Баранов Михаил Владимирович : другие произведения.

Бессониада

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   МИХАИЛ БАРАНОВ
   БЕССОНИАДА
   ПОВЕСТЬ В ПЯТИ РАССКАЗАХ С ЭПИЛОГОМ
  
  
   Моим друзьям - Андрею Т., Андрею К.,
   Сане Ж. и Лёхе Б., а также Витьку Г.
  
   Отдельное СПАСИБО Яне Кандовой за помощь в публикации.(Светлая ей память.)
  
   РАССКАЗ ПЕРВЫЙ (ВМЕСТО ПРОЛОГА)
   ВЫХОДНОЙ ДЕНЬ
  
   "Хвалите Его тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и органе. Хвалите Его на звучных кимвалах, хвалите Его на кимвалах громогласных".
  
   Псалтирь (Пс. 150:4,5)
  
  
  
  
   Учебная неделя закончилась.
   Наступило воскресенье.
   Другого подходящего места не было и поэтому они решили подняться на чердак старого, послевоенной постройки, четырехэтажного темно-зелёного дома.
   Их было трое: Вася, Андрей и Алёша.
   Двое первых несли по гитаре, Алёша - магнитофон и большой красный бубен. Время приближалось к шести вечера. ...Отворив скрипучую дверь чердака, они вошли.
   - Только не топайте сильно: услышат - махом ментов вызовут! Вони будет - мама, не горюй! - предупредил Алёша.
   Вокруг было темно и страшновато. Лишь в узкие чердачные окошки столбами валил свет. В этих расклешенных столбах бесновалась пыль. Под подошвами хрустел шлак, которым, видимо в противопожарных целях, был усыпан весь пол чердака.
   Магнитофон поставили на длинную замызганную скамью, стоявшую под одним из чердачных окон напротив двери, и уселись на неё сами.
   Худощавый Алёша склонился над аппаратом, свесив длинные, завивающиеся на концах волосы, и вставил кассету.
   Средней упитанности Андрей поправил очки и, расстегнув клетчатое, плотно облегающее пальто, принялся настраивать гитару.
   А толстый Вася, зажав свой инструмент между ног и отпыхиваясь, растирал длиннейшим ворсистым шарфом вспотевшее розовощёкое личико.
   Им было лет по 17.
   - Врубай маг, Лёха, - сказал Андрей. - Только не на полную.
   - Дурнее тебя, что ли? - отпарировал тот.
   Кассета закрутилась. (Магнитофон работал от батареек.)
   Алёша объявил:
   - Вокально-инструментальный коллектив "Статус Кво".
   Альбом "Кво". 1975 год. Свежак, если учесть, что сейчас 79-й.
   Вася вынул пачку сигарет "Дорожные". Все закурили.
   Тишину нарушило резкое гитарное соло. (Всё-таки приглушённое до безопасного уровня.)
   Вскоре оно оборвалось, уступив место каким-то неясным, ноющим звукам.
   Всё смолкло. Опять вступила гитара. Теперь уже не солируя, а всеми струнами по нарастающей чеканя одну и ту же лаконично-утвердительную фразу. Незаметно в своеобразную, на первый взгляд даже примитивную мелодию вмешался бас. А несколько тактов спустя бодро защёлкал ударник.
   Играли отточено до блеска. Пели не очень выразительно, что, однако, ничуть не портило общего впечатления.
   Песни сменяли одна другую, как в калейдоскопе. Это, порой замедленное, но преимущественно, напротив, слишком быстрое, пульсирующее музицирование длилось минут 40. Большинство композиций было выстроено на один манер - с бесконечно повторяющимися припевами и гипнотическими гитарными пассажами. В последней песне вдруг особенно сильно заколотили по барабанам, как бы подготавливая утомлённого напором энергии слушателя к эффектной концовке.
   - Кофлэн работает, - с упоением слушая тяжёлое буханье ударных, пояснил Алёша. - Он, конечно, не Пэйс, но всё-таки...
   - Это ты нам сказал! - съехидничал Вася.
   - В натуре! - поддержал его Андрей. - Кстати, в "Ровеснике" написано Когрэн, а не Кофлэн, и я подумал не сродни ли это еврейской фамилии Коган?..
   Некоторое время мальчики сосредоточенно молчали.
   - Заводной бугешник, честное слово! - наконец констатировал Вася .
   -Умеренно жёсткий хард бодрит, как с добрым утром! - улыбнулся Андрей.
   - Хорош умничать! - отомстил им Алёша.
   ...Потом они увлечённо, но потихоньку бренчали на гитарах, напевая вполголоса популярные мелодии. Подбирали понравившиеся песни из только что прослушанного концерта. Когда пели, Алексей постукивал в ритм бубном о колено и взвизгивал в промежутках между словами.
   Нечаянно он наступил на что-то мягкое и в ту же секунду ужасно завоняло. Парень отдёрнул ногу и, выругавшись, с мрачным видом обтёр сапог о грязную стену.
   Ребята рассмеялись.
   Между тем совсем стемнело.Видимость полностью исчезла.Гитары отложили.Потрепались о разной чертовщине, пока Алексей не сказал:
   - У Алёши что-то в глотке пересохло. Вася, давай свечку - не видать ни хера...
   Вася порылся за пазухой, достал длинную белую свечу, различимую даже в полной темноте.
   - Вытягивайте флаконы, - руководил Алёша, - накрывайте на стол.
   Андрей вытащил из глубоких карманов пальто 2 бутылки "Столичной" водки.
   Вася запалил фитиль, накапал парафина на скамейку и прилепил свечу. Алёша взял одну бутылку и распечатал крепкими зубами.
   На скамье появились булочка-рожок за 8 копеек и треснутая пиала с синими и оранжевыми ободками. Её наполнили.
   Первым пил Алексей.
   Выпив, он крякнул, отломил кусок булки, морщась, понюхал его и сипло сказал:
   - Не могу без запивона. Не допёрли газировки купить .
   Потом, давясь, пил Вася. За ним Андрей, зажимая нос пальцами левой руки.
   Через час с небольшим бутылки были пусты.
   Ребята заметно повеселели.
   - Дело прошлое, мне сегодня что-то тяжеловато лезло... - икая, признался Вася и тут же блеванул Лёше на рукав.
   - Ты чё, бычара, делаешь! - зло возмутился тот. - По репе хочешь?
   - Извини, - отплёвывался Вася. - Я вытру ...
   Остальные держались вполне нормально.
   Вскоре, взяв подмышки всё своё добро, они покинули просторный гостеприимный чердак, тихо спустились вниз по лестнице и так же тихо вышли из подъезда, по счастливой случайности не попавшись на глаза никому из жильцов дома, мягко говоря, недружественно расположенных к бродячим шалопаям и пьянчугам, использующим подъезды в качестве распивочных и туалетов.
   Был апрель. Погода стояла кислая, ветреная.
   Ребята расслабились и, пошатываясь, шагали по дочерна вытоптанному, чавкающему талым снегом тротуару. Перескакивали через мутные холодные лужи, через ручейки, несущие с собой всякую дрянь.
   Квадратные морды домов в грязных воротниках размякшего пористого снега равнодушно провожали их множеством жёлтых стеклянных глаз.
   ...Андрей, Вася и Алёша вошли в запущенный городской парк и расположились в полуразломанной беседке. Какое-то время они опять терзали гитары, согревая о струны коченеющие пальцы, даже немного сплясали, а потом заскучали...
  
   РАССКАЗ ВТОРОЙ
   ВОЛОСАТАЯ ДУША
  
  
   "Люди с лёгкостью впадут в заблуждение, и его примут те, кто не захотел полюбить истину и получить через неё спасение. Бог допустит таким людям поверить лжи..." 2-е Фесс. (2:10-11)
  
  
   Капли дождя стылыми слезами катились по оконному стеклу.
   В центре комнаты стоял круглый стол, накрытый синей бархатной скатертью с белой бахромой. На нём - магнитофон "Комета", глиняная ваза с бумажными цветами и пачка сигарет "БАМ". У правой стены - кровать и этажерка, забитая книгами. Над кроватью висел большой портрет Максима Горького, а рядом цветной плакат Элиса Купера с удавом на шее. Слева, в углу, рядом с широким коричневым шкафом стояло старинное кресло на изогнутых ножках. В кресле, одетый в белую рубаху и черные брюки, сидел человек 18-ти лет по имени Алексей Бессонов. Он был сухощав, с правильными, несколько резкими чертами бледного, чуть удлиненного лица. Черные растрепанные волосы лежали на его плечах. Глаза были закрыты, руки скрещены на груди. Он слушал музыку, лившуюся из динамиков магнитофона. Сейчас ему казалось, что ею пропитаны все вещи в комнате и что вещи эти, вторя мелодии, сами издают звуки. Музыка оглушала шквальной мощью и отличалась некоторой хаотичностью с неожиданно-крутыми поворотами, однако без показного произвола. Она просто не могла быть другой по сути своей, и представлялась ему цельным организмом, где ничего нельзя отнять или прибавить. Он поочерёдно хмурил брови, морщил лоб, раздувал ноздри и щелкал зубами в такт ритму. Он был пьян. От музыки пьянел еще сильнее и, заворожённый, находил в этом особое нездоровое наслаждение. Он провалился в себя и будто впервые открывал собственную суть, плавая во внутреннем пространстве. В его голове не было ни одной конкретной мысли - лишь сплошное месиво отрывочных ощущений, порой прямо полярных друг другу и именно поэтому отлично гармонирующих с такой же контрастной и отрывистой музыкой. Когда наконец, с трудом стряхнув с себя опьянение, он, покряхтывая, встал, взял со стола сигареты и закурил, в комнату из кухни нетвердой походкой вошла смуглая девушка с ангельски красивым лицом. В руке она держала граненый стакан, полный водки. Она подошла к столу и вылила водку в вазу с мертвыми цветами. А стакан бросила на пол. С силой. И он разбился.
   - Да ты что! Кобыла ты чесоточная! - юноша ударил ее по щеке.
   Девушка пьяно засмеялась и пнула его в пах. Он вскрикнул от дикой боли и тут же ударом в челюсть сбил девушку с ног. Девушка не проронила ни звука. Когда она поднялась, из глаз ее катились слезы, но с разбитых губ не сходила улыбка. Вдруг она пантерой набросилась на него и, взвизгивая от ярости, стала царапать длинными наманикюренными ногтями его лицо. Он с трудом отпихнул ее от себя.
   - Я могу убить! - ревела девушка.
   - Я тоже, - сказал юноша, трогая пальцем кровоточащую царапину на носу.
   - Как я покажусь на работе такая... с синяками на роже. - Она тоже пощупала свой подбородок. - Между прочим, только чуханы дерутся с женщинами.
   - Когда ты ведёшь себя, как свинья, мне трудно помнить, что ты женщина. Извини - что-то с памятью... Ты бы шла куда-нибудь сейчас...
   - Не думай - я от тебя не отстану!
   - Смотри какая верная! Как собака!
   - Сам ты кобель!
   - На что ты обиделась? Разве собака не благороднее свиньи?
   Помолчали. Затем он предложил:
   - Давай лучше слушать "Цеппелин".
   И добавил звук.
   - Выруби ты эту свою тягомотину! Нашёл чем развлекать, - сказала она. - Записал бы "Бони М." или итальянцев. Это моя слабость.
   - Ты - глухая! Слушай! - он указал на магнитофон. - Это - музыка! А итальянцы - это фуфло, шлак.
   - Ещё как обзовёшь?
   - Ширпотреб.
   - Деловой, продуманный. - Она прижалась к нему и, заискивающе посмотрев в глаза, спросила:
   - Завтра пойдём в кабак?
   - Зачем? Зачем водку в вазу вылила?
   - Хватит сегодня пить. Скоро твоя мать с работы вернётся. Скандала хочешь?
   - Всё-таки ты молодец! Заботишься... Не переживай - она в командировке.
   Юноша равнодушно отстранился от девушки и, зло сверкнув глазами, заорал:
   - Меня тянет к тебе! Но когда ты рядом, я хочу задушить тебя!
   На её лице обозначился испуг, она захлопала густо накрашенными ресницами и пробормотала:
   - Замолчи... Что ты говоришь?..
   Потом как-то вся напружинилась и, едко усмехнувшись, масляно пропела грудным голосом:
   - Замаешься душить, дружок.
   Он опустил глаза и продолжал уже спокойнее, обращаясь к магнитофону:
   - Понимаешь, мне не хватает сил быть хорошим... Хотя я отчётливо вижу - что такое хорошо и что такое плохо. Чья-то твёрдая направляющая рука может меня исправить, вернее, направить, вытолкнуть, как говорится, на путь истинный... Но её нет. А если б и была - я бы сломал её. Я не хочу, чтоб мне указывали путь, даже если это истинный путь.
   - Не надо мне ездить по ушам.
   Он нервным движением взял её руки в свои. Сжал в потных ладонях её прохладные пальцы.
   - Жизнь - страдание. Желания рождают страдания. Чтобы избавиться от страданий, надо избавиться от желаний. Чтобы избавиться от желаний - надо следовать учению Будды...
   - Повело косого на забор. Кончай канючить и прикидываться дурачком. Совсем, что ли, раскис?
   Юноша деревянно улыбнулся, махнул рукой, повернулся к девушке спиной, подошёл к зеркалу и принялся расчёсывать волосы. Глухим голосом он говорил:
   - Вот иногда я стою перед зеркалом и смотрю в свои глаза. И не нахожу в них души. Я думаю - может, у меня её никогда не было? Но все люди рождаются с душой... Значит, я потерял её при жизни... Виноват ли я в этом? Человек и его жизнь не такие уж разные вещи. Не только она влияет на него, но и он способен воздействовать на неё хоть иногда... А я оказался не способным... Поэтому жизнь так легко и бесследно спрятала от меня мою душу. И я знаю, что какая-то моя вина в этом есть. Но какая? Мне страшно... Мне жаль себя, когда я думаю о том, как долго я жил без души и не знал об этом... Где же мне найти свою душу? Если она спит во мне - как её разбудить? Для этого нужны особые условия, а их мне никто не даст... Потому что их не существует. Ничего особого не существует. Да и стоит ли её будить вообще? Что это изменит сейчас?.. Быть может, перед смертью на минуту меня озарит сознание и я увижу ужасную пустыню, в которой прошла моя жизнь... Но будет уже поздно... Сейчас тоже поздно... Неужели это закономерно? Я вижу, что отражение моих глаз смеётся надо мной. Это смех какого-то богомерзкого, бесформенного и волосатого существа, которое заменяет мою душу. Порой я чувствую как это существо шевелится у меня в животе. Скорей всего оно живёт в моих кишках... Или в желудке... Да, наверное, в желудке.
   Слова его звучали странно торжественно под музыку.
   - Рисуешься? - смеясь спросила девушка, заметая веником в совок осколки стакана. - Или, правда, беременный?
   - Этот монолог я прочитал в одной книжке и выучил наизусть.
   ...Потом они обнялись и поцеловались.
   - Уходи. Я хочу побыть один... - сказал он. - Дождик перестал, так что...
   - Кто тебя знает, может ты и вправду блаженный. Ещё повесишься. Я не уйду. - Но в голосе её не было уверенности, была растерянность.
   Он взял её под руку и повёл к двери. В прихожей помог одеть плащ.
   - Завтра после работы зайду, дома будешь? - спросила она, стоя у порога.
   - Не знаю... Досвидание.
   - Ты перепил, что ли?
   - Прости, что так сегодня получилось.
   - Ладно, не извиняйся!
   - Ну, давай... Счастливо. - Он легонько хлопнул её по плечу и открыл дверь. Девушка вышла.
   Закрыв за ней дверь, он бегом бросился в комнату, где всё ещё играл магнитофон. Схватил со стола вазу, выкинул из неё цветы, залпом выпил водку и, поперхнувшись, закашлялся.
   Затем распахнул окно, которое находилось над подъездной дверью.
   Девушка вышла из подъезда.
   Он окликнул её из окна.
   Она обернулась.
   Он бросил в неё вазу из-под водки и цветов. И чуть не попал в голову. Осколки разлетелись у ног девушки.
   - Ах ты, мухомор! - гневно крикнула она и выругалась матом.
   - Молчать! - прохрипел юноша. - Порождение ехидны!
   - Шизонутый! - презрительно бросила девушка и быстро зашагала прочь.
   "Больше не придёт", - удовлетворённо подумал он. Потом закрыл окно и уселся в кресло.
   Гремел магнитофон. Певец завывал то угрожающе, то умоляюще...
  
   * * *
   Вечером, страдая от похмелья, Алексей все так же сидел в кресле и смотрел в противоположную стену.
   В комнате было темно: свет он не включал. Темнота сливалась с тишиной: магнитофон давно молчал.
   Вдруг сбоку что-то глухо ударилось об пол. Он вздрогнул и повернул голову. Оказалось, что с верхней полки этажерки к его ногам упала книга. Поборов лень, юноша, не вставая, поднял ее. Книга была толстая. В темноте он с трудом разобрал название: "Идиот". В ту же секунду она вздрогнула в его руках... Пальцы явственно ощутили шевеление. Он вскочил с кресла, швырнул книгу в стену и отпрыгнул в сторону.
   "В ней что-то сидит! - сверкнуло в уме. - Уж не то ли гнусное существо из сна Ипполита, похожее на трезубец?"
   Отлетев от стены, книга упала к ножке кресла. Он пристально, с брезгливым любопытством глядел на нее. Минуты три. Книга лежала спокойно. Он отвел глаза... Хлоп! Книга подпрыгнула едва ли не на высоту стола и громко шлепнулась там же, у кресла. И вот тут он совершенно отчетливо увидел, как она мелко-мелко вибрирует, создавая чуть слышный шорох, наподобие мышиного. Почему-то ему показалось - она вот-вот застонет... От боли.
   И он понял, как-то сразу догадался в чем дело.
   Книга содрогалась потому, что больше не в силах была выносить мутного океана страстей и бешеного водоворота мыслей так тесно, так взрывоопасно слитых вместе и разом под одной хрупкой обложкой.
   ...Он страшно торопился. Кое-как накинул пальто, кепку, сунул ноги в боты. "Сука в ботах", - мимоходом усмехнулся про себя. Спускаясь по подъездной лестнице, прыгал сразу через несколько ступеней. Наконец выбежал в продуваемую злым осенним ветром улицу.
   Он пошел к своему другу Андрею. Лучшему своему другу. Поэтому он и пошел именно к нему.
   Он все ему рассказал. Тот поверил. Бессонов знал, что поверит, иначе бы и не рассказывал. Он пробыл в гостях до полуночи. За разговором выпил два пузырька тройного одеколона, которыми Андрей самоотверженно пожертвовал для хворого товарища, принеся их из ванной комнаты и пренебрегая неизбежным объяснением по этому поводу с родителями, в этот час уже мирно спавшими.
   А когда по холодной ночной улице Алексей возвращался обратно - буквально все дрожало в нем - и снаружи, и внутри. Отрыгалось одеколоном. Его тошнило, и была слабость. Слабость жить. Он дрожал. - Как вчерашняя книга. А голова трещала по швам, и он всё ждал, что она лопнет. - Как картонная обложка.
  
   * * *
   ...Девушка больше не пришла.
  
