Электронная почта автора: pochtabbe[@]gmail[.]com (размещено по условиям конкурса "Настя и Никита")
Давным-недавно дивно да славно тяжко налегке в ближнем далеке в деревеньке древней жил-был Данила, круглое рыло, мастер-плотник редкий, характером гадкий, на диковины падкий. Дом есть у Данилы, хозяйство, грабли, вилы. Жена есть у Данилы, зовут Людмила, дети мала-малы - сын Дениска, дочь Анфиска. Данилу жена любила, да не любил жену Данила. Жена его не била, из дома не гнала, не держала за козла. Ан нету места жене-детям в сердце у Данилы, другие вещи ему милы. Привозит по сезону в ближний город факир, пузатый жир, знаменит на весь мир, повозки с диковинами, хитрыми штуковинами, невиданными чудесами. Ехал факир лесами, дальними местами, все диковины собрал и народу показал.
Как приедут в город повозки, теряет покой Данила, тоска-печаль его накрыла, все дела Данила бросает, за любые деньги билет покупает, в первый ряд садится и рот раскрывает. И вот перед ним чудеса-диковины появляются, всеми цветами переливаются, то веселится он, то плачет, пока диковины перед ним маячат. Вот собаку кажут полосатую, вот бабу кажут бородатую, вот карла под дудочку пляшет, вот птица-жар крыльями машет. Чудо-юдо диковины - страсть какие необычные, дивно непривычные. Как дитё радуется Данила, жизнь такая ему мила. Подивится на диковины, домой из городу в село ковыляет, про диковины только и бает. Дом-хозяйство Данила не почитает, жену-детей не знает, соседей не привечает, о диковинах только и мечтает, сезона нового поджидает...
Чтобы пузо сыто было, ходит-ищет работу Данила по плотницкому делу. Руки у него умелые, глаз опытный, ум тонкий, да только вот инструмент свой звонкий, пилу-молоток шустрые, рубанок-долото острые продал Данила, чтоб было, на что ему диковины смотреть в первом ряду сидеть. Один ножичек у него остался, что батька ему подарил, когда живой ещё был. Прячет, не даёт никому Данила ножик этот ни для дела, ни так просто в руках подержать, остроту испытать. Ищет теперь наш плотник, чтоб у хозяина в работниках с него инструмент не спросили, а свой дали или взаймы у соседей взяли. Попрекает народ Данилу, что инструмент свой спустил он, а Данила им отвечает: "Живёт у нас народ и не знает, какие в мире диковины бывают, как душу-сердце те диковины радуют, неописуемой красотой своей удивляют, сознание расширяют. Эдак всю жизнь свою серую вы проживёте и кроме огорода и скотины ничего не поймёте".
Кто ж даст Даниле работу, услышав о себе такую заботу? Вот и оголодал Данила, плохо ему стало и уныло. Ходит по деревне Данила, деток порадовать хоть - на конфетки не хватило. А тут враз шепчут ему знакомые люди, что факир в город привёз чудо-яблоко на блюде, яблоко по блюдечку бежит и всё, как есть, про твою жизнь говорит - что важно тебе, что не важно, что можно тебе, что страшно, где худо будет, где благо, где муторно, где отрада. "Вот и спрошу я, - думает Данила, - у того яблока про житьё-бытьё своё постылое". Хвать, а денег-то нисколько и нету, чтоб у чуда спросить совету. Разозлился Данила, злоба его накрыла, жену на пустом месте наругал он, рукой махнул он, шапку в землю швырнул он и натощак, как есть без денег, в одних портках и в рубахе в город зашагал он. "Жизнь новую начинаю, - думает, - как яблочко порешит, так и сделаю". Легко ему стало и привольно, свободно и радостно ему стало и в животе даже урчать перестало.
