Вот, чего, блудник, удумал! - ворчал Сайрус. Рабочее место из-под рядового алхимика тянуть! Мало ему нападок, так теперь, и это.
Он думал о своем бывшем начальнике. Дети, можно наблюдать, так ухватисты, как Доминик. Бывает, не нравится мальчишке, что седок на лошадке забавляется. Ребёнок подходит ему-то лошадка не нужна. Главное, чтобы другого с неё ссадить. Такой фанфарон, в шпорах, подходит к лошадке, и давай бедром, попой теснить седока. Называется 'собака на сене', или 'сам не ам, и другим не дам'.
Субъект, о котором раздумывал Сайрус, очень похож на такого ребёнка. Все мы, конечно, из детства. Но такие, как Доминик, из очень раннего.
Номинативный Триместриум, где служит, уже не один десяток лет, Сайрус, большой. В него включены Центр совершенства всех способностей (ЦСВС). Несколько факультетов, в том числе, Факультет органической алхимии. В этот Факультет, в свою очередь, входит Конферендум. И везде - лаборатории. Основная специальность Факультета органической химии синтезирование не каких-то там веществ, а новых рецептов - на основе которых в лабораториях проводятся так называемые полевые исследования, где и получают вещества с заданными в рецептах свойствами. Лаборатории на факультете органической химии специфические. По спецификации, когнитивные.
Это наземная, что ли, часть целого комплекса. Дальше, в него включаются динамичные полётные модули. Они могут составлять варьируемые межгалактические системы, на борту которых осуществляются разного рода практические и прикладные исследования.
Сайруса, в последнее время, перевели в Конферендум из ЦСВС. Начальником по ЦСВС был у него Доминик. По Конферендуму стал Нортон. Доминик и Нортон имеют статус старшего алхимика. Лабораторную установку, которую сотрудники Триместриума называют столом, оставили за Сайрусом в ЦСВС.
С Домиником у Сайруса был ещё эпизод. Купили они машины, новые. Сайрус, сдуру, "фольксваген-гольф", потому что дорого она ему встала, а Доминик - "тойоту-авенсис". Как-то вышли после работы вместе. Доминик садится в салон, и Сайрус, свою, обходит. Машины стоят рядом. Сайрус наклоняется к водительской стороне "тойоты": как-де автомобиль хорош ли, плох (Доминик до последнего был верен номенклатурной "волге")? Смотрит, а, Доминик - быстренько, быстренько - стекло закрывает. И, язык, из-за стекла, кажет. Озадачился тогда Сайрус, поскольку почувствовал, как небольшой его начальник пытается, за счёт мелких штрихов в повседневном общении, продемонстрировать непереходимый административный ров между ними.
Вообще, держится Доминик строго, как положено старшему алхимику. Он в высших сферах норовит поплавать, и норовит с умыслом: чтобы оттуда не выплывать. Что ему рядовой алхимик. Дистанцию умеет держать. Однажды Сайруса пригласили на приём к Епископу. Ну, знамо дело, всё чинно. Расселись, и Сайрус тут оказался напротив "своего" старшего алхимика. У того место насиженное. Вдруг, подчиненный - да напротив. Кусок же в горле стрянет. Испортило это обстоятельство руководящему парню всю обедню. Не должно быть, по его, конфуцианскому, разумению, на Олимпе выходцев из простонародья. Порядок есть порядок.
С другой стороны, какое же Сайрус простонародье? Лаборатория психологическая в службе обеспечения основного наземного, алхимического, модуля, регулярно проводит тесты под рубрикой: 'Кто ты из...'. Из сыщиков он, к примеру, мультяшный Черный Плащ. Слегка придурковатый неудачник, который, однако, компенсирует нехватку интеллекта старанием и упорством. В общем, он ужас, летящий на крыльях ночи.
Зато при последнем опросе, Сайрус Зевс. Запомнились некоторые вопросы: один о любимом цвете, назвал жёлтый; второй: кого бы вы хотели завести из животных, он ответил, волкодава. Вот, пожалуйста, результат: 'Вы - Зевс. Ты - самый главный и сильный олимпийский бог. Тебя все боятся, тебе все подчиняются, а если вдруг нет - ты их жестоко караешь. В общем, с тобой шутки плохи'. Доминик же всего этого не знал. А почему? Потому что любит чваниться. Не хочет замечать людей. Не может он допустить рядом мальчишки на лошадке. Опять же, почему? Да потому что для него, выделиться будет нечем.
