Аннотация: Русская новелла с романтико-трагическим уклоном.
"Когда лампы все погасишь ты
Поняв, что обманута судьбой.
Дни пусты и ночи все пусты
Только одиночество с тобой.
Поклянешься ты себе тогда
Прогонять и мысли обо мне
И не верить больше никогда
Ожиданиям и в яви, и во сне."
- Зелимхан Яндарбиев
Назначено последнее свидание, на котором и решалось: останусь ли я с Машей, или же все-таки нет.
Она, впрочем, сразу сказала, чтоб я особенно-то и не надеялся. Ведь намедни я, получив гонорар, зазвал ее в "Пивницу" и там шаг за шагом принялся совершать роковые ошибки: для чего-то весь напился в полный сракатан, а достигнув градуса, не угомонился (Маша шептала: "Успокойся!", а я залихватски мотая головой, орал: "Умру, а не успокоюсь!"), привязался к какому-то мирно бухающему кузмичу, перехватил у него бифштекс и стопку водки, а затем, закономерно - и пиздюлей. Очнулся лежа в уборной, с битым носом и рваной бровью. Подошел к зеркалу, неприязненно ощупал обезображенное лицо и, пошатываясь, вышел вон. Тут на меня налетела Маша и, гневно причитая, потащила на выход. Устремились к метро, но по пути я вырвался из ее цепких объятий и вломился в какой-то низовой кабак, где, с места в карьер заказал себе две двойных водки. Рассерженное Машино лицо расплывалось в клубах дыма все более и более, пока не исчезло совсем. Последнее, что запало в мои памяти: с трудом сдерживаясь, Марья, глядя мне в глаза, четко сообщает: "Ну что ж, раз так... прощай - и не звони мне больше." Чтобы смыть мгновенно разлившуюся по всему телу горечь, я спросил еще выпить...
Уж и не помню, как я добрался до дому, однако ж очнулся наутро еще более помятый, с разбитыми всмятку костяшками пальцев, с исчезнувшим сотовым, и без единой копеечки денег...
Я поспал, потом жадно попил воды из под крана, съел пару грибов и вновь улегся в постель. Окончательно пробудился лишь в 16.22 со сбитым на пол одеялом и в крови. Во сне пошла кровь из брови, догадался я.
Отерев лицо, начал я звонить Маше. Та вначале долго не хотела ответить, затем с завидным постоянством начала посылать меня в задницу. Но моя похмельная навязчивость оказалась сильнее - с шестой, или, кажется, с восьмой попытки девушка согласилась дать мне самое последнее свидание, разбор полетов, ультиматум. Завтра, в обеденный перерыв, недалеко от центра, в нашем излюбленном месте для встреч.
Завершив важнейшую беседу, почувствовал себя столь утомившимся, что, было пошел спать, но вдруг передумал. Передумал, и, пересилив себя, покушал картофельного супу. Еда столь отяготила меня, что я незаметно для себя отрубился... Мне приснилась Маша.
О-о, Марья у меня просто чудо! Младше меня на год, учится на юрфаке. Ниже меня на голову - я относительно высокого роста, метр восемьдесят три - но это и нормально. Решительна, самостоятельна, не в меру упряма, но на редкость умна, добра и красива. За совокупность этих уникальных качеств я ее и полюбил, а она меня - за слишком оригинальную жизненную позицию, пожалуй. Я - обыкновенный пьющий российский журналюга, зарабатывающий на снедь и пиво статьями, рассылаемыми в целый сонм отечественной периодики, но ценен отнюдь не этим.
Мои дикие и молодеческие выходки то ошеломляли ее, то приводили в восторг. Маша росла в почтенной обеспеченной российской семье средней продвинутости и весь круг ее общения состоял из подобных же стандартизированных граждан, на фоне которых я смотрелся как минимум экстравагантно. Никто из Машиных знакомых, к примеру, не был в состоянии, возвращаясь домой после дня рождения и, разругавшись на почве какой-то ерунды, кинуться к блюстителю закона с воплями "Заберите меня, я пьяный!".
