Казалось, из последних сил добираешься до спального мешка, падаешь с желанием провалиться в забытье, дарующее отдых, но стоит перевернуться на спину и нависшее над тобой небо прогоняет сон напрочь.
Как можно уснуть, когда видишь над собой бездну.
Она засасывает тебя.
Она растворяет тебя в себе.
Ты становишься никем ...
И всем ...
В такие секунды понимаешь ничтожность себя, как индивидуума, и глобальность себя, как составляющую часть всеобщей безграничности.
В такие моменты ты становишься апологетом всех существующих религий, потому что осознаешь - эта прорва способна поглотить любые представления о ней и любые догмы, на этом представлении построенные ...
Приходит понимание, что единственное действительно существующее - это душа, а все материальное, то, чем мы обрастаем на своем пути, - наносное, необходимое лишь для поддержания плоти, без которой эта душа, увы, не может существовать. Наверное, это сделано специально, ибо живя только душой, люди могли бы сравняться с богом. А так в заботах о своей оболочке мы опускаемся на более низкий уровень.
Но есть нечто, разом перечеркивающее выстроенную сейчас тобой систему ценностей.
Смерть.
После нее душа вместе с накопленными в ней откровениями, замыслами, планами, мыслями ... исчезает в никуда, а материальные блага, пусть и подверженные разрушительному влиянию времени, остаются.
В этом есть высшая несправедливость, высшая в том смысле, что разрешить ее должен сам творец, тот, кто, собственно, и породил ее.
Но, чувствуя под спиной накопленное тепло, слушая, как колышется трава под порывами ветра, убаюкиваясь под пение засыпающих птиц, вдруг понимаешь, что создавая этот мир, он или что-то не до конца додумал, или его планы так обширны и простираются так далеко, что мы не в состоянии их постичь.
А, может, он просто не знает, что делать с нами. Бросить жалко, вести за собой слишком обременительно. Или неинтересно.
Он оставил нас разбираться самим. С тем, чтобы понять: кто мы, зачем, почему.
Возможно, когда мы осознаем эти нехитрые, с его точки зрения, истины и поймем, что на самом деле никакой идеи нет, просто так получилось и к чему приведет неизвестно, он спустится сверху, сядет рядом на прогретый камень, как с равными, печально улыбнется и будет молчать, потому что любые слова будут лишними, ненужными и пустыми.
В молчании больше смысла, чем в любой пафосной речи.
Ночи в степи сродни прозрениям, которые наутро вспоминаются, как глупый сон.
Через три для я был в белокаменной. Вернее смог лишь увидеть столицу из окна вагона. Мы проползли через нее, полусонную, спрятавшуюся в плотном утреннем тумане, огромную и неприветливую, словно недовольную нашим вторжением в ее размеренную жизнь. Где-то на окраине Москвы, на какой-то маленькой станции меня встретил хмурый старшина в форме, указывающей на его принадлежность к ракетным войскам, проверил мои документы и усадил в фургон грузовика.
- Устраивайся поудобнее, нам еще долго колесить.
Вдоль бортов фургона были установлены доски, я бросил на одну свой вещмешок и полуприлег, упершись спиной о стенку. Внешний мир сузился до небольших окошек в стенах фургона, царящий внутри полумрак потихоньку рассеивался, поддаваясь встающему снаружи солнцу. У меня было полудремотное состояние, соответствующее убаюкивающему раскачиванию движущегося автомобиля.
Передвигаясь по пригороду, мы сделали несколько остановок, и после каждой в фургоне добавлялось по одному пассажиру. Выглядели они одинаково, похожие на меня - молодые, короткостриженные парни в военной форме с вещмешками. Посадив последнего, старшина сразу повеселел.
- Ну, хлопцы, держитесь. Последний бросок.
Пожелание насчет держитесь я понял, как только автомобиль выбрался за пределы построек. Скорость сразу возросла, и нас приняло нещадно бросать по фургону, соответственно каждой неровности, попадающей под колеса.
Часа полчаса такой болтанки и мы прибыли на место.
"Зеленый" - успел я прочитать дорожный указатель на перекрестке.
Всего нас оказалось около тридцати человек - проходящих медкомиссию. Мы как по конвейеру передвигались из кабинета в кабинет, ложились на кушетки, на нас вешали датчики, подавали через них какие-то сигналы, задумчиво рассматривали изломанные линии на зеленых экранах.
