Саба Санди : другие произведения.

Ветеран швов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Санди САБА

Ветеран швов, или

Один день из жизни Вячеслава Лакейчика

Рассказ

  

КАССИО: Доброе имя, доброе имя, доброе имя! О, я утратил мое доброе имя!

Я утратил бессмертную часть самого себя, а то, что осталось, - звериное.

Мое доброе имя, Яго, мое доброе имя!

ЯГО: ...Доброе имя - праздная и лживая выдумка.

Его часто получают не по достоинствам и теряют без вины.

В.ШЕКСПИР "ОТЕЛЛО"

  
   Утро. 8.00
  
   В это утро шеф-редактора радио-FM "Город С" Вячеслава Станиславовича Лакейчика разбудил телефонный звонок. Впрочем, "разбудил", слишком громко сказано. Он уже проснулся, привычка, выработанная годами: просто лежал и ждал трели будильника с мобилки. Он вставал каждое утро, как обычно, в 8.15. А тут - звонок. Хотя и тут лукавство. Утренние звонки тоже не были неожиданностью, хотя и случались не очень часто. "Кого еще это приспичило?" - Лакейчик поднял мобилу и, изображая, что его подняли ни свет, ни заря, ответил:
   - Алло!
   - Вячеслав Станиславович, доброе утро! Извините, что побеспокоила вас так рано. Я - Раиса Алексеевна Азоркина из издательства. Мы выпускаем Энциклопедию под условным названием "Жизнь замечательных горожан" и нам хотелось бы дать небольшую биографическую справку о вас.
   - Да, да, конечно, - наигранную сонливость как рукой сняло. - Пишите...
   - Одну минутку... Да, говорите...
   - Лакейчик, Вячеслав Станиславович, 1968 года рождения, окончил... - стал диктовать шеф-редактор свои данные. Биография получилась строк на пятнадцать, вроде бы немного, но очень емко.
   Все же это утро должно было отличаться от других: вчера вечером ему позвонили из Красной Избы (офис губернатора в просторечии) и сообщили, что губернатор подписал указ о присвоении Лакейчику звания Заслуженного работника культуры. К своему удивлению, Вячеслав Станиславович воспринял эту новость на редкость спокойно, как должное, и младенцем проспал всю ночь. Он добился своего: теперь он не просто уважаемый человек, у него есть Признание его заслуг, у него есть Имя. Теперь никакая недоброжелательная шавка не посмеет тявкнуть в его сторону.
   У шеф-редактора радио-FM "Город С" была "неблагозвучная" фамилия - Лакейчик. Как говорится, с фамилией ему не повезло. В детстве он стеснялся ее, потому как в случае каких-либо ссор его сразу же дразнили фамилией: "Лакейчик!", иногда "Холопчик!", а порой и "Холуйчик!" Его это ужасно злило, он возвращался домой в слезах. Мама старалась ему объяснить, что дразнить его Лакейчиком то же самое, как Иванову вслед улюлюкать: "Иванов!!!", а Петрову кричать: "Петров!!!" Но ему все равно было обидно. Он злился на отца, который "подарил" ему эту фамилию, на мать, которая сменила свою приличную девичью фамилию Голубева на фамилию мужа, на дразнивших его сверстников и на собственное бессилие. Многие ему советовали: "Чего мучиться? Смени фамилию!" Но он решил - фамилию оставит, но все его недруги вскоре будут произносить ее уважительно. "Я заставлю этих..." - на кон было поставлено все.
   Отца своего, к слову, Лакейчик не любил, отец беспробудно пил, закатывал сцены, мог поколотить как сына, так и жену. Маленький Слава не умел давать сдачи и вымещал свою злость на "недвижимости": ломал табуретки, спинки у стульев, портил полировку у мебели. Поэтому любое воспоминание об отце ему причиняло боль. Отец погиб несколько лет назад: вернулся накануне Нового Года домой вдрабадан пьяный, и жена, мать Вячеслава, просто не открыла дверь. В принципе, такое случалось и раньше, и если отца не пускали домой, он ночевал в гараже. Но кто же знал, что в этот раз отец по пьяной нечаянности забыл ключи от гаража, а морозы в те дни были под двадцать градусов. Утром его нашли замерзшим в гаражах. "Это сама судьба наказала отца - не пил бы, не замерз", - сказала на похоронах с сухими глазами мать Славы, и Слава с ней был полностью согласен. Отец сам виноват, пить надо было меньше. Себя надо контролировать, каждый шаг, иначе поскользнешься - не поднимешься, затопчут, в людях жалости нет. Сам Вячеслав практически не пил, даже пива. Несколько бокалов вина на официальных приемах - не считается. Не пьющий муж - мечта любой русской женщины.
   Вячеслав свесил ноги с кровати, жена еще спала, отвернувшись к стене. Он провел рукой по ее голой спине - она вздрогнула слегка, но не проснулась. "У меня красивая жена", - не без гордости отметил он. Она была его фамильной противоположностью: у нее была звучная фамилия, и имя под стать - Наталья Гончарова. Жена рассказывала, что ее мама шутила: "В мужья тебе только Пушкин нужен!". Отец хмыкал: "Как же, Пушкин, смотри, за Дантеса выскочит". Когда она выходила замуж в первый раз, то принципиально оставила свою девичью фамилию. С первым мужем она промахнулась: он хоть и не был "Дантесом", но практически каждый день "изменял" ей с зеленым змием. К тому же категорически не желал "делать карьеру", посему она с ним безжалостно рассталась после двух лет "тяжелых и продолжительных семейных боев", после которых остался сын Андрюша.
   По большому счету, Вячеслав был ее третьим мужем, но в браке они жили уже десять лет, и пока все, как говорится, слава Богу. Но вот вчера совершенно случайно на улице он встретил Антонину - свою первую жену, и в груди что-то екнуло. Антонину он тоже любил, но не может же он быть одновременно и с Натальей, и с Антониной. А может, это не любовь... У нее тоже была красивая спина...
   Вячеслав встряхнулся и стал не спеша одеваться. Сегодня он должен быть "при параде". Сегодня день его триумфа, день его победы, день, когда он сделал благозвучной свою неблагозвучную фамилию. Он внимательно посмотрел на себя в зеркало - он делал так каждое утро, он должен видеть выражение своего лица. Каждое утро он надевал на лицо маску серьезности и солидности, и со временем Слава мог уже без зеркала "надевать маску" и будто ощущал ее кожей. Маска доброжелательности - вторая основная маска после "солидной": у него должно быть "открытое" лицо, он должен производить впечатление. Он - публичное лицо. Это он знал и без уроков по имиджу, которые получал в свое время в Москве. У него имиджевое чутье в крови, с самого детства, знание какую маску надеть в какую минуту. По этой причине он не отпускал бороду - волосы мешали "чувствовать кожей", и он не мог определиться "на ощупь", какая у него в данный момент маска. Поэтому каждое утро он гладко брился, душился одеколоном и - вперед.
   Он никогда не ездил из дома в редакцию на машине: пройти всего два квартала, как бывший спортсмен, он предпочитал пешком, причем в любую погоду - хоть грязь, хоть метель. На служебной машине он отправлял жену на работу, а когда сын ходил в школу, то и сына - в школу и из школы.
   Вышел он из дома приободренный, но тут же наткнулся на Женю Захарова. Тот взглянул как бы мельком, усмехнулся и прошел, не поздоровавшись. "Воротит нос, считает предателем. Ну и хрен с ним..." Они учились вместе, ходили на футбол и друг к другу в гости, а потом им черный кот дорогу перебежал. Вячеслав Станиславович встряхнулся: "Говорил же я ему: ну не переходи дорогу физмашевцам, а он честным решил быть, не захотел прикрыть одно дело. Честный прокурор - а это же смех...". Короче говоря, физмашевцы хорошо проплатили за "черный пиар", и на радио "Город С" вышла передача о коррупции в прокуратуре, главным действующим лицом был Женя Захаров. Потом была Московская проверка, которая показала несостоятельность обвинений, был даже суд, обязавший радио извиниться. Радио извинилось, но дружба прервалась.
  
   Утро. 9.00.
  