  
  
   РАССКАЗ ТРЕТИЙ
   АБРАКАДАБРА НОМЕР 27
  
   "...и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостью и нечистотой блудодейства её".
   Откровение Иоанна Богослова. Гл. 17. Ст. 3
  
  
  
   "Иногда человек старается показаться хуже, чем он есть на самом деле. Значит, по какой-то грустной причине он не может в это время быть самим собой. Возможно, из малодушия он стыдится себя, тяготится собственными способностями и особенностями, неуместными в его настоящем окружении.
   Если человек от рождения обладает определенными дарованиями, то, как закон, надо настойчиво, изо дня в день развивать, оттачивать, шлифовать их в себе. Требуется непрерывность процесса. Иначе всё увянет нерасцветшее, застынет в своей незавершённости, окаменеет и будет только мешать человеку спокойно существовать. Здесь на ум приходит старое образное выражение: остановка - смерти подобна. Вернее - промедление...
   Но случается и так, что общество, узнав о талантах человека, заостряет внимание на их абстрактной величине, игнорируя неповторимый их характер и, понятно, спрашивает с человека лишь величину и силу. Более того, когда характерные особенности талантов не устраивают общество, оно, не взирая на их величину и силу, давит человека или, в лучшем случае, принудительно подгоняет под свой стандарт. Возникает вопрос: того ли требует общество, что ему действительно надо и не враг ли оно себе?
   Чуждый, лишний для подобного общества, запуганный им человек из чувства самосохранения вынужден прикидываться неспособным, лишённым того, что в нём реально есть, поскольку оно неугодно и поэтому опасно. Но это не просто притворство, игра. Чем дольше ведёт он такую игру, тем меньше она становиться игрой и всё явственней - сутью жизни. Играющий в посредственность - в конце концов, будет ею.
   Человек освобождается от балласта талантов. Они умирают в нём. Так он облегчает душу, не сумевшую использовать своё содержание соответственно его свойству и назначению. По-другому и быть не может. Постепенно человек не только кажется хуже, чем есть - он и вправду делается хуже, чем был. Ведь то уникальное, что в нем, может, пока и есть - исчезает необратимо. Зато живется ему легче и проще, разве что память изредка заставит пожалеть об утраченном...
   Легче и проще? Но так ли легко и просто? Ибо поскольку человек избегает нелюбимого, но посильного дела (что происходит довольно часто), то и любимое дело, которым, вдобавок, как уже говорилось, ему не дают полноценно заниматься, обязательно станет непосильным: привычка к безделью не проходит даром. Мало того: даже взявшись по нужде за нелюбимое дело, наш герой, вследствие органической нерасположенности к нему, исполнит его плохо, отчего придёт неуверенность в себе, в своих силах. В итоге: силы взаправду покинут несчастного, аналогично первому случаю. А бессильному в любом обществе жить тяжело, если вообще возможно.
   Следовательно, во избежание сей жуткой картины необходимы: во-первых - святая вера в собственные ресурсы, во-вторых - в свою правоту, в-третьих - воля: упорная, одержимая работа, строго ориентированная на достижение цели, и в-четвертых - заинтересованность общества в творчестве каждого, отдельно взятого члена! Чтоб каждый свободно занимался любимым делом и получал за это деньги! Ура! - одним словом. -Даёшь Золотой Век! И - баста!
   Отсюда задача:
   Допустим, веру я имею (и в первое, и во второе). Спрашивается: как овладеть волей, не превратившись попутно в фанатика, если заранее известно, что она (воля) будет постоянно подавляться невостребованностью, равнодушием, а то и прямым насилием общества? Короче - как сказку сделать былью?
   Непросто, непросто...
   Во всяком случае для меня...
   Тем более, если я больше всего на свете люблю готовить котлеты из человечины... Ха-ха!"
   Такими мыслями морочил свою молодую голову двадцатилетний, недавно вернувшийся из армии, человек солнечным зимним днём 1983-го года. Звали его Алексей Бессонов.
   На нём было серое пальто и серая же кроличья шапка, блестевшая на солнце пушистыми ворсинками. Он стоял на свежевыпавшем снегу около подъезда нового, только что заселённого дома и щурился на свету. Среднего роста, широкий в плечах, стройный и довольно приятной внешности: карие глаза живо искрились, а жёстко очерченный подбородок и горбинка на носу придавали ему мужественный вид.
   Вообще-то парень он был жизнерадостный, и такие мысли - мысли робота, как он обзывал их - редко посещали его. Но когда они приходили - весь мир менялся в его глазах, жизнь виделась обречённой на вечную тяжесть - тяжесть, как робот, механическую, чугунно-неподъёмную. Однако тосковал он недолго - от силы день.
   Увы, именно таким днём было это прекрасное зимнее воскресенье.
   Во внутреннем кармане пальто у юноши имелась бутылка вина, точнее, восьмисотграммовая бомба вермута. С ней он намеревался пойти к своему другу Андрею, семья которого неделю назад переехала в этот новый дом. Бессонов был приглашён на новоселье, но с тех пор, увязнув в запое, не появлялся здесь и напрочь забыл на каком этаже находится квартира друга, равно как и её номер. Точно знал подъезд, знал, что квартира не на первом и не на пятом. Помнил даже, что дверь с правой стороны. А вот номер запамятовал, хоть режь. С мрачным видом вошёл он в подъезд и стал медленно подниматься по лестнице.
   Поиск решил начать со второго этажа и кончить четвёртым. На втором этаже остановился у правой, выкрашенной коричневой краской, двери с номером 27. Нажал кнопку звонка. Дверь не открывалась. Юноша позвонил ещё. На этот раз она открылась сразу же. Однако за дверью никого не было. Юноша подумал, что это пятилетний брат Андрея решил побаловаться, притаившись за нею. В замешательстве Алексей перешагнул порог и оглядел прихожую. Никого. Справа на вешалке висела одежда - мужская и женская. На полу стояло несколько пар обуви. В темноватую прихожую из-за приоткрытой комнатной двери слева лился свет, не смотря на полдень - электрический. Дверь в правую комнату - плотно закрыта.
   "Кто открыл входную дверь?" - недоумевал про себя юноша.
   С кухни, напротив, донеслись шаги и кряхтенье. В щели между шторками перед входом на кухню мелькнул чей-то силуэт. Потом шторки раздвинулись и показалась старуха в белой шерстяной кофте, толстая и растрёпанная.
   - Проходи, проходи, - приветливо сказала она и улыбнулась, поблёскивая заплывшими голубыми глазками. Сладко зевнула, повернулась, вонзила в седые волосы на затылке дугообразную гребёнку с редкими зубьями и вновь исчезла в кухне.
   Молодой человек никогда не видел этой бабули у своего друга.
   - Извините, вы не скажете, где живут... - начал он, собираясь уходить.
   Но тут, прервав его, полностью отворилась дверь слева, и из комнаты вышла женщина. Лет тридцати. В чёрном платье и таком же могильно-чёрном платке, края которого лежали на её плечах.
   На фоне этого траурного одеяния её руки с длинными тоненькими пальцами казались ослепительно белыми. Женщина была красивой. Но красивой по особенному.Высокий лоб закрывала доходящая до бровей чёлка, из-под которой холодным огнём сверкали взволнованные голубые глаза Лицо, правильное, без единой морщинки, не полное, не худощавое, и не имевшее склонности ни к тому, ни к другому, склонно было к чему-то совсем иному, пока неясному для Бессонова... Скульптурная отточенность черт производила впечатление онемевшей неподвижности. Чем дольше юноша смотрел на это лицо, тем сильнее росло в нём ощущение, что перед ним кукла или человек в маске.
   Углы губ опущены, а глаза смотрят так излишне пристально, что он невольно подумал: она видит совсем не то, на что смотрит; да и не хочет смотреть ни на что, кроме чего-то одного, живущего в ней и безраздельно ею владеющего до такой степени, что даже на миг она не желает освободиться от этого, пусть гнетущего, пусть беспощадного, однако такого, что важнее самой жизни, чем бы оно ни было.
   По крайней мере, нечто подобное померещилось впечатлительному юноше с первого взгляда.
   "Похоже, наркоманка", - заподозрил он.
   Женщина приблизилась.
   В её глазах стояли слёзы. Казалось, они набегали из глубины зрачков и не катились по щекам, а падали прямо с ресниц на платье. Странно, отчасти даже страшно сделалось юноше, когда он заметил, что одновременно с этим женщина улыбнулась. И не как-нибудь через силу, а вполне искренне и приветливо, без всякой натяжки.
   - Я хотел узнать...
   - Ты заходи, - перебила женщина, взяла его под руку и свободной рукой затворила за ним дверь. - Поможешь мне.
   - Чем?
   - Пройди в комнату.
   - Но мне нужен Андрей...
   - Пройди, пожалуйста. Обувь не снимай, у нас не прибрано после переезда.
   Молодой человек снял шапку и, сжав её в кулаке, последовал за женщиной. Окна в комнате были занавешены тяжёлыми шторами. С потолка ослепительно сверкала мощная лампа без абажура. Беспорядок, связанный с переездом, был ещё не совсем устранён. В центре комнаты - квадратный стол. Под столом громоздкий узел с чем-то. Наверное, с тряпьём. Старый продавленный диван у окна. Рядом телевизор "Таурас" на ножках и какой-то ящик...
   "Может, у них кто умер?" - соображал юноша.
   Пол пыльный, всюду сор, какие-то нитки, крошки...
   Пронзительно завопил ребёнок.
   Только сейчас он обратил внимание на детскую кроватку у самой двери.
   Женщина вздрогнула, порывисто взмахнула руками и всем телом подалась к кроватке, воскликнув:
   - Она болеет! - В её голосе слышалось отчаяние.
   - Тогда вам нужен врач, а не я, - удивился юноша.
   Женщина точно не слышала его, склонившись над ребёнком.
   Рядом с телевизором стоял большой прямоугольный ящик. Даже не ящик, а что-то вроде сундука. С замком. Женщина подошла к нему и некоторое время стояла неподвижно, молча вытирая слёзы. Платок съехал на затылок. Из-под него выбились иссиня-чёрные, кудрявые волосы - спутанные, нечесаные, что неприятно поразило юношу: "Такая красивая - и неряха! Как та старуха..."
   - Вот возьми, открой. - Женщина, улыбаясь, протянула ему ключ. - Открой, пожалуйста... - Она указала на ящик. - Я не могу сейчас... Но открыть надо.
   Ребёнок захлебнулся криком. Лицо женщины исказилось болью. Она подбежала к кроватке.
   - Возьми... - сказала она, уже плача. Юноша взял ключ и подошёл к ящику. Ему стало интересно - что в нём. Ящик, покрытый облупившейся золотистой краской, с виду не вызывал особого любопытства. Юноша вставил ключ в замок... Что-то заставило его обернуться и посмотреть на женщину. Та стояла уже без платка, сжимая руками спинку кроватки, вся напряглась и напряжённо следила за ним.
   Замок щёлкнул. Юноша поднял крышку.
   В лицо ему устремился клуб затхлой пыли. И сразу же в ноздри ударил незнакомый, мерзкий и острый запах. Он зажмурился, сделал шаг назад... И почувствовал, что женщина судорожно вцепилась в его руку выше локтя. Он слышал её прерывистое дыхание и стоны при выдохе. Ребёнок кричал так сильно, что мог задохнуться. Молодой человек открыл глаза и обнаружил, что пыль разлетелась и кружится по всей комнате. Вонь становилась невыносимой.
   - Что это такое? - спросил он.
   Но женщина, застыв, во все глаза смотрела на ящик и похожа была на статую. Время от времени она вздрагивала, юноша чувствовал как дрожит её рука, стискивавшая его предплечье...
   ...И тут молодой человек чуть не лишился сознания. Он явственно, хотя и сквозь пыль, увидел, как из ящика стало что-то выползать.
   Сначала показались чьи-то длинные чёрные лапы, потом шишковатая голова с красными выпученными глазами, безо рта, без ушей, с уродливым щупальцем на месте носа. Скорее всего, это существо походило на насекомое. На жука. Но его размеры были до омерзения огромны.
   Да, действительно, это был жук.
   В следующий миг послышался сухой шорох и над ящиком возникли два чёрных крыла овальной формы, с рельефно выступающими продольными полосками.
   - Что это?! Что это?! - выкрикнул юноша. Но женщина молчала.
   В её глазах жил смертельный ужас, смешанный с необъяснимым восторгом. Она побледнела, лицо покрылось испариной, она шептала:
   - Вот! Вот!.. Это он... Мы все - его! - в её словах остался только страх, без всяких примесей.
   Жук вынул своё тело из ящика. Юноша, как в тумане, видел, что у жука человеческие ноги. Костлявые, дистрофичные, однако настоящие, человеческие... Две волосатые ноги. На каждой по ступне, по пять пальцев с ногтями: всё, как положено.
   Жук вылез из ящика и встал на ноги. Его коренастое туловище с расправленными за спиной жёсткими, как ореховая скорлупа, крыльями, имело коричневое перепончатое брюхо и, помимо ног, шесть мохнатых, постоянно шевелящихся на этом брюхе чёрных лап. По три на каждом боку. Конусная голова, с многочисленными наростами, напрочь лишённая шеи, была насажена прямо на плечи, если можно назвать плечами покатые основания крыльев.
   Внезапно жук ещё сильнее выкатил свои красные глаза без зрачков и зашипел, вращая при этом носом-щупальцем. Комната наполнилась шипящим стрёкотом. Отвратительные лапы жука неистово задёргались. Они перебирали воздух, словно плели какую-то чудовищную сеть.
   Женщина застонала так жалобно, что юноша, сам едва держащийся на ногах, взял её за руку и попытался отвести к двери. Но она вырвалась и нерешительно стала подходить к чудищу, не переставая плакать, шептать свою несуразицу и жалобно стонать.
   Жук с хрустом согнул колени и, взмахнув крыльями, прыгнул на диван. Осевшая было пыль, вновь закружилась в воздухе.
   Скачок был стремительным и безобразным. Он болезненно отпечатался в мозгу Бессонова.
   Никогда юноша не испытывал такого отвращения и страха, граничащего с паническим ужасом, как в эти минуты. Он и не подозревал до какой глубины можно содрогнуться от отвращения. Эти минуты что-то бесповоротно изменили в нём. Он ещё не понимал - что конкретно, но знал: таким, каким он был до этого - не будет уже никогда...
   Но что делает женщина?
   Она садится рядом с жуком на диван и протягивает к нему руку. Если она коснётся его - юноша сойдёт с ума. Пот градом катился с него - Алексей оставался в пальто - и, вытирая его со лба шапкой, он, словно в бреду, видел, как неумолимо сокращается расстояние между женской рукой и сатанинской головой жука... Как это вынести? В последнюю секунду жук сам отдёрнул голову и резко прыгнул на телевизор. Одной из своих лап он включил его...
   Шла программа "Здоровье". Показывали зимний лес и лыжников. За кадром звучал врачующий голос Юлии Васильевны Белянчиковой.
   Юношу доконал дикий контраст между тем, что было на экране и творилось наяву.
   - Он не хочет!.. Он злится... - зарыдала женщина.
   - Уйди! Уйди от него! - Закричал юноша. И сам испугался своего сиплого голоса.
   С телевизора жук прыгнул к детской кроватке. Бессонов, стоявший неподалёку, шарахнулся в сторону. И едва не упал.
   Жук взял визжащее, голое дитя в свои лапы.
   И тут завизжала женщина. Она вскочила с дивана, она топала ногами, она рвала на себе волосы и пронзительно кричала. Противоречивые побуждения явно раздирали её изнутри...
   Между тем, не выпуская младенца из лап, жук скакнул кверху и зацепился носом-щупальцем за провод на потолке. Его шевелящиеся лапы гладили девочку...
   ...Потом из ящика вылез паук. С тучным водянистым телом, с человеческими руками и мужской седовласой головой. Рот был открыт и из него непрерывно тянулась жгутообразная струя слюны, которая на глазах застывала и превращалась в толстую, серую паутину.
   Паук, волоча за собой слюну, подполз к женщине. Она не замечала его, приковав взор к дочери, висящей под потолком. Тогда паук схватил её своими человеческими руками и опрокинул на пол.
   Перепуганная женщина стала с остервенением сопротивляться. Но паук подмял её под себя.
   ... В ящике копошилось что-то вроде гигантской мухи, но выбраться наружу никак не могло...
   - Неужели так надо?! Зачем это надо?! - Слабея, прерывающимся голосом взывала неизвестно к кому женщина. - Дочь! Дочка... Так надо...
   Жук подбросил девочку в воздух и, когда она полетела вниз, и до пола оставалось не больше полуметра, проворно ухватил её за ножку и бережно привлёк к своей груди. Девочка уже прокричала весь голос и теперь только беззвучно раскрывала посиневший ротик. Жук проделал эту опасную процедуру несколько раз.
   До слуха юноши донёсся звук рвущейся материи. Это руки паука рвали одежду на женщине.
   Молодой человек, как пьяный, пошатываясь, подошёл к столу, вытащил из-под него тряпичный узел и запустил им в паука.
   Брызги полетели в разные стороны. Светлые вязкие брызги. Руки паука бессильно повисли, глаза закатились, из разинутого рта перестала выделяться слюна и он беспомощно засучил по полу тонкими, угловатыми лапками, стараясь оторвать от него прилипшее к половицам, изуродованное тело.
   Женщина выбралась из-под паука и, оправляя разорванное платье, забормотала:
   - Что ты сделал? Кто тебя просил? Нет, ты за это ответишь... Ответишь! Я не прощу!
   Она обращалась к юноше. В словах её сквозила исступлённая ненависть.
   Паук наконец оторвал своё тело от пола и медленно пополз к ящику. Женщина, придерживая его за лапы, помогла ему влезть обратно в ящик.
   - Смотрите! Он убьёт вашу дочку! - сказал юноша, указывая пальцем на жука.
   Жук всё ещё занимался дьявольским жонглированием.
   Женщина упала на колени и, сложив руки, воздела их к потолку.
   - О! Дочь моя! Будь умницей! Люби Создателя своего! - заголосила она с новой силой. - Послушай меня, родная! И будешь счастливой! Вечно счастливой! - И, распластавшись на полу, безудержно и безутешно зарыдала. Её хрупкое тело надрывно сотрясалось.
   Когда жук в очередной раз подкинул девочку и она вниз головой ринулась к полу, юноша успел поймать её раньше, чем это сделала лапа жука.
   Он отнёс ребёнка в кроватку.
   Жук прыгнул ему на плечи.
   Озноб, как высоковольтный удар электрическим током, пробил до костей. Он рванулся к двери, на ходу стряхивая с себя жука. Удалось. Юноша отшвырнул его ногой...
   В комнату вошёл мужчина с сонной улыбкой на толстых губах. Он был в одних трусах. Плешивый, рыжий, с чахлой порослью на узкой груди. Почёсывая подмышками и зевая, он недовольно сказал, обращаясь к женщине, которая, перестав причитать и плакать, с былой непроницаемостью взирала на вошедшего:
   - Ну, что опять за цирк? Имею я право выспаться после ночной смены?
   Он подошёл к жуку и продолжал, снисходительно посмеиваясь:
   - Чего ползаешь без дела? Спой нам лучше свою любимую двадцать седьмую абракадабру, а?
   Жук неподвижно лежал на брюхе.
   - Да не стесняйся! Ты же мужчинчик всё-таки! Вот и гость послушает.
   - Кто они?! Кто?! - чувствуя себя пациентом дурдома, спросил молодой человек. - Почему они мучают её?! И ребёнка?!
   - Они мучают её? Ха-ха! Она без них жить не может, а ты говоришь мучают.
   - А ребёнок при чём?
   - И ребёнка никто не мучает.
   - Как?!
   - Это вроде лечебной физкультуры. В таком возрасте просто полезно познать чувство полёта. Потом оно привьётся на всю жизнь. А что до жены, так она сама хочет этого...
   - Но она же боится их!
   - Боится и хочет! Ты что, не видел? Ведь она такая же баба, как и все!
   Пока они вели этот разговор, женщина наблюдала за ними с необычайной серьёзностью.
   - А ну, пошёл! - Вдруг крикнул мужчина и топнул ногой на жука. - Давай загоним его обратно, - предложил он юноше.
   Они стали подходить с разных сторон. Мужчина угрожающе выбрасывал вперёд ноги.
   - Я сам их не очень люблю, - сказал он.
   Жук попятился.
   - Оставьте! Не надо! Не трогайте его! - Женщина подбежала к мужу и повисла на его руке, умоляя оставить жука в покое.
   Мужчина сцепился с ней. Женщина начала кусаться.
   Юноша заметил, что в дверях стоит толстая старуха и добродушно ухмыляется, привычно наблюдая сцену в комнате. Волосы её уже были аккуратно причёсаны.
   - Ах, ты кусаться! Кусаться, да? - злобно верещал мужчина. - Ну, на! На, тогда, получи!
   Он схватил жену за волосы и, повернув её к себе спиной, с силой стал бить коленом по ягодицам. Женщина громко всхлипывала после каждого удара. Юноша закрыл глаза и зачем-то представил себе её красивое лицо... Открыв глаза, он увидел, что жук лениво заползает в золотистый ящик.
   Страдая от тошноты и усиливающегося стука в висках, молодой человек вышел из комнаты в прихожую. Старуха куда-то исчезла. Он дёрнул ручку двери, но та не поддалась. Буквально сжигаемый желанием вырваться отсюда, он изнурённо упёрся горячим лбом в прохладную стену и сжал ладонями голову. Болезненная опустошённость царила в душе. Как будто её обокрали и изгадили... Кто-то тронул его за плечо. Это была старуха. Пряча улыбку, она открыла дверь и ласково сказала:
   - Ступай, ступай с добром, милый...
  
