Солнце еще не зашло, когда июльским вечером 1961 года в центральный посёлок совхоза 'Победа' въехал одинокий всадник. Это был казах, на вид лет под семьдесят. Несмотря на пыльную одежду и неказистую лошадь, он вызвал живое любопытство сельчан, когда спросил, где находится дом директора совхоза. Еще больший интерес он вызвал у соседей директора: ведь тот был на работе, но сразу примчался домой, когда узнал о приезде гостя. Директор с почтением обнял старика, который, спешившись, но, не заходя в дом, отдыхал во дворе, ожидая хозяина. 'Как хорошо, что вы приехали, Жумабай-ага!' - повторял директор, вводя старика в дом... А у кошары уже резали барана, готовя угощение.
Жумабай был оленши. Он родился в бедной семье пастуха и судьба ему была уготована та же, что и его отцу - пасти скот. Но у Жумабая оказался музыкальный талант. С детства он играл на домбре, а в юности появился и голос - не очень сильный, но красивый, с большим диапазоном. В начале двадцатого века главными музыкантами в казахской степи были акыны - поэты-импровизаторы, и оленши - исполнители песен. Без них не обходилась не то, что свадьба - любое большое событие... Жумабай стал желанным гостем богатых юрт - сначала в своей волости, а затем - и в окрестных.
Потом в степи начала утверждаться новая власть, советская. Одно начальство сменялось другим. Те, кто был вчера в силе, теряли свое богатство, влияние, часто - и жизнь. Привычный уклад простых казахов тоже безжалостно менялся. Во время первого голода, еще когда шла гражданская война, много казахов умерло, много откочевало за границу.
Но люди старались жить своими традициями. Поэтому нужды Жумабай почти не знал. Он разъезжал по аулам, ел мясо, пил асау-кумыс, пел песни, славил виновников торжества и хозяев дастархана. А поскольку не обходилось и без подарков - будь это конь, баран или просто деньги - Жумабай был и у себя в ауле не последним человеком.
Как-то уже в двадцатых годах Жумабай гостил на одном крепком зимовье. Хозяин указал ему на мальчика лет двенадцати, подносившего блюдо с мясом:
- Между прочим, это твой дальний родич, Бахытжаном зовут. Родителей его ты знаешь. Умерли они - слышал наверняка, а я приютил его. Может быть захочешь принять его к себе? Хоть и далекая он тебе родня, но все-таки своя кровь.
Жумабай подумал и взял. Во-первых, нужен был ему не помощник в хозйстве - там жена с детьми, и аульная родня всегда поблизости, а попутчик в поездках долгих и неблизких, да все верхом. И в степи ночевать иногда приходилось, на старых могилах, если до жилья засветло не успел добраться. Во-вторых, все-таки доброе дело - сироту приютить - Аллаху угодное, глядишь и зачтется в день Страшного суда.
Ездили они много. Бахытжан был послушный и сообразительный. Его главной заботой были лошади, а иногда и Жумабай, если тот выпивал лишнего. Сам Жумабай был добрым и веселым, работой паренька не загружал, защищал при случае в чужих местах. Ведь гостем он был везде дорогим и званым. А Бахытжан очень любил слушать песни Жумабая и, конечно, был благодарен ему за кров и заботу.
Дети Жумабая были младше Бахытжана, двое старших уже ходили в школу-двухлетку в родном ауле. Бахытжан тоже ходил туда - в перерывах между поездками. Он уже успел поучиться немного у муллы, когда были живы родители. Но толку от такой учебы было мало. А Бахытжан хотел учиться. Подростком он был шустрым и смышленyым, успел повидать кое-что, разъезжая с Жумабаем почти два года. И увиденное в немалой степени разбудило это желание.
Когда Бахытжан сказал об этом Жумабаю, тот не стал особо колебаться - уже начиналась коллективизация, управлять всем стали люди новые, грамотные - поговорил с влиятельным знакомым из районного начальства и пристроил Бахытжана в интернат для подростков-сирот.
Учился Бахытжан хорошо и старательно. После интерната поступил в зоотехникум, а когда закончил, его послали в колхоз, но в другом районе. Потом работал в районной заготоконторе, оттуда призвали в армию, а после возвращения вернулся в ту же контору и вскоре продвинулся до начальника. Началась война и Бахытжан снова оказался в армии - на фронте, но ненадолго - был ранен. На фронте вступил в партию. После демобилизации направили парторгом в крупное животноводческое хозяйство. Очень скоро он стал директором совхоза.
Под руководством Бахытжана совхоз вышел в передовые по району, а вскоре - и по области. Бахытжана наградили орденом Ленина, выдвинули в депутаты Верховного совета республики... В начале шестидесятых Бахытжан стал уважаемым человеком, ездил на персональной 'Волге', его дети учились в институте.
