Меж Игаркой и Сопочной Каргой (записки енисейского раздолбая) часть 8
Танцы на льду и подо льдом
Прошлая навигация 1979 года закончилась в начале октября, буквально на пределе, когда уже становился лед. Начальник лоцмейстерского отряда Клубков взял меня с собой на съемку буев и замену их ледовыми вехами. Всего от Сопочной Карги до мыса Кармакулы в навигацию выставляется семьдесят три светящих буя.
Понятно, что большую часть буев уже сняли "Лот" и "С-215", нам оставалось подобрать кое-что по мелочи. Шли за буями на большом красивом гидрографическом судне "Николай Евгенов", выкрашенном в совершенно замечательный красный цвет.
Снимать буи начали практически от самого устья Енисея, во избежание их замерзания в ледовое поле реки. Пришли в устье, когда там уже не осталось чистой воды, Евгенов залихватски пер по вставшему льду, без особых усилий взламывая еще не окрепший лед.
Полярный день уже закончился, и установилось временное равновесие ночи и дня, которое уже совсем скоро перейдет в долгую полярную ночь. Впереди, в слепящем луче судового прожектора, перепуганный треском ломающегося под форштевнем "Николая Евгенова" молодого ледка, долго и упорно, не сворачивая в темень, бежал перепуганный песец.
Утром после подхода к первому, намеченному для съемки бую, начальник лоцмейстерского отряда Клубков вызвал меня и отдал команду "разобраться со льдом". Меня учили целых шесть лет и, в том числе разборкам со льдом согласно "Правил гидрографической службы ПГС-9".
ПГС-9 такая замечательная книжонка толщиной пятнадцать миллиметров, в мягкой обложке цвета мороженого крем-брюле, описывающая формулы расчета возможности нахождения на льду людей и техники в зависимости от его толщины, температуры воды, температуры воздуха, массы объекта вывозимого на лед, площади опоры, времени необходимого нахождения на льду.
Понятно, что учили меня всему этому в теории и ранее я никогда на практике со льдом не "разбирался". Отправился я к себе в каюту, глубоко задумавшись о том, с какого боку мне следует преступить к ледовым исследованиям. Конечным итогом этих исследований должно было стать мое экспертное мнение по поводу пригодности льда для нахождения на нем людей.
Вроде тут на все заполярье экспертов подобного толка вовсе не водится, запропастились внезапно куда-то все. И я, как бы самый, что ни наесть сведущий в ледовых делах супер-маэстро, на фоне всех несведущих в этом сложном деле присутствующих полярников. Нашли гляциолога, ёшкин кот!
Вывел меня из задумчивости начальник лоцмейстерского отряда. Открыв дверь моей каюты, он минуты три наблюдал, как я шуршу страницами книжонки поименованной "Правила гидрографической службы ? 9", затем улыбнувшись, сказал:
"Дружище, бросай на хрен эту книжонку, одевайся и выходи на палубу. Трап уже спустили на лед. Делается все просто - берешь доску метра три длинной, спускаешься на лед и своими ножками испытываешь на предмет его пригодности для нахождения людей. Доска уже приготовлена. Оденься полегче, ну и доску держи крепко и горизонтально, чтобы сразу не уйти под лед с головой, если вдруг лед тебя не выдержит".
Все так же улыбаясь, Клубков хлопнул меня ободряюще по плечу - дескать, не ссы, стажер, держи хвост пистолетом - мы тебя гарантированно по-быстрому спасем, если вдруг провалишься и ухнешь под лед. Ну и вообще, если ты и самую малость, еще зеленый как стручок гороховый, да сопливый, словно улитка виноградная, это ничего - всему научим, сопли осушим, и будешь ты настоящим полярником.
Если выразиться поэтически, то получилось примерно следующее:
Белой ночью бегут олени
И синеют сплошные льды,
А на десятой параллели
В это время цветут сады.
А нам не страшен не вал девятый
Ни холод вечной мерзлоты
Ведь мы ребята, ведь вы ребята
Семидесятой широты...