Попутно пришлось отвечать на множество различных вопросов, касающихся здоровья: как часто болеете простудными заболеваниями, ангиной, бронхитом и так далее, есть ли предрасположенность к гастритам или колитам, не проявляются ли страх перед замкнутыми пространствами и прочая езда по мозгам. Можно подумать, что кто-то добровольно признается об имеющихся у него проблемах.
По ходу движения мы успевали обмениваться информацией: все оказались из различных летных училищ, тут же попутно возникли споры, чье учебное заведение лучше готовит летчиков, естественно, каждый горячо отстаивал преимущество своего; одновременно звучали версии по поводу того, зачем нас всех здесь собрали.
Идеи выдвигались самые невероятные.
В разгаре споров и обсуждений никто не заметил появление в больничном коридоре нового лица: высокого, худого военного. Сопровождающий нас лейтенант мигом подскочил со стула.
- Смирно.
Мы небрежно вытянулись, образовав неровную шеренгу: кто в расстегнутой гимнастерке, кто совсем без нее.
- Товарищ подполковник, личный состав откомандированных проходит медкомиссию.
Вошедший посмотрел на нас и недовольно скривился.
- Вольно. Ведь я же давал конкретные параметры, которые мне необходимы. И по росту, и по весу. А вы кого мне сюда привезли?
Лейтенант побледнел.
Подполковник двинулся вдоль выстроившихся. При необходимости, он на секунду-другую задерживался возле заинтересовавшего его человека, чтобы оценить цепким взглядом.
- Вы, вы и вот вы, шаг вперед.
Мимо меня он прошел, почти не меняя скорости, можно сказать, почти и не взглянул.
Я с завистью смотрел на отобранных курсантов. Все были, как на подбор: мускулистые, плотносбитые. Счастливчики, кажется, именно они оказались избранными по каким-то, известным только этому человеку, критериям. А что остальные, в том числе и я? Обратно? И куда мне теперь деваться? Из училища ведь отчислят обязательно.
- Отправить в расположение своих частей.
А вот это было неожиданно. Для всех, в том числе и для лейтенанта. Поэтому он лишь после недоуменного взгляда подполковника поспешно скомандовал:
- Кругом. Собрать вещи, привести себя в порядок и марш строиться на улицу.
Подполковник тем временем двинулся обратно вдоль поредевшей шеренги оставшихся. Остановился, глядя на моего соседа.
- Курсант Пилипенко, Качинское высшее военное авиационное училище летчиков.
- Взвешивались сегодня на медкомиссии? Какой у вас вес?
- Так точно, взвешивался, товарищ подполковник. Семьдесят два килограмма.
По сравнению с отправленными на улицу Пилипенко выглядел худощавым подростком.
- Так точно, - согласился Пилипенко. - Кто же не любит-то.
- Когда последний раз кушали?
- Давно, - вздохнул курсант, - вчера вечером.
- А утром?
- Ничего не успел, - еще более жалобно поведал Пилипенко.
- Даже чаю не пили?
- Так точно.
- Значит, семьдесят два килограмма это ваш вес после почти суток сухой голодовки, с учетом потери влаги следует еще накинуть килограмм-полтора.
Подполковник еще раз осмотрел курсанта.
- Кость широкая, жировая прослойка невелика. Нет, не пойдет, собирайте вещи, вы тоже свободны.
В итоге наш состав уменьшился наполовину. Подполковник удалился, а мы продолжили посещения врачей.
- Как вы переносите одиночество? Не пугает ли вас отсутствие внешних раздражителей при нахождении в замкнутом пространстве? Не посещают ли вас в таких ситуациях маниакальные идеи?
Я с самым простодушным видом смотрю в глаза за толстыми стеклами очков.
- Простите, товарищ врач, какие идеи?
- Навязчивые, молодой человек.
- Например?
- Вы бродите по коридору без дверей. Он пустой и тянется куда-то в темноту. Вы ищите выход и не можете его отыскать. Ваши действия.
- Буду искать вход.
Глаза несколько раз недоуменно хлопнули ресницами.
- Ведь я как-то попал в этот коридор.
- Свободен.
Из кабинета психиатра я выскочил вспотевшим.
В перерывах ожидания своей очереди к очередному врачу я наблюдал за товарищами. Большинство из них нервничало, хотя и старалось скрыть свое волнение.
Интересно, а как в их глазах выглядел я?