Еле до города Данила добрался, в фонтане городском умылся, пятернёю причесался, к факиру идти решился. А факир, пузатый жир, Данилу не приветствует, холодно и грубо ему ответствует, что "коли нету у тебя денег, то бери вон тот поганый веник, да выметай живей навоз из-под кобылы, тогда, глядишь, пущу тебя, чудила, на яблочко посмотреть по тарелочке его повертеть". А и рад этому Данила, лезет он под кобылу, чистит конюшню прилежно, расчёсывает гриву кобыле бережно. У одной повозки перила починил Данила, у другой колёса поправил, шатёр залатал, факира позвал, свой труд показал. Факир хитёр - как увидел свой будто новый шатёр, цап Данилу за вихор: "Будешь Данила, круглое рыло, работать у меня исправно, по городам и весям ездить со мной преданно, дам тебе задарма диковин немеряно, дам тебе место твоё в первом ряду бесплатно, будешь торчать там раскрывши рот, смотреть из моих диковин хоровод. А станешь мне врать, или станешь много жрать, или диковины станешь красть, или спать всласть, то месть страшна моя будет, боль тебе вечная будет, явь кошмаром тебе будет, на белый свет смотреть тошно будет, покоя нигде тебе не будет, смерть твоя страшная будет. И чтоб договор наш не смел ты нарушать, носить будешь теперь мою печать, будет она тебя давить, когда будешь меня злить!"
Струхнул Данила, да делать нечего было - тиснул факир на грудь ему сургучную печать, которую теперь не снять, больно было, но пришлось смолчать. Печать хитрая - три цвета, каждому цвету своя дуга, одна за другой, будто радуга. Внутри дуга красная, вторая дуга зелёная, снаружи дуга синяя, даже красиво. Вечор дал факир нашему Данилке то чудо-яблоко на белой тарелке, и сказало то яблоко голосом тонким, что лучше нет ничего для Данилы, как идти в большой мир, далеко за горы за долы, во всём факиру услужать, чтоб тот мог народу диковины казать. И стал Данила при повозках факировых жить, стал по городам и весям колесить, стал всю работу чёрную выполнять, чтоб иногда на диковины рот разевать.
Долго ли коротко ли Данила по городам и весям колесил, ни о чём не тужил. Даже и нравилось гулять ему так, думал: "Я не дурак! Эвон как складно всё устроилось, жизнь моя успокоилась". Но много ли толку, коль об стену горох? Стал вдруг мерещиться Даниле какой-то подвох. Тут вскоре и вышел большой переполох. Но чтоб о нём рассказать, надо сначала узнать, про то, как Данила с карлой подружился, который у факира под дудку танцевал, диковиной сам себя называл.
Жило в повозках у факира много диковин со всего мира. Бородатую бабу звали Дашей, кормила всех на привале кашей, лицо своё прятала в платок, слезу роняла в придорожный песок, ходила-сутулилась, словом ни с кем не обмолвилась. Собаку все звали Зёбра, была она ласкова и добра, хоть и раскрашивал краской факир в полоску ей брюхо, но чуткий нюх был у неё и далеко слышит ухо - факир в лесу утку стреляет, Зёбра ту утку из любой чащи доставляет. Птицу-жар никак не звали, в клетке держали, кормили чем попало, плохо кормили, мало. Птица хохолок свой цветной распускала, слов дурных много знала, факира дурными словами ругала. Карлу звали Тимошка, горб к земле его клонил немножко. Чурался карлу Данила, хоть совесть его и корила, но привычка своё дело знает - и вот уж Данила карлу привечает, рядом с собой за трапезу сажает, последним куском хлеба угощает. Факир же Тимошку совсем не любит, бьёт чем ни попадя, жестоко за провинности судит. Жалко Даниле стало того карлу, вот и пригрел его мало-помалу. Рассказал Тимошка Даниле, как он и Даша до факира жили, какой факир человек коварный и опасный, как он диковинами заманил их в плен страшный, как зельями повредил тела им, как колдовством загубил души им. А потом Тимошка Даниле поведал, чему Данила сразу и не поверил. Решил тогда он выведать сам, о чём не поверилось его ушам.