  
   * * *
   Выбегая из подъезда, юноша столкнулся с Андреем. Каким родным показался он ему в эту минуту!
   - Ты был у меня? - спросил Андрей.
   - Нет, я забыл...Этаж...
   - Четвёртый, 34-ая квартира.
   - А я зашёл в 27-ую... Ты знаешь, кто там живёт?
   - Откуда? Неделя, как переехали.
   - Ну, чёрт с ней! Я не пустой. - Он вынул из-за пазухи бутылку вермута. - Вера Михайловна.
   Андрей просиял.
   Алексей умылся снегом и с жадностью стал жевать его. Андрей молча удивлялся. От яркого, не по-зимнему щедрого солнца слезились глаза.
   - Пошли ко мне, - пригласил Андрей и сообщил, что его родители ещё с утра ушли в гости к материной родне. Младшего брата взяли с собой. Андрея тоже звали, но он отказался.
   Дома друзья нажарили яиц с колбасой.
   Сели за стол. Когда стали разливать вино, со дна бутылки поднялась какая-то муть. Бессонов схватил бутылку и вылил вино в раковину.
   - Ты что?! - опешил Андрей. - Это же просто осадок!
   - Нет, это не осадок. Это всё из 27-ой квартиры...
   - Не понял...
   - Мы лучше водки купим... У меня есть деньги.
   - Ладно. А что ты забуровил про 27-ую?
   - Слушай, Андрюха! То, что я видел в 27-ой - страшная штука. Я даже слегка контужен, то есть я в шоке... Так всё сходу свалилось на меня... Зато теперь я знаю: есть на свете кое-что отличное от того, что мы видим и слышим ежедневно, и убеждён - это кое-что держит под контролем всё! Но самое страшное - что оно до жути холодно и равнодушно ко всему...
   Плохо что соображая, Андрей сказал:
   - По-ходу - у тебя фляга засвистела. ...В этот день они здорово напились.
   Андрей не узнавал друга. Обычно во хмелю тот шутил и смеялся. В этот же раз был не просто молчаливым, а каким-то подавленным, даже раздавленным.
   - Что с тобой? Что случилось? - спрашивал Андрей. Друг махал рукой и молчал.
   - Точняк - последний гусь вспорхнул - это факт, - делал вывод Андрей.
   - Какой гусь? При чём гусь? - Недоумевал в свою очередь Алексей, после своего приключения на время потерявший всякое чувство юмора.
   - Который сидел на крыше вместе с кукушкой, - лукаво улыбнулся товарищ. - Ты что, навечно дурачка включил?
   - Я не до конца тебя допонимаю, если можно так сказать. Ты чего метёшь? - Всерьёз раздражался Бессонов, не воспринимавший сейчас даже избитых шуток. - Что за крыша? Объясни! Если ты о моей репе, то есть тыкве - так и говори!
   - Крыша, которая кроет башню, - не удержавшись, заржал Андрей. - Ту башню, которую плотно клинит, когда с неё съезжает крыша. А крыша едет, когда с неё улетают гуси, которые прижимали её к башне. Вопросы есть?
   - Есть. Почему улетают гуси?
   - Потому что их достала кукушка своим кукованием. Она сидела на крыше и всё время говорила: "ку-ку, ку-ку!", пока не вспорхнул последний, самый терпеливый гусь. Тогда ей стало скучно одной и она полетела их догонять. Я ясно говорю?
   - Вот теперь ясно. В цветную разжевал. Ты настоящий, живой поэт, тебе известно об этом? Только я думаю, она улетела не со скуки, а оттого, что, когда сорвало крышу - башня стала неуютным жилищем. - Серьёзно произнёс Бессонов.
   - Железобетонная логика, - с наигранной готовностью согласился Андрей, покачивая головой: мол, с кем не бывает? - и весело заключил: - Значит ты ещё не такой безнадёжный, как я опасался.
  
  
   * * *
   Алексей Бессонов терзался многими мыслями, но острее всех переживал одну: "Я ничего не смог сделать ТАМ! Не смог ничего исправить... Почему?"
   Утешало лишь то, что он, слава Богу, смог выбраться оттуда целым.
  
  
   РАССКАЗ ЧЕТВЁРТЫЙ
   ПИР ПОСЛЕДНЕГО ВРЕМЕНИ
  
  
   Памяти В. В. Розанова
  
   "Никто не доказал, что на луне живут зайцы, но никто не доказал и обратного".
   Даосийская мудрость.
  
   "Если кто-нибудь вам тогда скажет: "Смотрите! Христос здесь!" или: "Он там!", не верьте, потому что тогда будет много лжехристов и лжепророков, которые будут совершать великие знамения и чудеса, чтобы обмануть, если возможно, и избранных".
   Евангелие от Матфея. Глава 24. Стихи 23, 24.
  
   "Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей..."
   Псалтирь. Псалом 1. Стих 1.
  
   "Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас".
   Евангелие от Матфея. Глава 7. Стих 6.
  
  
  
   Алексей Бессонов, парень лет двадцати пяти, в последнее время был очень недоволен собой, своим характером и поведением. Он лучше других знал собственные недостатки, знал даже истоки их и поэтому его страшно злило, когда кто-нибудь пытался влиять на него посредством этакого прямого разговора начистоту, сводящегося к призыву как следует подумать, взяться за ум и стать человеком, как все нормальные люди. Он прекрасно понимал, что грешен в пьянстве и тунеядстве (уже полтора года он нигде не работал), что в них корень всех зол. Но по безволию не был в состоянии бороться с ними, и все его отчаянные, как он считал, попытки в этом направлении кончались ничем. Просто он по натуре своей не мог регулярно, день за днём вставать рано утром, идти на работу, заниматься там какими бы то ни было, но всегда абсолютно одинаково неинтересующими его делами до пяти часов вечера, бессмысленно, по его мнению, убивая таким образом почти целый день.
   Ни одного месяца не обходился без выпивки, хотя в питье, даже если оно и не было для него настолько ненавистным, как работа - о чём и говорить смешно - особого смысла он тоже не видел. Тем более, что похмельные муки раз от раза становились всё нестерпимее.
   Как уже говорилось, безуспешно пробовал бросать. Он не считал себя больным, слабосильным алкоголиком. Напротив, был уверен, что физически и нравственно здоров. Но вот не мог бросить и всё. Ни в добросовестной через силу работе, ни в отказе от спиртного он не находил ничего светлого даже в будущем, не говоря уже о какой-то ощутимой пользе (кроме более стабильного куска хлеба с маслом) на ближайший срок. Между тем, праздника хотелось сегодня, сейчас, а спиртное хотя бы создавало его иллюзию и, пусть ненадолго, снимало нервное напряжение. Всё более ненадолго и всё более нервное...
   Быть может, спустя определённое время, он всё-таки сподобился бы почувствовать некое удовлетворение, работай он и не пей, вернее привык бы к серой монотонной жизни работяги-трезвенника, проникся её радостями, но даже такая, далеко не радужная, в его представлении, перспектива требовала сурового, напряжённо - будничного упорства ежедневно, что для Бессонова было совершенно непереносимо. А мечтал он, как бы глупо это не звучало, о жизни духовно наполненной. Мечтать-то мечтал, но спроси его - чем бы ему хотелось заполнить свой, так сказать, духовный вакуум, он не нашёлся бы что ответить... Наверное оттого утрами - особенно похмельными - его всё чаще посещали мысли о смерти.
   Поили его не только приятели, но и мало знакомые, а порой и совсем незнакомые люди. Всем он нравился за мягкость характера, уживчивость и ненавязчивость. Они даже представить не могли, что большинство из них он с трудом переваривает. Его единственный друг Андрей два года назад женился, жил теперь в другом конце города, и они практически не виделись.
   Благосклонность собутыльников Алексей снискал ещё и тем, что всегда готов был предоставить свою жилплощадь для совместного поглощения всевозможных мужественных напитков, помимо традиционных включающих в свой перечень одеколоны, лосьоны, лесную воду, зубной эликсир, аптечные настойки и прочее.
   Жил он один в однокомнатной квартире на втором этаже блочного пятиэтажного дома. Из-за крайне нерегулярного внесения квартплаты (после изредка подворачивавшихся халтур по загрузке или выгрузке вагонов на некоторых городских предприятиях) и жалоб соседей на пьяные сборища имел постоянные стычки с начальством ЖКО и даже, что было более чревато, объяснения с милицией, переросшие в последнее время в нешуточную угрозу выселения.
   Мать, в одиночку вырастившая его (отец ушёл от них, когда Алексей был в трёхлетнем возрасте, и исчез в неизвестности) четыре года назад, спустя год после возвращения сына из армии, умерла, тяжело заболев.
   Иногда, после очередной пьянки, лёжа на кровати с пропотевшими простынями в своей пустой, пыльной, захламлённой бутылками и окурками комнате, он еле сдерживал рыдания. Приступы унизительной жалости к себе являлись довольно часто, пробуждая в нём обиду на свою судьбу и вообще на весь существующий порядок вещей в мире. Его восприимчивое и слишком уязвимое сердце очень болезненно, глубоко и надолго ранили все несправедливости и уродства, творящиеся вокруг. И хотя к добру чувствительно оно было не меньше, однако, вечно подавленное унынием, уже не в силах было ему радоваться. Вследствие этой непрекращающейся депрессии, вызванной пристальным вниманием к тёмным сторонам жизни и неспособностью быстро переключиться на что-либо другое ("Отчего вся эта грязь так действует на меня, так притягивает? Уж не порочен ли я от рождения?" - удручённо размышлял Алексей.) и усугублённой пьянством, он, на своих собственных глазах, становился равнодушным к добру, черствел и ожесточался. Не то, чтоб это очень пугало или расстраивало его, но всё-таки он знал, что это нехорошо, в конечном счёте противно его природе, и в глубине души несколько тревожился по этому поводу.
   Однажды в пятницу, в середине дня, Алексей стоял на балконе и дышал пряным весенним воздухом. Его чёрные волосы волновал легкий, куда-то зовущий ветерок. Этот день был необычным для него. Ещё с утра он блаженно лелеял в душе ростки новых, нежданно, возможно во сне родившихся, неиспытанных сил, наполнявших его надеждой, что именно они и помогут ему навсегда измениться, разрушат силы низменные и тёмные, мучительно его сковавшие. "Сейчас и только сейчас я должен и могу сделать что-то настоящее и сделаю это, даже если всё будет против меня, даже если все сговорятся мешать мне и, в конце концов, убить меня!" - с несколько взвинченным пафосом думал Бессонов, осенённый крыльями так внезапно сошедшего на него благодатного порыва.
   ...Алексей вышел во двор в праздничном предвкушении вот-вот явящего себя чуда, вызванного точно по волшебству его новорождённым, неокрепшим и не вполне оформившимся, но могучим уже теперь и едва ли не Божественным состоянием. Стоял тёплый майский день. Во дворе было безлюдно, только незнакомая женщина из соседнего дома развешивала бельё на верёвках, натянутых между вкопанных в землю металлических труб.
   Алексей сел на скамейку у своего подъезда. Из открытого окна над его головой лилась приятная танцевальная музыка, сопровождавшая пение какой-то заграничной звезды. Сладкая, как сахар, незамысловатая мелодия показалась ему похожей на дорогую безделушку из магазина "Подарки". Поначалу она даже понравилась ему, правда, только в том плане, что успокаивающе подействовала на возбуждённые нервы и излишне быстро колотившееся сердце. И вдруг - будто его иглой ткнули - он отчётливо уловил в голосе певицы насмешку над собой. Он не понимал слов песни, но его охватила непоколебимая убеждённость, что они обращены к нему одному и ни к кому больше. Поющая женщина издевалась над ним на своём языке откровенно и с наслаждением. Она отлично, до самых последних тонкостей и закоулков знала его душу, характер, слабости и не щадила его. Умышленно беззаботная, красивая мелодия всеми своими переливами и нюансами только усиливала и изощряла пытку. Его как будто раздевали догола на виду у гогочущей толпы и тыкали пальцами в самые стыдные места. Алексей вспотел от унижения. Он схватил с земли камень, размахнулся и лишь в последний миг опомнился. Отшвырнув камень в сторону, он быстро зашагал по тротуару, прочь от садистки-певицы, продолжавшей вслед ему выкрикивать неслыханные гадости, смысл которых... смысл которых... Что за дьявол?! Бессонов резко остановился. Теперь он понимал смысл слов! Он понимал совершенно незнакомый - даже на слух - язык, при чём предельно чётко. Больше того - он знал, что мог бы сам свободно говорить на нём. На секунду он даже забыл, что над ним издеваются. Но только на секунду, потому что в следующую - певица заворковала с удвоенным чувством упоения, придыхая и всхлипывая, млея от немыслимой красоты мелодии и рулад, выводимых собственным голосом.
   "О, прекрасный сердцем Алёша! - пела она. - Ранимый и нежный юный бутон! Как чиста душа твоя! Гордый, светлый мальчик мой, рождённый для дел удивительных! Как стойко, как терпеливо ожидаешь ты звёздного часа! И скоро, скоро воздастся тебе по заслугам, слюнявая мразь! Вот сольётся, вот уже слилась и смешалась низкая сущность твоя со всей мерзостью земною, ибо кто более достоин участи сей, чем зачатый гноем смердящим в гнилостной и зловонной утробе?.. Ша-ла-ла, ла-ла-а-а... Спою проще: сегодня у тебя неземной возвышенный настрой, но ты ведь и сам знаешь - это только тяга к сучке, весенний приток крови к одной штучке, которая, поднимаясь, поднимает и твоё настроение. Всего лишь. Стоит этой штучке сникнуть - сникнут и славные героические грёзы, души прекрасные порывы. Останутся грязь и слизь - подлинные составляющие твоей натуры. Прощай, благородное рыцарство, склеенное из зелёных соплей! Твои мысли для меня, что открытая книга. Сомневаешься? Тогда, хочешь, я пропою тебе арию твоих личных умозаключений, чтобы убедить тебя? Зачем мне это? Можешь считать меня ангелом - оплевателем. Моё кредо: чем грязнее ты, тем чище я, и это меня радует. Не совсем понятно? Ну, да плевать! Итак, не мы ли, Алёшенька, как-то поднатужились и выродили ряд симпатичных идеек, вроде тех, что совокупление полов, этот естественный и необходимый закон жизни, является не только способом продолжения рода, то есть неотъемлемым условием существования человечества и всего живущего, но к тому же без него теряет большую часть своих красок и супружеская любовь. Какое оригинальное суждение, не правда ли? И какой у нас богатый опыт супружеской жизни, славный наш муж Алексей. Так вот я и говорю (вернее, я пою, а говоришь-то это ты, к тому же со слов автора во всех отношениях хилой брошюрки о половом воспитании), что, мол, теряет, ох, как много теряет без этого единственного в своём роде акта супружеская любовь, как таковая... каковая в целом является прекраснейшим, чистейшим из человеческих чувств, важнейшей, так сказать, стороной опять же человеческой в некотором роде жизни (не при Николай Васильевиче будь спето). Узнаёшь лёгкую поступь родных мыслей, Алёшенька? Но я продолжу, с твоего позволения. Всё это хорошо. Однако... однако в самом половом акте, как таковом (ну, это ясно - в каковом же ещё, как не в таковом?), есть что-то скотское до блевотины. Обидно, знаете ли! Это как раз (не как два и даже не как три, а именно как раз) тот случай, когда, вопреки известной поговорке, естественное - безобразно. В самом деле, ведь не все созданные Богом законы природы приемлемы для человека. Что подобает животному не к лицу разумному существу с его сознанием, достоинством, моралью. Потому люди и стараются как-то облагородить эти неприличные для них законы, поскольку избежать или обойти ни один из них полностью они не в силах. К примеру: подчиняться немыслимому среди гуманных людей закону естественного отбора - удел скотов. И хотя закон этот не искоренён в человечестве, всё равно, когда сильный человек, образно выражаясь, ест слабого (впрочем, порой ест не образно, а буквально) - это неоправданное скотство, которое абсолютным большинством справедливо осуждается (ни на миг не прекращаясь, заметь). Половое же совокупление - скотство абсолютным большинством совершаемое, при чём совершаемое тоже абсолютно справедливо. И как бы кто к нему не относился - без него самой жизни не было бы, не говоря о каком-то там отношении. Почему же в таком случае ханжеское племя взрослых скрывает от детей тайну их рождения? Родителям просто стыдно перед непорочными душами чад своих за своё скотство. Следовательно, Алёша, вся чудесная и романтическая лёгкость в твоей головке, вся упругая её приподнятость вызваны ни чем иным, как скотской похотливостью, весенним ветерком распаляемой... Фрейд плачет, Алёша..."
   Алексей, заткнув уши, бежал по тротуару, а женщина, развешивавшая бельё, зажав подмышкой таз, пристально смотрела на него насмешливо сощуренными глазами.
   Алексей свернул за угол и нетвёрдой походкой бесцельно побрёл вперёд, стараясь не встречаться взглядом с прохожими.
  