Среди всех явно выделялся парень-блондин с симпатичным лицом. Мне показалось, что он был единственным, кто не пытался изобразить спокойствие, а постоянно пребывал в состоянии апатичной безмятежности. Что еще притягивало к нему взор так это небольшой чемоданчик в руках. На фоне стандартных армейских вещмешков разной степени потертости чемоданчик выглядел чужеродным предметом, невольно рождая мысль о причинах нахождения его владельца в наших рядах.
У блондина как раз настала очередь идти к психиатру.
Глядя на дверь с табличкой, он замешкался, нервно помахивая чемоданчиком, и мне кажется, я понимал ход его мыслей. Данный предмет в руках наверняка родит кучу каверзных вопросов, и теперь парень мешкал, не зная, что делать со своим имуществом - брать с собой или пристроить где-то у стены.
Вдруг там что-то ценное и человек боится потерять, подумал я, решая предложить свою помощь.
- Давай подержу.
Его взгляд был полон холода.
- А почему вы, - "вы" было выделено особо, - обращаетесь ко мне так фамильярно. Мы что знакомы?
- Да нет. Но ведь вместе ... - я сделал жест рукой, обводя коридор. - Кстати, вот хороший повод познакомиться.
- А зачем?
- Ну, если все-таки вместе ... то ...
- А если не все-таки? А вдруг вы комиссию не пройдете?
- Скорее ты не пройдешь! - не сдержался я. - Я просто помочь хотел, за вещами присмотреть и все.
Он кривил свои губы.
- Как это я могу оставить свои вещи незнакомому человеку. Может, у меня там лежит самое дорогое. Именной пистолет отца, письма от любимой бабушки, фотография рано ушедшей матушки ...
- Простите ... - я уперся в насмешливый взгляд. - Я не знал, что ваша мама умерла ...
- Я сказал, может ...
С этими словами блондин сунул мне в руки чемоданчик и скрылся за дверью врачебного кабинета.
На "ты" блондин перешел легко, едва вернулся обратно. Словно другим человеком стал, побывав у психиатра.
- У меня отец маршал авиации, - сообщил он небрежно, забирая свой чемоданчик. - Узнал, что здесь намечается что-то перспективное и предложил устроить. Я подумал, а почему нет, простым летчиком быть неинтересно, а тут шанс быстро карьеру сделать.
- Так тебя сюда по знакомству просунули?
Я не поверил такой наглости, никто в открытую не признается в таких вещах. Да и недостойно это звания комсомольца и советского летчика.
- С таким-то отцом, - подтвердил он, не смущаясь.
- А ведь сюда самых лучших отбирали, - во мне начала подниматься злость.
Тут я, конечно, от себя присочинил. Про лучших мне было неизвестно, но, во-первых, вряд ли со всех летных училищ посылали сплошь двоечников и отстающих, а, во-вторых, я то ведь в учебе был самым успевающим. Про дисциплину, правда, этого не скажешь, случай со спасением самолета сразу перевел меня в разряд злостных нарушителей дисциплины ... А, вдруг, здесь все такие, нарушители.
- Может тебя выгонять собирались, вот и направили сюда? - решил я тут же уточнить.
- С таким отцом не выгоняют, - повторил блондин.
- Вот видишь, - сделал я вывод, - значит, вместо тебя мог поехать кто-то более достойный.
- Не мог, а точно поехал бы, - согласился он без малейшего смущения. - Но, батя сказал, дело перспективное, я его и заставил поговорить с нужными людьми.
- Ну, ты и ... - вскипел я, лишь в последний момент удержавшись, чтобы не добавить обидного определения.
- Какой?
- Я бы с тобой в бой не полетел.
У нас в училище не было более обидного выражения в отношении летчика: значит и пилот ты никудышный, и товарищ неважный, подведешь в трудную минуту. Не дай бог услышать подобное в свой адрес, стыда не оберешься.
Но блондин не смутился, наоборот.
- Представь, я бы с тобой тоже. Как ты летаешь, неизвестно, зато характер вижу несдержанный, нервничаешь по малейшему пустяку. Нет мне такой напарник ни к чему.
Невозможно было сказать, серьезен он или просто насмехается, глаза смотрели спокойно, но создавалось впечатление, что в уголках красиво очерченных губ затаилась ироничная улыбка. Не говоря ни слова, я перешел на дальний конец коридора.