   Шеф-редактор пришел на работу как обычно - без пяти девять. Возле подъезда курили две сотрудницы: ведущая музыкальных программ Олеська и диктор политических новостей Алина. Завидев начальника, они шарахнулись в сторону: начальник не любил "куриц", как он про себя звал женщин-курильщиц. Но сегодня гонять "куриц" у Вячеслава Станиславовича не было никакого желания, и он сделал вид, что никого не заметил, но краем уха услышал, как Олеська восторженно шептала: "Я вчера с ним на диване... так здорово было...". "С ним" - это с шеф-редактором. Настроение начальника приподнялось, он снисходительно улыбнулся про себя: "Вот, Олеська, вот балаболка...". А вот Ленка Королева, ее предшественница, отказалась наотрез, и где теперь эта Ленка? Даже из города уехала.
   Из постоянной радиоточки у входа, настроенной на волну "Города С", звенели позывные колокольчики на мотив гимна области с напевом "Город С - славное радио!". "Славное" - это он придумал, сначала запустили было ролик со слоганом "главное", но антимонопольный комитет зарубил, а жаль - ролик был шикарный!
   Кивнул вахтеру. Прошел молча мимо нескольких подчиненных, те вежливо поздоровались:
   - Доброе утро, Вячеслав Станиславович!
   В ответ он даже не стал кивать головой. Когда он только получил назначение на должность шеф-редактора, каждое утро начиналось с рукопожатий, через несколько лет рукопожатия сменились просто словесными пожеланиями, потом слова ушли, и на их смену пришел небрежный кивок, а сегодня уже можно было не кивать. Кто они такие, чтобы здороваться с ними. Подчиненные особенно и не удивлялись: начальство есть начальство.
   Вячеслав Станиславович сделал несколько шагов по направлению к своему кабинету, и тут его кольнула шальная мысль. Впрочем, такая мысль у него шалила время от времени: надо сегодня провести небольшую кампанию по наказанию нарушителей трудовой дисциплины - попросту тех, кто опоздал. Чтобы жизнь медом не казалась.
   - Запишите имена всех, кто опоздает более чем на пять минут, - предупредил он вахтера, молоденького вохровца, тот послушно кивнул и через полчаса принес послужной список. Вячеслав Станиславович окинул его взглядом: "так, Чертаев опоздал на полчаса, хрен с ним, он его зам, бухгалтер Евстифеева на целый час, "пусть живет", все-таки бывшая любовница, Французова - "культурная и светская хроника", ее бы неплохо "взять за жабры", но у нее свекор в губернаторской команде..." Ага, вот кого он прищучит: Оксана Мартынова - литературный редактор. Мать-одиночка, крыши нет. Опоздала на двадцать минут. "Лишу-ка я ее премиальных, а то язык слишком распускает - то ей не так, это не так, борцунья за справедливость". Лакейчик недолюбливал Мартынову, но терпел, потому что как литредактор она была редким специалистом. Ее муж погиб несколько лет назад в автомобильной катастрофе, а замуж она так и не вышла, отдав все силы на поднятие сына.
   - Оксана, - вкрадчивым голосом начал Лакейчик, вызвав подчиненную на ковер. - Вы сегодня опоздали на двадцать минут, и это уже не в первый раз. Пишите объяснительную, и если там не будет убедительной причины для вашего оправдания, я вынужден буду лишить вас месячной премии.
   Вячеслав Станиславович сладко улыбнулся: ну что, попалась пташка, посмотрим, как "запоешь" и будешь выкручиваться. К чести Оксаны, она не выгнула спину, а жестко и с такой же сладкой улыбочкой вернула подачу:
   - Через полчаса я вам предоставлю убедительную объяснительную.
   И предоставила. Лакейчик прочитал ее, и в первый момент даже растерялся - надо же вывернулась, стерва: "Я, Оксана Мартынова, литературный редактор, пришла на свое рабочее место в 8.45. В 8.50 у меня сильно заболел живот, и я отправилась в туалет, в который зашла в 8.52. С 8.52 до 9.18 я находилась в туалете в очень тяжелом положении. В 9.18 мне стало легче, и я вышла из туалета. В 9.20 вернулась на свое рабочее место. Число. Подпись".
   - Ладно, иди, - глухо пробурчал он.
   Как только за Мартыновой захлопнулась дверь, все маски слетели с редакторского лица. Он так и не научился удерживать их при форс-мажоре. Лакейчик со злостью смял объяснительную, швырнул в мусорницу, промахнулся, это его разозлило, и он несколько раз пнул мусорку ногой, опрокинув содержимое, благо пустая. Потом досталось ножкам письменного стола, на которых уже значились старые отметины начальственного гнева. Лакейчик истерил. И в этом он был искренен. Это не было маской, а скорое его естественным состоянием души.
   Такие истерики стали проявляться у него еще в студенчестве. Однажды на одном из поэтических вечеров он читал стихи собственного сочинения (как раз про "голую спину любимой женщины") и кто-то из слушателей обвинил его в эпигонстве. Славик взбесился, стал скакать по столам, словно дикий горный козел, преследуемый охотниками, метать стулья, в результате все слушатели разбежались, а он утихомирился, только когда ударом ноги обрушил классную доску.
   Маску нельзя носить все время, она держится на лице плохо, поэтому внутри коллектива он масок не носил - вот еще, силы тратить на них. Поэтому истерики вошли в норму на еженедельных планерках, когда он, не стесняясь женского уха, начинал материться. Повод находился всегда: нерадивый подчиненный, международное положение, в конце концов. Его раздражал смех, его раздражала веселость подчиненных, его сотрудники должны быть серьезны и сосредоточены на работе, несерьезность ведет к ляпам и ошибкам в работе. Но если быть до конца честным, дело было не в рабочей дисциплине.
   Про себя Лакейчик так и не преодолел комплекс своей фамильной неполноценности, ему казалось, что вслед ему всегда несется презрительное: "Лакейчик!". Каждого подчиненного он подозревал в этой крамоле. С детства у него осталась привычка нервно оглядываться, когда слышал за спиной смех, даже если это был всего лишь обычный смех двух случайных прохожих. С возрастом мнительность не испарилась, напротив, росла с каждым годом, и став начальником, ему казалось, что любое шепоток за спиной - это насмешка над ним, над его фамилией.
   Чтобы знать точно, смеются над ним или над чем-либо еще, Лакейчик завел у себя на радио своеобразную "спецслужбу". У него была сеть "стукачей", которые докладывали о "крамольниках". Обычно это были женщины бальзаковского возраста типа Шурки Евстифеевой. Но и этого ему казалось мало, и он обязал компьютерщика просматривать почтовики сотрудников: вдруг о нем кто "неправильно" высказался.
   И если это случалось, то тогда менял тактику. Вместо разносов с матерными осадками он устраивал тихие головомойки - вызывал подчиненного и тихим умиротворенным голосом почти шептал: "Знаешь, пожалуй, я тебя уволю" и смотрел на реакцию человека. Мог сказать: "Знаешь, ты хороший работник, но твои услуги мне уже не нужны, извини". И ласково смотрел в глаза. На самом деле, никого он увольнять не собирался. Но осознание того, что он может сделать это в любую минуту, что у него есть Власть, ему нравилось. Он хоть маленький, но Царь и Бог своего медиацарства, Князь этого ФМ-радио. Ему постоянно, как наркотик, требовалось подтверждение этого осознания.
   Но если сотрудник вдруг выворачивался, тогда Лакейчик давал волю гневу. Вячеслав Станиславович крушил мебель, а также вазы, горшки с цветами или пустые бутылки.
   Любое учреждение - это своего рода тоталитарная секта, в которой начальник царь, Бог и гуру в одном лице. Разница лишь в том, что полностью стать гуру начальнику не позволяет иерархия - над ним есть свой вышестоящий гуру, который может в любой момент его снять. Впрочем, в своем учреждении Лакейчик свел эту возможность до минимума - радио было акционерным обществом, а контрольный пакет акций принадлежал... да-да... Вячеславу Станиславович Лакейчику. И он прессинговал.
   Но сегодняшнее утро было явно испорчено: прессинг не удался. Приступ гнева прошел, и его надо было "зажевать". Если что-то не шло не так, Вячеслав Станиславович "зажевывал" неприятную ситуацию жевательной резинкой. Как бывший спортсмен он не курил, снять стресс ему помогали жвачки. Он сунулся в карман: черт возьми, забыл дома на столе. На улицу выходить не хотелось. "Займусь-ка я небольшой дедовщиной", - по кнопочной связи, вызвал к себе Сергея Тарасова, стажера-студента. Тот зашел. В костюмчике-тройке, как на свадьбу. Гладко выбрит, надушен ("А я забыл...", - поймал себя на мысли Лакейчик и разозлился, но в таких случаях он злился не на свою рассеянность, а не тех, кто, даже невольно, напоминал ему об этой рассеянности). Тарасов был из приличной богатой семьи, одевался стильно, ему бы в коммерсанты пойти, но он бредил журналистикой.
   "Мажор", - определил его шеф-редактор, такого и погонять не грех. Сам Лакейчик был из небогатой семьи. Он помнил свою квартирку с ободранными обоями, когда сам ходил в дырявых носках, и отцовских старых потертых трико. Где теперь эта квартирка, и где теперь это трико?
   "Я ведь тоже был стажером, только вел себя скромно, не так вызывающе. Впрочем, в те времена мажоров практически не было. Вернее были, дети обкомовских работников, но их было очень мало. Они, как правило, уезжали сразу в столицы и не мозолили глаза провинциальной плебейской молодежи. Сейчас же очень много развелось "успешных", - хмыкнул Вячеслав Станиславович, вспомнив свое стажерство.
   Сам он практически ни разу до своего назначения директором FМ-радио не вел ни одной передачи и не написал ни одной мало-мальски приличной статьи. Так получилось. Будучи студентом, он проходил практику в местной областной газете ("Вести города С"), ему поручили написать материал про университетские нравы. Славик (тогда еще Славик) откуда-то раздобыл репортерский магнитофон (в те времена диктофоны были большой редкостью), ходил по общагам и говорил всем: вот, делаю материал для областной газеты. Ходил, наверное, с месяц. Но когда наступил срок сдачи материала, никакой статьи не предъявил. В результате практику ему не закрыли и через полгода отчислили из университета за неуспеваемость. Кстати, об университете. Он его закончил только с третьей попытки, уже будучи шеф-редактором, и то с помощью первой жены (она писала за него все контрольные, курсовые и дипломы). Сначала поступил на географический факультет, через семестр перевелся на журналистику, откуда потом был отчислен два раза. Но первое отчисление ему удалось "отмолить", придя на поклон к декану. В это время как раз его жена родила сына Горислава. Не воспользоваться этим было грех. Славик стал размазывать слезы по щекам, мол, мне не до учебы, искал работу, чтобы прокормить семью, мол, везде меня шпыняют, не принимают на работу, платят гроши. Мол, что он даже пытался от такого горя покончить жизнь самоубийством, наглотавшись таблеток. Друзья морщили лоб, чтобы вспомнить, когда это было, но так и не могли припомнить. Пусть морщат, для достижения цели все средства хороши. Жена усмехалась - врун! Тем не менее, вранье прошло на ура, декан поверил "честным" слезам Славика и его сказке о бедном муже. Однако второй раз номер не прошел, потому как редактор областной газеты проявил принципиальность, и не зачел ему практику: "Он бы хоть одну заметку написал, так вообще абсолютно ничего!". Принципиальный, гад, оказался. Университет Лакейчик закончил заочно, уже будучи большим начальником, подружившись с завкафедрой журналистики (кстати, тоже с "говорящей" фамилией Дурашко), который и сделал Славику "высшее образование". Да и то, если бы не жена, он бы и в этот раз не сподобился выучиться.
   Поэтому за все свои "страдания" Вячеславу Станиславовичу надо было немного погонять этого фата:
   - Сереж (шеф-редактор обращался к молодняку по-свойски, на "ты", он любил "демократичность" в обращении), не в службу, а в дружбу, сгоняй в комок за "Орбитом".
   - Что? Я не мальчик на побегушках, - вдруг заупрямился практикант.
   Лакейчик такого ответа явно не ожидал. Он и раньше гонял стажеров, с ними никогда проблем не было, а этот вдруг заупрямился. И тут Лакейчик сделал ошибку: вместо того, чтобы надавить, он решил задобрить практиканта. Начальник понял свою ошибку сразу же, в процессе произнесения фразы и по мимике своего лица. Натянутость своей неестественной улыбки он чувствовал мышцами, чувствовал неприятную жесткость в уголках губ:
   - Сереж, считай это своим первым редакционным заданием. Боевым крещением...
   - Я пришел сюда работать, а не по комкам бегать.
   - Сереж, ну зачем тебе проблемы с практикой? - голос шеф-редактора стал жестче. Но и молодой не уступал:
   - Я вам не шестерка, не лакей и не холоп!
   Слово "лакей" у стажера вырвалось непроизвольно, в мыслях он совершенно не держал фамилию шефа. Но Лакейчик решил, что это толстый намек на его неблагозвучную фамилию и пришел в дикую ярость:
   - Слушай ты, молокосос, вон отсюда! Чтобы я тебя больше в "Городе С" не видел!
   Стажер не остался внакладе и громко хлопнул дверью. Вячеслав Станиславович наказал вахтеру из вневедомственной охраны не пускать на порог этого хама: "Занеси его в "черный список" тех, кого нельзя пускать ни при каких обстоятельствах!"
   Проводить планерку в таком настроении не хотелось, и он объявил по громкой связи:
   - Сегодня утренней планерки не будет, она переносится на вечер, на 15 или 16.00.
   Решил пройтись по студиям, все ли на месте и как идет работа. Работа везде кипела, кроме студии прямого эфира. Но сейчас утро, не прайм-тайм, здесь работа будет кипеть вечером, когда будет очередной гость-гвоздь, или как любит выражаться шеф-редактор: "Монстры марлезонского балета". Торкнулся в дверь ди-джея Лехи Степлера (вообще-то его фамилия была простенькая - Петров, но в редакции его звали по радийному псевдониму ди-джей Степлер), закрыто. Странно, он должен быть на месте:
   - Леша, ты там?
   В ответ глухое урчанье. Вячеслав Станиславович все понял. У Леши каждый вечер собирались все радийные пивоманы, плюс музыкальная богема, которая, сами понимаете, без алкогольного допинга никуда. А Вячеслав Станиславович не любил алкоголь, еще со времен загулов своего отца, причем "не любил" - мягко сказано, и время от времени проводил антиалкогольные кампании "Пьянству бой!". Сотрудники это знали, поэтому пили втихушку, за каждым их шагом не уследишь. Лакейчик их караулил, как ершовские братья Жар-Птицу. И только дверь студии раскрылась, Лакейчик ворвался в нее. Леха немного перебрал и не успел скрыть "следы преступления". В углу валялся целый штабель пустых пивных баклаг, в основном в стекле (Степлер не любил пластмассовой и жестяной тары). Вячеслав Станиславович отстранил Леху рывком, тот чуть не свалился. По тому, что маска доброжелательности слетела с лица начальника в один миг, Степлер понял, что грозы не миновать:
   - Станислав Вячеславович, мы в свободное от работы.
   - Мы - радио, у нас свободного работы времени нет! У себя дома пей, а здесь, будь добр, соблюдай трудовую дисциплину.
   - Вчера были внеурочные, двенадцать часов без продыху...
   - Мне на это глубоко наплевать, Леша...
   Уволить бы его, но парень знает свое дело. Народ его любит. Да и уволит его, а он перебежит в "Вечернее радио". Поэтому шеф-редактор поступит по-другому. Ударом ноги Лакейчик опрокинул и разбросал бутылки по всей студии:
   - Ты почему пьешь на рабочем месте? - стеклянная бутылка с дребезгом разбилась о стену.
   Степлер вжался в стену рядом, боясь, что-либо сказать. Начальник страшен в своей истерике. Сейчас скажешь что-нибудь, так он бутылкой в самого Степлера запулит - с него станется.
   - Ты должен соблюдать трудовую дисциплину, - вторая бутылка с грохотом разбилась у ног начальника, а потом уже пошел грохот разбитой посуды без слов. Лакейчик не успокоился, пока не разбил все стеклянные бутылки до единой, а их там было около двух десятков - похоже, ди-джей вчера долго гудел с кем-то из музыкантов.
   После вспышки гнева, Вячеслав Станиславович умиротворенным голосом произнес:
   - Приберись здесь, а за пьянку на рабочем месте не получишь премии...
   - Но вы же обещали, если я... отработаю внеурочные... - пытался было вякнуть Степлер. Это была обычная практика в "Городе С" - внеурочная работа, но зарплата шла, как обычно. Не хочешь работать - гуляй, возьмем другого. Безработных пруд пруди, желающие занять твое место всегда найдутся. Поэтому народ в "Городе С" хоть глухо ворчал, но про себя.
   - Без пьянки, Степлер, без пьянки, ты нарушил свое, я нарушаю свое...
  