А уж генерируемые мною идеи неизъяснимо будоражили ее и, зачастую, приводили в восторг. Всеразличные ситуации, сценарии, скетчи, стихи и песни, генерируемые моим буйным воображением нравились Маше просто до ужаса и она постоянно подстрекала меня разразиться еще чем-нибудь. Начинал я всегда из одолжения, с неохотцей - но быстро раскочегаривался и вскоре меня уже несло - Маша ж смеялась и чуть не прыгала от восхищения. Как правило, в эти моменты я несказанно возбуждался, крепко обнимал ее, и...
Я вновь просыпаюсь. На улице уж стемнело. Состояние мое заметно улучшилось, руки практически не дрожат, и голова не ноет уж так кошмарно как пару часов назад. "Выйти погулять, взять пару пива, потом опять спать. А завтра на свежую голову уж чего-нибудь скумекаем." - решаю для себя я, и, начинаю было одеваться, но обнаруживаю, что часть моей одежды настолько грязна, что мне даже как бы и неудобно ее надевать, а другая часть чиста настолько, что влезать в нее немытым тельцем будет некомильфо. Помучавшись несколько секунд, я все ж не без брезгливости напяливаю на себя вчерашние шмотки ("Вернусь - обязательно приму ванну!"), извлекаю из свиньи-копилки заначку - 50 рублей и выскакиваю на улицу.
Летний воздух после дня проведенного в душной квартире пьянит и завораживает. Настроение мое резко улучшается и лишь назойливая головная боль, тупым скальпелем ковыряющаяся в левом виске возвращает меня на землю, дает понять, что не все так круто, как мне в данную секунду кажется.
Прихрамывая по улице, я как-то неожиданно резко устаю и вместо замышленного вояжа по часовой стрелке вдоль немаленького квартала, я решаю ограничиться прогулкой до небольшого ларька у остановки, сократив, таким образом, свой путь практически вдвое.
-Эй, парень! Фьють! Мужик, э! Бля, тебе говорят, сука!! - я зачем-то оглядываюсь, и замечаю как ко мне быстрым шагом приближаются две плечистые фигуры... А я похмелен, слаб, рука почти не работает...
-Хули ты, пидор, в уши долбишься?.. - преступник уже начал произносить вердикт и даже заносит надо мной кулак, мало уступающий по размерам моей голове, как вдруг напарник останавливает его:
-Ебана, Колян... Да это ж бомжара... Хуль с него взять, пошли в пятую арку...
Меня оглушает хуже, чем от удара в челюсть. Не меньше минуты я тупо стою и смотрю вслед удаляющимся гопникам. Сразу после этого ярость - без преувеличения - ослепляет меня. Мне хочется убить. Но пока я стою на месте, пока бегаю к ближайшей свалке за арматуриной, пока догоняю врага - гопники исчезли, растворились во все более окутывающей город ночи. Понуро, на всякий случай, не выпуская палку из рук, я бреду к ларьку, бессмысленный и деморализованный. Позор, обида, гнев - эти на редкость неприятные чувства медленно оседают в моем сердце.
-Два пива, пожалуйста. Две "семерки", - тихо говорю в окошко, протягивая потрепанный полтинник.
-Что? - не понял меня продавец.
-Две "семерки"! - громче повторяю я. "Семерку" я не люблю, почитая более благородные сорта этого пенного напитка. "Балтика" употребляется мною исключительно с похмелья и от безденежья, когда иных вариантов не имеется вовсе - и оттого в резковатом привкусе желтой жижи мне вечно чувствуется горечь поражения. Загружаю пиво в рюкзак, направляюсь домой, ничего не видя на своем пути, пару раз натыкаюсь на случайных прохожих, которые, было, хотят меня обругать- но вид гофрированного куска железной проволоки в моих руках моментально их останавливает - и они не ругают.
