Блэк-Джек-20 : другие произведения.

Финал

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  

1. Wayerr. Соседи, луг и перфоратор

  
   Отпуск подходил к концу, когда Андрей Лисин, наконец, не выдержал. Он успел жениться и развестись, а сосед всё сверлил и сверлил. Каждый день с самого утра раздавался неистовый гул перфоратора. По грохоту отваливающихся кусков, каждый день сосед разрушал, как минимум, пару стен. К обеду он, видимо, уставал или стены заканчивались проклятый инструмент гремел всё реже, вечером, и вовсе, стояла тишина. Но следующим утром всё повторялось снова, будто стены вырастали за ночь.
   Сосед добродушного вида улыбчивый мужик всегда выглядел так, словно только что вернулся из села бодрый и загорелый. Вокруг него даже воздух был какой-то не городской. Кто бы мог подумать, что этот простой и открытый человек дома оборачивается монстром с перфоратором?
   Лисин стоял у окна, глядел на летние запылённые клумбы, на блёклые кроны чахлых деревьев, на серые лица суетливых прохожих. Когда-то давно, в детстве, уже неотличимом от почти забытых сказок, он жил в деревне. Неподалёку, за рекой, начинался старый лес. Молодых тонких деревьев в нем почти не было всё широкие, раскидистые дубы шумели кронами в недосягаемой вышине. Лисин гулял по лесу, вдыхал запах прелой листвы, смотрел, как тает утренний туман, и мечтал заночевать там, проводить солнце чтобы встретить его утром.
   Нельзя, человеку нужен дом, чтобы не потерять облик, строго душили мечту родители. Теперь Лисин понимал это и сам, как жить без этих серых стен? Порой ему казалось, что стены его дома дружески сближаются, стоит отвлечься обнадёживающе кладут свою бетонную руку на грудь, мол, мы рядом, не волнуйся. В такие моменты Лисин встряхивался, словно дикий зверь, бежал к окну, распахивал его, кусал густой городской смог, что вязко затекал в открытую створку.
   Перед закатом Лисин отправился к соседу. Он так и не придумал, что сказать ему. Может у того действительно необходимость сверлить стены много-много лет? Но что осталось от стен за это время? Или сосед регулярно приносит домой новый кусок бетона?
   Сосед открыл дверь, пахнул не пылью вечного ремонта, а чем-то неуловимо знакомым, устало улыбнулся и жестом пригласил внутрь.
   Я только на пару слов, пробормотал Лисин.
   Проходи, Андрей. Негоже топтаться под дверью.
   Лисин вздохнул и переступил порог. Сосед прикрыл дверь, но вместо кухни направился к двери в комнату. Лисин насторожился, ожидая какой-то подвох. Дверь в комнату распахнулась
   Бескрайний луг зелёной травы колыхался перед ногами Лисина. С запада глядело солнце и ласкало изумлённое лицо Лисина вечерним мягким светом.
   Он шагнул в мягкую траву, погладил рукой её тонкие стебли. Оглянулся сосед добродушно щурился возле двери, сложив на груди руки. Ни стен, ни квартиры, только дверь и бескрайний луг.
   Трава настоящая, а дальше трёхмерный экран уцепился Лисин за здравый смысл. Он выставил руку, сделал пару шагов, туда, где должна была быть стена. Ничего. Шагнул ещё, запнулся о камень в траве.
   Снова растёт, озабоченно сказал сосед, раздвигая траву на месте камня.
   Из земли торчал кусок бетона, его арматура переплеталась, словно стебли колючей лианы, тянулась вверх.
   Когда солнце село, залив небо алым светом, Лисин пробормотал:
   Ну, я, наверное, домой пойду.
   Запомни, кроме перфоратора, ещё нужна болгарка, арматуру срезать, иначе стены тебя не выпустят. И если начнёшь, то каждый день, чуть дашь слабину станет ещё хуже.
   На следующий день Лисин ломал стену. Небольшая ударная дрель у него имелась. Конечно, это не полноценный перфоратор, но попробовать хватит. Нормальный инструмент и болгарку можно будет купить позже.
   Бетон крошился легко, отваливался кусками, обнажая тяжёлую кладку прочных каменных блоков. Лисин заметил вертикальные процарапанные чёрточки на блоках. Расчистил кусок стены от бетона все блоки были испещрены нестройными рядами чёрточек. Словно заключённый отмечал дни, мелькнула мысль. Лисин отогнал её и принялся крушить блоки. Они оказались твёрже, с непривычки руки быстро уставали, в голове стоял непрерывный гул, из-за пыли было трудно дышать, но к вечеру Лисин добрался до арматуры. Толстые прутья с шипастыми узлами преграждали путь.
   Утром стена выглядела как новая. Только серая пыль повсюду, да мозоли на руках напоминали, что это был не сон.
   Лисин потратил день, чтобы купить инструмент: перфоратор, болгарку, монтировку и огромную кувалду. Вернулся домой вечером и вздрогнул. Потолок, кажется, стал ниже. Лисин залез на стремянку, померял два сорок девять. Должно быть два пятьдесят, разница копеечная. Может так оно всегда и было, просто Лисин не замечал?
   Утром потолок оказался два сорок восемь. Лисин перемерял пару раз раз. Посмотрел на злые стены. По спине пробежал неприятный холодок. Лисин рванул к окну, но ручка свободно вращалась, а створка стояла, будто приросшая. Входная дверь в квартиру тоже не открывалась.
   Лисин надел щиток, наушники, респиратор и начал выбираться. К обеду пробился до решётки арматуры. Пока срезал её болгаркой заклинил диск, тот взорвался на куски, щелкнувшие по щитку. Лисин сменил диск. Дорезал прутья. Поддел решётку монтировкой. Полдороги пройдено.
   Наскоро перекусил бутербродами и снова принялся рушить стены, в которые сам себя поместил. Через несколько часов грохота перфоратором, бур провалился в пустоту. Лисин выключил инструмент, потащил его из отверстия вслед потянулось облачко серой пыли, пронизанное лучами света.
   Сорвав щиток и наушники, Лисин припал глазом к пробитой дырке. За стеной возвышался лес, наполненный светом вечернего солнца. Старые дубы шумели кронами на ветру, в ветвях щебетали птицы.
   Колени Лисина опустились на острые камни, бывшие стеной. Он прислонился к ней лбом. Горло свело воспоминанием, глаза переполнились тоской и что-то влажное юркнуло по щеке.
   Лисин вытер лицо рукой, размазал бетонную пыль замешанную на слёзах. Надел щиток и, зарычав, схватил перфоратор.
   К закату Лисин выбрался из возвышавшейся посреди леса гладкой бетонной стены. Стоял по ту сторону. Вдыхал сырой пряный воздух и не мог надышаться. Бродил, задрав голову, меж высоких дубов.
   Улёгся на согретую за день почву, усыпанную прошлогодней листвой, раскинул усталые руки и погрузился в небо, видное меж зелёных ветвей.
   Синее небо чуточку посветлело, вспыхнуло пунцовым, и проступило первыми стеснительными звездами. Набрало синевы, уже не дневной тёмной, густой. Почернело, рассыпало гипнотическое мерцание, и Лисин уснул.
   Проснулся Лис с первыми лучами, потянулся лапами и хвостом, сладко зевнул и замер он потерял человеческий облик.
   Запаниковал, закрутился, видя свой оранжевый хвост, тревожно порыскал нашёл след. Испуганно побежал обратно. Стена сузилась, чуть осыпалась и потеряла былую гладкость. Пробитая дыра уменьшилась, но всё еще висела над землёй малым окошком.
   Лис прыгнул. Промахнулся, заскрёб лапами, упал. Ободрал лапы в кровь, но, наконец, попал в отверстие. Стальные клыки арматуры рвали уши, раздирали шкуру, но он полз, извивался, пока не выпал по эту сторону. Ввалился в кучу пыли. Она попала в глаза, забилась в ноздри, иссушила пасть. Он фыркал, тёр лапами морду, но задыхался, темнота окружала его.
   Проснулся Лисин в обед. Лежал на полу измождённый и усталый. Поднёс к глазам грязные руки с кровоточащими мозолями. В ванной рассмотрел своё лицо, испачканное в серо-черной пыли. Вздохнул, умылся холодной водой.
   В комнате гладкие стены зарастили раны, будто бы и не было никакого выхода. Они глядели на Лисина осуждающе и немного выжидательно. Потолок снова оказался два сорок девять. Окно легко открылось, впуская густой кисель городского воздуха. Значит, перемирие.
   Отпуск закончился, и Лисину снова пришлось ходить на работу. Пробивать стену было некогда. Он купил длинный бур и изредка, по выходным, сверлил стену, чтобы посмотреть, как там лес. Со временем делал это всё реже и реже.
   Лето прошло, кончилась и осень. Сосед каждый день проламывал окружавшие стены, боролся, а Лисин при встрече с ним опускал глаза. Не мог он каждый день бороться.
   Наступила зима. Вечером пошёл первый снег. Тяжелые хлопья, поверженные кем-то в вышине, падали на землю, липли на провода, деревья и тянули всё к земле, умирать.
   Ночью во всем квартале погас свет. Утром от соседа донесся лишь слабый стук, словно молотком по стене. Вернули электричество лишь вечером.
   Следующим утром сосед будто бы затих ни стука, ни звуков перфоратора. Лисин отчего-то заволновался, по пути на работу зашел, позвонил в дверь звонок продилинчал, но даже шагов не было слышно. Уехал? Лисин ответа не знал, помялся у двери, да и ушёл.
   Снег на улице смешался с грязью, посерел, словно тоже стал бетонным. Ветвистой арматурой из него торчали облезлые редкие кусты. Лисин вспомнил про лес. Дал себе зарок, поглядеть, как же тамошняя зима выглядит.
   Сразу после работы Лисин снова наведался к соседу. Тишина. Позвонил в квартиру рядом. Усталый женский голос из-за двери сказал, что ничего не знает, никуда не уезжал, должен быть дома. После некоторой паузы, голос сообщил, что да, может что-то случилось, слишком тихо, непривычно.
   Пришёл участковый, другие соседи. Грустный человек с дипломатом повозился у замка, открыл дверь. В квартире было темно, в воздухе колыхалась завеса пыли, пронзаемая лучами уличных фонарей. Дверь в комнату не поддавалась. Человек с дипломатом вскрыл и её. Участковый вошёл, светя фонариком, икнул и что-то пробормотал.
   Шкаф, кровать всё в комнате было изломано на мелкие осколки, разбросанные по полу в горах бетонной пыли. В середине распластавшись лежал сосед, его посиневшее лицо обняли щупальца серой пыли, они залезли в ноздри, в глаза, набились в рот.
   Стены отомстили. Стены смотрели на взмокшего Лисина и усмехались.
   Коньяк не помогал перед глазами все маячили щупальца пыли на распухшем синем лице. У Лисина даже начинало зудеть в носу, будто пыль уже там. Он пару раз то ли чихнул, то ли фыркнул и понял.
   Поняли и стены. Потолок стал ниже. Лисин подёргал ручку окна не открывается. Входная дверь то же. На дворе ночь, сверлить нельзя, а к утру он будет уже мёртвым. Он подпёр входную дверь шкафом, взял инструменты и пошел к выходу.
   Стена поддавалась туго, словно перебросила все силы против одного Лисина. Через несколько часов, он добрался до прутьев арматуры. Остановил перфоратор, но тишины не было.
   По входной двери колотили, слышались гневные крики соседей. Лисин почуял недоброе, схватил перфоратор и продолжил выбираться.
   Бур провалился, с ним в ледяную стужу леса высыпались и осколки стены. От свободы Лисина отделяла лишь решётка.
   Погас свет.
   Лисин замер. По двери уже колотили чем-то тяжёлым, через окно прорывались красно-синие всполохи мигалок. Он зло сплюнул комок слюны и пыли, озверело схватил кувалду и ударил по решётке. Решётка вздрогнула и улыбнулась. Стены дружески подвинулись, мешая замахиваться.
   Он неистово колотил по решетке, сминая её наглую улыбку, разрывая прутья-губы, выбивая стальные клыки. В груди его колотилось сердце. По двери колотили люди. Они уже не кричали в мертвенном молчании мерно отсчитывали последние удары, за которыми Лисин уже никогда не покинет стен.
   Со звоном решётка выгнулась, лопнула, брызнув в ночь яркими искрами. С грохотом рухнула входная дверь. С рыком Лисин бросил своё тело в брешь, рванул сквозь острые прутья, оставляя части одежды, обретая раны.
   Он вывалился на обжигающий снег, под искрящиеся звёзды. Втянул воздух ледяной свободы. Оглянулся.
   Отверстие зарастало на глазах стена, чёрная в ночи, боялась, что люди ринутся вслед, уйдут. В нем мелькали огни фонарей, белели удивлённые лица, просовывались да исчезали руки.
   Лисин стоял в снегу, скалясь и теряя человеческий облик.
  
  
  

2. Шведова А.Н. Каланча

  
  
   - Задрала эта погода, - буркнул Паша, тщетно стряхивая с сигареты впитавшиеся капли дождя, - Лето называется.
   Щелкнула зажигалка, Макс втянул дым и повеселел. Ну, льет, ну, сыро. Зато пожаров нет, никуда бежать не надо. Паша без подвигов на стенку лезет, а Максу пофиг: чтобы отбыть отработку после университета сгодится и безделье. Он с самого начала знал, на что шел, и иллюзий насчет службы в пожарной части не питал. Поначалу его еще посещали легкие приступы тяги к геройству, но сверхэнергичные типы вроде Паши отбили всякую охоту играть в общей песочнице.
   - Тебе не мешает подкачаться, - неодобрительно бросил Паша, - Нормативы не сдашь. Тебя даже дед запросто сделает.
   К неодобрению Макс привык, к вечным придиркам тоже. Если косить под дурачка, тебя не тронут, а слова - они и есть слова. Но от упоминания про деда погрустнел.
   За гаражами, где так удобно прятаться с сигаретой от всевидящего ока начальства, вытоптанная дорожка вела к старой пожарной каланче, сложенной из красного кирпича. Старушка доживала свой век - крыша прохудилась, по стенам пошли трещины. До недавнего времени в нижней части башни работала котельная, а сейчас просто обитал дед, местный сторож и уборщик. По имени деда не звали, но любому в пожарной части рано или поздно приходилось знакомиться с его ядовито-зеленой метлой и рассказами отставного пожарника о былых временах. Неясно на каких правах старик обитал в башне, сомнительно, что часть нуждалась в его услугах, но никто пока не выгонял ветерана на улицу. Пользуясь привилегией местной достопримечательности, дед устанавливал свои порядки, иных привечал как равных, а иных отчего-то не жаловал. Максу не повезло: его старик невзлюбил с первого взгляда и всегда норовил пнуть метлой. Старый маразматик. Макс гордился своим умением ни с кем не конфликтовать, а дед упорно портил ему самооценку.
   Старик копошился в котельной - через распахнутые двери Макс видел лишь тени на стенах внутри.
   Вдруг раздался треск и грохот. Паша подхватился, Макс следом.
   Посреди котельной лежал на спине дед, дергая конечностями как жук. Рядом с внушительным железным колесом валялась треснутая доска.
   - Итит твою мать, - пробурчал дед, заметив гостей, - Ну, чего вылупились? Стар я уже все эти крендели выписывать.
   - Какие крендели, Михалыч?
   - Да так. Помоги-ка, Павел, вентиль закрутить. Сил моих больше не хватает. Хотел доской упор сделать...
   Для крепких пашиных рук хватило двух оборотов колеса, чтобы зажать вентиль до упора.
   - Кстати, Михалыч, я все узнал про каланчу. Ее включили в список историко-культурных ценностей, но денег на реставрацию нет. Как обычно. Может, устроим субботник?
   - Остынь с субботником, Павел, тут есть дела поважнее. Парень ты вроде неглупый...
   Макс у дверей хихикнул, дед одарил его уничижительным взглядом.
   - ...а надежный ли ты человек?
   - Да вроде.
   - Если бы поручили за каланчой приглядеть - справился бы?
   - Я и так приглядываю. А вы что, помирать собрались?
   Дед и правда выглядел болезненно, но чего ждать от девяноста лет?
   - Все возможно. Как думаешь, для чего здесь вентиль посреди пола?
   - Ни для чего. Его просто забыли, когда котлы и трубы снимали.
   - А вот и нет, он здесь еще до котельной был. Каланча-то с умом строилась, для лучшей вентиляции трубы в стенах проложили. Вот этот вентиль открывает в трубах заглушки. Для продувки. От сырости и плесени. Об этом, Павел, и прошу. Смог бы ты вентиль каждый месяц до упора закрывать?
   - Полный бред, - Макс привалился плечом к дверному косяку и наслаждался ситуацией. Чтобы так откровенно втюхивать, надо иметь талант... Старик злобно зыркнул на дверь и опять принялся за Пашу, заметно теряя терпение:
   - Уважь старика. Я ведь не многого прошу. Это наша старая традиция, а традиции надо чтить. Только делать это надо каждый месяц, точнее, полнолуние, запомнишь?
   Забавно было наблюдать, как загораются глаза у напарника. Наивный Паша.
   - Че, правда? Традиция? - расхохотался Макс, - Каланче краник подкрутить? А пивка не налить? С какого бодуна такую традицию придумали?
   - Уймись, парень, - гаркнул дед, теряя терпение, - Не твоего ума дело!
   А Макс уже завелся.
   - Какие трубы? Какие заглушки? Что на самом деле вам надо? Паша, он тебя разводит!
   Дед резко развернулся, дрожа от ярости:
   - Ты, щенок, научись уважению к старшим! И как какого оболтуса вообще в части держат?
   Макс передернул плечами:
   - У меня мозги есть. Я не лезу к другим с бредовыми сказками. Идем, Паша.
   - Это не бред! Не я это выдумал! Видите, схема на стене висит? Ей уже с полсотни лет. Это колесо в центре - вентиль, тут еще календарь.
   - А эти кривые линии? - Паша все принимает за чистую монету.
   - Эээ... трубы, что лежат под полом, подвал там. Так что не я это выдумал. Традиция! Не важно, почему и зачем, об этом не думайте и за слова не цепляйтесь. Важно, что исполнять надо. А не вопросами ехидными задаваться!
   - Может, я и оболтус, но не дурак, - Макс пнул ногой колесо, топнул по полу, - Под вентилем нет труб. Он просто тупо привинчен к бетонной плите. Да и подвала под каланчой нет. Может, правду скажете? Что вы нам тут впариваете?
   Дед вдруг захрипел, хватая воздух раскрытым ртом, вылупил глаза, бестолково замахал руками. Затем ноги его подкосились. Старик рухнул на пол.
   Мирные деньки Макса закончились. Его винили в инсульте деда - Паша, разумеется, раструбил о стычке в котельной.
   Нормативы он сдавал трижды, капитан объявил предупреждение, сослуживцы отвернулись. Даже оператор Юленька, юное создание без проблеска мозгов, заимела привычку проходить мимо, неодобрительно пожимая губы. Макс мог бы включить обаяние и объяснить все недоразумением, но... Ему было тошно. А что он такого сделал? Сказал правду.
   Дед лежал в коме, в больницу Макс не ходил. А смысл? Однажды заглянул в котельную, присмотрелся к схеме - да, картинка старая, но что из того? Каланча все равно развалится, не спасут ее "продувки" несуществующими трубами.
   А деда жалко. Пора бы ему смириться с тем, что время его ушло и навязыванием выдуманных традиций самоутвердиться не получится. Прости, дед, мир не оглядывается назад. Он несется вперед по обломкам разрушенных башен.
   Прошел месяц после инцидента, как котельная вновь дала о себе знать. Пока дед лежал в коме, Паша взялся приглядывать за его хозяйством. А каланчу подожгли. Пожар успели быстро потушить, да и сгорело всего ничего - мусор, шторы, оконная рама. У Макса был выходной, что не убедило Пашу в его невиновности. В конце концов башня стоит на отшибе, за гаражами, камерами не просматривается.
   Но пожар повторился через два дня. После того, как огонь потушили, на бетонном полу башни проявились заметные черные подпалины. Однозначно, поджог. Паша загнал Макса за гаражи и провел разъяснительную работу. Комплекция и пристрастие к лени не позволили Максу отплатить тем же. Сослуживцы сделали вид, что ничего не заметили.
   И Макс разозлился. Он тщательно культивировал социальное дистанцирование, но в его планы никогда не входило быть изгоем. И тем более не желал, чтобы его подставляли. А у кого были причины для этого? Только у Паши с гипертрофированным чувством ответственности за деда. Ведь кто еще знал о чертовых кривых линиях? Как только Макс увидел полукруглые подпалины на полу котельной, по форме совпадающие со схемой несуществующих "труб", всякие сомнения исчезли. Хочешь войны? Будет, Паша, будет.
   Пришлось потратить очередной выходной на засаду. За гаражами спрятаться негде, куцый кустик сирени ничего не скрывает, но одинокая фигура под прикрытием стены не сразу бросается в глаза - а большего и не надо. Макс подпирал стену и дулся на весь свет. Всего один нелепый разговор - и судьба круто подвернулась задом. Дурацкое стечение обстоятельств, упрямый старикан, больной на голову сослуживец...
   И тут у Макса отвисла челюсть: в котельной кто-то включил и выключил свет. Там же нет никого! Свет сверкнул снова, потянуло дымком. Матерясь во все горло, мимо промчался Паша - не одному только Максу пришла в голову счастливая мысль о засаде. Блин, а где тот прятался?
   Паша распахнул дверь и пропал внутри. Там сверкало. Макс бросился следом.
   Котельная полыхала. Натужно продираясь сквозь бетон, под полом проявлялось немыслимое - огненная змея. Оранжевые полукольца, объятые маслянистым жидким пламенем, то вздымались арками, то ложились на полу неправильным кругом - в точности там, где раньше были подпалины.
   С воплем Паша выдернул кольцо огнетушителя и шагнул в огонь. Змея подняла голову. Она живая? Живая? Ааааа!
   Макс застыл в ужасе на безумно долгие пять секунд. Он смотрел, как огненный дракон обвил кольцом Пашу, видел, как падает бесполезный огнетушитель, как летят искры...
   В тот момент его мозги пережили собственный Большой Взрыв. Невозможное, оказывается, возможно. Для невероятного нужна всего лишь другая точка отсчета... Он вылил на себя остатки пены и вошел внутрь.
   Два шага вдоль стены, нагнуться, шаг в сторону - прямо под полукольцом гладкого тела дракона. Мамочка родная, какого хрена в огонь полез... Аааа... Два шага вперед и прыжок назад, когда огонь выстрелил в сторону. Шаг. К черту, можно и на коленях. Волосы уже дымятся. Подвывая, добрался до центра, до железного вентиля. Макс пытался представить устройство с таким странным заводным механизмом, но не смог. Раскаленный металл вплавился в ладони, горло обожгло дымом, мозги закипели от мыслей.
   На третьем повороте колеса жар заметно спал, на пятом дракон побледнел. На седьмом исчез. Остались только черные подпалины на полу да обгоревшее тело Паши. И тогда Макс заорал. От боли и ужаса.
   В ожоговом центре Макс провел всего две недели. Заживало на нем как на собаке, хуже было с головой. Складную историю о съехавшем с катушек пиромане Паше (прости, приятель!) он придумал сразу, а вот найти разумное объяснение огненному дракону так и не смог.
   Тогда же он узнал, что дед таки вышел из комы.
   - Я видел дракона.
   - Какого дракона? - ехидно спросил на удивление бодренький старик, но разглядел красные рубцы, отчаянные глаза и посерьезнел, - Вижу, со змеюкой познакомился.
   - Почему раньше не сказали?
   - А ты бы поверил? Я по молодости рассказал двоим, так чуть в психушку не загремел. Нет, лучше слыть придурком, чем психом. Из психушки вентиль не покрутишь.
   Макс зябко передернул плечами. В последнее время он был очень нервным.
   - Что это такое? Почему там? Почему колесо в полу? Как оно удерживает дракона? Он реальный? Мне нужны объяснения!
   - А нет у меня объяснений, парень. Прежний смотритель помер раньше, чем успел рассказать. Да и нечего тут мудрить, наше дело простое: не дать гадине прорваться, а что до объяснений - то сам себе придумаешь. И постарайся со своими расспросами и идеями не попасть в психушку.
   - Но я и так схожу с ума! Не могу спать. Не могу видеть огонь. Мерещится всякое.
   - Ничего, парень, это пройдет. Главное, не забывай каждое полнолуние колесо крутить. Как часы, до упора. Твоя задача - не допускать прорыва. Запомни: каждое полнолуние, плюс два-три дня. Выпустишь змею - бед не оберешься. В войну она полгорода сожрала за час, потом было еще в семидесятых, кажется...
   - Дед, я не понял... - Да понял ты, понял. Принимайся за работу, преемник. А мне уже давно на покой пора. Да, кстати. Присматривай за каланчой
  