Последняя стадия отбора выдалась весьма будничной. Да какой бы она не была, хоть с фанфарами, хоть без - сил на выражение эмоций уже ни у кого не осталось.
Уже поздно вечером к нам, едва державшимся на ногах от усталости, вышел лейтенант и зачитал фамилии тех, кто должен остаться. Восемь человек. Со мной и с сыном маршала авиации. Остальные - "кругом марш, строиться на улицу с вещами".
Ночь мы провели в какой-то казарме. Разделись, кто где смог и рухнули на свободные койки. Спал я беспокойно. Стоило лишь провалиться в спокойное забытье, как являлся врач-психиатр и глядя на меня пронзительными глазами крутил перед лицом скрюченным пальцем.
- Товарищи курсанты, подъем.
За окном было уже утро. Солнечный свет лег на наши помятые лица. Вчерашний лейтенант выглядел как-то странно, торжественно что-ли, вот самое подходящее определение. Он обвел нас понимающим взглядом.
- Значит так, полчаса на сборы. Туалет и умывальная комната в конце коридора. Привести внешний вид в порядок. Ровно в девять ноль-ноль все должны сидеть в учебном классе, комната номер на этом этаже. Вопросы есть, нет? Разойтись.
Вид из окна умывальной комнаты открывался непритязательный. Несколько невысоких зданий серого цвета на краю поля, дальний край которого прятался в туманной дымке. Куда же это мы попали?
В учебном классе нас ждал уже знакомый подполковник. Теперь он выглядел уже не столь сурово, наоборот, доброжелательная улыбка не сходила с его лица. Рядом с ним за длинным столом сидели еще двое военных в званиях майоров.
- Товарищи курсанты. Согласно приказу главнокомандующего военно-воздушных сил вы все зачислены в отряд космонавтов. Разрешить вас с этим поздравить.
Еще не полностью поняв смысл сказанных слов, но, повинуясь вбитому в нас рефлексу, мы вскочили и дружно гаркнули: "Служим Советскому Союзу".
Подполковник дал команду садиться.
Лишь опустив задницу на скамейку, ощутив опору под собой, словно снова вписавшись в привычную систему координат, я начал понимать смысл только что услышанного. С моими товарищами происходило то же самое, я видел это по выражениям их лиц: глупо-счастливых, это состояние радости невозможно было скрыть, оно перло наружу, не подчиняясь никаким требованиям дисциплины и самоконтроля.
Подполковник понимал, что с нами происходит, поэтому некоторое время молчал, перебирая на столе какие-то бумаги и обмениваясь взглядами с хранившими молчание майорами. Наконец решил, что пора продолжать.
- Товарищи курсанты меня зовут Старовойтов Сергей Николаевич, тем же приказом я назначен командиром отряда космонавтов номер два и являюсь вашим непосредственным начальником. С любыми возникающими проблемами, организации быта и учебы вы обязаны обращаться ко мне, а уже я буду решать, что необходимо делать дальше. Следующее, наш отряд называется вторым. Это означает, что вы являетесь дублерами основного отряда космонавтов, готовитесь по ускоренной программе и в случае необходимости, по приказу партии и правительства будете направлены на выполнение особо важного задания. Времени у нас очень мало, поэтому необходимо отнестись к учебе службе добросовестно и со всей ответственностью советского человека, которому родина доверила выполнение сложного поручения. Вопросы, товарищи курсанты?
Мы отмолчались.
- Хорошо. Тогда разрешить вам представить еще двух ваших непосредственных начальников. Майор Зимин Павел Аркадьевич - военный, сидящий справа от начальника отряда, склонил голову, - мой заместитель по технической подготовке. Майор Косоруков Федор Ульянович, - это он представил второго военного, - отвечает за политическое образование.
Именно теперь я осознал важность ситуации и ответственность, взваленную на нас. Когда вышестоящее начальство представляется по имени-отчеству, это говорит об особой степени доверия, ставит взаимоотношения между нами из простого разряда начальник-подчиненный на более высокий качественный уровень.
- Товарищи курсанты!
Когда я следил за жестикуляцией майора Косорукова, движениями рук, мимикой лица, паузами, которые он делал, игрой голоса, то с понижением интонаций до вкрадчивого шепота, то повышением до обличительных раскатов, то понимал, что человек не просто искренне убежден в своих словах, но и получает истинное наслаждение от того, что верит и имеет возможность донести эту веру до нас. Невозможно было остаться равнодушным, видя такую беззаветную преданность своему делу.