На свое пятидесятилетие Бахытжан устроил большой той в середине лета. Кроме гостей в аул центральный усадьбы совхоза съехались лучшие наездники и борцы для участия в соревнованиях по кокпару и куресу. Для гостей и начальства района и области были поставлены специальные юрты. Отдельную юрту Бахытжан поставил для дорогого гостя - Жумабая.
Судьба потрепала Жумабая, особенно в годы второго, Великого, голода. Вся семья Жумабая - и жена, и дети - умерли, а сам он в это время по стечению обстоятельств угодил на два года в тюрьму и поэтому ничем не смог помочь своим... Но характер и образ жизни Жумабая остались прежними. Он также разъезжал по степям, проводил время в песнях и за дастарханом. И здесь, в гостях у Бахытжана, восседая на почетном месте, аксакал без устали пел и смешил шутками присутствующих. Даже молодые девушки украдкой поглядывали на старика - с редкой бородкой и в морщинах, но такого жизнерадостного...
Во время празднества, когда говорились речи и преподносились подарки, Бахытжан сам сделал подарок своему бывшему кормильцу и покровителю. Он торжественно передал Жумабаю гнедого красавца-скакуна.
Поздно вечером на третий день тоя Бахытжан и Жумабай сидели в доме Бахытжана. Бахытжан был изрядно выпивший, Жумабай тоже выпил в этот день, но не так много - здоровье и силы были уже не те.
С чего началась размолвка Бахытжан не помнил. Он говорил о хозяйстве - и о совхозном, и о своем, иногда не отделяя одно от другого. Славословие, которое воздавали ему за эти дни, не прошло бесследно и смешалось с хмелем. Хвастался он своими достижениями, и поддевал старика за жизнь его, беспорядочную и веселую.
Жумабай сказал своему бывшему воспитаннику:
- Многого ты достиг Бахытжан, сынок. Я горд за тебя и рад за твоих детей. Но скажу правду - не променял бы я свою жизнь на твою.
И тогда Бахытжан сказал Жумабаю:
- А какая польза людям была от вашей жизни? Весь свой век вы провели в пирах и застольях. Никогда и нигде не трудились в поте лица. Скот не выращивали, хлеб не сеяли, ничего не строили, от голода не страдали. Даже семью свою потеряли между песнями и дастарханом.
Никто не говорил Жумабаю таких слов. И услышать их на закате жизни было страшно. Он молча встал и ушел в свою юрту.
Хотя и был пьян Бахытжан, и привык быть хозяином всему в округе, а значит и не особо обращать внимание на обиды других, стало ему стыдно за свои слова. Он решил пойти завтра к старику и помириться.
Рано утром прибежал паренек, что был приставлен к гостям... Бахытжан бросился к юрте Жумабая. Рядом с ней бился на привязи, как бешеный, красавец-гнедой.
Жумабай повесился, перебросив веревку через верхние брусья кереге. Провисел он, видимо, всю ночь, и его худая шея неестественно вытянулась по тяжестью тела... Когда Бахытжан выходил из юрты, обезумевший скакун наконец оборвал поводья и умчался в степь. Так он и исчез - и сам не вернулся ни в этот день, ни на следующий, а люди, отправленные на поиски, не нашли его.
Сначала Бахытжан запил. Но пить он долго не умел и дела в совхозе требовали его руки. Бахытжан с головой ушел в работу. На могиле Жумабая он заложил большой мазар.
...На ранней-ранней утренней заре, когда еще и не начала отступать ночная тьма, лишь едва забрезжил алым проблеском рассвет, Бахытжан проснулся от топота копыт за окном. Он вышел из дома. У изгороди прохаживался, пригарцовывая, скакун. Этот был тот самый гнедой. Только вместо лошадиной головы у него была голова Жумабая. Бахытжан ясно увидел как золотисто-гнедая шея коня плавно переходит в белую, растянутую после повешения, шею. Глаза Жумабая пристально смотрели на Бахытжана, на лице было то же горькое выражение, с которым он уходил от Бахытжана в ту ночь.
Бахытжан закрыл глаза. Постоял минуту, не открывая их и не двигаясь, хотя от ужаса у него подкашивались ноги. Снова открыл. Гнедой был здесь. И глаза Жумабая продолжали смотреть на него. Тогда Бахытжан закричал...
Гнедой стал приходить на каждой утренней заре. Ни жена, ни другие домочадцы не видели его. Но Бахытжан видел его так ясно, что не мог сомневаться в реальности. Бахытжан пытался не спать, или оставаться во дворе, или спать в чужом доме. Но даже если он бодрствовал всю ночь, или забывался коротким сном, или встречал утро вне дома - едва начинал светлеть горизонт, неизменно раздавался топот копыт и прибегал гнедой... И убегал в степь почти перед самым восходом солнца.