Вот приехали вечор в один город далёкий, стали разворачивать повозки в круг широкий, стали народ на представление созывать, диковины показывать. На представление дураков много набралось. Сидят, глядят, галдят, торчат поперёк и вкось. Вот один заплатить решил цену, чтоб пойти с факиром за сцену, яблочко по блюдечку помотать, про свою жизнь дурацкую всю правду узнать. Наш Данила под окошком притаился, Тимошкины слова проверить изготовился. Вот сел факир напротив дурака, яблоко держит факира рука. Дурак на тарелку вперился, глаза повыпучил, рот раскрыл, про всё забыл. Вдруг Данила слышит голос, тоненький, как волос. Заглянул в окно - сам факир это бает, рот не открывает, из чрева вещает. Яблоком факир круги в воздухе рисует, тоненьким голосом дураку про покой и сон толкует, потом что-то про море и волны говорит, глядит Данила, а дурак-то уж спит. И поёт ему во сне про то факир, как будет дураку принадлежать весь мир, про великое дураку счастье, про яства и сласть, про славу, про женщин, про страсть, про богатство, про большой дураку ум, про здоровье и про силу.
Лихорадкой затрясло Данилу. Значит, обманул его чарами злой факир, пообещал во сне Даниле показать большой мир. Еле дождался Данила, как проснулся тот дурак, как отдал факиру последний пятак, как пошёл по улице расслабленный, на всю голову отравленный. Вылез на свет Данила, снова жизнь ему не мила. Только теперь-то деваться куда? Вышла из диковин одна ерунда. Что ему теперь за выгода - на факира трудиться, в дураки рядиться? Будто со сна проснулся Данила, видит Данила - неправда всё было.
Как вдруг боль из груди резанула Данилу - то печать факирова заныла! Чует печать, что Данила хочет вернуть себе прежнюю силу. Печать его скрутила, силком потащила, к повозке швырнула, в угол забила. Бьёт его, жжот его, мутит его, крутит его. Стиснул зубы Данила, кулаки сжал, стерпел, переждал. Как унялась боль, нашёл Данила Тимошку, рассказал, что видел под окошком, а тот ему и говорит: "Беги скорее, дурень! Факир изведёт тебя под корень! Как расскажет печать твоя факиру, как всё дело было, так и не жить тебе больше, Данила! На меня не смотри и на Дашу, не спасти уже жизнь нашу. Сам спасайся, беги, сколь есть мочи! Вспоминай, откуда ты есть и беги туда дни и ночи! Печать твоя со временем ослабнет, осыпется, опадёт, сойдёт, от тебя отстанет. Три раза будет тебе искушение дано, три дуги с печати сойти должно. Синяя дуга сойдёт тогда, друг тебя спасёт когда. Зелёная дуга сойдёт тогда, друга смерть победишь когда. Красная дуга сойдёт тогда, всё поймёшь когда".
Сунул Тимошка Даниле остатки хлеба в лукошко, Данила как кошка по улице шмыг, через забор прыг к лесу в ночь стремглав побежал, вскоре из виду пропал. Постоял немножко Тимошка, вслед Даниле поглядел, клетку с жар-птицей достал, замочек развязал, встряхнула птица головкой, выругалась ловко, взлетела птица высоко, улетела птица далеко. Взял потом Тимошка, да и открыл замок, который держал за ремешок Зёбру-собаку полосатую. Та, свободу почуяв, побежала как бесноватая вслед за Данилой, что силы было. "Бегите, летите! - кричит им вслед Тимошка, - себя спасите и Даниле помогите! Злом нас не поминайте, за нами не повторяйте! Живите на воле, не ищите нашей доли!"