   * * *
  
   Вечером, изрядно пьяный, в компании двоих парней и одной девушки, с которыми познакомился совершенно случайно и так же случайно выпил пару бутылок водки (точнее ларёчной бодяги с импортными наклейками), Алексей оказался за городом, в пригородном посёлке Голый Камень, сплошь состоявшем из старых избушек, окружённых благоухающими кустами сирени.
   - Щас догонимся. Всё будет пучком, по-научному, как Ленин учил. Главное - творческий подход, - сказал один из парней, которого звали Володей. - Валентин Валентинович - мужик-молоток, машинист мой бывший. Сейчас на пенсии. - (Володя работал на железной дороге помощником электровозника.) - Говорит мне намедни - мол, целую флягу замесил. А один не пьёт. Живёт без бабы, с соседями не дружит. Приглашал в гости. Щас дойдём уже, вон изба его - синяя.
   - А где его бабулька? Померла? - спросила чернявая Ирина, стройная девушка с приятным, несколько бледным лицом.
   - Да вроде. Чё, замуж хочешь? Иди - не пожалеешь. Ему хоть и 60, а мужик здоровый, продерёт по-человечьи.
   - Да пошёл ты... - для проформы, ничуть не оскорбившись, матюкнулась Ира. - На себе испытал или как?
   - Задохнись, курица. - Так же беззлобно отозвался Володя.
   На стук в ворота отворил Валентин Валентинович, толстый, совершенно лысый, пожилой мужчина .Что удивительно: безбровое щекастое лицо его напрочь лишено было морщин, однако это не делало его моложе. Голубые навыкате глаза смотрели приветливо, мясистые красные губы под курносым носом лукаво улыбались.
   - А-а-а, Вовчик! Не забыл старика!
   - Здоров, Валентиныч! Ты извини, я не один. Ничего?
   - Какой разговор? Заходите. Только рад буду.
   Миновав некрытый двор и просторные сени, они вошли в чисто прибранную, хоть и небогато обставленную комнату.
   Русская печь, стол, четыре стула, шкаф, кровать, телевизор на тумбочке, на подоконниках горшки с цветами, на стене - радио, на полу - пёстрые самодельные половики - вот и вся обстановка.
   - Садитесь, ребята. А ты, Володя, поможешь мне.
   С этими словами хозяин открыл крышку подполья рядом с кроватью.
   - Легко, Валентиныч! Какой базар! - весело отозвался Володя.
   Алексей, Юра - так звали второго парня - и Ира сели за стол, Володя с Валентином Валентиновичем спустились в подполье, откуда вскоре, кряхтя и отпыхиваясь, вытащили сорокалитровую молочную флягу, по всей видимости, полную до краёв.
   Так и оказалось, когда откинули крышку и изба наполнилась каким-то порочным дрожжевым духом. Брага была на смородиновом варенье, на её пенной поверхности плавали разбухшие пьяные ягоды. Через марлю, не пролив ни капли, совместными усилиями нацедили вместительную кастрюлю. Затем драгоценную жидкость перелили из неё в трёхлитровую банку.
   - Сейчас попробуем, что тут у меня получилось, - сказал Валентин Валентинович. - Закусить, правда, у меня особого ничего нет. Вот грибки солёные, капуста квашеная с картошкой, хлебушек чёрный. Картошечка рассыпчатая - ну, очень вкусная, просто, как говорится - объедение...
   - Самое то, больше ничего и не нужно, - успокоил его Володя. - Жрать - дело поросячье.
   Все остальные его поддержали.
   - Ну - поехали, за знакомство! - сказал Валентин Валентинович, когда каждому был налит полный гранёный стакан.
   Поспешность с какой пил Алексей сыграла с ним злую шутку. Он подавился и долго откашливался со слезами на глазах, покраснев от напряжения и стыда. Валентин Валентинович похлопал его по спине.
   - Ничего - бывает. Не в то горло попало.
   - Ты чё, Лёха, в два горла хлещешь? - поинтересовался Володя ехидно.
   Посмеявшись над оплошностью приятеля, ребята перешли к обсуждению качеств напитка.
   - Валентин Валентинович, брага - вещь! - искренне льстил Юра. - В меру сладкая, в меру кислая, проходит, как сок...
   - Может, слабовата? - с предупредительной участливостью спросил Валентин Валентинович.
   - В аккурат, - веско сказал Володя. - Брага, вообще, штука предательская. Вначале пьёшь-пьёшь, как квасок, кажется, не пробирает, а потом - бах! - по балде - и с копыт.
   - Скурпулёзно подмечено, - поддакнул Юра.
   - Надо говорить - скрупулёзно, - поправил Алексей, - скрупул - монетка такая мелкая была в Древнем Риме.
   - Не знам, не знам - техничкам робим, - отшутился Юра, с презрительной усмешкой глядя на Бессонова.
   - Давайте ещё выпьем, а потом покурим, - предложила Ира. - С разрешения хозяина, естественно.
   Предложение было принято единогласно.
   Когда, выпив по второму, все закурили, Володя сказал:
   - Жизнь прекрасна, вот только музыки не хватает. Валентиныч, может, у тебя граммофон есть какой? А то, как на похоронах.
   - Только радио, сынки, - извиняющимся тоном ответил хозяин, - телевизор и тот не работает.
   - Ну, включи хоть радио, - попросил Володя. - Может, чего и споют.
   - Ради Бога. - Валентин Валентинович включил радио на всю громкость.
   "...евский знал, что его обвиняют в реакционности, - вещал сипловатый мужской голос, - но сам он, не примыкая ни к какому политическому лагерю - для него все они были чужды - считал и, как выясняется в наше время, небезосновательно, свои взгляды единственно верными, и страдал от непонимания. Судьба человечества волновала его не меньше какого-нибудь пламенного революционера. Он не отрицал насильственного свержения порабощёнными своих угнетателей, но дальнейший путь установленного таким образом социалистического порядка, впрочем, равно как и путь капиталистический, представлялся ему бездушным, бесчеловечным, фигурально выражаясь - механистическим развитием науки и техники: бесконечным, абсурдным их усовершенствованием. Усовершенствованием, которое, всё более и более обогащая людей материальными, но не духовными ценностями, всё же рано или поздно приведёт их к гибели. Этот путь умных, но в большинстве своём, духовно незрелых людей Достоевский считал путём тупиковым, ведущим в никуда, в смерть.
   Духовное возрождение - всеобщая ответственность каждого за остальных, всех за каждого, Всемирная Любовь и Гармония, проповедуемые писателем - это иной путь. По его убеждению - истинно достойный человека. Многих в его время оттолкнуло то, что он видел его в христианской вере, точнее в красоте слияния русского духа с красотой Иисуса. Это говорит лишь о глупости многих...
   - Ну, и в заключении нашей беседы, - сказал ведущий этой, видимо, литературной передачи, - традиционный вопрос о творческих планах. Чем Вы собираетесь удивить в будущем читателей и почитателей Вашего таланта, к числу которых принадлежу и я? Мы с нетерпением ждём от Вас нового шедевра.
   - По-моему вполне достаточно и старых, - невесело рассмеялся сиплый, - а если серьёзно - я не вижу смысла в создании каких-то шедевров. Мне нравятся лукавые слова Зощенко: "Пишешь, пишешь, а для чего пишешь - неизвестно". Поверьте, я действительно убеждён, что насколько бы ни был значителен и глубок мир моих мыслей и чувств, и насколько бы полновесно, исчерпывающе, искренне и искусно в художественном отношении я ни отобразил его на бумаге, как и полагается в великом произведении, всё равно он разобьётся о мысли и чувства другого человека, и никогда полностью не станет его миром. И я со своим гениальным творением останусь в одиночестве, как и до его создания. Как всегда.
   Поэт Олжас Сулейменов сказал примерно следующее: задача писателя - стремиться помочь Добру или Доброте (с большой буквы) стать Сознанием (тоже с большой буквы) человека. Хорошая, благородная мысль, кто спорит? Но Доброе Сознание одного не может быть тождественно Доброму Сознанию другого. Напротив, часто Добро одного враждебно Добру другого, и нет оснований надеяться, что одно Добро сдаст другому хоть одну свою позицию, что когда-нибудь произойдёт их взаимопроникновение и примирение или полная победа одного над другим, тем более - добровольное самоустранение одного и воцарение другого. В противном случае - люди давно превратились бы в скучных роботов, неотличимых друг от друга, с одинаковыми понятиями и клишированными ценностями. Значит, высочайшая цель писателя не только невыполнима, но и аморальна, поскольку - что хорошего может быть в навязывании всем какого бы то ни было нравственного шаблона? Если так - какой смысл писать? Даже гениально? Что изменит ещё один шедевр? А если изменит, то к лучшему ли?
   А может, цель писателя - доставлять эстетическое наслаждение, и только? Но, по-моему, унизительно быть съедобным и вкусным для всех без разбора, ублажать людей и нелюдей, как шлюха.
   Всё это так, а писательский зуд, если отбросить кокетство, однако же неистребим, потому что неистребима надежда на то, что хотя бы один нелюдь, прочтя твою писанину, преобразуется в человека, и, конечно, в такого, какой, на личный взгляд пишущего, соответствует этому званию... Так что - ждите шедевра..."
   - Выруби эту галиматню, - обратился Володя к Юре, ближе всех сидевшему к радио. - Не могу слушать, аж бесит!
   Алексею понравилось слово "галиматня", и он не стал поправлять Володю. Да и не хотелось снова выставлять себя "шибко грамотным".
   - Ясно дело, разве по нашему совейскому радио что-то путнее передать могут? - Сказал Юра и потянулся к колёсику регулировки звука, но тут монотонный голос диктора перестал бубнить и объявили передачу для молодёжи, посвящённую рок-музыке.
   - Погоди! Может, чё толковое сбацают, - остановил Юру Володя.
   Ведущий передачу меломан патетично доказывал:
   "Пронзительные выкрики Маккаферти, Планта, Ковердейла, Осборна, Гиллана, Дио, Скотта, Холдера и иже с ними, а в последнее время многочисленных, но в массе своей безликих металлических команд, вообще вопящих, как черти, и не менее пронзительная музыка, аккомпанирующая им - это не всегда крики звериной злобы и жестокости, истерии и эпатирующего разврата - хотя всё это есть, и не только в слабых, но, увы, и в талантливых произведениях - чаще всё-таки это музыка страстной веры и нетерпеливой надежды, музыка усталости и уныния; это крики горя и радости, мучительно краткого счастья и мертвяще безысходного отчаяния, любви и ненависти, безудержного, стихийного, свойственного юности стремления к высшему, светлому, прорыв к которому через вязкую грязь и холодное равнодушие окружающего, прорыв, пусть даже только в песнях, неминуемо сопряжён с болезненными, надрывными криками, так похожими на вопли безумных".
   Потом передали очень красивый и очень заунывный блюз.
   - Ну, это ещё туда-сюда, - резюмировал Юра.
   Алексей сидел с остекленевшими глазами. Голос из радио вновь обращался к нему на том самом, вроде бы несуществующем, но понятном ему языке:
   "Не бойся меня, я не обижу тебя, - пел мужчина и, как и в прошлый раз, слова отлично ложились на музыку. - Я хочу утешить тебя, я - ангел-очиститель: чем чище ты, тем чище и я, я научу тебя видеть свет, исходящий от Бога..."
   Алексей перебил его, спросив: "Как твоё имя?" Он спросил это громким голосом на языке понятном ему с сегодняшнего утра: "Ма шемха?" Слова его прозвучали тарабарщиной. Разговор за столом прервался и все с удивлением уставились на Алексея. Песня по радио тоже смолкла.
   - Это ты по какому, Лёнчик? - спросила Ира, хихикая.
   - Наверное, по-японски, - рассмеялся Юра.
   - Ты чё, Лёха, перегрелся? - сказал Володя серьёзно. - Вроде и не пили ещё толком. Ты это - если крыша дымит - иди поспи. Там в сенках диван есть.
   Валентин Валентинович молча, заинтересованно глядел на Алексея. Последнему показалось, что даже слишком заинтересованно.
   - Да всё нормально, - улыбнулся Бессонов. - Короткое замыкание. По-моему, это от недопивания. Кто у нас банкир? Ты, Юрик? Ну-ка, налей.
   Выпитую банку вновь наполнили и возобновили разговор на прерванную тему. О Сталине и временах его правления. Юра с Володей одобрили слова Валентина Валентиновича о том, что при Сталине в магазинах всего было навалом и сажал он и стрелял в основном не работяг, а зарвавшуюся, зажравшуюся и обюрократившуюся партийную верхушку. И правильно делал. В этот момент на Алексея нашло его всегдашнее пьяное красноречие, за которое в трезвом виде ему бывало невыносимо стыдно. Он попросил минуту внимания и выдал следующую речь, для солидности щедро уснастив её цитатами из периодической прессы:
   - Я думаю так: никакое убийство не может быть оправдано. Хотя есть, наверное, исключения. Убийства при самообороне, например, при защите себя и своих близких от посягательств на жизнь, достоинство и честь. Но некоторые придерживаются мнения, которого я, кстати, не разделяю (что, конечно, не доказывает его несостоятельности), будто политические убийства, то есть убийства во имя идеи можно оправдать, если идея человеколюбива, правда, только в том случае, если они совершаются исключительно в момент прямого столкновения этой идеи с идеей менее человечной. Иначе, то есть в иной ситуации, считают эти гуманисты, никакая благая идея не оправдает убийства. Это их право так считать. По-моему же, во-первых - у каждого свои критерии человечности, и тут людям никогда не прийти к единому правилу, а во-вторых - даже допуская, что правило-эталон подобного рода существует, такие революционные столкновения в социальной эволюции человечества возникают относительно редко, ведь эволюция, ослу понятно, не может состоять из сплошной цепи революций. Революция - это высшая, крайняя степень обострения жизненных противоречий, и убийства здесь, вероятно, неминуемы. Но убийства и революции - это аномалии и, как все аномалии, противоестественны. И ещё вопрос - может ли быть оправданной любая противоестественность, тем более приводящая к смерти? Если принять за эталон заповедь Бога - "Не убий" - ответом будет: конечно, нет. Однако ещё более неестественно, когда убийства продолжаются после революции и объясняются дальнейшим обострением противоречий, в действительности идущим на спад после своего пика во время революции.
   И становится страшно от беспомощности перед тёмными, воистину бесчеловечными законами работы того неумолимого механизма, который выдвигает властвовать над остальными людей, заражённых этой противоестественностью, уверенных в том, что любое убийство, любую садистскую прихоть можно списать на благую идею и тем самым отравляющих и тормозящих нормальное развитие жизни. Их убийствам оправданий не будет никогда. Но никогда не будет и достойной расплаты за убийства. По крайней мере - в этой жизни. Ведь не могут же несколько человек умирать миллионы раз, и каждый раз по-новому, как умирали миллионы их жертв. Страшно жаль!.. Странно, выходит, и я жажду смертельной мести...
   - Ну, ты зверь, Лёха! - восхищённо гаркнул Володя. - Говоришь, как пишешь! Я, конечно, не Цицерон - дело прошлое: тоже у мужика метла мела дай Боже, кстати, родом он был с Древнего Риму - я не оратор, но мог бы с тобой поспорить. Однако, после такой речуги, в натуре - не хочу! Вопрос, как говорится исчерпан, комментарии излишни! По такому случаю - наливай, Юра!
   - Долго сочинял? - с подковыркой спросил Алексея Юра, разливая брагу по стаканам.
   - Вообще-то да, - ответил Бессонов. - Я не вундеркинд, который, на зависть всем, слишком быстро соображает.
   Все выпили, только Валентин Валентинович не взял своего стакана, а, задумчиво глядя куда-то за окно, тихо произнёс:
   - Считать жизнь пустой и никчемной - ошибка. Считать её исполненной определённого смысла и величия - тоже ошибка. Жизнь - это ни то, ни сё, ни рыба, ни мясо.
   - Ты слыхал, Вовик?! - воскликнул Юра. - Валентин Валентинович, оказывается, тоже философ. У нас тут не пьянка, а философский диспут!
   - Что и ценно! - с хмельной глубокомысленностью подытожил Володя и, обняв за плечи, притянул к себе Иру. Та не противилась.
   Юра обратился к Ире:
   - Ирка, у тебя вроде с фильтром курево было? Дай сигаретку, не могу больше эти папиросы тянуть - в глотке першит.
   Ирина, высвободившись из Володиных объятий, вынула из кармана платья пачку "Космоса", но Юре не подала, а сказала:
   - Если вам наскучила философия, давайте перейдём к поэзии. Могу рассказать стишок о вреде курения.
   - Просим, просим! - Расцвёл Валентин Валентинович.
   - Только сначала дай сигарету, - не отставал Юра.
   Ира бросила ему пачку и, с усмешкой глядя, как он прикуривает, продекламировала:
  
   -Маленький мальчик взатяжку курил,
   Окурки от мамы пряча.
   Вырос из мальчика круглый дебил -
   И не могло быть иначе.
   Грустно, но мальчик был мал и не знал -
   И это самое главное -
   Что дым табака одуряет быка,
   А мальчиков и подАвно.
  
