Молодой сержант милиции Загруйченко никогда еще не сталкивался ни с чем подобным в своей практике. День был тихий, мороз всего 5 градусов по Цельсию, а потому и пьяниц замерзших на улицах не было. Но рыжеволосая голая девушка исключительной красоты, судя по всему иностранка, не понимающая по-русски ни слова, без документов, без каких бы то ни было следов насилия на соблазнительном теле, лишила сержанта на несколько секунд способности принимать решения. Неизвестно откуда взялась она на территории подведомственной третьему городскому отделению милиции, и спокойно стояла сейчас посреди сугроба у доски почета транспортников, равнодушно глядя на фотографии передовиков, когда сержант подкатил к месту вызова на своем верном мотоцикле. Она сразу вызвала у него вместе с легким сексуальным волнением еще и тягостное предвкушение неприятностей в связи с нетривиальной ситуацией. Вокруг голой рыжей девицы толпились зеваки, отпускавшие нецензурные реплики. Кто-то из них, по всей видимости, нахальная старуха со скрипучим простуженным голосом, стоявшая в пуховом платке и валенках ближе всех к обнаженной нарушительнице норм социалистического общежития, и позвонила в милицию. "Эй, голуба, ты че, свои подштанники в карты проиграла, али так на спор по морозу голышом шастаешь?" - не унималась скрипучая старуха - "али может грабанул тебя кто, так ты скажи, сердешная". Подвыпившие шофера ржали: "Ее, небось, трахнули хорошенько, вот она и потеряла дар речи от удовольствия".
Загруйченко решительно не понимал, что делать дальше, после того как, не получив ни единого ответа ни на один из вопросов ни устно, ни, написав их на бумажке, накинул ей на плечи свой форменный полушубок. Делать этого по инструкции, естественно, не полагалось.
"Мать твою с горы - думал сержант - как ехать с этой фифой, в какое посольство слать запрос? Привезу в отделение, пусть Андреич сам разбирается. Может гэбэшников придется подключать. А я человек маленький. Как вести то ее босую?"
Он жестами показал девушке на коляску своего мотоцикла, но она не поняла его жеста, продолжая стоять по колени в снегу и совершенно не испытывая при этом дискомфорта ни от холода, ни от собственной наготы которую милицейский короткий тулупчик только отчасти прикрыл.
Когда у сержанта иссяк запас всех его "ду ю спик" и "шпрехн зи", он решительно подтолкнул "глухонемую иностранку", как окрестил ее для протокола, к коляске, усадил и помчался в отделение, совершенно не представляя, что делать с ней дальше. "А, не мое это собачье дело, пусть Андреич сам разбирается" - успокаивал он себя, искоса поглядывая на красотку, на нездешнем личике которой не отражалось никаких эмоций. Сержанта же напротив эмоции одолевали, и были связаны в основном с наготой прелестницы. Чего он уже не вообразил себе за время пути до отделения, да простит его молодая жена.
Когда мотоцикл с грохотом затормозил у третьего отделения милиции, было почти пять часов вечера, и Загруйченко повел задержанную прямо в кабинет капитана милиции Николая Андреевича Крутых, который читал документы, разложенные на столе, одновременно разговаривая по двум телефонам и жуя бутерброд. Длинные стройные босые ноги лишь на долю секунды отвлекли седобрового служаку от перманентной занятости, и жест руки с бутербродом приказал сержанту ждать. "Немая иностранка" безразлично разглядывала стенд с фотографиями находящихся в розыске преступников и пропавших без вести женщин и детей. Ее длинные рыжие волосы блестящими волнами струились по милицейскому полушубку.
Капитан Крутых выяснял у кого-то на другом конце провода, уверен ли собеседник в том, что это самоубийство, и не нужно ли прислать эксперта, потом положил одну трубку на рычаг, а в другую сказал: "Книги там у него какие-то странные на неизвестном языке, но никаких сомнений, что суицид. Мотивы не выяснены. На всякий случай, свяжись с ОБХСС - пусть ревизнут - этот Иванов ведь бухгалтером был. Мало ли что может всплыть".
