Впервые почувствовал опасность водки, когда с одноклассниками забрались на чердак девятиэтажного дома, близь школы. Ученики девятого класса взяли бутылку, для пробы. Там были и два моих товарища. Один рыжий, другой - долговязый. Как сейчас, помню, Рыжий сделал несколько глотков и облизнулся. Он не кокетничал, ему понравилось. Единственному из всех, хлебавших из той бутылки. Потом ещё пару раз приложился. В этом опасность водочки - заманивает "своих". Свой ты, или чужой, поди сразу разберись. Это вряд ли получится. Сразу. Надо, раза два-три. А, вот, уже и - опоздал. Там ты уже, голубчик, в её владениях.
Дальше с Рыжим и Долговязым пошли мы на Проспект. Долговязый и я, жили рядом с Проспектом. Рыжему надо было подальше. Вышли это мы, под лёгким, казалось, хмельком, в районе рынка знаменитого в центре города, в этом году - столетнего. Тут выясняется, что у них под перчатками свежеотлитые кастеты. Накануне их побили, и сегодня они, не то хотели найти обидчиков, не то не хотели, чтобы их обидели вновь.
Рыжий был чуть полноватый парнишка, как положено, в веснушках. Добродушный, размеренный и умный. Семья - хорошая, с младшим, года за три-четыре после него, братом. Отец их участвовал в жизни сыновей. Вот, мать я их не помню, а отца - хорошо. Одевался он всегда с налётом художественности, чуть вальяжно.
Рыжий защитил диссертацию по медицине и работал в биоНИИ, где бактерии разные. Там же, несколько лет, работал мой деверь. Знаю, что химики и иже с ними медики, это люди, которые пьют спирт из пробирок и писают в лабораторные раковины. В общем, спирт там ограничений не знал. Деверь мой, Анатолий Семенович, тоже уже почивший в бозе, отзывался о Рыжем уважительно.
Когда пару лет назад Рыжего хоронили, я с его отцом имел долгую, с поправкой на похоронные поездки, беседу. С самим Рыжим, по-моему, после школы не виделись. С Долговязым, впрочем, тоже. Из бесед с отцом и Алексеем Клименко, нашим одноклассником класса, эдак до пятого-шестого, узнал следующее.
В начале девяностых, мой рыжий одноклассник, био-медик, ночной порой, серьезно выпивший, вылетел с собутыльником-речником на лодке прямо на бетонный дебаркадер. Удар пришёлся ему в лицо. Выжил, но внешне переменился. Видать, и внутренне - тоже. Покатилось под той самой смазочкой, которой (ей) он на чердаке облизывался.
История с первой водочкой закончилась неоднозначно. Замели нас менты, ни за что, ни про что. Охотились они, то ли за проституткой, то ли за сутенёрами, а попали на нас. Вернее, мы на них: через сквозной двор выходили со двора Долговязого на Проспект. Тогда - у магазина "Охота". Встретили разбитную троицу, какими-то даже, весёлыми, словами перекинулись. И, на огни Проспекта. Тут, с двух сторон, цоп-цобе (так кричат погонщики на волов). Вот, и на, тебе. Их один ухватил за рукава, меня, поскольку выглядел поатлетичнее - отдельный.
Доходим до угла Проспекта с улицей Горького - к-а-а-к, мои ребятушки, дернут в разные стороны! Долговязый вне досягаемости. Рыжий стартовал хорошо, но дальше темп сбавил. Ножки-то уже не слушаются, в разные стороны вскидываются. Мент увидел добычу, и - настиг. Мой сопровождающий вцепился в меня, держит двумя руками. Он же не знает, что мне бежать незачем. "Ослабь хватку, говорю, я не побегу". Сообразил, что пойманного, по любому, расколют, и ослабил держать. К тому же, у меня на правой руке лангетка на сломанном в соревнованиях большом пальце.
Привели нас в околоток, околоток тот, который около, то есть, рядом, был рядом с нами, и с другими, такими же, орлами. Рядом был и бывший тогда кинотеатр "Центральный". Давай обыскивать и протокол о задержании составлять. Чего "пришить" - не знают. Чего сцапали? Тут Рыжего и повело. Два обыска он минул. Перчатки-то никто не додумался с него снять. Он сам руку в карман засунул, чтобы к ней внимания не привлекать, и там, в кулак сжал.
Третий раз шмонают:
Руку вынь!