Так у меня в ушах и зазвенела эта песенка Станислава Пожлакова. Есть такой замечательный, ленинградский композитор в Советском Союзе! Песни его я обожаю! И эта о парнях семидесятой широты просто изумительная! И что характерно, поется в ней про моих коллег и начальников и давненько, ну и немножко уже про меня.
Если надо, значит, надо,
Значит, будут и здесь сады.
Пусть метели бушуют рядом,
Надо будет -- растопим льды.
Пусть морозы и пусть тревоги,
Пусть сугробы встают круты,
Мы проложим пути-дороги
По законам своей мечты.
Это сильно! Не страшен нам вал девятый это композитор с поэтом, конечно, через край хватили, да и про холод вечной мерзлоты слегка перебарщивают. Страшен и вал и холод! Но, в общем и целом, хочется выглядеть этаким полярным обветренным волком без страха и упрека, в сияющих меховых "доспехах".
Команда начальника меня "слегка" на испуг пробилаот копчика до самых пяток. Если провалишься - мы тебя спасем. Обнадежил. Был со мной случай в Питере, когда изучал морские премудрости на третьем курсе морского училища. Случай довольно неприятный и связанный как раз со льдом. И настолько неприятный, что после него смотреть мне на лед особенно в натуре, да еще из-под воды, ох как не хотелось бы.
Не помню, кто точно, но как бы ни мой сокурсник Паша Федоров заманил меня обучаться на курсах легководолазного дела. Отучились мы с ним как положено, впитав теоретический курс, познали азбучные истины. Премудрости не великие: не вдыхать воздух из баллона при всплытии, не всплывать быстрее пузырьков выдыхаемого воздуха, не погружаться в глубину на выдохе, не совершать погружения в одиночку, без инструктора, страхующего на сигнальном конце, ну и прочее, и прочее, и прочее.
И настала пора перейти нашей группе новоявленных миру легководолазов, почти ихтиандров к практическим занятиям. Надо сказать, время года для практических занятий было не самое подходящее, самый что ни на есть противнейший, на мой взгляд, из всех месяцев года - февраль.
Практиковаться привезли нас на Лемболовское озеро, это на Карельском перешейке, в полусотне километров от Ленинграда, где предполагалось проводить практические погружения. Озеро большущее в длину десяток километров, да пару километров в ширину.
В переводе с карельского языка название Лемболовское означает Чертово озеро. Что интересно, когда Карельский перешеек принадлежал Финляндии, и озеро имело финское название Lempaalanjärvi (Лемпааланярви), переводилось оно все равно, как Чертово озеро.
Да и речушка, вытекающая из него и, именуемая Лемболовкой, с карельского языка переводится не иначе как Чертовка. Раньше при финнах эта речушка эта именовалась Виисси-иокки, что означало, опять-таки, Чертова река.
Мне еще тогда показалось странным неизменное постоянство в наименовании этих объектов. В общем, бесовщины вероятнее всего здесь всегда хватало, а репутация бесовская, похоже, не одну сотню лет зарабатывалась. Перепало этой самой бесовщины самую малость и на мою долю.
Да, слава Богу, что самую малость, а то, в противном случае, всё могло кончиться очень и очень плачевно. Видимо, в моем случае лемболовские черти отвлеклись на кого-то другого, более достойного их нечистого внимания. Со мной же они только слегка, словно нехотя, покуролесили.
Перпендикулярно берегу озера метров на сорок тянется бетонный пирс. У самого конца пирса, справа от него, прорублена во льду майна длинной метров пять и шириной три. Ледок толщиной сантиметров десять не менее - головой однозначно не проломить.
Практикантов, то бишь нас, начинающих ихтиандров, обслуживает целая группа просоленных морем, проспиртованных алкоголем и пропахших табачищем матерых красномордых водолазов. Эта прогоркшая морской капустой подводная банда батюшки Нептуна с матерками облачала новых адептов в теплые шерстяные рейтузы, свитеры и подшлемники из верблюжьей шерсти, а затем натягивала на нас непроницаемые, как мужские контрацептивы, гидрокостюмы.