- Империализм изначально обречен в силу объективных исторических причин, но он не желает сдаваться. Его передовому авангарду - Соединенным Штатам Америки, злейшему врагу всего передового человечества не дают покоя успехи Советского Союза в деле освоения межпланетного пространства, и они стараются перехватить лидерство в космической гонке. Вслед за первым советским спутником они запускают свой. Наш советский человек первый полетел в космос, но американцы, путем неимоверных усилий, доведя до максимальной степени эксплуатацию трудящихся, они сумели отправить на орбиту своего астронавта. Это факт вызвал негодование всей прогрессивной мировой общественности, был расценен, как новый виток гонки вооружения, ведь их ядерные ракеты до сих пор стоят нацеленными на страны социалистического лагеря.
И вот теперь реакционные ястребы готовит новую подлую идеологическую диверсию - собираются первыми провести высадку человека на Луну. Этого ЦК нашей партии допустить не может и им поставлена задача дать достойный отпор, а говоря конкретно - опередить американских астронавтов.
Именно наш советский человек должен первым ступить на поверхность спутника Земли. Это вопрос чести великой страны, верности всепобеждающих идей Ленина и подтверждения мощи социалистического лагеря. И от вас требуется приложить максимум усилий, чтобы претворить в жизнь намеченные цели. И первым шагом на этом пути будет избрание секретаря комсомольской организации вашего отряда космонавтов. Посовещавшись и обсудив кандидатуры, командование предлагает избрать комсоргом Карпина Евгения. Возражения есть? Нет? Спасибо, товарищи, за проявленную активность.
Далее слово взял заместитель по технической подготовке.
Сначала он долго и внимательно рассматривал нас уставшими, мне показалось даже сонными глазами (как оказалось впоследствии, я был недалеко от истины, в те дни ему удавалось поспать не более четырех часов в сутки, что не могло не привести к накопившейся усталости). Потом натянуто улыбнулся.
- Я уверен, что здесь собрались самые лучшие представители молодого поколения будущих асов. Хочу заранее предупредить, что ваша группа является резервным вариантом, но это не должно означать более облегченного или упрощенного отношения к обучению. За короткий промежуток времени вам необходимо стать подготовленными специалистами и для этого придется работать не просто много, а на грани человеческих сил и возможностей. Надеюсь, данная перспектива никого не пугает?
Ответом было молчание.
- Вот и хорошо. Может быть, есть вопросы?
Ну, Карпин, кто же еще. Сын маршала авиации уже стоял по стойке смирно.
- Товарищ майор, какова вероятность, что наш резервный вариант окажется задействован? Каковы шансы, что кто-то из нас полетит?
Вопрос майору Зимину не понравился, я понял это сразу. По наморщенному лбу, появившимся складкам у рта, изменившемуся выражению глаз. Он по-прежнему пытался держаться доброжелательно, но теперь это удавалось ему с заметным усилием.
- Как вы должны понимать, невозможно привести какую-либо более-менее точную цифру, поскольку не существует таких механизмов и методик расчета, которые могли бы учесть все возможные случайности, события, изменения, обстоятельства и так далее. Но, поскольку наша задача попытаться объективно оценить перспективы, то, подходя с абсолютной прагматичной точки зрения трезвого циника, я бы оценил вероятность полета одного из вас, как ...
Он сделал долгую паузу.
- Пять процентов, - не выдержал кто-то позади меня.
Он продолжал молчать.
- Три ... два ... один ... - понеслись с разных сторон варианты.
- Ноль, - Карпин и здесь решил проявить себя.
На помощь майору Зимину пришел командир отряда космонавтов номер два.
- Пятьдесят на пятьдесят.
Он произнес это так, словно отрубил. В классе мгновенно установилась тишина.
- Именно так, - подтвердил подполковник Старовойтов, - я считаю, что у вас такие же шансы, как и у основной группы, и именно поэтому вас будут гонять без всякой жалости.
- Товарищи курсанты, - снова взял слово майор Зимин, - по результатам медико-психологического обследования и индивидуально-типологических особенностей характера вы разбиты на четыре экипажа, по два человека в каждом. Сейчас я зачитаю составы. Далее вас ждет завтрак и расселение по комнатам. В десять часов встречаемся здесь, распорядок дня и расписание занятий уже будут готовы. Итак, экипаж номер один: курсанты Бердыев и Мамелян.