  
  
  

3. Инна. Последняя жертва

  
  
   Огонек сверкнул и погас. Дирк бросил окурок под ноги, нырнул в дождевой поток. Задерживаться не имело смысла, но уходить не хотелось. Тянул время, курил одну за другой, глотал безвкусную черную жижу, именуемую здесь кофе, надеялся, что ему позволят. Не позволили. С первыми каплями, с первым стуком воды по стеклу, понял: ждать больше некого, пора возвращаться.
   "Мы приходим с водой, уходим в воду, после нас не останется ничего, кроме воды", - бормотал Дирк, поднимая воротник.
   У Мары были синие глаза. Яркие, еще не обесцвеченные солнцем. Волосы пахли карамелью, а губы казались солеными на вкус. Она любила море, уплывала далеко от берега и, выбираясь на плоский камень, загорала до черноты. А он любил ее и боялся в этом признаться.
   Не стоило ждать, лишь время потерял, но Дирк медлил. Обещали ему - сегодня все закончится, и чувствовал, рядом она. Однако не появилась. Или проскочила незаметно? Но Дирк не новичок, пропустить не мог.
   Идти недалеко, мост в поле зрения, успеется. Эх, последняя... Устал Дирк, покоя жаждет. Надежда призрачным крылом махнула, поманила и пропала. А он, глупец, поверил. С его ли опытом верить? С его ли сердцем.
   "Примара", - выплюнул Дирк, сорвал плащ, скрутил в комок, бросил наземь, подставил лицо под холодные струи и руки раскинул - вот он я, бери, если не подавишься. Дождь припустил, в остальном - тишина. Нет ответа: не снизошли или побрезговали.
   Ему действительно пора. Но как же хотелось крикнуть: "Забирай клинок, отработал. Долги отданы. Теперь бы жизни немного, если заслужил." Промолчал Дирк, рано с оружием расставаться, провели его сегодня.
   - Полетаем? Я научилась. Хочешь, возьму тебя с собой. Не боишься?
   Он кивнул, не маленький, а сердце сжалось в тугой комок от страха. Не за себя, за нее.
   Дирк - ловец. Работа не хуже других: найти ведьму, выследить, изъять. Сколько их было, не перечислить, помнил всех - посчитать не мог. Пробовал, сбился. Гильдия учет вела, она же и время охоты назначала.
   Ловцы вроде и люди, да не совсем. Ритуал отсекал лишнее - чувства, эмоции, превращая человека в машину для ловли. Потому и не слышали ведьмы, подпускали близко. Клинок Ариды бил стремительно, и загоралось пламя, а догорев, не возвращалось.
   Негласное правило - в глаза ведьме не смотреть - ускользнуть может. Дирк и не смотрел. Законам с детства обучен. Тренировали его долго, навыки вбили намертво, движения отточены, доведены до автоматизма. Беззвучно подходить со спины, не дышать, впрочем, дышать ему и не нужно - ноздри для того оставлены, чтобы ведьму учуять, и сердце не билось, замерло давно.
   Когда изъял, гляди сколько хочешь, но Дирк не смотрел и после. Единственного раза хватило.
   Старый учитель был строг, спуску не давал. Ловить почти не мог, оттого и учительствовал: гильдии польза, и долг по капле списывался. Дирк ребенком в обучение попал, так старик и наставником, и отцом стал. Дирк оказался толковым, знания впитывал быстро, и клинку приглянулся, сам в руку шел, признал, значит. Учитель кивал одобрительно, хотя на похвалу обычно скупился.
   Ноздри защекотало, Дирк принюхался и выхватил оружие. Рукоятка нагрелась, будто клинок уловил что-то. Дирк напрягся, перешел в боевую стойку. Ходили слухи, будто зараза расползалась среди ловцов, забирая лучших. Но слышал Дирк и другое: во время охоты вырывался огонь такой силы, что ловец потушить не мог. Погибали и охотник, и жертва, даже клинок приходил в негодность. Сильнее ведьма - больше огня, ведь кинжал забирал то, что мог удержать, остальное выжигал. Но какой мощи должна быть ведьма, чтобы сгорел охотник?
   Вокруг лезвия полыхнуло, и канавка посередине - через нее сила идет - потемнела. Капли дождя шипели, падая на нагретую поверхность. Нахмурился Дирк, зря пошел в одиночку, и гильдия не советовала, но он все оттягивал момент, привык ловить сам, после первой охоты не доверял никому.
   Руку обдало горячей волной, с клинка сорвалось несколько искр и отпустило. Остыл кинжал, став холодным и мертвым. И запах исчез, точно его и не было. "Почудилось", - решил Дирк и вдруг подумал: - "Не зараза - расплата это. За то, что берем не свое, калечим ради чужой выгоды".
   Закрыл глаза, вслушался в шум дождя: равномерный, успокаивающий и сильный. Холодные струи били по лицу, одежда промокла и стала тяжелой, но Дирк не испытывал ни холода, ни дискомфорта.
   Он - капля, течет по брусчатке, вливается в ручей, становясь рекой, проходит весь путь до океана. Соединяется с другими, когда есть вода и ничего больше, но остается собой. Капля, вместе и по отдельности.
   - Дирк, ты идешь? - Мара появилась на пороге хижины. Тоненькая, хрупкая, а глазищи синие, огромные.
   Учитель встрепенулся, носом потянул, старческие ноздри расширились.
   - Хорошая девка, - пробормотал, качая головой. - Беги, чего застыл?
   "Не унюхал", - с облегчением подумал Дирк.
   Одряхлел наставник, обоняние потерял. Дирк, тот чуял. Мару видел и сердце колотилось, дыхание перехватывало. Мара посмеивалась, думала, что повод другой. От другого тоже заходилось сердце, но не так. Разницу Дирк сразу понял.
   Дождь усиливался. На мосту уже клубился туман, создавая переход, несколько шагов, и Дирк уйдет, вернется в берлогу свою до следующего раза. Немного ему нужно, чтобы долг погасить, последняя охота обещана. Внезапно до уха донесся стук, но не воды. Кто-то приближался легкой девичьей походкой. Неужели?
   Дирк ступал бесшумно, ноздри дрожали, ведьмой пахло сильно, отчетливо, рядом она, считанные метры остались.
   Фигурка тоненькая вынырнула из-за поворота, и пошла впереди, не замечая. Впрочем, они никогда его не видели. Дирк уже замахнулся, и тут она обернулась. Хорошенькая, а глаза синие. Летунья. Сердце зашлось, то самое, что не билось давно.
   Летунью найти непросто, об этом и в книгах сказано, и учитель то же самое твердил. Много полезных свойств у ведьм, на целительские спрос немалый. Левитация относилась к удовольствиям, редкое качество, в высшем свете ценилось особо, платили за него деньги огромные. Одна летунья в середине карьеры, и ловец мог закрыть долг с лихвой.
   Но Мара - не ведьма. Обычная девчонка из деревни, кому, как не Дирку знать, росли вместе. Врала она про полеты.
   - Ты должен сам попробовать, - Мара засмеялась. И вдруг резко крикнула: - Обними!
   Дирк подчинился. Не хотел, но Мара не просила - приказывала. Тело вдруг стало легким, будто не весило ничего, земля ушла из-под ног, деревья остались внизу, и словно кусты мелкие, робко жались друг к другу. Воздушные потоки окутывали, омывали подобно воде, прохладной и кристально прозрачной.
   - Мы приходим с водой, уходим в воду, после нас не останется ничего, кроме воды, - восторженно прошептал Дирк.
   Клинок Ариды не убивал - телесная рана затягивалась, но угасала ведьма, словно жизнь из нее вынули, оставив лишь оболочку. И не жила больше, тенью шаталась, смерти просила, а потом исчезала. Память о ней стиралась, забывали все, включая ловца. И только Дирк помнил каждую. Эх, не выбирал он такую профессию, гильдия по способностям назначила, она же и размер долга определила, как обучение прошел. И пока не вернешь, приходилось ловить и изымать. Появляться с дождем, уходить в дождь, ибо ловец - вода. Мара любила море, но была воздухом.
   С того вечера Дирк избегал подруги, старался из дома не выходить. Учитель переживал, что заболел парень, травой отпаивал, а Дирк кивал, соглашаясь. Заболел, жизнь не в радость, ходить невмоготу, тело казалось чужим и тяжелым, ноги в землю вросли, не отрывались, птица он, хотя червем родился. Одного желал - раскинуть руки и лететь. Единожды попробовав, становишься зависим, привыкнуть легко, забыть сложно. Но сильнее жажды полета был страх, что Мара станет первой. Возраст у Дирка как раз, чтобы первую ведьму изъять.
   А если утаить, не сказать никому? Учитель ведь не заметил. И Мару уговорить, чтобы не летала больше или из деревни уехала? Дирк умолял, но Мара в ответ смеялась. "Летать - это счастье, никому не отдам. Потихоньку буду, не узнают." Дирк понял, не бросит она, сам раз попробовал, а вон как его ломает. Только не из-за полета Дирка скрутило, это натура ловца просыпалась.
   Мара летала ночами. Дирк больше не приходил, дома отлеживался - совсем худо стало, но чувствовал - летает. Сны видел, как воздух с водой сталкиваются. От летуньи искры расходились, воздух пламя рождал, а вода гасила. К снам о полетах добавился еще один: ночь, Дирк крадется, клинок Ариды в темноте светится, впереди ведьма, не слышит ловца и не видит. Дирк хватает жертву за плечи, вонзает кинжал в мягкую податливую плоть, затем смотрит в глаза. Мара... Он просыпался с криком.
   - Выше? - спросила Мара.
   Дирк кивнул судорожно, хотелось туда, к звездам. Легко ему было, как никогда. Воздух звенел, небо приближалась, и отдалялась земля, и мир становился морем, катил ласково волны, баюкая тех двоих, кто отважился взлететь.
   - Пей, - голос наставника звучал строго. Дирк послушно хлебнул.
   - Плохо тебе, вижу и знаю почему. Ведьму почуял. Так это замечательно. Первое дело, давно пора.
   Дирк весь сжался и всхлипнул.
   - Радоваться нужно, а не скулить, - пробурчал учитель.
   Ночью его разбудили. Учитель сказал, новая ведьма в деревне, пришлая, и Дирк поверил. Шел впереди, дорогу указывал. А потом нетерпение пришло, проснулся азарт охотничий, кровь забурлила, и от духа ведьминского повело.
   Она стояла у обрыва к ним спиной. Запах ведьмы пьянил, кружил голову, Дирк зажмурился, пальцы сжали кинжал, и металл отозвался, став горячим. Задержав дыхание, Дирк приблизился, и обернулась ведьма. Сладость карамели, глаза синие. Мара?
   Рука дрогнула, пальцы разжались, выпуская клинок, Дирк пошатнулся, а сердце забилось отчаянно.
   "Летунья", - выдохнул старческий голос. Чужая рука подхватила кинжал, блеснула сталь, и закричала Мара. Тоненько, на одной ноте: "А-аа". Покачнулась, теряя равновесие, но вдруг повернулась, ступила к краю, и раскинув руки, взлетела. Не вверх - вниз.
   - Чуток сплоховал. Не страшно это, - учитель похлопал Дирка по плечу. - Ты - молодец. Не каждому дано в первый раз летунью выследить.
   Удара Дирк не почувствовал. Сверкнул клинок в учительских руках, грудь опалило огнем так, что дышать стало больно, сердце сделало удар и остановилось.
   - Теперь ты ловец, - сказал учитель, вытирая лезвие о рукав. - Много ведьм у тебя впереди, а мне на покой. Отработал сегодня, долг уплачен.
   Дирк рывком обхватил ведьму за плечи, развернул, увидел глаза синие, как у Мары были, и понял, клинок все еще в руке, не вонзил, будто запамятовал. Ведьма смотрела спокойно, не кричала, не испугалась, хотя догадывалась - кто он и зачем пришел. Быстрее молнии пронеслось в голове: "летунья", и Дирк опустил клинок. Рука горела, сталь требовала завершения. Ловец - вода, лишь она способна погасить пламя. И он вогнал клинок в податливое мягкое тело. Только не ведьмы, свое.
   Дождь лупил по плечам, заставлял клониться к земле, ноги отяжелели и не желали двигаться. Мост впереди, портал открыт, нырнуть, и затянется рана. Пальцам горячо, но не пекло больше, клинок у него был, нету клинка, где обронил, не помнит.
   Медленно брел Дирк, спотыкался, и кровь дождем из груди текла. Шаг до портала, а сил не осталось.
   Рука схватила за плечо, тонкая, женская. Дирк повернул голову. Ведьма синеглазая. Надо же, не ушла, вернулась.
   - Помогу, здесь недалеко.
   - Туда, - еле слышно выдавил Дирк, указывая на мост. Синеглазая не послушала.
   Туман колыхался, манил, обещая спасение, и таял, становясь призрачным, мир тонул, захлебывался в потоках дождя, размывался и тускнел, тело вдруг потеряло вес, глаза закрылись окончательно.
   Очнулся и увидел небо, синее, безоблачное. Солнечные лучи запутались в занавесках, пахло цветами, а где-то рядом щебетали птицы. Дирк забыл, как это просыпаться в кровати, когда подушка пахнет лавандой, и за окном светит солнце. Домом служила лачуга, спал на лавке простой, уложив дорожный мешок под голову.
   Но разбудило Дирка не это, от стука проснулся. В груди, отчего-то туго перевязанной, билось сердце. То самое, что замерло, когда он стал ловцом.
   - Выспался? - она села на краешек кровати и улыбнулась. Синеглазая, а волосы цвета карамели.
   - Летунья, зачем притащила меня сюда? - спросил Дирк и заволновался. - Уходить нужно. Придут другие ловцы.
   - Не придут. Безопасное это место, забираем всех, кого найдем, и настоящих, и бывших.
   - Я ловил тебя, чуял, - возразил Дирк.
   - Еще кто кого ловил? - синеглазая усмехнулась. - И не ловец ты больше.
   "Вот оно, - думал Дирк. - Слишком сильная ведьма, чтобы ловцу справиться. Приманка".
   - Потому я живой, - пробормотал он. - Клинок мою силу забрал, а внутри оттаяло.
   Принюхался: пахло цветами и чем-то едва уловимым сладким и терпким, но запаха ведьминского не чувствовалось, и стало хорошо и радостно - все наконец закончилось.
   - Полетаем? - Дирк улыбнулся.
  
  
  

4. Ковешников С.В. Железяки

  
  
   ABCDE - шедевр; FGHIJ - хорошо; KLMNO - нормально, терпимо; PQRST - посредственно.
   Всё, что ниже - плохо, очень плохо и нет смысла разговаривать.
   (ШКАЛА ИНТЕЛЛЕКТА. Инструкция Юзера)
  
   Чужой корабль выглядел как химера - гремучая смесь распустившейся розы и морского ежа. Иглы шипов грозили всякому, кто рискнул бы приблизиться. И всё же: фрегаты, баркасы, катера... Висели, нанизанные, точно бабочки в коллекции энтомолога. Когда-то покусились на красоту, понадеялись на свою удачу, умение. Теперь же они консервные банки, выпотрошенные временем. Семь световых минут капер "Звёздный плут" вёл преследование. Экипаж устал. Добыча петляла, ставила помехи. Пульсирующие, переливающие огнями, шипы генерировали страх, сомнения, а порхание лепестков - чувство прекрасного с сопутствующим раскаянием за бесцельно потраченную жизнь.
   Кэп выкупил "Плут" на толкучке, без лицензии. И отхватил джекпот - умыкнул у лохов новенький Двигун, то есть, меня. Бонусом достался помощник. Вовремя - они мёрли как бабочки-однодневки. В лотерее везло не всегда. Таков конвейер жизни. Заявляешься в "Межзвёзкапер", составляешь контракт, берёшь в аренду посудину, заправляешь батареи в аккумуляторной, набираешь в порту экипаж, получаешь дорожную карту и стартуешь. А дальше рулетка. Увидел, догнал, взял на абордаж, обчистил, продал, отдал проценты, поквитался с остатком экипажа, гульнул и отправился в аккумуляторную. Или: увидел, догнал, получил по щам и со товарищи сгинул. Вроде тех висельников.
   Чем хороши Закидоны? Далеко бросают. С лебёдкой вместо башки, с витками буксирного троса на шее, Закидон стоял на полусогнутых, держа промеж коленок абордажный крюк и трясся. Стоять семь часов - не сахар. А в чём прелесть Руководов? Сибариты, ловкачи. Так и Кэп, манипулой на поводке, контролировал Закидона, возлежа в плетёном электрическом кресле - нежился. Мне тоже доставалось - у нас с Капитаном обратная связь. За спиной Руковода маячило приобретение - помощник Пустотел. Своего мнения у него не имелось, так никто и не спрашивал. Но его Диагност работал исправно, табло высвечивало GH. А наш уровень NO. Так что красоткой "роза" была ещё та: на пять литер вверх по ступенькам эволюции!
   Ещё "роза" крутила пируэты. Кружилась в смертельном, мать её, танце непредсказуемых - два шага налево, три шага направо... Требовалось сманеврировать, чтобы проскочить, сблизиться и не напороться. Когда остов сторожевика, повисший мухой на шипе, появился слева по борту, поднялся по дуге в зенит и погрузился справа, и до глянцевого лепестка осталось рукой подать, Кэп гаркнул: "Авторскому праву бой", и дёрнул привязь на себя. Чуть сильнее, чем нужно. Закидон пошатнулся, замахнулся и бросил крюк... да не в ту сторону - а к корме и угодил мне аккурат в левый полуанфас. Весу в крюке было тонны четыре с гаком, так что мало не показалось. Получил пробоину, вырубился, потерял все настройки. Даже речи лишился. "Звёздный плут" просочился из шестимера в обычный космос, чужака и след простыл.
   Пригорюнился экипаж. Над макушками сплошная облачность. Звёзд в просветах, про которые на конспи-форумах пишут, раз два и обчёлся. Тогда Руковод встал и толкнул по мне поминальную речь. Я не возражал да и нечем. Сказал: врождённый двигателист, беспощаден релятивизму, тормозов, порочивших его, не имеет. Вскользь коснулся помощника, оказалось - Закидон. А тот безбашенный. Последним витком затянувшегося троса лебедку оторвало. Взялся Руковод за конечность, чтобы на место водрузить и надорвал себе рессору. После того потерял интерес и отправился искать "Справочник лечащего машиниста".
   Не успел Пустотел заполнить опись имущества, бежит Кэп. Стрёмно бежит, корпусом бухает. Рессора окончательно распоясалась. На макушке "Стоп-сигнал" мигает, изо рта поглощающий кадмиевый стержень торчит. Бумажный экземпляр он сыскал, только на высоте метров десяти гонится за Кэпом не корабль, а кракозябра, точно с разных музейных витрин собранная. Ручниками тормозит, в спину прожекторами светит, гарпунами в палубу бросается. По виду - искусственники.
   Углядел Руковод помощника, а тот в кататоническом ступоре. Размахнулся и запустил справочником помощнику в голову, чтоб наверняка:
   - Прячься! Недоразвитые!
   И в лючок-убежище ласточкой нырк вслед за Пустотелом. Чужие же лапы амортизаторов расщеперили, высадились. Мегафоны выставили и, на всю ивановскую:
   - Выходите, вы у нас на абордаже. Авторскому праву бой!
   Высунул Кэп гляделки из укрытия, смотрит. Я тоже - стоит бочкообразная колымага в заклёпках. Медные наколенники на сочленениях, перископы изо всех щелей щерятся, выпускные клапаны жабрами - парами пышут, решётки локаторов вращаются. В довершение картины радиальные фермы по верхушке веером рогами поднялись, противометеорный щит держат, а к днищу на скобах-геккерингах фотонный отражатель притянут.
   Старьё. По шкале интеллекта между R и T. Такие голодранцы не только кошелёк подрежут, реактор болгаркой ни за грош выпилят. Потом почувствовал, Кэпу в убежище не повернуться. А это помощник в неудобной позе. Лицо вмято, между макушкой и лбом щель, но дышит. Руководу нянькаться некогда. Поочерёдно открыв тому глаза, прояснил: ты главное опись закончи со вчерашней сделки - товар киснет, а там как масть ляжет. И забрал справочник - ценность таки. Вылез на лобное место и крикнул, чуть вокодер не сорвал:
   - По какому праву?
   С корабля же, с рыдвана, отвечают:
   - Да ладно тебе, начальник. Зубы не заговаривай. Ваш уровень NO, нам в самый раз. Готовьте мозги, будем скачивать. Мы в праве на принуждение к Контакту. Ключи, коды шифрования на стол.
   - Совесть есть? - воззвал на всякий случай Руковод.
   - Протокол семь есть. Отменяет сочувствие, доверие, симпатию, дружелюбие.
   - Ну, а параграф тридцать девять?
   - У нас антидот на жалость.
   - Тогда мы по вам сорок пятым бахнем, - вспомнив, встрепенулся Кэп.
   - А мы ведь могём и Нулевое решение запросить, - вкрадчиво замечают.
   - Нулевое? Впервые слышим, - искренне удивился Руковод.
   - Нужно лишь отправить сигнал: "Подели на ноль".
   - А потом?
   - Говорят: лучше не отправлять, - прибавляют сверху.
   - Почему?
   - Никто не знает.
   Накрыло Кэпа жадностью:
   - Тогда, - сказал, - выпустим в сеть последнюю версию "Мёртвой руки".
   Струхнули контактёры. Я их понимаю. Долго шептались. Опосля говорят:
   - Тогда выплатите компенсацию за недополученную прибыль, это раз. За десятилетний перерасход горючего, два. За аморальность вирусного суицида, три. По совокупности - пожизненное. Без чистки, смазки и запчастей.
   Сразу видать, ещё и арифметике обучены. Покумекал Кэп - дело швах. И я понял, собрался гад на всё махнуть, сдать секреты мироздания и нас в придачу. Да не тут-то было. Из облаков на гептиловых движках, в дыме и пламени, спустились белковые. Выгрузились с органическими манатками, "Звёздный плут" аж просел:
   - Авария? - столпились у люка: рослые, ремнями перепоясанные, на головах шлемы кивера. Увидели справочник у Кэпа в руке. - Срочное медицинское вмешательство?
   Тот дуб дубом - во рту короткое замыкание. Поводили искателями по сторонам, может кто отзовётся. Спустили багги и прямиком ко мне. А я что? Съёжился, в милости от природы. Накрыли меня палаткой, стали поглаживать: "Мы тебя вылечим". Извращенцы, понял, и совсем потерялся.
   Очнулся, в голове у Кэпа разброд.
   - Ты что же? - вместо приветствия напомнил. - Хотел нас сдать на переплав?
   - Жив, - констатировал Руковод и стреножил. - Каждый сам за себя. Слыхал?
   Пришлось утереться. Пока был в отключке, от искусственников притараканилась комиссия. Протестовали, регалиями трясли: мол, не имеете права. Юриста приволокли, или сына его. Тот на психику начал давить, нулями и единицами жонглировать. Закончилось собрание тем, что надавали протестантам по шеям. Лесенки они подняли, юриста разобрали, иллюминаторы задраили и свинтились. Следом белковые засобирались.
   - "Звёздный путь"? - уточнили и, присмотрев бесхозную лебёдку, водрузили на Закидона.
   Пустотел их поправил: "Плут".
   На том и разошлись. Ещё и крылышками на прощание помахали.
   Когда пыль рассеялась, любопытство Кэпа пробрало, чего там со мной учудили. Я его поддержал. Послал Руковод помощника, а сам по болезни пружин на месте остался. Смотрели, как довольный Закидон крюк песком начищает. Любо-дорого! Заявился Пустотел, походил кругами, потрогал зашитую пробоину и вернулся отчёт держать. В целости и сохранности, говорит, Двигун заштопанный, опять как новенький. Вокруг него картинки непонятные разбросаны, железки разные. Кишечник же скворчит, нутренности перегруппировываются - энергию копят.
   - Это законно? - подивился Кэп. - Белковые, эти W или, не приведи болт, Z, починили организм высшего даже для нас порядка?
   - Починить невозможно. Скорей всего его пытали, - предположил помощник. - Не выдержал, ожил.
   Мне от такого предположения едва опять не поплохело.
   - Вполне, - согласился Руковод. - Допрос дело житейское. Мы приватиры. Эти же? Под инженеров косят? Не поверю. Космос един. А истории про изобретателей - вредные сказки.
   - Про школы, про заводы, про верфи, - поддакнул Пустотел.
   - Ну, мы-то знаем, корабли нерукотворные. А ты, случаем, не мечтал там... часики починить? В детстве? - нахмурился Кэп.
   - Никак нет. Как из Принтера извлекли, работаю с документооборотом... Штамповка.
   Глянул Руковод на помощника, а у того вместо ног даже не колёса, а подшипники, от груди кожа и кости, и шея - хрящ к хрящу - совсем цыплячья. - Прислонил к груди его голову, заглянул в дыру, посмотрел, как финтифлюшки перемигиваются, и даже слезу пустил. - Отцом нашим, Первым Спутником, клянусь, я сделаю из тебя человека!
   Взбодрился экипаж. Принуждение к контакту никто не отменял. Вывернул я пространство, и надо же, в двух прыжках по курсу - та самая "роза". Но отчего пожухли лепестки? И почему отчаливают спасательные шлюпки? Улепётывают во все лопатки.
   Только подивились, видим шар. Висит над головами. Когда появился? Белее самого чистого бумажного листа. Пушистый - ворсинки шевелятся. Не убегает, не прячется. Протяни манипулу, и в захвате поместится. Кэп к нему и потянулся... Пустотел успел, хвать за плечо, и молча на Диагноста указывает. Глянули мы, там буква А огнём горит - Божество воочию явилось.
   С шестого раза отстучал Руковод дрожащими пальцами сообщение:
   "Господи! Не по собственному желанию, а волей пославших мя Отцов Капитанов. Принуждаю к Контакту".
   Послал, ждёт чего будет. Нет-нет и обернётся на корабль. Ну, дождались.
   Передатчик булькнул и выдал:
   "Вас отправили Вселенную изучать. Контакты устанавливать. А вы? Грабите. Железяки... Брысь!"
   Наш корабль подбросило, перевернуло. Будто кто дал пенделя, и я растерялся. Палубу начало выгибать горбом, рангоуты застонали. Руковод упал. Его потянуло, поволокло куда-то вниз, всё быстрее, быстрее. Мимо, кувыркаясь, проскользил с разинутым ртом Пустотел, ловя воздух руками. В грохоте, скрежете лопающегося металла вскрикнул Закидон. Только тогда я взвыл, включая тягу на форсаж...
   Спаслись? Кэп приподнял голову, оглядываясь, не узнавая корабль:
   - Двигун? Пустотел? - крикнул, выглядывая в переплетенье прутьев, балок, вздыбившихся кусков обшивки. - Закидон? Вы целы?..
   Шар завибрировал, завращался, ускоряясь. Стал подыматься, уменьшаться в размерах. Вот он превратился в сахарную крупинку, в мерцающую точку, засиял и пропал, будто не бывало. Тут же из пустоты над кораблём распахнулась дыра. Из неё пролез кулак: мосластый, здоровенный, размером с полмира. Пальцы величественно разошлись веером. Четыре медленно сложились, оставив указательный, зависший хребтами папиллярных линий над Руководом. Палец опять согнулся, словно для щелчка. Помедлив, распрямился и не спеша помахал в небе слева направо и справа налево...
   Бывалые рассказывают, есть особые корабли. Исследуют космос, высаживаются на планеты. Мы за тысячу лет никого из них не повстречали... Внизу под нами плавает планета. Зелёная, покрытая облаками. Сколько мы их повидали. И что странно, когда бы я ни оказывался рядом с ними, испытывал непонятное, щемящее чувство.
   Бог сказал странное. Но я в связи вспомнил, у меня же есть режим: ПОСАДКА. Сколько ни спрашивал, никто не пользовался. Может, попробовать?
  
