В предрассветном сумраке Богдан увидел людей, похожих на сусликов. Они, покинув транспортные средства, стояли рядом с ними и смотрели вдаль, в одну сторону. В ту самую сторону, куда ехала их машина, крепыш КамАЗ. Оттуда доносился треск. Однажды Богдан слышал такой же, когда как-то весной выбрался в отпуск в Питер. С тем же звуком там, на Неве, крошились огромные льдины. Только сейчас было лето, давно растаял снег. Да и звук был в сотни раз сильнее - его эхо, как измененный гул грозы, застывало в облаках, запутывалось в их ватных телах.
Люди-суслики стояли и смотрели, и только блеск глаз выдавал в них живых. Когда Богдан прислушался, он разобрал и другое эхо, мешавшееся в общем шуме - вой тысячи человеческих голосов, словно вдруг открылась воронка в ад.
А потом стихло. Ушло на нет, будто они отдалялись от источника звука. Умолкли голоса в кабине. По краям трассы остывали автомобили, каменели люди, и только их колонна специальной техники ехала упрямо вперед, туда, в ад.
Через несколько долгих минут молчания колонна остановилась. Впереди виднелась речка. Выходить из машины не хотелось, потому что казалось, что стоит остаться в кабине - и беда минует, не заденет. К тому же вряд ли тут сейчас Богдан, врач-хирург, поднятый ночью по тревоге, был нужен - ни раненных, ни мертвых пока не наблюдалось. Но вокруг сновали слаженно, как пришитые на длинные нитки, солдаты, разворачивали тюки, надували лодки. Пришлось вылезти, закурить. Неужели приехали? Но ведь тут были лишь горы, да дорога. Или привал?
Их машина в колонне была третьей. Что-то жуткое по-прежнему находилось где-то впереди, и Богдан, чувствуя, как эта жуть затягивает его, подобно воронке, сделал шаг вперед. И еще шаг. Дорога уходила в реку. Это выглядело абсурдно. Из-за паводка ее воды несли ветки, мусор, листы железа. Говорили, в этом районе будет наводнение, часть мусора плыла по бурным коричневым водам. В общем, выглядела река словно не в России протекала, а в Индии и со свалки прямиком.
Наверное, асфальтовое полотно находилось ниже уровня дороги, его затопило, и теперь придется переплывать эту реку на лодках. Выглядело это опасно, и Богдан поежился, закуривая. Угостил сигаретой водителя первой машины, и, как бы между прочим, спросил:
- А до города-то далеко?
Водитель сплюнул пепел на мокрый асфальт, указал на бурные потоки реки и мрачно отозвался:
- Так вот же он... город.
Мимо них, вперед, пролетел вертолет МЧС.
***
Удивительно было то, что где-то еще была жизнь. Что где-нибудь в Москве, в Томске, в Воркуте люди смотрели телевизор и качали головами: "Как же так, ай-ай". Но для этих людей всё было той же двухмерной картинкой, не настоящей. В телевизоре им показывали постановки, и зритель почти отучился отличать фантастичность фильмов от реальности новостей.
Богдан же увяз. Его, собственно, никто и не спрашивал, хочет он в этот ад или нет. Как и то, как он будет после него жить. Как снова сможет спокойно смотреть на тихую воду городского пруда, или волны на море. Он почти не выходил из палатки, благо и времени на это не было. Удивительно, как после такого люди еще умудрились выживать - их привозили на лодках, спасательными вертолетами. Они были так измотаны, что часто им не нужны были койки и матрасы, они ложились прямо на землю, в траву. Казалось, они никак не могли поверить, что в мире вообще еще есть земля, есть твердая почва под ногами. Так бывает с теми, кто панически боится полета, и, наконец, после приземления может снова ступить на твердую землю.
Люди шли с порезами, с переломами. Терпеливо выдерживали все процедуры, все уколы и не шарахались от игл. Смотрели куда-то безразлично, мертво. В сторону затопления, словно душу свою где-то там обронили и надеялись найти, когда схлынет вода. Так было в начале. Потом в людях нарастала истерика, отпускал страх и ступор. С ними становилось сложнее. Часто они и вовсе не подпускали к торчащем из руки костям - не хотели еще боли. Словно так и так должны умереть, зачем еще мучить? Но спасенных было много, толпа почти как в день города. Когда Богдану, с утра ничего не евшему, не курившему, захотелось просто попить, пресной воды в лагере не оказалось.
