даже наоборот!), а вот пандемия - может!

   Мир, доверившись Комитету, всеми мерами отодвигал от себя страшную пандемию, уже показавшую свои всепроникающие бескровные клыки тем тысячам, кто имел неосторожность коснуться её первоисточника - птичьего гриппа, и - к счастью для остающихся - не став проводником смертельного вируса от человека к человеку, всё же поплатился за то собственной жизнью.

 

*

 

   Миракль, наконец обретший семью, оказался мирным псом - самым мирным, какие только могли существовать в природе. Мирным - если б только не было в мире кошек. Собственно, псом он пока ещё и не был - лишь взрослым щенком. Конечно же, он громко лаял и он, конечно же, гонялся теперь за кошками, но мы ведь говорим о мирном псе, а не о мирном коврике у двери! Он был щенком - живым и задорным, из породы коротконогих лохматых двортерьеров, серо-рыжего окраса и овечьей походки.

   К своим хозяевам он попал случайно. Или не случайно. Он этого не знал, и о том не думал. Вероятно, он был достаточно глуп от рождения, чтобы отвлечённо мыслить, или же был так сильно травмирован той жизнью на улице в свои первые бездомные месяцы, что даже не смел теперь и задумываться, правильно ли так случилось, что он попал именно к этим людям, и к людям вообще. Добрейшее и послушнейшее хозяевам существо, он охотно и счастливо жил теперь среди них, добросовестно грыз старую обувь - из того, что позволялось грызть, и не испытывал серьёзных притеснении даже от хозяйского старого пса Гуди, который поначалу целую неделю обиженно и ревниво на всех рычал, не выходя из-под кровати, и который, понукаемый энергией Миракля, вскорости ожил от своих старческих мыслей, и иногда даже скакал как юный - быть может, доказывая, что его - Гуди - рано ещё списывать со счетов. Для этой цели, видимо, и был взят с улицы бесхозный, жалкий, но очень милый щенок - для того, чтобы поддержать дух стареющего любимца дома. Или же - этого щенка просто пожалели...  

   Ну и что, что не пускают на кровать? Тоже мне, привилегия! А ты пробовал, чёрный, спать на холодной земле, зализывая ободранные колени? Так что же ты суёшь мне в нос эту свою привилегию? Да ради бога! Мне и тут, на коврике под стулом - прекрасно. Я не простужусь, я - лохматый! Ты понимаешь это, старый лысый пер... извини, я тебя потом укушу. И он постоянно совсем незлобно легко покусывал черного старого пса на глазах у его хозяев - то за его ухо, то за ногу, то за хвост, то за ...  Не выбрасывайте меня, я - хороший! Когда чёрный сдохнет, я достойно его заменю.

   Трудно сказать, осознавал ли полностью Миракль свои поступки, и какая из сигнальных систем господина Павлова при этом участвовала, но процесс его приучения к семейным порядкам проходил чрезвычайно быстро и безболезненно для обеих сторон. Миракль легко освоил режим выгуливания, а также самое основное правило - никогда не присаживаться в квартире и никогда не задирать ногу вплоть до выхода из подъезда. А выйдя из подъезда, не следует метить столбы, уже помеченные чёрным старшим собратом, но непременно метить столбы соседние - чтобы суммарная территория их семейного владения была вдвое большей. И поэтому выгуливавший их хозяин или хозяйка, или кто-то из их детей всегда разрывался на два поводка, тянувших в разные стороны. А если бы и хозяин не ленился, а тоже метил, территория наша была бы втрое большей! 

   Миракль понял, что грызть и рвать можно лишь то, что хозяева, понимая потребность чешущихся молодых зубов, дают ему сами, а также понимал, что от тембра голоса хозяина или хозяйки зависит, получит он сейчас награду или же нахлобучку. Много раз битый в бытность свою уличным щенком, он не воспринимал всерьёз строгих здешних наказаний - окриком или грубоватым словом - но вид провинившегося при этом был настолько виновато-неотразим, что тут же вызывал хозяйскую улыбку. И ещё, виновато укорял он себя, хорошо бы усвоить, что если что-то дует тебе сверху на нос, то не надо пытаться схватить зубами этот ветер - попадаешь в глупое положение, прикусив вдруг за нос кого-то из хозяев, и как они только оказываются там, некстати!  

   Одного лишь никак не мог понять Миракль, а старый пёс Гуди не хотел объяснить - это того, когда можно, когда нужно и когда не следует лаять. Он внимательно изучал повадки этого семейного старика, добросовестно повторял все его домашние и уличные ритуалы, особенно когда надо было кого-то облаять, например, пуделя из соседнего дома - и он всегда включался в лай, стоило Гуди лишь на кого-то зарычать... но ведь это всё понятно и без объяснений! Лаешь, когда на то есть причина - тогда преступно отмалчиваться. То вдруг неожиданно возникала чужая собака, то кошка - ух, кошка! - то звонок в дверях оживал, то просто кто-то шуршал за дверью или за окном. А раз так, он всегда укладывался на старом кресле у входа, когда хозяева уходили из дома, и готов был первым подать свой голос и первым броситься - не то на воров, не то на своих - с разными намерениями, но непременно с одного тембра лаем. В идентификации свой - чужой у него были проблемы, может быть, связанные с недостаточно острым зрением и слабо развитым обонянием, но он был уверен, что когда-то обучится и этой сложной премудрости, ведь может же чёрный разглядеть в окно идущего хозяйского сына и, нетерпеливо поскуливая, дожидаться того у двери. И я смогу!

   Не ясно Мираклю было другое. Как смеет чёрный лаять, когда хозяева едят за столом, пусть даже и что-нибудь вкусненькое! Как смеет он так нагло клянчить, даже не клянчить - требовать, особенно у хозяев поменьше! Не боится тапочка? Надо же, начинает рычать, стоит хозяину взяться за тапок... Его что, совсем не беспокоит возможность не вернуться домой с прогулки? Миракль решил для себя, что подобная наглость поведения вряд ли годится для заимствования, и поэтому, сколько бы его не обучали страной команде: Голос! - он упорно молчал и ни единожды её не выполнил. Но он всегда устраивал настоящий гвалт, стоило кому-либо случайно подойти к двери их квартиры. Тут он понимал, зачем дан ему голос, хотя совершенно не представлял, что следует делать дальше, когда аргументы голоса будут исчерпаны. Укусить Миракль не мог даже кошку.

   Этот щенок, как и большинство собак, не знал понятия сытости. Однажды - но на всю жизнь - травмированный голодом, он не понимал, как это оставлять что-либо недоеденное в тарелке - как своей, так и тарелке Гуди.

   - Это кто тут наделал?! Ты, что ли, Гуди? Опять тебя тошнит, старый астматик? Нет? Ах, так это ты, Миракль!

   Ой, простите, я малость... ну, малость переел. Сейчас! Секундочку - всё подберу. Ну, почему же нельзя?! Это же я! Это же моё! Это же я только что сам ел... Это было так вкусно! Ну... ну ладно. Нельзя - так нельзя. Не очень-то и хотелось... А чёрному можно, да? Он же постоянно закашливается и срыгивает, правда, не слизывает за собой, брезгует. Ему всё с рук сходит, да? Ну и ладно. И пусть. А так вкусно было...  

   Иногда, когда хозяин подзывал к себе их обоих, Миракль никак не мог взять в толк, чего от него хотят. Он смотрел на чёрного, вдруг оживавшего после своей бесконечной спячки, смотрел, как тот получает сладкие сухарики, и как ему самому их почему-то не дают. Нет, ты только взгляни: скачет как козёл через ногу хозяина, и через стул тоже скачет! Эй, почему ему дали бараночку? Он что, вора поймал! Так и я не поймал - и мне дайте! Ну, что надо сделать за бараночку? Вот это вы называете лапой? Дать? Что дать? Хочешь, чтобы я положил её тебе в руку? Ну, хорошо, вот тебе моя лапа. Что значит: не та! А какая? Да забери ты обе лапы, только дай! Дай! Ну, пожалуйста, дай мне бараночку... Спасибо! Я люблю тебя, хозяин! Я бараночку там, на коврике съем, хорошо? Не спеша, разгрызу. Удовольствие должно быть длинным, если его не подталкивает собой другое удовольствие... Эй!  А в честь чего чёрный теперь лает? Что, кто-то стоит под дверью? Нет же там никого! И не звонит никто, я-то слышу. Как! Он опять получил? Сухарик! За что? А я - я что, хуже? А что надо сделать? Молчу, внимательно слушаю. Да что ты всё мне на ухо лаешь, старый придурок, дай понять, чего хозяин хочет! Молчу. Этот без толку лает, а я с толком молчу. Дай сухарик, хозяин, не жадничай! Ты сегодня добрый, а я так хорошо молчу! Я не такой безмозглый, как этот охрипший старикашка.

   Миракль учился - не столько различным командам, сколько правильному поведению. Ему страшно нравилось получать похвалы, и, поскольку старший собрат часто их получал, он решил, что надо всему у того учиться. Вот только он никак не мог заставить себя слепо копировать все манеры чёрного пса - он должен был понять, для чего делается то или другое. А там что? Что за дрянь он постоянно мусолит в зубах, таскает за собой и так рьяно охраняет? Вот придурок! Из-за куска набитой тряпки рычит даже на хозяина, будто в глотку готов тому вцепиться. Но ведь эта нелепая защита чучела что-то должна обозначать? Эй, что ты там с ней делаешь, когда хозяева не видят? Не понял... Что? Мал ещё? На себя посмотри, переросток! Тоже мне, не то трухлявый терьер, не то дряхлый пинчер! Нет, тут есть о чём подумать. Чёрный темнит, но ведь хозяева допускают эту дурость чёрного, даже прощают ему рычание. И как только до сих пор его не выставили за дверь?! Или в том рычании есть тайный смысл? Тогда надо быть похожим на старикашку. Только не в рычании... Да, чтобы дожить здесь до стёртых зубов, надо быть на чёрного похожим. У него - что там за игрушка? Нечто, изображающее не то собачку, не то бог знает что... как вы говорите? Лошадка? Это что такое - лошадка? Не встречал... А мне тогда дайте вот это! Вот это, ага! Усатое... Ой, как я люблю усатых! Взаимно люблю. Сначала надо отгрызть уроду нос... Пусть чёрный носится со своей тряпкой в зубах, а у меня будет своя игрушка, кошку напоминающая. Кошку! Получай, кошка! Получай! Вот так тебе! Вот так! Это хорошо придумано, когда есть любимая игрушка, и когда с ней можно не церемониться. Что, старик, зубов нет? А у меня - есть! И я этой кошке голову-то её отгрызу, и все внутренности её выпотрошу, не то, что ты со своей лошадкой... Получай! За все моё обиженное детство получай, мусорная тварь! 