   - Жёстко! - Володя захлопал в ладоши. - Сама сочинила? Что-то на Маршака смахивает.
   - Или на Чуковского, - предположил Юра.
   - Разрешите поцеловать вашу ручку. - Валентин Валентинович грузно поднялся из-за стола и склонился перед девушкой в ожидании.
   - О! Это для меня слишком большая честь! - захохотала Ира, но руку протянула.
   Валентин Валентинович с чувством чмокнул её в запястье.
   - Вот это по-джентльменски! - восхитился Юра. - Чёрт возьми, а хорошо сидим!
   ...Когда допивали третью банку, время было уже за полночь. По избе толстыми слоистыми облаками плавал табачный дым, тот самый, что недавно пробудил Иринино поэтическое вдохновение. Валентин Валентинович посапывал, уронив тяжёлую голову на стол. Юра с Алексеем о чём-то вяло переговаривались заплетающимися языками. Володя обнимался с разомлевшей Ирой. Радио всё ещё бормотало. Потом Володя взял Иру на руки и, шатаясь, вынес в сени.
   -Всё по плану, - понимающе улыбнулся им вслед Юра.
   На душе у Бессонова было привычно гадко, когда по радио какой-то бас или баритон затянул оперную арию. Алексей даже не очень удивился, осознав, что певец опять обращается к нему:
   - Послушай, Алексей, это я, я вернулся, чтобы успокоить тебя, тебя больше не потревожит злой голос. Он изгнан. Отныне с тобой буду только я. Ты, как и всякий, любого пола, более или менее симпатичный внешне и внутренне молодой человек, втайне считаешь себя, если не самым красивым внутри и снаружи, то самым привлекательным, как минимум. Этой своей привлекательности ты поклоняешься, как кумиру, но если бы ты познал истинную привлекательность и красоту: если бы ты увидел Настоящий Свет - ты бы посмеялся над собой...
   - Как тебя зовут? - вновь спросил Алексей на языке понятном только ему и певшему. - Эйх корим леха?
   На сей раз его никто не слышал, потому что Юра присоединился к Валентину Валентиновичу и храпел с ним на пару, положив голову на его плечо.
   - Моё настоящее имя непроизносимо, - пел баритон, - но если тебе хочется как-то называть меня - зови меня Израхией.
   - Израхия, докажи мне, что Бог есть, - прошептал Алексей, почему-то вспомнив в этот момент о Библии, приобретённой когда-то его матерью. Эта пугающе толстая книга пылилась теперь у него в книжном шкафу среди прочих книжек и журналов. Он не раз листал её, но никогда не задавался целью осилить всю целиком, тем более вдумываясь в каждое слово.
   - О Боге, о Боге, только о Боге буду я говорить с тобой, ведь Он и есть тот Свет, которого ты не видишь. - Продолжалось пленительно красивое пение. - Алексей, ты не знаешь что выбрать. Но чтобы понять как жить дальше и стоит ли жизнь вообще того, чтобы жить, ты обязательно должен выбрать одно из трёх.
   - Что выбрать, Израхия?
   Но ария закончилась и заговорил диктор, заговорил обычным русским языком:
   - Итак, гений и злодейство. Совместимые ли вещи? Пушкин прав: нет. Гений - творец прекрасного, то есть устремлённого к Богу. Злодей - творец зла. Талантливый или даже очень талантливый творец зла. А поскольку зло никогда не бывает прекрасным или Божественным, злодей не может быть гениальным. Часто говорят, что Наполеон - гений. Но что он создал прекрасного?
   Поговорив ещё немного в том же духе, он объявил следующий номер. Вновь возник голос Израхии.
   - Израхия, что выбрать?! - закричал Алексей. - Ты слышишь меня?!
   - Успокойся - я здесь. Ты должен выбрать одно из трёх.
   Первое: Бога нет - значит, после смерти ничего нет и жизнь ничто, вечный обман и мучение без смысла.
   Второе: А) Бог есть, но Он равнодушен к нам, своим созданиям, Он забыл о нас, оставил сиротами на произвол судьбы. Значит, Бог жесток и безнравственен по понятиям человеческим.
   Или Б) - мы являемся каким-то побочным продуктом Его творения и Он даже не знает о нашем существовании. Не подозревает. Тогда бессмысленно Его винить в жестокости. "Кто сказал, - спрашивает человек, - что Бог всё знает, всё видит и абсолютно всё в Его власти? Кто знает Вселенские Законы?"
   И в первом и во втором случае после смерти, если и будет что-то, то уж точно ничего хорошего, следовательно и жизнь опять-таки ничто, абсурд.
   Третье: Бог есть. Он знает и любит нас. И если не избавляет от ужасов, которыми полна наша жизнь, то не из жестокости, а потому что цели Его неисповедимы, пути неисследимы и нравственность Его - Божья, а не человеческая, и поэтому настолько выше последней, что просто недоступна никакому людскому знанию и пониманию. И лишь после телесной смерти - ибо дух Божий, живущий в Его народе, если верить Библии, бессмертен - у нас есть надежда приблизиться, а может, и слиться с тем, что при жизни в этом мире не дано понять никому - с Божьим Замыслом. Тогда этой надеждой наполняется и наша земная жизнь, и обретает в ней смысл.
   - Конечно, - ответил Алексей, - приятнее всего выбрать третье... Хотя вообще почему я должен выбирать только из трех? В голове мелькает еще не один вариант.Например: а что, если Бог умер? Но нет... Если Бог умрет - умрет все.Тогда другой вариант: возможно Бог болен? Возможно Он всегда был больным? Потому и человечество, созданное Им, больное? В основном на голову. А может сейчас Бог в предсмертной агонии? И мы агонизируем вместе с Ним? И, чем черт не шутит, может Он все-таки умер и разлагается? И мы находимся в стадии разложения, гниения, и принимаем это за нашу настоящую жизнь, которая прекратится наконец, когда труп Бога полностью истлеет, что по человеческим меркам может занять еще не один миллион лет?.. Вроде того, что "рок-н-ролл мертв, а я еще нет", если ты слышал эту песню... Но я хочу знать правду, а раз я её никогда не узнаю (по крайней мере в этой жизни: ведь до определенной степени доказать можно всё, но ничего нельзя доказать до конца), я и не выбираю ничего, а допускаю равную возможность всех вариантов, даже ту, что Бога нет вовсе, хотя и отдаю себе отчёт в том, что это моё заявление попахивает полуатеистической или по-научному - агностической самонадеянностью (впрочем, запах, по мне, не так уж и плох), излишней доверчивостью к своим человечьим мозгам, не способным, не смотря на все усилия, вследствие их несомненного несовершенства или не стопроцентной задействованности, вызванными, к слову сказать, таинственными, но, вероятно, обоснованными (опять же кем или чем?) причинами, попахивает, говорю я, глуповатой и тщеславной доверчивостью к мозгам не способным вырваться из тисков такой половинчатой, вернее псевдообъективной, далекой от истины позиции. Признаю и каюсь, что слаб, слеп и глух, но не вижу и не чувствую ничего, что могло бы заставить меня ее изменить... Трагичность этой позиции именно в том, что за ее рамки не выпрыгнуть.Хотя... хотя возможно, что и внутри этих рамок можно достичь тех высот, которые будут трамплином для прыжка в неведомое, то есть за эти самые рамки.Другое дело, что такой прыжок будет сделан сущностью перерождающейся или уже переродившейся, превышающей человеческие возможности, а значит не совсем человеческой или совсем нечеловеческой... Нет, я не каюсь!Не за что!
   -Похвальное самообличение, Алексей.
   -Но я не каюсь, не каюсь! - твердил Алексей.
   -И всё-таки,- продолжал Израхия, будто не слыша его, - ты не можешь не признать существования Бога, и тебе придётся напрочь отмести версию, что Бога нет, как нелепость, ибо некоторыми людьми бесспорно, по их убеждению, доказано, что реальная (не абстрактная) бесконечность чего бы то ни было, бесконечность, якобы существующая, по мнению их противников, в воспринимаемом нами мире, в нашей вселенной - невозможна. Правда, доказано теоретически, а не на практике, и потому, естественно, как ты говоришь, не до конца. Ничто не может быть бесконечным, как ничто не может быть беспричинным. Это истина - говорят они. Земная истина - говорю я. Значит, вселенная начальна и конечна. Вселенское время начально и конечно. Но тогда причина породившая вселенную должна существовать вне начал и концов, вне времён и пространств, вне вселенной, и можно лишь догадываться о свойствах и качествах этой причины. Лишь смутно фантазировать. Возможно, именно эта причина реально бесконечна - следовательно - вечна, безначальна и... неподвижна. Возможно - а если хорошо подумать, то так и должно быть - она сознательно породила или сотворила нашу конечную вселенную. В любом случае эту причину можно назвать Богом. Итак - Бог есть.
   - Хорошо, хорошо, я согласен, но как мне относиться к Нему? - спросил Алексей.
   - Люди относятся к Нему по-разному, - ответил Израхия. - Если человек думает, что Бог не всесилен, он скажет: незачем было тогда создавать мир.
   Если Бог, сотворив нас, забыл о нас, человек скажет: безответственный, беспамятный.
   Если Он проводит над нами только Ему ведомый эксперимент, человек скажет: безнравственный, жестокий, холодный и бесчувственный.
   Если Он сознательно издевается над нами, человек скажет: изверг.
   Если Он знает, помнит, любит и заботится о нас, как родитель о детях своих, с целью видеть их счастливыми подле Себя, потому что только с Ним они могут быть по-настоящему счастливы, человек скажет: Добрый, Справедливый, Всеблагой и Всемогущий. Какое отношение к Нему ближе тебе?
   - Израхия, послушай, - сказал Алексей. - Когда страдает безвинный, поневоле начнёшь считать Бога жестоким, даже если Он добр в действительности. В Своей Божественной действительности. С человеческой же точки зрения Его не оправдывают благие цели и намерения, если путь к ним лежит через страдания безвинных. Если же все люди, как я слышал, виновны перед Ним в своей изначальной греховности, в первородном своём грехе - почему Он создал их такими несовершенными и склонными ко греху? С другой стороны я понимаю, что Он сотворил людей свободными в выборе между Добром и Злом. Он, по Писанию, неотвратимо накажет всех злодеев, если не при жизни, то после жизни. Но для чего Ему надо было давать людям десять заповедей, раз Он заранее знал, что они невыполнимы для них? Для чего Сына Своего послал Он на смерть за их грехи? Показал, что в грешной плоти можно жить безгрешно? А может, желал сделать их вечными должниками, чтоб попрекать их этим, а Самому упиваться Своим совершенством и недосягаемостью для них? Но Бог не может быть таким по-человечески высокомерным и жестоким, если не сказать подлым и глупым, ведь эти низменные качества - привилегия сугубо человеческая, навязанная людям дьяволом (взбунтовавшимся ангелом, сотворённым Богом и посягнувшим заменить собою Творца), а Бог - это, как известно, любовь. Израхия! А что, если иными людей и нельзя было создать по каким-либо неведомым законам? По тем самым, по которым и сатана взбунтовался! Вдруг в той Завселенской Божьей дали или, наоборот, в непостижимой Божьей близи, что в сущности одно и то же (по ходу рассуждения мелькает цинично-глумливая мысль - прости, Господи, меня грешного - а не является ли наша вселенная всего лишь молекулой или даже атомом, хорошо, если атомом в лепестке прекрасного, неведомого цветка, а ну, как, предположим, - прости невежу и ты, Израхия - в заднем проходе или где похуже у неведомого монстра, живущего в другой вселенной, являющейся в свою очередь - по принципу матрёшки - тоже чьей-то частицей, и так до бесконечности, вне которой только Бог? Чёрт, я совсем запутался - ведь только что ты убедил меня, что всё совсем наоборот, и лишь Бог бесконечен... но сейчас я о другом...), так вот - вдруг в том вневременно-внепространственном месте, где обретается Он в Силе и Славе Своей, Совершенный и Добрый Бог, по этим самым законам, не может быть никаким другим, а лишь Добрым и Совершенным? Вдруг Он Сам не свободен в выборе каким Ему быть? И, тоскуя по свободе, Всемогущим Духом Своим сотворил Он наш свободный мир? В результате получился человек - существо рождённое свободным, но заплатившее за это собственным несовершенством, и, вдобавок, наделённое сознанием, чтоб терзаться своим бессилием стать совершенным, сознанием, в конце концов, и его превратившим в несвободного. Если так, Израхия, то я понимаю Бога! Если так - я люблю Бога! Доброго, Совершенного, но несвободного Бога!.. Но ведь это чушь, Израхия! Как Бог может быть Всемогущим, если Он несвободен? К чему может стремиться Совершенство? Неужели к менее совершенному? Как оно вообще может оставаться совершенным, будучи лишено свободы? И что такое эти неведомые Завселенские Законы, как не Законы Самого Бога? Да и сомнительно, чтобы несвободный Бог создал свободного человека. С образом и подобием неувязка получается...
   - Бог свободен, Алексей! Более того, Он и есть Свобода! И Справедливость, и Равенство, и Братство! Абсолютно серьёзно! И Любовь, и Доброта, и Совершенство! Ведь все эти титулы Бога, как и многие-многие другие - почти синонимы, и являются лишь жалкими отражениями, куцыми определениями единого, необъятного понятия: сущности Бога. Открою тебе тайну, как говаривал Павел.
   - Тайну о Боге?
   - Бог Сам по Себе Тайна, даже приблизительно не доступная ничьему разумению. Она превыше сотворённого Ею разума. Окрылённый верой разум в самые просветлённые свои моменты только смутно способен воспринимать Её отдалённые отблески, отзвуки, отражения, следы и намёки, наводящие на не менее отдалённые и смутные догадки.
   - Догадки о чём?
   - О Силе, Энергии, исходящей от Бога. Сила эта - не сам Бог, но она исходит от Него, как свет от солнца, как жар от пламени, в то время как Бог остаётся неподвижен в Самом Себе и никогда никуда не исходит. Так вот, постижимая людьми тайна в том, что Божественная сила, Энергия, Свет, Дух (называй, как хочешь) способна творить, то есть вершить Божьи дела, лишь преодолевая препятствия. И это не противоречит ни Любви, ни Красоте, ни Совершенству, ни Свободе. Напротив: это порождает их. Человечество тоже свободно, но несовершенно, потому что обмануто врагом Бога, вследствие чего неправильно распоряжается свободой и попадает к нему в кабалу. Бог-отец не пресекает злых деяний Своих неразумных детей, чтобы насилием не разрушить их свободы, которая - и только она - в конце концов приведёт их к Божественному Совершенству. С Божьей помощью, конечно... Но Он прямо говорит чего не следует делать и честно предупреждает, что ожидает тех, кто ослушается. Любящий родитель знает, что нельзя изменить, тем более исправить детей, нарушая их свободу. Он и не делает этого. Но Он может страдать вместе с ними и за них. Он никогда не оставляет их. И в этом - высшая помощь.
   А ты, Алексей, любишь ли ты Бога так, чтобы Он отвечал тебе взаимной Любовью? Утвердительно ответить на этот вопрос не в праве ни один человек в мире, будь он даже Франциском Ассизским. Но истинно, что Бог любит всех (всех!) людей со всеми их недостатками.И любит Он в них не то, что зачастую они любят в себе сами. То, что они считают своим достоинством - для Бога нередко - изъян, и наоборот...
   - А дьявол, Израхия, что ты скажешь о дьяволе, о враге?
   - Бог - Добро и дьявол - зло - две сущности не только неравносильные, ибо Создатель сильнее создания, но и абсолютно неравноценные, что в общем ясно, как дважды два. Почему же нам так трудно бывает выбрать то, что для нас ценнее и ближе нашей природе? Это сатана затуманивает наш мозг. Ведь не случайно в зле поначалу нас привлекает его внешняя красота (в отличие от красоты Добра, где всё внешнее вторично.) Часто такая легкодоступная, ещё чаще только кажущаяся таковою, всегда такая манящая, неизведанная, таинственная, остро и приятно щекочущая нервы, эта внешняя красота в действительности скрывает за своей притягательной оболочкой пустоту и скуку, при чём отнюдь не безобидные, а страшные, чреватые для человека нравственной и, как следствие, физической смертью. Знай, что вопреки затасканной лжеистине, ошибочно приписываемой Достоевскому, наружная красота - погубит мир.
   Младенца тоже влечёт к яркой, красивой побрякушке. Но младенцу простительно не знать, что её краски могут быть ядовитыми - он не умеет мыслить. Человеку же, считающему, что он знает о плохом и хорошем, умеет различать их - непростительна бездумная тяга к внешней привлекательности как раз потому, что он ЗНАЕТ - значит, способен мыслить, но пренебрегает этим даром Бога. Почему же ЗНАЯ, он всё-таки заигрывает со Злом, идёт ему навстречу с такой лёгкостью? Ведь думать-то он в состоянии. В состоянии понять, что безобидный, на первый взгляд, и даже похвальный исследовательский дух, а вернее зуд любопытства, перерастающий в нездоровый азарт, совсем не безобиден, а преступен и что есть сферы жизни запретные для всяких исследований и экспериментов. Значит, он не привык размышлять глубоко и честно из лени или из боязни перед самим собой, настоянными на эгоизме. Боязнь и лень - это уступки дьяволу. Ленивые и боязливые для него лёгкая добыча. В принципе же любой мыслящий человек обязательно должен прийти к выводу, что всякий контакт со злом, даже зрительный или слуховой, грозит ему потерей его чистоты и человеческого достоинства, иными словами - утратой самого святого. Нормальному человеку, с понятиями не вывернутыми наизнанку, его достоинство дороже интереса к внешней привлекательности, к обаятельной форме (он поймёт, что взор его затуманен, и обаяние он видит там, где им и не пахнет; видит только призрак его), и он никогда не станет рисковать честью из-за этого своего сомнительного интереса. Нельзя победить зло на его территории. Только на территории Добра. Риск вообще оправдан лишь когда дело касается жизни и смерти. И за него всё равно приходится расплачиваться. Понимание высшей ценности своего достоинства, чести, души, как даров от Бога, с непреложностью заставит понявшего насторожённо, если не брезгливо, с отвращением относиться к каждой бьющей на сиюминутный эффект броской красивости, в которую зло так гораздо рядиться. У человека разовьётся интуиция даже на тщательно завуалированное зло, обострится нюх на всё дурно пахнущее, и он за версту станет обходить его. А раскусив его скучную и мёртвую суть, вдохнув её зловоние, распознав её умом (естественно, если он у него есть), а не на практике, не окунаясь во зло и не пачкаясь в его ничем и никем, кроме Бога, не смываемой грязи, человек станет равнодушным к скучным искушениям зла. Равнодушие, презрительное безразличие убийственно для сатаны. Зато человека убережёт от потери самого себя, от падения в бездну. Когда этого не происходит - дело в лености ума - во-первых, и во-вторых - в слабости характера, в отсутствии силы воли. Но если человек хоть каплю уважает себя и в дальнейшем хочет жить, не теряя этого уважения, он сможет заставить ум работать и додумывать всё до конца, а эта привычка, вернее способность, даруемая Богом и только в Нём развиваемая, неизбежно укрепит характер и разовьёт силу воли.
   - Мало кто послушен доводам разума, - вставил Алексей. - Теория без практики мертва. Каждый норовит попрактиковаться лично и поэтому обязательно замарается. Такая уж у человека натура. Ведь не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Будь иначе, то есть когда бы люди учились только на чужих ошибках и опирались на вложенный в них Богом разум, зло давно ушло бы из их жизни.
   - Единственное, что можно ответить на это: лишь Господь в силах вразумить и защитить человека от зла. От зла вокруг и в нём самом... К Спасителю обращайся! И ещё. Помни... Всякое, даже ничтожное с твоей точки зрения прегрешение, которое ты малодушно разрешил себе - плевок в любящего Бога, лишний удар по Его и без того истерзанному, страдающему телу, распятому вместо тебя... И заметь такой милый нюанс: эти плюющиеся с детским простодушием и трогательной невинной убеждённостью в своём праве, после этих самых плевков, а то и совершая их (что ещё забавнее в своей наивности) искренне выпрашивают у оплёвываемого милостей для себя.Какая прелесть, не правда ли?
   Итак - порочен не сам ум, порочным бывает образ мыслей в уме. Вспомни древний совет Павла на все времена: "Обновите образ мыслей" и проси Бога об этом.
   - Ты говоришь: вспомни, - грустно улыбнулся Бессонов. - Плохо вспоминается, когда не знал да ещё забыл... Израхия, а чем отличается христианский Бог от богов других религий? Я что-то читал о буддизме или даосизме, уже не помню. Насколько я понял, в общих чертах философия там такая: всё - есть ничто. Человек приходит из ниоткуда и уходит в никуда. Например, дао - это нескончаемый путь из пустоты, через пустоту в пустоту. Не очень весело, но честно. Ничего не обещается ни при жизни, ни после. Даются лишь инструкции - как максимально облегчить и упростить этот путь.
   - Это одна из многих умозрительных теорий. Она бездоказательна, - сказал Израхия.
   - Как и христианство, - заметил Алексей.
   - Если Бог есть, с чем ты согласился, то этот Бог только Иисус Христос, ибо только Он по-настоящему учитывает природу человека.
   - В каком смысле?
   - В самом прямом. Он любит земную жизнь и Он знает, что человек тоже любит её и хочет жить. Жить сейчас, жить на земле и жить хорошо. Постараюсь объяснить. В идеале дао, впрочем, как и другие подобные учения, это полная растворённость (нирвана, так сказать) личности в окружающем мире, неразрывное слияние с природой, со всей вселенной, отрешённость от своих эмоций, оценок, индивидуальных черт, от своего "я", от своего разума и, в конечном счёте, от человеческой природы... Вот в чём парадокс, вернее подвох...
   - Просто уход от суеты, ведь в Библии тоже где-то сказано - всё суета и томление духа.
   - Но Библия не призывает к духовной смерти, Алексей. А дао (этим словом для краткости я буду называть все близкие ему восточные религии, поскольку в них во всех есть нечто родственное) дао ведёт именно к ней. Ведь если предположить, что все люди станут вдруг даосистами - наступит всеобщая духовная смерть, которая в итоге приведёт к неминуемой смерти телесной.
   - Может в смерти и есть истина? - спросил Алексей.
   - Если бы это было так, тогда жизнь никогда бы не возникла. Но жизнь возникла, и с каким-то маниакальным упорством до сих пор противостоит смерти. Недаром всё живое наделено мощнейшим инстинктом самосохранения. Разум человека - венец творения, и наивно считать, что создан он лишь для того, чтоб додуматься до собственной никчёмности и самоуничтожения, как единственного средства прервать мнимую бессмысленность своего существования.
   Будь это так, выходило бы, что смысл жизни в смерти, а смерть - благо для жизни. Но это ежедневно опровергается самим наличием жизни в мире... Может несколько преждевременно скучать по поводу бездушных и мёртвых законов природы? Ведь мы не знаем в точности "природы" природы.Мертвы ли на самом деле её законы? Бездушны ли? Поскольку в нас есть совесть, а мы есть отражение законов и замыслов природы, значит она (совесть) должна присутствовать и в ней. Но так как мы всё-таки лишь отражение, к тому же, видимо,находящееся до сего времени в развитии, то, возможно, что наши человеческие образцы высшей нравственности и совестливости ещё не есть предел совершенства и не дают нам права с их позиций взыскивть с природы или отвечать ей неприятием, а тем более выносить приговор.Может мы не доросли ещё до совести "природы"? А если нам надоело ждать взросления и мы решили гордо плюнуть природе в лицо собственным самоустранением - это похоже на самоубийство юнца - недозревшего, но возомнившего,что уже всё познал, не нашёл в познанном ничего с его точки зрения истинно стоящего и поэтому так рано разочаровавшегося в жизни...
   Слишком сложный механизм человеческий мозг, слишком много в нём останется неиспользованных ресурсов, чтобы высшим предназначением его было осознание довольно простеньких идей о жизненной тщете и самоубийстве, как разрешении этой тщеты. Помнишь старое сравнение с микроскопом, используемым идиотом для колки орехов. Но Творец вселенной не идиот.
   - У меня и в мыслях не было, Израхия, такого кощунственного богохульства, то есть богохульственного кощунства... Тьфу! Не в этом дело... Но позволь узнать - откуда ты взял, что мы в своей сущности - это отражение природы?
   -Можно заменить слово "природа" на слово "Бог", а "отражение" на "подобие".В любом случае наша сущность сотворена чем-то или кем-то, и не может не иметь признаков силы её сотворившей.Другое дело, если ты считаешь, что человеческое сознание возникло случайно, благодаря уникальному стечению обстоятельств и дальнейшей эволюции. - Тогда наше сознание можно назвать единственной в своём роде аномалией или болезнью (хотя многие представители науки как раз опровергают единственность и уникальность сознания, и, следовательно, стоят за закономерность его возникновения).Всё это очень зыбко, ибо ни то, ни другое не доказуемо до конца.Каждый выбирает, что ему больше нравится.Но само противостояние этих идей заставляет людей мыслить, спорить, шевелиться т.е. жить.Случайно ли это? Может быть.А может и нет.
   -А вдруг человечество не развивается, а деградирует уже больше тысячелетия?!
   -Есть такая гипотеза.Но она так же субъективна, как и все другие.Что такое тысяча лет во вселенских масштабах? Ничто.Это раз. Во вторых кто сказал, что кажущаяся духовная деградация не есть накопление опыта, необходимого для вступления на новую, высшую, неведомую доселе ступень духовности? И может пройдёт ещё не одна тысяча лет, преже чем количество перейдёт в качество, и человечество достигнет этой следующей, и не факт, что последней ступени.
   -Так... Дай подумать... Что-то я хотел спросить ещё... Да!Вот!А вдруг наука не успеет узнать до моей смерти о природе, то зачем я жил?!
   -С тем же основанием можно спросить: а вдруг успеет? Но скорее всего, конечно, наука этого до нашей смерти не успеет.Да и вряд ли она способна на это вообще.Ну и что? А вдруг эта самая боязнь не узнать ВСЕГО при жизни здесь, на земле - и свидетельствует о деградации отдельных представителей человечества? А вдруг есть что-то после жизни? Что-то, что непостижимо для живущих на земле? И вдруг именно в этом "что-то" и кроется ответ на вопрос "зачем я жил?", и не только на него? Причём это "что-то" доступно лишь ушедшим из жизни естесственной, а не суицидальной смертью? Но всё это вопросы риторические, лишний раз доказывающие единственное, что по большому счёту можно доказать: сократовское - мы знаем то, что ничего не знаем.И каждый человек из множества гипотез, как поётся в песне, выбирает по себе.
   -Однако, возвращаясь к дао... оно не призывает к самоубийству.
   - Впрямую нет. Но до конца последовательный даосист обречён придти к мысли о нём. Иначе он не будет настоящим даосистом. Это - что касается стопроцентных, элитарных даосистов. А рядовой приверженец этого учения может вполне спокойно и достойно жить, что он и делает, правда жизнью своей отрицая систему взглядов собственной религии. И всё было бы сносно, если бы не одно маленькое "но". Дело в том, что возжелай с восточной страстью такой рядовой убить, ограбить, изнасиловать, предать - да мало ли чего? - он пойдёт на это без особых мучений и раздумий. Почему? Ведь дао не учит этому, напротив, считает всё это порождением суетных эмоций, впрочем, равно как и любовь, добродетель, сострадание, порядочность, верность, честность и так далее. Дао уравнивает между собой любые человеческие качества, тем самым обесценивая их. Дао не учит конкретно ничему плохому и ничему хорошему - в христианском понятии, разумеется. Дао покушается на стоящую надо всем истину, видя её в "ничто", в смерти, проще говоря. А раз впереди смерть, раз между добром и злом нет принципиальной разницы, отчего иному среднему даосисту и не прирезать кого-нибудь, любя в то же время кого-то другого, а не исключено, что даже и этого зарезаемого до самого что ни на есть самоотречения. Хоть и любовь, и убийство нежелательная суета, скажет он, да какая разница? И в рамках своей религии будет если не праведником, то и не особенным отступником: перед смертью - высшим божеством, вернее идолом - всё едино и все одинаковы.
   - Чем же лучше христианство? - снова подал голос Бессонов. - Разве там всё гладко? А инквизиция, крестовые походы, умерщвление плоти, фанатизм?
   - Всё это касается антихристианства или неправильно понятого, а также умышленно искажённого, извращённого христианства. Даосизм же, как его не понимай, всё равно приведёт к смерти, к сатане. Настоящий христианин никогда не уравнивает зла и добра, никогда не спутает одно с другим. Вера и жизнь, основанные на фундаменте десяти заповедей, воплощённом в образе Христа ("Иисус, как ходячие Скрижали Завета", - подумал Бессонов в этом месте Израхиевой проповеди и сам себя спросил: святотатственен ли этот образ?), такая вера и такая жизнь, - между тем продолжал Израхия, - для него единственное средство достичь Царства Божьего. Его истинность - опять-таки вопрос веры. А вера - это дар Божий. Либо она есть, либо нет. Однако просящему даётся... Но я отвлёкся.
   - Постой, Израхия. Оставаясь всё-таки не до конца убеждённым верующим, я (вроде Фомы) склонен думать, что вера, не подтверждённая практической проверкой, слепа, что это некоторое помешательство, безумный скачок помрачённого рассудка, убаюкивание замутнённых, самим собой или кем-то запудренных мозгов. По большому счёту - это путь наименьшего сопротивления, очень удобный для некритичных людей. Я не желаю этого, и глупо было бы просить об этом. Если на то пошло, я не против веры, но, по-моему, естественнее верить в то, что очевидное невероятно (была такая телепередача), чем в то, что вероятно неочевидное. Последнее разумнее лишь допустить.
   - Вот как? В таком случае допустим ли, вероятен ли этот наш разговор с тобой вообще? Но пусть Бог поможет твоему неверию. Вероятно, для этого нужно время.
   - Вероятно, но не очевидно. Интуиция подсказывает мне, что время не поможет, хотя ты, возможно, и прав, потому что полностью я не доверяю и своей интуиции.
   - Доверься Богу.
   - Но допустимо ли верить в допускаемое? Всё-таки, наверное, это дело вкуса... А разговор наш очень похож на мой личный бред. Как можно поверить в бред? То есть, конечно, можно, если есть такая склонность...
   - Ты на сто процентов уверен, что я - только твой бред?
   - Нет, не на сто... На полста.
   - Хорошо. Время и Бог нас рассудят. Но я продолжу.
   Для христианина важна сама жизнь и неприемлемо всё, что ей мешает. Грубо говоря: зло для него - зло, поскольку оно мешает жизни, а добро - добро, поскольку оно полезно для жизни. Христианство полностью солидарно с созданной Богом природой в своей ненависти к смерти и в бесстрашии перед ней. Суета и томление - это не вся жизнь, а лишь то в жизни, что не соответствует десяти заповедям и приближает смерть. С точки зрения неверующего скептика правды не знает никто. Никто не доказал, что обещания Христа сбудутся. Но ведь никто не доказал и обратного. Никто из людей во всех деталях не знает - что произойдёт, когда число истинных христиан достигнет угодной Богу величины, необходимой для Второго Пришествия, хотя то, что человеку следует знать по этому поводу рассказано в Апокалипсисе. В одном можно быть уверенным, Алексей - не случится ничего отрицающего жизнь.
   - Ты хочешь сказать: отрицающего праведную жизнь?
   - Праведность и жизнь - одно и то же, а второе имя смерти - неправедность. В связи с этим задумайся о милосердии Бога, ведь Он "повелевает восходить солнцу над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных".
   Но даже если допустить, что истина находится вне каких-либо нравственных категорий, что же, по крайней мере, ближе к ней?
   То, что не придаёт особого значения природе и жизни и, в лучшем случае, равнодушно к ним относится, будучи в то же время само порождено природой, и, только в процессе жизни, данной ему этой природой, способно вывести свои антижизненные: даосийские, буддийские, кришнаитские и им подобные идеи, что само по себе уже извращение?
   Или то, что не только признаёт право жизни на жизнь, как бы смешно это ни звучало, но и не видит вообще ничего важнее жизни, что вполне согласуется с аналогичной тенденцией в природе, сотворённой Богом живых, а не мёртвых?
   Что ближе к истине? К настоящей, а не к умозрительной, за уши притянутой истине? Решай сам.
   - Ты убедил меня... Но временами, как ты сказал, сатана так здорово туманит мозг, что света не видно. Как рассеять тучи? Чувствую, не в моих это силах.
   - Зато в Божьих, Алексей! Ты только проси Его о помощи в благодарной молитве. И при любых обстоятельствах не дай победить себя настроению, ни слишком плохому, ни слишком хорошему, ибо всякая крайность не от Бога.
   - Спасибо за нравоучение, Израхия, но неужели дьявол, как и Бог, бессмертен, а поэтому бессмертно и зло? Неужели смерть бессмертна? Наверное дьявола невозможно уничтожить, так же как смерть убить... И звучит-то глупо...
   - Возможно. Я имею в виду - дьявола уничтожить возможно. А убить смерть - звучит прекрасно, потому что она единственная достойна смерти. И это возможно.
   - Тогда почему этого до сих пор не произошло?
   - Сатану нельзя уничтожить до определённого Богом срока, которого никто, кроме Него, знать не может. Но Бог на Своём примере, навсегда запечатлённом Благой Вестью, показал, как можно и нужно бороться с ним. И, если человек неуклонно будет следовать этому примеру, он сумеет изгнать дьявола из себя и своей жизни, подобно тому, как Иисус в конце времён изгонит его из мира в пылающее серное озеро. Источник зла не в людях, а в дьяволе, который делает многих упрямцев своими слугами, хотят они того или нет. Его цель - сделать своими всех и тем посрамить Творца. Но "Бог поругаем не бывает" и, внемля Ему и с Его помощью, люди в состоянии противостоять противнику Бога и заставить бежать его из человеческого мира в его, дьявольский мир - преисподнюю. В желании или нежелании человека стремиться к Богу, противостоять сатанинским соблазнам или легкомысленно, а то и с охотою соблазняться - и заключается его свобода выбора: кем быть: слугой Бога или слугой сатаны, ибо третьего, как известно, не дано.
   - Значит вопрос в том, когда все люди сделают правильный выбор, да и сделают ли вообще? - спросил Алексей.
   - На этот вопрос давно дан ответ: правильный выбор непременно сделает определённое Богом количество людей в Им же установленный срок. Войти в их число может любой - свет не скрыт ни от кого! Так помоги нам Бог попасть в их число! Помоги каждому в отдельности! Помоги приблизиться к концу времени в чистоте, чтобы, если возможно, вечно быть с Тобой вместе, Господи!
   - Помоги нам Бог! Помоги нам Бог! - шептал Алексей и чувствовал, что горячие слёзы катятся по щекам - настолько растрогала его душеспасительная беседа с Израхией...
   ...Из сеней раздался пронзительный визг. Голос Израхии потонул в нём. Алексей вскочил, как ужаленный. Валентин Валентинович и Юра по-прежнему спали.
   Визг повторился.
   Бессонов отёр рукавом слёзы с лица и вышел в сени. Кромешная тьма на мгновение парализовала его. Из дальнего угла сеней, как раз оттуда, где находился диван, доносились возня и частое дыхание. Нашарив в кармане коробок, Алексей вынул его и зажёг спичку. Осветив стену у самых дверей, он увидел выключатель. Щелчок, и сени залил яркий электрический свет.
   На диване совершенно голый Володя упорно налегал на полуголую Иру. Она была в одних трусиках и лифчике. Её скомканное платье валялось на полу у дивана, рядом с одеждой Володи. Девушка остервенело сопротивлялась грубому натиску, извивалась, как змея, отпихиваясь руками и отпинываясь ногами. Володя тоже не сдавался. Он даже не обратил внимания на неожиданно включенный свет, и, когда Алексей подходил к дивану, сумел наконец вцепиться в материю трусиков и так рванул их, что те лопнули по швам. Одновременно с этим, другой рукой он отвесил Ире увесистую пощёчину. Ирина застонала, словно от наслаждения.
   - Володя, кончай! - сказал Бессонов.
   Володя на секунду замер. Даже Ира перестала вырываться. Потом Володя повернул к Алексею своё покрасневшее, потное лицо и дико расхохотался.
   - Лёха, ты мастер чёрного юмора! - прохрипел он, отсмеявшись. - Как я могу кончить, если я ещё не начинал? И вообще, тебе что здесь надо?
   - Услыхал визги - подумал - режут кого-то.
   - Правильно подумал: видишь - Ирку хочу кожаным ножом зарезать.
   - Но она, похоже, против.
   - Кто? Эта долбаная поэтесса? Да она с перепою просто забыла, что аппетит приходит во время еды. Короче, Лёха, чеши отдыхать, мы тут сами разберёмся. - С этими словами Володя отшвырнул в сторону Иринины трусы.
   - Уйди, я прошу тебя! - закричала девушка, отбиваясь с новой силой. - Уйди же! Лёша! Ну чего ты лезешь?
   - Отстань от неё, Володя! - как мог твёрдо потребовал Алексей.
   - Я тебе серьёзно говорю, Алёша, сквозони отсюда. Зачем тебе лишние головные боли? -угрожающе прорычал Володя.
   Алексей отошёл на несколько шагов назад, разбежался и, затормозившись у дивана на одной левой ноге, пяткой правой ударил Володю в висок. Правда, он был не обут, в одних носках, и удар вышел не очень жестоким. Всё же Володя слетел с дивана и скорчился на полу, зажав голову руками.
   - Ох, ты сука! - со стоном выдохнул он.
   Ира спрыгнула с дивана, подобрала платье, поспешно надела его через голову и, обхватив ладонями плечи, замерла на месте с вытаращенными, ничего не видящими глазами. Ни она, ни Алексей, ни тем более Володя не заметили, как рядом оказался Юра. В руках он держал кочергу. Подойдя к Алексею со спины, он с силой ударил его этой железякой по затылку. Тот повалился. Молча и плавно, как спиленное дерево. Ира вскрикнула от неожиданности, а немного придя в себя, испуганно пролепетала:
   - Юра - ты что, идиот? Ты его убил, наверное!
   Алексей лежал без движения. Из разбитой головы на шею стекала кровь.
   - Знаем как бить, - сказал Юра, - ничего, очухается. А то ишь ты - совсем разбушлатился. Дверь открываю, гляжу - а он тут Вовчика окучивет. Как ты, Вовчик? - Юра перевёл внимание на Володю. Тот сидел на корточках, уперев локти в колени и пальцами ощупывал череп.
   - Да вроде живой, - сказал он. - Плотно он мне по репе втетерил. Теперь ясно, что такое искры из глаз.
   Поднявшись, он вяло натянул трусы и брюки.
   - Щас я ему сделаю козью морду, чтоб остепенился.
   Он подошёл к Алексею и два раза от души пнул его под рёбра.
   - Что-то он, в натуре, как труп, даже голоса не подаёт, не крякнул ли? Может, Юрок, ты его наглушняк завалил?
   - Я тоже так подумала, - сказала Ира.
   - А всё ты, курица, виновата! - прикрикнул на неё Володя. - Он ведь за тебя впрягся, честь твою защищал.
   - Так я ж орала ему: "Уходи!" Не судьба была понять, что ли?
   - Плохо орала. Думаешь, он вкурил кому ты орала? Он решил, что это ты мне. Откуда ему знать, что ты тащишься, когда тебя ломают? Он же с тобой не спал. По идее-то он благородно поступил: спасал от насилия начинающую поэтессу. И мне некогда было объяснить ему. У-у-у! Извращенка! - Володя оттолкнул Иру в сторону.
   Она упала на диван и сказала сквозь слёзы:
   -Ребята, пойдёмте отсюда! Володя, Юра! Пойдёмте на воздух!
   - Да чего вы все обхорились? - обратился Юра к товарищам. - Ничего с ним не будет. Он не столько убитый, сколько бухой. Ну, не верите - пощупайте у него пульс.
   - Ты бил - ты и щупай! - окрысилась на него Ира.
   - Ну, а чё? - запросто!
   Юра присел перед Алексеем, взял его руку в свою, приложил большой палец к запястью.
   - Будет жить! - объявил он, поднявшись. - Пульс, как у быка.
   - Он и есть бычара, - проворчала Ира, - русского языка не понимает - не даром по-марсиански гундосил. Уйди, говорю, уйди - нет, прёт быком и всё! Тоже мне благородный юноша! Кайфоломщик чёртов! Нет, неудачный сегодня день. Как непруха с утра покатила, так и кончилось всё обломом. С утра ширнуться по-человечьи не получилось - пришлось бурду эту вонючую халкать. А теперь ещё и это: одно к одному...
   - Давай его хоть на диван закинем, - предложил Володя.
   - Можно, - согласился Юра.
   Они вдвоём взяли Алексея за руки и за ноги, перетащили на диван и укрыли ветхим дырявым одеялом, которым он был застелен.
   - А может и правда свалим отсюда? - спросил Володя. - Надоело в этой халупе, на воздухе баще. Точно, Ирка?! Ирка дело знает туго! Не печалься - найдём тебе солутану! Или творческие личности предпочитают героин? Легко! Товарищи цыгане не дремлют - всегда к вашим услугам - знай башляй!
   Володя ободряюще похлопал девушку по спине.
   - Можно и на воздух, - ответил Юра. - Подождите меня, я щас - только кочергу на место поставлю.
   Он скрылся за дверью. Через несколько минут вернулся, держа в руках трёхлитровую банку полную браги.
   - Это на дорожку.
   - Сгодится, - одобрил Володя. - Как там Валентиныч?
   - Кочумает.
   - Ну, и дай Бог ему здоровья. Поехали, что ли? - Он взял Иру за локоть.
   - Как говорится: спасибо этому дому, - гася в сенях свет, сказал Юра, и все трое направились к воротам.
   Вскоре их шаги и голоса стихли, словно растаяли в темноте ночной пустынной улицы.
   * * *
  