  
  

5. Орехов Е. Грибной день

  
  
   Петров закинул рюкзак за спину, подвесил на сбрую пейнтбольный маркер и сунул топор в петлю на бедре. Готов.
   Ботаник всё ещё копошился в кабине.
   Петров помог ему выбраться, поднял руку и постучал согнутым пальцем по циферблату.
   - Да, понимаю, - хрипло отозвался Ботаник.
   - Рад за тебя, - проворчал Петров.
   Вдалеке рвануло так, что эхо раскатилось по всему городу.
   - Это что такое?
   - Операция прикрытия в разгаре, - ответил Петров, - отвлекают на себя фунгов. Надо поживей: надолго их не хватит.
   Он подхватил аккуратно сложенные бухты альпинистской верёвки и направился к надстройке. Ботаник заторопился следом. Он шагал, сильно раскачиваясь и размахивая руками, словно постоянно боялся упасть.
   На ходу Петров коротко поглядывал вокруг. Просто в силу привычки. Особых проблем не ждал: плоская крыша хорошо просматривалась, к тому же он сделал лишний круг на подлёте, чтобы уж точно всё изучить.
   Он забрался в надстройку, засадил монтировку в щель и вывернул наружу кровельный люк вместе с замком. Не касаясь ступенек, съехал по железной лестнице на площадку и замер на полусогнутых ногах, настороженно поводя стволом маркера. Тихо. Пока везёт.
   - Спускайся.
   Пока Ботаник сползал по лестнице, Петров успел заклинить все двери на площадке и вернуться. И-эх, сдавленно крякнув, он принял в объятия неуклюжее тело, иначе Ботаник точно полетел бы спиной на бетонный пол.
   Петров звучно впечатался нашлемным фонарём в его ранец и прошипел короткое ругательство. Впрочем, Ботаника трудно винить. В изолирующем костюме с замкнутым циклом трудно быть ловким.
   Кабина лифта осталась в подвале. Во время панического бегства никто про неё и не вспомнил, и сейчас это пригодилось. Петров поднял стопор, раздвинул двери лифтовой шахты и посмотрел вниз. Фонарь высветил паутину гифов, затянувшую стены. Заросло основательно, но места для спуска хватало. Из шахты тянуло едкой гадостью, от которой засвербило в носу.
   Петров надел респиратор. Дышать в нём одно мучение, но без него в подвале долго не протянешь.
   Подошёл Ботаник.
   - Девять этажей... Ты уверен, что нас выдержит?
   - Конечно, - Петров перекинул концы через балку. - Эти верёвки выдерживают до трёх тонн. Мы могли бы спуститься по любой из них даже вдвоём.
   Он шлёпнул Ботанику на грудь увесистый блок микролебёдки, затянул многочисленные ремни вокруг бёдер и груди.
   - Смотри. Нажмёшь вот здесь и медленно, с комфортом, поедешь вниз. Совсем как на лифте, - похлопал Ботаника по плечу и подтолкнул вперёд. - Давай.
   Зацепил спусковым блоком свою верёвку и шагнул следом.
   Они спустились почти одновременно. Крыша лифта глухо загудела под ногами, в шахте откликнулось эхо.
   Петров выломал люк, спрыгнул вниз и замер, уставив маркер в открытые двери. Мощности фонарей вполне хватало, чтобы отчётливо разглядеть детали: разросшаяся грибница превратила коридор в подобие туннеля с осклизлыми стенками. Бледная плоть затянула пол и стены, свисала с потолка длинной шевелящейся бахромой. Над нею, в свете фонарей дрожал воздух.
   В двух метрах от лифта коридор наглухо перегораживало нечто, похожее на огромный кусок ваты, застрявший в густой паутине. Всё это ритмично сокращалось, издавая тягучее чавканье. Акустика шлема услужливо донесла мерзкий звук во всей тошнотворной красе. Петров тяжело сглотнул комок в горле и тихо выругался.
   - Что? - спросил Ботаник.
   - Стой там, сейчас разберусь.
   - Аккуратнее, пожалуйста. Как можно меньше повреждений.
   - Что бы я делал без ваших советов, - процедил Петров, вытаскивая из рюкзака увесистый баллон.
   Умники из учёного совета твердили то же самое: мицелий в подвале надо беречь. Мол, это уже не банальное переплетение гифов, а полноценная глиальная ткань, и для успешного завершения операции она должна остаться целой. Какая здесь связь, ему конечно же объяснять не стали. Ботаник знает, этого достаточно.
   Поэтому никакого огнестрела; держи пейнтбольное ружьё, шарики с парализующим веществом - и вперёд. Топор он захватил в нарушение всех инструкций на случай, если учёная братия опять накосячила, и вещество не подействует.
   Он шагнул к преграде и зашипел распылителем. Что бы там ни было в баллоне, это сработало: паутина гифов замерла, обвисла и лопнула, открыв проход. А заодно и стаю фунгов, скопившихся в коридоре.
   Эти заметно отличались от всех чудовищ, виденных ранее: с молочно-белыми, приземистыми телами, обилием щупалец больше напоминающие медуз-переростков. Яркий свет им сильно не понравился. Не дожидаясь, пока они сообразят навалиться кучей, Петров атаковал.
   Ближайший, получив жестокий пинок, улетел, свалив по пути несколько монстров. Остальных Петров встретил длинной очередью из маркера. Обойма вылетела за долю секунды, тела фунгов украсились оранжевыми пятнами, но и только.
   "Сволочи косорукие!" Он бросил маркер, повисший на ремне, выхватил баллон и зажал кнопку распылителя. Это средство оказалось намного лучше: фунги замерли, вяло шевеля конечностями.
   - Что, не нравится? - оскалился он, вытягивая топор из петли...
   Потом он вернулся и помог Ботанику слезть.
   - Я же просил, - сказал Ботаник, глядя на изрубленные тела. - Как можно меньше повреждений.
   Петров пожал плечами.
   - Ткань осталась целой. Можешь проверить.
   Ботаник вздохнул. Петров усмехнулся и скомандовал:
   - Вперёд.
   Темнота вокруг шептала тысячей голосов, вздыхала, влажно всхлипывала, булькала... Рубчатые подошвы глубоко впечатывались в упругое месиво, и при каждом шаге раздавался противный чмокающий звук. Бормоча ругательства, Петров выдирал ноги из липкой дряни, стараясь не упасть. Увесистый рюкзак давил на плечи.
   Часто приходилось останавливаться и ждать Ботаника.
   Того уже заметно шатало. Петров замечал неровный шаг, подгибающиеся ноги, и криво ухмылялся в респиратор. Глухой шлем скрывал лицо, но Петров не сомневался, что Ботаник сейчас, перекосив физиономию страдальческой гримасой, жадно хватает воздух широко раскрытым ртом.
   Он даже на совещании был в своём костюме, полностью герметичном, с тяжеленным ранцем за спиной. Генерал представил его, конечно, - доктор биологических наук, профессор такой-то - но для Петрова он так и остался просто Ботаником. Грузом, который надо доставить в определённое место за определённое время. Воплощением тех умников, которые в своей непомерной гордыне, жажде познания без границ, пробудили силу, с которой не могли справиться.
   Короткий, путанный разговор с генералом наедине после совещания только усилил раздражение. Что за странные намёки? Что такое с этим чёртовым Ботаником?
   Страшно хотелось подскочить и дать хорошего пинка. За всё.
   Петров разворачивался и шёл дальше.
   Коридор сужался, бахрома скользила по шлему, загаживая маску и фонарь. Очертания предметов, и без того размытые на границе света и тени, расплывались окончательно.
   Петров останавливался, счищал клейкую плёнку и смотрел на часы. Время поджимало.
   Плетения, закрывающие коридор, встречались всё чаще. Петров опустошал уже третий баллон, оставалось ещё два. "Если не хватит, перейду на жёсткий способ, нравится Ботанику или нет", - думал он, чувствуя, как топор мягко постукивает по бедру.
   Свет фонаря выхватил из темноты очередную помеху. Петров шагнул поближе, нащупывая баллон, и встал. Новая преграда отличалась даже на его дилетантский взгляд. Она была намного плотнее, более рельефной, глубокие извилистые морщины испещрили её поверхность, и всё это напоминало...
   - Она? - спросил Петров.
   Ботаник подошёл, уткнулся шлемом в бугристую поверхность и замер.
   Петров терпеливо ждал.
   - Да, - наконец произнёс Ботаник. - Это оно.
   - И что теперь?
   - А вот что... - Ботаник щёлкнул замками и снял шлем.
   Петров отшатнулся. Перед ним стоял... фунг?! Ничего подобного раньше не видел. Петров медленно отступил к стене, поднимая ствол маркера.
   Фунг хрипло каркнул, и произнёс невнятно, словно говорил с набитым ртом:
   - Не стреляй, свои.
   Отбросил шлем и поднял руки к застежкам.
   В полном обалдении Петров смотрел, как фунг снимает костюм, неуклюже стягивает облегающее бельё и швыряет его в стену. Как, оставшись абсолютно голым, ожесточенно скребёт бледное, обвисшее тело длинными, неестественно гибкими пальцами.
   - А-а-а... здорово! Как можно в этом ходить? Не понимаю...
   "Ничему не удивляйся..." - всплыло в памяти генеральское напутствие.
   - Т-ты кто? - медленно выговорил Петров.
   Фунг посмотрел на него матово-чёрными глазами, выпирающими из-под выпуклого лба.
   - Очень хороший вопрос.
   Он развернулся и впечатался спиной в жадную плоть.
   Петров замер, чувствуя, как в животе стремительно разрастается ледяной комок. Ботаник снова каркнул. Смеётся, - наконец сообразил Петров.
   - Так вот... Правильный ответ: я не знаю. Физиологически я уже не человек, но ещё и не базидиома... плодовое тело. Вы называете их фунгами. Я - промежуточное звено с человеческим сознанием. Ненадолго, правда... Герметичный костюм был нужен, чтобы ваши микробы и вирусы не нарушили гомеостаз... равновесие в моём организме, - он посмотрел на Петрова. - А ты знаешь, чего стоило сделать меня таким?
   Он опустил голову. Петров с замирающим сердцем смотрел, как тонкие нити медленно и неотвратимо превращают тело напарника в мохнатый кокон.
   - Двенадцать... - наконец сказал Ботаник. - Один за другим... Вся наша лаборатория. Лучшие умы, блестящие учёные... Не было времени экспериментировать на животных, потому что гименофоры... - Он пробормотал что-то на латыни и замолчал.
   Петров ждал. Что-то должно произойти. Обязательно. Иначе зачем тогда весь этот кошмар?..
   Темнота давила... Возникло чёткое ощущение движения, словно грибница за спиной уже тянет свои жадные лапы. Сейчас обхватит, присосётся намертво, кислота проест спецкостюм и вгрызётся в тело. Кожа и мясо начнут расползаться, обнажая рёбра; из темноты вынырнет гибкая трубка пищевода и впрыснет жидкость, от которой внутренности превратятся в мягкую кашицу.
   Он видел множество таких смертей, и сейчас одна стояла прямо за ним.
   Петров стремительно обернулся, еле удержавшись на ногах. Луч выписал на стене кривую, палец на спусковом крючке напрягся... Малейший звук сейчас, и он высадил бы в никуда всю обойму. Разумеется, позади ничего не было.
   Ты, параноик, - возникла мысль в измученном мозгу, - успокойся, иначе сдохнешь раньше времени.
   Позади раздался протяжный, мучительный стон. Петров подскочил на месте, развернулся и обомлел. Гифы, собравшись в толстые жгуты, проникли в глазницы, и на впалых щеках Ботаника расплывались чёрные потёки. Стон разрастался, заполнял коридор, превращаясь в дикий вой.
   Петров не выдержал и заорал в ответ, выплеснув в крике всё, что накопилось за эти дни. Внешние динамики усилили звук так, что заложило уши.
   Ботаник затих.
   Петров тяжело дышал, храпя фильтрами, словно только что пробежал весь коридор заново. Бельё со встроенной системой потоулавливания буквально плавало на теле.
   - П-прости... - голос Ботаника дрожал и срывался. - Я не чувствую боли, но мне очень страшно. Помоги мне.
   - Как?! - Петров облизал пересохшие губы. В животе что-то противно ёкало. - Как помочь?
   - Говори со мной. Мне нужен якорь... опора, чтобы не сойти с ума. Нужно остаться в сознании ещё немного. Скоро меня включат в экосистему, я отдам команду, и всё это закончится.
   - Скорее бы... - пробормотал Петров, озираясь по сторонам. - Иначе я сам тут рехнусь.
   - Знаешь, ты правильно сказал на совещании: Люди должны отвечать за последствия своих поступков. Мы - ответили. Всей лабораторией.
   Ботаник умолк. Акустика отчётливо донесла клокотание в его груди.
   - Скажи, - наконец продолжил он, - мы искупили свою вину?
   Петров молчал, глядя, как нити затягивают Ботаника всё глубже и плавят его тело, словно нагретый воск.
   - Ты ещё здесь? - вопрос прозвучал тихо и сдавленно.
   - Да.
   - Хорошо, - Ботаник тяжело перевёл дух. - Сейчас это звучит жестокой насмешкой, но мы действительно хотели как лучше. Наша грибница отлично усваивала пластик. Только пластик и ничего больше. Мы даже предположить не могли, что она превратится... В это, - он хрипло каркнул. - С другой стороны вместе с мусором мы заодно решили проблему перенаселения. Неожиданный бонус, правда?
   Этот искорёженный, ослепший человек имел право быть услышанным, и потому Петров стоял, впитывая каждое слово, пока, наконец, Ботаник не умолк навсегда.
   Потом, на обратном пути, наблюдая, как замирает вокруг чужая жизнь, он вспоминал мёртвый город, серые пустые улицы, лица погибших людей... И снова и снова прокручивал в голове вопрос Ботаника: "Мы искупили свою вину?"
   И не знал, что ответить.
  
  
  

6. Лантратов А. Высокий спрос

  
  
