Базилио - здоровенный полосатый кот, который живет у моего отца. В раннем детстве, когда его подарили отцу, прозывался он просто Васькой, но поскольку у нашего зятя имя тоже было Василий, кличку кота пришлось несколько переиначить, благородно и благозвучно - Базилио! И зятю необидно. Детство Базилио, несмотря на нашу всеобщую любовь и ласку, протекало довольно трудно. Причина - крошечная собачонка той-терьер, такая масенькая, но свирепенькая сучильда Ксюшка. Эта неистовая фурия, немедленно установившая в отношениях с несчастным юным Базилио режим тотальной тирании, не давала ему никакого житья, ни поспать, ни поесть, ни встретить толком гостей в прихожей, загоняя его каждый раз пронзительным визгливым лаем и укусами на положенное ему место изгоя. До настоящих драк, с отрывом ушей и хвостов, дело, правда, не доходило, поскольку Базилио обычно успевал отступить под диван, из под которого и вел ожесточенные арьергардные бои, как наполеоновский генерал Массена на старой Смоленской дороге с наседающими гусарами Дениса Давыдова.
Время неумолимо берет свое. Благодаря усиленному питанию и отличному аппетиту Базилио очень скоро превратился во внушительного зверя, статью и повадкой напоминающего хорошо откормленного ловкого тяжелоатлета. И пал тиран! Конец своей деспотии ускорила сама Ксюшка, как-то раз неосмотрительно загнав Базилио, продолжавшего трепетать перед ней, в глухой угол, не оставив ему ни малейшей лазейки. Пока собачильда гарцевала на месте, прикидывая, как бы раз и навсегда проучить кота бешеным кавалерийским наскоком, перепуганный Базилио с отчаянным мявом " Прощай, мама дорогая!" метнулся вперед, опрокинув и перевернув крошечную собачку, как троллейбус скамейку. Посмотрев на Ксюшку, с жалобным визгом елозившую на спинке и позорно сучившую лапками, Базилио смекнул как дважды два четыре, что хозяином в доме теперь-то стал он.
Как известно из всемирной истории, тиранов для того и свергают, чтобы немедленно возвести на престол других. Кошаче-собачий переворот в нашей квартире, надо отдать должное Базилио, не возымел чересчур тяжких последствий для Ксюшки. В силу природного добродушия и колоссальной лени, новый патриарх ограничился тем, что пожал плоды своей победы усиленным питанием и дополнительным сном, лишь изредка награждая свою подданную увесистыми профилактическими тумаками, в основном при раздаче корма.
Задолго до этих драматических событий с нами несколько лет прожила совершенно очаровательная и горячо любимая Ксюшка номер один - маленькая лхасское апсо с умными веселыми глазками, бодро смотревшими на окружающий добрый мир из под кокетливой золотистой челки, с пушистым, как плюмаж, хвостом и лапками, развернутыми немножко в сторону, как у балеринки. Апсо - сторожевая тибетская порода, давно выродившаяся в московских условиях в обычную декоративную. Впрочем, Ксюшка была счастливым исключением, сохранившим верность зову предков. Даже чересчур сохранившим! При всей ласковости в обращении с близкими ей людьми - мамой, отцом, мной и особенно сестрой Татьяной, которую она при каждом удобном случае облизывала до полного взаимного изнеможения- всем остальным, особенно нашим гостям, нагло и вероломно посягнувшим на родимый очаг и обожаемых домочадцев, как считала Ксюшка, влетало по полной. Трудно представить себе, пока сам не услышишь, сколько трезвона может вместиться в одной крошечной собачонке! Как правило, жестоко облаянный гость для начала прибегал к льстивым комплиментам, чтобы, снискав ее расположение, спокойно поговорить с хозяевами и особенно покушать, потому что никакой кусок не полезет в горло, если тебе диким голосом лают в самое ухо. Лесть никогда не помогала. К увещеваниям мелкой свирепуньи подключались хозяева: "Ксюшечка, дочка, перестань, пожалуйста! Дядя хороший, свой в доску, на него не надо лаять, ладно?". Как бы не так! Лай переходил в рев и попытку цапнуть гостя хотя бы за пятку - выше бедная крошка просто не могла дотянуться! Мужественные гости немного бледнели с лица и пытались неуклюже отшутиться, что, мол, и не в таких передрягах бывали, а более робкие души пугливо жались к ближайшему хозяину, задавая один и тот же нелепый вопрос: "А она кусается?" Еще как! И пребольно! - хотелось честно сказать мне, но я уверял их в обратном, сожалея, что наш мир построен на лжи, завидуя Ксюшке и тихо надеясь на удачу ее затеи погрызть пятку кому-нибудь из наших чересчур многочисленных и слишком прожорливых гостей, которые мне очень надоели.