Придя домой, я раздеваюсь с порога, принимаю теплый душ, и, неожиданно для себя, решаю не пить. Я не буду пить пиво. Я буду всячески себя ограничивать теперь. Помоюсь, лягу спать, завтра - Маша. И все будет хорошо. Зачем-то произношу вслух: "Я не буду пить пиво!". Мне нравится - фраза звучит достаточно решительно и твердо, по-мужски, то, что надо. Сразу же после этого отчаянно, до судорог в челюсти, хочется выпить. С досады я пинаю диван - и поражаюсь неправдоподобному количеству поднявшейся пыли. Займусь уборкой, понимаю я - отвлекусь от бухла, а заодно и сделаю доброе дело. Отвлекаюсь я ровно 250 минут: если кто-то вам скажет, что даже безнадежно засранную холостяцкую однокомнатную квартиру вполне можно отдраить за пару часов - дайте ему пощечину, он не знаком с реалиями нашей грустной жизни. К концу своего крестового похода за чистоту я еле держусь на ногах и ни о каком пиве уже и не помышляю: лечь в кровать, заснуть - вот единственный позыв, вяло пульсирующий в моей голове.
Только лег - сон ушел. Откуда-то взялась небывалая четкость мысли, стремленье к анализу, желание разобраться в своей нелегкой жизни...
Я такой человек - весь в себе. Публичные расклады несказанно меня утомляют - давно заметил, что оказавшись в большом скоплении людей, становлюсь каким-то...пришибленным: ощущаю насущную потребность что-либо теребить, болтать ногой, закусывать губу... Некогда широкий круг общения сужался с каждым месяцем, пока не ограничился лишь Машей и еще полудесятком любезных моему сердцу человек. Выпадают дни, когда вообще не приходится напрягать голосовые связки... Никто в этом не виноват, а вернее - виноваты все стороны. Чисто психологическая непереносимость очень быстро приводила к физиологической невозможности общаться с тем или иным индивидуумом - иногда, сохраняя дружеские отношения, иногда оставляя на память очередной шрам на сердце - или на теле. Совместимость тоже ничего не определяла: мой образ жизни, образ мышления, образ общения, разделяемые мной идеи и жизненные цели, как правило, очень быстро приводили к тому, что даже самые дружелюбно настроенные ко мне люди, были вынуждены максимально ограничить наши с ними контакты.
Повторяю - никого в этом не виню. Я - такой. Пытаться мимикрировать, приспособиться - можно, конечно - я и пробовал неоднократно. Но это просто не нужно - ни мне, ни окружающим. Все происходило на высшем уровне, чинно, красиво, даже - весело, но одновременно с этим - кисло, картонно и откровенно скучно. Однако ж, вынес я из этого и некий позитивный опыт: не подстраиваться ни под кого, быть самим собой, действовать по первому побуждению души. Тогда это казалось - и было! - надежным лекарством от тоски и депрессии.
Вчерашний день разметал мои максимы как карточный домик. Да, я не такой как все; да, я минимально интегрирован в быдланское сообщество; да, я не связан практически ничем - но именно из-за этого мою жизнь готовится покинуть самый дорогой для меня человек: Маша. Лишь только это имя всплыло в моем сознании - я закрыл глаза и горестно застонал. В голове моментально вспыхнули и начали прокручиваться картинки - из прошлой жизни? - не знаю...
Маша с горящими глазами взахлеб рассказывает мне о недавно прочитанной ею книге: то ли "American Psycho", то ли вовсе какого-то малоизвестного восточно-европейского автора, не помню. Я же смотрю на нее, улыбаюсь во весь рот, и чуть ли слезу не пускаю от внезапно нахлынувших нежности и умиления.