Доминик старается выделиться, хотя бы чем-то. Рассказывает о своей значимости, то есть, ценности. Например, возвращается он из недалёкой командировки, в столицу, а времени уже нет: его, незаменимого, ждут на местной совещанке. И, буквально, на вокзальную станцию кто-то из близких везёт ему свежую рубашку, чтобы переодеться и предстать перед местным бомондом чистым и опрятным мальчиком, по жизни отличником. Плесень, меняющая рубашку. Умолчал он о других деталях. Есть подозрение, что менял не только рубашку. Да дело то не в том, чтобы бельё поменять. А в том, что рассказывать об этом в официальной обстановке, в публичном кругу, где присутствующим наплевать, где и что ты меняешь в своём туалете, неприлично. Это Сайрус, как педагог-наставник по дополнительному образованию тогда для себя отметил. Нет, он готов был принять любую демонстрацию, всякую заявку, на собственную особливость от любого начальник. Ну, чёрт её знает, как любая экстравагантная выходка может сыграть: может, и дивиденды руководителю принесёт, а победителей не судят. Каждый начальствующий сам за последствия отвечает. Станешь шутом гороховым, так тоже твоя заслуга.
Сайрус, однако, отдавал себе отчёт, что значимость и значение различаются, и их не надо путать. Значение это роль, место, функция. Про них, что рассказывать? Они или есть, или их нет. Очевидность. О ценности же рассуждать можно долго. Большинству по барабану, что ты, о себе, любимом, думаешь. Ну, рассказывай. Из вежливости к начальнику будем прислушиваться, показушно улыбаться: 'это ж надо так-то', 'о, как', 'да неужели, так бывает', 'от как люди живут' и пр. Рассказчик вьётся, как Хлестаков, сам возбуждаясь. Слюни в уголках рта копятся, их он элегантно кончиками пальцев убирает, и себе в эти моменты - сильно нравится.
Такая вещь, как эгоцентричность, многим из начальствующего состава присуща. Сайрус вспомнил об эпизоде, который случился ещё до выхода всей алхимической системы Триместриума на орбиту высоких Эонов. Поехали на конференцию, вернее, даже съезд. Обсуждались насущные проблемы синтеза магических кристаллов. Сайрус же в теме этой, в ту пору, был дилетантом. Интуитивно исключительно подошёл к одному затейному направлению. Ну, никак не главному. В программе съезда была незаметная такая секция, внимания общего, работающих по магистралям, не привлекшая. Возьми это он, и пойди. Разыскал место неброское, что было указано в программе, правда, расположенное поблизости от возведенного новодела в честь приснопамятного Храма. Аккурат напротив.
В здании тихо. У привратника спрашивает, туда ли забрёл? Да, говорит, и вежливо объясняет, куда пройти. Уже странно. Чтобы при потоке, допустим, участников означенной секции, вам вежливо вахтёр отвечал - не помнил такого. Миновал он вход, сделал несколько осторожных шагов вперёд. И, что такое? Потолки начали подниматься, образуя полусферы в готическом стиле, запыленные окна оказались забраны диковинными витражами, по стенам разошлась многоцветная мозаика, шаги начали гулом отдаваться под сводами. Почему, вдруг, шаги отдаются? Свят! Свят! Да это под Сайрусом каблуки звонко набойками на камень тысячелетний становятся, высекая, даже при малейшем прикосновении, искры.
Одежда, сожженная в некоторых местах в ходе химических опытов, превращается...одежда превращается..., вы понимаете, в золоченый камзол: бранденбургские обшлага ярко поблёскивают бриллиантовой россыпью вместо пуговиц. Аксельбант витой как-то мудрёно перехлёстнут под широким левым эполетом. Шевроны золоченые уплотняют рукав, будто запасная обойма висит.
Ладно бы, только это. Сам он чувствует физическое преображение. Плечи и предплечья налились тугой силой, походка становится пружинистой, гарцующей, икроножные мышцы, поигрывая энергией, выталкивают при каждом шаге. Сдерживаешься, чтобы не взлететь. Не всегда удается. Корень жизни связывает его с лоном мира. Они одно и то же.
Совершенно новое состояние он испытал, поднимаясь над полом. Через некоторое время пробовал рассказать об этом своём новом опыте, сомневаясь, что может выразить все эскапады, вытворяемые сознанием.