Бердыев - невысокий крепыш с лицом на котором просматривались явные признаки азиатской крови. Фамилия второго говорила обо всем сама.
Члены второго экипажа был очень похожи друг на друга: Пинковец и Урбанчик, оба невысокие, темноволосые, с ямочками на подбородке.
- Состав экипажа номер три, - тут я напрягся, вполне возможно что в очередной связке прозвучит моя фамилия. Кто в таком случае может быть моим напарником. Минус блондин, почему-то я не сомневался, что не попаду с ним в пару, остается двое - один с виду явный хохол и ... - курсанты Блинов и Корытько.
Барабанная дробь. Невольно я повернул голову и встретился со встречным взглядом блондина. Он дружески улыбнулся и я поспешно отвернулся, скрывая разочарование.
- Экипаж номер четыре: курсанты Карпин и Синичкин.
Ну, почему так не везет.
- Далее лейтенант Авдеев (лейтенант, сидящий позади нас вскочил, он держал себя так тихо, что мы даже подзабыли о его присутствии) отведет вас к месту проживания. В комнатах будете располагаться по экипажам. Вам дается час времени на обустройство и завтрак. В десять встречаемся здесь. Распорядок дня и расписание занятий уже будут готовы.
- Евгений.
Первое, что он сделал, едва мы оказались наедине в нашей комнате, протянул руку, представляясь. Мне ничего не оставалось, как пожать его пальцы в ответ.
- Алексей.
- Какое место предпочитаешь?
Если учесть, что он уже успел примостить свой чемоданчик на кровать, стоящую ближе к окну, вопрос, как говорится, являлся чисто риторическим. Я не стал спорить и молча положил свой вещмешок на вторую кровать, у двери.
Карпин тем временем критически осматривался. Осматривать в принципе было нечего. Обычная маленькая комната, похожая на вытянутую каморку, две солдатские железные кровати вдоль стены, стол и шкаф.
- Да, будущее советской космонавтики могли бы разместить и получше. Одеяло тоненькое, подушка вообще одно название.
- Мы сюда не отдыхать приехали, - сухо сообщил я. - И, вообще, если так не нравится, можешь написать рапорт. Так, мол, и так, у меня не хватает подушки и теплого одеяла.
- А тебя, значит, эти постельные принадлежности не напрягают?
- Нисколько. Если надо, я могу вообще спать без одеяла. Если понадобится, могу вообще не спать.
- А вот я как-то не привык без сна.
- Тем более стоит поторопиться с рапортом. Ввиду невыносимых условий прошу отправить меня обратно к папе.
- Ну, зачем же. Ведь есть товарищи-аскеты, которые всегда помогут. Слушай, одолжи мне свою подушку.
- С какой это стати?
- Тебе все равно, а товарища выручишь. Заодно поставишь сразу две галочки.
- Какие еще галочки? - насторожился я.
- Одну в графе - деяния молодого стойкого курсанта, вторую - хорошие поступки комсомольца Синичкина. Там наверху, - он небрежно ткнул пальцем в потолок с облупленной побелкой, - тебе обязательно зачтется.
- Я не верю в то, что наверху, - парировал я.
- Тогда стоит поторопиться с рапортом, - передразнил мой напарник. - Так мол и так, я вот не верю, а некоторые проявляют непростительную слабость.
Вот, сволочь маршальская. Ну и покажите мне того ученого психолога, который подобрал нас в один экипаж. Убил бы, честное слово.
Настоящего комсомольца не могут остановить всякие трудности. Более того, в подобных обстоятельствах преодоления преград, комсомолец только закаляет свой характер.
Расписание уместилось на половине обычного листа.
Большая часть занятий относилась к изучению конструкции корабля. На втором месте по отведенному на них времени была "Теория полета пилотируемого космического аппарата. Баллистика и навигация". Дальше шли физическая и медико-биологическая подготовки, между ними промежуточное положение занимали изучение основ космической и авиационной медицины и политически-воспитательная работа.
Я полагаю, это была типовая программа подготовки, по которой работал основной отряд подготовки космонавтов за единственным отличием - строка "Отработка прыжков с парашютом" в разделе физической подготовки был перечеркнута, и сбоку стояла резолюция "Отменить. Подполковник Старовойтов".