Маша плачет, рассказывая про некоего гнилого профессора, постоянно к ней придирающегося и недавно поставившего тройку по контрольной (неслыханная трагедия для приличной девушки из семьи ученых, окончившей школу с золотой медалью и метящей на красный диплом и место в аспирантуре!). Белею от гнева, уже и не слушаю, составляя в голове план: как бы мне его подкараулить и несколько раз наподдать ему в голову... К счастью, насилью не суждено свершиться: правая рука моя в гипсе (итог вечерней встречи с двумя православными русскими людьми), да и Маша уже успокоилась и даже решительно вещает о том, что приналяжет на криминологию, а значит, скотина-профессор будет повержен без пролитья крови!
Маша, усталая и растрепанная после наших сексуальных экзерсисов, задумчиво поглаживает меня по тощей груди. "Одни ребра торчат!" - произносит она всегда меня удивлявшим грустно-радостно-восхищенным тоном. Резонно возражаю, запуская руку к ней, под одеяло: "Ну...у тебя тоже одни ребра, кожа да кости!" Маша смеется: "Дурак!", моя же рука поднимается выше: "Нет, правда: худенькая ты... Очень. А здесь - уже не столь. Грудь...хороша!" Вторая ладонь резко опускается вниз, к атласной коже внутренней поверхности бедер - встречается с ее пальцами... Вскоре все начинается вновь - в третий раз за день!
Да...а я сейчас лежу на том же диване - только собранном, маленьком и тесном - один. Внезапно становится так больно, так тоскливо и одиноко, что я вскакиваю со своего ложа, и нервно меряю шаги по комнате. Хочется плакать - но не могу, боюсь истерики. На мгновение в голову закрадывается соблазнительная мыслишка: позвонить Маше, поделиться с нею своими мыслями, пригласить ее к себе. Мне и вправду почти невыносимо, но помучившись минут с десять, я решаю все ж не делать этого - верх одерживает какая-то дурацкая гордость. Плюс - немаловажный факт: на дворе поздняя ночь, тревожить сон моей возлюбленной - совсем не дело... Поток сознания причиняет мне все большую боль, ранит и жалит меня со все учащающейся амплитудой. Беззвучно лежу, сжав кулаки, и лишь изредка позволяю себе испустить невольный стон.
С неотвратимым моим погружением в будущее, все мои промахи и ошибки становятся все более ясны для меня, все более выпукло и кричаще выпячиваются они в моей душе - мне становится жутко. Жутко еще и потому, что я не могу от них избавиться, они в самой природе моей, они плоть от плоти моей лени, гордыни, нерешительности и слабости. Не могу четко определить - то ли это неизбежное следствие первородного греха, то ли - мой собственный врожденный порок, да это и не важно. Мне не избавиться от них, ни за что - на это я и не посягаю уж! Страшит меня совсем другое: я слишком четко осознаю свое несовершенство и никуда не могу уйти от синтетического чувства презрения и жалости к самому себе. Неужели я не могу бросить эту непосильную ношу, измениться, стать хоть немного чище и проще - спрашиваю я сам себя, и сам же отвечаю: нет, на это у меня не достанет ни воли, ни возможности...
Еще два часа я валяюсь на жестком, колючем диване, не умея заснуть, страдая от навязчивых флэшбеков, черпая из себя горечь ведрами. "А вот если бы я вместо этого..." - девиз моих бессонных ночей. В четыре часа становится совсем невмоготу - сердце бьется как ураган, полубредовые образы в голове сменяют друг друга со скоростью гоночных машин, от равномерно стучащих друг о друга зубов уже начали отваливаться мелкие крошки... Я двигаю на кухню, достаю пиво и, стакан за стаканом, без удовольствия, как лекарство, употребляю его. Внутренне готовлюсь к любым последствиям - в том числе, и к внезапной остановке сердца, и к сумасшествию, но, против ожиданий, мне и, правда, становится легче. Я укрываюсь еще одним одеялом и незаметно для себя отключаюсь...