   Утро. 10.30.
  
   Но видимо, день намечался такой, что Вячеславу Станиславовичу надо было выпить горькую чашу скандалов до дна. Появился Рустам Мансуров. Шеф-редактор поежился от предстоящей неприятной встречи. Лакейчик надеялся сыграть "под дурачка", но с Мансуровым эта фишка не сработает. Мансуров - крутой мужик. Недаром все редакционные женщины сходят от него с ума - а чего сходить, мужлан мужланом. И дернул же Вячеслава Станиславовича черт тогда ляпнуть эту глупость. Впрочем, Мансуров - мужик хоть по-восточному горячий (отцовская татарская кровь), но по-русски (материнская кровь) отходчив, и на это надо было давить. Ведь Мансуров и по морде может дать. И было за что. Вячеслав Станиславович это понимал.
   Это случилось неделю назад, когда Мансурова по просьбе местного министерства СМИ отправили в срочную командировку в Дагестан - туда был направлен местный спецназ, и нужно было сделать радиорепортаж. Все бы ничего, но на первом же блок-посту смуглого бородатого татарина Мансурова приняли за чеченца, и не просто за чеченца, а за боевика. Ситуация получалась трагикомическая. Мансуров клялся и божился, что он из "Города С", показывал документы. В конце концов, местный начальник решил проблему просто - позвонил по указанному Мансуровым телефону. Лакейчик взял трубку: "Лакейчик слушает!" Спецназовец чуть не подавился смехом, но спросил: "У вас работает корреспондентом Мансуров?". Вот тогда Лакейчик и сглупил. Почему он тогда так ответил? Кто знает. Короче говоря, Лакейчик заявил: "Такого корреспондента у нас в штате нет". И положил трубку. Конечно, можно сослаться на плохую связь, что он не понял фамилию корреспондента, что спецназовец говорил невнятно, шепелявил, картавил и проглатывал буквы. Так ведь он, гад, говорил вполне внятно, и наверняка Мансуров все прекрасно слышал, потому что присутствовал при разговоре. Мансуров побледнел: кто знает, что у спецназа на уме. Режим КТО никто не отменял. Но к его счастью, спецназовец все понял, он неожиданно невесело рассмеялся: "Вот они, тыловые крысы, видишь, как легко твой начальник тебя сдал". Спецназовец набрал другой телефон - министра печати области, тот подтвердил личность Мансурова и попросил "наших птичек не обижать".
   На самом деле, Вячеслав Станиславович понимал: почему он тогда ляпнул "нет". Это произошло спонтанно, неожиданно для него самого. Впрочем, кого он обманывает. Игра "под дурачка" это для других. Ведь Мансуров - не просто его подчиненный, это его старинный друг. Ходили в одни ясли, в одну школу, в один университет. Сколько пудов соли вместе съели. А тут эта соль и пошла горлом: насолил старинному другу, подставив его под расстрел. Почему Лакейчик ответил "нет" - может, потому, что Мансуров пользовался успехом у дам, и молоденькие корреспондентки обращали внимание, прежде всего, на него, а не на Лакейчика. Или в том, что в свое время Мансуров спас Лакейчику жизнь, вырвав нож у одного хулигана, который явился на радио выяснять отношения с "самым главным начальством", потому что его фамилия попала в криминальную хронику. Тогда Вячеслав Станиславович пугливо спрятался под стол, а Мансуров смело вступил в драку. Такого не прощают: Мансуров видел его слабину, следовательно, этого Лакейчик простить Мансурову не мог.
   - Слава! - Лакейчик хотел незаметно выскользнуть из редакции, но Мансуров его заметил.
   Но когда Мансуров зашел в кабинет, Лакейчик понял, что его приятель перегорел. Неделя командировки, два дня на возвращение. За полторы недели Мансуров остыл. Этим надо было пользоваться. Маска виноватой улыбки была водворена на лицо в один момент, но вот с тембром голоса Вячеслав Станиславович не угадал. Голос его иногда подводил, хотя они старательно его "ставил".
   - Рустик, этот солдафон был пьян и что-то жевал, и он вместо "Мансуров" сказал "Гасанов", - оправдание звучало крайне неубедительно. Лакейчик понял, что взял слишком много фальцета в голос, получилось слишком фальшиво, маска приятности на минуту слетела с его лица, но шеф-редактор силой водворил ее на место: "М-да, во МХАТ меня точно не возьмут, но здесь такая игра ни к чему".
   Мансуров посмотрел на него сверху вниз, молча положил на стол лист бумаги, и так же молча вышел. "Увольняется, ну и черт с ним", - облегченно вздохнул Лакейчик. Конечно, Мансуров - хороший работник, но, может, и к лучшему, что он уходит. По крайней мере, одним конкурентом по линии мужской привлекательности станет меньше.
  
   День. 11.00.
  
   И тут дверь его кабинета распахнулась. Вячеслав Станиславович инстинктивно сжался - не дай Бог, Мансуров вернулся, передумав и решив набить ему морду. Но нет. На пороге стояла зареванная Тамара Краева, редактор детских программ. Она пришла ему поплакаться, что делала практически с самого первого дня работы. Тамара и Вячеслав симпатизировали друг другу. Хотя любовницей его Тамара не была, но ему, как это ни странно, от нее этого и не надо было. Ему нравилось успокаивать ее и покровительствовать ей. Она преданно смотрела в его "честные голубые" глаза. Этого было достаточно. Лакейчику нравилось, когда его обожают. Он любил воображать из себя очень умудренного жизнью, опытного человека, к которому приходят "и стар, и млад" за советом и поддержкой, как ходоки к Ленину. Он хотел чувствовать себя гуру, господом богом. Впрочем, в "ходоках" у него были больше проблемные женщины, у которых не складывалась личная жизнь.
   По молодости он уводил проблемную девушку в аллеи. Когда обзавелся кабинетом, приглашал на чай или кофе, иногда тискал, если девушка не очень сопротивлялась. Ему нравилось даже не столько давать советы ("А, у них одна проблема - недое..." - махал он рукой, употребляя при этом слово, за которое в общественных местах могли оштрафовать), сколько сам процесс. В какой-то степени он даже презирал этих дурех, которые не могут разобраться в достаточно простой, на его взгляд, житейской ситуации. Эти кабинетные посиделки ему как бы компенсировали детские унижения за некрасивую фамилию.
   Томка вся в слезах. Опять, небось, с мужем поцапалась. Угадать было несложно:
   - Что случилось, Том? - маска мудрого и благожелательного начальника крепко надета. Впрочем, Томка его масок не видит, начальник для нее всегда прав, как футбольный судья (а если судья не прав, см. пункт первый - начальник всегда прав). Вячеслав тут же заботливо усадил ее на диван, закрыл дверь изнутри, чтобы не было посторонних глаз. Лакейчик вообще любил запираться - это придавало ситуации двусмысленности и тумана, который начальнику был нужен для хвастовства перед мужской частью коллектива: мол, у нас ничего не было, а может, и было... Поставил греться кофе.
   - У него есть другая! - заплакала Тома.
   - С чего ты взяла?
   - Я ее видела!
   - Подожди, подожди, давай с самого начала...
   Вячеслав отключил все телефоны и поил Тамару кофе. Потом поставил свою любимую музыку - "Чижа", "Машину времени", "Наутилус", Никольского. Они просидели в кабинете почти полтора часа. Никакого интима: просто пили кофе и разговаривали. Такие посиделки бывали у них довольно часто, Тамара приходила со своей чайной чашкой, и начинался разговор. И даже жена Лакейчика не ревновала его к Тамаре и к этим посиделкам, видимо, чувствовала, что муж находит в них что-то другое, чем обычное "укалякивание проблемной девушки".
   Но когда начальник открыл дверь, то к своему немалому удивлению обнаружил возле нее... мужа Тамары. Оказывается, тот в это время пришел к ней на работу мириться. Тут же нашлись "доброжелатели" (наверняка Французова, сплетница еще та), которые оповестили его, с кем и где в данный момент находится его жена. Обескураженный муж пробовал стучаться, ответом была мертвая тишина. Мужу ничего не оставалось делать, как терпеливо дожидаться, пока его жена выйдет из кабинета, а произошло это спустя почти два часа. Естественно, он нафантазировал себе много чего. Вячеслав Станиславович опешил: вот еще не было печали, от Мансурова едва не схлопотал по физии, так от мужа Тамары сейчас получит. Начальник вжался в стенку. Но муж Тамары, на счастье, повел себя не по-мужски: вместо того, чтобы набить морду сопернику, он кинулся к жене и ударил - словом:
   - Ты! В кабинете Лакейчика! Кабинетная...!
   Сказал очень жесткое слово, крайне неприятное для любой женщины. Развернулся и ушел. Рафинированный интеллигент. Лакейчик почему-то все понял: они теперь никогда не помирятся, это полный разрыв отношений. Наверняка теперь даже здороваться не будут. А ведь у них сын. Вот глупеха! Хорошо, что ее муж на корпоративных вечеринках не был, а то бы они давно расстались. Иногда Тамара на таких вечеринках, если не было рядом жены Вячеслава, скромно усаживалась на колени начальника. Может, еще и срастется. Хотя, Лакейчик был готов побиться об заклад, что дело у нее с мужем кончится разводом: мужей на белом свете много, а такую хорошую работу найти в наше время ой как сложно. Но это не его, Лакейчика, дело - пусть сами решают. Тамару отпаивает в бухгалтерии успокоительным ее подруга Шурка Евстифеева. Может, обойдется...
  
   День. 12.30.
  