Видите ли, сразу утрачиваешь чувство времени, ты плавно паришь над поверхностью в абсолютно безмятежном состоянии. Ощущение повседневного счастья. Подумать только, вполне естественное состояние Небожителя. Вот оно какое: разлитый экстаз. В то же время, никакого пафоса. Обыденность счастья. Просто, ты поднялся на полтора-два метра над бренной твердью, и это уже выводит в другое измерение. Незабываемо. Но там не придаёшь значения.
Слушал, как то, Сайрус интервью одного из представителей рода известного, музыкального. Они в чести с давних, ещё с догалактических, лет. Человек о счастье рассуждал. Утверждал мимолетность счастливых мгновений, которые потом переходят в рутинные переживания счастливого покоя. Верить его опыту можно женат был шесть, или семь, раз. Собственно, эти душевные волнения и свои, всякий раз, затухающие эмоции он выдавал за счастье. Что бы он сказал по поводу Спокойного восторга? Непреходящего.
Сайрус поднимается, между тем, по широкой, в массивной чугунине, лестнице. На второй этаж. Распахиваются двери в небольшой покой с вежливым, но знающим себе цену, человеком. Он, с достоинством, по которому не уступал входящим, доброжелательно приветствует вновь прибывшего. Предлагает пройти в дверь, направо от него. Дверь, налево от распорядителя, широко открыта, и за ней угадывается движение слуг в ливреях, приготовляющих, и без того уже богато накрытый и сервированный, стол.
Сайрус прошёл в обширную залу. Двенадцать. За резным овальным столом сидят двенадцать человек. Несколько человек сидят не за столом, в отдельных креслах, образующих как бы внешний полукруг. Кресло для него стоит крайним в правой полусфере. Занял место. После него никто уже не заходит. Да никого и не ждут.
Пришёл в себя Сайрус от оклика знакомой землячки начальницы из соседнего Триместриума, Терезы:
Ты, КАК здесь?
Ну, что, скажите на милость, должен был ощутить Сайрус? Посудите сами, никакого отношения к обсуждаемой на секции теме эта дама никогда не имела. Но здесь, и возмущенно шипит! На самом деле, Сайрус относится к ней неплохо. Когда только пробовал себя в написании отчётов о проведенных экзерсисах, она снисходительно редактировала текст, указывая, что слово 'ибо' неуместно в научных документах.
Её недаром зовут за глаза Темпоральностью. Человек вне времени. Она имела любовников и на двенадцать, и на двадцать пять лет моложе. Но была им верна. Её адюльтер с каждым из них продолжался подолгу. Старший из любовников, который был с ней в отношениях двенадцать лет, ревниво отзывался о своём преемнике, чем Сайруса немало удивил: то ли чувства не угасли, то ли не терпел соперника, по природе своей. Разница в летах между ними равнялась пятнадцати. Как бы, не поболее...
При этих соображениях слабая досада шевельнулась в душе Сайруса: его-то она обошла своим вниманием! Чем, не хорош? Те-то ребята, тоже, хоть куда! Первый покрепче будет, себя сохранил. А вот младший, сломался. Жалко его. Мужской типаж замечательный! Корнет, гардемарин.
Тот, что постарше, теперь непосредственный начальник Сайруса, Нортон.
2. МЕСТОБЛЮСТИТЕЛИ
Этим раздумьям и воспоминаниям Сайруса предшествовали события, внёсшие изрядную долю смятения в Центре совершенства всех способностей. Утром он пришёл на своё рабочее место, туда, где располагалась его лабораторная установка, а рабочего места нет. Какая-то платяная моль объясняет, что вчера проводили запланированное абсорбирование философского камня. Столы сдвинули. Их не осталось. Сайрус спросил, уточняя:
Стол где?
Нет, а вещи ваши, реторта и прочее, вот здесь, в уголку лежат стопочкой.
Давайте, предложил Сайрус, время фиксировать.
Достал бумагу из портфеля и стал записывать, казалось, ход эксперимента, в ходе которого лишился стола. Моль шелестнула и улетела. Записал время и дату. Уже, начало положено. В эту минуту ему захотелось торжествующе заорать:
Выведу вас, мазил, на чистую воду!
Тут заходят Азазелло, Коровьев и Моль. (Да, рукописи не горят.) Она, с чего-то, выскакивает вперёд. Спрашиваю фамилию, имя и отчество. Поначалу мнётся, потом диктует. Поднимаю голову от бумаги, к тем двоим, что ждут.