Тем временем Данила, чуть не попав в могилу, бежит, ног под собой не чуя, страхи один пуще другого у себя в голове малюя. Бежит по лесу, ветками трещит, только ветер в ушах свистит. Бежит, деревья огибая, через валежник прыгая, малые ручьи переплывая, бежит Данила, зная, каждая минута теперь ему дорогая. Как вспомнит про него факир, пузатый жир, начнёт колдовать, заклинанья шептать, просить печать Данилу поймать, домой вернуть на старый путь. Чтоб факир не смог до печати докричаться, нужно как можно дальше от повозок с диковинами оторваться. Помнит Данила, как его раз скрутило, бежит как никогда не бегал раньше, бежит всё дальше и дальше. Но вот Данила, как конь весь в мыле, упал-свалился, устало под большой корень забился, ветками укрылся, притаился, зажмурился. Ждёт - сейчас смерть его придёт.
Сон сморил Данилу, снится ему какой-то страшила: человечья фигура, собачьи хвост и ушки, пёстрые разноцветные крылья и хохолок на макушке. Поворачивает к нему лицо этакий страшила и сразу видно - это же он сам и есть, Данила! И вдруг этот страшила-Данила крыльями пёстрыми замахал, хвостом завилял и хриплым голосом заверещал, да страшно так: "Факир дурак!!! Факир дурак!!! Курит тряпичный табак!!! По земле кочует, под корнем ночует!!! Печаль впереди!!! Печать на груди!!!" Вскрикнул Данила и проснулся, тихонько к печати на груди прикоснулся, вылез из под корня, на землю сел, руками голову обхватил и заревел. Быть ему теперь меченым, навсегда факиром искалеченным. Как факирову отметину подлую снять? Как Тимошкину загадку хитрую отгадать?
Вдруг слышит лай Данила. Не успел испугаться, видит - это Зёбра его нашла, напрыгнула, на плечи лапами встала, со щёк слёзы слизала. Хвостом Зёбра виляет, скулит, лает, прыгает, играет. Рад Данила, гладит он собаку и замечает, что нет больше краски полосатой на собачьих боках, смылась вся краска в ручьях, которые Зёбра переплывала, когда Данилу искала. Так резвятся человек и собака, завязалась меж ними шутливая драка. Неожиданно слышит Данила, как сверху какая-то тварь завопила: "Тупой ты верзила! Глупый обормот! Страшный идиот!" Это сидит на ветке жар-птица, на чём свет стоит ругается, голову набок склонила, будто сказать хочет, что пошутила. Эх, обрадовался Данила, что не одному ему идти до дому теперь.
Так и пошли они, человек и звери, искать подмогу, спросить домой до деревни дорогу - жар птица сверху высматривает, собака понизу вынюхивает. Данила вокруг всё примечает, ягоды себе собирает, орехи колет, птицу угощает, на зверя лесного ловушку изготовляет. Зёбра, как зверька лесного чует, в ловушку его загоняет. Порой Данилу боль перегибает, когда факир о нём вспоминает. Звери его тогда охраняют, рядышком сидят, в глаза ему глядят, жалеют, будто люди - всё понимают.
Вот вышли они из лесу на опушку, глядят - стоит неподалёку деревушка. Обрадовались человек и звери, пошли стучать в двери. На окраине покосившаяся мельница стояла, туда наша компания путь и держала. Открыл им двери мельник, пузатый местный бездельник. Сам ростом не высок, на голове, на плечах и под носом у него белый порошок. На двор Данилу мельник пустил, за стол усадил. Собаке и птице снаружи было велено остаться, усесться и дожидаться.
Мельницу мельник держал в беспорядке, зато хранил одну диковину украдкой. Всем прохожим людям её за деньги показывал, поэтому визит незваных гостей его обрадовал. К деревне Даниловой мельник дорогу знал, всё подробно рассказал. А потом глазом подмигнул, Данила сразу всё смекнул. Жуть как захотелось ему диковину увидать, новую, смешную, нигде такую боле не сыскать. Вынес из амбара пузатый мельник вещицу, сказал: "Гляди! Ну-ка!" Развернул тряпицу, а там - дудка! Чудесная дудка-свирель! Поёт прелестно, будто по весне свиристель! Разрешил мельник Даниле дунуть один раз бесплатно. Взял Данила дудку аккуратно руками мелко дрожащими. Мурашки волнами катящими по телу его пробежали. Руки ко рту дудку поднесли...