   В конце концов, Миракль и Гуди примирились и мило распределили между собой роли. Гуди никогда не бежал теперь первым к двери, позволяя Мираклю реагировать на все ложные и не ложные тревоги, сам же вальяжно выходил следом за своим ретивым камердинером. Он теперь никогда не шел напоминать хозяевам о прогулке или о своей пустой миске - это делал по его немой указке щенок, кровно заинтересованный как в активном гулянии, так и в наполнении обеих мисок. Всё, для чего требовалось спрыгнуть с кровати, а тем более - приложения больших энергетических затрат, отводилось ныне Мираклю, которому надо было лишь понять, беспокоит ли старого пса или ему безразличен тот или иной фактор действительности. Если бы Гуди рычал на проезжающие мимо машины, то Миракль непременно бросался бы на них - с оглушительным звонким лаем. Но Гуди проявлял интерес лишь к машинам неподвижно стоящим, и то лишь в части их колёс. Поэтому Миракль быстро понял, что собаку в этой семье должны интересовать исключительно стоящие на месте машины, и он добросовестно отмечал все остальные три колеса, пока Гуди метил то, что было со стороны водителя. 

   Миракль был уверен, что Гуди так долго живёт в семье именно потому, что выполняет все её порядки. Он принимал, конечно, за бахвальство некоторые утверждения старого пса - когда тот соблаговолял что-нибудь ему буркнуть сквозь беззубые дёсны - мол, это он сам установил собачьи порядки в этой семье! Разве можно было поверить той нелепице, будто бы именно по требованию Гуди его выводят на улицу не два раза в день, как многих других собак, а именно три - как требует его, Гуди, быстрый желудок. И будто бы хозяева ради этого устроили так, что каждый день непременно кто-то был в обеденное время дома. Учись, щенок, и не вздумай когда-нибудь показать им, что тебе достаточно гулять всего лишь два раза в день! 

   Гуди - черный десятилетний короткошерстный пёс, не то малый терьер, не то старый пинчер, как он теперь всё чаще слышал о себе, - практически не снисходил до общения с навязанным ему в напарники щенком, высокомерно терпел его, лишь изредка огрызаясь на незлобивые покусывания в моменты сбора на прогулку. Он не считал достойным устраивать с ним склоку, поскольку мир и спокойствие в семье для него были важнее утверждения каких бы то ни было личных амбиций. И он делал незаметные уступки щенку, позволяя себе оставаться будто бы даже на втором плане, в тени активности первого. Он не выказывал обиды, когда с тем играли, а о нём забывали, и даже не обижался тогда, когда Мираклю давали сухарики, а его - Гуди - часто не звали на пир. Он не считал это для себя унизительным. Он вообще не знал в своей жизни унижения. Его никогда не предавали и не выбрасывали. Его не били дверями подъездов, и ему не приходилось скулить от голода, бежать в надежде за каждым проходящим мимо, убегать с куском хлеба от кошек и отскакивать в сторону от страшных железных монстров. Ему не приходилось, как Мираклю, изучать науку уличной экологии и специфической человеческой уличной психологии - не приходилось определять по глазам людей, а чаще, по их рукам, дадут ли тебе еды или напугают и посмеются, что обычно отличало маленьких и крикливых людей от людей больших - иногда добрых, иногда равнодушных.

   Нет, чёрному псу досталось иное, чем Мираклю, раннее детство. Ему не было ещё и месяца, как он попал к своим нынешним хозяевам. Это кто же, интересно, хозяин?! Он, действительно, быстро освоился и быстро приучил всех к тому, что ни коврик и даже ни кресло в коридоре, ни корзинка - всё не для него. Нет! Он будет спать в ногах хозяев на их кровати, под одеялом. Так будет! И этому упорству вскарабкиванья мог позавидовать любой заядлый альпинист. 

   В своё время Гуди быстро научился рычать и звонко лаять. Для помеси пинчера с малым терьером это не составляло труда. Он также быстро научился всяким простым командам, и он презрительно теперь посматривал, как рыжий щенок ничего в командах толком не смыслит. Лохматый он и есть лохматый! Смерть лохматым! - под этим девизом он отметил своё десятилетие. И что же ему подсунули к празднику?! Подсунули это пугало, длинношерстное, да ещё и рыжее! Овца! Тут он впервые почувствовал, что его предали. Но уйти было нельзя и некуда, разве что под кровать. И удушить пришельца тоже нельзя - он был новым увлечением хозяев. Поэтому надо было как-то продолжать существовать вместе с ним. И он смирился - тем более что щенок был действительно жалким, беспомощным; хоть и покусывал, но при этом постоянно заглядывал в глаза с немым вопросом: Ты же правда меня не обидишь? Я - хороший! Это так, Гуди не почувствовал в нём никакой агрессии, разве что готовность к соперничеству - не теперь, потом. Но это мы ещё посмотрим! Тоже мне соперник выискался! Дух соперничества жил до сих пор и в нём самом, и он, как бывало когда-то в дни юности, когда он выскакивал среди ночи на средину площадки между домами и произносил свой звонкий монолог-вызов, предназначавшийся всем живущим в мире псам, - принял и этот, слегка запоздалый для десятилетнего пса вызов, воспринимавшийся им теперь как навязчивая игра. Разве же можно говорить о серьёзном соперничестве между ними! 

   В отличие от пристрастившегося с первых дней к домоседству Миракля, старый чёрный пёс, гордо называвшийся поначалу Гудом, что вскорости трансформировалось в мягкое Гуди, в молодости часто порывался на волю, выскакивал из ошейника, убегал, пугая хозяев и мягкосердечных водителей проезжавших машин, и издали горделиво поглядывая, как его бестолково окружают и ловят. Его забавляли эти хозяева, так не к месту переживавшие, что, мол, задавят его или обидят. Меня-то?! Вот ещё! Он ни во что не ставил проезжавшие мимо машины - они для него просто не существовали, ведь, не будучи ни разу ими задетым или напуганным - а ему хозяева даже одной ноги не давали спустить с тротуара, держа всегда на коротком поводке, - он не понимал исходящей от машин опасности. Поэтому с поводка, на котором он безукоризненно обходил все препятствия, столбы и деревья именно со стороны хозяина - а не как эта рыжая всё запутывающая бестолочь! - его стали отпускать лишь во время прогулок в поле - далеко от дорог, и то лишь после того, как он научился на грозную команду: Ко мне! - благосклонно останавливаться и ждать, пока к нему подойдут. Дома, конечно, эта команда выполнялась иным порядком, но Гуди прекрасно разбирался в том, где именно он в данный момент находится, и какие команды в каком виде исполнения этому месту соответствуют. И если он, сидя в спальне на кровати, вдруг слышал команду: Голос! - то выкатывал из орбит и без того выпуклые глаза, и вместо лая произносил невнятное рычание, касавшееся больше спокойствия рядом лежавшей лошадки, чем возможности получить сухарик. 

   Но что до сих пор страшило хозяев - это то, что он даже теперь с непонятным никому остервенением бросался на любых размеров лохматых псов, догадываясь или нет - лишь собачий бог о том знает! - что некоторые из вызываемых на бой соперников способны одним ударом челюстей перекусить его надвое, и хозяева даже глазом моргнуть не успеют. Пожалуй, ни разу ни будучи покусанным, ни толком наказанным или проученным, он просто не подозревал, что такое возможно, как и не подозревал, что, за исключением хозяйского тапка, который сам его побаивался, в мире ещё есть какая-нибудь сила, способная причинить Гуди серьёзные неприятности. Он был горд собой, своим умением грациозно - когда надо - выполнять команды, своей смелостью и неустрашимостью, и своей игрушечной, но так приятно пахнущей собой любимым лошадкой!

   Настоящего потомства у него не было, разве что один случайный - по недосмотру хозяев - беспородный щенок, да и тот, видимо пойдя нравом в папу, очень скоро оказался сбитым машиной. И вот теперь Гуди всё больше спал, положив передние лапы и морду на свою игрушечную лошадку, всё меньше ел и даже почти перестал волноваться, учуяв запах сучки на улице. Ну, почти... Он и сам понимал, что стареет, и появление ненавистно лохматого щенка воспринял сначала как предвестие скорого своего конца. Но поскольку щенок продолжал быть, а конец всё никак не наступал, Гуди решил, что это - вызов, что его хотят испытать молодостью, и в результате соревнования определить, кому из них двоих следует остаться. Смысла в наличии двух собак в одном доме он не видел никакого, а понять, что кого-то взяли с улицы из жалости... это как? Нет, всё это - уловки рыжего, который хочет занять моё место в сердцах хозяев. Он не пахнет ещё взрослым псом, и оттого его не хочется порвать в куски, но он змеем вьётся вокруг них. Ну нет, я себя ещё всем им покажу! Впрочем, сначала нужно хорошо выспаться...             

                                                  

*

 

   - И чёрт с ними - с птицами! - кричал хорошо надравшийся завсегдатай столь популярного ныне питейного заведения Под крылом. - Динозавры исчезли - ничего не случилось. И птиц переживём!

   Заведение было действительно популярным. Казалось бы, в ожидании пандемии, следовало закрыть все общественные места и ввести карантин, но из Комитета, напротив, пришло распоряжение сделать пивные и распивочные максимально доступными и дешевыми. Во-первых, когда люди находятся вместе и свободно общаются, укрепляются их силы - разобщённость же истощает; во-вторых, информацию из пивных не надо было даже пересказывать - она уже автоматически фиксировалась; и в-третьих - спиртное, что сразу отметили не первого года завсегдатаи этих мест, несколько изменило свой вкус и воздействие, и после изрядного подпития температура тела на некоторое время повышалась до сорока градусов. Но последнего Комитет и не скрывал, наоборот, было сообщено: по предложению мудрецов, следует периодически максимально повышать температуру тела - чтобы выжечь из него всю болезнетворную микрофлору. Это было не столько средство, спасающим от пандемии, сколько достаточно эффективная в сложившихся условиях профилактика.