Экипированные таким образом курсанты пристегивались ремнями к "водяным легким", в просторечии именуемым аквалангами модели "Украина - 2". Вдогонку маску на лицо, загубник в рот и вокруг пояса со свинцовыми грузами солидной толщины вервь, чтобы имярек не потерялся подо льдом озера. Сигналы концом всем новикам в голову наизусть вбили - двенадцать основных и один запасной, итого в сумме - тринадцать.
Помнится такое количество сигналов, подаваемых сигнальным концом, да в купе с мистическим названием озера, мне как-то дюже не по нраву пришлись, и не напрасно. Уж очень число этих сигналов подходило к многовековой, бесовской репутации чертова Лемболовского озера.
Каждого идущего на погружение контролирует водолаз-инструктор, он крепит на пловце сигнальный конец и работает с пловцом, подавая ему различные сигналы согласно таблице условных водолазных сигналов при спусках в снаряжении с открытой схемой дыхания.
У меня по сию пору табличка эта перед глазами.Хотел привести табличку на всякий случай, вдруг по жизни кому пригодится, а потом подумал, что кому захочется полюбопытствовать и без моей помощи обойдется.
Я, дождавшись своей очереди, подцепленный таким образом к инструктору, аккуратно шагнул со льда вперед прямо в майну и ушел в воду растопырившейся лягушкой.
Майна над головой светится пузырем воздуха, вода несмотря на зиму мутная и видимость от силы пять-семь метров, скорее всего из-за того что до меня тут множество "лягушат" с аквалангами за плечами побарахтались. Булькнул я с головой под воду и все мои знания легководолазного дела, в том числе и значение сигналов, согласно таблице, как картечь из пушки из моей головушки со свистом и вынесло.
Сам я в гидрокостюме, а лицо и руки голые, ничем не защищены, а водица лемболовская, однако, изрядно холодная. Повисел я секунд десять в легком ступоре под воздушным пузырем майны, а потом зашевелил ластами и помалу куда-то без спеха поплыл.
И поплыл, как-то бездумно, бесцельно, словно охреневшая от икромета лягушка, не спеша, хлебая воздух из загубника, и также неспешно выпуская его в воду роем пузырей. Плыву я так, не спеша себе в задумчивости, не заморачиваясь особо оценкой направления. Шлепаю ластами и плыву. Нет бы мне дураку, руками в конец сигнальный вцепиться мертвой хваткой. Куда-там! В мозгах полный вакуум, только ластами шлёп-шлёп-шлёп.
Проходит какое-то время, если судить по моему субъективному восприятию, минут пять, а может и десять, а то и вовсе пятнадцать. И вдруг я вспоминаю, что сигнальный конец, то бишь вервь, которой я пристегнут к инструктору не особо и длинна, метров двадцать пять, ну тридцать от силы. А преодолел я, как мне кажется уже все пятьдесят, а то и сотню метров. И не приходит мне по сигнальному концу, от моего контролера на поверхности, абсолютно никаких команд и указаний.
И решил я, что пора мне возвращаться к моей майне, в какую меня спустили с тем, чтобы, как говорится, подальше от греха. Дай, думаю, я за веревочку-то сигнальную дерну один разок в том смысле, что "Я на грунте. Чувствую себя хорошо. Выбери слабину. Повтори". Разворачиваюсь в обратную сторону и майны-то не вижу. Да мало того, что я не вижу майны, так я и сигнального конца, каким я к инструктору пристегнут, абсолютно не наблюдаю. Нет сигнального конца на мне. Нету!!!
Проплыл чуток назад и вижу, как вверху колышется неспокойная поверхность воды в моей майне. Кругами что ли я около неё плавал? А поскольку понимаю что я под водой, подо льдом, потеряв сигнальный конец в условиях плохой видимости чудом увидел майну, на радостях разгоняюсь в неё и пребольно бахаюсь головой об лед. Это я за майну принял воздух, выпущенный из моих легких и легких моих более везучих предшественников.