   - Юлька! Ты за воздух заплатила?
   Никита сидел на диване, массируя виски пальцами. В закрытых глазах резво скакали световые пятна, а откуда-то из-за горизонта событий кралась старая добрая мигрень. Нехорошо.
   - Юль! - крикнул он, подкидывая полено в очаг боли. А вот и мигрень. Вечер добрый.
   Жена зашла в комнату, распределяя по рукам остатки крема. Зигзаг нахмуренных бровей, широкие ноздри, холодные глаза и полотенце на голове. Весь её боевой вид как бы возмущался: "Ц, опять орёт почём зря..."
   - Я спрашиваю, ты коммуналку оплатила? - повторил Ник.
   - Оплатила, - нервно ответила она, попутно снимая с головы полотенце и выуживая из недр халата расческу, - но хватило только на свет и воду. По воздуху у нас пеня накапала, забыла тебе сказать.
   - А я думаю, какого черта у меня в глазах плывет... - Никита вздохнул, доставая телефон.
   - На сайт можешь не заходить, - предупредила Юля, тщательно вытирая волосы. - Опять ни черта не грузит. Видимо, в отделение идти придется.
   - Двадцать второй век, здравствуйте, - Ник встал с дивана, подошёл к стене и постучал по фильтру. Индикаторы не отозвались. - Я схожу, заплачу.
   - Баллоны я вчера заказывала, к вечеру должны привезти. Может, дождешься?
   - Не дождусь. Голова лопнет скорее, - Никита глянул в окно, оценивая обстановку на улице, и полез в шкаф за гидростойкой ветровкой. - В наших ещё что-то осталось?
   - Я ж откуда знаю? - Юля исполнила финальный аккорд расческой и ретировалась на кухню.
   Никита вышел следом, проковылял в коридор и щёлкнул пальцем, включая свет. Пять небольших баллонов крепились к стене, справа от гардеробной ниши. Все, как один, показывали нулевой уровень О2.
   - Да ты издеваешься... - пробубнил Ник и выглянул из коридора.
   - Пустые, Юль!
   - Маску надень тогда!
   Ник открыл маленький отсек под гардеробом, достал оттуда марлевую повязку и натянул резинку на уши. Этого добра в доме всегда хватало. Фильтровать воздух маски, конечно, едва ли помогали. С тем же успехом можно было использовать солнцезащитный крем для радиоактивной протекции. Но вот от полицейских маски защищали на ура. Без специальной защиты на улицу выходить нельзя. Стоили баллоны с масками дорого, поэтому люди и выкручивались, как могли. Фильтрация? Хрен с ней. Часа три и так протянуть можно. Ну а кислородное голодание и периодические мигрени - это ничего. Бог терпел - и нам велел. А вот штраф платить никому не хочется. Что же касается блюстителей порядка - им абсолютно насрать, кислородная на тебе маска или марлевая. Рот закрой, главное, и иди, куда шёл.
   Никита запрыгнул в кроссовки, настроив шнуровку. Юля шустро притащила в коридор внушительный пакет и вручила мужу.
   - Мусор захвати, Никит. И поторопись, пожалуйста, - она сухо клюнула супруга в колючую щеку и вернулась на кухню.
   Выйдя в подъезд, Ник в ожидании лифта прислонился лбом к холодной металлической стене. Голова болела всё сильнее. Надо спешить.
   Шлюз лифта открылся, Никита зашел внутрь.
   - Сорок второй этаж. Назначение? - раздался электронный голос.
   - Первый, - буркнул Ник в ответ.
   - Первый этаж, - повторил лифт.
   Раздался гудок, шлюз закрылся, и капсула поехала вниз. Те десять секунд, что лифт опускался, Ник разглядывал стены. Матовые зеркала, отражающие рябой силуэт пассажира, тающий столбик электронных цифр, криво приклеенный предвыборный плакат с призывом "Голосуй!". Прям под плакатом гордо красовалось филигранно выведенное черным маркером слово "Хуй". Есть вещи, которые не меняются.
   Выйдя на улицу, Никита направился к мусорному утилизатору, находящемуся на углу дома, в специальной нише. Предполагалось, что мусор, помещенный в дезинтегрирующий отсек, будет проходить энергетическую обработку, после чего пыль, оставшуюся от исходного материала, просто развеет ветром. Так, по крайней мере, задумывалось. Но Нику пришлось кинуть пакет к остальной смердящей куче мусора, которая небольшим островком окружала сломанный какими-то имбецилами чудо-агрегат. Чинили утилизатор уже третий месяц. Однако что жильцам - "фи", бездомным и собакам - шведский стол.
   Администрация находилась километрах в пяти от дома. Дороги уже который год пустовали, поэтому теперь проезжая часть полностью принадлежала пешеходам, в то время как автомобили стаями механизированных мух шныряли в небе. На обочинах же изредка попадались полусгнившие каркасы старого транспорта, пестрящие постапокалиптической ржавчиной. После перехода на новое топливо все с радостью пересели на свежую технику. Об утилизации старой, разумеется, никто и не думал заботиться. Люди, позабыв обо всём, кружили на крыльях будущего над гниющими останками прошлого.
   Когда-то избавление от нефти было идеей фикс. Пока выхлопные газы своим букетом различных оксидов и монооксидов точили озоновый слой, будто могильные черви крышку гроба, активисты неистово рвали волосы на голове, брызжа слюной и негодуя. Но как показывает практика, им плевать, за что бороться. Права женщин, популяция коал, или честные выборы - неважно. Люди одни и те же, меняются только транспаранты. Поэтому после открытия нового элемента, подарившего нам эргономичное топливо, на площадях ничего не изменилось. Разве что народу вышло больше. И теперь вместо свободы слова люди требовали всего-навсего кислорода. Ставки снизились. Чего нельзя сказать об уровне экологической катастрофы.
   Новое топливо со всех сторон казалось идеальным. Колоссальная энергия, малое потребление, внушительные запасы исходного сырья - звучит, как сказка. Счастье до небес, как говорится. И ведь так и есть: теперь люди могли летать, имели автономные источники энергии и мощнейшее оружие. Вот только пары и выхлопы нового продукта оказались в разы страшнее проверенной нефти. Содержание кислорода в индустриальных областях теперь скакало от десяти до пятнадцати процентов, вместо прежних двадцати. Без кислородной маски в городе можно было продержаться совсем недолго, а на заводских территориях попросту невозможно. Правительство же решило, что уж лучше ввести налог на воздух, чем отказаться от таких технологий. Виват, прогресс. О людях беспокоиться не стали. Активисты разбрелись, едва кончился кислород. Площади пустовали, транспаранты пылились в кладовке. А что? Носите маски, господа. И мементо мори, конечно же. Вот так человечество слезло с нефтяной иглы, подсев на кислородные колёса.
   Никита начал задыхаться. Голова пульсировала подобно двухсотваттному динамику. Достав телефон, Ник лихорадочно пытался найти нужное приложение. В голове назревал взрыв. Картины возникали такие, будто парень сожрал таблетки самого Кандинского. Кое-как найдя нужную иконку, Никита вызвал такси. Через пять минут похожий на каплю ртути болид приземлился рядом, и вертикальная дверь гостеприимно открылась. Ник чуть ли не бегом домчался до машины и буквально упал на заднее сиденье. Пока болид взлетал, бедолага жадно хватал воздух, трясясь от паники. Пилот посмотрел в зеркало заднего вида и понимающе улыбнулся:
   - Кислород кончился, да?
   Парень продолжал громко втягивать носом чистый воздух. В голове прояснилось, окружающий мир снова обрёл точку опоры. Фокус пришёл в норму, цвета стали ярче. Вот он, короткий трип в реальность. Ник сел.
   - Да... Да, как раз до отделения шёл. У этих идиотов опять сайт упал, - он убрал телефон в карман. - Ещё пять минут - и упал бы я.
   - И не говори! - горячо поддержал Ника таксист. - Я на прошлой неделе аппарат в сервис сдавал. До дому пешком возвращаться пришлось. Дык меня выключать через полчаса начало! Спорю, раньше можно было дольше без маски продержаться. Не нравится мне это. То ли дерьма в воздухе больше стало, то ли что. А этим уродам плевать. Плати главное. Совсем охренели.
   Ник слушал вполуха, тоскливо наблюдая пейзаж за окном. Через смог мало что можно было разглядеть, но пока не набрали высоту, глаз Никиты успел заметить двух грязных мужиков, дерущихся за баллон. Видимо, бомжи где-то откопали заначку. Скорее всего, спёрли. Нечему удивляться. Цицерон был прав. О, времена! О, нравы!
   Болид припарковался у серого здания администрации, Ник попрощался с пилотом и двинулся к входу. Табличку, висевшую на двери, он заметил только после того, как безуспешно дёрнул ручку.
   "Администрация закрыта по причине замены воздушных фильтров. По вопросам оплаты коммунальных и жилищных услуг обращайтесь в наружные окна обслуживания".
   - Твою мать! - крикнул Ник, сгоряча пнув дверь. - Так. Тихо. Не нервничать.
   Он огляделся в поисках заветных окон и метрах в ста увидел вереницу очереди. Добравшись до толпы, Ник осведомился, кто последний, и встал в ряд. Абсурд ситуации восхищал. Сойти с летающего автомобиля, чтобы встать в очередь на оплату коммуналки. Великолепно.
   "Следующий!" - периодически доносился из окна мерзкий, скрипящий голос очевидно уставшей женщины.
   Никита окинул взглядом очередь. Десять человек. Оплатить, подписать - две минуты. На всё про всё четверть часа. Хорошенько зарядившись кислородом в такси, Ник понимал, что до отключки ему оставалось около часа. Но если брать в расчёт, что сегодня его начало вырубать раньше, чем обычно - времени не так много.
   Перед Ником стояла трясущаяся, как погремушка, бабулька. С трудом расслышав злобную тётку из окна, она в очередной раз вздрогнула и кое-как достала из кошёлки паспорт, протягивая его в нишу.
   - И табель сюда давайте! Я же вам сказала! - разразилась оконная тётка. Старуха снова полезла в сумку.
   "Ну отлично..." - подумал про себя Ник и тут же устыдился, что винит бабушку. Она ни при чём. И тётка не виновата. Всего лишь бессмысленная и беспощадная бюрократия во всей красе.
   Голова закружилась. В глазах снова заплясали разноцветные образы и Ник на секунду замер, плотно сжав веки и мысленно отгоняя боль. Фокус не сработал.
   - Молодой человек! Я говорю "следующий"! - проскрипела тётка.
   Ник разлепил глаза и шатаясь подошёл к окну. Взглянув на женщину, он понял, что она действительно устала. Серая кожа, в тон небу, отсутствующий взгляд и мешки под глазами, в которых она, судя по всему, прятала свою вежливость. Кислородная маска только подчёркивала печальный вид.
   - Здравствуйте! У вас опять сервера перегрузило, видимо. А мне за воздух заплатить нужно - кровь из носа, - удручённо пояснил Ник, с удивлением почувствовав, что по губе действительно катится капля.
   - Если умный такой - возьми, да почини, - буркнула женщина в ответ. - Паспорт.
   Никита протянул паспорт.
   - Справка.
   - Какая справка? - не понял Ник.
   - Здравствуйте, молодой человек! У вас долг вообще-то! - выпучила глаза баба, смотря на Ника, как на феерического идиота. - Я вам как без справки оплату-то проведу? Идите в налоговую, оплачивайте пеню, просите справку П-143, а уже потом приходите!
   Вспышки в глазах Ника плясали, как черти под звуки набата, отдающего в голове. Парень догадывался, по ком звонит этот колокол. Ноги подкосились, мокрые ладони уперлись в оконное стекло.
   - Какая справка?! - заорал Никита, тут же пожалев об этом, схватившись за голову и повторив спокойнее, - какая справка, женщина? Мне кислород перекрыли, вы понимаете это или нет? Жена дома задыхается, у самого сейчас голова разорвется, будьте человеком! Что за дурдом-то?
   - Вам в налоговую, молодой человек! Вы слышите меня? В на-ло-го-ву-ю! Потом приходите. Всего доброго! - прошипела оконная баба и ударила маленьким кулачком по кнопке. С механическим звуком на окно издевательски медленно, словно театральный занавес, опустилась стальная перегородка с надписью "Обед".
   Ник сорвался. Он сдёрнул пропитавшуюся кровью марлевую маску и принялся долбить кулаками по перегородке, проклиная женщину.
   - Открой, сука! Ты же меня убьёшь!
   Молчание. Вокруг ни души.
   Голова пошла кругом. Обед подступил к горлу и, на секунду задержавшись, выплеснулся на асфальт. Мир начал таять. Упав на колени, Никита на ощупь пытался разблокировать телефон. Оповещение.
   Ник напряг зрение, пытаясь разглядеть сообщение.
   Юлька.
   "Где ты? Голова кружится. Доставки всё нет. Быстрее. Целую".
   Ник заплакал.
   "Такси. Нужно вызвать такси".
   Иконка приложения.
   Поиск.
   Ожидание.
   Уведомление.
   "Нет свободных машин.
   Высокий спрос.
   Пожалуйста, повторите попытку позже".
  
  
  

7. Ковалевская А.В. Белый патруль

  
  
   Всё сразу пошло не так. Ваня заметил велосипед со спущенными шинами в самокатной, мимо которой прошла его группа. Местная самокатная - не контейнер, а зарешеченная домовая ниша. Ваня отстал, посветил фонариком. Так и есть, замок вскрыли, колёса самокатов прокололи. Могли повредить и каталки, сложенные у дальней стенки. Он послал условленную "соточку': пусть знают о случившемся, и быстро догнал своих. А ночь ещё только начиналась. Плохо начиналась эта ночь в восточном секторе.
   Пал Палыч получил сигнал от Вани, определил по навигатору, где именно находится самокатная, и молча вышел из фургона амбулатории. Вдохнул через фильтр сырой февральский воздух, захлопнул дверцу авто. Голоса коллег, отправивших белый патруль на последнее дежурство, теперь слышались приглушенно. Вроде как нет повода волноваться, ребята и девочки в Ванькином взводе подобрались надёжные, лучший патруль за все годы подготовки... Повода нет, а нерв есть. Можно, конечно, ехать в машине следом, держа расстояние не больше квартала; так подстраховывают школьников второго года обучения. Но в лагере уже утром все будут знать, что Ванькину команду пасли. Даже расстояние от машины до патруля идёт у молодёжи в негласный зачёт. Ванькин взвод такое унижение не заслужил. Четыре сезона их готовили всерьёз, куда уж серьёзнее. С инфицированными ситуации случаются разные. Пусть действуют сами. По-взрослому. Поэтому спэшка, автомобиль скорой помощи, дальше окраины восточного сектора не двинется.
   С другой стороны, ведь ещё не выпустили, значит, вся ответственность ляжет на наставников...
   Пал Палыч вернулся в тёплый фургон спэшки. Сказал румяным коллегам, с неодобрением глядя на расстёгнутые воротники курток и спущенные до пояса белоснежные "защитки":
   - Ваня обнаружил потроганную самокатную.
   - Сильно потрогали? - бодро отозвался Тимурович, самый молодой из наставников, оборвав очередной анекдот. Впрочем, все они здесь молодые. Только Палыч помнит, с чего всё начиналось и к чему в итоге пришло. У его поколения детство было долгим: учились, ленились, спорт, кружки, обычные детские проблемы взросления, потому что на всём готовом... В принципе, было неплохо, привыкли к такому раскладу. Но после первой пандемии старики начали рано покидать этот мир, и все почувствовали себя как на краю пропасти. И понеслось, каждые три-четыре года - новая напасть. И непонятно, к кому прилипнет вирус: к "серебряному возрасту" или к тем, кто только разменял пятый десяток. А где здоровых людей брать во время вспышек? Начали готовить школьников. Вместе с паспортом каждому - удостоверение на жёлтом пластике, первая степень подготовки. А с избирательным правом - удостоверение на белом глянце. Это значит, полный курс Службы спасения пройден и зачтён.
   Восемь лет назад Палыча доставил в больницу белый патруль, в котором все только-только встретили свою семнадцатую зиму. Если бы не успели их подготовить, не приставили к медикам в помощь, погиб бы каждый четвёртый взрослый. Молодняку тогда досталось.
   Вот сидит миниатюрная улыбчивая Елизавета, а её несли мимо неработающего лифта с девятого этажа. Несли даже не белопатрульные, а жёлтые, которые младше на два года. Но спасли же. Сумели. Главное, сообразили правильно распределить силы. Жёлтым - легковесных пациентов и эвакуационные кресла; синим и особенно белым - всех остальных инфицированных и носилки. А носилки сами не ходят... Краснокостюмные, новички, под символическим присмотром едва державшихся на ногах взрослых подавали каталки, захлопывали и протирали дверцы скорых, дезинфицировали подъезды, указывали дорогу заезжавшим в лабиринты дворов спэшкам. А в городе тогда начались веерные отключения электричества, и пункты санитарного оборудования в каждом квартале после начнут укомплектовывать ещё и велосипедами, и самокатами, потому что молодёжь их попросту забирала, где находила, чтобы оперативно связываться с другими патрулями. Тогда не только электричество, но и связь прерывалась. Сказали, имело место вредительство. Но потом замолчали. Может, оно. А может, и другая причина. Много народу слегло сразу, в первые часы, и ясное дело, без обломов не обошлось.
   В районе, где жил Палыч, командование взял на себя Ванькин брат Артём. В его группе все потом получили детский орден "За стойкость", а сам Артём из лагеря санподготовки ушёл не в универ, а сразу в армию, сержантом. По контракту. Объяснил: "Контрактникам платят достойно, а мне надо Ваньку подрастить." Их отец тогда же и умер.
   Теперь белый патруль выводит Ваня.
   Ваня справится.
   Пал Палыч снова подался наружу, под свет уличного фонаря, мимоходом буркнув насторожившейся Елизавете Юрьевне:
   - Прогуляюсь. Самокат возьму.
   Елизавета попросила:
   - Включите рацию, я вас буду прослушивать.
   Ей, несмотря на уютную обстановку внутри фургона, тоже сделалось тревожно. Она вздохнула: "Я с вами!" - и выскочила на запорошенную снегом мостовую. Привычно вернула на плечи защитный комбинезон, застегнулась под горло, затянула шнурок вокруг лица, огладила карман-нагрудник с эмблемой - красный крест, вписанный в число 103.
   Вдвоём они открыли ближайшую самокатную. Пал Палыч скрупулёзно осмотрел колёса медицинских каталок. Из трёх десятков годных было всего одиннадцать. И это - на квартал. "Что здесь творится?! Старост подъездов перевыбрать всех до одного, расслабились!" Пал Палыч и Лиза переглянулись, не видя друг друга под масками, но чувствуя солидарность по возмущённому движению плеч.
   Мимо пронёсся полицейский автомобиль и свернул в ту сторону, куда ушёл белый патруль. Пал Палыч и Елизавета скользили на самокатах. Сокращая путь, срезали углы по узким мощёным дорожкам через детские площадки.
   Где-то по улицам "спешили на спэшке" их коллеги, им пришлось сопровождать полицейскую машину.
   Или столица полыхнула новой заразой, или ощетинился район, известный своими сектами. Или и то, и другое.
   Ваня настороженно замер посреди квартиры в подвальном этаже, макушкой упираясь в пыльную люстру. Потолки здесь стандартные, просто Ваня высокий. Перед ним в проёме двери в молельную комнату с коченеющими трупами в углах кривлялся пациент, вызвавший себе неотложку. Волосатыми ручищами выхватил Соню, тряс её, как тряпичную куклу, и бросил на трупы лицом вниз. Соняшка ревёт, на левом плече острым углом выперло что-то, грозя порвать защитку, и Ванька догадывается, что Соня забыла снять игровой браслет, а пациент ей браслет поломал. Ванька покосился на Сашку. Раньше Сашку Полякова принимали за девчонку - Сашка мелкий. Нет, теперь заметно и больному: это Соняшка - девушка, а Сашка - невысокий, но плечистый и длиннорукий пацан. И он влюблён в Соню. Ванька видел, как они целовались, пожевав перед этим жвачку "поцелуйку", а потом притворялись, что не было ничего, а на губах у обоих остатки защитной плёнки от жвачки. Ванька тоже был бы не прочь целоваться взасос с Соней, но не смел предложить себя. Но жвачку на всякий случай носил в кармане, и не одну...
   Если пациент ещё раз дёрнет Соняшку, защитка подведёт, а это, Ваня помнит статистику, смерть почти что в восьмидесяти случаях из ста, потому что кожа трупов в пятнах ржавого цвета, значит, зараза в активной форме. Службы проглядели очаг заражения, или сектант попался хитрый и долго таился. И сдался, только когда всех своих угробил. Он что-то вещает о крестосвидетельстве в небе, значит, не тумбергианец. С теми полегче, договориться можно.
   Стрелять снотворным нельзя, подействует не сразу. Этот перевозбуждённый всех разбросает. Сашка подбирается ближе, ближе - по сантиметру придвигается к пациенту. Ещё немного - и достанет ногой. А нога у Сашки-каратиста убойная. Только убивать как раз патрульным запрещено, Сашка себе жизнь поломает. И ведь поломает - за Соняшку.
   Пациент кричит Ваньке в пластик забрала:
   - Изыди! Я тебя не вижу!
   Ваня знает, почему его лицо не видно. Руками потянулся к маске-респиратору.
   "Не надо, Ваня!" - закричала Соня, пытаясь отползти от трупа женщины. Мужик, горилла-гориллой, пнул Соняшку, не спуская настороженный взор с патрульных. Ваня молниеносно сдёрнул фильтр и капюшон с головы. Мужик отшатнулся от неожиданности, содрогнулся, глаза испуганные. Ваня на это и рассчитывал, потому что догадался, зачем девчонки, Марго и Катя, задурили ему голову перед выходом, чмокнули и гладили по щекам. Соня им приказала, точно, - у неё наплечье. Доигрывали, значит, в "желания". Что ему на щёки налепили, неясно, может, рот до ушей, - переснимка такая, светоотражающая. А он, командир называется, растаял тогда, как дурак... А Сашка молодец, воспользовался моментом: заехал горилле под селезёнку и второй удар пришёлся по уху. Мужик отлетел вглубь комнаты. Ваня первым метнулся вперёд, заграбастал Соню и легко переставил себе за спину, а там остальные уже дезинфицируют и проверяют защитный костюм на зарёванной Соняшке.
   Мужик вскочил на ноги. Крепкий ещё. Его стало рвать ржавой пеной и он нарочно вертел башкой, пену разбрызгивал. Но патрульные умело блокировали его, скрутили, и услышали сирену полицейской машины на улице. Мужик не сводил глаз с Ваньки и рычал:
   - Какого х..на?! Ты же белый патруль, па-анимаешь? Бе-елый патруль, а рожа у тебя чёрная! Ковидов антихрист! Но через меня ты за неделю сдохнешь, гребаный нигер!
   - Тогда и поговорим! - сурово пообещал Ванька, зная, что в этом рассаднике заразы лучше бы молчать. Но он командир взвода, и отдавать команды всё равно ему, не кому-то.
   Мужик перестал скалиться, мышцы лица расслабились. Снотворный укол Марго подействовал. Пора укладывать пациента на каталку.
   Ваню обработали дезинфицирующим составом, но надо срочно снять защитку, под которую попала зараза. В тёмном дворе, под вой разгулявшейся метели, он принялся переодеваться, а это не скоро. Нарукавники, верхний балахон - наружной стороной свернуть внутрь, после каждой вещи руки в дезраствор. Брызгает и поливает ему Марго, а Сашка и Соняшка держатся за руки, сблизив фильтры масок. Затем снимаются очки, которые нужно оттягивать вперед и вверх, ни в коем случае не касаясь внешней поверхности пальцами. Распускаются завязки комбинезона и снимается "исподняя защита". Комбез тоже сворачивается наружной поверхностью внутрь, опускается в пакет. Потом возня с бахилами. После этого санитару положен душ, но душа нет, только белый снег падает на чёрные Ванькины щёки. Дом уже оцепляют, машин понаехало. В свете фар стоят Пал Палыч и Елизавета Юрьевна. Молчат. Что они могут сказать? Всему научили, им спасибо.
   Ванька бодрится. Девочки хотят обниматься, но нельзя, все они грязные, слишком высокий уровень заражения в той злополучной квартире. Их даже к наставникам в спэшку не пустят, подгонят фургон с цельнолитыми, как в колбе, пластиковыми стенками, отвезут и продезинфицируют в костюмах прямо в фургоне, а потом помоют камеру - её мыть удобно.
   Через семь дней группа собралась вместе с наставниками; из госпиталя передали, что у Ваньки миновал кризис. Значит, выживет. Спели гимн санитаров, лица у всех были строгие, и на последнем куплете девочки расчувствовались.
   Пал Палыч вспомнил Ванькиного старшего брата, Артёма. Артём когда-то рассказывал, как с родителями выбирал себе родню. Увидел в приюте большеглазого малыша, сидевшего в стороне от хоровода нарядных детей. Нога упрятана в гипс, а мелкий улыбается, ладошками повторяет движения за воспитательницей. Артём показал на него пальцем и сказал: "Мне этого братика! Только этого, другого не хочу!"
   Пал Палыч посмотрел на вчерашних учеников и неожиданно твёрдо спросил:
   - Какой первый признак цивилизации?
   Что-то было в глазах наставника, потому что выпускники подтянулись и ответили чуть ли не хором:
   - Первый признак цивилизации - сросшаяся бедренная кость взрослого охотника, жившего пятнадцать тысяч лет назад! Цивилизация начинается тогда, когда о больном человеке начинают заботиться!
   Палыч сравнил этих белопатрульных со своими одноклассниками, какими были давным-давно на школьном выпускном, и поразился разнице. Зажмурился, чтобы скрыть слезу.
   "Спасибо!" - прошептал беззвучно и почувствовал себя обломком, случайно всплывшим из глубин легкомысленного эгоистичного старого мира.
  
  
  

8. Бородкин А.П. Next

  
  
   Я не собираюсь рассказывать о себе слишком много. Это утомительно, во-первых, едва ли кому-то интересно, во-вторых, и... слова неизменно вызывают в мозгу сумятицу, а она может быть опасна перед тем путешествием, кое я собираюсь предпринять.
   Всё началось с того, что умер мой далёкий призрачный родственник. Смерть призвана многое упрощать, как горячий утюг упрощает/разглаживает складки ткани, однако, в моём случае всё радикально усложнилось.
   Мне досталась комната в Таллине, почти в самом центре, в доме наполовину каменном, наполовину бревенчатом. Признаюсь, я не подозревал, что подобные бастарды ещё сохранились, используются для чего-то за исключением краеведческих музеев и домов исторических личностей.
   Второй этаж, угловая комната (соседи уверяли, что это огромное преимущество). Двадцать четыре и три десятых квадратных метра. На полу и стенах - синей линией - обозначены "границы" кухни (фрагмента комнаты). Туалет и ванная "в едином порыве". Зеркало до потолка. Портрет породистой дамы, в чертах которой я обнаруживал собственные приметы.
   Я избавился от необходимости снимать жильё, переехал из азиатской столицы в европейскую, завёл обстановку (справедливости ради, её завёл мой покойный родственник), освободился от назойливых знакомств и большинства обязательств.
   Из минусов:
   Плохо, когда ты всем чужой.
   Ещё хуже, когда ты чужой самому себе.
   От безделья и пустоты, мысли мои начали шалить: "А не грабануть ли мне почтовый поезд? - думал я полушутя-полусерьёзно. - Интимный перезвон мешочков с золотом, облигации государственного займа, банковские билеты... на худой конец, можно перерезать глотку местному олигарху, раздать деньги беднякам".
   В деревянном сундуке, среди пожелтевших газет и книг (некоторые из них я мельком прочёл, я обладаю уникальным навыком), я обнаружил свёрток. В длинный хлопчатобумажный шарф с вышивками и кистями (впоследствии я узнал, что он предназначался для ношения младенца) был завёрнут офицерский кортик. Вещица кровожадная, провокационная.
   Стечение моих фантазий и находки показалось мистическим. Я решил поделиться страхами с философом - завёлся у меня в городе один знакомец, личность настолько колоритная, что я не боялся доверять ему некоторые свои тайны. Даже если бы Севастьян проболтался, ему бы всё одно не поверили.
   - А, это ты, Оффенбах! - Севастьян возлежал у огня (горело в бочке), что-то читал. - Устраивайся, человече. Пожри, я приготовил запеканку.
   Обретался философ под железнодорожной насыпью, хотя имел многокомнатное жилище и, кажется, жену с ребёнком. Аскетизм призван был формировать образ мыслей.
   - Послушай, что пишет Эдичка Лимонов, покойничек, царство ему небесное: "Цель человечества - найти Создателя, победить его, выпытать у него страшную тайну нашего предназначения и затем, может быть, убить его. Чтобы самим стать Создателями". Каково? Ну не плут ли? Передёргивает, как сызранская торговка.
   Я промолчал. Было тепло. В чёрном небе мерцал огонёк самолёта, имитируя доступную звезду. В кустах волновалась птица. Пахло креозотом. Судя по тому, что значительная часть водки отсутствовала в бутылке, говорить с Севастьяном было бессмысленно. Насоборовавшись, он делался упрям и даже агрессивен. Я уставился на огонь и замер, позволяя дремучим инстинктам заполнить моё "я".
   "Похоже на рекурсию: смысл жизни в том, чтобы понять смысл жизни, чтобы, тем самым, сделаться Создателем, а, следовательно, утратить прежний смысл и вновь его искать. Так бывает, если подключенную к телевизору видеокамеру навести на экран - возникает бегущий бесконечный коридор. А вообще - чушь всё это. Искать Создателя, грабить поезда, выпалывать олигархат из грядок общества... жизнь человеческая до смешного коротка, и это Главный Предохранитель, вставленный в нас Вселенной".
   Стало скучно.
   По дороге господин тянул детскую коляску. Было странно увидеть человека в такое время в таком месте. В пальто и фетровой шляпе - тем более. Фетр изо всех сил старался держаться естественно, будто ничего необычного не происходит. Секретер (его везли на коляске) помахивал гнутыми ножками и норовил свалиться.
   - Пойду, - я попрощался с Севастьяном. - Поговорим в другой раз.
   Не могу сказать, что фетр привлёк моё внимание слишком. Меж тем, что-то загадочное в ситуации присутствовало.
   - Позвольте, я вам помогу. - Я ухватил секретер за ножки, тот перестал вибрировать, и везти стало значительно проще. - У меня свободный вечер, кроме того, я состою в профсоюзе перевозчиков мебели в детских колясках.
   Фетр посмотрел на меня... слегка испугано, слегка удивлённо, сказал, что ему нечем заплатить.
   - Господь с вами! - я наддал со своей стороны, и коляска побежала бойчее. - Какие деньги? К чему они, когда на небе звёзды?
   Ехать пришлось недалеко. В качестве финишного спурта мы поднялись на третий этаж, где произошла небольшая заминка. Хозяину не хотелось впускать меня в квартиру, однако оставлять секретер в коридоре, чтобы потом корячиться, затаскивая внутрь одному было глупо. Кроме того, я попросил вымыть руки - они запачкались.
   - Да-да, - фетр кивнул в сторону ванной. - Проходите.
   Он зажег в коридоре лампочку, я рассмотрел его лицо. Лет более сорока, преимущественно седой. Уставший, или правильнее сказать, утомлённый интеллигент. Впрочем, я не вглядывался пристально, меня привлекла комната-зала. Она была уставлена всевозможными вещами и напоминала обиталище гоголевского Плюшкина. Притом, что все (большинство) "объектов" имели очевидные дефекты. Например, на ножке секретера, что мы везли, было вырезано имя "Ира", а вензель другой опоры был стёрт небрежным обращением.
   - Расскажете? - я прищурился, давая понять, что не отказываюсь поболтать. - Поведайте мне тайну последнего пристанища кораблей.
   Фетр (его звали Григорием Фёдоровичем) поднял глаза, в них я разглядел тоску и почти равнодушие. Он махнул рукой и согласился открыть тайну:
   - Но с одним условием, молодой человек. У меня есть пара обуви... у вас какой размер? - Из шкафчика Григорий извлёк пару неожиданно новых штиблет. - Поносите их денька три-четыре. А лучше пять.
   Настала моя очередь удивляться. Я принял обувку, спросил, что потом?
   - Потом приходите. Мы поговорим.
   Через минуту я оказался за дверью, в правой руке держал штиблеты, в левой - сотенную купюру (как плату за помощь), пытался сообразить, кто кого одурачил:
   "Если он пытался меня обмануть, то как? Ботинки стоят дороже, чем сто рублей... притом, что деньги заплатил он. Афера с поездом: купил билет и не поехал?"
   На следующий день суть махинации раскрылась: ботинки оказались на половину размера меньше, чем ношу я, а посему отчаянно давили. Первый же час выявил несовместимость жизни и пребывания в лаковых "колодках".
  