   Однако излишний перегрев крови кончался порой летально, так что каждый входящий в пивную теперь всегда контролировался температурным датчиком, а хозяин заведения должен был не столько следить за своей выручкой, сколько за тем, чтобы посетитель, поглощая сорок спиртных градусов, не перебрал подмышкой или под языком выше сорока градусов по Цельсию. Поэтому любимой шуткой была следующая: Эй, Том, смотри: Жоржи лыка не вяжет - сунь-ка ему градусник в задницу, проверь, наливать ещё или не наливать! Или такая: Том, ты только посмотри: Василеус успел загрузиться на полпути к тебе - до тридцати восьми, заметь, Цельсиев! Чтоб больше пяти кружек пива ему не наливал! - А не пошёл бы ты сам на анализы! - огрызался Василеус.
   Того, что в пивную придёт кто-то заражённый птичьим вирусом, опасались мало, потому что, во-первых, все знали - хотя о том и не любили распространяться - что чёртов вирус ещё не научился переходить от человека к человеку, лишь от животных к человеку, и - самое главное - что ещё до обычного входного контроля в пивную каждый незримо проходит дистанционное сканирование параметров, и далеко не все, направляющиеся к общественному месту, до него доходили. Печальная необходимость наличия нескольких бесполых существ в чёрном, фильтрующих тепловизором всёх проходящих мимо, пускала по спинам мурашки даже у тех, кто от выпитого не в состоянии был вспомнить собственного имени. Но люди, несмотря на жёсткую фильтрацию, всё же шли к людям, каждый понимал всю её фатальность, и каждый знал приказ о недопущении паники - что выражалось в простом требовании: любой отфильтрованный человеком в чёрном не смел сказать ни слова против, но лишь следовал, куда ему тихо указывалось. Всякое возмущение считалось разжиганием паники и тут же, по законам Ч, за этим следовал неизменный тихий парализующий волю укол зонтиком, как его окрестили в пивных. Подчинившийся же указаниям людей в чёрном имел некий теоретический шанс. И нечастые возвращенцы подтверждали, что оно - возвращение - возможно, и что далеко не все подозреваемые в заражении вирусом исчезают бесследно. Те, кто вернулся оттуда, рассказывали мало, просто потому что помнили мало, но зато они громче всех орали и веселились. Именно один из них по имени Грини как раз сейчас бил себя в грудь и кричал:

   - Чёрт с ними - с птицами! Переживём, как пережили динозавров!  

   Было ли происходящее в пивных тем самым пиром во время чумы? Но ведь именно тот знаменитый пир и показал, что прожить весело надо все отпущенные тебе минуты, а не дожидаться с поникшей головой печального конца, барахтаться до последней возможности и верить до последней секунды в избавление. Оно придёт, оно обещано, надо лишь делать так, как говорят умные, образованные, но главное - сильные волей и решимостью люди.

 

   Однако завсегдатаи пивных пребывали в заблуждении, будто бы в Комитете по самосохранению царило полное единогласие и чёткое понимание предстоящих в борьбе с пандемией шагов. В том, что там непременно всё сделаю через задний проход, никто громогласно не сомневался, по крайней мере, на словах - было даже особым шиком покруче высказаться по поводу решений и действий Комитета, право, за это никому ещё не дали по шапке, - но вот в глубине души каждый надеялся, что там-то уж собрались все мудрейшие, не чета нам - пьянчужкам, а они-то знают, что делать. Но никто из причислявших себя к пьянчужкам, не догадывался, что в Комитете царили, на самом деле, разброд и неопределённость. Об этом как об информации, несущей в себе элементы паники, в пивных не догадывались. Табу на панику было превыше табу на ложь.

   Комитет стоял на перепутье, не решаясь, что ему теперь предпринять. Не уничтожать же поголовно всех млекопитающих! Да и с птицами получился перегиб. Птицы, конечно, заразили изрядное количество людей, а воробьи - что они натворили на птицефермах! Некоторые районы из-за того были оцеплены и поставлены на строгий карантин - и там пришлось проредить население каждым вторым.

   Это так. Но всё же это не было ещё настоящей пандемией. Птичий вирус не спешил превращаться в человеческий - такая прямая мутация, как образно выражались учёные, пытаясь словесными играми уменьшить страх людей перед его могуществом, слава богу, оказалась ему не под силу. Но вот посредством других зверей... если он пройдёт мутацию хотя бы в одном из видов млекопитающих более низкого порядка, чем человек, тогда эти млекопитающие окажутся неким катализатором, и вирус легко превратится в человеческий - заразный среди людей. Мы далеки от птиц, но очень близки и к кошкам, и к собакам, и особенно к свиньям. Хорошо, что свиньи не живут в домах! Если вирус мутирует в животных, и начнёт передаваться от собаки к собаке, то в ближайшее время сможет и от человека к человеку. Тогда наступит крах. Ведь пока выработают настоящую вакцину вируса млекопитающих, а тем более - его человеческого штамма, он выкосит треть населения, и ещё треть погибнет от паники и сопутствующих эпидемий. Кто хоронить-то будет? И где? И в какие смердящие рассадники чумы и тифа превратятся города...

   Не допустить паники! Самое главное - не допустить паники! Контролировать сбор информации. И жесточайшим образом пресекать её утаивание, как и заведомо ложную информацию - пресекать! С этим в Комитете как раз никто не спорил. Но вот что делать теперь, на перепутье, когда ничего ещё не ясно в отношении млекопитающих? А вдруг, вирус не станет мутировать ни в кошках, ни в собаках. Стоит ли раньше времени применять меры по их изоляции? Врачи-академики безапелляционно утверждают, что домашние животные прекрасно снимают стресс, повышают иммунитет и устойчивость человека к болезням - элементарно лечат его! Если теперь объявить об их превентивном поголовном усыплении, то, пусть и не начнётся неконтролируемое возмущение, но общая атмосфера будет ужасающей. Побороть эту атмосферу Комитету просто не хватит сил.  И тогда - крах.

    Неоправданное, паническое усыпление... Чтобы его провести, надо объявить, что вирус уже мутировал в млекопитающих, а это пока не есть правда, слава богу. Со свиньями, с коровами, конечно проще. Даже с лошадьми - их немного. Всех решили отправить на бойню, и тем заполнить стратегические морозильники, а генный материал - отправить в генные хранилища, до лучших времён. Но как быть с кошками и собаками? Представители жарких стран, не понимающие подобной дилеммы, требовали немедленного усыпления, мол, тоже нам ещё потеря! Но северные и умеренные страны, составившие большинство Комитета и имеющие глубокие исторические традиции в дружбе с братьями меньшими, никоим образом не соглашались на преждевременную и пока неоправданную поспешность.

   - Это немыслимо! Ладно бы животное заболело или находится под подозрением - что ж тут поделаешь, но чтобы всех поголовно, да вы что - спятили совсем?!
   - Но ведь...  

   - Что ведь?! Ваши безмозглые придурки поголовно истребили стерха на зимовке! Какого чёрта, спрашивается? Сожгли, даже генного материала не сохранили! Кто давал такую команду? Ведь мы же решили лишь изолироваться от больших птиц, дать их популяциям самостоятельно выздороветь. Так нет - всех под гребёнку, вместе с особями, устойчивыми к вирусу! Вы что-нибудь вообще понимаете в экологии, господа так называемые африканские политики?! Особь, устойчивая к вирусу, создаёт костяк новой популяции, и тем нисколько не нарушается экосистема - ведь это так важно для биостабильности!
   Председательствующий в Комитете данной ему властью быстро приводил в чувства пускавшихся было в драку представителей разных стран. Его меры были жесткими, но эффективными. Рот при этом никому не закрывался, чтобы ни один из народов не лишался в Комитете права голоса, но руки и ноги... Успокоив драчунов, Председательствующий не преминул напомнить разбушевавшимся, что если на местах исполнители решений Комитета пошли, как всегда, несколько дальше определённых Комитетом мер, и когда выяснилось, что большинство птиц менее опасно, чем предполагалось, а собственно птичья эпидемия уже пошла на убыль, но птиц к тому моменту уже практически не осталось, то:

   - Вы же сами записали: в местном толковании решений для каждой отдельной страны допускается местное ужесточенное мер, если таковое считается нужным. Вы же сами решили, что запрещено лишь ослабление карантинных мер, но нигде не сказано, что запрещено их ужесточать, при необходимости. Вот некоторым представителям отдельных территорий и показалось... Все понимают опасность, нависшую над цивилизацией, и, - тут голос Председательствующего стал металлическим, - при всех наших внутренних сомнениях в правильности выбранного пути, мы должны ещё раз подтвердить необходимость самых жесточайших мер к тем, кто укрывает информацию о животных или искажает её. Человек, работающий на пандемию, служит дьяволу, и к дьяволу же должен уйти! Собак и кошек решим пока поберечь и оставить под информационным присмотром их хозяев. Подозрительные и больные животные будут немедленно изыматься и концентрироваться в накопителях для наблюдения за развитием вируса и для немедленного создания вакцины, когда будет замечена передача болезни от собаки к собаке или от кошки к кошке. Ставлю это решение на голосование. Поскольку некоторые из вас зафиксированы руками и ногами в своих креслах, голосование будет проходить посредством речевого распознавателя. Голосуйте, господа!       

                   

*

 

   Однажды Миракль уловил напряжение, окутавшее его дом. Озираясь и ничего не понимая, он сел посредине комнаты, прислушался, не улетучилось ли оно, и тут же глубоко и протяжно зевнул. Он всегда зевал, когда становилось тревожно и страшно. 

   - Ну, что ты всё дуешься? Чего ты от меня хочешь? - нервно спрашивала хозяйка.
   - От тебя - ничего! А от себя хочу, чтобы меня любили, - говорил хозяин.

   - Не слишком ли многого ты от себя хочешь?! Ну, как можно сейчас об этом думать! Такое творится... тебе что, ни до чего вокруг нет дела?!

   - До тебя есть... А кому до чего есть дело?! Если мы сами о себе перестали думать - кому до нас таких будет дело?! То, что теперь нельзя жить как прежде, вовсе не означает, что надо загонять свою жизнь в паранойю!