Вот тут мой легкий испуг превратился, в жутчайшую панику, а я в того самого из старой армейской поговорки "Начальника паники майора Суету". И зашлепал я ластами что было сил в этой панике с абсолютно отключенной головой, зрением и одним, заполняющим весь мой организм чувством - смертельным ужасом.
И мозг мой вместе с сердцем, провалились от этого ужаса куда-то вниз моего организма, и обретаются в тазовых костях, где-то между мочевым пузырем и анальным отверстием. Время мерять мне было нечем, да и не до этого было. Я молотил долго и неустанно ногами и мой организм с ужасающей скоростью пожирал воздух из баллонов акваланга.
Остановил я своё бурное подводное плавание вынуждено, лишь, когда врезался головой в узкую щель между дном и льдом. Причем врезался я довольно плотненько, так, что и шевелиться-то первое время не мог. Благо ударом не повредил редуктор акваланга, а то тут бы мне уже и каюк пришел. Представляете мои ощущения? Сильные были чувства.
Нет, вы не можете представить мои ощущения! Чтобы представить их в полной мере надо оказаться там, в Лемболовском озере, в ледяной воде, втиснутым между дном и льдом. Причем без сигнального конца, со списком сигналов страховочным концом в голове,ровно из тринадцати мистических порядковых номеров.
Я застрял меж льдом и дном, и где находится майна, через которую меня спустили под воду, я представления не имею. Сигнального конца, по которому можно было бы судорожными рывками попросить помощи, или просто добраться до проруби нет. Я один одинешенек против этого льда, в этой мутной обжигающей холодом воде. Сколько прошло времени до того, как у меня включился мозг, не знаю. А включился он оттого, что руки мои и лицо в воде вдруг стали изрядно мерзнуть.
Так я и лежал я жабой растопыренной, прижатый льдом ко дну. Уж не знаю, сколько прошло времени, но помалу пульс у меня стал успокаиваться и организм перестал панически жрать воздух. И тут я задумался над проблемой как мне быть дальше. Попытки выбраться из щели, отталкиваясь от дна руками, не принесли желаемых результатов, и тогда я стал разгребать грунт ладонями под грудью.
Сердечко уже панически не частило, но и спокойным не стало, бухает как кувалда в грудные ребра так, что рукам чувствительный удар передается. Благо грунт на дне оказался илистым и дело пошло на лад. Минуты через три мне удалось вылезть из жуткой ловушки, в которую я себя в панике втиснул.
Развернулся я от берега, и стало мне снова жутко до дурноты - так уж мне помирать не хотелось. Повис, растопырившись в полуметре над дном. При каждом вдохе меня затылком об лед легонько постукивает. Вот так, думаю, и будет меня затылком об лед колотить до самой весны, покуда лёд окончательно не растает.
Я даже представил, как вонять буду, когда меня найдут-таки, доблестные спасатели. Лицезрение жутких картинок с моим раздувшимся по весне и обгрызенным местными рыбешками телом включило мне мозг окончательно и бесповоротно. И думаю я себе:
"Стоп, парень! Дыши реже и мозгуй, как быть дальше! Вот берег за спиной, я в майну шагнул справа от пирса, пирс уходит перпендикулярно от берега метров на тридцать. А посему если я потихоньку начну ластами шевелить, не удаляясь от кромки берега в левую сторону, то должен найти сваи пирса в воде а, найдя пирс, от сваи к свае тихо докарабкаюсь до своей майны. Господи, миленький, прошу тебя, сделай так, чтобы это был мой пирс и, чтобы около него была моя майна.
Все в руках Господа! Нужно только хорошо попросить! А просил я, шибко сильно, однако. Наверное, Господь мой внутренний душераздирающий вопль таки услышал. Метров через пятьдесят я своей бестолковой башкой, обтянутой резиной гидрокостюма "Садко", торпедировал дубовые сваи пирса.