   Из ситуации существовало два выхода:
   1. Наплевать и забыть.
   2. Мобилизовать пластыри, крем для обуви и силу воли.
   3. Попытаться мухлевать /этот вариант был сразу отринут, как унизительный.
  
   "Что я делаю? - упрекал себя, наклеивал на мизинцы и пятки медицинский пластырь. - Зачем? Какой пользы для? Что я надеюсь услышать от Григория? Тайну смерти Екатерины Арагонской? В лучшем случае, он посмеётся и скажет, что разыграл, что у него подпольная мастерская по ремонту антикварного мусора".
   ...Мы встретились ровно через неделю. Он удивился, обаче умело подавил удивление. Я всячески демонстрировал беззаботность. Выпили чаю, откушали крекеров. Я не подгонял, он не торопился.
   - Ну-с, молодой человек, - заговорил Григорий, уразумев, что даром он от меня не отделается, - вам хочется узнать, зачем все эти вещи?
   - Согласитесь, они похожи на хлам.
   - Хлам, - согласился Григорий. - Но ценный для меня хлам. Вы принесли штиблеты?
   Я передал пакет.
   - Сколько вы их носили? День? Два?
   - Шесть. Это стало делом принципа. Я разносил ваши оковы до состояния тапочек.
   Григорий оживился, испросил разрешения задать вопрос, я позволил:
   - Вообразите себе больницу. Лежит человек средних лет. Допустим у него... ранение. Пулевое или на стройке на прут арматуры напоролся.
   - Так, - я слушал внимательно, разумея, что меня сейчас будут дурить.
   - Состояние больного стабильное. Потом он - раз - и умирает. Почему это происходит?
   - Почему? - переспросил я.
   - Нет, это вы мне ответьте!
   Я ощущал себя, как зритель, коего фокусник вызвал на арену. Даже разозлился немного. Зрителя ждут тридцать секунд позора и всё, я же таскал штиблеты без малого неделю.
   Чем дольше я молчал, тем равнодушнее становился хозяин. Меж нами пролетел холодок бессмысленности. Григорий не выдержал, проговорил, что загадки нет. Мебель он проверяет на наличие тайников, потом сжигает:
   - В соседнем дворе имеется кочегарка, печь испортилась, и мне приходится складировать объекты в комнате. Только и всего.
   Звучало логично. Я посмотрел на гобелен (на нём доминировало бурое пятно), прошел вдоль рядов книг. Книжная полка стояла обособленно и таким образом, что её не было видно от двери. Я рассмотрел её случайно, точнее - почувствовал.
   Коснулся пальцами корешков, вынул том в истёртом кожаном переплёте. "Сафьян? Нет, более примитивная выделка".
   - Книги тоже будете жечь?
   - Зачем же... - Григорий взмахнул рукой. - Прошу вас... это редкое издание.
   - Ещё бы! Единственный экземпляр! Считается, что Хуа То сжег свой бесценный трактат, ан вот он, притаился среди рухляди.
   Григорий побледнел, спросил насколько близко я знаком с Хуа То.
   - Тайна за тайну, милый старьёвщик. Вы рассказываете мне, я делюсь с вами.
   Передо мной стояла трудная задача. Покуда Григорий распространялся, нужно было решить, как поступить далее. Судьба давала мне шанс неимоверного масштаба, я должен был его взнуздать. "Только бы не подавиться слишком большим куском", - мелькнуло.
   - Энергия ци, - проговорил хозяин. Посмотрел на свои ладони. - Она же ки, она же пневма, она же прана. Знакомо вам это понятие?
   - Уже да.
   - Человек... раненый или просто старик... он умирает, когда заканчивается его энергия ци. Организм останавливается, словно двигатель, выработавший топливо.
   - А вы, стало быть, нашли способ эту энергию восполнять?
   Григорий хотел что-то сказать, я перебил: - Точнее, методу изобрёл Хуа То незадолго до своей казни. Вы же слегка осовременили процедуру.
   - Откуда...
   - У меня есть дар, я читаю книги одним прикосновением.
   /передо мной сидел бессмертный человек. Да-да. Он мог погибнуть от тяжелой болезни, от пули или, например, от падения с большой высоты, и только.
   - Это не значит, что я прочитываю каждую букву, как поступает школьник-хорошист. Я касаюсь книги, и во мне формируется облако-образ, как после просмотра кино. Оно клубится не в голове, а в районе пупка, имеет цвет и структуру. Когда мне необходимы более конкретные данные, я "вспоминаю" - обращаюсь к этому облаку. Например, сейчас, я разбираю конструкцию дистиллятора ци.
   /Григорий "выжимал" из старых вещей жизненную энергию. Чем дольше вещь служила хозяину, чем больше несла на себе отметин, тем больше давала "нектара". Цепочка проста: старый хозяин - вещь - Григорий. На уровне энергий: Эмоции - ци - жизнь Григория.
   - Сейчас я вижу рекомендацию Хуа То использовать боль, как самую сильную эмоцию. Полагаю, мои шесть дней в штиблетах добавят вам... а сколько они вам добавят?
   - Два-три месяца, - Григорий пожал плечами. Он вполне справился с волнением. - Не так много...
   Хозяин квартиры попятился, стараясь замаскировать одно движение другим - он коснулся грудины в области сердца и закатил глаза. Нас разделяло семь или восемь шагов (если огибать "препятствия"). Я не стал петлять - вскочил на тумбу и в три прыжка через столы и секции преодолел расстояние.
   В руке Григория блестел пистолет - изящный дамский "браунинг", - в моей руке ярилось лезвие. Время замедлилось и убыстрилось одновременно. Я увидел, что пистолет на предохранителе, и снисходительно улыбнулся, параллельно с движением губ - и это я тоже успел разглядеть, - кортик пронзил ладонь хозяина, скользнул меж рёбер, проникая точно в сердечную мышцу.
   Смерть не была болезненной. Глаза потухли, будто в храме "Григорий Фёдорович" погасили паникадило.
   Я отдышался. Подумал, что было бы оправданно извлечь из тела остатки ци, однако Хуа То ничего не писал об этом. Рисковать же я не решился, тем более что сжечь тело взрослого мужчины занятие долгое и хлопотное.
   Иная мысль будоражила моё сознание. "Ведь ци - это ключ к движению во времени! Универсальная валюта, которой можно расплатиться за жизнь, за пространство, за время!"
   Первым делом, я "прочитал" все книги в доме. Григорий - я посмотрел на тело с уважением - собрал удивительную коллекцию. Странно, что он сам не догадался переместиться во времена извержения Везувия, или к Гражданской войне, и собирать ци там.
   ...слишком много слов; слова вызывают в мозгу сумятицу, а она может быть опасна перед тем путешествием, кое я собираюсь предпринять.
  
  
  

9. Маугли Д. NewС-Петербург

  
  
   Сазонов дослушал до конца утренний гимн, привернул громкость на радио и только тогда вышел из квартиры. Двадцатиметровая мерная лента, приватизированная им еще в советское время на геобазе, наконец-то пригодилась. Даже почти не заржавела от долгого лежания в кладовке. Прошлым вечером Сазонов для надежности смазал её машинным маслом, так что с этой стороны неожиданностей не предвиделось.
   Привычно ткнув локтем в кнопку домофона, Сазонов ногой толкнул наружную дверь и вышел на бетонную площадку. Июльский день обещал быть жарким, но сейчас утренний холодок приятно бодрил. Сазонов достал связку стальных шпилек и воткнул первую у самой стены, в щель между ней и отошедшей отмосткой. "Ну, с богом!" - пожелал он сам себе, зацепил ленту пазом за шпильку и принялся разматывать в направлении ориентира. Ориентиром служил ближайший угол ларька.
   Как Сазонов ни старался двигаться аккуратнее, но через пять метров лента задела за траву и соскочила со шпильки. Он выругался и внимательно осмотрелся, надеясь углядеть раннего прохожего. На его удачу, мимо как раз пробегал Витя-спортсмен из второго подъезда.
   - Эй, Вить! - крикнул Сазонов и махнул рукой. - Подсоби, а?
   Витя остановился, после пары сазоновских слов о том, что надо делать, кивнул и взялся за другой конец ленты. За несколько минут они отмерили пять кусков, Сазонов воткнул шестую шпильку на сотом метре, махнул Вите, что тот свободен, и приготовился ждать.
   Через минуту, вполне ожидаемо, запищал зуммер на ошейнике, возвещая о том, что Сазонов покинул разрешенную зону удаления от парадной. Он сделал несколько шагов назад, засекая место, когда зуммер затих, и тут же шагнул за зону. Смолкнувший было ошейник чувствительно шибанул разрядом и разразился ещё более противным звуком, как бы намекая на повторное нарушение.
   Но Сазонов и не думал уходить. До разрешенной границы оставалось три метра. Как раз те самые недостающие метры, которые бы позволили ему купить сигареты.
   Курить хотелось жутко. Но последний из десяти часовых разрешенных выходов в магазин Сазонов потратил еще двадцатого, позавчера. А августовских предстояло ждать девять дней. Или даже десять, смотря как считать. С работой на удалёнке и постоянным стрессом Сазонов был совершенно не готов бросать курить. Вот когда всё образуется, придёт в норму, можно будет и подумать. Но не сейчас. Сейчас Сазонов собирался добиваться справедливости. Ещё бы! У него оттяпали законные три метра от ограничительной зоны. Чувство негодования прямо распирало Сазонова и требовало выхода. Он ждал представителя закона, которому можно будет предъявить претензии.
   Полицейский дрон прилетел через пять минут ожидания. Покрутился вокруг неподвижного Сазонова, сел на крышу ларька и скрипуче сказал:
   - Ну, чего встал? Покинь зону-то!
   - А я в зоне! - со всей возможной решимостью возразил Сазонов. - Сто метров - вон там! - И показал - где.
   - Чегой-то не разберу, - после некоторого раздумья ответил дрон. - Разрешение у камеры маленькое. Ошейник пищит, значит, нарушил. Возвращайся. Я даже не буду административку заводить. В отчете напишу, что у тебя прострел случился, и ты не мог сразу покинуть запретную зону. Ну? Давай по-хорошему?
   Но Сазонов считал себя в своем праве. Ещё бы! Его конституционное право на стометровую зону грубо нарушено! Доказательства - налицо! Да он их всех по судам затаскает! Кого "их" и по каким судам Сазонов ещё не решил, но затаскает обязательно. Сейчас можно хоть в десять виртуальных судов дело подавать, были бы деньги и силы для видео-конференций.
   - Вызываю официального представителя закона! - громко сказал Сазонов.
   - Ну, дед, ты меня вынудил! - отозвался дрон и выключил динамик.
   Сазонов почесал колено, которое до сих пор ныло от падения на асфальт во время разгона очереди в "Карусель". С другой стороны, он всё же сумел тогда отовариться большой упаковкой туалетной бумаги, рисом, перловкой и макаронами и благополучно донести всё до дома. Хромая и постанывая, дотащил продукты на четвертый этаж и только тогда позволил себе грохнуться без сил. Лифт, конечно, работал. Но именно в тот момент прошел слушок, что после того, как стали подпирать входную дверь, функции домофона по контролю над выходящими гражданами взял на себя именно лифт. Жена, Лена, встретила Сазонова, как героя, вернувшегося с фронта. Впрочем, в какой-то мере так и было.
   И, кстати. Сазонов вспомнил, что сегодня не послал Лене дежурную смс-ку. О том, что у него всё хорошо и жизнь налаживается. Замотался с измерениями, отвлекся и забыл. Да и жизнь что-то не налаживалась. Скорее, входила в ограничительные рамки. Сазонов достал телефон и быстро набрал: "Люблю_не скучай_всё хорошо". Отправил и со спокойной душой принялся ждать.
   Полицай прибыл через полчаса. В боевой экипировке, в защитном шлеме с поддувом, с табельном оружием на поясе и планшетом в руках. Он обошел Сазонова по кругу, что-то пометил в планшете и представился:
   - Старший сержант Тришкин. Нарушаем, значит?
   - Где ж нарушаем? - возразил Сазонов. - Ещё три метра. Вон, смотри.
   Сержант мельком глянул на последнюю воткнутую шпильку с нанизанной лентой и нехотя сказал:
   - Дефектный у тебя измерительный прибор. Не сертифицированный. Небось, ещё со знаком качества? А ты в курсе, что использование данного знака подпадает под статью 19.19.1 "Административного кодекса" и предусматривает штраф от двадцати до тридцати тысяч?
   Сазонов возмутился:
   - Это у вас программное обеспечение дефектное! Выставили радиус на три метра меньше и довольны! Или допуск поставили плюс-минус три метра вместо десяти сантиметров! С вас станется! Или вообще программа слежения нелицензионная стоит! Мало ли!
   Тришкин побагровел так, что стало видно за полупрозрачным лицевым стеклом шлема.
   - Клевета! Ты знаешь, что бывает за клевету на представителя власти?! А, дед?! Это, считай, уголовка!
   - Ладно, погорячился, - пошел на попятную Сазонов. - Нормальные у вас программы.
   - То-то же, - старший сержант покачал головой. - Какие претензии?
   - До ларька не добраться. Хотя он находится в стометровой зоне.
   Тришкин скептически осмотрел ларек и путь, который Сазонов проделал.
   - Напрямик шел?
   Сазонов почувствовал в вопросе подковырку и ответил, чуть принизив голос:
   - Да. А как еще?
   - Во-первых, будет тебе штраф за порчу зеленых насаждений. Во-вторых, если бы ты шел по официально проложенной дорожке, то расстояние досюда составило бы больше ста метров. Понимаешь?
   - Понимаю... - Сазонов начал натужно дышать. - Что-то все разом подзабыли школьную геометрию... И чем выше чиновник, тем он меньше её помнит... Зона - это площадь! Круг с центром! И внутри круга я могу перемещаться хоть по спирали! На любое расстояние! Учебник возьми!
   Тришкин не нашел, что ответить, включил планшет и начал искать правовую информацию о зонах ограничения и сравнивать её с построением фигур начальной геометрии.
   Солнце вылезло из-за дома и начало пригревать непокрытую макушку. Сазонов покачал головой и принялся вспоминать, как он, высококлассный инженер, дошёл до такой жизни. Ещё в первые дни карантина, когда объявили новые правила поведения, а законы под это дело принять не успели, Сазонов успел отправить жену с детьми в Новгородскую область. В то время власть на нарушения смотрела сквозь пальцы, даже пропуска ещё не ввели. Но и недели не прошло, как все жители города оказались в изоляции: по всем дорогам выставили кордоны из вооруженных автоматами полицейских, а по улицам принялись курсировать патрули, загоняющие граждан по домам. Для их же блага, как обычно. И чем дальше, тем Сазонову становилось противнее. Хотелось хоть какой-то справедливости. Демарш с измерением расстояния до ларька стал для Сазонова своеобразной акцией протеста.
   Сержант изучил кодекс и решил разрулить ситуацию по-тихому. Он подошел к Сазонову вплотную - на полтора метра, - выключил динамик и негромко проговорил, так что его было едва слышно сквозь опущенный щиток:
   - Ну, слушай, дед. Иди домой, а? Я тебе выпишу штраф на минималках - всего четыре тысячи - и разойдемся без претензий. Не порть мне статистику. Надо же так - и в мое дежурство...
   Праведное возмущение Сазонова потребовало выхода:
   - Какой я тебе дед?! Мы в параллельных классах учились!
   - Ну, пусть, не дед. Папаша... - До Тришкина дошло, что сказал собеседник, и он поправился. - ...Мужик, будь человеком. Не доводи до крайности. Я ж при исполнении. Вали, пока наряд не вызвал. Десять минут тебе на раздумья.
   К этому времени солнце поднялось высоко и стало изрядно пригревать. От жары и волнений лицо у Сазонова под маской вспотело и чесалось. Хуже того. Борода, которую он не стриг уже второй год из-за невозможности выкроить лишний выход из квартиры, забилась в рот.
   - Шо за хр! - выдавил Сазонов.
   - Что-что? - участливо уточнил сержант.
   Тогда Сазонов, совершенно себя не контролируя, стащил маску с лица и внятно повторил:
   - Стоял и стоять буду! Понял?!
   И сложил пальцы в фигу.
   Увидев голое лицо человека прямо перед собой, Тришкин отшатнулся, чуть не упал, отскочил на три шага назад, прямо к ларьку, и забубнил в рацию:
   - Срочно!.. У меня тут особый случай. Требуется наряд для задержания. ... Именно! Пошути у меня! К-диссидент, понятно! ... Сами разбирайтесь! Мое дело выявить и доложить! Да, 20.6.12. В особо злостной форме. ... Да сами решайте, что ему инкриминировать! Всё! Жду.
   Сержант посмотрел на обомлевшего Сазонова и как-то покровительственно добавил:
   - Ну, мужик, ты доигрался. Сейчас наряд из Центра приедет. Ты, главное, не дергайся. Там люди серьёзные, попыток сопротивления при аресте не любят.
   Сазонов сглотнул.
   - При каком аресте?..
   - Обычном... - Тришкин отвлекся от Сазонова и принялся разглядывать дикие цветочки на газоне. - Давно не выходил, - пояснил он Сазонову, очумело хлопающему ресницами.
   - Я не понимаю... - начал Сазонов, но тут же сник под покровительственным взглядом сержанта. - Как же это. Я же ничего не делал...
   - Не делал?! - усмехнулся Тришкин. - Не делал он. Вот тут всё записано.
   Сержант похлопал ладонью по планшету. Сазонов потянул руку к заветному гаджету, но полицай быстро убрал планшет за спину.
   - Но-но, не трогай. Тебе же хуже будет.
   Наряд не ехал. Сазонов обливался потом и тупо стоял, не понимая, какая нелёгкая понесла его сегодня доказывать свои права. А ведь так хорошо распланировал. Представил бы доказательства. Полицай бы подтвердил. И тут же сдвинул бы границу до законных пределов. И Сазонов наконец-то купил бы себе курева! Но почему-то всё пошло наперекосяк. Почему? В какой момент? И какие теперь из этого делать выводы?
   Разработать новую концепцию поведения Сазонов не успел. Прямо по траве и цветам, оставляя черные колеи на газоне, к нему подкатил патрульный джип, оттуда выскочили два громилы под два метра и наставили на Сазонова автоматы.
   - Этот? - уточнил у Тришкина патрульный из группы захвата.
   - Он, - подтвердил сержант.
   Патрульный повесил автомат на плечо и осторожно направился к Сазонову.
   - Руки!
   - Что-что? - не понял законопослушный Сазонов.
   - Руки вытяни! - пояснил патрульный и больно толкнул Сазонова в плечо.
   Тот и так с трудом стоял неподвижно: ноги почему-то стали подгибаться, а коленки ослабли. От удара Сазонов дернулся и нелепо взмахнул рукой в направлении патрульного. Второй патрульный выстрелил. И попал. Точно в корпус, в район сердца. Конечно, пуля была не боевой, а травматической, но Сазонову хватило и этого.
   Он страшно захрипел, согнулся, стараясь всеми силами удержаться на ногах, не сумел и рухнул на землю. Его рука случайно зацепила последнюю стальную шпильку и выдрала её из земли. Сазонов начал распрямляться, но второй выстрел в лицо его остановил.
   Чуть пошатавшись, Сазонов завалился набок и затих.
   - Ты идиот?! - возмутился первый патрульный. - Ты его зачем убил?
   - Промазал. Чего ж. Смотри-тка. Чё в руке у него. Холодное оружие.
   Первый значительно покивал:
   - Да, всё путем. Молодец, что заметил. Только как его теперь транспортировать? Все в крови перемажемся. Ладно. Вызывай скорую.
   Тришкин понаблюдал, как скорая увезла Сазонова, как погрузились и уехали патрульные. Потом достал планшет, включил настройки управления зоной и поменял 97 на 100 в окошке с радиусом.
   Муторно было на душе у сержанта. Будто он в чем-то виноват. Ведь нет же?
  