Вдруг хвать! Птица-жар пролетела, когтями дудку диковинную из рук у Данилы схватила, в воздух подняла и прочь понесла. Закричали-заорали на птицу Данила и мельник. Со двора одуремши выскочили, за жар-птицей побежали. Да куда там! Бестолковое дело. Мельник отстал, тяжело ему тащить своё жирное тело. Данила бежал долго за птицей-жар, кричал ей, просил бросить диковинный дар. Но птица всё дальше летела, постыдно его сверху бранила: "Простофиля! Дурак Данила!". Рядом Зёбра бежит, под ногами путается, лает, рычит, Данилу за штанину ухватить норовит. К пропасти-оврагу птица прилетела, дудку вниз бросила. В овраге текла река, очень глубока. Река дудку подхватила, в стремнине закружила, в омуте запутала, в иле утопила. К оврагу Данила подбежал-запыхался, чуть в пропасть не свалился. Никак не может он дудку достать, давай он жар-птицу ругать. А птица-жар поодаль села, пёрышки свои чистить стала.
Успокоился Данила, искричался, сидит, плачет горько. Чувствует только что-то на груди у него зашевелилось - это печать синей дугой иссушилась, песком искрошилась. Данила ахнул, будто гром его бабахнул. Забыл он сразу свои по дудке печали, Тимошкины слова в голове его зазвучали, что "синяя дуга сойдёт тогда, друг тебя спасёт когда". Хотел Данила жар-птицу обнять да поцеловать, но не стала птица Даниловы восторги разделять. От его прыжков дале отлетает, дураком обзывает. Данила смеётся-заливается, за хвост птицу ухватить пытается. И собака с ними играть стала. Но уж вечер поздний, вся компания устала. Сегодня нужно отдохнуть - идти им завтра в долгий путь.
Утро пришло, беду принесло. Зёбра не встаёт, признаки жизни очень слабо подаёт. Вчера ещё прыгала, хвостом виляла и вот лежит, скулит, лапами теребит. Домой идти надо, а тут - такая засада! Взяла Данилу досада. Данила у собаки лапу приподнял, отпустил, лапа безвольно упала, понятно - жизни в Зёбре осталось мало. То ли из лужи воду грязную лакала, то ли грибов поганых спора в нос попала, то ли укусила её бешеная вошь и делай теперь с ней что хошь. Птица-жар рядом ходит, клюв беззвучно раскрывает, голову над собакой склоняет. Отнёс на руках Данила в тень свою собаку, снял рубаху, тихонько укрыл, от зноя закрыл, кое-как водой напоил. Что дальше делать, Данила не знает. Как лечить Зёбру? Что случилось? Чем она отравилась? А кабы и знал он чем, что ему делать с тем?
Видно придётся бросить ему собаку, надо идти, впереди домой долгая дорога. Как подумал об этом Данила, судорога грудь ему пронзила, слеза его пробила, а за слезой вспомнил он вслед, как кричал ему карла напослед, что "зелёная дуга сойдёт тогда, друга смерть победишь когда". Нет теперь дороги ему ни вперёд, ни назад. Пощупал Данила свою печать, стал суетливо соображать, как Зёбру из беды выручать. Подумалось ему, что трав бы лечебных пособирать, да где ж их взять? Кинулся было за травами Данила, но Зёбра так жалобно заскулила, что вернулся Данила назад, гладит собаку, сам жизни не рад. Зёбра глядит на него жалостно, дышит с трудом, тягостно. Мечутся мысли в голове у Данилы, что ж судьба с ними такое сотворила? Зёбра вовсе не ест, толком не пьёт, а время-то идёт.