К концу первого дня спасатели отличались от спасенных только одеждой. Приехавшие утром, весь день вытаскивавшие людей из воды, они выглядели так, словно их самих нужно было спасать. Были установлены лампы, кто-то просто зажег костер. Люди сидели у берега и наблюдали, как отползает вода. Богдан вышел к ним, к одному из костров, на котором кипятили котелок с водой. В полумраке в потоке плыло что-то, и в каждом обломке мусора, в каждом всплывшем мешке, утонувшей собаке, Богдану виделся человеческий труп.
Странно, но из дома не было никаких звонков. Словно и не волновались, и это немного обидело. Богдан вот за себя боялся, находясь к наводнению так близко. На часах - одиннадцать вечера, в это время дети уже спали. И Нина, супруга, чей голос в этом аду казался островком надежды, нерушимой, дорожкой в прежний мир, ответила шепотом:
- Когда обратно-то?
- Нин, ты о чем? Тут работы на неделю. Куда я поеду, а если у кого гангрена?
- Что, так много раненых?
Богдан обернулся к водной поверхности, из-под которой, как горные хребты, выступали очертания крыш. Город был небольшим, крайний его район почти полностью состоял из одно-двухэтажных домиков. Несколько многоэтажек где-то на горизонте, были затоплены до второго этажа. Неужели Нина не смотрела новости?
- Тут целый город как слизнуло.
- Даня, ну что ты придумываешь. У нас по телевизору показывали, у вас там воды максимум по колено. Ты не наговаривай, для меня ты все равно герой. Но все же и не пугай.
Из воды продолжал расти разрушенный, искореженный город.
***
У деда в деревне домик был на пригорке у речки. Каждую весну вода разливалась, затапливая огород и почти всю низину. Дед к цивилизации тогда выбирался только на лодке, а то и вовсе торчал на своем островке как дикарь. Его все устраивало.
В ту ночь Богдану снилось, как он стоит у затопленной кромки, а с острова, где дом, ему машет дед. Машет и зовет - давай, Даня, ко мне. Тут и варенье малиновое, и кот Барсик тебя заждался. А Богдан ходил вдоль берега и все не мог найти лодку, чтобы перебраться. И речки никакой не было, точнее текла она вся вокруг этого острова. Словно бы ров вокруг кто-то вырыл. И вода мутная, с ледяной крошкой, с каким-то мусором.
"Эх дед, не могу", - показал ему Богдан. И понял, что остров все ниже, вот уже вода деду по щиколотку, а он все машет. "Ну что ж ты долго как, я же жду".
Дед умер, когда Богдану было двенадцать. Как-то зимой, приехав его проведать, мать нашла в доме только вмерзший в сено в сарае труп. Дом продали за копейки - мало кто хотел на весну становиться Робинзоном.
А маленький Богдан почему-то всегда боялся, что дедушка утонет, когда вода разольется слишком сильно.
***
Утром лагерь гудел, как завод в выходные - вроде и негромко, а все же. Гул этот шел от костра к костру, где кипятили воду, готовили еду из привезенной помощи, рассказывали одну и ту же страшную историю. Рассказывали с таким безумным азартом, и все же так тихо, словно боялись, что она сбудется. Хотя кошмар этот давно уже сбылся.
- И выбраться не успели... Как вода прибывать стала, я жену под одну мышку, дочь под другую. На улицу выбежал, на крышу подсадил, у соседа-то дом повыше, два этажа. А вернулся - в нашем двери уже не открыть... мать там осталась. Я потолок лопать, окна выламывать, а дом все заливает... И она внутри... внутри.
Рассказав, человек затихал, превращался в пустую оболочку. Не плакал, только сидел, обхватив голову руками, и не слышал никого больше. Мир выключал его и возвращал обратно в тот кошмар. Другого катастрофа лизнула только - машина утонула, сам успел выплыть. Ехал, вода была высокой, но до колес. И сам не заметил, как начало заливать на бампер.
Вода поднималась стремительно, как понял Богдан. Кто-то не успел выбраться из дома, а кто-то и вовсе - проснуться...