   Еще один звонок. Звонили из "ГУЛага", - как в просторечии звали тюремные лагеря на севере области:
   - Вы что творите, журналюги хреновы? - начальник лагерей не учился в институте благородных девиц и с журналистами вел себя по-простецки, не утруждаясь в правилах этикета.
   - Что случилось, Иван Владимирович? - сделал "большие" глаза Лакейчик, хотя на самом деле он прекрасно знал, отчего злился главный уфсинщик.
   История была полуанекдотической. Около недели назад из тех мест на радио поступил звонок: в районе "ГУЛага" видели... летающую тарелку. Бред сивой кобылы. Но, посмеявшись, Вячеслав Станиславович вызвал своего лучшего репортера - Сергея Каверина и выписал ему срочную командировку. И не лень было из-за такой чепухи выписывать командировочные, гонять служебную машину туда-обратно в выходные дни за двести километров от города. Естественно, по приезде на место журналист понял, что никто ничего не видел. Репортаж срывался. Каверин позвонил Лакейчику, тот отреагировал резко: "Делай что хочешь, но чтобы репортаж был, мы уже дали анонс "В ГУЛаге прошла встреча с внеземным разумом. Пришельцы интересуются системой УФСИН". Если приедешь "пустым", лишу премии". Каверин лишаться премии не хотел и, ничтоже сумняшеся, расписал все на свой манер: НЛО опустилось над вышкой охранника, из "тарелки" высунулся инопланетянин, перекинулся парой слов с охранником и убрался восвояси. Чтобы репортаж выглядел достоверным, огласил фамилию охранника. Хотя на самом деле конвоир ему так ничего и не рассказал, а честно послал на известные буквы русского алфавита. Каверин вышел в эфир "с места событий", сообщил, что по причине "транса" конвоир не может дать интервью, то есть нес откровенную околесицу. Командировка была отработана, премия спасена, журналист доволен, слушатели тоже остались не в накладе, получив еще одну сенсацию, радио повысило свой рейтинг.
   Но не было довольно начальство лагерей, выставленное на смех по глупейшему поводу. Через несколько дней после выхода радиорепортажа бедняга-конвоир был уволен по статье, и не просто уволен, его стали тягать на психиатрическую экспертизу. Он божился, что никому ничего не рассказывал.
   - Мы подадим на вас в суд! - кричал начальник лагерей.
   - Ваше право, подавайте, - спокойно отреагировал Лакейчик и положил трубку, это была уже не первая тяжба "Города С" с уфсинщиками, правда, все три суда журналисты проиграли, но суммы были не Бог весть какими, и легко укладывались в сумму нескольких рекламных роликов.
  
   День. 13.00. Обеденный перерыв
  
   Незадолго до перерыва пришла Шурка Евстифеева с кипой бухгалтерских документов. В "Городе С", как в любой уважающей себя фирме, существовала двойная бухгалтерия и соответственно, серые схемы ухода от налогов - касалось это в основном доходов от рекламы. И в редакции радиостанции вошло в норму и даже в обычай - каждый будний день около 13.00 бухгалтер шла в кабинет шефа и там они решали, как умнее обмануть налоговую службу.
   Иногда совмещали приятное с полезным. Лакейчику нравилась податливая и мягкая Шурка. Ну и что, что ноги кривоваты, в женщине не это главное. Шурка - хитренькая, она любит "сильных" мужчин, то есть тех, что при деньгах и власти. С них и поиметь можно что-нибудь. Вполне нормальные женские запросы. Причем в отличие от Натальи, его второй жены, Шуркины амбиции были попроще и касались исключительно денег. Повлекло его к ней после того, как она ему надерзила на планерке (это с его-то злопамятностью): "Не будите во мне хомячка, он очень страшен в гневе!" - не то в шутку, не то всерьез заявила она. Впрочем, эта дерзость, скорее всего, была обычной женской уловкой. Вон, Мартынова, если хочет надерзить, то дерзит совершенно иначе, без жеманства и полузагадочных улыбок. А Шурке хочется выглядеть приятной. И не только это, Шурка, если ей очень надо, своего добьется: мытьем, кАтаньем, катАнием, но добьется. ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. Он тоже за ценой стоять не будет. Они в чем-то похожи друг на друга. Шурка - это его женская реинкарнация, или ипостась. Поэтому они и сошлись.
   Это нравилось Вячеславу. Он и поставил Шурку на редакционные деньги, когда старый бухгалтер ушел на пенсию.
   - Проходи, Шур, - и они привычно закрылись.
   - Вячеслав Станиславович, есть возможность чуть подзаработать. Партия экологов предлагает свою рекламу: крутить целый месяц их ролик. Что-то вроде "Бей лесоруба, спасай природу!" Они предлагают оплатить все по московским расценкам, я же оформила все по нашим.
   - Целый месяц! Слушай, а навар-то хороший будет?
   - Я подсчитала: в районе ста двадцати тысяч за неделю.
   - Умничка! - маску доброжелательности Вячеслав Станиславович надевал и тогда, когда бухгалтерша радовала его своими схемами. - Кстати, когда на новоселье позовешь?
   - Чуть-чуть осталось, Вячеслав Станиславович, потерпите чуток, - подмигнула веселая Шурка.
   В районе Зеленой Пущи (пригород города С) она строила себе небольшой домик на два этажа, и уже готовилась вселяться.
   Одно время между ними была даже страсть, впрочем, страсть была у него, а Шурка играла в страсть. Она очень рациональная женщина, и вряд ли в жизни кого-нибудь любит, кроме разве что своих детей - их у нее двое: девочка и... девочка. Почти по "Служебному роману". Роман с Шуркой в свое время едва не стоил Вячеславу Станиславовичу жизни. Именно за Шурку Лакейчик пролил свою начальственную кровь. Шура Евстифеева на заре своего появления в "Городе С" работала рекламным менеджером, и сразу же получила забавное прозвище Карбюратор. Прозвали ее так из-за того, что Вячеслав Станиславович, когда уходил к любовнице, звонил жене (тогда еще Антонине) с очаровательной мужской отмазкой: "Я в гараже, карбюратор чиню". Мужская часть коллектива хмыкала: нашел, кого кабинетить - кривоногая, с физиономией а ля Ксюша Собчак. Кто же знал, что ее бывший ухажер - отморозок из местной молодежной банды - прознает про такие "беседы". Лакейчика встретили рано утром, когда он, купив свежих газет, бежал трусцой обычным маршрутом на работу. "Поговорим?" - их было двое, один держал руку за пазухой и, понятное дело, там у него находился не стаканчик с пломбиром. Второй - руки в карманах куртки - хитро улыбнулся и сделал шаг вперед. У Вячеслава Станиславовича нехорошо заурчало в желудке, он быстро развернулся и дал деру. Со своей легкоатлетической подготовкой он без труда бы убежал, но, как на грех, на улице ноябрила промозглая погода, он поскользнулся. А когда встал, то получил удар, нет, не в спину, а пониже. Второй отморозок просто сделал контрольный пинок ногой в зад. Однако нож задел какой-то кровеносный сосуд и шеф-редактор стал истекать кровью.
   Уже днем радио-FM "Город С" скандалило: "Разбойное нападение на шеф-редактора нашего радио! Политическое покушение на убийство! Кто стоит за этим кровавым преступлением: мафия или власть?" Приехал сам Алексей Семенов из Московского правозащитного Фонда. Радио "Свобода" орало: "Проклятый кровавый Кремлевский режим при попустительстве марионеточных губернаторов сводит счеты с честными журналистами! Дима Холодов, Влад Листьев, Аня Политковская, Славик Лакейчик... Кто следующий на очереди у кровавой гебни?" Сам Славик скромно говорил: "Конечно, мне повезло больше, чем Аньке Политковской (он так и сказал "Аньке", потому как в свое время пару раз видел ее на какой-то журналистской тусовке в Москве и поэтому держал запанибрата), я выжил, значит Господь дал мне знак, отметил меня..." А разве не так? Где теперь все эти Холодовы и Политковские, а Вячеслав Станиславович - вот он, при должности, преуспевании и главное - жизни, и весьма неплохой.
   К слову, в Бога до своего "сердечного" ранения Лакейчик не верил, он любил повторять как истину в последней инстанции: "Как можно верить в то, чего не знаешь". Однако после ранения резко поменял свою точку зрения и решил, что если он остался жить, то это свидетельство его богоизбранности.
   Долгое время он рвал ворот рубахи и показывал "божьи отметины" от "боевой раны", мол, нож прошел в нескольких миллиметрах от сердца. Его не смущала анатомическая несуразица, что сердце и мягкое место находятся немного в разных сторонах человеческого организма. По этому поводу некоторые весело скалозубили: "Теперь мы знаем, где находится сердце у настоящего журналиста", потому как почти год "ранетый в самое сердце" Вячеслав Станиславович вел планерки стоя - "сердце" побаливало. А когда ему вырезали два фурункула аккурат на грудной клетке - кто же знает, что эти рубцы от обычных жировиков? - многие велись на это вранье и верили.
   Закончилось все тем, что Шуркиному ухажеру пришлось платить отступные за то, чтобы Лакейчик не дал делу большого хода. Говорили, что шеф-редактору радио-FM "Город С" предлагали "Бумера", но он по-лотерейному предпочел денежный эквивалент. Что, впрочем, не помешало "чинить карбюратор" с Шуркой и дальше. Вскоре Шуркин ухажер куда-то испарился, а Шурка - вот она - при должности, деньгах и любовнике. А год назад еще и удачно вышла замуж за какого-то бизнесмена. Так что жизнь у нее вполне удалась.
   Вообще Вячеслав Станиславович был любвеобильным малым, благо положение шеф-редактора (диктатор маленького офиса) вполне этому способствовало. Если в начале своего начальствования он еще осторожничал и при отказе не слишком возмущался, то со временем вошел во вкус. Но если получал отказ, смертельно обижался и даже мстил в меру своих медиавозможностей, очень "оригинально". Еще в студенчестве он пытался ухаживать за Людмилой Звонковой, своей сокурсницей, которую мечтал "закабинететь", и не как "плакальщицу". Однако та не питала к нему взаимности и как хорошая жена в той пословице - сама себя берегла, ибо была дамой замужней. Когда она ушла в декретный отпуск, то договорилась с начальством, что через полгода после рождения ребенка выйдет на работу. Прошло полгода, и Людмиле заявили: ее место безвозвратно занято, и она может быть свободной. Ко всему прочему в одной из криминальных хроник было объявлено, что Людмила Звонкова, бывшая служащая нашего радио, жестоко убита в местных лесопосадках. Людмила не стала разбираться: "Значит, долго жить буду", и уехала с мужем в Питер.
   Но Евстифеева не Звонкова - долго не ломалась.
  