... встревожено вздыхаю, с трепетом поглядывая на будильник. Оказывается, прошло более 10 часов. Все-таки выспался. От одной этой мысли мне становится легче, сонная одурь почти прошла. Нервы немного успокоились, подзарядились во сне. Подозрительно смотрю на свои руки - почти не трясутся, да и ссадины на кулаке уже начали затягиваться. Это нормально! В душе постепенно рождается гордость за то, что вчера я столь стоически вынес выпавшее мне испытание. Поглядываю на часы: до судьбоносной встречи осталось не так уж и много времени. Поэтому в темпе сооружаю себе бутерброд, завариваю крепкий зеленый чай и, против обыкновения, быстро поедаю все это, закидываясь двумя таблетками кофеина. Стремительно глажу рубашку, надеваю ее через голову и выскакиваю на улицу, рассчитывая успеть на автобус. До остановки идти минут двадцать, и я понемногу впадаю в задумчивость... Думаю о своих чувствах к Маше. Бессмысленно это все, но сейчас не ночь... можно.
Мне всегда были странны люди, на полном серьезе заявляющие что-то типа "Я не любил ее и потому не стал с нею встречаться". До сих пор считаю подобных господ позерами - может, неосознанными, но все ж. Слишком по-детски, слишком глуповато и наивно. Любовь не детерминирована влечением! И вообще никакой любви, столь обильно воспетой не в меру многочисленными поэтами и прозаиками в принципе-то и нет. Есть влечение, влюбленность - взаимная симпатия и интерес, готовность идти на некоторые (малозначительные) компромиссы и некоторые (малозначительные) обязательства друг перед другом. Существует и более благородное чувство: подлинное уважение и влечение к человеку, полная с ним совместимость во всех сферах бытия, что закономерно выливается в готовность и желание связать с ним дальнейшую жизнь. Любви же (я настаиваю!) - нет. Но, в таком случае - что у нас с Машей?
Нравится мне Марья. Она хороша, мила и совсем не глупа. У нас всегда найдется тема для разговора. С интересом слушаю любую чушь - хоть про косметику, хоть про преюдицию, и Маша, в свою очередь, не без наслаждения впитывает самые дебильные мои речи! В постели у нас - все замечательно. Я готов пойти на любые жертвы, чтоб ей было лучше. Я хоть и не подарок, конечно, и ни в какое сравнение с ней не иду - но ведь она меня любит и тянется ко мне! Как все здорово, казалось бы...
Секунду. А что, если... Если мне пойти до конца - и предложить Маше выйти за меня замуж? Эта идея настолько меня потрясает, что я даже на несколько мгновений останавливаюсь, вызвав за спиной глухой ропот торопящихся прохожих. Извинительно улыбаясь, я пропускаю недовольных и вновь неспешно бреду к остановке. Как оказывается, мое секундное промедление стоило мне автобуса - дрянное изделие китайского автопрома, отчаянно скрежеща, стремительно удаляется в насущно необходимом мне направлении. Ждать следующий рейс? Времени нет, да и в таком состоянии бездействие мучительней боли. Пойду пешком, срежу дворами. Если торопиться, то успею минута в минуту.
Перехожу дорогу на красный свет, ныряю в арку и, держа темп, устремляюсь к своей мечте. С каждым шагом я осознаю удачность своего плана, и от этого все существо мое наполняется радостным предчувствием. Да, предложу Маше руку и сердце - и она, скорей всего согласится. А почему бы ей не согласиться: добрая, молодая, еще не испорченная девушка, да и я - далеко не самый плохой вариант! Умен, неприхотлив, сдержан, не дам ни себя, ни Машу в обиду. А некоторые экстравагантные стороны моей натуры...что ж - я найду в себе силы их обуздать. Ради нее. Ради нас. Да мне, наверное, и вправду пора повзрослеть и остепениться - большой мальчик уже...