Где стол лабораторный?
Азазелло:
Вы уволены.
Сайрус, хоть прекрасно их знает, спрашивает, как бы проверяя полномочия:
А, вы кто?
Они по всей форме докладывают,
Я первый заместитель.
Другой:
Я, заместитель по общим вопросам.
Они подтвердили, таким образом, что не сами по себе действуют. Сайрус, и без того, понимал, что им загодя отдал распоряжение Доминик.
Ко мне вы, какое отношение имеете?
Вопрос застал их в расплох.
Год назад, - наставительным тоном объясняет Сайрус, - был приказ Главного алхимика Номинативного Триместриума, определивший моё рабочее место здесь.
Коровьев пытается взять ноту:
Так!
Такать будете в другом месте, - урезонивает Сайрус.
И выходит из лаборатории, в очередной раз 'позабыт, позаброшен'.
Слуги Воланда, думал Сайрус, покидая окончательно пространство, некогда бывшее относительно тихой гаванью после нескольких экспедиций на полётных модулях.
Форменные мерзавцы. Шайка. Шайка мерзавцев.
Он отчётливо осознал, что не надо заблуждаться на их счёт вообще, и по поводу мотивов конкретных действий в частности. Мы имеем дело ровно с такой стороной реальности, которую можно назвать отдельной реальностью. Не годны здесь ни психологические, ни административные объяснения. Здравым смыслом объяснить происходящее невозможно.
Два персонажа, двое подручных Доминика, тучный и маленький, появляются у его аннигилированного рабочего места не впервые. То ли стражники потешные, то ли скоморохи записные. Оба пробавляются кусошничеством - кусками с барского стола. А-а-а-аф-аф-аф, теперь, ясно, кто они.
Два типа киношных псов наводят особый трепет на зрителей - доберманы и ротвейлеры. Доберманы несутся на жертву ватагой, стремительно. Им важно, чтобы кровь брызнула, и пасть в кровавых струях умыть. Ротвейлеры мощно толкаются задними лапами, выкатив свои темновато-мрачные глазки и уже приготовив клыки, за прыгающими щеками, для разгрызания костей.
А, есть дебилманы. Тоже давно известная порода. Тут нельзя ошибиться. Нельзя их путать с двортерьерами. Двортерьеры от суки дворовой рождены. Дебилманы, кажется, на первый взгляд, хороших кровей. По службе даже награды приличные могут иметь, бонусы разные: конура может быть хорошей, иногда на них ошейник красивый одевают, сахарной косточкой балуют. Но, присмотришься, вы-бра-ковка! И не сказать, чтобы кто эту породу специально выводил, признаки выделял, лелеял, добивался, чтобы они сохранялись из помёта в помёт. Нет. Сами, как чертополох, растут.
На выставки их, правда, не пускают, но на что-то, они, всё же, годны. Ну, облаять кого, к примеру. Или из-под ног чего-то схватить, и, опрометью под забор. И оттуда, из укрытия уже, потявкать. Правда, и достаётся им, если, скажем, без хозяина на улице оказались. Особенно они не любят площадей, где народу много. Съёживаются, к ногам проходящих жмутся. Глядь, а кто-то, ни с того, ни с сего, как зарядит пинка в кобелиную бочину. Как она завизжит, и, поджавши хвост глубоко между ног, к самому брюху, давай тикать со всех лап, уходя от испуга и позора.
По ходу, первый раз толстый Азазелло в списках комиссии значился, которая актировала отсутствие Сайруса на рабочем месте в ЦСВС. Одновременно его подпись удостоверяла печать той псарни, к которой он был приписан, и той печатью вход к рабочему месту был запрещён. Печать эту Азазелло охранял от нарушения, а комнату от вторжения. Эту же печать он, во главе комиссии, торжественно сымал с дверей, когда проход открыли.
Второй раз Азазелло прискакал, когда рабочее место Сайруса, в том же ЦСВС, аннигилировали до основания. Поставили на него стол Первой фаворитки двора Его Гнуснейшества. Азазелло имитирует в таких случаях усердное урчание, превращаясь в жирного Кота, с лоснящимися боками, которые вываливаются из брюк-дрюк-колоколов. Всё это хозяйство подвязано галстуком, который свисает до самых...ну, вам по колено будет.