Среди людей обездоленных и пришедших им на подмогу выделялся один. Он был прямым, словно граф оказавшийся среди своих крепостных. Сновал от костра к костру, и все подсаживался, слушал жадно. Волосы черные, как зализанные, аккуратные усики и ни намека на щетину. Похож был на пронырливого репортера, разве что не записывал, но слушал внимательно, кивал с жаром и иногда прибавлял едва ли не восхищенно:
- Да что вы говорите?.. И что же, волна была? Так ведь до моря еще горы, откуда же волна?
Перемещался к другому костру, грел руки там над огнем:
- А я вам вот что скажу, из-за ливня так не бывает. У вас же три года назад было наводнение? Было, так там вода сколько прибывала, пока город по колено не залило? И то, огороды только плавали. А пять лет назад что? Так унесло может с десяток человек, остальные и вещи собрать успели, и на возвышенность отойти. А тут раз - и накрыло.
Снова бродил черной тенью, по какому-то ему одному ведомому признаку выбирал новую компанию. И люди уступали ему место, не отказывали в кипятке и замолкали, слушали только его.
- Ну как зачем же водой вас заливать? Там у плотины-то побогаче дома. Там, ходят слухи, дача самого, - он многозначительно поднял палец к небу, словно говорил не о высокопоставленном чиновнике, а о самом что ни на есть Боге. И страшно при этом глаза пучил. - Если б они на вас эту воду не спустили, то смыло бы дачи. А там одна такая стОит как весь ваш город.
- А люди? Людей-то сколько погибло. Все друг друга знали, я половину соседей не вижу.
- А что сейчас люди? Что им люди? Тьфу им люди.
Богдан не вытерпел, перехватил за шкирку этого человека так, что тот кипяток расплескал. Заохал и сжался как-то.
- Ты куда его? Ты за правду его что ли? - попробовал возмутиться дед, но беззубо, несмело. Богдан отволок провокатора к кустам. Бить не собирался, но выглядел так, чтобы тот решил, что собирается.
- Ты чего творишь? Люди с того света почти выбрались, ты зачем их тревожишь?
- А чем тревожу-то? Правдой что ли?
- Какой, к черту, правдой? Бабьими сказками, - сплюнул Богдан. Он пытался раздуваться, чтобы казаться больше. Но мужичек выглядел хоть и аккуратным, но хлюпеньким, тоненьким. И все волосы приглаживал. Казалось, за физиономию свою так не боялся, как за прическу.
- А если же и правда? Тебя тут не было, а это как цунами. Раз - и нет города. Как же так от ливня-то сделается, а? А? - он говорил поспешно, негромко, приятным вкрадчивым голосом.
- А это потом ясно будет, - упрямо возразил Богдан. - А ты раньше времени людей не путай. Им потом расскажут, кто виноват. А если виноват - и судить не будут, им же бросят, чтобы голыми руками рвали.
Богдан поймал себя на том, что поверил. Ведь и правда, ну не может же быть, чтобы от дождя - и волной. Или может? Что вообще Богдан понимал? Плотина тут была, это да. Сам Богдан там никогда не появлялся, но часто слышал: "А это там, за плотиной" и "Если к плотине ближе". Собственно, плотину видел только в кино и не был уверен, что там предусмотрен спуск воды. Да и к тому же, ну откуда этому человеку было знать. Он выглядел чужим для этих мест, не жертвой и не спасителем.
- Ох не знаю, - горько вздохнул он. - Доживут ли до правды.
***
Уже к полудню вода отступила совсем, оставив на улицах мусор и ил. В этом месиве грязно-черного, серого, сложно было узнать очертания крыш, заборов, улиц. Угадывались только помятые, покрытые речной грязью машины. Богдан смотрел на это с пригорка, и не знал, что делать ему. Потихоньку к городу зачем-то потянулись люди - и потерпевшие, и военные, и спасатели. Докторов никто не звал, и Богдан не понимал, почему. Когда военные первые извлекли что-то из мусора, и хирург не сразу узнал в этом манекене, покрытом грязью, труп, он осознал - потому что помогать там было уже некому.