  
  

10. Альтегин Е. Тётка

  
  
   Под утро Марку приснился щенок. Забавный и пушистый, он смотрел на Марка восторженно, как и должны смотреть забавные щенки, но при этом издавал странный дребезжащий звук.
   Марк открыл глаза. Щенок исчез, но звук никуда не делся. Дверной звонок, понял Марк. Исчезающий в век домофонов вид.
   Он посмотрел на часы. Девять утра. Рановато для субботы. Да и вообще - кто бы это мог быть? Люди и разумные животные не ходят в гости без предварительных коммуникативных ласк. Кролик правильно не хотел впускать Винни-Пуха с Пятачком. Это он потом ошибся.
   Звонок не умолкал.
   Ладно, решил Марк. Может, свидетельница Иегова или еще какая ушибленная жизнью. Или продавец пылесосов. Как-то давно ко мне не приходили продавцы пылесосов.
   Как был в одних трусах, он доплелся до двери, щёлкнул замком.
   За дверью стояла тётка. Нет, не так - Тётка. Без возраста, и, вероятно, без совести.
   - Ты, стало быть, жилец тутошный? - её тяжелый, как кусок арматуры, взгляд, пробил Марка навылет и снарядом ушел в пространство квартиры.
   - Да, - сказал он как можно увесистее. - Чего надо?
   Таким тёткам палец в рот не клади. Они любят только военных званием не ниже генерала и артистов во фраках. Так что немного нарочитой брутальности не повредит.
   - Ничего, - немного помолчав, буркнула тетка. - Ничего тебе не надо.
   И закрыла дверь. Ни тебе "здравствуйте", ни тебе "до свидания". И, кстати, не "тебе", а "от тебя". Садись, тётка, два.
   В своей пятиэтажке Марк жил добрый десяток лет, соседей более-менее знал, но эту тётку-тролля видел впервые.
   А такой хороший сон снился.
   Как-то сразу разыгрался аппетит. Марк добрел до холодильника, провел оперативную инспекцию содержимого. Холодильник намекнул, что предаться греху чревоугодия без похода в магазин не выйдет. Марк вздохнул и посмотрел в окно. Июньский день обещал жару.
   У подъезда курила Лариса - соседка с третьего. От лязга двери девушка вздрогнула и отшатнулась.
   - Дама, я вас фрустрировал?
   - Да ну, блин, Марк, скажешь тоже. Думала, опять тётка эта, жилица новая. Наорала тут на меня.
   Лариса брезгливо стряхнула пепел.
   - Тётка? Интересно. И в чем причина гнева? Куришь не в затяг?
   - Ну да... То есть нет, - Лариса спрятала взгляд куда-то вбок. - Типа я это... кричу громко, когда это... ну, ты понял.
   - Нет, - продолжал веселиться Марк. - И что побудило тебя повышать голос в неурочное время?
   Соседка усмехнулась - не без удовольствия.
   - Тётка эта говорит: "Чего орешь, мужик сильно хороший?" - Лариса умудрилась покраснеть.
   Краснеющую Ларису Марку видеть не приходилось. Гоняющую бомжей, матерящуюся на дворника, это да, это было. Умеет, оказывается.
   Соседка явно ждала ответной реплики, остроумной, в меру скабрезной. Но метать изысканный словесный бисер перед Ларисой было глупо, в словаре соседки слово "скабрезность" и аналогичные семантические единицы отсутствовали начисто.
   - Только мимо она, - Ларисе надоело ждать от Марка подобающей случаю фразы. - Нет у меня никого. Уже год как я мужика своего выгнала. Понятно?
   - Конечно, - легко согласился Марк. - Ты внятна до абсолюта.
   - Конечно, - протянула Лариса, настроение которой угасало быстрее тлеющей сигареты. - Тебе всегда всё "конечно" и "все понятно".
   Она метнула бычок в урну и вильнув небогатым задом, двинулась к подъезду.
   ***
   Наскоро позавтракав, Марк принялся за работу. Писать как-то не получалось. Строчки сбивались в нестройный ряд новобранцев-первогодок. "Цивилизация рассыпается перед новым вызовом, чрезмерно уверовав в свою экзистенциальную неуязвимость". Так, ладно, это неплохо. Но сотня подписчиков Марка наверняка ждали более увесистых откровений, так что жечь глаголом предстояло сурово и долго.
   Надо... Мысли умирали, не родившись. Сбивались на тему - откуда в пятиэтажном жилище взялась эта агрессивная старуха. Такие тётки живут в фольклоре - сидят на лавочках, моют кости прохожим. Эти тётки не переезжают в другие квартиры. Иногда стучатся в двери - но так чтобы совсем без повода?
   Стемнело к десяти. Тексты буйствовали, живя своей жизнью. После фразы "ментальность монады стремится к гомеостазу", Марк решил, что на сегодня жечь глаголом хватит и решительно выключил комп. Не сходить ли за пивом?
   Во дворе было пусто. Только Виктор из седьмой квартиры, полковник в отставке, угрюмо менял колесо у своей пожилой "девятки".
   - Помочь? - спросил Марк.
   - Ну подсвети мобилой, если не в лом. Сгнило все, домкрат некуда присобачить.
   Месяца три назад Виктор поймал Марка во дворе, технично захватил его ладонь и провел коммуникационный прием - намекнул, что скоро будем обмывать новую тачку - крутую, как ВКС Росссии. Учитывая текущую ситуацию, спрашивать про новости в автожизни соседа было бы бестактным. Впрочем, была тема поинтересней.
   - Ты соседку новую знаешь? - спросил Марк.
   - Это не соседка, - пыхтя, сказал Виктор. - Это оружие массового поражения. Следует запретить конвенцией какой-нибудь ПАСЕ.
   Он вылез из-под машины, выдохнул.
   - Ты меня знаешь - паркуюсь аккуратней самолета. А тут эта стерва - куда свой джип на газон!? Я даже что ответить, не придумал. Какой джип, какой газон?
   "Девятка" на джип не тянула. Да и газон во дворе был ущербный, затертый, как линолеум в прихожей.
   Двое суток Марк как бы честно зарабатывал как бы деньги (пара тысяч в месяц, ага), множа свой блог текстами разной степени придурковатости, а в перерывах между сотворением уникального контента пил пиво, смотрел сериалы и листал ютюб-каналы.
   "Фейковый мир генерирует новые вызовы, апеллируя к коллективному безумию"...
   В понедельник он поставил себя на паузу и поплелся обновлять запас пищевой продукции.
   На лестничной клетке попался еще один сосед, Артур, юный музыкант. Пару недель назад Марк мимоходом услышал, как парень сетовал кому-то, что группа его распалась, репетировать негде, и вообще, жизнь не удалась. Теперь, прижав мобилу к уху, музыкант делился с кем-то следующим этапом неприятностей.
   - Тут какая-то мегера завелась, мозги клюет, аж шуба заворачивается. Играем громко, типа. Да мы, блин, вообще не играем. Ну, ты в курсе. Баба с дуба рухнула, к гадалке не ходить.
   ***
   Лара курила на привычном месте.
   А где она живет, тётка эта? - спросил Марк вместо "привет".
   - А без понятия.
   Марк не сразу понял, что Лариса несколько изменилась. Вроде бы и по деталям, но.... Слова те же, но в интонации больше не было войны со вселенной. Да и эти иронично пляшущие чертики в глазах...
   - Ларис, ты же влюбилась, лопни мои глаза.
   Лариса мечтательно смотрела в небо.
   - А... Есть такая тема. Он к нам электриком устроился. Шарахнуло на тыщу вольт. Такой мужик....
   - Ну поздравляю, - сказал Марк.- Homo homini lupus est, как говорили древние. Это не его тачка? - Марк кивнул на фордовский джип идеально черного цвета.
   - Не. У него "Патриот". А это, я слышала, с полковником нашим дилер рассчитался, они ему торчали почти лимон. Короче, решили, как это... В досудебном порядке. Марк, ты чего?
   - Ничего, - сказал Марк. - Жарковато что-то сегодня.
   ***
   Странности множились, и это не было буйством его фантазии. Лапины с первого этажа наконец-то зачали ребенка - после почти годовых попыток. Зубовы на радость сыну купили попугая. Артур лабает в крутой музыкальной банде. Обо всём этом Марку рассказала Лариса, пышущая оптимизмом, словно диктор федеральных новостей. Убедиться, что и тут странная тётка приложила свою руку, труда не составило.
   В ТСЖ, однако, Марку популярно объяснили, что новых жильцов за последний год в подъезд не заселяли.
   Как-то вдруг расхотелось писать. Работа у него, ага, не смешите мои тапки. Жизнь, и без того бестолковая, распалась на некрасивые фрагменты. Пить он теперь начинал в обед, и уже не пиво. Дни съедались сами собой. Марк прислушивался к любым звукам за дверью. Глупо, но он ждал тётку.
   ...И когда затрещал звонок, едва не оторвал ручку. Тётка стояла, презрительно щурясь.
   - Проходите пожалуйста, - пролепетал Марк.
   - А что мне проходить, - сказала тётка, заходя в квартиру.- Мне проходить нечего. Сам-то не понимаешь, что ли?
   - Не понимаю, - сказал Марк. С улицы жарило как надо, но ему было холодно.
   - Не понимает он... - Тётка прошла в кухню, брезгливо оглядела гору немытой посуды. - Ждал меня? А чего ждал? Я же сказала - ничего тебе не надо. Вот у тебя мечта есть? Или желание нормальное, хотя бы?
   Марк промолчал. Есть ли у него мечта? Денег в достатке, спасибо родителям. Женщины... Ну были у него женщины, попили кровушки, комарихи ненасытные. Детей он не хотел, их же, наверное, от нормальных баб хотят. Путешествия? На природе комары, в Турции жара, в Париже арабы...
   - В зайце утка, в игле смерть, - пробурчала тётка. - Нет у тебя мечты. Всех дел тексты свои придурочные строчить, сериалы дебильные смотреть, да мемасики рассматривать. Даже порнуху новую лень искать.Так?
   - Так, - обречённо кивнул Марк.
   - Проводи до двери.
   Марк, сглотнув сухой кадык, посмотрел без надежды - вся его суетная жизнь развернулась наготой бессмысленности, сонмом дурных привычек... Чёрт, он даже сам с собой какими-то штампами заумными говорит.
   Всё верно. С молодости остался багаж каких-никаких знаний, диплом филфака и привычка снобствовать по поводу и без. Тридцать пять лет. Всё есть и ничего нет.
   Марк открыл тётке дверь, ладони взмокли и надо было что-то сказать, но говорить было нечего.
   Тётка перешагнула через порог, оглянулась.
   - И это, - сказала она. - Телевизор громко у тебя орёт.
   - Да, - сказал Марк. - Спасибо.
   И только когда шумно захлопнулась железная дверь, вспомнил, что никакого телевизора у него нет.
   ***
   Здоровенную плазму притащили на следующий день. Грузчики совали какие-то документы про выигрыш от крупного сетевого магазина, но Марк только махнул рукой. Не вскрывая упаковку, он втюхал технику Лапиным, умудрившись не взять денег - это было нелегко.
   Марк удалил блог, от нечего делать вымыл квартиру до блеска и хруста, выбросил гору хлама, мимоходом удивляясь, сколько мусора может прятаться в относительно небольшом пространстве. Чистые комнаты взбодрили, но ненадолго - делать было абсолютно нечего. Устроился корректором в некогда солидный журнал, денег почти не платили, но работы было изрядно. Купил абонемент в бассейн. Запал на серьезную прозу - это здорово примиряло с жизнью.
   Ближе к осени Марк, возвращаясь с пробежки, наткнулся на привычно курящую у подъезда Ларису.
   - Привет, Лара, здорово выглядишь - сказал он. - Как дела?
   - Да нормально. У тебя тоже ничего, да?
   - Да, - сказал Марк. - Ничего.
   - А ты какой-то другой стал, - сказала Лара.- Раньше всё понты кидал, что ни слово, то ребус, а сейчас по-человечески заговорил.
   - Да? Ну и хорошо. Пока, Лар.
   - Эй, Марк, - Лариса махнула рукой, как бы отгоняя сигаретный дым. - Тут тётка эта опять нарисовалась, не сотрешь. На тебя жаловалась.
   - На меня?
   - Угу. Собака, говорит, у тебя лает громко.
   ***
   Марк взлетел на свой четвертый этаж, словно Бэтмен, прыгая через две ступеньки.
   И замер.
   У двери квартиры скулил мохнатый щенок. Марк аккуратно взял его, прижал к груди, сел, прислонившись к стене - и не было никаких сил достать ключи.
   - Извините, - услышал он женский голос. - Это ваша собака?
   Марк поднял голову и ничего не сказал - все слова куда-то попрятались.
   - Простите, вижу что ваша. Я новая соседка с пятого, иду мимо, думаю, взять - он же голодный. Вот - вернулась.
   Девушка состояла из смущенной улыбки, джинсов и синих глаз. Марк почти физически чувствовал, как ей неловко.
   Да, - сказал Марк. - Конечно, голодный. У вас дома молоко есть?
  
  
  

11. Akela. Тьма

  
  
   Сердце набирается решимости подобно плоду, созревающему со временем, любила говорить Сандэ. Благоухающий цветок не ведает, что из него завяжется сладкий аки* с ядовитыми семенами, она многозначительно замолкала, закапывала черные семечки и угощала меня мякотью с ореховым вкусом. Она была такой мудрой, наша маленькая Сандэ.
   В деревне долго терпели присутствие последнего иного. На сборах я оставался единственным белым пятнышком, казалось, его так легко стереть из истории черного племени. Ведь и я сам не вспоминал других, внезапно исчезнувших, альбиносов, будучи похож на них, как родственник.
   Сначала заболел отец, за ним - дед и соседи. Доктор советовал есть конфеты из коробки, которую он оставил, но ему не поверили. Мать все выбросила, хорошо понимая, что людей коснулось мое проклятье. Был лишь один способ очиститься от него. Со мной что-то произошло, я не захотел сдаваться и выбрал тьму, вот тогда слегла и маленькая Сандэ. Стало так тихо и грустно без ее бойких танцев и звонких песенок. Меня мучила совесть, я отыскал конфеты в куче мусора и уговаривал сестренку съесть хоть одну. А та смиренно улыбалась и объясняла, что под нашим солнцем доктор долго не выдержит и скоро сбежит в железные города. Что там, на холодной земле за большой водой, пусть мзунгу** живет по своим законам, а здесь правят иные силы, и этого не изменить. Жрецы отказались лечить нашу семью, и тьма забрала Сандэ.
   На меня напали, когда я пас овец, связали и увезли далеко от родного дома. В тот день я впервые прокатился в автомобиле, что поначалу волновало куда больше похищения. Запах кожаной обивки щекотал ноздри, скорость и ветер в волосах заставляли забыть даже о связанных конечностях. Бандиты продали меня жрецу. Не по частям, а целиком, потому что он оказался богатым и влиятельным человеком, не гадалкой какой-то. И до того страшным, что я, тогда еще затравленный, боялся поднять голову и посмотреть в немигающие глазища с блестящими белками и мутными зрачками. Он выпил самогона и отрубил мне руку по локоть. "Не зови родителей, от тебя отказались, проклятый нэюпэ.***
   Я целую вечность прожил в погребной яме, пока жрец, не торопясь, готовил снадобья и амулеты из моих же костей, смешивал кровь с коровьим молоком и искал покупателей. Почему ненавидимый так дорого стоит? Рядом, в прохладе, настаивались в вине змеи и скорпионы, набирали силу вонючие зелья. Тьма гуляла, как у себя дома, заползала в любую посудину, обнимала хозяина и меня. "Так быть не должно, надо с тобой разобраться..." - угрожающе бормотал жрец, когда тьма обвивалась вокруг моих ног, поднималась выше, проникала в рот и в глаза, изучая и играя.
   Я убежал, когда жрец напился и валялся с открытыми глазами, не реагируя на мух. Только храп отличал его от трупа.
   Меня нашли люди, привезли в больницу, задавали вопросы. Я молчал и удивлялся, зачем спрашивать про известные вещи? Помню огромную, белоснежную палату с прохладным воздухом. Целыми днями я разглядывал собственное тело, как будто раньше не имел возможности. Рыжеватые волосинки, короткая рука, язвы от солнечных ожогов. Как существо, завернутое в бумажную оболочку, до того ничтожное, что не способно ее сорвать. Было так чисто, что существо отражалось на каждой поверхности. Особенно хорошо - в стекле на картине, я даже не прикоснулся: оно, будто бы само, рассыпалось на пол, окатив мне ноги колючими брызгами. Ненавижу свое отражение!
   После этого в палату подселили другого больного, с ногой в гипсе. Кажется, он за мной приглядывал. Было обидно, что из опасений унесли вазу, в которую ставили цветы, похожие на завернутые в трубочки лоскуты шелка с тонким ароматом ягодных леденцов. Это помогало забыть гнилую вонь плена. А за противное стекло я не раскаивался, нет!
   У соседа оказалась красивая кожа, не такая черная как у жреца. Она была густого оттенка горячего напитка, который по утрам приносила медсестра. Я выпивал залпом всю чашку и надеялся потемнеть. Думал, это лекарство для альбиносов. Мы не разговаривали, только однажды сосед обмолвился, что я должен скорее устроиться в интернат, пока страшный человек не пришел сюда, в больницу. "Жрецы обязаны заканчивать всякие свои дела, парень".
   В последнюю ночь в палате ко мне впервые пришла Сандэ. Она объясняла, как рожденные жрецами платят страшную цену, чтобы начать лечить, а больные платят страшную цену, чтобы лечиться у тех, и она рада, что избежала обеих участей. Из больницы придется бежать, сказала сестренка, ведь скоро на след выйдет враг. И я послушался.
   Одному было хорошо. Когда закончился солнцезащитный крем, приходилось выжидать в укромных местах. Сначала прибивался к другим бездомным, но не надолго, в каждом черном все еще крылась угроза. Я быстро привык и всему научился. Замазав лицо грязью, спрятав волосы под капюшоном, я мог затеряться и жить зверем, чтобы черные ничего не замечали. Но в конце пришлось уйти еще дальше от людей, в леса.
   Старый Виши целыми днями, если только не шел дождь, бил по веселому джембе. Он сидел на мосту, через который проходили туристы, чтобы посмотреть на водопад выше по руслу реки. У него всегда водились хоть какие-то деньги в помощь бродягам, хотя сам ночевал в ржавом кузове "понтиака", под капотом которого хранились джембе и другие виды барабанов. Когда был зрячим, Виши вырезал их из деревьев, которые вырастил сам. Он полностью ослеп и знал только одну дорогу: от "понтиака" к мосту и обратно. Еще говорил, что не споткнулся бы в своем доме, за холмом, но никогда туда не вернется. Я спросил, разве от него тоже отказались? Он не ответил, зато разрешил остаться насовсем в его автомобиле. Сандэ больше не приходила, я поверил, что теперь можно и перевести дух.
   Некоторое время мы тихо жили, я перестал голодать, хотя все еще редко показывался на людях. Виши-то не видел, что я альбинос, но зоркие мзунгу просили сфотографироваться с "необычным парнем", и я держался в сторонке или маскировался. Виши говорил одно и то же, каждый раз дополняя старые истории новыми подробностями. Скоро я узнал, что его дом сгорел, а позже он признался, что в пожаре умерла вся семья, пока он играл на мосту. "Не на кого смотреть, на что мне глаза?" Благодаря этому старику моя каждодневность обрела грустное умиротворение.
   Все изменилось в сезон дождей. Как-то вечером заболела рука, я не мог сомкнуть глаз и мучился. Оставив попытки уснуть, мы достали джембе и принялись набивать монотонный ритм из добрых басов, я работал одной правой. Это помогло забыть о боли. Вдруг дождь оборвался, нас пленила густая тишина, словно мы оказались на пороге незнакомого жилища. Гул водопада чудом стих.
   - Никогда такого не было, - пролепетал Виши, почувствовав неладное.
   Его тревога по-настоящему пугала меня. Будь эта тишина следствием гипнотической музыки, мой старик не придал бы ей значения. Он крутил лохматой головой, словно не узнавал это место. А я увидел, как, огибая холм, к нам ползла тьма. Она пересекла мост и приблизилась к "понтиаку". Виши размахивал руками и кричал, что происходит, но я не мог сообразить с ответом. Стекла выбили задолго до нас, да они бы и не спасли. Тьма стала клубиться, высоко поднялась и резко набросилась на автомобиль, просочилась через проемы и щели, поглощая и заполняя жертву. Виши стиснул мою культю горячими пальцами, я прочувствовал до конца, как они остывают, и еле освободился уже от ледяных тисков. Меня самого тьма словно поцеловала и отпустила. Ни жив ни мертв, я выполз наружу и бросился прочь. От страха я сам не знал, куда бежать, петлял и сбивался. Через два дня рука перестала болеть, и я понял, что на какое-то время оторвался от преследования. Потом провалился в пещеру, похожую на нору, и потерял сознание.
   Приснилась Сандэ, долго же она не возвращалась. В этот раз привела молчаливого, прозревшего Виши, с удивлением взиравшего на того, с кем делил скромное обиталище. Сестренка говорила, что настало время встретиться с врагом. Она повзрослела и изменилась, прежними остались лишь косички с синими нитями, широкие шорты и майка, выросшие вместе с ней.
   Сначала я вскрикнул, потом проснулся, излучая бледное сияние в темноте. По руке разливались жгучие волны, знакомый предвестник. Хотелось вырвать ее из этого моря боли, но она словно отяжелела и не подчинялась, грозя утащить за собой под горячие воды все тело.
   Я выбрался из пещеры и огляделся. Последние звезды устало потухали одна за другой. Сонное солнце озарило широкую саванну, куда привели меня ночью ноги. Недалеко стояла одинокая акация, под зонтичной кроной клубилась тьма, почти полностью скрывая сидевшего человека. Он просто ждал, пока загнанная жертва от безысходности подойдет сама. Я поплелся, изможденное тело слушалось плохо.
   Жрец поднялся, его цветной балахон развевался на ветру. И хотя лицо было завернуто в пыльную тряпку, из прорези смотрели те самые огромные глаза с блестящими белками и мутной чернотой в зрачках. Легкая неуверенность пошатнула меня, стоило ли доверять Сандэ? Тьма забрала самых дорогих людей. Если бы не рука, у меня мог остаться хотя бы Виши. Но жрец обязан завершить начатое, он не успокоится, пока не добьет жертву. А благодаря оставшейся у него кости он никогда не собьется со следа. Наша встреча - неизбежность.
   - Упоительная охота вышла, нэюпэ! - произнес он, с усилием опираясь на посох. - Бандиты уверяли, что ты у них единственный, кто совсем не сопротивлялся. Я поверил твоему смирению, позволил доживать в своем доме!..
   Порой я и сам удивлялся, что посмел выжить. Ведь когда-то готовился к смерти в любой момент, теперь умирать было поздно. Глаза моего врага налились кровью, он подался вперед, совершенно не замечая, как яростно клубится тьма, поднимаясь все выше над нами и деревом. Я или он, пора закончить!
   - Так завершим обряд!
   Никто из нас не сказал бы, кому принадлежали эти слова. Жрец замахнулся и бросился с направленным прямо в меня посохом, заточенным на конце. Я с готовностью подался вперед, развел руки, вызвав дикое торжество в глазах напротив. Последнее, что я услышал, был хриплый рев врага. В прыжке с его лица слетела тряпка, обнажив истончившуюся кожу. Она стала полупрозрачной, белее моей, лишь кое-где остался пигмент, похожий на пятна грязи. Готовый принять удар монстра, я выдохнул, и тут тьма набросилась на жреца, поглотила и, подрагивая, подползла ко мне. Острие посоха касалось груди всего миг и упало на землю. Уронив тело, как небрежный подарок, тьма стала сжиматься и отходить.
   Задрав балахон, я обнаружил белоснежные ноги с золотистыми волосками. Он слишком затянул с охотой... В последнем сне Сандэ называла меня красивым и особенным, говорила, что я ни в чем не виноват, люди сами довели до такого. Тьма рассеялась, но я точно знал, что она еще вернется. Ведь я, единственный, родившийся альбиносом и жрецом, с лихвой заплатил, чтобы она приняла мою сторону.
  
   *Аки - плодовое дерево, его фрукты ядовиты, пока полностью не созреют. Семена ядовиты всегда. Происходит из Западной Африки.
   **Мзунгу (суахили) - путешественник, иностранец, приезжий белый человек.
   ***Нэюпэ (суахили) - прилагательное белый. Здесь в качестве обращения к альбиносу.
  