И, вот, третий раз. Да, что ж такое-то! Три, как священное число, выпадает Сайрусу постоянно, как прелюдия.
Для меня не характерно, размышлял он. Обычно, всё же, двоечкой обходился.
А-а-а, вот и двоечка. Спустя два дня заходит он в присутствие по месту работы. Не к своему рабочему месту, а в другое место, четырьмя этажами ниже, в Конферендум. Встренулся там, нежданно, с Мышью белой и Мухой-цокотухой, вместе. Одна, как обычно, пританцовывает, цок-цок копытцами бьет, ну, и, знаете, так, лапки друг о друга трёт, как что-то на запах размазывает. Вторая, как положено мыши, чай из блюдца пьёт и усишками поводит.
Заходит Сайрус в лабораторное помещение Конферендума. А, у цок-цок-цокотухи, видать, задание было: как он появляется, сразу ему, растёртое-то, и выложить. Вот она и поторопилась: во-первых, заждалась; во-вторых, освободиться от ноши хочется; в-третьих, выслужиться стремиться и радостно отчитаться. Не успел Сайрус войти, ещё в дверном проёме бултыхается, а насекомое указывает лапкой в сторону окна и что-то фальцетом выкрикивает насчёт стола, который теперь его.
Понятно, что Доминик свой истеричный косяк с рабочим местом Сайруса в ЦСВС затирает. И, в открытых пособниках у него теперь, новый начальник бедного Сайруса, Нортон. Но у них проблема, как зафиксировать за ним новое рабочее место: оснований-то нет. Это ясно.
Сайрус отвечает насекомому:
Так это не делается!
Мышь белая это разведка. С соседнего факультета. Делать ей у болтливой Мухи - нечего: весовые категории разные. Прикрытие для разведмиссии - просто человеческие отношения, симпатия, так сказать. Да, и чего такого? Почему, нет! Ходит, вынюхивает по старой памяти, когда оба факультета были в одном. Она и тогда имела склонность к пронырливости, к устроению дел. Числит за собой, по всему видать, посреднические, точнее, своднические, назначения. Сама так определила. Ей вроде как по специальности предметной надо филигранно балансировать над миазмами человеческими. Беда только в том, что акробаты эти часто срываются с проволоки, безвольно повисая и вмиг утратив волю. И дышат, дышат тем, над чем висят, до одурения. Отравления, как правило, получают хронические. А главное, из акробатов в клоуны превращаются.
Вань, ты посмотри, какие клоуны. Ты погляди, как размалёваны.
У персонажей этаких есть фигуры отступления в запасе. Они незамысловатые, но безотказные. И фигурантами уже отработанные - вовремя смыться. Если же не удается хвост своевременно убрать, начинают истошно вопить, истерично орать, или если обстановка не способствует, якобы возмущенно бубнить.
Что же общего у, собравшихся вместе, Мухи и Мыши? Мухе льстит, когда вокруг неё информационные потоки вращаются. "Кто владеет информацией - владеет миром", сказано, да! У Мухи нет ничего, кроме информации. Вот она и пытается овладеть миром: пытается, раз, пытается, два, пытается, три. Всё, у-у-ф, попытка не засчитывается. Готовьтесь к новому подходу. Так, всё её время проходит в подготовке к овладению, в подготовке к обладанию, и к отползанию, после очередного сорвавшегося акта.
Сайрус вышел, потом вернулся и заметил, для Мухи и Мыши, дату и время происшедшего инцидента с назначением ему целого стола. Это важно, поскольку, впоследствии отказаться уже никто не сможет. Тут, Мышь белая ретировалась, что-то бубня, и выдавая это бубнение за протестную акцию против попрания человеческого достоинства. Она, к слову сказать, не впервые устраивает такие "акции у ворот посольства".
Так, уже пару лет тому, принялась выяснять, почему Сайрус не проявил доброй воли при замене Нортона в их комитете ДСП, инициатором которой Нортон же и был. Когда Сайрус сделал прямоё заявление, что ноги его там не было, нет, и не будет, она развернула транспарант со словами осуждения внешней политики Сайруса. Основания осуждения, однако, как-то не были прописаны. С какой стати, и кому Сайрус был что-то должен, осталось непонятным. В последнее время, сближаясь на встречных курсах, она превращалась в укорительную фигуру неодобрения.