   День. 14.00
  
   После обеда подошла Наталья. Фу, отлегло от сердца: они с Шуркой уже "починили карбюратор". Два раза. Жена каждый божий день приходит. "Пасет. Боится, что найду любовницу. Сама-то как меня подцепила..." - хмыкнул про себя шеф-редактор.
   Как он женился на Наталье - отдельная история, хоть мелодраматический сценарий пиши.
   Когда Наталья развелась с первым мужем, то недолго заморачивалась над проблемой, как растить сына, выход лежал на поверхности, тем более что внешностью Бог ее не обидел. Вокруг было много молодых амбициозных коммерсантов и чиновников, которые искали себе "вторую жену" - это помимо, как они смеялись, "секретутки". С недавних пор в "высших сферах" появилась мода на "вторую жену" при живой первой. "Второй жене" снимали квартиру, где она спокойно жила, "муж" время от времени приходил к ней, так и жил на два дома. Естественно, первая жена о второй ничего не знала. Приоритет в посещении официальных мероприятий оставался, само собой, за первыми женами, но если по какой-либо причине они выйти в свет не могли, помогала резервная жена. "Вторая жена" обычно знала свое место, довольная тем, что ее и так прилично обувают-одевают, сладко кормят, выполняют разные капризы и регулярно выгуливают в заграничное турне. Довольная была - до поры до времени - и Наталья. Быть постоянной любовницей такого нувориша для нее и стало целью, в идеале она хотела получить его в мужья. В детстве ей внушали - ты самая лучшая, ты рождена, чтобы покорять сердца Настоящих мужчин. Настоящих - значит, состоятельных и с состоявшейся карьерой.
   У Натальи был свой бзик: она была просто помешана на сексе. И на теории, и на практике, и на сплетнях. Она знала все позиции Камасутры, она знала, кто, с кем, когда, где и сколько раз. Она держала свечку при всех адюльтерах города, страны и планеты. Единственная тема, которая могла соперничать с сексом - это гардероб. Но опять-таки и эту тему она умудрялась совмещать с сексом, она могла долго рассуждать, какое белье сексуально, а какое нет, кто из подруг носит какой лифчик и, пардон, надевает ли трусики в жаркую погоду. Нижнее белье - это ее конек.
   Она знала, как и чем зацепить мужчину. "Хвалите мужика, мужик это любит, даже если он облажался, хвалите все равно. Если не за что хвалить, то ругайте других, мужик тоже это любит, от этого повышается его самомнение. Мужика надо хвалить, какую бы подлость он ни сделал. И как говорил дедушка Фрейд: секс, секс и еще раз секс".
   Так она и подцепила удачливого коммерсанта Сашу Удакова, которого за глаза приятели, в числе которых был и Вячеслав, звали Шурик-Шнурик за его долговязость. Тем более что Шурик-Шнурик все время жаловался, что у него плохая жена: плохо кормит, плохо занимается сексом, плохо выглядит, мол, я готов с ней расстаться в любую минуту. И тут Наталья совершила ошибку: она поверила Удакову, чего делать было нельзя категорически. Но и Шурик-Шнурик вполне поплатился за свою "лапшу", которую вешал на уши любовнице.
   Как-то в город с гастролями приехал Маленький театр, давали пьесу модного и очень популярного драматурга Гурьяна Данилова "Кобра на морозе" в постановке самого Виктора Тюктюка. Обещал прибыть сам губернатор, но так и не прибыл. Зато явился почти весь кабинет министров, также со своими половинами, плюс цвет интеллигенции области. Естественно, жена Удакова считала само собой разумеющимся пойти с мужем в театр. Но вот незадача: Наталья тоже загорелась желанием пойти на модную постановку. Какая шлея попала ей под хвост и чья моча бросилась в голову со страшной силой - никто не ведает. Скорее всего, она хотела "подсидеть" первую жену, но получилось это у нее на редкость топорно, к тому же и любовника подставила. Она хотела, чтобы все видели, кто ее любовник. Удаков мягко сказал, что в театр пойдет с "основным составом", что Наталья тоже может пойти, он даже ей билет достал, но в другой компании.
   Что произошло дальше, Удакову вспоминать было неприятно. Наталья пришла в театр, одна. Завидела любовника под ручку с законной половиной, в антракте экспрессом подлетела к ним и заявила первой жене, что Шурик-Шнурик ее, Натальи Гончаровой, муж. Та сначала растерялась, потом забыв, где находится, назвала "резервную" жену нехорошим существительным из пяти букв, потом присовокупила несколько таких же прилагательных, букв в которых было считано-несчитано. Наталья таких грубых слов не выдержала и вцепилась сопернице в прическу, уничтожив в несколько секунд то, над чем трудилась лучшая парикмахерша города в течение трех часов. И все это на глазах областного бомонда.
   На следующий же день Удаков выставил "вторую" жену из квартиры (мама с папой пусть кормят), правда, смилостивился и нашел ей место работы (все-таки сын-подросток, кормить надо) на радио-FM "Город С", благо шеф-редактором там работал его давний приятель Слава Лакейчик.
   Но долго в одиночестве Наталья не осталась. Зная рецепт завоевания мужчины, уже через неделю она уложила Лакейчика на кабинетный диванчик. Остальное было делом сексуальной техники. Однако повторять ошибку, случившуюся с Удаковым, она не хотела. Тот ее долго кормил обещаниями о браке, поэтому чин "резервной" жены ее уже не устраивал. Она взяла быка за рога. Первым делом, она сдружилась с бухгалтером "Города С" Шуркой Евстифеевой, благо бывшая любовница Лакейчика. Через нее узнала о доходах шеф-редактора, и не только официальных, но и неофициальных, которые проходили через серые схемы, в основном от рекламы. Общая цифра ей очень даже понравилась.
   Однако было одно очень неудобное препятствие: это жена Славчика (так она звала Лакейчика), и даже, собственно, не это, а то, что Славик боялся ее, ведь своей карьерой и образованием он был обязан именно ей. Лакейчик чувствовал эту зависимость и втайне тяготился ею: умная жена его подавляла, и он считал себя в ее присутствии "недоделанным". Это было невыносимо. Гуру и Бог в присутствии жены превращался в хлопчика-холопчика с маленькой буквы.
   Наталья поняла это сходу, она косила под дурочку и везде втыкала свое: "Ну, причем здесь Тонька? Ты сам себя сделал! Ты мой умница!"
   Первую жену Вячеслава Вячеславовича звали Антонина, потому как она с пеленок была человеком серьезным, и уменьшительным именем ее называли только особо близкие люди. Друзья ценили ее даже не за интеллект, а за честный и открытый характер. Если она видела какую-то нечестность или подлость, то могла прямо врезать, что думает по этому поводу. Но при этом умудрялась практически ни с кем не портить отношений. Как это у нее получалось? Наверное, потому, что ко всему прочему она была очень доброй и могла помочь в трудную минуту даже тому, кому еще вчера "правдила-матила" в нос и щеки. И цену себе знала: было в ней какое-то внутреннее очарование, которое привлекало мужчин. Хотя многих отпугивал ее железный, мужской характер.
   Со Славой Лакейчиком она познакомилась в университете. Всегда вежливый, обходительный, на первое свидание пришел с цветами. Конечно, его нельзя было назвать идеалом, но вот эта интеллигентность, умение выслушать, "честные и чистые глаза" ее и подкупили. Он жаловался, что ему трудно дается учеба, она жалела: помогала, делала курсовые, контрольные. Он писал нежные и светлые, словно его глаза, философские стихи о жизни, смерти, любви и одиночестве:
   Вы слишком сложно видите страну,
   Я вижу просто, очень просто:
   За травами - увядшую листву,
   За смертью - жизнь, а за мгновеньем - вечность.
   Они поженились. Родился Горислав. И до поры до времени жили нормально. Иногда Тоня застигала мужа в "кабинетных посиделках" с проблемной девушкой, хотя муж и клялся, что только помогает человеку справиться с его проблемой. Антонина прощала мужу эти шалости. Однажды муж уехал в командировку в Москву. Сказал: на неделю. За день, как ждать мужа, раздался звонок:
   - Антонина Ивановна Трубачева (Тоня благоразумно оставила при себе свою благозвучную фамилию), вас беспокоят из Советского райсуда, заберите пожалуйста выписку о расторжении брака.
   - Что? Я вообще-то не разводилась, вы что-то путаете, - Тоня не сразу сообразила, что это не шутка. Официальный трескучий голос повторил:
   - Антонина Ивановна Трубачева, такого года рождения, муж Лакейчик Вячеслав Станиславович, верно?
   - Верно, - пролепетала ошалевшая Антонина, - только я...
   - А вы подходите, может, это и правда какая-то путаница.
   Она пошла в райсуд. Ей показали "какую-то Славкину грамоту" - так она окрестила про себя эту бумаженцию, где черным по белому было сказано, что она разведена. И даже подпись ее стояла - какая-то закорючка. Подпись мужа она узнала - его, размашистая: слово "Лакей" и закорюка вниз. Дата - трехдневной давности.
   - Это не моя подпись!
   - Как не ваша? - глазки делопроизводителя райсуда как-то неестественно забегали. - Вы же были у нас три дня назад.
   - Я? - и вдруг Антонина все поняла. Председатель Советского райсуда с ее мужем если не приятели, то очень хорошие знакомые. Она не стала скандалить, взяла эту бумажку и прямиком отправилась на работу к мужу. Само собой, Слава никуда не уезжал, а вел утреннюю планерку. Тоня, никого не стесняясь, зашла в кабинет. Крупными шагами (отродясь так не ходила, всегда семенила) подошла к бывшему теперь мужу и бросила бумагу о разводе на стол:
   - Это что?
   Тот нечленораздельно замычал, подался было куда-то назад, но кресло упиралось в стенку, и он в прямом смысле слова оказался припертым к стене. Размашистая пощечина сделала лицо Лакейчика пунцовым, под цвет раствора марганцовки.
   Поэтому Наталья и пасла своего третьего суженого, опасаясь, как бы он и с ней не выкинул такой же фортель, как с первой женой.
  
   15.00. Планерка
  
   Планерку Вячеслав Станиславович начал, как обычно с привычного матерка:
   - Коллеги (твою мать), смотри-ка, меня, наконец, отметили (твою мать и тещу), губер расщедрился (его тестя и деверя), мог бы и раньше (его бабушку и Красную Армию, а также Белую Гвардию и части СС). Какого (слово из трех букв) ждал (твою мать, твою мать, твою мать...)...
   Обвел коллектив покровительственным начальственным взглядом. Кто лениво зевает, кто настороженно ждет, кто рассматривает узоры на обоях, на галерке привычно пересмешничают - рядовая планерка: все, как обычно. И только Тамара смотрит на начальника честным взглядом исполнительной служащей. "Все-таки сделаю я ее своим замом, землю рыть будет", - промелькнула в мозгу шальная мысль. Лакейчик ее не отогнал, а бережливо спрятал в укромном уголке своего сознания.
   Обожание Тамары начальника доходило до смешного. Она смотрела ему разве только не в рот. Он ей говорил: "Том, пошли пить кофе". И Тома, сбивая все и вся на своем пути, неслась за рабочей чашкой к своей тумбочке. И тут Вячеслав Станиславович решил "поиграть", бывало с ним такое игривое настроение., любил он поэкспериментировать. Сначала он заявил:
   - У нас в редакционной политике появился перекос - слишком много криминальной хроники, - замолчал, оглядел свою подчиненную публику, как прима в переполненном театре. Он уже знал, что Французова будет поддакивать ему как начальнику: "Вячеслав Станиславович, вы гениальны!" - но она известная льстица, она будет поддакивать любому начальству. А вот Краева будет поддакивать только ему и никому другому. Так и случилось:
   - Вячеслав Станиславович, вы гениальны! - Французову можно пропустить мимо ушей.
   - И правда, в каждой новости убийства, изнасилования, грабежи, - вставила слово Краева. Как и ожидалось.
   Однако через десять минут, растекаясь словами по древу, шеф-редактор заявил совершенно противоположное:
   - Мы перестали чувствовать город, чем он живет, много новостей иногородних, а мы должны знать и сообщать слушателю любую подзаборную разборку. У нас очень много патоки и нет жизни, нормальной жесткой криминальной жизни... - и взял привычную паузу.
   Вообще, FМ-Радио "Город С" "славилось" обилием криминальной тематики в новостях. Спорт и криминал - два кита редакционной политики. По секрету говоря, у Лакейчика было своеобразное хобби: он занимался коллекционированием... убийств, изнасилований, грабежей, то бишь роликов (как видео-, так и аудио-) с криминальной хроникой, и оставаясь один, он включал любой из своей коллекции и получал удовольствие просто от произношения слов "убил, изнасиловал, ограбил". Это был своеобразный оргазм, даже больше. Соответственно и любимыми режиссерами у него были Тарантино и Балабанов: их фильмы он просматривал "до дыр", если так можно выразиться по отношению к дискам. Поэтому у многих "городошников", как звали иногда работников этого радио горожане, эти словоизлияния не вызвали ничего, кроме кривой усмешки. Кроме, разумеется, Тамары. Серая добрая мышка, которая в восторге от любого оттенка, кроме серого. И "цветом жизни" для нее был Вячеслав Станиславович.
   На этот раз Французова благоразумно промолчала, переваривая слова шефа, а вот Краева наивно выдала:
   - У нас и правда мало правды, мы много что выдумываем, так нельзя! И криминала мало.
   "Глупенькая наивная дурочка! Хорошая в принципе девчонка! Только вот есть у нее один недостаток - неисправимо добрая. Неисправимо, ко всем. Всех жалеет, всех утешает, для всех найдет доброе слово. Завтра ей Гитлер будет жаловаться на свою нелегкую диктаторскую долю, она и его оправдает, найдет и для него ласковое слово. Нельзя так в нашем жестоком мире. Слишком добрая и наивная. В нашем мире нужны маски, и чем чаще их меняешь - тем лучше". Она постоянно ссорится с мужем и постоянно ходит советоваться к любимому начальнику: как ей поступить. Она чем-то напоминала Лакейчику крепостную девку при любимом барине - бедная Лиза! Но тем не менее почему-то эта преданность будила в Вячеславе Станиславовиче воспоминания детства. Как женщина Краева ему не нравилась, но как человек она была ему симпатична. Хоть кто-то уважает его не за его начальственное положение, не за его окрики, а за то, что он просто человек.
   Далее после привычной "переклички по отделам", Лакейчик перешел на среднюю и большую политику. Любил он показать свою политическую подкованность и поразмышлять о судьбах Родины в свете "трудной международной обстановки":
   - А президент-то наш как облажался недавно на саммите "восьмерки", правда, Сережа? - и взор Лакейчика устремился к редактору политической хроники Сергею Марципанову. Но того провести было трудно - свобода слова свобода словом, но береженого, как говорится, Бог бережет, тот и поберегся, лениво отмахнувшись:
   - Ай, там все лажаются, не только наш. Наш еще более-менее.
   - А наш губернатор - недалекий человек, менять, менять его надо. Правда, Оксана? - обратился он к литературному редактору. Так ведь вывернется. Та и вывернулась:
   - Вам видней с начальственных высот. Я в политике полный дилетант.
   И тут взор уперся в Гену Литвиненко, только что пришедшего репортера. Тот в курилке долго мог возмущаться партией жуликов и воров, видел свет в конце туннеле в лампочке Ильича, и не Ленина, а Рамиреса-террориста. Вот кого сейчас я поймаю, удовлетворенно хмыкнул Лакейчик.
   Для чего шеф-редактор готовил эти ловушки? Для "нады". Этот дурак сейчас поймается на крючок и будет развивать тему.
   - Страна идет в тупик, рулят нами обычные прохвосты, для которых страна кормушка. Их бы всех к стенке и из "Калаша". Как ты смотришь на это, Ген?
   - Нормально смотрю и положительно. Вы правы, Вячеслав Станиславович. А начал бы я с нашего премьер-министра и закончил бы нашим мэром.
   - И что: новые будут лучше? - подливал керосинчику в огонь Лакейчик.
   - Стране нужен очистительный огонь, всех в топку, всех...
  