А у него спазм. Пальцы разжать не может. Бывают такие непроизвольные вещи. Это, сегодня, в трамвае еду. Вижу парнишку молодого, какого-то знакомого вагоновожатой. Он сел у средней двери, лицом к пассажирам, и вдруг, сильнейший тремор его настиг. Ноги ходуном ходят, руки ерзают. Он уже, как бы, не замечает, как его, бедалагу, бьет. Руки, правда, сцепил, но меньше трясти не стало. Он вроде потянулся, обе руки за голову завел прекратил приступ, совсем ненадолго. Электричеством его, что ли, пытали? Щупленький такой, чернявый. Потом пересел к водителю поближе, Не стало так в глаза бросаться.
У Рыжего, конечно, не так. Но руку разжать не может. Дергает, а она из кармана не лезет. Тут, три-четыре человека сбили его на пол, давай руку тянуть что есть силы, тянут! Видел я эту руку, как не оторвали. Вытащили, обнаружили кастет, давай метелить. Без всякой надобности, пухлявого школьника, из хорошей семьи. Это же сразу видно. Каждый из них, небось выходцев из заводского района, шухарнее был в десяток раз этого невредного человека. Может, потому и били.
Потом его подняли, начали радостно составлять протокол. Один сержант офицеров там не было на меня покосился с сильной неприязнью:
А не твой ли кастет?
Было видно, что эта догадка потрясла мента своим прозрением. Вынужден был разочаровать его эврику, подняв загипсованную ладонь.
Стал проходить как свидетель. Во мне уже тогда генофонд сидельца работал. Потом родная культура приучила кое-что из чтения лагерной прозы я вывел. От сумы, да от тюрьмы не зарекайся, учит нас народная мудрость. В России ни от чего зарекаться нельзя. Никому. Не исключено, поэтому стремятся соотечественники покинуть места обетованные.
Никогда не спорю с силовым началом напрямую. Плетью обуха не перешибёшь. Даже в лучшие времена, с ментами и прочими силовиками, да и с бюрократами, никогда "права не качал". Помнил одно эти люди себе не рады. Они себя, и сами, понимают как неизбежное зло. Если же это ещё и другой подчёркивает, они из себя-то наружу и выходят. Что может из такого человека наружу выйти, ну, я вас спрашиваю - что? Правильно, только это. Чего потом жаловаться, что вы в го-не?
Рыжего на ночь отвезли в участок, из которого, под утро, его выручал отец. Долговязый чего-то не простил мне в той ситуации. Конечно, мозги им промыли потом хорошо, в лучших традициях карательной советской педагогики. Наверное, было за что, но, как видим, не помогло. Спился не только Рыжий. Трое-четверо совсем неплохих ребятишек не дожили до наших дней из-за этого уже давно.
Спустя, быть может, лет десять-пятнадцать видел я одного из тех сержантов, тоже рыжего. Поэтому, наверное, и запомнился. Уже офицером. Майором, кажется. Он был отменно вежливым в обращении с людьми, даже заискивающе вежливым, но я-то помнил его отвязным садистом.
Днями встретил Алексея Клименко. "Лёш, говорю, хотел тебя увидеть. Предупредить, что пишу твою фамилию, не шифруясь. - Ты возражать не будешь?"
Не буду, говорит. Пойдем, махнём?
Надо сказать, Алексей, человек крупный. Метра под два. Русские, они разные. Сильно разные. Алексей, он - русский. Губы чуть навыворот. Может через губу плевать, но пока не будет. Пожил, знает.
Лёш, ты мне прошлый раз про Серёгу Феофанова говорил. Что рак ему поставили. Как, он?
Зарыли Серёгу, 16 июня похоронили.
Чего-то я лепетать начал про то, что прожил наш одноклассник, как-то неудачно! А ведь такие ядро нации. Он, Серёга-то, щедро делился с окружением всем, что было. От щедрот своих, Богом даденных. Обаяние, расположение, понимание сирых этих и убогих. В нём человеческая сила жила. Не грызло, какое-нибудь, вонючее.
Не было, небось, за гробом никого из близких.
Алексей назвал две-три фамилии, мне - неизвестные. А, потом добавил:
Он это всё не афишировал.
То есть, болезнь и смерть. Вот так, собственную смерть не афишировал. Цезарь, идущие на смерть, приветствуют тебя! Вы себе это представляете? Я, пока, нет!
Алексей, между тем, кому-то махнул рукой в сторону углового магазина. От меня ему проку больше не было.
Некоторые образы, живущие в моих представлениях, не отпускают. Рыжий мой одноклассник, уже завершивший свой бренный путь - один из таких образов. Написанные про него строки моя рыжая дань судьбе. Стоит товарищ моих школьных лет в памяти, в крупную клетку пиджаке с отложным воротником, и всё у нас впереди.