Сегодня роль Нортона в истории Сайруса очевидна. Но прояснилась она в событиях, происшедших с января, только к августу прошлого года. За всё время продолжавшихся в ЦСВС пертурбаций, Сайрус рассчитывал, что за его плечами стоит факультет органической алхимии: товарищи, коллеги. Он, конечно, меньше знал молодых. Но многим, прошлым, знал цену. А они ему. Дело не в том, что чья-то цена была выше. Знание взаимное не мешало, а лишь открывало дополнительные возможности профессионального общения. При доброй воле, разумеется.
Оказалось, не дуэт, не квартет, не квинтет, и даже не октет, а фикшен-, фрикшен-, факшен-тет. Культет культя. Протез же на ней, неудобный и уродливый. А ведь, повторим, Сайрус опереться рассчитывал. До лета, казалось... Когда, бают, кажется, креститься надо. Призрачно всё...
Интрига с Нортоном обретает, однако, эпический масштаб.
За пять месяцев до дней текущих Сайрус обратился к коллегам.
3. ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
ученому совету факультета
Уважаемые коллеги! Позвольте в нескольких фразах прояснить подоплёку происходящего, как она видится мне.
Я служу в Конферендуме 35 лет. На протяжении этих лет не прерывал с ним даже формальных отношений, проходя службу в других секторах, модулях и уровнях. Не говоря уже о постоянном, непосредственном и полноценном участии в деятельности знаменитого коллектива алхимиков. Формальные отношения заключались в приватной работе инженером участка возгонки смесей. Так, в частности, продолжалось в течение последних пятнадцати (15) лет в период моего частого пребывания в полётах на модулях межпланетной алхимической станции и в ЦСВС.
Принятое на заседании Конферендума тайным голосованием решение о моём списании из штата, за десять дней до вашего здесь собрания, в ходе самого заседания, не обсуждалось. Результаты моей профессиональной работы и вклад в достижения Конферендума за предшествующий пятилетний период не получили оценки, обстоятельства моего крайнего полёта не учитывались. Голосование абсолютным большинством (8:2) против меня не было никем открыто мотивировано. Не выступил ни один человек!
Значит, либо позиция большинства сложилась до заседания Конферендума, и об её основаниях не хотели говорить. (А, в самом деле, что это за основания?). Либо её сформировали (что вероятнее), 'включив' административный ресурс, и тогда людям сказать было просто нечего, поскольку, так велели. На заседании Конферендума это повеление лишь оформили голосованием по умолчанию.
Непосредственным исполнителем этой 'затеи' не может быть никто, кроме Нортона, заведующего Конферендумом. Инициированное им, и принятое Коферендумом, решение есть способ давления и средство наказания меня за активную позицию, в том числе по недавним выборам руководителя Факультета. Я утверждаю, что путаница и непрозрачность процедуры избрания оставляет сомнение в её соответствии положениям, принятым в Номинативном Триместриуме.
Кому как не членам учёного совета быть заинтересованными в объективном мониторинге общественного мнения Факультета, что и обеспечивается, между прочим, чистотой конкурсного процесса. Что в Конферендуме, что на нашем Факультете органической алхимии.
Очевидно, что стиль администрирования на Факультете приобретает искажённые черты. Этим мы во многом обязаны некоторым 'законодателям'. Они по многолетней инерции практикуют кулуарное формирование решений на основе интриг, циничной изворотливости и ловкачества. С целью охранить свои мелкокорыстные интересы стремятся к институционализации нормативного нигилизма. Полагаю, профессионализм и достоинство менеджеров в алхимическом секторе Номинативного Триместриума состоит не в том, чтобы придумать, как ловчее обвести коллег и исповедовать принцип 'я здесь шериф', исходя из местечковых представлений о справедливости. Дело заключается в том, чтобы этому препятствовать.
Прошу учесть вышеизложенные обстоятельства при решении по вопросу о занятии мной должности в Конферендуме на новый срок.
С уважением,
Пилот-алхимик модульных отсеков
галактической станции.
Сайруса не отпускала мысль: почему аутодафе над рядовым алхимиком не прекращается? Тут два связанных вопроса остаются: 1) с чего (и с кого) всё началось; и 2) почему продолжается? Каждого из этих людей Сайрус знал. Большинство из них - долгие годы. Отношения не омрачались за всё это время ни разу, ничем. Теперь мёртвая стена. Просил он не о жалости. Это, наверное, и было неправильно, ошибочно. Позже, одна из тех, с кем был знаком, ещё только придя в Конферендум, сказала:
Нам надо было вас узнать после возвращения.