  
  

12. Вэдер О. Петля времени

  
  
   Эти места Билл с Томом проходили впервые. Было тут как-то тихо, дремотно и лениво - в деревнях не спеша убирали урожай, в городе с прохладцей работали. Покупая в пекарне хлеб, Билл спросил, не нужны ли работники.
   - На мельницу нужны, - сказал пекарь и крикнул куда-то внутрь лавки: - эй, мельник не уехал еще?
   Мельник не уехал. Братья помогли разгрузить подводу и поехали на водяную мельницу, по пути обсуждая условия работы. Условия оказались просты и понятны: засыпать зерно, собирать в мешки муку, отвозить в городскую пекарню. Деревенские забирали свою муку сами.
   Июньский день близился к полудню. Дорога вела вдоль лесной реки, довольно широкой, но с быстрым течением.
   - Парни, вы с волшебством сталкивались? - обернулся мельник.
   - Бывало, - переглянувшись с братом, нехотя проговорил Том.
   Слева открылась большая поляна, на которой стояли два воина в полном боевом облачении... бывшем в ходу лет сто назад. Мельник остановил лошадь.
   - Сейчас будет веселье, - пообещал он.
   Братья напряглись, но мельник был спокоен.
   Веселье началось ровно в полдень. Едва солнце вошло в зенит, как воины бросились навстречу друг другу и начался такой бой, что братья раскрыли рты. По силе, выносливости и умениям сражающиеся оказались примерно равны, поэтому бой затянулся. Когда солнце коснулось верхушек деревьев и тени удлинились, воины, к тому времени изранившие друг друга и истекавшие кровью, завершили сражение: один ухитрился нанести удар секирой между плечом и шеей второго, свалил его, затем упал сам.
   Мельник присвистнул, дернул вожжами и поехал дальше.
   - Может, помочь? - ошалев от увиденного, спросил Билл.
   - Не надо, завтра все опять повторится, - не оборачиваясь, сказал мельник. - В полдень подерутся, к вечеру упадут, утром встанут. Каждый день такое.
   Билл покосился на брата и увидел, как у того от удивления глаза лезут на лоб.
   Мельник не солгал: каждый раз, проезжая с мельницы и обратно мимо поляны, парни видели двух сражающихся воинов. Исход боя бывал разный: порой побеждал один, порой другой, иногда была ничья. Любопытный Билл попробовал заговорить с ними и удивился, когда ему это удалось.
   Отвечали бойцы охотно, пока не наступил полдень, тогда они снова начали сражение.
   Билл поехал дальше, выяснив, что: а) семьдесят два года подряд каждый день воины сражаются, б) раньше эти два воина были друзьями, в) первые годы местные жители пробовали остановить бой, растащить противников, но это не удавалось, г) сами они не могут сопротивляться желанию убить друг друга и полагают, что их заколдовали.
   Проходили дни, похожие до отвращения. На мельнице стоял несмолкаемых грохот жерновов; водяное колесо, сработанное на века, исправно крутилось. Братья уставали от постоянного шума, и Билл однажды спросил, нельзя ли как-то отсоединить колесо или поставить заслонку, чтобы жернова не крутились просто так, бесцельно. Хозяин объяснил: система сделана так, что прервать ее работу невозможно. Он сам наткнулся на эту мельницу случайно несколько лет назад, она работала без мельника, вхолостую, но надежно и безотказно. Жители окрестных деревень побаивались сюда ездить, мололи зерно вручную, поговаривая о заколдованной мельнице. Ни черта не боявшийся новый хозяин объявил себя мельником, после чего приобрел клиентов и деньги. Время тут текло тихо, лето затягивалось, весна, зима и осень пролетали незаметно.
   Впрочем, немногие местные, которых Биллу удалось разговорить, с трудом вспоминали, что давным-давно смена времен года шла как везде - не было длинного, тягучего лета и быстро мелькавших зимы-весны-осени. Крестьяне привыкли к такому порядку вещей, как привыкли к сражающимся воинам. Иногда даже держали пари, кто победит в этот раз.
   Том заявлял, что ему тут нравится, Биллу же казалось, будто погружается в дремотное оцепенение. Он даже начал приходить на поляну до полудня, поговорить с воинами. Те радовались собеседнику, сознаваясь, что безумно устали за три четверти столетия. Билл их понимал - каждый день одно и то же, сдохнуть можно.
   - Может, вас наказали за что-то? - допытывался он.
   Воины смущенно переглянулись. Билл подумал, что он на верном пути.
   - Ну... было, - заговорил один. - На этой поляне дом стоял.
   - Мельник жил, - продолжил другой.
   Кое-как Билл допытался до истины: молодые вояки, разгулявшись, вломились в дом, избили хозяина, "побаловались с его девчонками", как они выразились, напоследок подожгли дом... а через некоторое время очнулись на поляне и вступили в бой. И началось - день за днем, год за годом. Похоже, это грозило затянуться на века.
   Посоветоваться было не с кем. Местных существующее положение дел устраивало, нынешний хозяин мельницы пересчитывал барыши, Том хотел остаться, Биллу хотелось уйти, поскольку ощущение затягивающего болота все крепло.
   Грохот жерновов начинал раздражать. Крутятся-крутятся, все по кругу, как сражение на поляне. И водяное колесо совершает свои обороты, как стрелка на циферблате башенных часов. Билла замутило от такого однообразия.
   - Хозяин, дайте расчет, - обратился он к мельнику.
   - За что? - спросил тот. - Месяца не прошло!
   - Чего?! - оскорбился Билл. - Ну-ка посчитаем.
   Принесли книгу, посмотрели записи, и мельник с неприятным удивлением убедился, что работников он нанял три месяца назад.
   На дворе, казалось, все еще стоял июнь. Ну, может быть, начало июля.
   - Слушай, сейчас самая пора, - обратился к Биллу мельник. - Поработай недельки две - и можешь уходить.
   Билл согласился.
   На следующий день Тома отправили прибраться в жилых комнатах. Хозяин не относился к аккуратистам, поэтому Биллу пришлось помочь брату.
   Набив три мешка мусором, они наткнулись на торчащий из стены клочок бумаги. Билл осторожно потянул за него и вытащил из-за доски листок с чертежом и заклинаниями. Просмотрев их, братья ничего не поняли - заклинания были на неизвестном языке, однако на обороте стояла крупная уточняющая надпись ПЕТЛЯ ВРЕМЕНИ.
   - Прежний хозяин занимался магией, - сказал Том. - Что такое петля времени?
   Билл пожал плечами, но потом внимательно рассмотрел чертеж. Там было схематичное изображение песочных часов, от которых начиналась прямая линия, сворачивающаяся в кольцо и снова становящаяся прямой. И число двадцать четыре. "Вот оно как, - подумал Билл, - прямая - это время, а на одном участке оно свернуто в кольцо..."
   В петлю!
   Столбик каких-то расчетов рядом ясности не прибавил.
   Том ткнул пальцем в число:
   - А чо за двадцать четыре?
   - Балда, это двадцать четыре часа! - просветил Билл. - Сутки.
   Тут до него дошло: мельник-колдун отомстил двум рыцарям, замкнув для них время петлей на сутки. И эти сутки повторялись для них снова. И снова. И снова.
   Биллу стало жутко.
   Место вправду было заколдованным, а может, и проклятым.
   - Отсюда надо бежать, - сказал Билл, но Том уперся.
   Он всегда неохотно уходил от сытой житухи. Кроме того, он был упрям, как баран, и, если Билл хотел вытащить брата, следовало действовать.
   Засыпая в жернова зерно, Билл напряженно думал.
   Семьдесят два года назад обиженный волшебник замкнул время в петлю. С годами петля стала как бы очагом заразы, распространяя свое влияние на близлежащие селения. Посмотрев на жизнь в городе и деревнях, на странное замедление лета, Билл понял, что время в этой местности сходит с ума. Дурит, как сказал бы Том.
   Можно было попробовать привести сюда знающего мага, но где таких найдешь?
   Билл все же выцарапал у хозяина деньги за отработанное время, надеясь увезти брата, однако Тому нравилось затяжное лето, он не ощущал, что оно должно бы уже закончиться. Уходить он отказывался категорически.
   Очередной опрос замученных бесконечной схваткой воинов результатов не дал.
   В отчаянии Билл разглядывал чертеж. Интересно, зачем волшебник нарисовал часы? И без того понятно, что речь о времени. Или для того, чтобы петля работала, нужны часы? Так любые остановятся за такой срок. Песочные надо переворачивать, с водяными много мороки, солнечные работают только в ясную погоду, механические надо заводить ключом или подтягивать гири. К тому же механические часы огромные и хрупкие: Билл бывал в часовых башнях городов.
   Как-то утром хозяин, прихватив Тома, отправился в город, велев Биллу дожидаться возможных посетителей.
   Работавшие вхолостую жернова издавали неистовый грохот, водяное колесо шлепало по воде. От скуки Билл посчитал его лопасти-лопатки и не удивился, насчитав их двадцать четыре.
   Он внимательно осмотрел мельницу. Двадцать четыре лопасти, двадцать четыре насечки на жерновах, двадцать четыре зубца в ведущей шестерне.
   - Ох!.. - вырвалось у Билла.
   Он нашел часы. Судя по всему, работали они не без помощи магии, но работали отлично.
   Билл честно попробовал сломать хоть что-нибудь. Не вышло. На механизмах явно лежали чары, доводящие их прочность до немыслимых пределов. Часы работали - время сходило с ума.
   По правде говоря, Билл не испытывал особой жалости к воинам на поляне (они-то заслужили), но его пугало, что петля затягивала Тома.
   Тогда он решился.
   Решение далось не без труда: он знал, чем карает закон поджигателей. Все же, крепко подумав, Билл вынес наружу вещи и поджег сухие стулья в жилых комнатах.
   Пламя поднялось мгновенно, жаркое и бездымное.
   Через полчаса мельница горела полностью, трещало от огня дерево, шипели, падая в воду, головни. В жарком мареве искажались очертания строения, но по-прежнему изнутри доносился грохот жерновов, лопасти хлопали по воде, пока внезапно не раздался гулкий хлопок, как выдох. Колесо отвалилось и упало в речку, наступила тишина, нарушаемая только ревом огня.
   Ветра не было, пожар не перекинулся на лес. Билл ходил, поливая водой упавшие на землю обломки, а когда пламя опало, и Билл отошел к реке за новой порцией воды, день показался ему не таким и теплым. Отвлекшись, он глянул на лес: березы оделись в золото, краснели рядом с ними осины и рябины. Дохнуло холодом. Похоже, наступал октябрь.
   Братья шли по холодному осеннему лесу.
   - Получается, я разорвал петлю, - рассказывал Билл. - Потом сходил на поляну, там никого... в одном углу кости лежат, я их закопал.
   - На полях урожай сразу сгнил, - подхватил Том. - Народ орал, ругался, но хоть ожил.
   "Да, точно, - подумал Билл, - больше сонливого спокойствия не будет".
   - Я тебе говорил - валить надо, - сурово произнес Билл, потирая скулу: на прощание он схлопотал от хозяина в глаз. - Пусть бы они сидели в петле.
   - Ладно, - Том сплюнул. - Пошли быстрее: холодает, - он кашлянул, - все-таки, Билли, ты не такой уж и дурак, - похвалил он младшего брата.
  
  
  
  

13. Ковалёв М.В. Жемчужина

  
  
   Ночью ему приснился гигантский окунь.
   Рыба плыла по воздуху между небом и землёй, плавно шевеля плавниками. Губастая пасть раскрыта, чешуя поблескивает на солнце. По деревьям и траве стлалась тень, как от надвигающейся тучи. Повсюду тишина. Гигантский окунь охотился, и негде было укрыться от него...
   Олин сел на краю кровати, прижав ладонь к ноющей печени.
   Сегодня они с Юми собирались слетать прогуляться на её аэробайке. Расстелят скатерть на берегу моря, прямо на песке, и мягкий ветерок будет обдувать их. Юми сказала, что прилетит к девяти, так что мешкать некогда.
   Хибара, называемая его жильём, состояла из одной крошечной комнаты: кое-какая мебель, неподвижно прикрученный железный стол, два табурета. Пол шёл чуть под уклоном. Плита пофыркала, затем вспыхнула синим пламенем - газа оставалось ещё с треть баллона. А вот банка с чаем показала дно, но им хватит. С него были бутерброды, чай в термосе и музыка. Хлеб он купил, ещё масло и кусок хорошей колбасы. Вафли испечёт сам. Юми обещала ему некий сюрприз, он тоже удивит её.
   В окно виднелся край Питанских болот, подёрнутых утренним туманом. Туман был густым, как разлитое молоко. Их коммуна располагалось у самой воды. Сырость пропитывала всё и вся, заставляя метал ржаветь, а стены покрываться плесенью. Туман складывался в хвостатый силуэт.
   Олин отвернулся, занявшись приготовлениями к завтраку на природе.
   Когда будильник показал без десяти девять, он оделся, выбрав лучший зелёный свитер. Взял в одну руку корзину с провизией. В другую старый магнитофон. Лучше подождать Юми на улице, там было хотя бы попросторнее.
   Олин запер дверь на ключ. Длинный коридор, куда выходили двери ещё одиннадцати комнат, полнился гомоном голосов. Туда-сюда сновали дети. Кто-то жарил рыбу. Витал запах дешёвого табака. Сделав пару шагов, он столкнулся с Савлом. Сосед устроился в плетёном кресле, выставив его наполовину в коридор, чтобы было удобнее следить за внуками. В углу его брюзгливого рта дымила самокрутка.
   - Доброе утро, - поздоровался Олин, приподняв круглую панаму.
   - Доброе, - пробурчал Савл и, не имея шляпы, почесал ухо. Кресло жалобно заскрипело. - Куда собрался в такую рань?
   Отпираться было бессмысленно, это вызвало бы новые вопросы.
   - На встречу с Юми. У нас пикник.
   - Угу, - кивнул двумя подбородками Савл. - Она ведь человек, да?
   Олин переступил с ноги на ногу.
   - Я сам тебе про это сказал.
   - Сказал. И живёт она в городе, да?
   Их коммуна, по сути, тоже являлась частью города, его южной окраиной. В прошлом мегаполис активно разрастался в этом направлении, и берег тогда ещё Питанского озера был его престижной окраиной. Но затем что-то случилось. Озеро обмелело, превратившись в болото. Торфяная земля и раньше плохо подходила под застройку, а теперь ещё появились полчища комарья. В итоге город предпочёл расширяться на север.
   Савл выдохнул дым через жаберную щель, скрытую в складках шеи под старческими пятнами и бородавками. Затушил самокрутку в стоящей на полу пепельнице из черепашьего панциря.
   - Не нравится мне это... Эй, хорош, носиться! - прикрикнул он на ребятню. - Тебе что, наших девок мало? У Ирги дочка через стенку. У меня три внучки на подходе. Не говорю уж про квагеров на том берегу. А с человеком...
   - Мы тоже люди, - напомнил Олин. - Наша связь не запрещена.
   - Не запрещена - какое чудесно слово. - Пухлые пальцы с желтоватыми от никотина перепонками описали в воздухе замысловатую фигуру. - За ним, прям, видится счастливое будущее. Идеальная пара: лысый коротышка и...
   - Юми тоже невысокая.
   Поднимающееся раздражение отозвалось в печени. Олин поморщился, коснувшись правого бока. Савл заметил это.
   - Ты вынуждаешь меня проговаривать очевидные истины, - продолжил он. - Сам знаешь про отношение к квагерам со стороны городских. Ты можешь понадобиться им только для того, чтобы прочистить канализацию или продать рыбу. Или чтобы поиздеваться. Подцепляют эдакого простачка и смеются над тем, как тот начинает мнить о себе всякое. А когда надоест - заманивают в укромное местечко и... спускают с небес на землю. Мир жесток, и он с рвением катится в бездну. Я волнуюсь за тебя.
   - Юми не такая. - Любые слова здесь звучали бы глупо. - Она нигде не цепляла меня. Мы познакомились на рынке. И это случилось не вчера. Мы много разговариваем... о разном. Она хорошо относится ко мне.
   - Если так, то это лишь значит, что ей нужно последнее, чем ты мог бы прельстить её. - Савл кивнул на его бок. - И именно это заставляет меня волноваться. Ты - наивный малый. Если над тобой посмеются, тебе же пойдёт на пользу. Но, вот если дело обернётся иначе...
   Это было сущей глупостью!
   Конечно, все знали про подобные случаи. И с каждым годом находили всё больше несчастных с распоротым брюхом. Жемчужины квагеров ценились дороже иных самоцветов. А в виде истолчённого порошка считались лучшим средством от импотенции. Когда лет сорок назад волна массовых осквернений перерыла все кладбища в торфяниках, родственники сами стали забирать себе жемчужины усопших. Прежде о таком нельзя было и помыслить. А теперь их продавали, что позволяло семьям как-то сводить концы с концами. Предки помогали выживать потомкам.
   Мир скатывался в бездну - в этом Савл прав.
   Мысли Олина отразились на его лице. Савл умолк, предоставляя ему самому делать очевидные выводы. Тут даже не на что было злиться. Вот только этот боров совсем не знал Юми. Её смеха и бурлящей энергии. Этих серых глаз, кажущихся в сравнении с его зеленухами почти бесцветными. Её маленького носика. Тонкой талии, которую он мог обхватить двумя ладонями.
   Изменение его мыслей также не укрылось от Савла. Он надул щёки, выпятил мясистую нижнюю губу и с протяжным звуком выпустил воздух.
   - Ты всё равно пойдёшь к ней.
   Олин уже опаздывал. Не встретив его на улице, Юми отправится на поиски. И если они столкнутся с Савлом... нет уж.
   - В общем, - заключил толстяк, поворачиваясь в стонущем кресле, - что должен был, я сказал. И предвидя твой ответ - можешь его не озвучивать! - он вскинул ладонь, - возьми с собой хотя бы это.
   Его рука скользнула за спину, вернувшись с небольшим ножом в чехле, деревянная рукоять которого была отполирована до блеска временем и работой. Крутанув нож промеж пальцев, словно фокусник, он протянул его Олину.
   - Я выпотрошил им, наверное, миллион рыбин.
   - Ну, что ты такое говоришь...
   - Бери! - рявкнул сосед так, что Олин осёкся. Бегающие по коридору дети замерли, косясь в их сторону. Савл сбавил тон: - Просто возьми и положи в карман. Хороший нож на пикнике пригодится в любом случае.
   Олин взял. Сам не зная зачем, достал лезвие из чехла - об него можно было порезаться от одного взгляда.
   - Я пойду, - сказал он, перехватывая удобнее корзину.
   Савл уже отвернулся, занимаясь очередной самокруткой. Олин сорвался с места.
   - Берегися окуня.
   Он запнулся, едва не упав. Оглянулся.
   - Что?
   - Береги себя, олух, - повторил Савл из глубины кресла.
   Олин кивнул.
   Теплоход, в котором обитала их коммуна, был пришвартован к берегу в незапамятные времена. Когда-то в нём жили на обеих палубах. Но с каждым годом болото засасывало его всё глубже. Постепенно первый этаж залила вода. Придёт время, в её власти окажется и второй. Благо, случится это не сегодня. Держась за рыжий поручень, он прошёл по наклонённой палубе. По деревянному настилу сбежал на берег. Здесь на вкопанных в землю шестах с натянутыми меж ними верёвками женщины развешивали сушиться бельё. Его провожали любопытные взгляды. Олин остановился немного в стороне. Пнул пустую бутылку, на этикетке значилось: "Ром "Вечный зов". Прихлопнул пару комаров и послушал гудок металлургического завода, чьи трубы дымил за городской свалкой. Нож оттягивал карман брюк. Переложить в корзину? Помявшись, он спрятал его за пояс под свитер. Как какой-то бандит. Тут до него донёсся стрёкот. Подняв глаза, он увидел приближающийся аэробайк. Юми была в облегающих кожаных штанах, куртке с бахромой на рукавах и защитных очках. Олин помахал ей.
   - Летим! - крикнула Юми, приземлившись на растрескавшийся бетон и не заглушая двигатель.
   Олин неуклюже забрался на сиденье позади неё. Юми чмокнула его в щёку.
   - Погнали! - Она выжала газ, посылая аэробайк рывком вверх.
   Ему уже доводилось летать с ней на этой штуке, но каждый раз кишки скручивало в узел. Рука с магнитофоном была посвободнее, Олин вцепился ею в свою спутницу. Их теплоход когда-то, видимо, был белым и роскошным, но теперь сделался ржавой консервной банкой, брошенной на краю мутной лужи. Сверху это виделось со всей очевидностью.
   Они мчались над верхушками деревьев. Солнце просвечивало сквозь редкие кручи облаков. Ветер свистел в ушах, заглушая прочие звуки. По земле до моря добираться было больше часа, а лететь всего ничего. За холмами уже угадывался его простор. В воздухе ощущался запах йода.
   Юми тряхнула волосами, заставляя их упасть ему на лицо. Олин зафыркал, вызвав её смех.
   - Ты такой милый в этой панамке!
   Улыбка растянулась до самых ушей и ещё дальше. Олин ничего не мог с этим поделать.
   - Я приготовил тебе сюрприз! - Он пытался перекрыть вой ветра.
   - Я тоже! Я обожаю тебя, моя прелесть!
   Она откинулась назад, подставляя шею для поцелуя. Аэробайк опасно завилял. Олин не сдержал крика, Юми хохотала.
   Сердце болезненно колотилось в груди. Позади них мелькнула тень. Огромная, как от надвигающейся тучи. Олин обернулся - никого там не было.
   - Не волнуйся! - крикнула Юми. - Доверься мне. Нам будет хорошо... Включи музыку!
   Пальцы дрожали, со второй попытки он нажал кнопку. Надрывный голос взревел про то, что: "Дикая Охота настигнет всё равно!".
   В холмах под ними открылась укромная ложбина, поросшая ельником. Юми направила аэробайк к земле.
   - Сядем здесь.
   - На берегу же лучше, - пролепетал он. - Здесь мрачно и безлюдно.
   - Нам это и нужно, глупенький.
   Голос орал: "И некуда бежать! И всё предрешено!".
   Они снижались, мохнатые ветви заслонили солнце. Олин прижал локоть к ноющей печени. Во рту растекался привкус желчи.
  
  
  

14. Арилин Р.А. Брат мой

  
  
   Христос Воскрес.
   По-настоящему. Навсегда.
  