   Вечер. 16.00
  
   После планерки Вячеслав Станиславович подошел к окну и увидел, как в редакцию заходит Лида Аркадьева, благо вход в редакцию находился под окном редакторского кабинета. Ее еще здесь не хватало! Вот ведь, принесла ее нелегкая. Сейчас клянчить денег на памятник своему мужу будет.
   Аркадьев был давним сотрудником радиостанции "Город С", но год назад трагически погиб. Все началось с того, что однажды утром Вячеслава Станиславовича встретил один из тогда еще рядовых сотрудников с не менее примечательной фамилией Чертаев ("Черт на службе у Лакея", - ерничали сварливые языки). Один из "спецслужбистов" Лакейчика. Все нормальные люди или обходили его стороной или в его присутствии прикусывали языки. Внешне он очень походил на инопланетянина из Розуэльской тарелки, поэтому его многие за глаза звали Стукачок из Глубокого Космоса. Обычно он докладывал, кто, что и где натворил.
   - А ночью, - как бы между прочим с неизменной тонкогубой улыбочкой произнес Чертаев, - скандал произошел.
   - Что случилось?
   - Аркадьев допустил в прямом эфире в программе новостей несколько нецензурных фраз.
   Оказалось, что во время полуночных новостей опытный диктор Аркадьев опростоволосился и ругнулся матом. Хотя, конечно же, сделал это непреднамеренно: прямо над ним неожиданно лопнула большая осветительная лампа. В сердцах Аркадьев выругался, но, сообразив, что в эфире, тут же извинился. Однако воробей вылетел в эфир и пошел гулять по студийным коридорам.
   Аркадьев был старым заслуженным работником, к слову, именно он в свое время рекомендовал Лакейчика на радио (об этом его попросила Тоня). Более того, одно время они дружили. Притом, что в это время у Лакейчика только что родился сын, а он никак не мог найти работу. Аркадьев пожалел парня, и получилось, что себе на голову.
   А тут еще шеф-редактору позвонил один из спонсоров и шутя, даже не ругая, мол, с кем не случается, пожурил: "А у тебя три буквы в эфире гуляют" и загоготал. Лакейчик воспринял эту шутку как сигнал к действию и тут же подписал приказ об увольнении. Тем более, что увольняемый был предпенсионного возраста, надо омолаживать коллектив, это был удобный повод избавиться от "старика Аркадьева".
   Никто из коллег не ожидал такого сурового наказания, думали, лишат премии человека и все. Тем более, что любой, окажись в таких условиях, мог произнести те слова.
   К слову, на эту должность следующим приказом был назначен Чертаев.
   Ходили слухи, правда, что Лакейчик нашел удобный повод избавиться от Аркадьева. Вячеслав Станиславович не любил быть обязанным кому-либо. Аркадьев, по сути, оставался последним человеком в редакции, который знал Славика еще "до эпохи исторического материализма", то есть знал его бедным безработным мальчиком, закомплексованным из-за собственной фамилии. Это было явным упущением, такие "свидетели" были не нужны. И прокол Аркадьева стал благовидным предлогом, чтобы избавиться от старого приятеля.
   Аркадьев ходил бледный как мел и даже плакал. Для него работа на радио была вся его жизнь. Поговаривали, что он не хотел отдавать свое удостоверение, и Чертаеву, занимавшемуся в юности боксом, даже пришлось применить силу. Закончилось все трагически: Аркадьев задохнулся в машине, закрывшись в гараже.
   На похоронах Лакейчик произнес пламенную речь о хорошем сотруднике, о том, что если бы все были такие исполнительные и добросовестные работники, как Аркадьев, то "Город С" был бы ведущим радио не только области, но и страны. За спинами кто-то ворчал: "Имя ведет по жизни! Как вы яхту назовете", другой голос поддакнул: "Если бы он был Голубевым, стал бы хорошим поэтом, а так Лакейчик был, Лакейчиком и помрет!" и присовокупляли другие слова, которые в прямом эфире не скажешь, но и топором не вырубишь. И только редактор детских программ Тамара Краева заступилась за шефа: "Зря вы так, Слава - хороший, я никогда не видела таких людей..."
   Тогда Вячеслав Станиславович сдуру пообещал за счет редакции поставить памятник. И вот теперь вдова Аркадьева просит денег, которых Лакейчик давать не хотел. Дело было даже не в жадности, просто "благотворительные" деньги совершенно не вписывались в серые схемы, они портили всю отчетность и создавали бухгалтерии лишнюю мороку. Но завидев Лиду в окно, он успел предупредить вахтера - "Меня нет!" И вдова развернувшись, ушла ни с чем.
   Да, время бежит. Они считают меня подлецом, оказались бы на моем месте, сами бы поступали точно так же, размышлял про себя Лакейчик, видя в окно, как вдова Аркадьева медленно бредет по улице. Тут не знаешь, как свести концы с концами - в стране то финансовый понос, то денежная золотуха, одни банкротства. Сколько газет и журналов обанкротилось. Из тех, что родились в лихие 90-е, остались только "Вечерний город", да "Город С". Остальные прогорели, "памятники" строили своим сотрудникам, а он не строит, он думает о будущем, надо думать о живых, а мертвым оставить их мертвое. Ну и зачем Аркадьеву этот памятник?
   Надо размять ноги, а то сижу безвылазно в своей конуре. Лакейчик вышел на улицу, решил дойти до соседнего газетного киоска, купить свежих газет. Уже на обратном пути его окликнули:
   - Славик! - давненько его так не называли. Голос знакомый. Обернулся - Толик Артемьев. Старый приятель еще со времен посещения литературной студии "Пегас". Хотя приятель, громко сказано. Знакомый, малоприятный. М-да, этот тип его по отчеству звать никогда не будет. Поперхнется, но не будет. Но надо надеть маску благожелательности. Он его последний раз видел лет десять назад, после этой встречи столько же не увидит.
   - Привет, Толь! Как жизнь?
   - Лучше всех! Ты не стареешь!
   - Да и ты молодец!
   - Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым. Говорят, ты теперь заслуженный.
   - Да, есть грех, - тщеславно потупился Вячеслав.
   - А мне вот губернаторскую премию за поэзию дают... Может, вместе награждать будут.
   - Поздравляю, надо о тебе репортаж сделать, - на этот раз благожелательность получилась как никогда хорошо - комар носа не подточит. А в душе - вот уж никогда бы не подумал, что графоман Толик получит какое звание. Ну да, графоманы дают звание графоману.
   Они разошлись. Помнится, в те далекие времена Толик при всех не оставил камня на камне от стихов Славы Лакейчика. Этот вечер Вячеслав Станиславович забыть не мог. Тогда они затеяли игру "критик - поэт". Зрители должны были голосовать - побеждал тот, за кого отдавали больше голосов.
   - Разберем твое стихотворение построчечно. Первая строка. Вот ты пишешь: "Я состою из земли под листвой". Красиво, конечно. Только из земли состоят покойники: из земли взят человек, в землю и возвратится. Вторая и третья строки: "Мне хочется жить в заброшенной мокрой избе, Где разломана печь и разрушена крыша..." Посмотрим, батенька, сколько дней ты там проживешь - да ни дня. Да, мокрая изба внутри или снаружи? Не от души это, гонишься за красивостью, ничего оригинального. Четвертая строка: "С женщиной, которая от меня ничего не ждет и ничего не требует". Не спорю, мечта, достойная "настоящего" мужчины: жить с женщиной и не заботиться о ней. Только вот в мокрой заброшенной избе жить с тобой она вряд ли согласится. Да и кот убежит: коты они не любят мокрые места. А если ты в него еще будешь бросать чем попало, зачем ему твоя мокрая избушка, он найдет место посуше. Это я уже о пятой строке: "С котом, в которого можно кинуть, чем попало". Шестая строка тоже "шедевральна": "В состоянии неба, равного воздуху..." Что это за образ "небо, равное воздуху"? Это ж одно и то же. Это то же самое, что сказать: огонь равный пламени, или гиппопотам равный бегемоту. И последняя строка вообще взята из твоего небесного воздуха: "Рисовать серебряной краской - не на холсте, в душе". Твоя серебряная краска в таких условиях отсыреет. Если, конечно, у тебя душа сухая, тогда может быть. Это даже не белый стих, а обычное графоманство с претензией на "хвилозовию".
   После такой убийственной критики Славик набросился на Толика с кулаками, но тот не остался в долгу. Их с трудом разняли. Но обидней всего было то, что пегасовцы практически поголовно проголосовали за критику Толика, а его стихи мало кому понравились. В тот раз Вячеслав был в последний раз на этих литературных посиделках. Он бросил писать стихи: ни уму, ни сердцу, ни тем более кошельку. И что толку от критики этого Толика. Насколько Лакейчик знает, Толик живет с семьей в малосемейке. А вот он, Вячеслав Станиславович Лакейчик, помимо двух квартир (одна в центре Москвы, между прочим) купил квартиру сыну, и "избу" за городом приобрел "нестихотворную", отнюдь не заброшенную и мокрую, и не с разломанной печью и разрушенной крышей. Сухая такая "избушка" о два этажа из красного кирпича с дорогущим камином и гаражом на три машины, возле которого посадил отнюдь не кота, а вполне приличную цепную немецкую овчарку. Поэтому женщины в этот домик шли вполне охотно.
   Естественно, никакого репортажа об этом графомане "Город С" давать не будет. Волна ненависти нахлынула на Вячеслава Станиславовича: "Этот графоман меня тогда унизил, а я тогда и сдачи сдать не мог". Но спускать такое нельзя. Своим подчиненным Лакейчик говаривал: "Я очень злопамятен, смотрите, не злите меня!" Злопамятность других он в расчет не принимал, потому как знал, что ничего-то они с ним не сделают.
   Не настало ли время поквитаться? Как там в той пословице - я тебе создам репутацию. А теперь он полноправный создатель репутаций простых смертных, и ндаже не совсем простых, кроме олимпийских богов, разумеется. Тем более, что читая новостной лист, Лакейчик наткнулся на интересную новость, которая не имела никакого отношения к его старинному врагу, но которую можно было обыграть, использовать: "В 12.00 бросился под поезд и погиб мужчина примерно 40 лет. Родственники опознали в нем нигде не работающего Анатолия Артемова". Вячеслав Станиславович аккуратно переправил фамилию "Артемов" на "Артемьев" и накидал рядом небольшой текст. Затем прошел в дикторскую кабинку, где диктор приготовился читать городские новости. Сунул ему лист бумаги под нос:
   - Срочная новость, только что сообщили.
   И диктор через полчаса честно зачитал:
   - Сегодня трагически погиб, попав под поезд известный городской поэт, член Союза писателей Анатолий Артемьев...
   Теперь пусть его родственники немного помучаются, попаникуют. Месть была совершена, удовлетворение было полное. А то, что потом могут быть неприятности, можно все списать на начальника отдела новостной политики, мол, перепутал фамилию - Артемов, Артемьев - звучит примерно одинаково. В репортерской журналистике, мол, такие ляпы случаются. Принесем извинения, ничего страшного. Даже если подадут в суд за клевету, деньги ж все равно казенные.
  