"Проститутка? Ограбление?" - не меняя тона, спросил он, обращаясь уже не в трубку, а к Загруйченко.
"Никак нет. Иностранка, товарищ капитан" - чеканно отрапортовал сержант - глухонемая, кажись"- добавил он уже менее уверенным голосом.
Крутых встал из-за стола, подошел к девушке почти вплотную, заглянул с высоты своего небольшого роста, строго сдвинув густые седые брови, в ее большие, миндалевидные, не выражающие никаких эмоций, зеленые глаза и тоже очень быстро исчерпал свой словарный запас на всех неизвестных ему иностранных языках.
"Однако же она слышит, только не понимает. А что это у нее на груди за мулька болтается?"
"Не могу знать, товарищ капитан" - четко ответил сержант.
"Не можешь, а должен! Это же еврейский символ. Звезда шестиконечная. Стало быть, иностранка твоя, наверняка, еврейка. Ты бы на себя эту самую ихнюю символику цеплять стал? И я бы не стал" - уверенно подытожил Николай Андреич, и седые кусты над его глазами насуплено замерли. Так происходило всякий раз, когда ему нужно было принять решение.
Ох, и не любил капитан все эти истории, в которых внешние дела приходилось кантовать. У него было уже взыскание за то, что он немца одного русскоговорящего продержал в камере до выяснения, а ребята его переусердствовали и фонарей этому немчуре наставили за сопротивление при задержании. Так ведь тот для прикола не признался сразу, что у родни гостит, под соотечественника канал, мозги пудрил. А потом гордо так на свободу вышел, а Крутых очередного звания не получил.
Но здесь, похоже, другая история. Девчонка и вправду какая-то полоумная, еще и не понимает ни хрена.
"Вот что, посади-ка ты эту кралю в отдельную камеру до выяснения личности, а я прикажу Шестакову заняться этим вопросом. Он английский знает. Пусть делает запросы через внешников. Может, конечно, оказаться, что она наша соотечественница, из психушки сбежавшая. Но тогда бы нам уже, наверняка, позвонили. Ты проверь на всякий пожарный, не сбегал ли у них кто сегодня днем. Вряд ли она бы дольше по морозцу нагишом бегала. Еще дай объявление по местному радио и телевиденью. Может она псих, но не буйная и спокойненько дома с родней жила. А потом взяла и ушла зачем-то. Кто их, психов, разберет. Евреев в нашем городе раз-два и обчелся. Может, ее уже обыскались за эти два часа, что ты с ней возишься. Но, кто бы ни была, обращаться приказываю нежно, без всяких глупостей, которые вы со шлюхами вытворяете. И кормите хорошо. Одно странно. Если девочка эта из Израиля, то каким образом на такой периферии оказалась? Чай не Москва. У нас ведь, кажется, даже нет дипломатических отношений с ихним, с позволения сказать, государством". А потом крикнул уже вслед Загруйченко, осторожно вытолкнувшему иностранку из кабинета в коридор: "И найди ей чем срам-то прикрыть, прости господи!"
Оставшись наедине со своими перепутанными мыслями, капитан быстро забыл и про малоинтересного бухгалтера-самоубийцу, изучавшего ни то хинди, ни то арабский, и про неизвестно с какой летающей тарелки свалившейся на их отделение жидовскую красотку.
Ее внешники заберут, как только выяснится, кто из иностранцев не зарегистрировался сегодня по месту пребывания. А если на голову слаба, то еще быстрее сдыхаемся от нее...
Увязать как-то эти два дела старому опытному сыщику и в голову не пришло. Надо было думать о непроходимых висяках: двух убийствах, пяти изнасилованиях, семи ограблениях - никаких концов к которым не велось ни из таинственных книг бухгалтера Иванова, ни от единственной вещицы, надетой на нежную шейку юной еврейки. "Все же крепко хороша девчонка. Как бы мои орлы не набедокурили чего. Может в женскую тюрьму перевести до выяснения?" - это была последняя мысль, которую Николай Андреевич отмел, и больше уже ни разу не вспомнил ни про странную иностранку, ни про сведшего счеты с жизнью чернокнижника.