Большой мальчик видит в глухой подворотне двух раскрепощенных молодых людей, лениво посасывающих пиво из бутылки. Большой мальчик резко останавливается и тут же шаги его становятся мягкими и хищными. Я узнаю этих милейших красавцев: не далее, как вчера, в паре километров отсюда они меня обхамили и ушли безнаказанно. Сегодня будет по-другому. Один из них настороженно посматривает на меня - без особой угрозы и опаски, впрочем - мой субтильный силуэт до поры, до времени не кажется заслуживающим пристального внимания.
-Хуль ты тут трещься, олень? Съебал нахуй - с умеренной агрессией, вполсилы порыкивает на меня гопник.
Смотрю на его удивительно неприятное, какое-то мозолистое, словно бы из одних желваков и хрящей составленное лицо, замедляю шаг.
-Хорошо - кротко говорю я. Успеваю зафиксировать как множество ломаных линий на его корявой физиономии складываются в пренебрежительную усмешку.
Очень ловко, удивительно точно вонзаю ботинок ему промеж ног: бутылка с треском лопается о землю, враг как-то по-мультяшному хлопается на спину - а я успеваю лягнуть его в голову, но пропускаю сильный удар в скулу. Картинка сбивается, переводя взгляд на второго гопника, я на секунду мешкаю, и тут же лицо вновь обжигает пронзительной болью: машинально отмечаю про себя - вот, мне разбили нос, и это неприятно. Отпрыгиваю назад, пытаюсь сконцентрироваться. Прихожу к мысли, что мне нужно реализовать свое преимущество роста и длинных конечностей. Гопник ретиво нападает, ядовито ухмыляясь. Целит в яйца: промазал, еще раз - уже точнее - пробивает в бедро, и явно намеревается довести свой замысел до конца. От подобной деструктивной целеустремленности меня на мгновение прошибает страх. Окончательно беру себя в руки: как ни странно, именно испуг разъярил меня до невозможности.
Это я, пятясь, уклоняюсь от этого ублюдка? Это я боюсь его?
В два косых прыжка, я подскакиваю к неприятелю, с силой, с накатом впечатываю кулак ему в ухо, и тут же добавляю ему, отшатнувшемуся, с локтя в челюсть. Гопника очень сильно ведет назад, но с превеликим трудом он удерживает равновесие и, с трудом нащупывая землю под ногами, полубессмысленно глядит куда-то вбок от меня. Перевожу взгляд, тут же констатирую: поздно. Второй-то оклемался и, подойдя ко мне вплотную очень быстро и сноровисто, бьет меня чем-то (ножом?) в живот - два раза. Легонько отталкиваю его, отскакиваю, и тут же падаю - не от боли, не от слабости, а от ужаса. Чередование черных и белых вспышек - это меня бьют. С ноги, с размаху в голову, еще раз, и - в пах (отдал долг, мститель херов) - но я уж не чувствую этих ударов, поскольку в центре живота толчками разливается острая, пульсирующая боль. Парень наклоняется, иронично смотрит мне в глаза, и, будничным, несколько покровительственным тоном произносит: "Хули выебывался, блядина? Сдохнешь теперь, мудак. Твой рот ебу!". Вытирает пику о мою ветровку, и, подталкивая еще не очухавшегося кореша, исчезает в подворотнях.
Чуть переведя дыхание, я задираю футболку - и тут же, застонав, опускаю, глядеть невыносимо: два рваных глубоких треугольных отверстия, из которых медленно сочится темная кровь. Бешено бьется сердце, перед глазами скачут мелкие визуальные галлюцинации в виде абстрактных геометрических фигур, быстро сменяющие друг друга, как в калейдоскопе, на вспотевшие руки - за несколько секунд я взмок как мышь - налип песок. Дергаными рывками, вслепую - катящиеся потоком слезы застили глаза - с трудом добираюсь до стены, из последних сил сдерживая рыдания, рвущиеся из глотки. Приваливаюсь спиной к ледяной штукатурке, судорожно сцепляю руки на животе - и с грустью осознаю: теперь, после того, как я неминуемо не явлюсь на свидание, между мною и Машей действительно все кончено.