Вот уж к закату день клонится, вроде стало дыхание у собаки успокаиваться, глаза Зёбра прикрыла, задремала. Тихо отошёл от собаки Данила, чтоб сон её не прервать, побежал по округе, ветра в поле искать. Ворох каких-то трав насобирал, кору с разных деревьев пообдирал, да не умеет он зелье целебное готовить, не знает, как страданье друга успокоить. А тут ещё печать факирова опять взялась его шатать, да чёрт с ней, Данила про неё не хочет и знать. Думает только, как собаку спасти, боль-страдания помочь ей вынести.
Поразмыслив, понял Данила, что нету никакого смысла ему метаться. Остаётся ему на судьбу положиться, как можно прилежнее о собаке заботиться, в душе на лучшее надеяться, Богу тихо молиться. Стал Данила Зёбру водой из рук поить, стал живность ловушками сам ловить, как поймает, на огне стал живность готовить, мясо во рту жевать, собаке потом в пасть то мясо класть. День за днём идут чередой, десятый день друг у Данилы больной. Далеко от друга Данила не отходит, глаз с больной собаки не сводит, с нею ласково разговаривает, по голове тихонько поглаживает. А тут решил её развеселить, приободрить, надежду в неё, да и в себя самого вселить. Стал ей показывать ушастого зайца, как заметил Зёбру заяц, убежать от неё старается, да лапами в траве путается, ушами за кусты цепляется. Самому смешно, смеётся Данила, а Зёбра лишь пасть немного приоткрыла, хвостом пару раз о землю шлёпнула, кончилась совсем в ней всякая сила...
И тут упал на колени Данила, взмолился Данила: "Друг! Друг мой милый! Слышишь ли?! Прошу тебя, не умирай! Себя не теряй! Жизнь не бросай! Слышишь ли?! Родной, потерпи! Волю крепи! Всё пройдёт! Боль уйдёт! Слышишь ли?! Прости меня! Люблю тебя! Сердцем стучи! Прошу, не молчи! Слышишь ли?! Всё тебе отдам! Смерти тебя не дам! Весь мир для тебя! Ночь и день для тебя! Слышишь ли?! Травинки-росинки - твои! Солнца блики - твои! Каждый вздох - твой! Каждый взгляд - твой! Слышишь ли?! Станем жить! Небо пить! По земле ходить! Радость дарить! Слышишь ли?! Только не умирай! Себя не теряй! Жизнь не бросай! Всё пройдёт! Боль уйдёт! Слышишь ли?! Потерпи, родной! Волю крепи, родной! Прости меня!.. Люблю тебя!.. Прости меня... Люблю тебя..."
Никогда не случается прямо сразу чуда и нет от этого никому никакого худа. Два дня Зёбра ещё болела, а потом на лапы встала, до ручья дойти смогла, воды полакала, попила. Прибежал Данила с добычей, которая попалась в ловушку, и волосы зашевелились у него на макушке. Сидит Зёбра, на него глядит, язык из пасти висит, хвост сзади виляет, хозяина привечает. Как ребёнок обрадовался Данила, радость из глаз его хлынула. Стал он собаку за ухом трепать, добычу свежевать, свежим мясом Зёбру угощать. Зашуршало под рубахой у него вдруг что-то, глядь - опять печати рассыпаться пришла охота. Зелёная дуга в песок превратилась, по груди заструилась, на землю высыпалась. Данила на это улыбнулся тихо - проходит его лихо. Но оставшаяся красная дуга его беспокоит, с тревогой он вспоминает, что сойдёт совсем печать тогда, всё поймёт Данила когда. А "всё понять" это как? Взять в толк не может Данила никак. И решил он не гадать без толку по долгу, а собираться до дому, в дорогу.
Шли до родной Даниловой деревни они долго, приключений на их долю было много. Но шли теперь человек и звери прямо, к цели своей двигались упрямо, никуда с дороги не сворачивали, здоровьем своим дорожили, ничем не хворали. И вот стоит пред ними деревня, деревянная и древняя, видят они конец своего пути, осталось только в ворота зайти. Стоит деревня так, будто и не уходил никуда Данила, будто во сне это его диковинное приключение было. Вошёл в деревню Данила, перед ним собака Зёбра бежит, сверху жар-птица летит. Соседи на Данилу глядят, шушукаются-галдят, прошлое вспоминают, рты разевают.