Люди копались в обломках, как большие шуганные птицы в перегное. Безошибочно угадывали места, где раньше были их дома, соскребали грязь. Иногда подзывали военных, но их не хватало на всех. На возвышенности остановились фуры с холодильными камерами, и людей, словно мясо, складывали туда. Очень скоро к белеющим на горе машинам потянулись процессии людей-муравьев, и это было похоже на последние похороны. Извлекаемые из грязи трупы в кузовах смешивались вновь, опять становились черноземом. И грузили всех без разбора: большие и маленькие, опознанные и неизвестные. Даже Богдану, привыкшему к открытым ранам, тяжело было наблюдать за этим. Он в такие минуты сам покрывался толстым слоем глины, воспринимал это по-другому, не так остро. К тому же - это был не его город, и семья Богдана в безопасности, из-под завалов извлекали не их тела.
У этих людей больше не было дома, и идти им было некуда. Где-то дальше, на горизонте, были видны более высокие здания. По какому-то несправедливому закону подлости основной удар волны пришелся именно сюда, где были низкие домики с огородами. Богдан одного никогда не мог понять - как люди живут там, где в любой момент их может накрыть стихией. Ведь не первое у них такое наводнение. Как люди живут в Японии, которую постоянно трясет? Как могут жить у потухших вулканов? Еще в детстве увидев по телевизору, что где-то в России произошло землетрясение, Богдан радовался тому, что живет на устойчивом участке земли, который не шатает, не утаскивает под воду и не накрывает лавиной с гор.
Фуры неспешно заполнялись, поток казался бесконечным. Покойников заворачивали в такие же грязные тряпки, прятали их лица. Богдан понимал - без лиц они меньше пугали людей, их можно было считать пластиковыми манекенами.
- Интересно, а сколько ж они уже трупов вывезли?
Он внезапно оказался рядом - все тот же усатый. Не похоже, чтобы он спускался вниз, в город - чистая обувь, в то время как в низине люди копались по колено в воде и грязи. Богдан проигнорировал. Меньше всего хотелось верить, что этот мерзкий тип один из них, из докторов. В тишине всеобщего траура он создавал неуместный шум, будоражил людей и лез с вопросами.
- Охохоюшки, сколько людей не спаслось, - сожаление казалось наигранным.
- Слушай, ты давай... - начал Богдан, отодвигаясь подальше, собираясь встать и уйти, если он продолжит.
- А знаешь, кто спасся? Главные в городе. Ну эти, что управляют, я не помню, как они у вас сейчас... Вечером еще, вещички собрали и уехали. И даже поп семью подобрал и сбежал.
- Они тебе сами доложили, что ли? - с иронией спросил Богдан. Человек казался блажным, может и правда дурачок, кто его разберет.
- Как же, скажут они... Они не вернулись до сих пор, - впервые странный человек изобразил что-то, похожее на личную обиду.
А потом вдруг пошла вторая волна, человеческая. В панике, меся грязь, люди бежали к пригорку, скорее карабкались на возвышенность.
- Чего это они? - не понял Богдан, всматриваясь тревожно. Люди спешили так, словно за ними гнался кто-то жуткий, готовый разорвать, если догонит.
- Вторая волна, - пожал плечами человек.
- Так ведь нет никакой волны, - Богдан посмотрел в одну сторону, откуда тек ручей, слизнувший за ночь половину города, и во вторую сторону, куда поток ушел. Не было ни намека на волну.
- Да набрехал кто-то, а они поверили. Они всему сейчас верят.
- Воды по щиколотку, какая волна? - возмутился Богдан. Раздражало, что от чьей-то шутки спешили доверчивые бабушки, с ревом бежали дети, спотыкались и в грязь падали старики.
- Так и ночью так же было. Вышел посмотреть - ливень есть, а ручеек так себе течет, не разливается. А потом черная вода пришла... Черная-пречерная.
В этой характеристике было что-то мистическое. Словно вода, как нечто живое, ногами пришла, осмотрела город и плюхнулась на него своим ненасытным брюхом. Богдана мороз по коже продрал. Забравшись на гору, и увидев, что волны нет, люди успокаивались, но не спешили разубеждать остальных или останавливать. Не из злорадства - они понимали, что на пригорке спокойнее, чем в разрушенном городе. Они словно и рады были найти предлог вернуться обратно.
Богдан хотел спросить, откуда человек знал про слух, но того уже и след простыл.
Город так и остался мусорной кучей у подножья. К сумеркам работы остановились - люди больше никуда не спешили. Просто сидеть на пригорке Богдан уже не мог - приходили менять повязки и те, кто считал свою боль мелкой, и решил обратиться только теперь. Заходили даже просто спасибо сказать, и вот эти люди из всех врачей Богдана помнили, а он их - нет. Во всяком случае не в лицо. А так - на перевязанные руки смотрел и вспоминал.