   - Израхия, ты слышишь меня? Отзовись, поговори со мной... - еле слышно пробормотал Алексей на неземном языке, лёжа на диване и не в силах шевельнуть пальцем. Кровь запеклась на шее и горле толстой коркой и, стягивая кожу, душила его, точно удавка. - Израхия, Изра... По-моему, это еврейское имя... Скажи, Израхия, а почему евреи не веруют во Христа?
   - Я здесь, Алексей, я слышу тебя, я всегда с тобой. - Голос возник не извне, как обычно, а изнутри Алексеева мозга, из самых глубоких его недр. - Моё имя означает - "Гражданин Бога". Я отвечу на твой вопрос.
   Господь неизменно блюдёт ЗАКОН СОХРАНЕНИЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ И РАВНОВЕСИЯ в сотворённой Им Вселенной...
   Если бы Бог каким-либо неопровержимым образом явил Себя сразу всем людям в мире - им волей-неволей пришлось бы принять Его. Но Бог - это воля, и Ему не нужны дети - невольники, верующие по принуждению. Ему нужна свободная вера свободных людей.
   Чтобы дать знать о Себе, Он избрал отдельный народ (чем Он руководствовался, выбирая - известно только Ему), которому явил Себя и который должен был поведать о Нём другим народам, а уж они сами бы решили верить им или нет. Но иудеи - избранный народ, познавший Бога - не пожелали ни с кем делиться Им ( Богом), возомнив из гордости своей избранностью, что Он только их Бог и ничей больше. Вернее, больше их, чем кого-либо ещё.Язычники, по большому счёту, не имели возможности приобщиться к истинной вере. Тогда Бог пришёл к иудеям Сам в лице человека их крови с целью разомкнуть тесные рамки пропитанного гордыней иудейского сектантства, проповедать истину всему миру и искупить грехи мира Своей кровью. Это произошло. И мир узнал о Нём, Едином и Вечном. Но если почти весь языческий мир через определённое время уверовал во Христа-Спасителя, как в Бога Живого и Единственного, при чём уверовал не по принуждению, а движимый лишь свободным влечением души, то почти весь иудейский мир, напротив, до сих пор не признаёт в Нём долгожданного Мессию. И это не смотря на то, что лишь иудеи сподобились воочию видеть творимые Иисусом чудеса. Иудейские священники сочли Его богохульником и предали позорной казни на деревянном кресте.
   Однако, Алексей, ведь в этом и был Замысел Божий. Всё было недаром. Как недаром, в наказание, иудеи были рассеяны по всей земле, так недаром и величайшие проповедники христианства среди язычников были из иудеев.
   Бог не забыл о своих избранниках, иначе Он и не избирал бы их.
   А поверь все иудеи в Христа - и христианский мир, уподобляясь язычникам, сделал бы их своим идолом. Бог не желает этого. Он приведёт их ко Христу, только когда весь остальной мир избавится от своих пагубных страстей. Об этом же в одиннадцатой главе послания к Римлянам витиеватым хитроумным слогом бывшего фарисея свидетельствует и Великий Апостол Павел, некогда Савл Тарсянин, в прошлом беспощадный гонитель христиан. Вот послушай: "...я хочу спросить: разве Бог отверг Свой народ? Конечно же нет! Я и сам израильтянин, потомок Авраама из колена Вениамина. Бог не мог отвергнуть Свой народ, который Он знал от начала...
   ...Хочу опять спросить: может быть они споткнулись и упали и для них уже нет никакой надежды? Конечно же нет! Их падение принесло спасение язычникам, чтобы возбудить ревность в Израиле...
   ...Если их падение приносит богатство миру и если их потери приносят изобилие язычникам, то на сколько же больше богатства они сами приобретут в конце!
   Обращаюсь к вам, язычники: я апостол для служения язычникам и высоко ценю моё служение. Я надеюсь, что смогу как-то возбудить ревность моего народа, чтобы спасти хоть некоторых из них. Если их отвержение приносит миру примирение, то разве Бог не примет их опять, как бы воскресив из мёртвых?..
   ...Если вы были срезаны с дикого масличного дерева и, вопреки своей природе были привиты к ухоженному дереву, то насколько же скорее природные ветви прирастут к дереву, с которого были отсечены!..
   ...Братья, чтобы вы не возгордились по отношению к иудеям, я не хочу оставить вас в неведении о тайне: Израиль будет слеп до тех пор, пока полное число язычников не достигнет спасения. Весь Израиль будет спасён, как об этом написано: "С Сиона придёт Избавитель! Он снимет грех с Иакова! Мой Союз с ним заключается в том, что Я сниму с них грехи".
   Они стали врагами Евангелия, чтобы вы имели возможность принять его, но что касается избрания, то они любимы и дороги Богу, благодаря союзу Бога с их предками. Божьи дары и Его призвание неизменны. Вы раньше были непокорны Богу, а сейчас, благодаря тому, что они стали непокорны, Бог помиловал вас. Так и они стали сейчас непокорны, чтобы и им быть помилованными благодаря милости Божьей, проявленной к вам. Бог провёл всех людей через непокорность, чтобы помиловать их.
   О, как неисчерпаемы мудрость и познание Божье! Как непостижимы Его решения и неисследимы пути Его! "Кто может познать разум Господа? Кто может быть Ему советчиком?" "Кто когда-либо одалживал что-либо Богу, что Бог был бы должен возместить ему?" Ведь всё происходит от Него и через Него, и для Него существует. Слава Ему во веки! Аминь".
   - Аминь, - сказал Алексей.
   Кто-то грузный тяжело опустился на диван в его ногах. Алексей, напрягая все силы, чуть приподнял голову и в предутреннем сумраке наступающей субботы смутно разглядел огромный расплывчатый силуэт кого-то сидящего на краю дивана.
   - Это вы, Валентин Валентинович? - спросил Бессонов.
   Молчание. Алексей почувствовал, как с него медленно поползло покрывало. Поползло в сторону сидящего. Алексей покрылся испариной, уцепился обеими руками за верхний край ветхой материи, но покрывало вырвалось из его слабых рук и продолжало сползать.
   - Вы что делаете? - дрожащим голосом сказал Алексей. - Мне же холодно!
   Он упорно вглядывался в сидящего, но никак не мог сфокусировать взгляд настолько, чтобы определить - есть ли у того голова, руки, ноги. Он видел лишь какую-то неуклюжую бесформенную массу.
   Когда покрывало сползло с него полностью, Алексей лягнул сидящего. Нога , будто в тесто, погрузилась в тёплую вязкую трясину. Бессонов пронзительно вскрикнул от страха и отвращения и рывком вскочил с дивана.
   Уже достаточно рассвело, чтобы различать предметы.
   На диване никого не было.
   Покрывало валялось на полу.
   Он нагнулся, хотел поднять его, но оно вдруг зашевелилось. Под ним кто-то был. Или что-то было. Алексей похолодел. Покрывало ходило волнами. Рядом у стены стояла поленница дров. Он снял сверху увесистое берёзовое полено и запустил им в покрывало.
   Сени насквозь пронзил дикий протяжный вопль. Из-под покрывала пулей выскочил здоровенный рыжий кот и, шипя, со вздыбленной ежом шерстью, освещая себе путь двумя ярчайшими зелёными огнями, сиганул мимо ног онемевшего Алексея к лестнице, ведущей на чердак. Как демон взлетел по ней и исчез в квадратном проёме на потолке.
   - Ну, нет! Ты у меня сейчас попрыгаешь! Я тебе устрою кордебалет на яйцах! - крикнул ему вслед Бессонов, которого колотила нервная дрожь.
   Он ощупал разламывающийся от боли затылок и обнаружил в слипшихся от засохшей крови волосах здоровенную коросту. Руки, ноги и все внутренности тряслись то ли с похмелья, то ли от побоев, то ли с перепугу. Но сейчас он не думал об этом, его обуревала ненависть к рыжему коту, как будто он был причиной всех его бед. Он вынул из кармана мятую пачку "Любительских", с трудом отыскал среди высыпавшихся папирос целую, с трудом прикурил и полез по лестнице на чердак. Когда голова его проникла в квадратное отверстие, в ноздри ударил до головокружения сладкий запах сена, смешанный с резкой вонью немытых ног, и не мудрено, так как первое, что бросилось ему в глаза на чердаке были именно чьи-то немытые ноги. Две грязные босые ступни, с жёлтыми, давно не стриженными, загибающимися книзу ногтями. Они будто парили в воздухе, пропитывая его смрадом. Грязь, казалось, навечно въелась в потрескавшиеся, сморщенные пятки. Алексей едва не ткнулся в них носом.
   Подняв глаза выше, он увидел обладателя ног. Это был Валентин Валентинович. Он висел под деревянной балкой крыши. Верёвка, туго натянутая его толстым телом, была привязана к ржавой скобе, острыми концами вбитой в балку. И без того выпученные глаза Валентина Валентиновича теперь полностью вылезли из орбит и висели на тонких кровянистых нитях. Навсегда сжатый, перекошенный рот молча говорил о неимоверных страданиях, вынесенных покойным перед смертью.
   И тут из тёмного чердачного угла явился рыжий кот. Мягко, бесшумно ступая, он подошёл к висельнику и, жмурясь от удовольствия, потёрся шеей об его пятку. Труп начал слегка раскачиваться. Кот сладострастно замурлыкал, ужом извиваясь меж мёртвых ног.
   Видя всё это, Алексей смог только жалобно что-то пискнуть. Челюсть его отвисла, папироса выпала изо рта, ноги подкосились и он кубарем полетел с лестницы вниз.
   * * *
  