Дальнейшие попытки умиротворения озверевшего зверя шли по нарастающей - от бестактного замечания: "Ты что, дура, что ли!?" и грубого окрика: "Молчать, дрянь такая!" до прицельного тапкометания и насильственного выдворения честной защитницы родного дома и любезных хозяев вон из комнаты.
Вернуться бы назад и послушать, как она лает, как гоняет взапуски с другими собачонками по газону в родном Давыдково, увидеть бы молодых маму, отца и Таньку, играющих с ней! Увы, ушло то время безвозвратно.
Глопа, Глоша, Глаша и просто Глопырло - как только не звали мы другую нашу любимицу, бассет-хаунда Глафиру, длинную и оранжевую как трамвай. Большая яйцеобразная голова, глаза как у печального философа, только что проснувшегося со страшного бодуна и обнаружившего полное отсутствие средств на опохмелку и, конечно, волочащиеся по земле уши - "ухи", как справедливо говорила моя маленькая дочка Ирочка - все это составляло неповторимый портрет нашей Глаши. Представить ее без этих замечательных ушей было бы так же нелепо, как вообразить себе принцессу Диану с ушами кокер-спаниеля. Они здорово мешали, особенно в щенячьем возрасте, когда бегать ей приходилось только боком, чтобы не наступить на них и не растянуться во весь рост под веселый смех окружающих. Как-то раз, атаковав козу Машу, мирно пасшуюся на травке у дачи, Гло так запуталась в своих ушах, что пропустила сочный удар рогами по толстой заднице, пробитый с таким гулким звуком, с каким форвард "Челси" пробивает пенальти в ворота ненавистного вратаря чужой команды.
Глошка была очень компанейским существом, твердо выбравшим из всей нашей оравы Иришку, с которой бегала то на пруд, то в лес, то устраивала с ней родео, корриду или просто веселые скачки по всей квартире, сопровождавшиеся гулким, басистым лаем. Она с видимым удовольствием принимала участие и в литературных чтениях, которые я иногда устраивал для Ирочки и ее младшего братца Лёлика, скорее за компанию, чем ради кладези мыслей и чувств русской классики. Как-то раз мы все вчетвером очень уютно устроились на большом диване, укрывшись пледом и Глошиными ушами, чтобы послушать забавный рассказ Чехова о типах человеческого характера в моем исполнении. "Глопочка, это про тебя!" - прошептала Иришка, когда я стал читать кусочек про меланхоликов. Глафира пошевелила ушами, будто плечами пожала - мол, неправда ваша, я на самом деле веселая и озорная собачка, а грустный вид мне по породе положен, будто вы об этом сами не знаете, дорогая Ира! От меланхолика я плавно перешел к холерику, с выражением повторяя вслед за классиком черты этого злобноватого и обидчивого типа характера. Дети почему-то очень внимательно посмотрели на меня, понимающе переглянулись и закатились безудержным смехом, когда я дошел до строчки о том, что в гневе холерик раздувает ноздри и бешено вращает глазами. "Ох, не могу! - простонала Ирка, сползая от хохота с дивана на пол - Я сейчас пополам тресну! Папик! Ведь это вылитый ты!"
"Цыц, черти!" - свирепо рявкнул я, раздувая ноздри и бешено вращая глазами. "Глопик, пойдем отсюда, нас здесь не уважают!"