Как-то совершенно беспомощно цеплялись за него старики, даже не рукой, осторожно, двумя пальцами. Их словно сносило куда-то течением, и такими неумелым жестом они просили Богдана придержать их, помочь, остановить это. Наверняка у этих людей до сих пор под ногами покачивалась почва, словно сам холм плыл куда-то. И Богдан ощущал себя тут, как на льдине, оторванным от привычного, настоящего мира. Даже домой позвонить забыл, но ничего, там был телевизор, и он убаюкивал внимание жены и детей.
- Говорят, что волна пришла от плотины... Специально на нас пустили, - глухо и едва не плача пожаловалась бабушка, пока он менял повязку на ноге.
- Ерунду говорят, - вздохнул Богдан. - Какой им смысл воду на вас пускать?
- А чтобы нас с нашей земли распугать, а самим тоже тут дачи построить.
- Зачем же им дачи, если тут как ливень, так и нет города, - напомнил Богдан. Если бы это была бабка, приставшая к нему с подобными разговорами на улице или в городе, он послал бы ее, в зависимости от настроения, может быть и матом. Но не тут. И жена, и дети отступили на второй план, эти люди стали его семьей. Всегда готовые поделиться последним, хотя Богдану еще было, куда возвращаться, а у них осталось только то, что успели надеть. За два дня тут Богдан с ними пережил больше, чем за всю жизнь с семьей. И он всерьез волновался за то, что бабушка в эти ужасы верит, словно она была ему родной.
- А вот они нас и топят, ироды. Ведь еще пять лет назад после первого потопа решено было - русло расчистить и заграждения построить. И ничего не сделали! И теперь не сделают!
- Это уж вы преувеличиваете. Столько голов сейчас полетит. И за то, что не расчистили. И за то, что опоздали с эвакуацией.
- Так ведь и не было предупреждения... Утопить нас хотели.
- Ну если б утопить хотели, то и нас бы, врачей, тут не было, - заметил Богдан, закончив с перевязкой. - Вы вниз пока не ходите, вам ее мочить нельзя. Да и делать там нечего. Вчера только пятеро с новыми травмами приходили, напоролись в этом иле на железяки.
- Богдан Юрьевич, а вас сюда во сколько вызвали? - поднимаясь, спросила старушка. Все люди здесь, да и сам Богдан, жили в каком-то своем мире, смотрели на собеседников и вокруг как-то по-другому, словно воды им кто-то в черепные коробки налил, и она в глазах у них плескалась.
- Ну так... Где-то около полуночи. В час и выехали уже.
- А волна, Богдан Юрьевич... она в пять утра пришла.
***
Город откапывали так, словно он был археологической находкой, когда-то погребенной под пеплом. Вот только замершие на пригорке люди знали лично тех, кого доставали из ила.
Когда собрали крупные трупы, стали находить поменьше - животных, детей. Фуры уже не отъезжали так быстро, до заката могла стоять одна, понемногу в нее приносили кулечки на носилках, и это были не собаки - тех хоронили в яме за городом.
Разгребали завалы в больнице, и она была готова к тому, чтобы принять людей, значит и Богдан уже мог отправляться домой. На третий день привезли бутылки воды - и на всех, как клеймо, были наклейки правящей партии. Богдан не трогал ее, продолжал пить тот кипяток, что наливали из тазиков и кастрюль жители.
Автобусов обратных не было, в город отправлялись только машины, что привозили гуманитарную помощь, и Богдан ощущал себя солдатом, уезжающим на побывку, когда заглядывал в просторный кузов. Там были две лавки, друг напротив друга. Сам кузов пыльный, серо-коричневый, словно и эту машину откопали из речного ила.
Кроме собак и мусора в городе находили рыбу, и все шептались, что рыба-то - озерная. Не речная. И видели в этом какой-то сакральный смысл. Богдан сделал для них все, что мог. Попытаться сделать больше означало бы просто оставаться жить тут, но хотелось обратно, к жене и детям. В мир, который не касалась катастрофа. Хотя ему казалось, стоит новости включить - и вода начнет хлестать с экрана, волной, затопит всю квартиру, бурным потоком унесет его детей.