   Эй, хозяева, мне это не нравится. Что за громкие голоса? Нельзя! И даже тихо дуться по углам нельзя. Эй, нельзя же! Разве в таком прекрасном доме могут быть ссоры?! Я вон чёрного терплю, даже люблю его как брата, и он меня согласился тереть. Эй, чёрный, чего забился под одеяло? А кто хозяев мирить будет? Ну, ладно, тогда я буду мирить. Вот посмотри в эти глаза, хозяин, как вы там их называете - вишенки? Спасибо. Не знаю, что это такое, но красиво. Разве могут эти глаза не любить? Разве в них есть хоть на один бублик измены? А теперь посмотри туда, да, в ту сторону - ну, я же показываю! - туда, туда... Разве там не такие же глаза?! Хозяин, хозяин, твои-то собственные вишенки где? Что ж они ничего не видят сами! Ну, пожалуйста, сделайте в доме мир! Я так люблю мир...

   И, как всегда, все семейные проблемы затмевались и растворялись в собачьих глазах при приближении времени прогулки.

   Гулять! Гулять! Гулять! Конечно же, гулять! Есть, спать в тепле - это хорошо, но гулять, гулять! Там ведь ходят другие собаки - разве стыдно перед ними похвастаться? Ошейник, поводок! Да что там всё за шею-то тянет?! Неправильно это, хозяин - надо поводок в зубах держать, вот так. Не ты меня ведёшь, а я хвастаюсь перед всем миром таким вкусным домом и такими разумными хозяевами. Ошейником! Поводком! Вот только поводок... показали - и будет: спусти с поводка, дай мне побегать вволю, размять косточки. И понимаешь... тсс... там кошки. Что - не видишь? Да вон же, под железным монстром, колёса которого постоянно меняют запах и их приходится всё время заново метить, - под ним кошка и прячется. Как же ты не видишь! Отпусти, а! Кошке надо отомстить! Да знаю я - учёный давно: в угол кошку загонять нельзя, но напугать! Напугать, чтобы лапы её сверкали! Чтобы за все мои детские мучения, за весь мой голод и холод не было им покоя! Отпусти... А когда скажешь: Ко мне! - я приду. А не скажешь - так я и сам буду возле дома ждать, не потеряюсь, не думай. А железным монстрам, когда они начинают двигаться, я всегда уступаю дорогу. Я хоть и не смыслю в твоих командах, как умеет этот седой нервный скелет, но зато я хорошо понимаю, что такое хозяин, и что такое тёплый дом, и каким коротким путём к нему безошибочно вернуться. Вот если бы я умел ещё сам открывать дверь... Эй, куда вы делись? Ну, прямо на секунду нельзя оставить! За этим домом нет. Что, пошли мимо того дома? Разве это обычный наш маршрут? Надо сбегать посмотреть. Стоп! А если они прошли вон тем переулком и давно стоят возле дома? Гулять-гулять... Догуляешься так с этими кошками до без обеда! Вот, сейчас, на секундочку присяду - извините, граждане, до поля не дошел - и бегом-бегом к подъезду! Что, не вернулись? А как же! А где? Ах, вот вы - плетётесь на поводке. Поводок - это, конечно, хорошо...      

   Прогулка, в конце концов, заканчивалась одним и тем же домашним ритуалом: Миракль, понюхав, отходил от наполненных мисок в сторону, присаживался и терпеливо ждал. Ну и пусть выедает котлету, которой сдабривают нам шарики. И из моей миски тоже пусть выедает. Да ради бога - чтоб ты, чёрный, был здоров! А я уж, не обессудь, потом из твоей миски все шарики выберу, ладно? Вот и договорились! Шарики! Какая это вкуснятина! Берёшь два-три, несешь на коврик, смакуешь не спеша. Потом снова к мискам идёшь. Рай! А ты, чёрный - совсем старый. Половины зубов у тебя нет. Только что и можешь - классно рычать, а укусить-то нечем!  Это полустёртыми-то коренными укусить собираешься? Ну, и зачем тебе шарики? Брось! Оставь их мне. Смаковать, шарики смаковать... Особенно это вкусно, когда хозяин не в настроении и не даёт сладкую бараночку или сухарик. Что ты говоришь? От сладкого уши у собак болят? Уши, позволь заметить, болят, когда тебе кошка по ушам надаёт, чтобы самой забрать косточку из мусорного мешка. Или когда кошки орут тебе на ухо своими мерзкими голосами, чтобы убирался, а ещё лучше - чтобы сдох совсем! Вот от чего болят собачьи уши.

   Миракль добросовестно, как ему казалось, вот уже почти год выполнял все домашние и уличные процедуры, на которые лишь намекал ему его старший собрат - почти брат, но одновременно и вечный конкурент. И он облаивал всех собак, на которых только лишь начинал рычать старик, но никогда не забывал и о кошках, на которых чёрный почти не обращал своего высокого внимания - делал вид, что не обращает, однажды в юности схлопотав кошачьими когтями по носу. Для Миракля кошки же были всегда особой незабвенной темой.

 

   Но вот случилось так, что однажды кошек во дворе не стало... Они что - все нашли себе хозяев? Да кому они нужны! Хотел бы я видеть тех людей, что согласились их принять. Они же - кошки - только о себе думают! Нет, люди не столь глупы, и люди берут собак, потому что собаки им служат, охраняют и заботятся. Но куда же в таком случае делись все дворовые кошки? Да и собаки дворовые - тоже... И почему меня выводят теперь лишь на коротком поводке и с большими предосторожностями? И бегать на поле почти не дают...          

 

*

 

   Животные умирали повсеместно. Их трупы едва успевали собирать и уничтожать. Заводы по производству каустика работали в жесточайшем напряжении - их работников награждали и показывали всему миру как героев. Никакого умолчания! Сообщения об этом, однако, давно переместились из разряда волнующих в разряд обыденных, а информация об успешном сборе и погребении в ямах с каустиком то там, то здесь такого-то огромного количества таких-то млекопитающих, казалось властям, держит население в анти-пандемическом тонусе, мол, если люди видят, что все трупы заражённых животных учитываются Комитетом до последней тушки, значит, Комитет держит нити пандемии в своих руках. Поэтому, чем точнее были сводки, тем более поощрялись Комитетом их податели, тем равнодушнее к этим сводкам прислушивался обыватель. Собственно, к сводкам о заражении зверей птицами - теперь ведь каждый человек на Земле знал, что имеются принципиальные отличия между зверями и птицами, а также знал и то, что крокодилы не являются зверями! - к подобным сводкам относились как к обыденным вещам. Все напряженно ждали лишь того момента, когда придёт обещанное врачами сообщение - сообщение о том, что собака заразила собаку, кошка - кошку, или наоборот. Чёрный ужас и чёрный юмор жили одновременно в умах людей. Шутки о не слишком удачной чёрной мести уволенного без выходного пособия белого голубя мира, и шутки о том, что предсказатели скорого суда Спасителя обделались перед жертвенными петухами, - эти прилюдные ёрничанья сменялись, однако, жутким страхом, когда человек оставался наедине с самим собой и думал о том, что вот-вот сбудет иное, более правдоподобное предсказание - и болезнь доберётся до человека посредством собак.  Или кошек.

   Собаки же пока добропорядочно заражались, понюхав на прогулке свежее голубиное перо, и, будучи тут же изолированными в одном из собачьих накопителей, умирали, не спеша, однако, заразить никого из своих собратьев. Птичий вирус, нагнетая напряжение и оттягивая развязку, не торопился мутировать в вирус млекопитающих. Если собака заразит собаку, значит, заразит и человека, а тогда уж и человек заразит человека... - это понимал теперь даже последний папуас из джунглей, никогда не знавший ни собак, ни кошек. Информация... все ждали, поступит ли информация, подтверждающая факт мутации - или нет. Пройдёт ли карантинный срок, и вирус сам собой рассосётся, выкосив подверженных ему особей и оставив в покое особей устойчивых, или же он, накопившись в организмах, как в своё время накапливались атомные запасы в атомных арсеналах, однажды одновременно во многих местах взорвётся - просто по причине перенакопления. Не взорвётся, - уговаривал людей Совет мудрейших, - как не взорвались в своё время атомные арсеналы. Если вы, конечно, не поддадитесь истерии и панике. У Комитета, граждане, всё под контролем!    

   От своих подчинённых Комитет требовал точности и оперативности. Торопливость и неряшливость в обращении с данными наблюдений в собачьих накопителях приравнивалась к паникёрству. На всех произвёл впечатление показанный по каналам ролик о поголовной экзекуции сотрудников одного из накопителей - за то, что они, увидев в двух соседних клетках двух мёртвых собак, решили, что это именно оно - заражение, хотя обе собаки принесли вирус с собой извне, и независимо друг от друга издохли. Сотрудники были наказаны самым жесточайшим образом - и прежде всего за то, что ложная информация просочилась в соседний с накопителем город, посеяв там панику. Всему миру показали, как сжигают накопитель со всем его содержимым, содержателями и окрестностями. Мир ещё раз увидел, что такое - паника, и к каким жестоким мерам приходится прибегать для её подавления. Мир ужаснулся увиденному и притих, понимая необходимость страшных мер, и безумно их страшась.

 

   А не пересыхающие пивные то и дело сотрясались призывами усыпить всех домашних животных без исключения. Но им тут же отвечали более трезвые голоса, что, если мутация и должна произойти, то пусть это будет на глазах у человека, под его контролем, а не где-нибудь у медведей, китов или тюленей. Ты, что ли, пойдёшь к медведю в берлогу за образцом вируса для антидота? Или всё же от собак учёным получить его проще? С этим трудно было спорить. Все понимали, что сначала вирус должен мутировать, и эта мутация должна тут же быть зафиксирована, чтобы из образца вируса тут же создать вакцину, которую повсеместно, не сосем научно, но с большой надеждой на науку называли антидотом.

   Работа по выявлению и изоляции подозрительных собак и кошек стала пока основной работой для всех сотрудников разветвлённой структуры Комитета на местах, в том числе и для групп проверки информации. Вокруг собачьих площадок и мест их выгула появились как живые наблюдатели, так  и видеокамеры. Технику наблюдения никто не скрывал и не охранял, но первые же попытки неких юнцов стащить видеокамеру привели к тому, что по всем каналам были показаны три трупа с оторванными взрывом головами, что и было сопровождено соответствующим юридическим толкованием суровой необходимости мер Ч, как и необходимости защищать минированием Ч-объекты и Ч-оборудование.