Наконец Бахытжан поддался на уговоры жены и поехал в Алма-Ату встретиться с врачом. Врач, кандидат наук по нервным болезням, была родом из их аула и даже приходилась ему родней со стороны жены.
После распросов и анализов она сказала Бахытжану:
- Бахытжан-ага, вам надо серьезно лечиться. И долго, может быть даже год или больше... Сами понимаете, работу придется оставить.
Этого Бахытжан себе позволить не мог. Он вернулся в аул.
Делами в совхозе он пока не занимался, сославшись на нездоровье. Но Бахытжан не чувствовал себя больным, даже аппетит не потерял. Почти не потерял.
Уже с раннего вечера он начинал ждать гнедого. Если удавалось, дремал днем... Он чувствовал усталость в теле, в голове, но, несмотря на слова доктора, был уверен, что не болен. Он знал, что гнедой приходит на самом деле, а другие его просто не видят.
Иногда Бахытжан пытался не выходить из дома, но стоило ему услышать топот копыт, как ноги сами выносили на улицу. Бахытжан был уверен, что страшный призрак-конь не ускачет до тех пор, пока он перед этим не посмотрит в глаза Жумабая.
Между тем среди людей поползли слухи. Но слухи были не о том, что директор совхоза спятил, а о том, что кто-то видел гнедого тоже видел гнедого. Многие уверяли, что сами слышали стук копыт скакуна на заре.
Жена Бахытжана очень переживала. Она была напугана и искала выход. И нашла его. Через три недели после возвращения Бахытжана из города она привела его к его старой женщине-баксы, которая лечила травами и наговорами в соседнем районе.
Старуха сказала:
- Нет, сынок, ты не болен. Гнедой на самом деле приходит. И сам он не уйдет. Его надо поймать и надеть ему на голову мешок. Я сама это сделаю, а потом уведу. Тогда он больше не придет.
Еще через день баксы приехала домой к Бахытжану. Приехала сама - верхом на лошади, отказавшись от предложенной машины. В эту первую ночь она не спала и молилась, заставляя молиться и Бахытжана. Когда разадался топот копыт и Бахытжан привычно встал и направился во двор, старуха пошла следом. В руках она держала заранее заготовленный мешок, сшитый из разноцветных кусков рядна.
Гнедой ходил как обычно - у изгороди, ожидая Бахытжана. Голова старика сразу повернулась к нему. Пристальный взгляд уперся прямо в глаза. Не было в них, на самом деле, ни гнева, ни печали. Не было и упрека. Но было что-то, отчего Бахытжану сразу становилось страшно и тоскливо...
- Где он, сынок? - спросила рядом старуха.
Бахытжан показал рукой, не отрывая глаз от лица Жумабая. Старуха приблизилась к гнедому, подняла руки с открытым мешком.
- Нет, нет... Дальше... Да. Вот... Тут, ближе, ближе. Нет...
Бахытжан говорил с трудом, едва не бормотал. Но старуха, продолжая спрашивать: 'Где, где? Здесь?..', уже подошла к скакуну почти вплотную.
Пурпурное пятно на горизонте стал светлеть, а темная, словно пепельная, тень над ним отступать - замаячил рассвет. Гнедой переступил ногами. Еще раз стариковские глаза глянули на Бахытжана и гнедой ускакал.
Следующую ночь старуха опять провела в молитвах, а ближе к заре вышла во двор и расположилась на земле, положив коврик рядом с изгородью - там, где прошлой ночью был гнедой.
Бахытжан слегка дремал и давно ожидаемый звук копыт гнедого как обычно не застал его врасплох. Бахытжан вышел во двор и замер. Страшный гость был у изгороди, а старуха - рядом с ним. Она поглаживала его по спине, проводя смугло-сморщенной, в широких серебряных браслетах, рукой - от холки, по спине и до крупа. Гнедой стоял спокойно, но голова Жумабая была повернута к дому и глаза искали Бахытжана.
- Посмотри, сынок, в последний раз, - сказала старуха. Она взяла мешок и медленно начала надевать его на голову гостя.
Бахытжан молчал. Даже если бы он захотел, то не смог бы сказать ни слова: тугой спазм сжимал горло.
Голова старика скрылась под мешковиной.
Мгновение скакун с мешком на голове неподвижно стоял у изгороди, а затем исчез. Сразу, как будто его и не было секунду назад. Мешок из разноцветного рядна упал на землю.
...Заря еще не разгорелась, даже полоска рассвета не обозначилась на горизонте, когда старуха, собравшись, прихватив и мешок, села на своего коня и уехала...