- А скоро в город-то? А меня подвезете? - около водителя снова стоял усатый тип, заискивающе глядя в глаза. Это было такое место - людям нельзя было отказать. Не этим. И хотя что-то и водителя раздражало в напрашивающемся пассажире, он махнул рукой - вон доктор стоит, с ним поедешь. "Удружил", - мрачно подумал Богдан, полез в освободившийся от бутылок с водой и тюков с одеждой кузов. Выбрал место в углу и надеялся, что незнакомец не полезет с разговорами. Но тот начал сразу, как только с трудом вскарабкался в кузов.
- Имя у тебя хорошее. Богдан. Ты этим людям Богом данный. Неужели бросаешь их?
- Как интересно получается. А что же мне, жену и детей бросить? - закуривая, спросил Богдан, хмурясь. В кузове было жарко, пахло пылью. Снаружи собирались тучи, люди посматривали на них враждебно, словно любой новый дождь грозил им наводнением.
- И то верно, - внезапно легко согласился человек, устроился в середине на противоположной лавке. Он жмурился, как довольный кот, пригревшийся на солнце. - А ты никак обижен на меня за что-то, доктор?
- За язык без костей и байки, - подтвердил Богдан с каким-то злорадством даже.
- Так я не слова лжи и не сказал, - пожал плечами собеседник. Солнечный свет, еще не закрытый тучами, разрезал его лицо по диагонали напополам, глаза в тени сверкали белым. Богдан фыркнул.
- Чего же я сказал такого, что ты не знал, доктор? То, что о катастрофе знали или то, что деньги дороже людей? А хочешь знать, где сейчас человек, что вас по тревоге раньше времени поднял?..
Богдан выглянул через небольшое окошко. Водитель докуривал, скоро должны были тронуться в путь. Тогда в кузове станет шумно и будет не до разговоров. Отвечать не хотелось.
- Ты вообще откуда такой взялся? И не потопленец, и не спасатель, - решил из какой-то детской мстительности спросить Богдан. Мужичок не расстроился, улыбнулся шире от того, что с ним разговаривают:
- Я-то... Ну, я, можно сказать, из репортеров. Моя профессия к ним ближе всего.
- А как называется?
- Наблюдатель. Стажер, - он пожал плечами, растянул на пыльном полу длинные ноги. Водитель забрался в кабину, завел дребезжащий вонючий двигатель.
Местность вокруг не казалась гиблой, пережившей наводнение. Обычно к весне вода всегда разливалась, тем более в гористой местности, и поля больше напоминали бескрайние моря. Богдан наблюдал за этим через окошко, через водительское стекло. Он устал, хотел переодеться и принять душ, и это казалось предательством по отношению к оставшимся у руин своего города людям, которым это еще долго было недоступно. Большинству из них было куда идти, но они оставались на пригорке, словно их дом был живой, и теперь его илом занесенный труп они не могли покинуть. Чем дальше машина была от того места, тем явственней ощущал Богдан, как рвутся нитки, что сшили его с той трагедией и людьми. Очень скоро все это станет неважно. Богдан чувствовал, как ближе и роднее становятся жена и дети, как на самом деле он все это время скучал по ним.
Остановились у небольшого поселка. Несмотря на разгар дня, на улице не было ни души.
- Моя остановочка, - поднялся попутчик, отряхнул брюки, но задержался. Богдан с неудовольствием подумал: "Сейчас снова заговорит". - Деда твоего, доктор, убили.
- Снова врешь, - огрызнулся Богдан, забиваясь в угол поглубже. Отчего-то в разгар лета потянуло вдруг холодком.
- Не вру. Это миллиционеры ваши врут. Они посмотрели - дед жил один, старенький был уже, может и убил кто, да только им какое дело? Несчастный случай, так и запишем, - кивнул, направился к выходу. Тяжело спустился с кузова, осмотрел недовольно палящее солнце и, обернувшись, хитро, как школьнику, пояснил:
- В этой стране, Богдан, нет ничего дешевле жизни. И ничего дороже человеческой души.
Заметив, что пассажир выбрался, водитель снова завел двигатель. Богдан, до этого и радостный, что отвяжется, наконец, от нежелательно попутчика, рванулся к бортику, сам упал на одно колено, когда машина двинулась с места. Пришлось орать, перекрикивая двигатель:
- А про деда откуда узнал?
- Как откуда? - громко удивился собеседник. - Так ведь он мне и рассказал.