   Отряды быстрого реагирования очищали места скопления бездомных животных, заполняя ими полигоны накопителей. Они могли забрать и животных из домов, если имелось малейшее подозрение, что животное больно. При этом собаки и кошки оказались даже в более выгодном положении, чем люди. Мерой Ч для них была лишь изоляция в накопителе. Мерой Ч для двуногих была публичная, соответствующая традициям той или иной местности, экзекуция. Специфика регионов всё-таки учитывалась - так советовали мудрецы. Поэтому в иных местах люди просто и привычно плебсу исчезали.

   Отряды Комитета были мобильны и гибки для любых задач. Так, когда выяснилось, что некоторые люди в страхе стали выбрасывать своих бывших любимцев на улицу, заявляя, мол, что те сами убежали, и это снова привело к большому количеству бездомных, следовательно, неподконтрольных животных, тут же к бывшим их хозяевам была применена мера Ч. Группа проверки информации быстро определяла, как на самом деле происходило так называемое бегство, и если животное действительно было выброшено из дома, то бывшие их хозяева оказывались от своего дома ещё дальше, чем собачий приёмник. Спокойствие! От вас требуется только спокойствие и строгое соблюдение анти-пандемического Кодекса Ч. Дело не в лирике и не в жалости. Комитет менее всего похож на собрание людей, подверженных сантиментам, - говорилось в одном из его телероликов, - но если есть необходимость в том, чтобы животные продолжали жить в домах среди вас, с тем чтобы вирусоустойчивый материал всегда был под рукой, значит, того требуют законы антипандемии, которым все мы обязаны подчиниться. Поверьте, господа, нам не до лирики! Не до лирики... - последняя фраза в этом клипе произносилась уже самим Председателем Комитета по самосохранению, и сказана была на совместном заседании Комитета и Совета мудрейших. Умелым компьютерным эффектом стены помещения в этом ролике растворялись в пространстве, и вся информация, все заявления свободно и видимо глазу распространялись и достигали уха и глаз каждого законопослушного жителя Земли. Информация - первейший антидот! - этот титр припечатывал окончание каждого такого послания.

 

   Итак, завсегдатаи пивных могли кричать громко, во всеуслышание и совершенно безнаказанно - кричать всё, что им взбредёт в голову. Высказывать своё самое нелепое мнение было не только не предосудительно, но и поощряемо. Но: высказывать мнение и высказывать призыв - далеко не одно и то же. И умению не делать из сказанного выводов, а из произносимого - призывов, обучились быстро. Человек как биологический вид незамедлительно доказал своё высшее положение в иерархии животного мира - ему не потребовалась ни вторая сигнальная система, ни многократное повторение рефлекторных увязок первой системы. Достаточно было назавтра узнать, что тот, кто призывал сегодня к неповиновению безмозглому Комитету, на следующий день оказывался виновным в сокрытии информации о голубином помёте - и был за это соответствующим образом экзекутирован. И тогда все, слушавшие его вчера, в точности определяли рамки допустимых слов, выражений и мыслей.

   Поэтому когда кто-то вдруг начинал истерично кричать или хладнокровно шептать, что Комитет скрывает информацию, и что пёсья пандемия давно идёт по земле, а они там ничего не могут поделать, лишь втихую изолируют территории, подвергая их тотальному уничтожению, как когда-то уничтожались чумные и тифозные деревни... окружающие крикуна собутыльники моментально трезвели, и в беззубых вялых попытках урезонить паникёра - лишь бы продекларировать несогласие - демонстративно от него дистанцировались. У говорившего же порой срывало крышу, и его, что называется, несло - он уже никого не слушал и не слышал, он орал: ... в порядке! Что в порядке? Почему же я оттуда, из Австралии, не получаю никакого ответа?! А нам врут, что там всё в порядке! - Остынь! Все каналы подчинены этому сраному Комитету, а письма они там порой подолгу задерживают - читать не успевают. Терпение, дружище! Ну-ка, давай выпьем! - Выпьем? Сколько можно пить! Всю Землю мы уже пропили! - отвечал тот. И в пивной понимали, что назавтра крикун - и сеятель паники - вряд ли придёт за своей кружкой пива.

 

*

 

   Кот Рудик жил в соседнем - недалеко от хозяев Миракля - доме, и являлся образцовым домашним котом. Хотя он не был своевременно кастрирован, его паническая боязнь улицы заглушала в нём всяческие естественные позывы. Максимум, что мог позволить себе Рудик, эти сидеть на подоконнике и с ужасом наблюдать происходящие внизу сцены. Там коты дрались с котами. Там кошки устраивали по ночам устрашающие кошачьи дуэты, и это его заметно волновало, но страх... Там мальчишки гоняли кошек, там собаки гоняли кошек, там страшный железные чудовища гоняли кошек, и иногда догоняли их - молодых и неопытных - к каким Рудик причислял и самого себя - всё более уверяясь в том, что мир за окном - не для него.

   Он не был ни мелким, ни тщедушным, он был крупным рыжим котом, хорошо откормленным и хорошо ухоженным. Но он не был бойцовым котом - он был диванной подушкой. Рудик всегда, тем не менее, подбегал к окну - посмотреть, что за звуки заставили его вскочить с дивана. Но он никогда не делал ни единой попытки спуститься вниз и поучаствовать в кошачьих свадьбах. Хоть окно и было маняще раскрыто, а высота второго этажа не представляла для кота его размеров и его ловкости никакого труда, ведь он у себя в квартире, когда хозяйский сын с криками: Сжигаем жир! - пускался гонять его из угла в угол, и он умудрялся взлетать под потолок и, спрыгивая с полки, задевать даже люстру... тем не менее, страх, с которым он, видимо, родился и который не был ему привит ни единым днём вольготной жизни, но взялся невесть откуда, видимо, из генов, - этот страх делал его шаги всё ниже, а взгляд всё осторожнее и боязливее, лишь стоило ему приблизиться к заветному окну.

   Что-то странное, однако, стало происходить там в последнее время. Всё меньше звуков. Мусорник напротив дома опустел. Собаки не бегают вокруг него, кошки не шипят им в ответ. Мальчишки ходят какие-то унылые и ни за кем не охотятся. Что произошло в мире? Железные чудовища тоже перестали интересоваться кошками... Может, поэтому кошек и не стало, что ими перестали интересоваться? Рудик ничего не понимал, а любопытство съедало его, и, так как опасности теперь внизу не было никакой, он решил сходить туда и самому во всём разобраться. Вблизи. Рыжий кот не обладал природной храбростью, но обладал природным любопытством: если не видно свысока, значит, надо приблизиться. Он чувствовал себя обязанным всё увидеть вблизи. Нужен был лишь повод, серьёзный повод, чтобы окончательно решиться на это опасное путешествие.

 

   Однажды поздним утром, когда ни хозяев, ни их сына-старшеклассника не было дома, а движение машин за окном резко поубавилось после обычной утренней активности, он услышал странное, едва слышимое попискивание из картонных коробок, тех, что были сразу за мусорником. Рудик давно заметил, что, если железный бак заменяли новым каждый день, то клетку с картонными коробками очищали раз в неделю - как раз на следующий день после того, как хозяйка кормила его своими домашними котлетами, а не как в другие дни - из консервной банки. И вот сегодня, после вчерашних котлет, эту клетку с картоном непременно опустошат, и он так  и не узнает, что же там пищало. Он решился.

   Рудик вылез на подоконник, внимательно осмотрелся. Внизу всё спокойно. Вверху - тоже. Никто его не выслеживает, никто не подкарауливает. Теперь осталось решить, как спуститься вниз, и спуститься при этом бесшумно. Впрочем, он знал это давно, а сейчас лишь перепроверял свой давно мысленно проработанный маршрут. Да, это, пожалуй, лучшее решение. Сначала - до края подоконника, потом - прыжок вдоль стены на карниз, что над входом в подъезд. Можно, конечно, не делать такого длинного прыжка, а аккуратно пройтись вдоль стены по трубе, и лишь потом спрыгнуть на карниз, но этот вариант мы оставим на момент возвращения, поскольку такого красивого прыжка в обратную сторону я сделать не решусь. А дальше - проще простого. С карниза - на дерево, и готово! Надо же, земля совсем не такая, как пол квартиры. Дерево? Да, дерево надо собой пометить. Это - моё дерево. Дома ничего не дают метить, там за это тряпкой получишь, а здесь, пожалуй, можно. Вот, и присесть тоже не мешает. Совсем не то удовольствие, что в ящике на газеты! Свобода. Однако этот звук из коробок... эх, не забрали бы меня тогда от мамы, когда у меня едва глаза открылись, научился бы понимать и разбираться в звуках соплеменников, а так - бог его знает, что там такое пищит. Может это...   

   Рыжий кот аккуратно перебежал дорогу, отделявшую дом от мусорника, проскользнул между ним и стенкой ниши, замер, прислушиваясь. Звук был где-то рядом. Слабый звук, что-то было в нём теперь неприятное Рудику, совсем не то, что он воображал себе, сидя на подоконнике. Но всё же он пошёл на него, хотя бы для того, чтобы рассеять все свои сомнения и увидеть глазами то, что не поддавалось пониманию ушей. Коробки не лежали плотно - в них был проход, и он аккуратно пошел по нему. Но... Какая мерзость! Дохлая кошка, дохлые котята! И один живой, пищит. Не подходи ко мне! Что я здесь делаю? Надо же быть такой идиоткой - нарожать котят и тут же сдохнуть! Умудриться не пропасть вместе со всеми уличными кошками, спрятаться в коробках, и там же сдохнуть! Дуры, все кошки - дуры! Не подходи ко мне, щенок криволапый! Я тебе - никто. Я-то думал, что здесь молодая кошечка, юная, одинокая, а ты мне, сопливый, зачем нужен? Пшол вон, брызжешь соплями!     