   Вечер. 17.30.
  
   И тут позвонил Шурик-Шнурик. То бишь Александр Удаков (тоже фамилия не сахар, в детстве ему спереди фамилии добавляли одну букву, получалось очень неприлично), его "лепший друг" еще с детской песочницы и с некоторых пор компаньон по общему бизнесу. Редкий пройдоха, он выходил сухим из воды, так как, по слухам, был дальним родственником одного из городских "шишек", что очень удачно использовал для своих "коммерческих" целей. Злые языки судачили, что поговорка "Шурик, завяжи на попе шнурик" в отношении Александра Удакова надо было трактовать буквально, потому как в свое время он баловался пассивным гомосексуализмом с каким-то высокопоставленным начальством, причем неместным. Отсюда - секрет успеха в бизнесе.
   Все свободные вечера Лакейчик проводил в компании Шурика. Тот приходил в "Город С" почти как к себе домой, усаживался в холле на самое почетное кресло, включал телевизор (что, кроме начальника, делать было запрещено), иногда как бы невзначай вынимал пачки денег ("Ах, перепутал, опять баксы вместо рублей в бумажник сунул"), играя на публику. Мещаночки с радио были от него без ума: их лояльность он приобрел очень легко и просто, покупая всем (кроме отдела рекламы, тех так просто не купишь) по эскимо. Его угрястое по-подростковому лицо шевелилось в кривой ухмылке: как мало надо, чтобы вас купить.
   Именно Шнурику Лакейчик был обязан своей второй женитьбой, потому как именно он подогнал ему вторую жену. Шурик-Шнурик принес не самые радостные новости:
   - Привет, Слав, есть две новости, и обе - швах.
   - Говори, не тяни.
   - Селин отказался!
   - Ну и хрен с ним, ему же хуже, - у шеф-редактора отлегло на сердце, подумаешь, плохая новость. Если Селин отказался, значит будем его "мочить". Дело было в том, что у Шурика-Шнурика и Лакейчика был "совместный бизнес", заключавшийся в самом обыкновенном вымогательстве у незадачливым коммерсантов. Схема была проста как пять копеек: Шурик-Шнурик по своим связям в МВД узнавал какие-либо компрометирующие факты про какого-нибудь коммерсанта. Затем к бедолаге подкатывали журналисты (которых в эти сложности не посвящали, зачем лишние свидетели), и делали разоблачительный репортаж. Однако в эфир его не пускали - бедолага должен был проплатить невыход репортажа в эфир. Удаков и Лакейчик не жадничали - такса составляла всего-навсего тридцать тысяч рублей. Если незадачливый коммерсант отказывался - репортаж шел в эфир под рубрикой "Скажем нет коррупции!" На контакт шли не все, в правоохранительные органы никто не обращался - для коммерсанта тридцать тысяч не Бог весть какая сумма, да и зная свои грешки, люди старались не афишировать такие "подходцы". Селин был священником в одном городском храме и продавал из-под полы церковный кагор, который ему поставляли для причастия. Но подкатить к нему не удалось. Селин попросту послал Шурика-Шнурика в одно очень неотдаленное место.
   - Борьба с коррупцией - святое дело, разве это плохо? - хмыкнул Лакейчик. - Говори вторую новость.
   - Вторая новость: сгорел твой комок на Физмаше!
   - Этого еще не хватало... Поджог? - а вот это действительно плохая новость.
   - Да нет, вроде Ленка забыла выключить обогреватель.
   - Гони ее в шею, и повесь на нее всю сумму.
   - Ты что: где она возьмет...
   - Это не наша головная боль!
   Да что ж сегодня за день такой? Обещали звание - а дают одни неприятности, с самого утра.
   Вячеслав Станиславович был ко всему прочему еще и оборотистым коммерсантом. Имел несколько газетных киосков и даже лесопилку где-то под городом.
   Положив трубку, он подумал немного, и тут ему в голову пришла блестящая идея, он набрал телефон Шнурика:
   - Подожди, у меня есть идея!
   Ровно в 18.00 радиостанция "Город С" выдала срочную новость:
   - Сегодня на Физмаше сожгли коммерческий павильон, принадлежащий нашему шеф-редактору Вячеславу Станиславовичу Лакейчику... Черные 90-е возвращаются... Коррупция и беспредел во власти достигли немыслимых размеров... Честная коммерция находится под бешеным прессингом. Система взяток, откатов, а за отказ - практически война против честного бизнеса...
  
   Вечер. 18.00.
  
   Только шеф-редактор поговорил со своим компаньоном, как опять затрезвонила мобила. Звонил Сережа Белявин. Или "Селезынька", как в шутку называл его Вячеслав Станиславович. Сергей Белявин когда-то работал политическим обозревателем "Города С". Потом его заметили в губернаторской администрации и взяли на повышение. Теперь он работал пресс-секретарем партии "Русь Единая".
   "Селезынькой" Лакейчик прозвал его за мягкий покладистый характер. На всех планерках он первым делом задавал вопрос начальству: "Кого будем ругать и кого хвалить?" На радио Сергей Белявина за глаза называли "большой мягкой задницей, в лучшем смысле этого слова". Почему "в лучшем смысле"? Потому что на этой заднице было очень удобно сидеть, правда мозгового вещества в ней не было абсолютно. Но это от него и не требовалось. В администрации требовались "покладистые и верные, а не умные и честные". Сергей всегда был по-американски улыбчив, и это не могло не нравиться.
   - Привет, Слав, тебя можно уже поздравить?
   - Нет еще, Сереж, вот сам жду звонка из губкома (так в народе называли администрацию губернатора).
   - Слушай, у нас тут в "Руси Единой" намечается съезд очередной. И у меня к тебе просьба.
   - Да не вопрос, осветим как надо.
   - Это понятно. А ты не мог бы речуху завернуть? Сверху поступила команда: нужно побороться немного с коррупцией. Съезд, собственно, этому и посвящен. Мы тут уже наметили, кого пропесочить.
   - А я тут с какого припеку?
   - Во-первых, ты же член "Единой Руси" - член. Во-вторых, ты журналист, на радио есть рубрика "Бой коррупции" или как там?
   - "Скажем нет коррупции!"
   - Подбери несколько фактов, на твое усмотрение, только сам понимаешь, без "громких" фамилий. И на минут пятнадцать.
   - Не проблема, Сереж, сделаем!
   Выступить на съезде - дело нехитрое. К тому же там наверняка будет весь губернаторский актив, из Москвы какие-нибудь "шишки" нагрянут. Эьл дело очень даже хорошее. Ну вот, наконец, и хорошие новости пошли. А то, все скандалы да пожары...
  
   Вечер. 18.30
  
   Опять звонок. Ну, если это опять какой форс-мажор, то я этого не выдержу... Злился Вячеслав Станиславович. Но это звонила пресс-секретарь из "губернии":
   - Вячеслав Станиславович, вас можно поздравить. Губернатор подписал указ. Теперь вы заслуженный работник культуры...
   Ну, вот и признание! Мечты иногда сбываются. Маленький Слава поклялся: я обязательно стану Человеком с Именем, выбьюсь в люди. Это стало его идеей-фикс: "Все, все будут уважительно произносить мою фамилию, уважительно, будут обращаться ко мне на вы, заискивать, и еще как заискивать..."
   Теперь многие проглотят языки, шушукаться, конечно не перестанут, но кто теперь он, и кто они. И что с того, что у них "благозвучные фамилии"?
   В "покш начальники" его вынесла демократическая волна, и умение глядеть в глаза преданным щенком "нужным" людям. Он был сначала осветителем на областном радио, где сдружился с диктором Аркадьевым. Жаловался ему на свою тяжелую судьбину ("Я такой несчастный, ведь я женат и у меня ребенок!"), нашел понимание, потом Аркадьев рекомендовал его своему знакомому коммерсанту, который захотел в середине 90-х иметь радиостанцию и искал людей для своего проекта. Коммерсанту Лакейчик глянулся настолько, что тот сразу же назначил его замом шеф-редактора ФМ-станции. Для Лакейчика эта должность стала приятным сюрпризом и пределом мечтаний. А шеф-редактором он стал через год. И также неожиданно для себя. Дело в том, что предыдущий шеф-редактор Константин Стасов вдруг по-черному запил: с чего, никто и не знал. Дела без него стали валиться, Лакейчик подхватил упавшее знамя. Может, для Стасова все и обошлось бы, но Лакейчик вовремя проинформировал титульного спонсора, что шеф-редактор Стасов "не в форме". Тут же собрался совет директоров, который единогласно решил уволить Константина Стасова, а избрать на должность шеф-редактора... Вячеслава Станиславовича Лакейчика. А через три года титульного спонсора убили. Лакейчик, оставшись без покровителя, не растерялся, вмиг зарегистрировал ООО на свое имя и поглядел "своими чистыми и честными глазами" преданного щенка в глаза "нужных" людей в губернаторской администрации, его оставили.
   Вячеслав Станиславович очень любил показать на людях свою принадлежность к "избранным", то бишь власть предержащим. Видимо, отзывалось во взрослости детское унижение: от пьяного отца, от старшеклассников, от того, что вырос в грязи, а тут почти что князь офиса сего - шеф-редактор небольшой областной ФМ-радиостанции. Сам губернатор проводит "Час вопроса" из студии его радио, он сам лично задает ему вопросы, пьют чай с одного столика, берут печеньки из одной вазочки - мог ли он об этом мечтать. Естественно, он всегда и среди сотрудников, и среди родственников, и тем более среди друзей хвалился таким знакомством. Естественно, привирал немного. Смотрел чистыми и честными глазами и привирал. Было в этом что-то от Хлестакова или даже Остапа Бендера: "Где же я видел эти чистые и честные глаза - не в Таганской ли тюрьме?" То он без зазрения совести называл губернатора Витяном (если б губернатор это слышал, то Виктор Михайлович очень удивился бы такому панибратству, его так не звали даже самые близкие друзья), то заявлял (сугубо конфиденциально, конечно, то есть по секрету всему свету), что ему в самых верхах предлагали должность министра СМИ, и он отказался, потому что очень любит свое радио "Город С", потому что патриот своего корпоратива, мол, цените, чем жертвую ради вас, то бахвалился, что его принимал лично сам Президент всея России Николай Николаевич (даже фото имеется). На поверку, конечно, оказывалось, что никто никакой высокой должности не предлагал, разве что предлагали перейти в замы на местное ТВ. Но он, что, дурак: на своем радио он хозяин, ему все в рот смотрят, а на ТВ уже ему пришлось бы смотреть в рот начальнику. Президент и, правда, его принимал, только в составе большой региональной делегации, и он сидел в самом последнем ряду. Но кто ж из простых обывателей знает об этих подробностях. На то он и журналист, чтобы подать в нужном свете нужную информацию.
   Многие сотрудники с его радио выбирались в столицу, делали там успешную карьеру. Впрочем, несколько лет назад он также пытался перебраться в город М. Аккурат после ранения в самое "сердце", которое позвало в дорогу, Славик боялся "продолжения банкета", то бишь новых разборок. Кто знает, что на уме у шуркиного хахаля: вдруг вместо "нижеспинного сердца" в настоящее сердце пырнет?! И даже получил там должность редактора подмосковного радио "Куранты", но уже через год благополучно его развалил: коллектив разбежался, рейтинг упал, с ним никто не хотел работать, получилось противостояние, в результате которого Лакейчика оттуда выставили. Хотя в Городе С об этом не узнали: для них Лакейчик придумал трогательную причину: "Соскучился я по своему городу, столица не для меня..." В этом была доля истины: ну кто он в столице, один из, не более того, а здесь он первый парень на деревне. Князь офиса сего.
  