Подошёл к своему дому Данила, а тут по воду вышла с крыльца жена его, Людмила. Как увидела Людмила Данилу, так вёдра со звоном на землю и повалила. Тяжела была жизнь у Людмилы без Данилы, детушек поить-кормить надо было. Нелегко деревенской бабе без мужика, нужна в хозяйстве сильная рука. Детки Данилы, сын Дениска, дочь Анфиска, на шум выбежали, на тятьку глядят, признавать не хотят - отвыкли дети от отца, не помнят уж его лица. О чём тихо говорили Данила и Людмила никому не известно. Праздное любопытство здесь не уместно. Много Даниле дум передумать нужно было, чтоб слова найти правильные для Людмилы. Не сразу Людмила Данилу простила, в дом родной мужа пустила, но женское сердце отходчивое всё отпустило, держать обиду не стало. Рады детки у Данилы собаке Зёбре и жар-птице, играют с ними, резвятся. Мало-помалу жизнь в их доме устроилась, на новом русле успокоилась.
Зёбра собака стала дом сторожить, на чужих лаять, со своими дружить. Птица-жар по двору летает, за порядком следит, беспорядки ругает. Хоть и простила Людмила Данилу, печать с груди у Данилы не проходит, красная дуга не сходит. Что тут делать... Надо бы Даниле работу искать, хозяйство своё снова поднимать. Из инструмента один старый ножичек у Данилы остался, что батька ему подарил, когда живой ещё был. Прятал, не давал никому Данила ножик этот ни для дела, ни так просто в руках подержать остроту испытать. Вот решил Данила ножик тот из потайного места достать, ремесло своё вспомнить, руки потренировать, из дерева игрушки детишкам вырезать. Лёг отцовский ножичек в его руку ловко, вспомнилась Даниле прежняя сноровка. Вышли у него для Дениски лошадка в завиточек, а для Анфиски куколка в платочке. Красивые получились игрушки, складные, забавные, нарядные. Позвал деток Данила, из-за спины игрушки те вынул, детки так и замерли-застыли, рты разинули - без батьки они и игрушек-то вовсе не видели. Схватили детки по игрушке и ну скакать, ну смеяться, ну кричать! Мамку зовут, ей свои игрушки суют, с радости визжат, орут: "Гляди мамка, какие диковины сделал нам тятька!"
Усмехнулся Данила, хотел деток поправить было, даже рот для этого раскрыл, да так с раскрытым ртом и застыл. Хотел сказать деткам Данила, что вовсе не диковины он сделал, что настоящие диковины это совсем другие штуковины, но теперь не смог бы он этого сказать никогда, потому что вышла бы ерунда. Вдруг понял Данила, что диво дивное всегда рядом с ним было. И тут все движения... замерли на мгновение... а мир большой... будто протёрли тряпочкой! Куда ни глянет Данила - всё ему диковина, всё мило. Печать постылая вся с груди сгинула, без остатка минула, будто и не была. Вновь всё вокруг задвигалось-зашевелилось, в глазах прояснилось, в спине-плечах распрямилось, в груди распахнулось, в душе встрепенулось. Обнял Данила Людмилу, обнял Дениску-Анфиску, прижал их к себе близко-близко и говорит: "Будем мы жить-поживать, друг-друга будем радовать. Нет мне никого вас краше, вот оно, счастье наше. Вот оно какое - лёгкое и простое".
И стал по дворам ходить Данила, отцовским ножиком ставни да перила красиво вырезать, любовно украшать. И не было ему равных в плотницком деле, потому что руки его в работе радовались, будто пели. Ну да и ладно, пусть живётся ему складно. Прощай Данила, круглое рыло, характером ладный на диковины не повадный, живший давным-недавно дивно да славно тяжко налегке в ближнем далеке.
![[]](/img/b/baljaew_a_n/danila/danila2.jpg)