   Приглушенно шипя и пятясь от неуклюже преследующего его полуживого голодного котёнка, Рудик выбрался из кучи коробок, и вдоль стены, прикрытый мусорником, прокрался к дороге. Теперь назад! Никто не видел? Чёрт меня дёрнул полезть туда! Теперь надо спокойно перебежать дорогу. Спокойно! Спокойно... побыстрее, но не слишком быстро, чтобы не привлекать внимания. Когда уходишь с глаз младшего хозяина, надо не очень спешить, но и не медлить. У человека есть порог наблюдательности, это когда его зрение спит и не реагирует ни на какое необычное движение в крае глаза. Главное, чтобы движение не показалось ему необычным. Я умный кот, я знаю повадки человека. Вот, теперь - на дерево, да, чуть повыше, чтобы спокойно долететь до карниза. Чудненько! Теперь прыжок с карниза на полметра вверх. С первого раза не получилось, ничего, получится со второго. Труба идёт вдоль стены, прямо под окно. Никто не видит? Никто! Аккуратно. Вот край подоконника. Ещё усилие. Дома! Уф... надо пойти попить воды, да и подкрепиться пора. Ох, и приключение! 

 

*

 

Маргарита, подружка! Просто не знаю, как мне быть. Я вся в сомнениях. Дело в том, что соседского пса Гуди вырвало в лифте, и я сама видела, как он еле ходит, кашляет. Конечно, в другой раз все бы сказали, что это - его извечная астма, и что уже пять лет он состоит как астматик на учёте у ветеринара. Ему даже ошейник заменили нагрудным, чтобы на шею не давило! Но ты же понимаешь... вдруг, это вовсе не те симптомы? Там ведь тоже кашляют. Вдруг он заразился? Эти собаки - они же вечно всё нюхают на улице! А если он понюхал перо голубя? Их, конечно, все собрали, когда недавно стреляли голубей и горлиц, но разве уследишь за каждым пёрышком?! Как мне быть подруга? Надо сообщить, да? Ведь он может заразить своих хозяев! Вдруг именно в его организме произойдёт эта страшная мутация птичьего вируса в звериный? Мне страшно, Маргарита! Свяжись со мной по ICQ сразу, как только получишь этот i-mail.  

 

*

 

   Гуди, как ему самому показалось, слишком внимательно и неоправданно долго изучал вошедших. Ему сказали не лаять, и он на редкость послушно не залаял, ощутив, что не подчиниться будет себе и хозяевам дороже - в данном случае дороже. Он уловил флюиды страха, исходившие от хозяев в отношении непрошенных гостей - страха не подчиниться, и он поначалу бросился было их защищать, но, не сказав и пары веских собачьих слов, проникся фатальностью этого страха, похожего на его личный страх перед огнём или водой - их можно сколько угодно кусать, но им от этого сделается только лучше, они тебя проглатывают, даже не заметив тебя. Поэтому, вжавшись в кресло, стоявшее в углу комнаты, из которого хорошо просматривалась как вся комната, так и - если слегка выглянуть из-за боковой спинки - вход в квартиру, он внимательно изучал всех вошедших. Интересно, куда делся этот рыжий ублюдок? Он-то наделал бы сейчас шуму! Впрочем, нет, от этих простым лаем не отделаешься. От них веет...

   Первый из вошедших направился прямо к нему, но остановился на порядочном расстоянии, изучая Гуди въедливым взглядом. Он пожал плечами и неуверенно произнёс:
   - Вид болезненный...

   Гуди легко выдержал его взгляд, и даже заставил того потупиться и отвести глаза. Что-то этому человеку не по себе, наверное, тоже недавно блевал на лестнице. Но ужас продолжал витать по комнате. Нет, он явно исходил не от первого из вошедших. Его источник был дальше. Гуди бросил осторожный взгляд на двоих, вошедших следом, но истинный источник ужаса сконцентрировался ещё дальше, в дверях, за их спинами. Осторожно выглянув из-за спинки кресла, Гуди разглядел там ещё троих, но поднять на них своих глаз он не посмел, ни на секунду. Там не было людей - там стояли ангелы собачьего ада. От них не исходило даже агрессии, на которую можно было ответить собственным оскалом и сразиться выдержкой.

   Агрессию Гуди всегда чувствовал в отдельных людях, пусть даже они и стояли к нему спиной. Он не мог самому себе объяснить, но всегда знал, добро или зло кроется в том или ином человеке. Добрый проходил мимо него всегда незамеченным, злой всегда сторонился и грозил хозяевам за рычащую собаку, которую, в силу такой её особенности, постоянно приходилось держать на коротком поводке. Но сейчас Гуди не смел рычать, потому что в дом к нему зашло не зло, на его пороге стоял сам ад, и, может быть, если промолчать и сделаться незаметным, ад своими подслеповатыми глазами никого не заметит, постоит и уйдёт. Гуди ещё раз выглянул из-за спинки кресла: трое обвешанных оружием убийц бесчисленного количества собак - это Гуди точно теперь знал - стояли в дверях, не собираясь пока ни входить, ни уходить.

   Те же трое, без оружия, что уже были внутри дома, показались Гуди менее опасными. Первый, как он уже решил, был им покорён - он отвёл свой взгляд, не выдержав силы собачьего взгляда. Второй на Гуди толком и не посмотрел, а сразу начал пристальный разговор с его хозяевами. Третий цепко изучал все углы комнаты. Собачья хватка! - невольно восхитился его внимательностью Гуди. - Человеку не следует быть столь внимательным, иначе ему не нужна будет в доме собака. А этот сам - собака. И он пуст, пуст как... качели. Гуди отчего-то вспомнилось, как когда-то в детстве - его и детстве младших хозяев - Гуди самому пришлось испытать ужас катания на качелях. Не было никакой опоры, кроме слабых детских рук, а качели то подбрасывали его вверх, то сбрасывали почти до земли. Но ни от самих качелей, ни от сидящих в них и почему-то смеющихся - в том числе, и над трусостью Гуди - детей это не зависело, а зависело лишь от тех, кто эти качели раскачивал. Гуди понял, что и этот пустой человек не представляет никакой опасности, ведь вредна не пустота - вредно то, что её заполняет.

   Интересно, куда делся рыжий? Такая тишина... Нет, хозяева правильно сделали, что увели его, а то наделал бы балагана, и тогда ад точно вошёл бы вовнутрь. Стоят? Стоят... Дался мне этот молокосос! Думать больше не о чём! Кишка у него быстрая, вот и выводят на улицу чаще моего. Я тоже в молодости плохо терпел, когда ел много. А теперь он и за собой и за мной миску вылизывает. Надо отдать должное, позволяет мне выесть самое вкусное - котлету - из обеих мисок выесть, а сам ждёт в сторонке, пока я не отойду, чтобы потом прикончить сразу обе миски шариков. Ублюдок - ублюдком, а уважения выказывает. Но что этот человек там делает?! Гуди быстро перевёл взгляд с исследователя углов, показавшегося ему не очень опасным, на того, кто полушепотом разговаривал с хозяевами. Что-то там странное. Что-то тихо совсем...

   Гуди оказался прав. Человек, решения которого всегда со страхом ждали окружающие, верша свой суд, лично ничего не решал. Он лишь подводил черту. Не испытывая ни страха, ни боли, ни сострадания. За него вершили дело аргументы, положенные на весы правосудия двумя его компаньонами по группе проверки информации, и он, ставя печать своего вердикта на перевешивающие аргументы в той или иной чаше, не ощущал ни малейшего душевного флюида внутри себя. Порой это его самого забавляло, мол, как же так, ведь я тоже человек, а не машина. И тогда он пробовал смотреть на других глазами человека, но тут же давал себе по рукам, понимая, что правосудие от этого станет предвзятым, и красивая женщина будет иметь больше шансов, чем старуха, устроившая кошачий антисанитарный притон. А ведь буквально вчера пришлось отдать ту красотку архаровцам, чтобы не строчила ложных доносов на соседку. То, что там живут кошки, ещё не означает, будто старуха тайком по ночам выбрасывает их трупы на помойку. Как раз нет, это были всего лишь мешки с фекалиями, а кошки оказались все в наличии, по ветеринарному списку.

   Итак, оставался тот, что как-то странно разговаривал с хозяевами. Слишком опасно он к ним приближался. Гуди определил, что вся опасность теперь исходила от него, второго из вошедших. Да, от него будет зависеть, в какую сторону двинется ад. Тот что-то подозрительно колдовал над хозяевами, безропотно сидящими сейчас на диване. Спят, что ли? Ну, дают! Как можно спать?! Нет. Я вовсе не смотрю на тебя, странный человек, отнюдь... Я смотрю поверх твоего левого уха, на потолок - там что-то есть такое на потолке, заслуживающее внимания. Нет, не смотрю я! Не верит... Надо же, глаза спокойные, движения плавные - просто душка! - а встретиться с его взглядом жутко. Этот так и выворачивает наизнанку все твои потайные мысли, чего глядишь, расскажет хозяевам, что я негодный уже сторож и что я теперь скорее спрячусь под кровать, чем брошусь на их защиту... Да откуда ты знаешь, белёсоглазый?! Вот возьму и брошусь! Только дёрни рукой - мигом вцеплюсь! Что стра... что же всё-таки там такое на потолке над твоим левым ухом? Не заметил... Младший хозяин как-то невзначай показал этот приём, когда пристально рассматривал ноги одной девицы, и когда та вдруг обернулась, а он не отвернулся, нет, не выдал своего интереса, не смутился, просто интерес его переместился на несколько градусов правее - на обгонявшую девицу машину. Хороший приём, у людей всё-таки есть чему поучиться. Уф, слава богу, хозяева очнулись и заговорили. Они скоро выпроводят этих незваных гостей вместе с теми, что в дверях, и я вернусь под одеяло.                                     

   - Господин инспектор, господа! Да что же это! Гуди совсем здоров!

   - Мы не можем рисковать, мадам. Вы сами должны были сообщить, что пёс кашляет.

   Юрист посмотрел на психотерапевта, и тот покачал головой: Нет, здесь нет криминала, обычное заблуждение по неведению.
   - Так мы же сообщили! - не унималась хозяйка, почувствовав, что гроза, кажется, проходит мимо их голов, и в надежде, что участь изоляции не постигнет их старого пса. - Там у ветеринара в карточке записано, что наш Гуди уже пять лет как астматик. Он не заразен!