   Вечер. 19.00
  
   Он уже собирался уходить, как раздался еще один звонок. Но звонили не на мобильник, а на стационарный телефон. Звонки на стационар шли в последнее время редко, обычно это были звонки от слушателей, или по внутреннему коммутатору. Он редко брал трубку, этот телефон был запараллелен с отделом писем. Но отдел писем уже разбежался. И Лакейчик проигнорировал бы звонок, как игнорировал сотни раз, но этот вечер для него был праздничным. Наверняка поздравить хотят, преисполненный радостных чувств, шеф-редактор взял трубку. Звонила Тоня. Первая жена. И отнюдь не с поздравлениями. После развода он сменил симку, чтобы первая жена лишний раз не досаждала ему. Если что-то нужно было, связь держал через сына.
   - Слава, еле дозвонилась до тебя...
   - Чего тебе? - по голосу было понятно, что первая жена приготовила ему какую-то ложку, а то и кружку дегтя.
   - Горислав в реанимации!
   - Что? - радужное настроение стаяло как нечаянный снег в конце мая.
   Горислав - их сын. Отец хотел, чтобы Горик занялся легкой атлетикой, тем более данные для этого были. Сам Горик особо легкой атлетикой не болел, но отцу перечить не смел. Отец на пару со знакомым тренером занимался его подготовкой. Давал нужные "препараты" для тонуса и облегчения физических нагрузок. Но помогало это мало: Горик выбирался на пьедестал, но, в основном, был третьим, в лучшем случае втором. Показывал высокие, но не рекордные результаты. Это раздражало отца. "Почему ты не борешься до конца? - орал он на сына после соревнований. - Ты должен, ты можешь быть первым!"
   - Что случилось? - первая мысль "авария". - Авария?
   - Какая к черту авария, - не выдержала и расплакалась стойкая обычно Антонина. - Ты ему допинг давал? Давал или нет?
   - Какой допинг, окстись, Тоня.
   - Врач сказал, что он принял какую-то гадость. Он впал в кому.
   - В какой он больнице? Сейчас буду.
   Слава Богу, служебная машина на месте. Вячеслав Станиславович пулей влетел в нее, крикнул шоферу:
   - Лева, в пятую городскую, шементом!
   Он влетел в приемный покой разъяренным львом. Врачи знали его и не задержали, просили только накинуть белый халат. В коридоре он наткнулся на Антонину. У нее глаза уже просохли:
   - Где он? - кинулся он к ней. Он и сам не знал, маска на нем, или искренность. Давно с ним такого не было.
   - В реанимации, врачи не пускают, но говорят, он уже вышел из комы, и утром его переведут в обычную палату.
   У отца отлегло от сердца. Сын есть сын. С новой женой он так и не завел детей. Он стал приходить в норму. Пытался успокоить Антонину, приобнять ее, она отстранилась:
   - Оставь. Эта реанимация на твоей совести.
   - Да не кормил его я никакими таблетками. Клянусь. Это не я! Мне подкинули!
   - А кто? Пушкин? Опять будешь валить на кого-нибудь?
   - Говорю, не я. Я знаю, кто подкинул, и я этих скотов... я с ними разберусь... Это Колька Кранов! - Николай Кранов был его приятелем, когда-то занимавшийся легкой атлетикой, а сейчас работавший журналистом спортивной хроники в областной газете.
   - Хватит врать! Мне лапшу на уши-то не вешай! Я прекрасно знаю, что ты ему давал, - она сунулась рукой в карман халата и вынула упаковку эфедрина.
   Она знала привычку бывшего мужа к тотальному вранью и нежелание признавать свей вины ни при каких обстоятельствах. С другими это проходило. Но только не с ней.
   - Это не я, - тихо повторил он. Конечно, он врал. Он бы признался, но при других обстоятельствах. И тут он поймал себя на мысли, что обстоятельства всегда будут такими, и при других обстоятельствах он будет вести себя точно так же.
   - Видеть тебя не хочу, засрак Лакейчик! - неожиданно для себя выкрикнула Тоня. Засраками в интеллигентской среде называли заслуженных деятелей культуры - аббревиатурный каламбур.
   - Зря ты так, Тонь, - к вечеру маска невинной обиженности никак не хотела слетать с лица, словно приросла: - Это не я, это Кранов!
   - Какой Кранов?! Мне Горик сам сказал, что ты ему таблетки давал!
   - Чагин мне сказал, что они безопасные, снимают стресс, - пролепетал Лакейчик, прекрасно понимая, что Антонину не проведешь и с Крановым он промахнулся - надо было сразу на Чагина валить. Чагин был ведущим тренером легкоатлетов города, воспитал нескольких чемпионов мира, но секретом Полишинеля было то, что Чагин допингует, нескольких его атлетов поймали. А несколько лет назад произошла трагедия: после соревнований умер от сердечного приступа стайер Сергей Германов. Но, как водится, дело спустили на тормозах, во всем обвинив самого погибшего спортсмена. Чагин давал результат, поэтому свыше (поговаривали, из самой Москвы) дали команду: Чагина вывести из-под удара. Понятное дело, брать у Чагина таблетки - заведомо дело подсудное. Тем более, положив руку на сердце, Чагин сам его предупредил: "Их надо принимать с осторожностью..."
   - Чагин? Да все знают, что он спортсменов загоняет допингом! Скажешь, ты это не знал?
   - Не знал, - Вячеслав Станиславович пытался изобразить на лице искреннее недоумение, но, похоже, это у него не получилось.
   - Все играешь в театр, ветеран швов хренов! - Антонина прошла в окну, давая знать, что разговор окончен.
   Лакейчик вздрогнул от ее злых слов. Подойти бы к ней сейчас, обнять за плечи, провести рукой по ее спине, как когда-то он проводил по ее голой спине, сказать "Прости, любимая!" "До чего глупые мысли!" - оборвал свои размышления Вячеслав Станиславович, ничего подобного он делать не будет, не та весовая категория. Пусть она подходит к нему, но точно, не он к ней. Конечно, для нее его регалии как для населения СССР награды Брежнева - пшик. Но она бьет по больному - напоминает об этом глупом ранении. "Дрянь!" - про себя выругался Вячеслав Станиславович. Он был уже спокоен. Жизнь сына вне опасности - это самое главное. А то, что Тоня ему говорит - ну и пусть говорит, его караван идет. У него есть Имя, есть Репутация, и не ей ее марать.
   Он вышел на крыльцо клиники. Сунул за щеку жвачку - это вместо сигаретки. Они все считают его за подлеца. "Да, я подлец, но в жизни все подлецы, все под себя гребут, не будешь под себя грести - ничего в жизни не добьешься, вон, как отец, сдохнешь в морозы где-нибудь в гаражах", - бормртал Вячеслав Станиславович себе под нос. Под ноги кинулась какая-то бездомная кошка. "Тварь!" - всю злость, которую Лакейчик держал на жену, выплеснулась на бездомное животное, он что есть сил двинул кошку носком ботинка так, что та полетела и ударилась о стену, даже не успев мявкнуть. В первую минуту он даже испугался: наверное, убил. Но кошкеа тихо оклемалась и хромая подалась прочь куда-то в кусты. "Кошки живучие!" - хмыкнул шеф-редактор "Города С". Когда он в одиночестве , маска не нужна, теперь можно опять надеть привычную маску. И когда он был у машины, на лице опять намертво сидела маска благожелательности с примесью испуганной заботливости.
   - Ну что там? - спросил водитель.
   - Все в порядке, парень перенервничал после соревнований, сердечный спазм, - привычно соврал Лакейчик. Еще шоферу он будет рассказывать про свои отношения с сыном. Он включил автомобильное радио в надежде отыскать волну "Города С", но наткнулся на "Вечернее радио", своего вечного конкурента. Они как раз передавали городские новости:
   - Как нам стало известно из источника, заслуживающего доверия, сегодня вечером после соревнований попал в реанимацию сын известного журналиста, шеф-редактора ФМ-Радио "Город С" Вячеслава Лакейчика Горислав Трубачев. Как сказал один из врачей, имя которого мы не сообщаем из соображений конфиденциальности, Горислав Трубачев принимал запрещенные препараты...
   Дальше Лакейчик слушать не стал - он с силой шарахнул рукой по радио и чуть не разнес панель динамика.
   - Осторожнее, Вячеслав Станиславович, - испугался за машину водитель.
   - Суки! Уже знают, врачи сдали, журнашлюхи... Ну, "вечерники", я с вами еще разберусь... - с минуту он сидел тихо, приходя в себя, а водитель не решался прервать эту тишину. - Ладно, поехали...
   - Вячеслав Станиславович, не берите близко к сердцу, терпите, - благодушно посоветовал водитель.
   - Да как терпеть, Лев, бьют по самому больному - по детям, так же нельзя, это подло!
   - Вы удачливый и везучий, люди этого не прощают. Вы сделали наше радио с нуля, вопреки всем. Терпите, собака лает, караван идет, - в словах водителя была большая доля философской правды, и Вячеслав Станиславович это понимал. - Если они вас хают - значит завидуют.
   Вот ведь, нашел удачные слова. Нет, не зря он взял водителем этого Леву. Все правильно говорит. Злость куда-то испарилась, истерить уже не хотелось. Нет, если "вечерники" попадутся на его пути, он не спустит, он умеет ждать. Но это потом.
   - Куда? - спросил Лева, чувствуя, что настроение хозяина смягчилось в лучшую сторону.
   - Домой, куда же еще, Лев... В больницу завтра утром...
   Черт возьми, как же сложно вечером носить маски, подступает усталость: маска постепенно начинает сползать с лица, и ее приходится удерживать чуть ли не силой. Поэтому вечером Лакейчик стремился побыть один, наедине с собой, когда можно чуть расслабиться. А утром снова в бой...
   Лица стерты, краски тусклы
То ли люди, то ли куклы,
Взгляд похож на взгляд,
А тень - на тень.
   Под аккомпанемент "Машины времени" закончился этот день, один день из жизни Вячеслава Станиславовича Лакейчика, обычного провинциального русского журналиста - шеф-редактора обычного ФМ-радио "Город С"...
  

Октябрь 2013

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   20
  
  
  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"