Мы ушли на кухню, где заели нашу обиду вкусными бутербродами с колбасой, стараясь не обращать внимания на поросячий визг недоброжелателей, еще долго доносившийся из соседней комнаты.
Счастье и горе - собачье и человечье - идут рядом. Вскоре какая-то гадкая тварь бойцовской породы под одобрительное улюлюканье ее пьяного хозяина - последний раз я слышал такие же мерзкие вопли в июне этого года на Тверской, где тысячи перекосорыленных от экстаза и водки болельщиков праздновали какую-то футбольную победу - ни за что ни про что так потрепала бедную Глафирку, что с ней случился инфаркт. Я искренне и ото всей души желаю всем таким бойцовским скотам и их скотоподобным хозяевам прямой дороги туда, где черти наденут им раскаленные намордники.
Короче, Глошу пришлось усыпить. В тот день, когда к нам должны были приехать ветеринары, я отправил горько плачущих детей вместе с мамой на какую-то выставку, наказав ей не возвращаться домой как можно дольше, чтобы ребята не видели всего этого. Увы, согласно русскому обычаю, поддатые ветеринары сильно опоздали и появились у нас, когда дети уже были дома. Услышав звонок в дверь, Глошка, безвольно лежавшая на полу, с трудом встала на ноги, но дошла до прихожей, где встретила своих убийц громким дружелюбным лаем. Я никогда не забуду, как плакали мои дети.
На следующий день после смерти Глоши я сурово и жестко заявил, что больше никаких питомцев у нас никогда не будет - хватит с меня этих трагедий! Еще через две недели после этих роковых слов я и дети отправились на Таганку, на Птичий Рынок, где выбрали самую маленькую, самую несчастненькую, трясущуюся от холода киску - дело было зимой и котенок дожидался решения своей участи, сидя в аквариуме вместе с другими котятами - отвезли домой, накормили, обогрели и прозвали Люськой. Отношения с этой пушистой, белой, зеленоглазой красавицей у меня что-то не заладились. То ли я показался ей слишком большим, грубым и очкастым, то ли мне вообще с красавицами не везет - не знаю! - но Люся меня явно опасалась и презирала так, как это умеют делать только кошки. Впрочем, именно она раз и навсегда доказала мне, что животные живут не только инстинктами и условными рефлексами, как считал Чарльз Дарвин и академик Павлов и как продолжают считать прочие, чересчур и не в меру образованные люди. Жена и дети уехали отдыхать в Турцию, оставив нас с Люсей один на один и дав мне наказ не забывать кормить кошку, никоим образом ее не обижать и не мучать! Поди замучай! Она сразу так спряталась от меня, что ни разу не попалась на глаза до самого возвращения семьи. Увидел я ее только в последний день, когда она стремительно влетела в прихожую за несколько минут до того, как я услышал голоса и шаги возвращающихся домочадцев. Что же с ней творилось! Она кинулась обниматься и целоваться, она вертелась от счастья на месте, она лезла в чемоданы и под ноги и все время радостно мяукала: "Господи, спасибо тебе! Дождалась я светлого праздничка!". Скажите мне, господа Дарвины и товарищи Павловы - этот рефлекс как называется?
Надо бы закругляться. Наверное, я утомил вас своими историями, которые, возможно, интересны только моему отцу, моей жене и моим уже совсем взрослым детям, у которых теперь свои семьи, свои дети, свои собственные забавные и не очень истории. На прощанье упомяну еще замечательно красивого кота Гаврилу, привезенного в Москву прямо с индийской помойки, крыску Мусю, подаренную нами маме моей жены, Майе Александровне, с которой они прожили душа в душу три года, хотя Муся, как положено уважающей себя крысе, сгрызла все, что только могла, ангорского хомяка Григория, белую мышь Тихона, мышонка Кагановича, пойманного нами на даче и даже старую глупую канарейку, проданную нам на Птичке вместо искомого молодого певучего кенаря, которая тут же снесла яйцо, но петь категорически не стала. О нашем любимце Максике я написал отдельную маленькую вещь "Максик и мой отец". Вся эта милая публичка на долгие-долгие годы стала частью нас, частью нашей любви, дружбы и счастья.