   Очнулся Алексей от нестерпимого жара. Открыв глаза, он ничего не увидел. Едкий удушливый дым клубами расплывался по сеням. Бессонов лежал на спине рядом с лестницей. С потолка на лицо ему сыпались искры.
   "Папироса упала на сено", - эта мысль первой прострелила сознание.
   Когда он встал на ноги, то, не смотря на лавину обрушившихся на него жутковатых передряг, про себя с облегчением отметил, что все кости целы. Затем страшный приступ кашля, перешедший в рвоту, затмил на время его рассудок.
   С чердака слышался неистовый треск пламени.
   ...Алексей уже добрался до ворот и собирался открыть их, когда до него донёсся слабый крик:
   - Помогите! Володя! Юра! Ребята!
   Из избы кричал явно Валентин Валентинович. Уже ничему не удивляясь, Алексей повернул обратно.
   Войдя в избу, он увидел только верхнюю половину Валентина Валентиновича, будто росшую из пола. Дело в том, что нижняя его часть находилась в подполье.
   Благодаря закрытой двери, в избу дым пока не проникал.
   - Алёша! Милый! Слава Богу! А я уж думал - конец мне! Ты представляешь - смех и грех - застрял в этой дыре, ни туда, ни сюда! - Чуть не плача рассказывал Валентин Валентинович. - Под утро просыпаюсь - тяжко. Вас нету никого - решил, что вы в сенях спите, в холодке. Дай, думаю, подлечусь, гляжу: банки нет, ну, я ковшиком зачерпнул и прямо из него... Потом ещё... Да, видно, лишка - брюхо пучить стало. Вам в чайник на опохмелку налил и решил флягу обратно в погреб убрать. Туда-то спустился, флягу затащил, а вот обратно - не могу и всё! Застрял, как затычка! Чёрт меня дёрнул!("Как мультяшный Винни-Пух в норе у Кролика..." - мелькнуло у Бессонова.) Полчаса ору, а в ответ - тишина - хоть реви... А ребята где, Лёша? Ушли, что ли?
   - Валентин Валентинович, пожар у вас! - перебил его Алексей. - Сенки горят! Бежать надо!
   - Ах ты, мать твою! Да как же так?! С чего? То-то я чую палёным тянет!
   - Некогда объяснять! Вылезать вам надо быстрее!
   - Да не могу я, Лёша! Помоги!
   Алексей подошёл к хозяину и протянул ему обе руки. - Беритесь крепче! Поднатужьтесь что есть сил!
   Валентин Валентинович схватил протянутые руки мёртвой хваткой.
   Алексей тянул его на себя до боли в суставах. Валентина Валентиновича распёрло, точно пузырь. Края погребного отверстия придавали его туловищу квадратную форму. Между этими краями и плотью мужчины не было ни щелки свободного пространства. Не смотря на немалые усилия с обеих сторон, Валентин Валентинович не продвинулся ни на сантиметр.
   Дым между тем начал заползать уже и в избу.
   - Это капкан, Валентин Валентинович! Я не могу больше! - изнурённо выдохнул Бессонов, перестав тянуть.
   - Да. Это капкан, - спокойно сказал пенсионер, - но не только для меня. Это капкан для нас двоих, Алексей. И какой я тебе Валентин Валентинович? Уж скорее я Израх Израхич. А тот, с кем ты меня путаешь, висит на чердаке. Разве ты не видел?
   Глядя на осклабившегося толстяка сумасшедшими глазами, молодой человек явственно ощутил, как последние силы оставляют его.
   - Отпустите! Отпустите меня!.. - промямлил он, но жирные вязкие ладони, точно щупальца осьминога, присосались к его рукам так, что, казалось, приросли к ним.
   - Узнал? Узнал меня, Алексей? - Спросил мужчина на том самом, неведомом языке. - Я всегда буду с тобой. Отныне и во веки - я всегда буду с тобой. Я - ангел-очиститель, а что может быть чище огня, который скоро обнимет и очистит нас?..
   Слова текли не переставая ("О вы, напоминающие о Господе - не умолкайте!"), но Алексей, убаюкиваемый ими, не сознавал их смысла. Он сидел перед хозяином на корточках, устало свесив голову на грудь, и даже не пытался вырваться, с облегчением отдаваясь своему бессилию и чужой, вернее чуждой воле, сосредоточенной в цепкой хватке сильных и отвратительных на ощупь рук Валентина Валентиновича или Израх Израхиевича или вообще неведомо кого, кем бы он ни был. Бессонов будто дремал, лениво смирившись с собственной обречённостью, не видя выхода, не веря не только в его возможность, но даже в его целесообразность, дремал, забыв обо всём, не вспомнив о Боге, помогающем всякому, просящему Его о помощи, напрочь загладив в себе память о том, что для Него нет ничего невозможного. С каждой секундой этой дурной полудрёмы он упускал свой единственный шанс спастись.
   ...Огонь уже давно бесновался в комнате. Сквозь хруст и треск пылающей, рушащейся мебели, сквозь оцепенение Алексей слышал голос Израхии:
   - Дьявол внушает: если в мире всё заранее прощено, то в нём всё заранее цинично дозволено. Но это не так, Алексей! Если в мире всё заранее прощено - это не повод для вседозволенности, тем более не призыв к ней. И кто расценивает это всепрощение как руководство к бесовской деятельности - раб сатанинский. Как скот признаёт кнут и подчиняется силе, так и это двуногое не пакостит лишь под страхом физического наказания. Раб Божий, напротив, видит во всепрощении неизмеримое великодушие, милосердие, доверие и любовь Создателя к созданиям Своим и , ценя это превыше всего, старается даже мыслью, не говоря уже о делах, не прогневить Бога. Ведь он знает: иго Его - благо, и бремя Его легко. Но как скот подчиняется не только силе, но и ласке, так и греховное двуногое, быть может, увидит в ласке Божьего всепрощения то, что допуская зло, Бог вовсе не принуждает к нему, не искушает и не соблазняет им, подобно сатане. Напротив, испытывает людей на верность Ему в надежде на их сознательное и свободное неприятие зла, на их духовное совершенствование, потому что не допускает испытаний сверх сил человеческих, безмерно вознаграждая выстоявших и претерпевших до конца . И, заранее прощая всё, отнюдь не всё одобряет, тем более заранее не прощает всех. Но лишь тех злодеев, которые прозрели, раскаялись и истинно, искренне уверовали, ибо такие уже никогда сознательно не сделают никакого зла, свыше осенённые ясным пониманием несовместимости зла с образом и подобием Божьим. Увидев всё это, греховное двуногое, быть может, по доброй воле, по совести подчинится справедливой воле Бога?Тогда оно достойно называться человеком, а человек достоин спасения.
   Тщеславные же, вероломные и упорные в гордыне, злодеяниях и беззаконии, лишь на себя и силу свою, сатаной направляемую, полагающиеся, не прощаются. И, когда придёт последнее время, упьются вином ярости Господней. Их наказание - вечная смерть!..
   В правде последних слов Алексей убедился воочию, но не смог уже никому поведать о ней, потому что объятая пламенем, широкая и толстая потолочная доска, сопровождаемая шлейфом чёрного дыма и снопами алых искр, шумно обрушилась прямо на него, и огонь поглотил его.
   А Израхия всё говорил среди огня:
   - Есть самая великая тайна и сейчас я открою её тебе! Что значат слова Иисуса к апостолам своим: "Истинно говорю вам: не прейдёт род сей, как всё это будет... увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках с силою многою и славою". По-русски слово "род" можно истолковать, как весь род людской, на арамейском же, как и на греческом ( равно и на иврите), коими владел записавший всё это Марк - слово "род" - "дор" по-арамейски - означает "поколение", одно поколение, и только. Так почему же Иисус не вернулся к ним, как обещал? А не вернулся Он потому...
   Но тут в горящей избе взорвался телевизор и голос умолк навсегда.
  
  
  
   РАССКАЗ ПЯТЫЙ
   ЛАБИРИНТ ИЛИ СНЫ БЕССОНОВА
  
   "И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его".
   Екклесиаст. (12:7)
  
  
   "Я был таким же, как вы,
   И думал, что жизнь это вечность,
   Но только сейчас, увы,
   Я постигаю бесконечность".
   Надпись на могильном памятнике.
  
   Вначале я, Алексей Бессонов, за всю свою жизнь до самой смерти так и не пришедший в сознание, торжественно и проникновенно читал стихи:
  
   Когда в глазах темно от тоски
   И сердце истерзано болью,
   Чужими стали, кто были близки,
   Прахом стало, что было любовью,
  
   Доверься Тому, Кто способен понять,
   Кто за милость не требует платы,
   Тому, Кто позволил Себя распять,
   С Кем грехи всего мира распяты.
  
   Ты можешь открыться ему во всём.
   В ответ не услышишь упрёка.
   Он ждёт тебя: ночью приди или днём,
   С Ним не будет тебе одиноко.
  
   Но взор твой прикован к делам людским,
   Творимым во славу мира.
   Не оттого ли темно от тоски
   В глазах, устремлённых мимо?
  
   Мимо небес и мимо Любви,
   Даруемой в Свет смотрящим.
   Очнись и взгляд от тьмы оторви,
   От ночи, землю объявшей.
  
   Во мраке царствует дракон.
   Мир славит врага неусыпно.
   Жесток кровавый его закон
   И алчная пасть ненасытна.
  
   Железные когти рвут слабую плоть.
   Клыки сокрушают кости.
   Всё громче поёт толпа у ворот
   Всемирного Погоста.
  
   Хвалебный гимн заглушает стон
   И рыданья стоящих у входа,
   А задние давят, спеша на поклон
   Хохочущему уроду.
  
   Звериным клеймом отмечены лбы
   И правые руки несчастных.
   Для них впереди приготовил гробы
   Носитель трёхзначной печати.
  
   Смотри! Наступили последние дни.
   И времени больше не будет!
   Отдай своё сердце Христу и храни
   У Того, Кто праведно судит.
  
   Потом появился человечек карликового роста, но пропорционально сложенный, подошёл ко мне вплотную, при чём голова его оказалась чуть выше уровня моих коленей, и, как бы отвечая мне, тоже стал говорить стихами, но, в отличие от меня, без всякого выражения, монотонно, нудным бесцветным голосом, хитро глядя куда-то в сторону:
  
   Конец. Ты выброшен из жизни
   В неведомый всем смертным мир.
   Справлять языческую тризну
   Спеши на сатанинский пир.
  
   А можешь помолиться Богу,
   Восславить Будду иль Христа,
   В том смысла будет столь же много,
   Сколько содержит пустота.
  
   Свершилось. Ты уж вне пространства,
   Вне времени, вне суеты,
   Но где тот Свет и где та Ясность,
   К которым так стремился ты?
  
   Мир запредельный опостылел
   Тебе. Что там тоска, что здесь,
   Где есть предел, где все мы жили
   Перед броском куда невесть.
  
   Вокруг немая неподвижность,
   Всепроникающий покой,
   А истина опять укрылась
   За первозданной пеленой.
  
   Не мучай разум понапрасну,
   В покое сам себя оставь,
   Ведь вечный отдых - это счастья
   И истины единый сплав.
  
   Но ты не веришь в то, что вечность
   И лишь она во всём права,
   И слепо смотришь в бесконечность,
   Сокрывшую лик Божества.
  
   Ты бы хотел проникнуть в двери,
   В благую явь ведущие,
   Где незачем во что-то верить,
   Поскольку там Суть Сущего.
  
   Без веры не найти те двери -
   Вот в чём печальный парадокс.
   Раз нет в тебе того, чем верят,
   Смирись с потерею без слёз.
  
   И не гордись своим смиреньем
   Или гордись: в посмертном смысле
   Различья нет: Эдем в геенне.
   Конец. Ты выброшен из жизни.
  