Именно с медико-биологической подготовки вкупе с развитием физической выносливости мы и начали.
- Для начала можете выбрать сами и попробовать, - гостеприимно махнул рукой майор Зимин, - после каждый получит конкретные задания с указанием нагрузки и времени занятий.
В учебном помещении, среди множества приспособлений и тренажеров заместитель по технической подготовке буквально преобразился. В нем не осталось и тени сонливости, глаза загорелись, движения стали ловкими и эргономичными, ловкими, ничего лишнего, все подчинено идеально достижению выверенной дистанции и требуемого результата при минимальной затрате времени и усилий.
Самый шустрый из нас уже стоял на бегущей дорожке, смешно перебирая ногам и стараясь приспособиться под движение черной ленты.
- Экипаж? - крикнул Зимин.
- Вто - ррр - ой.
- Отлично. Второй экипаж занимает беговую дорожку. Следующий кто?
- Четвертый экипаж, товарищ майор, - возник перед ним Карпин.
- Давайте в "кресло Барани", - Зимин указал на странную конструкцию, представляющую собой металлический стул с поручнями и подножкой. К сидению стула был вертикально прикреплен стержень, приваренный к металлической балке, тянущейся из стены.
- Предназначено для оценки реакции вестибулярного аппарата при внешних воздействиях. И майор показательно толкнул стул, придавая сидению вращение.
В итоге каждый экипаж по очереди выполнил упражнения на всех тренажерах. Скажу честно, с последнего - "качелей Хилова" я слазил с ощущением полностью разбитого тела, абсолютной раскоординированности движений и с красными бликами в глазах.
- А ведь еще центрифуги не было, - прокомментировал Зимин мой внешний вид.
Утешало, что остальные выглядели не лучше. За исключением Карпина, который держался так, словно и не он минуту назад жадно хватал воздух, скрежеща зубами. Быстро отдышался и теперь насмешливо смотрит в мою сторону, гад.
По окончании занятий заместитель по технической подготовке перебрал в руках листки с результатами прошедших тестов.
- Ну, что, товарищи курсанты, цифры для первого раза вами показаны неплохие. По совокупности у нас даже определился лидирующих экипаж, остальные, правда, отстали совсем ненамного. Вот отталкиваясь от этих данных, и будем дальше работать, выявляя слабые места и устраняя недостатки.
Как не хотелось мне поскорее на ватных ногах добраться до своей комнаты, я заставил себя пойти искать командира отряда.
- Товарищ подполковник, мы с курсантом Карпиным не подходим друг к другу в качестве экипажа.
Старовойтов не смог скрыть своего удивления.
- На основании чего вы делаете подобный вывод?
- На основании личного общения.
- То есть, вы подвергаете сомнению компетентность людей, ответственных за подготовку всего отряда в целом, и за ваше обучение в частности.
- Никак нет. Но, как я заметил, подбор экипажей проходил в условиях нехватки времени и, возможно, на этом этапе могла произойти досадная ошибка.
- Запомните, курсант Синичкин, - зло отчеканил Старовойтов, - и я очень надеюсь, что больше подобных проблем у нас возникать не будет. Ваше дело учиться и становиться специалистом, а остальными вещами пусть занимаются другие, назначенные для этого люди. Понятно?
- Так точно.
Карпин донельзя довольный уже валялся на кровати и при моем появлении потянулся, как обожравшийся кот.
- Синичкин, а, хочешь, отгадаю, о чем ты, такой унылый, беседовал с командиром отряда?
Ну, как он мог догадаться, почему я отсутствовал? На лице у меня что ли написано?
Я отказался, но он не унимался.
- Тут даже и напрягаться не надо. Ходил, чтобы объяснить, как мы не подходим друг к другу.
- Так и есть.
- Чем же я тебе так не понравился?
Я не стал скрывать. И уходить от ответа не стал.
- Своими взглядами на жизнь. Обывательскими. Частнособственническими. Шкурными, наконец. Даже не понимаю, как тебя такого приняли в комсомол.
Он уставился на меня с неподдельным удивлением.
- Слушай, Синичкин, ты и в самом деле такой тугодум или просто прикидываешься. Я же тебе говорил, у меня отец маршал авиации. Как я после этого могу не быть комсомольцем. Вот твои родители кто?
- Нет у меня родителей.
Его взгляд изменился, не помягчел, нет, просто стал не столь монолитно холодным.
- Из детдома что ли?