   - Мы этого в точности не знаем, мадам. Симптомы похожи, - начал было свои обоснования эпидемиолог, но его нетерпеливо перебил юрист, чтобы не затягивать волынку и не наматывать сопли на локоть.

   - Теперь мы всё знаем, господа! Мы знаем, что вы просто впали в заблуждение. И лишь потому, что вы впали в заблуждение, а не в преступный умысел сокрытия информации, - его тон стал приобретать призвук передёргивающегося затвора карабина, - мера Ч к вам применена не будет. Но мы не имеем права на ошибку. Симптомы сходные, и мы обязаны забрать вашего... э, Гуди в накопитель.

   - Его усыпят.

   - Зачем же? Он будет жить здесь, неподалёку, среди таких же собак. Там их держат на карантине. Это очень гуманно, не так ли? Намного гуманнее, чем нам приходится обходиться с провинившимися из людей!

   - Но ведь там может оказаться и больная собака! Ведь, если вирус... воздушно-капельным же...

   - Что ж. Тогда мы тут же увидим, что вирус может передаваться теперь от млекопитающего - млекопитающему, и тут же будет начата работа по антивирусу млекопитающих. Так что, ваш старый астматик Гуди может сослужить ещё службу человечеству! Глядишь, заработает себе памятник - на нём и ваши имена будут записаны.

   Переубеждать этих людей было тем более опасно, чем дольше продолжать свои попытки. Поэтому хозяйка квартиры не нашла никаких других слов, кроме слов просьбы:

   - Пусть он хотя бы возьмёт с собой свою лошадку, можно?

   - Лошадку? А, игрушку! Да, конечно, если сам её понесёт.

   Хозяйка принесла лошадку, и Гуди тут же схватил её зубами, напряженно осматривая всех окружающих.

   - Будет лучше, если вы доведёте его до машины. Будьте любезны. Собачка, гулять! Лошадку выгуливать! Не стоит травмировать животное без нужды. И учтите, - голос юриста снова стал металлическим, - оплошность, что вы допустили с этой собакой, вам пока прощается, но у меня как юриста, наделённого чрезвычайными полномочиями Комитета и чрезвычайной личной ответственностью, в другой раз может не оказаться приятного вам вердикта - у меня их всего лишь два, и один из них вы уже использовали. Это понятно?

   - Да...        

          

*

 

   - Мама, я всё видела: Гуди увезли!
   - Молчи, Мериэн! Молчи! Они ничего не знают о Миракле. Хорошо, что ни тебя, ни его сейчас не было дома. Ой, как хорошо, что он гулять напросился!

   - Бюрократия - она, понимаешь ли, и при Комитете бюрократия, - отец беспомощно цедил слова сквозь зубы, неосознанно скручивая жгутом оставшийся в руках кожаный поводок Гуди. - Им сообщили, что Гуди тошнило в лифте и что он кашляет - вот они приехали и забрали его в накопитель. Но им никто не сказал, что в доме есть и другая собака. Как Миракль, он-то хоть не кашляет?
   - Нет. С чего бы?! Он ни с кем не общается. Там нет ни кошек, ни собак. Даже воробьи исчезли. Там никого нет, папа!

   - Я знаю. И хорошо, что Миракль помалкивает.

   А где чёрный? Куда делся этот лысый урод? Э, не надо меня так сильно тискать! Кормить! Правильно - кормить! Кормить, кормить собаку! Что это вы все кислые такие? Ведь котлетка, двойная котлетка! У собаки праздник, а вы кислые... Да выздоровеет ваш чёрный! Подумаешь, есть не выходит, первый раз, что ли? Уговоры не помогают... Так. Уже вижу - и бараночку не дадут. Что, не дадите... не до меня вам? И ладно, просить не стану. И даже сидя за диваном, не буду ждать, пока появится рука хозяина с сухариком для меня. Что-то вы грустные сегодня - и тот, и этот - все солёные... Э, мне столько соли вредно, хватит соли! Ну, тогда и я буду грустным. Пойти, что ли, дорвать в последние клочья то, что когда-то было тряпичной кошкой, пусть и без головы теперь? Нет настроения, однако, даже на кошку. Мне отчего-то тоже стало грустно. Пойду под свой стул, на коврик, в моё гнёздышко, может, усну. Сны, правда, поганые стали. Дрянь - сны! Какие-то кошки сидят в железных монстрах и хотят сожрать хозяев, а я бьюсь о воздух, и ничего не могу поделать. Дрянь сон! Как это я не могу ничего поделать?! То вдруг этот монстр гонится за мной, а кошка им управляет... или не за мной, но всё равно страшно. Нет, лучше я попробую заснуть с мыслью о бараночке, и во сне её съем. И чёрному её не дам, пусть он хоть какие фокусы перед хозяевами показывает, пусть прыгает через ноги, пусть лает, даже кувыркается... что-то его не видно и не слышно, спит, наверное, под одеялом - больного изображает! Тоже мне больной! Ну, вырвало на лестнице, ну, не стал слизывать за собой, так что, сразу больной?! Эх, бараночка...   

 

*

 

   Клетка была одиночной. Клетка была грязной, едва вычищенной от предыдущей собаки, мёртвый запах которой стоял повсеместно. Но Гуди не стал даже задирать лапу - не то это место, которое следует метить. Пусть найдутся другие желающие! Рассеянно осматривая клетку, он думал теперь совсем о другом. Меня отдали... да, меня отдали... Надо же было наблевать утром в подъезде на глазах у соседки, чтобы вечером меня отдали! Конечно, им стало за меня стыдно перед соседями, и они вызвали этих людей, что пересадили меня из движущейся клетки в эту. Да нет! Это всё он подстроил - лохматый щенок, это он, наконец, доказал хозяевам, что будет лучшим сторожем, чем я. Строит из себя добрячка, а меня кусает исподтишка... Да, это из-за него меня отдали. Предали! Сказали, что идём гулять, а сами довели до клетки и сунули в неё. Хозяева-хозяева... где же тут лечь-то? Какая вонь! В грязную солому, что ли, лечь? Да уж лучше в соломе, чем на каменном полу. А Лошадку я куда положу? Тоже в грязную солому? Извини, вместе на одеяле - вместе и в грязи. Вот, ложись рядышком, погреем друг дружку...  А есть я тут ничего не буду - пусть скажут хозяевам, что Гуди умер от тоски и от голода! Эх, мне бы только вырваться отсюда, мне бы только вернуться, я бы им показал, на что годится старый пёс! Я-то?! Кто старый! Я ещё молод, я ещё в самом расцвете сил, вот только малость прихворнул, бывает.

 

*

 

   Хозяин, что происходит? Что там за грохот, что за лай? Что за визг? Дай посмотреть! Подними!

   - Молчи! Ни звука! Не отзывайся. Вот влипли!
   Почему ты шепчешь, хозяин? Зачем шептать посреди поля? Вот, спасибо, что взял на руки, теперь я всё хорошо рассмотрю. Далеко не вижу, плохо, но... собаки, много собак! Я чувствую и слышу много собак, очень много!

   - Молчи! Не смотри туда! Тихо! Куда же спрятаться посреди поля? В траву! Да, вот за эту высокую колючку... Тихо ты! Тихо...

   Пальба и визг, направившиеся было к ним - к Мираклю и его хозяину, - проскакавшим неподалёку конным загоном были повёрнуты в другую сторону - в чистое поле, где невозможно было укрыться, даже суслику. Но охота шла вовсе не на сусликов, и свора собак была вовсе не частью охотничьей свиты. Сами собаки были предметом охоты. Загонщики отсекали их от посёлка, пытаясь завернуть в сторону накопителя, из которого им - а откуда же ещё в таком количестве! - каким-то образом удалось сбежать.

   - Что-то там произошло. Но что они творят?! Они их отстреливают, а не отлавливают! Тихо, Миракль, тихо...
   Пара пеших загонщиков второго эшелона облавы со снайперскими винтовками наперевес прошли совсем невдалеке от затаившихся хозяина и Миракля.

   - Это же надо! Как психиатры не вычислили среди нас зелёного! - громко говорил один другому. В его голосе Миракль не почувствовал ни нотки досады, даже наоборот - увидел родственную душу, рвущуюся из закрытого помещения на простор, на охоту. С ним, наверное, я гулял бы целыми днями, хотя... 

   - Тоже мне спецы! - отвечал напарник, не столь довольный затянувшейся прогулкой, как первый. - Теперь вот расхлёбывай за них!

   - Я всегда знал, что зелёные, - продолжал первый, осматривая поле сквозь снайперский прицел, - сплошные придурки!

   Тут он замер, затаил дыхание, после чего Миракль вновь услышал странный хлопок, а через долю секунды родственный визг. Эта связь его сильно насторожила, и Миракль решил последовать совету хозяина, и не только не произносить ни звука, но и распластаться по его груди, и без того сильно прижимавшего Миракля к себе. Стрелявший же, довольно вскинув ствол, продолжил так интересно прерванную мысль:

   - Ну, чего он, как его там, этот Грини добился? Пули в лоб? Ну, выпустил собак на свободу, а дальше что? Заражать собак, видите ли нельзя! А отстреливать теперь можно?!

   - А вакцину кто делать будет? - вторил его собеседник по облаве. - Этот Грини что - специально на небо отправился, чтобы нам оттуда её послать? - рассмеялся он, но первый перебил его криком:
   - Стреляй! - после чего процедил сквозь зубы: - Мазила! - и, не особо прицеливаясь, добил раненного пса, выскочившего у них почти из-под ног. Он тут же отметил место красным флажком и указал на него трупной команде, собиравшей следом за ними охотничьи трофеи. Потом он, видимо, будучи старшим, громко крикнул, чтобы слышали все: - Их ушло 186, и мы обязаны вернуть назад 186 тушек, живыми, лучше мёртвыми! Будете прочесывать поля, пока не досчитаемся. И не вздумайте подсовывать мне сурков вместо собак! Патронов не жалеть! Любопытных свидетелей - тоже.

   У человека в высокой траве похолодела спина. То, что он, прячась, лишь предполагал, оформилось конкретным приказом. Но, странным образом, он думал сейчас не только о себе и своей беззащитности.