   Ростом человек был около метра. Такой тонкий, что я без труда мог бы обхватить его туловище ладонью и коснуться средним пальцем большого. Его тело походило на тоненькое берёзовое полено. Он был раздет по пояс. Впрочем, как и я.
   Закончив читать, он лёг на песок. Я последовал его примеру. Мы лежали на берегу реки под жарким солнцем, разговаривая и смеясь. Но всё равно я чувствовал себя неловко с ним, и порою меня сковывал страх. Мне вдруг захотелось взять его в руки и переломить об колено. Я представил, как он хрустнет. Точь-в-точь, как сухая ветка.
   Я только подумал об этом, продолжая говорить с ним, но он, видно, прочтя мои мысли, перепрыгнул через меня кузнечиком и змеёй обвился вокруг моей шеи. Вместе с тем он принялся давить твёрдым кулачком мне под рёбра, отчего у меня перехватило дыхание и помутилось в глазах.
   - Ты думаешь, я слабый? А я могу задушить тебя. Не веришь? Не веришь? - спрашивал человек, неожиданно изменившимся, певучим голоском.
   Я верил, но не мог ответить. Я хотел сказать ему, чтоб он отпустил меня и не обращал внимания на мои мысли, потому что они ничего не стоят и не значат... Однако не мог ни вздохнуть, ни сказать что-либо и начал терять сознание. Я ненавидел его. Неужели придётся так глупо умереть? Я попытался вырваться, но по телу разлилась неодолимая лень и страшно захотелось спать. Я не дышал уже с полминуты и понял, что если засну сейчас, то уже не проснусь никогда...
   Весь в поту я вскочил на ноги. В висках стучало. Я раскрыл рот и стал жадно, отрывисто и шумно дышать. Как собака.
   Я находился в маленькой, с низким потолком будке, наподобие сторожки. Точнее это был рабочий тепляк. Недавно, спустя три месяца после возвращения из армии, я устроился сюда на работу помощником машиниста экскаватора: до армии я закончил училище по этой специальности. Работал по двенадцатичасовому графику - с утра и в ночь. Странно, но я откуда-то точно знал, что проработаю здесь ровно три с половиной года и вылечу за пьянку по 33-ей статье...
   Сейчас стояла ночь. Мой машинист спал в кабине экскаватора.
   В тепляке находился стол, занимавший треть всего пространства. На нём валялись сухие хлебные корки и стоял белый эмалированный чайник в потёках грязи. На стене рядом с дверью висел огромный металлический телефонный аппарат с тяжеленной трубкой, которой запросто можно было убить. Перед столом - широкая скамья. С неё-то я и вскочил. Я на ней спал. Мне приснилось, будто меня вешают или что-то в этом роде - точно не помню - и я действительно стал задыхаться. И теперь, когда проснулся, никак не мог надышаться. И сердце колотилось, как бешеное. В будке было жарко, точно в парилке: это я вовремя не выключил электрическую печку под столом. Может потому и снились кошмары.
   Выключив печку, я зажёг свет. Попил противно тёплой воды из рожка чайника и закурил папиросу.
   За единственным окном в правой стене сверкали звёзды на густо-синем квадрате выхваченного рамой неба. Сыпались крупные редкие снежинки, весело искрясь в треугольном сиянии фонаря, стоящего неподалёку от тепляка.
   Сонно перебирая неопределённые ночные мысли, я услышал, что снаружи кто-то скребётся в дверь. Обычно так просил, чтоб его впустили живущий здесь добрый пёсик Дружок. Я пнул дверь. На пороге, на фоне ослепительного в свете фонаря сугроба стояла до неправдоподобия гигантская, чёрная собачища. Её горящие жёлтые глаза, не мигая, уставились на меня. Я сел на скамью и стал вжиматься в угол. Тут мой локоть упёрся во что-то податливое. Я резко повернул голову. Рядом со мной на скамье сидела женщина средних лет.
   - Не бойся - это моя собака Люцифер, - сказала она хриплым голосом. Потом улыбнулась и спросила: - А ты что здесь делаешь, дорогуша-лапочка?
   - Я здесь работаю, - ответил я деревянным тоном.
   От женщины нестерпимо воняло мочой. Она была пьяная, с растрёпанными чёрными, выбивающимися из-под собачьей шапки, волосами, в тёмно-бордовом пальто, заляпанном масляными пятнами. Над её верхней губой я разглядел большую простудную коросту. Она плотоядно сощурила голубые глаза, цепко схватила меня за телогрейку худыми руками, приподнялась и стала приближать своё лицо к моему, выпятив губы. Она словно хотела всосать меня в себя всего без остатка. Я отдёрнул голову и ударился затылком о бревенчатую стену. После удара голова моя перестала ощущать сопротивление стены и стала свободно подаваться назад до тех пор, пока я не упал со скамьи, но не на пол, а на кучу щебня, насыпанного рядом с тепляком.
   "Неужели я пробил стену башкой?!" - ужаснулся я, разглядывая стену тепляка уже снаружи. Она была цела. Из тепляка выбежала женщина - собаки с ней не было - и поспешила ко мне. Я сгрёб горсть щебёнки и запустил ей в лицо. При этом я сильно порезал какой-то стекляшкой средний и указательный пальцы на сгибах. Затем поднялся с кучи и побежал. Женщина ринулась за мной. Меня подгоняла жгучая боль в пальцах.
   Будка, в которой я коротал рабочее время, находилась на самом дне глубокого рудного карьера. И теперь, забыв о деревянных лестницах ведущих из него наверх, я поднимался кверху по спиральной дороге для БЕЛазов. Женщина не отставала. Я приближался к экскаватору, стоящему в забое. Я решил спрятаться в его кабине. В этот момент я вспомнил, что раньше уже встречался с этой сумасшедшей бабой. Это было в страшной 27-ой квартире, в доме моего друга Андрея. Но с тех пор она жутко подурнела.
   Когда я опустил трап и поставил ногу на первую ступень, машина дернулась, и корпус её начал поворачиваться. Трап выскочил из-под моей ступни и стремительно поднялся вверх, едва не свернув мне челюсть. Я отпрыгнул в сторону.
   Вглядевшись в освещённое помещение кабины, я увидел, что за её стеклом никого нет. Совсем никого нет! Машинист исчез. Между тем, экскаватор яростно вращался то в одну, то в другую сторону; потом с размаху врубился своим зубастым четырёхкубовым ковшом в забой и, рыча, как доисторический ящер, принялся грызть почву.
   Меня захлестнул такой смертельный ужас, что я даже забыл про женщину. Да и что такое была она в сравнении с этим бесноватым экскаватором? Её не было. Её и правда нигде не было. Я поискал её глазами и не нашёл. Но я всё равно не мог дольше здесь оставаться и побежал дальше. За спиной по-прежнему рычал экскаватор, и я бежал от этого звука.
   Я развил неимоверную скорость. И с каждым шагом увеличивал её. Дошло до того, что ноги не успевали за телом, которое со свистом рвалось вперёд. Ноги немели и заплетались. Дышать стало больно, а голова налилась свинцом. Веки закрывались сами собой, весь я сделался ватным, воздух представлялся мне вязким сиропом и я словно плыл в нём, как в невесомости или в замедленных съёмках.
   И вот тогда я начал взлетать. Открыв глаза, я обнаружил, что поднялся над землёй сантиметров на двадцать. Я чувствовал себя лучше, всё лучше и лучше с каждой секундой. В груди надувался какой-то волшебный воздушный шар и распирал её ни разу не изведанным, туманящим рассудок счастьем полёта. Лёгкость и восторг - вот, что наполняло этот шар. Ошеломлённый, я сознавал, что обладаю силой держаться в пустоте без всякой опоры и не падать. Больше того - сознавал способность передвигаться по воздуху в любом направлении.
   Я поднимался всё выше и не хотел останавливаться, хотя мне уже становилось страшно: а вдруг силы мои иссякнут, и я камнем полечу вниз?!
   Я смотрел вниз и видел прямо под собой чёрную яму карьера. Отсюда экскаватор казался игрушечным. Можно было различить, что он перестал бесноваться и теперь тихонько ползёт вниз по спиральной дороге.
   Вокруг карьера светились редкие огоньки ночного города, а дальше за городом вырисовывались контуры гор и расплывчатые волнистые линии лесного моря, покрывающего их. Я поднялся метров на двести, а то и выше.
   "Вот это да! Вот это и есть то настоящее, ради чего стоит жить!" - подумал я, изо всех сил борясь с нарастающим страхом.
   Вдруг с левой стороны, совсем рядом, раздался неясный звенящий шум. Из облака вынырнула стая больших чёрных птиц. Она летела прямо на меня. Доброго ждать от них было нечего. И я снова пустился наутёк. Только уже по воздуху. На лету я повернул голову и получше рассмотрел их. Таких птиц я видел лишь на картинках. Походили они на грифов. Без сомнения они гнались за мной; вытягивали длинные облезлые шеи, вращали кровяными глазами и щёлкали крючковатыми, зубастыми - это я отлично разглядел - клювами. Они догоняли меня. Оглянувшись ещё раз, я не поверил своим глазам: то, что я принял за оперение, оказалось не оперением, а мундирами из грубой чёрной кожи, в которые птицы были затянуты все до одной. Кроме того, на головах их поблёскивали маленькие гладкие фуражки из той же чёрной кожи.
   Я долго кружил над карьером, удирая от птиц. Когда птицы почти настигли меня, я обманул их: резко подался вниз и стал снижаться. В этот момент, запрокинув голову вверх, я успел обнаружить ещё одно удивительное обстоятельство: в своих когтистых лапах птицы сжимали новые блестящие наручники. Во время полёта они тихонько мелодично позванивали. Этот звон и привлёк моё внимание. Я летел на дно карьера. Я очень устал. Чем ближе к земле, тем меньше оставалось сил. Хорошо хоть птицы потеряли меня из виду...
   Метрах в трёх от земли я утратил способность управлять собой в воздухе, изнеможённо расслабился и топором стал падать вниз, с болезненным напряжением предвкушая жестокий ушиб при падении.
   Упал удачно, на гору пыльных рудных отсевов... и облегчённо вздохнул. Пыль клубилась надо мной и вокруг меня. Я долго лежал в этой пыли и отдыхал, переживая всё случившееся. Было где-то часа три ночи...
   ...Проснулся оттого, что скрипнула скамейка, на которой я спал. Я открыл глаза. Здоровенная чёрная собака положила на край скамьи передние лапы и скалила надо мной длинную острую зубастую морду. Морда была без глаз.
   Я привстал.
   - Куда девался Дружок? Что ты с ним сделал, мерзкий дьявол Люцифер? - со злобой в душе и дрожью в голосе спросил я, едва шевеля плохо слушающимся языком.
   Пёс молчал...
   С улицы донёсся приближающийся рёв. В распахнутую дверь будки с треском вломился ковш экскаватора; щепки полетели в стороны. Экскаватор медленно подминал под себя будку... Мне приснилось, что меня раздавило гусеницей бульдозера или экскаватора. Я вскочил со скамейки и глянул в окно. Уже светало. Отхлёбывая из чайника, я скосил глаза на свою правую руку, сжимавшую его дужку. Между средним и указательным пальцами торчала недокуренная, давно потухшая папироса. Наверное, когда я спал, она обожгла мне пальцы. Так и есть - на их сгибах вздулись волдыри от ожогов. Они сильно ныли. Не зря, среди прочего, мне снилось, что ужалил руку крапивой... или порезался - точно не помню...
   Рабочая смена закончилась. Я вышел из будки и по ступеням деревянной, почти отвесной лестницы стал подниматься на верх карьера...
   ...Получасом позже, помывшись в душевой и теперь дрожа на студёном ветру, я ждал трамвая, сатанея от настоятельной потребности поскорее добраться до дома и по-человечески выспаться в нормальной постели.
   Вот наконец и нужный мне трамвай с номером "3". Я вошел в отъехавшую дверь, купил билет и сел на свободное место у окна с левой стороны. Вагон тронулся. Справа, спиной ко мне, держась за поручни, стоял какой-то парень в коричневой вельветовой кепке, зелёном плаще и резиновых сапогах. Судя по медленным поворотам его головы, он очень внимательно наблюдал за проплывавшими в окне машинами, прохожими и домами. На улице моросил мелкий дождик. Всё небо было затянуто тяжёлыми серыми тучами. По дорогам бежали ручьи, расквашивая и без того жидкую грязь. Кое-где ещё сохранились островки заледеневшего грязного снега, окончательно раскисающего сейчас под дождём.
   Я встал с места, подошёл к парню и тоже уставился в окно.
   На следующей остановке среди толпы ожидающих мне бросился в глаза один человек, лет тридцати, в лохматой рыжей шапке, в жёлтой куртке с многочисленными замками и заклёпками, в кроссовках и синих спортивных штанах с белыми лампасами по бокам. В нём не было ничего особенного, но мне он сразу стал отчего-то неприятен. Был он среднего роста, с широким лицом, квадратным подбородком и выразительными чёрными глазами под высокими дугами сросшихся бровей. Неприятно было то, что вокруг его рта - и сверху, и снизу, и по бокам - дряблая кожа собралась в складки и имела серый трупный цвет, а сами губы потрескались и распухли. Когда люди заходили в раскрывшиеся двери, человек издал дикий утробный вой и со всего маху упал на спину в мутную лужу. Люди недоумённо повернулись к нему.
   - Смотри! - Толкнул меня локтём парень, не оборачиваясь. Люди кричали:
   - У него падучая! Падучая! Он может подавиться своим языком!
   Некоторое время мужчина лежал, как мёртвый, без всякого движения. Вдруг он резко, судорожно выгнулся и широко разинул свой землистый, обмётанный пеной рот. Упираясь ступнями и ладонями в землю, он сделал фигуру, напоминающую мостик.
   Двери закрылись, и трамвай двинулся дальше.
   И тут случилось невозможное.
   Мужчина, не меняя дугообразного положения, стал плавно скользить за трамваем, как по льду, будто привязанный к вагону невидимой верёвкой. Какая неведомая сила влекла его? Трамвай набирал скорость. Мужчина не отставал. Люди столпились у заднего окна и наперебой что-то доказывали друг другу, тыкая пальцами в стекло. Мужчина с запрокинутой головой взирал на нас прямым неподвижным взглядом. И мы, и трамвай, и всё окружающее виделось ему перевёрнутым с ног на голову. Он плавно скользил, застыв в своей нелепой позе. Он сопровождал нас до следующей остановки. А там, как ни в чём не бывало, прыжком поднялся на ноги и бодрой пружинистой походкой перешёл через дорогу. У её обочины остановился, немного помедлил, раздумывая, и вдруг сел в размякший сугроб. Посмотрел на нас, улыбнулся и помахал рукой. Потом снял шапку, положил её себе на колени нутром вверх и принялся старательно креститься, встречая и провожая прохожих жалобным взглядом.
   Мы ехали дальше.
   - Видал, что делается! Не кисло бычится мужчина! - поразился стоящий спиной ко мне парень. Через минуту он опять пихнул меня локтем и крикнул, протягивая руку вперёд: - Смотри быстрей! Вон твой друган Андрюха! Видишь, нет? Да вон, с ведром вишни!
   И правда - там, куда он показывал, какой-то человек с большим синим ведром, полным красных ягод, в одной руке и чем-то зелёным в другой, изогнувшись под тяжестью груза, юркнул за угол девятиэтажного дома. Но я не успел разобрать - Андрей это или нет.
   - Я что-то не понял, кто это, - сказал я.
   - Ты что - Андрюху не узнал? Ведро вишни присвоил, чёрт, у торговых старушек, а сейчас гасится! - Парень захохотал. - Старинный колбасист! Видал - ещё и огурец жрёт, скотина! Хе-хе! И это, заметь, в начале весны!
   С этими словами он сунул руку в карман плаща, достал оттуда свежий огурец и, всё так же, не поворачиваясь, стал с хрустом его грызть.
   Трамвай подошёл к новой остановке. Парень наконец повернулся и протянул мне половину огурца. Я чуть не вскрикнул - это был мой лучший друг Андрей! "Как же он смог так изменить голос, что я не узнал его сразу?!" - подумал я, взял огурец и спросил:
   - Откуда у тебя этот плащ и кепка? И кто был с ведром вишни? Вообще, где сейчас может расти вишня? Он промычал что-то невразумительное, нехорошо засмеялся (гы-гы) и выскочил из трамвая. Я ехал дальше.
   ...Слез через две остановки и побрёл по тротуару, тщательно пережёвывая горький огурец. В конце улицы стоял одноэтажный каменный домик с трубой. Из трубы густо валил дым. Из домика вышли двое рослых кудрявых мужчин в рабочих фартуках, с засученными рукавами, обнажавшими бугристые мускулы". Двое из ларца, одинаковых с лица", - подумал я. Они подошли ко мне, приветливо улыбаясь. Вдруг один сказал:
   - Хватай его!
   Вмиг я весь напружинился. Они взяли меня под руки и затащили в домик. Это была кузница. В центре стояла массивная наковальня. Они схватили меня за руки, за ноги и положили животом на наковальню. Руки и ноги привязали верёвками к вкопанным в земляной пол железным штырям. Один взял большую кувалду, другой - кувалду поменьше.
   - Поехали! - выдохнул первый.
   - Осадите, демоны! - успел крикнуть я, прежде чем на поясницу, чуть выше тазовых костей, мне обрушился удар силой в целую тонну. Второй глухой удар полегче пришёлся между лопаток. Такой беспощадной боли я не испытывал никогда в жизни. Я не успел опомниться от первых ударов - и снова по пояснице, затем снова между лопаток! Раз! Два! Раз! Два! Хруст! Хряст! Они долго били меня, крякая от наслаждения. Наконец им надоело. Отвязав, они снова взяли меня за руки и за ноги, вынесли во двор, раскачали и швырнули в кусты. Я лепёшкой шлёпнулся на землю. Ощупав себя, я убедился, что из меня действительно сделали лепёшку. Руки, ноги и голова не пострадали, а туловище сделалось плоским, как лист железа.
   Боли уже не было. Наоборот, мне было даже приятно. Я сделался плоским и лёгким, до того лёгким, что не мог подняться. Я очень хотел встать и уйти, но не мог. Ну, никак не мог! И я заревел...
   - Лёха! Ты где так нажрался? - услыхал я знакомый голос.
   Надо мной стоял Андрей в своей вельветовой кепке.
   - Совсем плохой стал! - усмехнулся он.
   - Я не пил уже три дня! - со злостью, сквозь слёзы выкрикнул я.
   - А я пошёл кирять, хе-хе! - он показал горлышко бутылки из-под зелёного плаща. - Сегодня договорились пивнуть с кузнецами - им получку дали.
   - Не вздумай! Они спецом заманивают тебя! Они же тебя задолбят молотами! Ты видишь какой я плоский?!
   - Значит, это они тебя уделали? А я подумал - ты просто ужрался до такой степени, что весь сплющился в стельку, - сказал Андрей. Подумав, добавил: - Ну, тогда, конечно, не пойду.
   - Помоги мне встать, - попросил я.
   Он поставил меня на ноги.
   - Идём короче отсюда! - позвал я, и мы направились в обратную сторону по тротуару. Ветер дул мне то в один, то в другой бок, и поначалу я трепыхался, как флюгер. Один раз даже упал. Но потом приспособился. И через десять минут передвигался уже не хуже других.
   Мы свернули в узкий переулок под названием "Тихий". Здесь мы увидели уходящую под землю длинную трубу диаметром почти в рост человека. Вела она неизвестно куда.
   - Пойдёшь в трубу? - спросил я Андрея.
   - Зачем?
   - Просто так. Всё равно нечего делать.
   Мы вошли в трубу.
   В ней можно было идти чуть пригнув голову. Впереди, в самом конце кромешно-чёрного пространства виднелась еле заметная, крохотная точка света. Это было окончание трубы, выход из неё. К этой точке и лежал наш путь. Мы осторожно ступали в темноте, стараясь не запнуться обо что-нибудь.
   - Может, вкрутим твой пузырёк? - минут через пятнадцать нарушил я молчание.
   Андрей ответил:
   - Как-то не элегантно пить в такой тёмной трубе.
   - Да ладно! Скажи - жаба давит!
   - Подожди пока выйдем. Стрёмно пить в антисанитарных условиях.
   Он шагал впереди, я - сзади.
   Спустя полчаса, мы миновали трубу и вышли на свет Божий.
   О, чудо! Что нам открылось!
   Слева простиралась необъятная гладь синего-синего моря, справа возвышался скалистый холм, густо заросший зеленью - вьющимися, стелящимися, ползучими растениями. Прямо перед нами - длиннейший песчаный пляж. Песок - ярко-жёлтый. Мягкий и чистый. Море ритмично орошало его лёгкими волнами. Над нами - стерильно-лазурное небо без единого облачка. Ласково грело огромное солнце и веял освежающий ветерок с моря. Вокруг ни души! Вдоль берега до горизонта тянулся нескончаемый ряд низких деревянных столбиков, вкопанных в песок. Цепями к ним были пришвартованы чудесные, сказочно красивые шлюпки, расписанные цветами. Шлюпки, слегка покачиваемые прибоем, тоже тянулись до самого горизонта. У каждой, на старинный манер, к носу крепилась голова дракона с разинутой пастью. Я снял ботинки и, блаженствуя, шёл по тёплому песку босиком. Именно в это момент я перестал быть плоским и обрёл свой прежний вид.
   Мне подумалось: "Вот сейчас именно тот сентиментальный момент, когда я, как никогда, хочу встретить прекрасную незнакомку. Я бы сел с ней в одну из шлюпок и уплыл за горизонт".
   Андрей, не говоря ни слова, свернул направо и скоро скрылся в зарослях холма.
   - Стой! Ты куда? - заорал я. - Флакон зажал, да? Молодец! Хорошо делаешь! Забей его себе в дупло!
   Я обулся и тоже направился к холму.
   С великим трудом продираясь сквозь тугие стебли, я медленно поднимался к вершине. Андрея нигде не было видно. Я ещё раз окликнул его. Никто не отозвался. Перетоптав по пути множество нежных цветов, я наконец добрался до верхушки холма. Здесь растительность стала реже, а шагов через двадцать исчезла совсем. Я прошёл ещё немного и очутился на краю обрыва. Я нагнулся и посмотрел в пропасть.
   Что такое?! Я узнал карьер! Прямо у моих ног начиналась лестница, ведущая вниз, на самое его дно.
   Я запрыгал по ступеням... Спустившись на дно, я приблизился к будке, вошёл в неё и сел на скамейку. Дверь тепляка была сорвана с петель и валялась на земле. Мне как раз снилось что-то похожее, а оказывается и правда...
   Хотелось курить, но папиросы кончились. В поисках чибиса (окурка), я заглянул под скамейку и... обнаружил там крышку подполья! Никогда не замечал её раньше! Я отодвинул скамейку и, почти не прилагая усилий, открыл крышку за ржавое железное кольцо. Под пол вела крутая деревянная лестница, вроде карьерной.
   Я стал спускаться по ней в темноту и вскоре ступил на дно подполья. Тут мерцал тусклый зеленоватый свет, открывший моему взору прямоугольный вход в тоннель, так же слабо освещённый льющимися непонятно откуда зелёными лучами. Гладкий отполированный пол, выложенный квадратными мраморными плитами (четыре плиты, плотно пригнанные друг к другу, составляли ширину тоннеля, равную примерно двум метрам) покато спускался вглубь. По обеим стенам, через равные промежутки - тоже метра в два - тянулись какие-то загадочные двери из серого металла. К каждой из них крест-накрест были приварены два толстых, шириной в ладонь, бруска из того же металла. Первая дверь слева имела номер 1.Первая справа - номер 2.Дальше слева - номер 3, справа - номер 4.В таком порядке они тянулись по всему тоннелю. Все двери были заперты.
   Порядочное время я без устали продвигался вперёд, часто подскальзываясь на покатом, гладком полу, и перевёл дыхание лишь между 207-ой и 208-ой дверями. Причиной этому явилось стоявшее здесь на полу ведро. Я присел на корточки перед ним. Синее эмалированное ведро до краёв было наполнено крупными сочными ягодами вишни. Рядом с ним красовалась распечатанная бутылка красного вина, наполовину опорожнённая. Всё это показалось мне очень знакомым. Вдруг из-за 208-ой двери в правой стене послышалось пение. Тотчас я узнал голос Андрея. По-видимому, он был слегка выпивши. Радостная мелодия популярной песенки звучала совершенно неуместно в этом мрачном подземелье.
   - Эй, ты! Выходи! - крикнул я, стуча кулаком в железную дверь. Эхо разнеслось по всему туннелю.
   Андрей, не откликаясь, продолжал петь пьяным голосом.
   "Неужели этот сон никогда не кончится? - с отчаянием подумал я. - Да и сон ли это? Если нет, значит - или я, или весь мир, а, может, мы вместе уже давно сошли с ума. Так сон ли это?"
   Потом я за два раза допил из горлышка вино, закусил двумя вишенками и стал подпевать другу...
  
  
  
   ЭПИЛОГ
   ВСТРЕЧА
  
  
   "Любовь долго терпит... Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит... Любовь никогда не перестаёт..."
  
   1-е послание Апостола Павла к Коринфянам. (Глава 13, Стихи 4, 7, 8.)
  
  
   ...С лязгом отворилась левая дверь под номером 207.В чёрном проёме на её пороге стояла прекрасная смуглая незнакомка с хищной птицей орлиной породы на плече. Низким грудным голосом она читала стихи:
  
   Врезался в мякоть неба
   Графический контур скалы.
   Вершина сверкает снегом.
   Над снегом кружат орлы.
  
   Он стоит у подножья.
   Она на вершине стоит.
   Он влезть на вершину не может.
   О чём-то ей снизу кричит.
  
   Она его слов не слышит
   И манит рукой к себе.
   Над нею всё выше и выше
   Орлы парят в синеве.
  
   Он голос сорвал и понял:
   Напрасны его мольбы.
   И голову горестно клонит.
   Им рядом уже не быть.
  
   Он прочь от скалы уходит.
   Она грустно смотрит вслед...
   Затем тихо взор переводит
   На солнце, на солнечный свет,
   И в стороны руки разводит
   И, ими взмахнув, как орлы,
   Объятая Светом Господним,
   Взлетает к орлам со скалы...
  
   - Это ты, Ирина? - спросил я, смутно что-то припоминая. - Помнишь меня? Тогда - у Валентина Валентиновича - ты, кажется, тоже стихи читала...
   - Ну, конечно! - ответила она. - Я пришла попросить прощения за ту ночь и уплыть с тобой за горизонт...
   - Так поплыли! - счастливо сказал я. - Только и ты прости за вазу, которой я бросил в тебя.
   -А я думала, что ты так и не вспомнил меня у того толстяка. Прощаю, прощаю... А теперь - в путь!
   * * *
  
   ...Плохо помню как мы выбрались из туннеля. Она провела меня каким-то хитрым, только ей известным путём. Спустя совсем немного времени мы уже плыли с ней в одной из тех самых головастых шлюпок по слепяще-синей глади моря. Орёл сидел на макушке деревянной головы дракона. Мы - на двух широких скамьях друг против друга. Я грёб и, совершенно обалдевший от счастья, не мог оторвать взгляда от её глаз. Говорить не хотелось. Она тоже молча смотрела на меня и улыбалась. Когда мы отплыли от берега метров на тридцать, она стала смотреть не на меня, а на удаляющийся берег за моей спиной. Улыбка её исчезла. Брови приподнялись, а в глазах появилось изумление, вскоре сменившееся ужасом.
   - Посмотри назад! - испуганно прошептала она.
   Я отпустил вёсла и оглянулся.
   На берегу, вдоль линии прибоя, выстроившись в шеренгу, неподвижно, как статуи, стояли люди. Все, как один, они смотрели на нас, все, как один, с поднятою вверх правой рукой - то ли в знак приветствия, то ли, наоборот, в знак прощания. Я знал их всех! В самом центре расположилась грузная фигура Валентина Валентиновича. По обе стороны от него стояли Володя и Юра. Здесь же была и женщина из 27-ой квартиры, и её муж, и бабка, жившая с ними, и оба кузнеца с развевающимися на ветру кудрями, и Андрей, державший в поднятой руке пустую бутылку, и тот припадочный, что скользил за трамваем (в руке он сжимал шапку), и даже женщина с пустым тазом, которую я мельком видел во дворе своего дома. Этот таз она держала над головой на кончиках пальцев, как огромное блюдце. Застыв, словно манекены, все они пристально смотрели нам вслед. Достаточно большое расстояние, разделявшее нас, не помешало мне увидеть, что взгляды их были яростно-зверскими, а все лица перекошены свирепыми гримасами. Меня прошиб пот.
   Вдруг из-за их спин взмыла вверх стая птиц, оглашая воздух хлопаньем крыльев, хриплым клёкотом и звоном наручников, болтающихся в когтях. Птицы, точно привязанные невидимыми нитями, принялись кружить над головами людей, как будто что-то удерживало их пуститься в свободный полёт. Может для нас это было и к лучшему. Затем три птицы спланировали вниз и приземлились у самой воды. Приглядевшись, я понял, что это не птицы. Это были те самые твари из золотистого ящика в 27-ой квартире: жук, паук и муха. Они неуклюже ползали перед ногами людей, омываемые набегающими волнами. Завидев их, женщина, гнавшаяся за мной в карьере, упала на колени. И это было единственное движение произведённое в группе людей за всё время. Руку она так и не опустила. В следующий момент сзади, через её голову перемахнул огромный чёрный пёс и с низким, раскатистым, но явно игривым лаем стал скакать и виться вокруг таких же огромных, как он сам, копошащихся в песке насекомых. Потом вскинул морду, принюхался, заметил нас и издал протяжный волчий вой, перешедший в злобный рык.
   Вся компания была в сборе. Не хватало разве что бешеного экскаватора... Но что это за скрежет разносится вдалеке?..
   Тут с правой стороны от шлюпки, вспенив воду, из глубины вынырнула чудовищная рептилия неизвестного вида и, вонзив длинные острые зубы в борт, с остервенением и треском принялась грызть его. Мы с Ириной заорали в один голос.Орёл, шумно хлопая крыльями, сорвался с носа шлюпки и взмыл в небо.Видать струсил не меньше нашего.Хоть и орёл... Совладав с собой, я вынул весло из уключины, размахнулся и опустил его на голову зверя, вложив в удар все оставшиеся силы. Череп треснул. Монстр вздрогнул, разжал челюсти и откинулся на спину, обдав нас дождём солёных брызг.
   ...Он покачивался на волнах кверху жёлтым брюхом, окрашивая синеву воды вокруг себя в буро-красный цвет. Голова его моталась из стороны в сторону, как бы в жесте отрицания, будто не веря собственному концу. Его морда... Дьявол! Его морда оказалась лицом! И лицо это... Ерунда! Невозможно! Но лицо было знакомо мне! Это было толстощёкое лицо Васи, приятеля моей юности...
   - Лёша! Плывём! Плывём подальше отсюда! - взмолилась Ира.
   - А куда? - глупо спросил я, налегая на вёсла.
   - Всё равно! Подальше от всего этого! Лучше утонем вместе, чем видеть такое! Или тебе страшно в открытом море?
   - Нет. Вместе с тобой мне не страшно. И кто сказал, что мы обязательно утонем?
   ...Мы плыли дальше.
  
   КОНЕЦ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"