А вот как наткнулся я на сваи пирса, то обнял первую же поросшую тиной дубовую сваю, словно девушкулюбимую, и от счастья едва не описался. Оторвавшись чуть погодя от сваи, повернул вправо и зашлепал ластами по воде от сваи к свае, к мористой части пирса.
От одной сваи к другой, потом к следующей, где по предположениям, родившимся в моих кипящих мозгах и находится моя злополучная, долгожданная майна. И нашел! Вот Ей Богу! Нашел я майну.
А под майной уже вода кипит от прыжков инструкторов сигающих под лед на мои поиски. В общем, только чудом я от ужаса не обгадился прямо в гидрокостюм Садко.Причем настолько чудом, что до сей поры не понимаю, как мне все же удалось тогда не обгадиться.
Инструктор оказывается на мне завязал сигнальный конец либо неправильным морским узлом, либо я оказался таким неимоверно скользким раздолбаем, что из этой обвязки угрем скользким смог выскользнуть. Видимо задница моя оказалась недостаточно упитанной.
Имел счастье лицезреть высунувшись головой из майны, как мой контролер стоит растеряно теребя мой сигнальный конец в руках. Самый главный инструктор моему конкретному контролеру сгоряча в ухо въехал так, что тот с копыт, как казацкой шашкой срубленный, свалился.
Ну и я тут ручонками замахал, дескать, вот он я, пропажа нечаянная, нашелся уже, не надо меня под водой искать. Знали бы вы, каких соленых эпитетов мне после моего появления на уши навешали. У меня до сей поры, как вспомню, румянец на щеках появляется.
Самый злой на язык боцман парусного флота просто бледная и молчаливая тень по сравнению с тем старшим инструктором. А я уж был тем счастлив, что выбравшись из-под воды на лед с помощью парней, по ушам не получил за компанию со своим красномордым контролёром.
Потом уж мне поведали, как мне жутко повезло - предыдущей зимой такой же тупорылый "дельфин", как я, уплыл в сторону озера и нашли его только по весне, после того как сошел лед. Царство ему небесное, упокой Господи его душу! Озеро большое и до противоположного берега два километра.
Позже я задумался, а смог бы я, встав на ноги и уперев баллоны акваланга в лед, взломать ледяную корку. Вряд ли я настолько могуч. Был бы у меня при себе водолазный нож при погружении, как предусмотрено инструкцией, наверное, я смог бы прорубиться через десять сантиметров льда к поверхности на воздух.
Вот только многоопытные инструкторы водолазного дела ножик для меня зажали. По ходу ножики водолазные по домам растащили - картошку ими жены на кухне чистят. С той самой поры я даже в туалет с ножом хожу.
Так что, представляете, какие ассоциации у меня возникли после того, как начальник мне пообещал быстро спасти меня в случае, если я провалюсь под лед. А ведь это не Лемболовское озеро, это батюшка Енисей у самой кромки Енисейского залива, где от берега до берега двадцать с гаком морских миль, что в сухопутных километрах составляет порядка сорока. С одного берега противоположный берег не видно, почти как море.
А течение? Енисей не озеро. Стоит только нырнуть под лед, затянет мигом, и вот они грозные объятия Северного Ледовитого океана. А уж там никто, никогда, ни при каких условиях тебя уже не найдет. Если только белый медведь когтем зацепит, да на белый свет вытащит в качестве протухшего продукта питания посреди Карского моря.
Мне как-то парни с нашего же лоцмейстерского судна "С-215" рассказывали, что был у них в экипаже паренек, лет пять назад в довольно свежую погоду, ночью приспичило ему выйти покурить на палубу на воздухе. С тех пор никто никогда его больше не видел.
Вспомнили о нем часа через три, бросились искать. Да куда там! Где искать-то? Вода в Енисее и летом ядреная, сколько в такой водице можно на поверхности продержаться? Ну, всякому понятно, что не три часа.