   - Молчи, Миракль, замри... Ты всё слышал? В накопителе среди собак был и наш Гуди. Если и он убежал, то и его тоже убьют. А если ты высунешься, то убьют и тебя, чтобы побыстрее набрать трупов для отчёта. И меня заодно, чтоб нос не совал. Где же Гуди? Неужели он не сумеет спрятаться? Он же чёрный - почти цвета земли...

   Мираклю передался хозяйский страх, его беспомощность перед этими людьми. От кошек бы я его спас, а вот от этих... Он вдруг резко оторвал от плеча хозяина свою морду и тихо, с лёгким призвуком волнения зевнул, что могло означать вовсе не то, что ему вдруг захотелось спать, но именно его напряженное волнение. Он всегда таким вот образом, то тихо, то с распеванием некой протяжной песни, зевал, когда находился в состоянии явного волнения. Смотри, хозяин! Смотри же туда, назад! Вон тот, позади людей, чёрный! Это же... Я-то думал, что он под одеялом отлёживается, больного изображает! А чёрный, оказывается, здесь! Тащит в зубах свою замусоленную - уже цвета земли - набитую дуру. Старый придурок, брось её! Да не беги же так быстро - заметят! Сумел вовремя залечь, сумел с землёй сравняться - сумей и вытерпеть. Что же ты вскочил раньше времени? Услышат!

   - Гуди... живой. Тише, Гуди, лежать! - шептал хозяин. - Не могу я тебе крикнуть, услышат эти. Замри, прошу тебя, лежать... Нет!

   Горький шёпот хозяина прошел сквозь Миракля именно в тот момент, когда шорох за спиной загонщиков заставил одного из них оглянуться и с лёта, не целясь выстрелить. Он не отличался особой наблюдательность, но он никогда не мазал. Ноги хозяина подкосились, он медленно опустился на землю, прижав к ней Миракля. Его спина теперь изредка вздрагивала. Они долго пролежали в траве. Охота на собак ушла к горизонту поля. Человек проводил взглядом Гуди, подцепленного крюком, в кузов трактора трупной команды.                         

 

*

 

   Слава богу, дома! Почему не кормят? Почему хозяева сели и перешептываются? После прогулки положено кормить, забыли, что ли? Или без чёрного меня одного кормить не полагается?! Так я же не прошу давать мне его котлету... ради бога, шарики, шарики! Что значит, подожди? Что значит, не мешай! А, понятно, они ждут, когда черный вернётся, чтобы покормить нас вместе, как это было всегда. Хозяин, наверное, рассказывает хозяйке, что видел, как тот бежал домой со своей дурой в зубах, и от этого у неё сейчас слёзы умиления на глазах.

  Надо бы пойти встретить чёрного, что-то он заблудился, а ведь был уже рядом, когда у хозяина неожиданно заболели ноги, и мы упали. Этот чёрный, он никогда не голоден, он никогда домой не спешит, всегда приходится его подгонять. Вот и теперь чего-нибудь там нюхает! Урод - он и есть урод! Надо пойти встретить. Почему хозяин его не дождался, а бегом-бегом за кустами, за высокой травой... мне даже пикнуть не позволил, даже самому домой прибежать не позволил - на руках нёс.

   Но что это? Он дверь в квартиру за собой не прикрыл, как положено. Или он думает, что чёрный сам домой зайдёт? Ни черта он не зайдёт! Он же без поводка ходить не умеет! К подъезду, может, ещё доплетётся, а по лестнице сам дороги не найдёт. Он хоть и чёрный, и морда у него острая, а всё равно тупорылый - только в пластиковой коробке и умеет ездить на свой этаж. А ноги на что? Нет, надо пойти встретить его, надо сделать хозяйке приятное, надо, в конце концов, и к обеду приступать!

   Миракль приоткрыл мордой дверь. Она не скрипнула. Он оглянулся на сидящих спиной к нему хозяев - не видят. Хозяева, сюрприз! Сейчас будет сюрприз! Через минуту я пригоню к вам вашего чёрного старикашку, даже если он не сидит под подъездом, а всё никак не найдёт к вам дороги от поля. Но я-то его найду, меня с дороги не собьёшь!

   Рыжий годовалый пёс скатился вниз по ступенькам, выскочил во двор, осмотрелся. Никого. Почему нет во дворе никого? Что за времена! Чёрный, ты где? Он хотел было побежать хорошо знакомой дорогой в поле, где их всегда выгуливал кто-нибудь из хозяев, но скрип тормозов отвлёк его внимание. Из двора соседнего дома выезжала машина и она вдруг резко затормозила. Что такое? Миракль внимательно посмотрел в ту сторону, и его добрейшие глаза налились гневом. В машине сидел взрослый мальчишка, очень похожий на хозяйского сына, и он в ужасе прикрывал голову руками. А по всей кабине метался обезумевший рыжий кот. Кошка! Проклятая кошка! И даже чужому человеку нет от тебя покоя! Спасти, надо спасти этого человека, так похожего на хозяйского сына, спасти от кошки, от её когтей. Я-то знаю, что это за когти! Она же его и без носа, и без глаз оставить может!

   Рыжий пёс с громким заливистым лаем бросился спасать незнакомого ему человека от рыжего, тоже не знакомого ему, но от этого не менее ненавистного кота. Юноша, сидящий в машине, услышал лай снаружи, испугался, что сейчас следом за собакой из подъезда выйдет кто-нибудь и обнаружит сбесившуюся кошку внутри машины, и его, бесправного, за рулём, и тут же сообщит об этом по Интернет-каналам, и тогда приедет группа и увезёт всю его семью - за то, что ничего не сообщили о странных симптомах кота, а, наоборот, пытались незаконно укрыть этого кота от изоляции.

   Нет, пока не поздно - бежать! Быть может, никто не успел меня заметить. И юноша, едва видя дорогу, вдавил что есть сил педаль газа. В доли секунды промелькнул перед ним его карточным домом рушащийся теперь на глазах идеальный план. Да, Рудик странно вёл себя последние дни, и даже были явные признаки того, что он заразился. Точно такие, как описывали в ролике. Но откуда он мог заразиться?! Он же всё время дома! Обычный насморк. Он боится улицы, он никогда и шага по ней не ступал! А родители говорят, что надо немедленно сообщить... Пусть сообщают! Но пусть сообщают о том, что кот пропал. И всё. И никакой психиатр ни в каком трансе их не расколет, потому что для них он и на самом деле пропал. А меня колоть не будут - законы Ч не позволяют вгонять в транс детей, даже почти взрослых - несовершеннолетних. Да родители не станут вообще ничего сообщать! Нет кота - нет проблем! Сейчас, Рудик, мы с тобой прокатимся до леса, и там тебе придётся начать новую жизнь, но поверь, это всё-таки лучше, чем в клетке накопителя. Это лучше... Все они правы, все они делают так, как надо, делают то, что положено и так, как положено, вот только знают ли они, как для человека на самом деле надо, и что ему в этом мире положено? Ты, конечно, ничего не умеешь, но ты сильный и ловкий - я ведь не зря тебя гонял! И ты здоров, ты совершенно здоров! Они там все с ума просто сошли со своим звериным вирусом... А ты справишься. Тебе в лесу, вот увидишь, даже понравится.

   И тогда юноша отнёс кота в машину. Тот не выказывал слишком большого волнения до тех пор, пока машина стояла на месте, и пока не был заведен двигатель. В свои шестнадцать лет, юноша легко управлялся с родительским автомобилем, регулярно посещая уроки вождения и готовясь получить права. Но то, что произошло минутой позже... роковая ошибка заключалась не в самом замысле, а в том, что кот в мешке - это не неуместный подарок, кот в мешке - это единственно возможное средство его перемещения. Не поведение кота в кабине было безумным, безумием было - пытаться вот так беспечно увозить кота от его дома. Болен был кот на самом деле или здоров, не имело никакого значения.

   Кот в мешке... Юноша этого не знал, и, не успевшему даже выехать со двора, ему пришлось ударить по тормозам и закрыть голову исцарапанными руками. И вот теперь он услышал этот звонкий, знакомый, приближающийся откуда-то сбоку лай, и его охватил ужас разоблачения. Ему даже показалось, что кто-то из соседнего подъезда уже кричит: Миракль, ты где? Юноша вдавил до отказа педаль газа, едва различая контуры дороги, а Рудик ещё сильнее заметался по кабине, пытаясь вырваться из неё...

   - Миракль, назад!!!

   ... и какой-то несильный удар. От машины что-то отскочило, полетело в сторону кувырком - юный водитель попытался понять, что же это было, но неопытные руки последовали за неопытным взглядом, и тогда страшной силы второй удар остановил и разогнавшуюся машину, и сознание.

 

   Тишина. Кругом теперь была едва потрескивающая тишина. Собаки заплатили свою дань тишине. Кошки заплатили. Птицы заплатили. Тишина. Непроницаемая тишина окутала посёлок, окутала людей... Влекомые какой-то неведомой силой, они отключили Интернет, отключили все каналы связи, выдернули вилки телевизоров и вышли из своих домов во двор. Они смотрели друг на друга, смотрели на замершего теперь Миракля, так глупо пытавшегося спасти человека от его злейшего врага - кота... смотрели на догорающую машину у переломленного надвое столба, на мёртвого обугленного человека внутри, и на выброшенный наружу сквозь разбитое ветровое стекло труп, когда-то бывший рыжим котом. Люди смотрели и ничего не понимали. Почему всё вокруг стало совсем не таким, каким было всегда? Почему здесь эти трупы? Почему стоит такая тишина? И почему эта тишина так нестерпима...

 

*

 

Не сочувствуй кусающему локти - он грызёт кости издохшей надежды.         
 

*

 

Автор не может похвастаться тем, что в процессе создания этого рассказа ни одно животное не пострадало. К сожалению, в тот небольшой промежуток времени от замысла до завершения рассказа по трагической неслучайности и совершенно нелепо погиб прообраз Миракля - годовалый щенок Чудо (он же Черри, Черубино, Черчилль и Чукча - в одном лице), что и навлекло столь печальный конец на самого Миракля. Прообраз же черного терьера Гуди - старый пёс Зорро (он же Жора) жив и поныне. Кот Рудик (в земной бытности - Рыжий) в своё время был с большим трудом переправлен из города в деревню, где через некоторое время и закончил свой земной путь - свою обиду он излил на соседских курах, это и определило его собственную печальную участь.  А люди... люди остались такими, какими они были. Всегда.   

*