- Из деревни, - буркнул я, стараясь не развивать тему, - у деда жил.
- А с родителями что произошло?
- Погибли геройской смертью.
- Вот видишь, - смерть моих родителей его странным образом воодушевила. - Тоже веская причина, чтобы в комсомол по быстрому влезть. У меня папа шишка, у тебя родители посмертно герои.
- В комсомол не влазят. В него вступают по велению сердца.
- Бывает и так, - он словно не заметил моего ледяного тона и презрительного взгляда. - Но к велению сердца необходимо еще приложить и автобиографию. И у тебя и у меня она правильная, лучше некуда. Как видишь, есть у нас с тобой общее.
Я вспомнил наказ Старовойтова и не стал пререкаться. Да ну его, напарничка хренова. Лучше спать лягу, устал я за сегодня.
Сон - единственное от чего я получал настоящее удовольствие. Стыдно признаться, ведь время, которое я тратил на него, приходилось отрывать от занятий, и, таким образом, оно не могло быть задействовано с максимальной пользой для себя и страны. Но, с другой стороны, сон был просто необходим для восстановления сил. Ведь уставший я не смог бы готовиться так хорошо, насколько это было необходимо. Я постоянно уговаривал себя, что вот, мол, отосплюсь эту неделю, отдохну, а потом обязательно буду ложиться на час позже, вставать на час раньше, а сэкономленные таким образом минуты использую для дополнительных занятий.
Но ... Первый месяц я спал, как убитый, и ничто не могло изменить этого состояния.
Как я уже упоминал, на повороте перед населенным пунктом, в котором мы теперь обитали, висел указатель "Зеленый".
Это было старое официальное название, которое, в итоге, не прижилось в среде местных новоселов. Слишком уж приземленно звучит, да и по цветовой гамме никак не соответствует направлению деятельности.
Сейчас невозможно сказать, кто первый окрестил городок "звездным". Однако название приняли, только первая буква стала заглавной. Но дорожные указатели менять не стали: из-за режима секретности.
Неподалеку находится железнодорожная станция "Чкаловская", по утрам, пока городок еще спит, гудки маневрирующих паровозов служат для нас самым верным будильником. Ого, басовито звучит, это "утренний ярославский" подходит, можно еще минут тридцать смело покемарить. А вот когда пронзительно свистнет "костромской", то следует вскакивать без промедления.
Звездный городок планировался, как место подготовки космонавтов и первые специалисты начали расквартировываться здесь несколько лет назад. Городок разрастался вместе с расширением космических программ, и теперь в нем обитает несколько тысяч человек: космонавты, сотрудники центра, их семьи и дети. Постороннему человеку попасть сюда невозможно и лучше не пытаться.
Звездный городок делится на две части: сам центр подготовки и жилой поселок. Из наших окон открывается невзрачный вид: неровное поле с проплешинами глинистой земли среди травы, хвойный лес, нависающий елками над полем, на окраине леса остов строящегося здания. Дом, в котором мы проживаем, расположен на самом краю жилого поселка - десятка стандартных домов-бараков. Утром мы проходим сквозь них: еще тепло-сонных, с хаотично разбросанными светящимися окнами кухонь, сквозь приоткрытые форточки несет запахом чего-то подгоревшего и доносятся звуки бравурных маршей.
Еще пара сотен метров между хвойного перелеска и дорога, изгибаясь, упирается в серое двухэтажное здание с широкими окнами на всю стену, который, собственно, и есть "Центр подготовки космонавтов имени Ю.А. Гагарина". Именно здесь и куют будущих покорителей космоса.
Я решил, что пришла пора написать письмо на родину. Начал бодро. Здравствуй милый дедушка, Константин Макарыч, в смысле, Ничипор. А вот дальше чистый лист бумаги ввел меня в настоящий ступор. Оказалось, что больше я не могу написать о себе ни строчки, потому что вся моя жизнь теперь стала сплошной государственной тайной. Любой полунамек о том, чем я занимаюсь, одно неосторожное слово тут же бы запустило механизм цензуры, как через сито пропускающее сквозь себя мои осторожные каракули. В общем, писать оказалось не о чем, так общие фразы: жив, здоров, учусь, сейчас обживаюсь на новом месте. В итоге получилось, что мои расспросы о новостях в деревне, о том, как кто поживает и чем занимается, заняли больше места, чем собственное жизнеописание.