Сходил я на лед. Перед этим меня зануздали в пробковый спасательный жилет оранжевого цвета. Проба эта сперепугу несколько потрясла меня, но все обошлось-таки благополучно. Ощущение, скажу я вам, весьма пронзительное, когда делаешь первые шаги по ледовой корке, а она, прогибается и дышит под ногами. А может и не проминается, а просто ты со страху видишь воспаленным сознанием то, чего в натуре вовсе нет. Это ещё те танцы на льду.
Состояние, такое словно сидишь в пивном ленинградском баре "Пушкарь" после шестой кружки пива. Позывы весьма острые! Да еще, когда в метре от тебя открытая вода у борта парохода чуть дымит парком на морозце. Страсть! За доску судорожно держался разве только не зубами.
Чуть позже, когда с парнями вырубали большой морской буй, стало понятно, что провалиться лед подо мной он не мог, поскольку был толщиной сантиметра четыре, то и все пять толщиной. Впрочем, испытывать ничего и не надо было, поскольку при подходе к бую наш красный пароход Евгенов наломал достаточно льда, чтобы понять его толщину.
Это начальник специально решил проверить меня на слабо и отправил по льду исключительно с целью укрепления нервной системы молодого полярника. Ну, заодно решил посмотреть, а не напустит ли начинающий полярник по данному поводу в штаны чего-нибудь горячего.
Буй успешно подняли на борт, на его место установили ледовую веху размером весьма ощутимо более оглобли и двинули от устья на юг, раз, за разом повторяя процедуру у каждого буя. В Игарку пришли, собрав в кучку все, не снятые ранее буи.
Начальник видимо проникся моим рвением в деле вырубания больших морских буев пешней. На собрании личного состава гидрографической базы посвященному подведению итогов навигации 1979 мне вдруг нежданно-негаданно вручили грамоту за ударный труд.
Пара голосов сидящих в актовом зале довольно возмущенно проворковали в смысле, а не слишком ли, для молодого, да в первую навигацию, да сразу и грамоту. Есть, дескать, и более заслуженные люди, и более достойные. Полагаю, что ворчали те самые, более заслуженные, и более достойные бумажного поощрения на стенку.
Да, грамота была бумажная, а вовсе не из серебра или золота, даже была не красного цвета, как это должно быть. Она была сине-голубая с товарищем вождем пролетариата В.И. Лениным в профиль и силуэтами судна и самолета. Внутри было вписано: "За хорошие производственные показатели в III квартале 1979 г., образцовую дисциплину и в связи с 62-й годовщиной Великого Октября награждается инженер лоцотряда...", ну и далее.
Меня несколько удивило этакое жгучее неприятие старых и опытных коллег факта моего награждения обычной бумажкой. Бумажка она и есть бумажка, а народ полярный отчего-то излишне ударился в переживания.
У моего деда по отцовской линии Василия Никитовича Батурина, фронтовика прошедшего всю войну с июля 1941 по октябрь 1945, заслуженного деятеля колхозно-аграрного творчества, виртуоза вил и граблей, такими грамотами все стены в избе обклеены.
Как то мне эти переживания непонятны были. Бумаги в Советском Союзе завались, хоть грамоты на ней печатай, хоть червонцы с Лениным. Червонцы, конечно, были бы значительно приятнее.
Ну, червонцы, понятно, налево-направо кому ни попадя раздавать не станешь, а уж грамот-то могли бы на всю полярную братию наштамповать. Уже только за то, что им "ни вал девятый, ни холод вечной мерзлоты".
Коллеги мои право на эти бумажонки отработали однозначно, просто самим фактом пребывания в данной точке географии. Если бы грамоту мне и не дали, я бы, ей Богу, не обиделся. Ну, а уж если дали, так я опять-таки не загордился. Пустое это все - бумажки эти. Хоть синие, хоть красные. Это я не про червонцы, конечно.
Но все вроде обошлось. Начальник лоцотряда отбился-таки от ворчунов, видимо ему это было не впервые:
"Да молодой, да первая навигация, но за всю навигацию ни одного косяка. Все ровно, как и должно, и ни одного нарекания от людей работавших рядом. Я видел, как он работает, а посему вопрос рекомендуется считать исчерпанным".