Она вогнала Сайруса в лёгкое ошеломление. Он был чужим для них. Справедливости ради, надо заметить, что, всё-таки, четвёртая часть Совета, к которому он открыто обращался, проголосовала за него!
Другим претендентом был безработный алхимик-навигатор из ВКС. Его не знал никто. Временное место, а на большее он претендовать не имел возможности, ничего не решало в его положении. Летать он не мог. Предпочли, тем не менее, его. Они что-то в нём узнали, им знакомое. Он, действительно, просил сжалиться.
В эту точку и ударил Нортон:
Зачем вам, в тихой заводи, которая держится на добром слове, этот самонадеянный и претенциозный выскочка, который думает, что чего-то значит. Он всё получил здесь - и степени, и звания, и службу. Мы все, поэтому, можем вытирать об него ноги.
Недаром Нортон спросил у Сайруса на последующем, после отпуска, заседании Конферендума:
Вы кто?
Я не был для него кем-то, кроме, как участником его свиты, с горечью думал тогда Сайрус.
- Ну, что же! В этом качестве - теперь, можно было бы освежить память Нортона, вступая с ним в молчаливый диалог:
Я, тот, кто сопровождал тебя, но и тот, кого сопровождали ты на разных этапах подготовки, стажировки, практики и оптики. Даже когда зрение подводило одного, другой помогал выставлять прицел стыковочного модуля.
Они создавали вместе тренировочный центр 'София'. Эта организация, как сейчас понимал Сайрус, должна была стать резервом рекрутов для комплектования Нортоном подконтрольных ему подразделений навигаторов и пилотов. Там, должен был 'впахивать' он, партнёр, и тогда зависимый сотрудник, который уже обеспечил некоторый прирост его ресурсов. Он прекрасно понимал, что подлинный актив не деньги, не оборотные средства, это - человек с его косно-мускульной энергией и каким-никаким интеллектом. Это постоянный источник дохода. Поэтому взбесился Нортон, когда Сайрус ушёл служить на полётные модули и возглавил один из них.
Торопливость в использовании обстоятельств, при попытке скрыть свой меркантилизм и прагматизм под личиной дружеского, товарищеского, приятельского отношения - самая что ни на есть черта Нортона. Хоть что-то поиметь. Сказать в глаза, или повести себя открыто-цинично, он не может. Трусоват трошки. Он будет присутствовать на похоронах ваших отца и матери, делать лицо и говорить слова. Будет звать на тризну по своим родным, и тоже делать лицо. Лицедействовать - лицемерить, для него обычный стиль поведения. Нортон говорил, что остерегается заглядывать внутрь себя, чтобы не испытать страх и омерзение.
Что делать с искренностью и откровенностью, которая сопровождает дружеские отношения? Да, также - использовать, ублажая свои прихоти."
Сайрус вспоминал. Шёл, наверное, миллениум. Защищается у Нортона навигатор второго уровня, Ингрит, женщина тогда молодая. У неё молодые же подруги. После банкета, садясь в машину, Сайрус почувствовал чью-то руку на своей ягодице. Оглянулся, её подружка Даная. Жест этот ни к чему не привёл, и ничем не закончился. Он стал лишь игривым поводом для их общения с Ингрит впоследствии. Так сложилось, что предполагалась совместная командировка в какой-то недалёкий галактический центр. Они, с Ингрит, обшутили предстоящую поездку.
В таком же, полушутливом тоне, Сайрус поделился намечающимся флиртом с Нортоном. Надо было видеть перемену, произошедшую с женщиной уже на следующий день. Мрачное, озлобленное лицо, холодно-враждебное отношение. Сайрус потерялся в догадках. Никакая поездка не состоялась, неприязненность в отношениях осталась. Сайрус вновь поделился с Нортоном столь внезапной переменой. Тот оставил инцидент без комментариев, но Сайрусу отчётливо запомнилось выражение удовлетворения на лице Нортона при встречах на протяжении последующих дней. Несчастная женщина всё оставшееся время совместной работы искала пятый угол, так как Сайрус не оставил её перемену к нему безответной. Только спустя некоторое время понял, что альфа-самец Нортон жестко потрепал случайно проштрафившуюся самочку. При этом, друг не сказал ни слова ни до, ни после.
Отношения со стажёрами бывают разными. И всё же Сайруса сильно, иногда, удивляло отношение к Нортону его бывших подопечных. Их было несколько сокурсниц, кто защищался почти одновременно. Спустя десяток лет, встретив одну из них в стенах другого триместриума, Сайрус настойчиво напомнил о предстоящем юбилее научного руководителя их группы: на её лице, без утайки, возникло пренебрежительно-брезгливое выражение.
Скандальным был уход с Конферендума молодой ассистентки Нортона, которая длительное время после защиты галапроекта работала на 'птичьих правах', рассчитывая на полноценное алхимическое будущее. Видимо, условия её пребывания в этом будущем у них не совпали. Она кинулась в Ареопаг Триместриума, ища защиты от своеволия патрона. Там, как-то замяли ситуацию, дав возможность молодому дарованию служить в другом подразделении. Кстати, под началом и патронажем у жены Доминика. Так что, тот в курсе дела.
Сайрус понимал, что в сложившихся обстоятельствах не стоит призывать остановиться. Остановиться...?! Это, думалось ему, уже не под силу участникам. Впечатление складывается о выходе локального события на уровень алхимического процесса, имеющего собственную природу. Ему представлялось, что сам уже стоит и нервно курит в сторонке.
Отдать, однако, отчёт в происходящем, все-таки, следует. Сайрус мысленно обращался к противоборствующей стороне в крепнущем убеждении:
Мы - инструменты, уважаемые. Инструменты Некоторого промысла. Не хотелось бы мистики и визионерства, но символичность вытряхивает сиюминутные мотивы, как сор. Мистика. Тайна. Тайна есть, её не может не быть. Тайна в том, как она себя сохраняет. Как возникает эффект прозрачности, когда всё призрачно? Мы смотрим сквозь тайну, не видя её. Это уже не алхимия, а смежная, граничная область - оптика. Оптический резонанс - отражение. Мы не можем заглянуть в Зазеркалье. Эта невозможность и есть - настоящее Зазеркалье.
♦♦♦
В истории Сайруса на авансцене появляются новые персонажи, сюжет ветвится, подходят всё новые зрители. Мы открылись! Рад приветствовать гостей! Вы найдёте здесь всё для услады души своей! Правда, это - не восточная ашхана. Вы в кафе, 'У Босха'. Что мы делаем, делая нечто? Что, в действительности, мы делаем? Есть предположение. Нужен экзорцист.
(Монолог явившегося Экзорциста): 'Рационалистический дискурс обнаруживает свой предел. Исконные рационалисты, аналитики, медиаглашатаи либерализма начинают прибегать к ссылкам на современных православных богословов (например, архимандрита Ианнуария Ивлева). Это правильно: нельзя корчиться в пароксизмах бессилия из-за надуманного благочестия разума. Общественное сознание отторгает логико-рационалистические формы духовности с их ссылкой на объективистскую фактологию.
Нельзя прямо указать, прямо назвать имя тёмной стороны забродившей реальности. Это откроет зрение Вию, вы поднимите ему веки. Тогда не помогут очерченные границы остающихся островков культуры. Поэтому не хватает языка разума. Нужны уже все ресурсы культуры, без разделения на веру и знание, на конфессии, на апофатику и катафатику. Нужны усилия Духа. Только на его языке, или в исихастском молчании, можно преодолеть торжествующий морок. '
♦♦♦
Когда виртуальный экзорцист явился и провёл дезактивацию помещений алхимического модуля межгалактической станции, стало ясно: была утечка серы, а происходившее видением сумеречного сознания Сайруса, наступившего как побочный эффект неудачного опыта.
Кажется, напасть миновала. И, вот, неожиданно тревожно звучит голос киберштурмана, сопровождающий возникшую в этот момент сильнейшую вибрацию:
Внимание! Наш корабль входит в плотные слои атмосферы неизвестной планеты...
P. S. (от Автора)
Мнения близких людей относительно свойственной мне манеры заставляют порой останавливаться, после написанного сгоряча. Пытаюсь объяснить, но непривычно, так читать и слушать. Поясню словами П. Слотердайка, сказанными о Ф. Ницше: 'Все представления сгорают в акте выговаривания. ...Никаких идей - только фигуры энергии. Никакого высшего смысла - только земное возбуждение. Никакого логоса - только оральность...'. Как выражался мой приятель, окончивший консерваторию по классу баяна: 'Я ничего не хочу сказать'.