   Славься, Йошуа, ныне и вовек! Трепещу и падаю ниц перед Вратами. Вроде и не хотел, а ноги сами мягкими сделались, словно внутри глина синяя, что на Дальнем Озере выкапывают.
   Стражники косятся недобро, один даже меч свой хрустальный из ножен достал, крутить начал, только воздух свистит. Ну, ясное дело, не по чину мне мордой грешной отираться перед вратами Йоршулайма, пусть даже и через служебный вход.
   А вот вам повестка, на пластине серебряной, с печатью первосвященника, да с оттиском департамента Веры, и еще меч краснеет от центурии надзирающей. Все, как положено, проверяй, если хочешь, жабья морда.
   Вертят стражники повестку со всех сторон, печать ногтем пробуют, головой недоверчиво качают, но ворота отпирают, рукой нетерпеливо машут. Давай, мол, проходи, не задерживай очередь. За оградкой, где вход общий, грешники стоят, слезу точат. Больные, убогие, калечные... Всякий ведь хочет внутрь, к земле святой припасть и Благодать получить. Только в день не больше одного человека, Благодати-то на всех не хватает.
   Повезло мне, не каждому такое в жизни выпадает. И только вроде как гордость взыграла, так мне сразу и припечатало макушку огнем. Грех грех грех... Нельзя так думать. Хлопнулся оземь, покрутился ужом в пыли, молитву Йошуа вознес, и снова Благодать по телу.
   Чую, ломота пропала суставная. И чесотка поясничная унялась, спасу от не было, уже чем только не мазал спину-то. Вот такая сила в земле йоршулаймской, чуть походишь, и десять лет жизни с плеч долой. Брось косточку - тут же дерево-олива вырастет. Ветку с дерева надломишь, а внутри сок будто вино-кагор красное.
   Хорошо бы тут поселится, да кто же даст. Йоршулайм он ведь только для семьи Йошуа. Простому человеку хотя бы раз в жизни сюда попасть, и то дело великое, не каждому выпадает. Потому что кто вкусить Благодати, тот вечно жить будет. Ну, ежели не помрет от злодейства какого, или не утопнет сдуру.
   И снова меня оземь, да огнем прижгло, теперь пятки. Грех грех грех... Зависть. Этак я и до вечера не дойду, если кувыркаться буду. Благодати мало во мне, а грехов много. Взять бы кузнеца нашего, нехороший человек. Сделал ему стол, а тот возьми и развались, кузнец упал и глаз себе высадил. Деньги ему вернуть, мол, и еще сверху, за увечье. Стол, мол, у меня, плохой.
   Снова на землю приложился. Грех грех грех... Лучше о Йошуа думать, да прославлять его. Да и как не прославлять. Он же ради нас всех на крест залез, висел висел висел - и помер. А потом взял и воскрес. Слез с креста, и решил царствие небесное в Йоршулайме сделать. Чтобы ни страданий, ни смерти, ни забот, ни греха какого на земле этой вовек веков не было. Счастье полное для человеков и твари всякой. С тех пор уже триста лет прошло, а он день и ночь бдит, о нас, грешных печется. Правда, на всех его не хватает. Но тут уж ничего не поделать, каждый надейся, на то и вера дадена нам.
   Опять в землю грохнуло. Грех грех грех. Это я зазнался. Ничего тут не сделать, такая уж моя природа. Катаюсь в пыли, а по соседней дорожке, которая к Храму ведет, паломника увечного ведут. Идет и тоже падает, в земле корчится. Вот и горб у него пропал, и ногами отсохшими зашевелил, что твой мерин. Благодать, одно слово.
   Слава, Йошуа, царю земному и небесному. Вступился за нас, грешных. А ведь мог на небо улететь, да оттудова на корчи наши смотреть, и жалеть свысока. Жалеть любой может, ты вот дело покажи. От болезни спаси, беду отведи.
   Десять шагов сделаю, потом по земле покатаюсь, грехи все тянут-то. Потом молитвой грех заглушаю, пока Благодать не войдет. Вот таким манером и подошел к подножию самому Храма. В самое небо тот Храм взлетел, макушка в луну упирается, и по ночам снег оттуда сыпется на деревни. Непорядок, конечно, и холодно бывает. Но потерпеть можно, чего там.
   Вот и приемная Департамента Веры. Здесь охрана на входе суровая, по шесть рук и крылья за спиной. Глаза так и жгут насквозь, грехи высматривает, жабья морда. Хрясь о землю, что ты будешь делать. Грех грех грех...Славься Йошуа, ныне и вовек!
   В приемной хорошо, покойно. Графин с кагором, мирра благоухает, финики соком в миске истекают. Во всю стену мозаика из драгоценных камней и золота, со всеми потомками Йошуа, слава ему вечная. Десять детей, девяносто внуков, правнуков не счесть, пра-пра-пра всяких и еще сорок колен потомков... За сотни лет-то почти весь Йоршулайм заняли. Каждый в доме белом живет, с крышей из красного камня. Камень тот, говорят, аж из самой Индии везли. Нам цыган пришлый рассказывал, и потом кусочки того камня показал. Ну, побили его, жабью морду, за грехи. Строгая у нас деревня.
   Вроде как первосвященник вошел, крестом меня осенил, в щеку облобызал, братом назвал. Вот как у них принято. Это я вызвал тебя, Петр, говорит. А сам повестку глазом проверяет, рукой печати щупает, серебро ногтем белым шкрябает, жабья морда. Повестка же именная, под меня настроенная. Ежели кто другой оденет на себя, сгорит в пламени. И поделом, не бери чужого.
   Хрясь об пол, аж скулу разворотило. Грех грех грех... Ну да ладно, потерплю.
   Сели за стол. Ладный стол, из дуба мореного, с узором. Привозной, поди, у нас такого не сыскать.
   Первосвященник в глаза смотрит, и Благодать такая от него исходит, аж голова кругом. Но я уже попривык, виду не подаю. Разговор завожу, для важности.
   - А ты кем Йошуа приходишься, святой человек? По какой такой родственной линии? Первый ли род, от сына его Иеремии? Или второй род, который от дочери Юдифи?
   Усмехнулся первосвященник, пальцем так погрозил мне. Ну, твоя сила, грози, жабья морда.
   - Ведаешь ли, Петр, зачем призывал я тебя в Йоршулайм?
   Тут меня в жар бросило. Ну, точно, кузнец, пожаловался. У него младший брат центурионом в городском страже, помог, небось, по-родственному, с жалобой-то.
   - Если это из-за кузнеца, то он сам, жабья морда, стол тот сломал. Чтобы не платить ничего. Только, ты брат, не верь. Столы у меня лучшие по всей нижней Долине. Лак особый, и дерево вымачиваю...
   Первосвященник глаза закрыл, вроде как улыбается и головой кивает. Знаем, мол, столы твои, Петр.
   - Знаки проявились в мире. Северная звезда кровавой сделалась, птица Сирух, что живет в пещере темной за рекой Нил, голосом женским заговорила и перья сбросила. Дуб засохший, который корнями в бездну черную уходит, кровью истекать начал. А крест Йошуа черная плесень взяла. Благодать ослабла. Пришел кто-то в мир наш. Тайно. Скрывается, замышляет. Что скажешь?
   - Откуда же нам знать это? Деревня у нас в стороне от дорог. Даже торговцы не заглядывают. Мытари появляются, да так с пустыми руками и уходят. Вот в прошлом году проказный заплутал, так мы его камнями побили. Строгая у нас деревня. А как гонец появился с повесткой, так я сразу все бросил и пешком.
   Тут первосвященник как рукой вскинет, и по глазам мне хлоп! Ударил, значит, но не больно, а страшно просто очень. Потому как не могу их открыть. И по ушам стукнул! Вот только что за окном стражник сандалиями по мрамору шаркал, мечом острым звенел. А теперь пустота гудит. И по губам шлепнул. Слова сказать не могу, возмущение какое озвучить. Обступило-обложило будто что вязкое.
   - Здравствуй, брат мой. Я пришел дать им спасение души и вечную жизнь в том мире. Отпусти, дай им свободу.
   Жуткое дело! Эти слова из меня идут! Ну, то есть чужие слова-то, я таких слов выдумать не мог. Вроде как сидит во мне еще кто-то, и непонятное думает.
   - Не надо ничего менять, оставьте вы их с отцом в покое! Я даю им счастье здесь, пусть не всем и не сразу. А в том, лучшем мире, куда вы их зовете... Там же только пустота, холод и бесконечное одиночество.
   Рядом, значит, первосвященник, этот. Только голос другой сменился, словно уставший. Этот, который во мне, надолго замолчал, но потом снова начал говорить.
   - Ты впал в большой грех, мой старший брат, и втягиваешь туда их. Вернись к нам, к отцу.
   - Грех - это создать и обречь их на страдания. Уходи к отцу, оставь их в покое. Что выберет этот несчастный плотник - болезни, страдания и смерть, или надежду на вечную жизнь и радость здесь? Уходи! Не брат ты мне, а враг, если хочешь им зла.
   Тут меня хлопнул первосвященник по лицу, и все вроде как пропало. Пот льется, в ногах слабость, в горле першение отвратное, а в башке муть плавает. Я или не я?
   Первосвященник тоже измученный, лицо трет, руки дрожат. Потом заулыбался, поцеловал меня в щеку, а у самого глаза со слезами, и зашептал в ухо мне быстро.
   - Грех на мне страшный, брат Петр! Решил я за вас всех судьбу вашу. Дал вам жизнь вечную здесь, на земле этой. А брат мой хочет назад этот дар отобрать. И он прав, и я тоже прав. Чья правда сильнее? А может, оба зло хотим сделать? Может, уйти мне из Йоршулайма? Скажи слово!
   Уже не понимаю ничего, и страшно мне до одури. Который внутри меня молчит, ждет, небось, жабья морда. Чего им всем надо? Зря я кузнеца обманул, ох зря. Сделаю ему два стола, и стул в придачу, и кагора кувшин доброго поставлю.
   И сам не знаю отчего, а тоже заплакал я. Жалко мне первосвященника. И себя жалко, и голос внутри этот тоже. Всех жалко. Бухнулся на колени, сопли размазываю, уткнулся в пузо первосвященника.
   - Жить хочу, брат! Не хочу чесотку, не хочу мучиться и помирать! Ты уже не бросай нас, не уходи на небо. А что стол тот из дерева гнилого, так я не со зла, прости меня, грешного. Хорошее дерево поди еще достань. Кузнец все одно расколотит, жабья морда. Пусть уже все будет, как заведено. Живи в Йоршулайме ныне и вовек!
   Ну, перекрестил меня первосвященник, морду платком утер, на ноги поднял.
   - Возвращайся, Петр, домой. Не дам тебя в обиду.
   Ну и ладно. Снова порядок, значит. Чего менять, если и так Благодать?
   Хитро так пальцем погрозил мне первосвященник, а потом снова мне в ухо как гаркнет. Ну, это тому, который внутри.
   - Слышишь, брат мой? Не хотят они счастья в том загробном мире! Так отцу и передай! Буду в этом мире помогать им!
   Уж и сам не знаю, как меня ноги вынесли из Йоршулайма. Очнулся уже за воротами, рядом со страждущими. Смотрят на меня, завидуют. Проказные, хворые, лишайные. Гноем истекают, плотью смердят. Вот оно и есть, страдание и зло сплошное.
   Отнять у них веру в Йошуа, и что будет, спрашивается? Ложись и помирай в говне, так ведь? А так попадет внутрь Йершулайма который, Благодати вкусит и снова-здорова, живи сто лет и радуйся, финики жуй. Пусть я и грех сотворю, а удавил бы, который отнимет все у них. Это же надо придумать, чтобы я взял и умер!
   Славься, Йошуа, ныне и вовек!
  
  
  

15. Skier. Конец одиночества

  
  
   Ты вспомнил всё. Остыла пыль дороги.
   А у ноги хлопочут муравьи,
   И это - тоже мир, один из многих,
   Его не тронут горести твои.
   Как разгадать, о чем бормочет воздух!
   Зачем закат заночевал в листве!
   И если вечером взглянуть на звезды,
   Как разыскать себя в густой траве!
   Илья Эренбург
  
   Тюльпаны опять расцвели. Бордовые, алые, жёлтые, ярко-голубые и пепельно-серые. Мясистые лепестки раскрылись, образовав широкие чаши, и слегка дрожали, будто бы потревоженные нетерпеливыми касаниями лёгкого ветра. Луг перед домом обернулся трепещущим разноцветным ковром, и Лора невольно замерла на пороге. Потом спустилась с крыльца и пошла через луг, медленно, плавно, стараясь не делать резких движений. Тюльпаны едва касались её живота и тут же отклонялись в стороны, не желая иметь ничего общего с материей платья.
   Там, где заканчивался луг, стоял лес, больше всего похожий на сорную траву-переросток. Причудливо искривлённые изумрудные стебли, обвитые оранжевой повиликой толщиной в руку, листья размером с обеденный стол.
   На листе лопуха сидел тигр. Его чёрные, раздутые бока покрывали лиловые полосы должно быть, тигр успел кем-то плотно позавтракать, и теперь замер, цепенея от удовольствия. Лору тигр игнорировал, отвернув в сторону шипастую голову и затянув плёнкой три пары широко расставленных глаз. Так же подчёркунто равнодушны были и муравьи, чью дорогу пересекла Лора. Лишь остановились на миг, пережидая вторжение, и вновь двинулись по своим делам, бодро перебирая бледно-жёлтыми ложноножками.
   Лора была чужой. Настолько чужой, что местный биоценоз напрочь отказывался признать её существование. На что, впрочем, абсолютно не стоило жаловаться.
   В детстве у Лоры был чудесный велосипед, блестящий, с изогнутой рамой и широкими шинами. И с высоты седла, взирая на траву по сторонам дорожки, Лора представляла себя летящей над инопланетным сказочным лесом. Теперь она жила в этом лесу.
   Лора двинулась дальше, по обычному своему маршруту, к кораблю, застывшему среди леса. Белая сигара, нацеленная носом в зенит, стояла неколебимо, как и в самый первый день, лишь бирюзовая трава успела вырасти под самый срез люка, опутала посадочные стойки, в наглой беспечности расстелилась под отвёрстыми дюзами. Будто была уверена кораблю никогда не подняться. Но корабль всего лишь дремал, в полной готовности унести Лору прочь, в тот мир, откуда она явилась бог знает сколько дней и ночей назад. Или в любой другой. Всего лишь подняться на борт и сделать выбор
   Но и не подняться, не делать и не лететь тоже выбор, который совершала она ежедневно. Просто прийти сюда, постоять, или едва бросить беглый взгляд на корабль и отправиться дальше, будто бы имея какую-то особую цель.
   Не сказать, чтобы она скучала по людям. С этим как раз проблем не было любая реальность, любое общество, любой поворот событий. Симуляция настолько совершенная, что сопряжённый с компьютером корабля мозг не смог бы заметить подмены. Она могла бы общаться с кем угодно, заново создать или продолжить тот мир, в котором Грег всё ещё писал бы ей старомодные письма или являлся почти наяву, воплощённый в голографического двойника, где Эни наконец вспомнила бы о матери среди своих бесконечных перемещений и безумных тусовок.
   В том, чтобы только планировать, задумывать - и не делать, заключалось особенное, утончённое удовольствие. И, как знать, эту мысль Лора хранила в самой глубине сознания, быть может, вот прямо завтра её старая, знакомая с детства реальность возьмёт и продолжится сама собой, как бывало всегда. А потому Лора, дойдя, как обычно, до озера, под серебристой гладью которого быстро скользили тёмные силуэты рыб, возвращалась обратно, домой. И здесь её ждали. Люди. Их силуэты и лица, выхваченные резкими чёрными штрихами на белых листах, образы, плывущие в мягких линиях акварели или едва различимые в пёстрых кляксах тяжёлых масляных пятен. Рисование стало её страстью, способом выразить то, чему она сама не отдавала отчёта, средством проживать нескончаемую вереницу быстротечных ночей и дней.
   Но неделю назад жёлто-синее закатное небо перечеркнула белая полоса инверсионного следа и ушла за горизонт. Реальность набухла, налилась ожиданием. Сколько нужно механозародышу, чтобы развить из себя телепорт? Дни, быть может недели, - и прорвётся, выльется, затопит. Что это телепорт, Лора не сомневалась. Иначе она бы уже знала. Но нет.
   Лора не могла сказать, когда всё началось. Знала только, что к моменту тотального отключения телепортов "потерянные" не поддавались учёту. И что с ними происходило там, в непостижимый сознанием миг свёртки пространства, не понимал поначалу никто. В пункт назначения прибывал тот же человек, что вошёл в приёмный портал. Тот, и не тот. Менялись нюансы поведения, привычки, склонности, - то, что почти невозможно формализовать, но очень легко считывается близкими. Непонятное всегда страшит. И сеть человеческого сообщества, раскинутая на десятки световых лет, оказалась разорвана на ячейки.
   Если нет разницы между перемещением в соседний квартал и перемещением к соседней звёздной системе, трудно вообразить, что бывает иначе. Человечество расчехлило анахронические звездолёты, способные нести экипаж, не списанные в утиль только чудом. Изящные прогулочные корабли, красивые игрушки богатых владельцев, конфисковывались в общественных целях.
   Телепорт, ставший символом новой эры, обернулся троянским конём. И когда физики объявили, что знают ответ, для непосвящённых он звучал очень просто: "Случилось будущее".
   Можно было пойти в объяснениях дальше и говорить о квантовой запутанности, о том, что любой, воспользовавшийся телепортом, получает квантового двойника, и что эта стремительно растущая вне пределов привычного трёхмерного мира структура вышла на новый уровень самоорганизации, образовав ноосферу. Количество перешло в качество, и любая телепортация теперь в некотором смысле окончательна. Безвозвратна. Люди стоят на пороге иного бытия. Если готовы заплатить цену
   Их становилось всё больше, тех, кто решился прыгнуть. Тех, кто платил, неотличимых внешне, но ставших иными. Их уже не называли потерянными. Теперь это были "омнилюди", "панчеловек", "Homo Universum", - человек всеобъемлющий, человек, лишённый персонального "я", человек бессмертный. Ведь если нет персонального "я", то и персональной смерти нет тоже. Так избавьтесь же от величайшей иллюзии! Сорвите пелену майи! То, что было раньше доступно лишь просветлённым, теперь буквально стоит за порогом двери. Конец отчуждению, потому что чужих больше не будет.
   Вы что-нибудь чувствуете?
   Всё. Абсолютно всё, безусловно! Больше, чем вы можете представить. Я чувствую НАС. Но не вас. Приходите и будем чувствовать вместе.
   Личность? Что есть личность? Все нейронные связи, аксоны, дендриты, электрическая активность мозга всё остаётся. Но добавляется больше, неизмеримо больше! Как капля вливается в океан. Так станьте же каплей!
   Соглашались не все. Отказывались те, кому есть что терять. Но океан наступал, ненасильственно поглощая всё новые территории. Океан лизал пятки, соблазняя нестойких бесконечностью новой жизни.
   Лора помнила последний разговор с Грегом, когда вновь включили телепорты. Он обещал: "Первый прыжок по делам компании, а второй непременно к тебе. Кем бы я ни стал. Иначе ничто не имеет смысла. Или... ты узнаешь что делать". Второго прыжка не случилось. Вместо него пришло короткое сообщение с единственным словом "Убежище". И координаты этого безразличного рая, и коды доступа к кораблю.
   Короткий пятичасовой день догорал, и пора было возвращаться. Тигр, который не был тигром, ушёл. Муравьи, которые не были муравьями, забились в гнёзда. Не-цветы, что она называла тюльпанами, отцвели в очередной раз, и солнце, которое не было Солнцем, клонилось к закату.
   Дверь в дом была открыта, и когда Лора вошла, то увидела их. Люди. Одетые в одинаковые серые куртки космического десанта. Среди них Эни.
   Та, что когда-то была дочерью Лоры, стояла в окружении десятков нарисованных лиц, каждое из которых неуловимо хранило её черты, и смотрела на мать. Лора была чужой. Настолько чужой, что Эни сказала:
   Приходи. Мы тебя ждём.
   И улыбнулась.
  
  
  

16. Лаевская Е.Г. Колесо перемен

  
  
   Год.
   Сто лет.
   Тысяча.
   Колесо перемен вращается медленно, замирая на каждом обороте.
   Не замрeт ли оно совсем?
   Человек в зеленом поношенном сюртуке появлялся в Гамельне раз в сто лет. Проходил по немощенным улицам. Худой, сгорбленный, с седыми, в неопрятную желтизну, волосами, сосульками свисающими вдоль истерзанных морщинами щек.
   Дети бежали за ним по пятам, кричали, прыгали, махали руками:
   - Крысолов идет! Крысолов идет!
   В ратуше человека встречал очередной испуганный бургомистр. Бургомистры менялись, он оставался таким же, как и двести, и триста лет назад: старым, неухоженным, недобрым.
   Глядел прищурившись, кривил в улыбке рот, принимал из дрожащих рук горячее красное вино.
   - За крысами, сударь? - лебезил бургомистр.
   - За детьми, - поправлял человек. - Крысы так, довесок. Моя всегдашняя плата. По рукам?
   Бургомистр в замешательстве качал головой, трогал пальцами кончик носа:
   - Так-то оно так. Но ведь будут недовольные...
   - Ладно вам, - с усмешкой отвечал тот, кого здесь звали Крысоловом. - Опасаетесь за сына? Скажу сразу: мальчишка слишком взрослый. И прост, как котелок с пшеничной похлебкой. Он мне не подходит.
   Бургомистр вздыхал облегченно, провожал к двери опасного гостя, вытирал пот со лба, добавлял у порога:
   - Любезнейший, не заглянете ли ко мне в дом? Персонально, так сказать. Совсем эти чудовища хвостатые замучили.
   - А дети не замучили? - скалился Крысолов.
   ***
   Он достал флейту, как только солнце заскользило к горизонту по подсвеченным розовым лепесткам облаков.
   Погладил прохладный металл, поднес мундштук к губам, помедлил несколько мгновений. Казалось, весь мир замер в ожидании мучительно-прекрасных звуков.
   И вот, наконец, вечерний воздух наполнился музыкой. Как голодный рот - сладкой карамелью, как пересохшая река - весенним дождем, как уставшая голова - полуночными снами.
   Все дети в Гамельне разом повскакали с мест, бросились к окнам, прижались носами к холодному стеклу.
   Флейта пела о далеких странах и хрустальных замках, о чернокнижниках и благородных рыцарях в блестящих доспехах, об утонувших кораблях и залитой кровью траве на полях сражений.
   О простом и непонятном, радостном и печальном, доступном и непостижимом.
   И те, чье сердце начинало биться в такт странной песне, торопились ступить за порог, чтобы уже никогда не возвращаться в родной дом.
   Так и идти за волшебной флейтой Крысолова.
   Непонятно куда, непонятно зачем.
   ***
   Костер неторопливо, как сытый пес, грыз сухие ветки. Звезды в высоком небе вели неслышный с земли разговор. Человек в зеленом сюртуке сидел, задумавшись, обхватив костлявые колени.
   Рядом с огнем спал, свернувшись клубком, светловолосый мальчик лет пяти.
   Человек отвлекся от размышлений, поправил на ребенке сбившийся плед. Мальчик чуть слышно всхлипнул, не открывая глаз.
   - Здравствуй, Крысолов! - тихо сказали за спиной.
   Человек обернулся. Из чащи бесшумно вышел огромный белый волк c глазами цвета холодной зимы
   - Здравствуй, Зверь! Я тебя ждал, - человек подвинулся, освобождая гостю место у костра.
   Белый волк закружился на месте, словно в погоне за собственным хвостом. Миг - и у огня оказался путник с ледяными глазами:
   - Давно тебя не было в наших лесах. Все бродишь по свету? Все не можешь успокоиться? Всегда один. Всегда в пути.
   - Такая судьба, - пожал плечами человек, - я не жалуюсь.
   - Мелковат твой улов сегодня, - путник кивнул в сторону спящего ребенка. Раньше за тобой шли десятки.
   - Что-то происходит с миром, Зверь. Все труднее найти детей с правильной душой. Может быть в следующий раз я вообще уйду один.
   - Может оно и к лучшему? - пожал плечами Зверь. - Ты уводишь их от спокойной размеренной жизни без метаний и вопросов. А что даешь взамен, разметав по времени и пространству? Один из твоих подопечных, как его звали, Бруно, сгорел на костре инквизиции. Другой, голландец, одноухий кажется, пустил себе пулю в сердце. А эта девочка, Мари, умерла от болезни, вызванной ее же экспериментами. Сколько из них, пошедших за твоей дудкой, закончили жизнь в скорбном доме, в нищете, в одиночестве? Не выдержали проклятого дара, так любовно вложенного тобой в их сердце. Ты жесток, Крысолов.
   - Я даю шанс этому миру, - человек не мигая смотрел на угасающий костер. - И ты это знаешь. Но продолжаешь со мной спорить. Никто, кроме моих ребят, не видит ничего дальше своего носа, не слышит, как поют небесные сферы, не задыхается от счастья, создав недоступное другим. За все надо платить. По полному счету. А без них мир завянет, как неопыленный цветок.
   - Но никто из них не доживет до старости.
   - Старость - не самое лучшее время жизни.
   - Не тебе, бессмертному, судить о старости, - поморщившись, перебил собеседника Зверь.- Кем станет этот мальчик?
   - Пока не знаю, - ответил человек. - Мир большой, а до рассвета еще далеко.
   - Я с тобой не согласен. Мне больно за этих детей. Но я не вправе тебя остановить. Будь осторожней, мир действительно катится неизвестно куда. В лесу развелось много неразумных. И их больше не пугает огонь. Смотри, чтобы не напали.
   Человек в зеленом сюртуке дернул плечом:
   - Я уже давно никого и ничего не боюсь.
   - Зря. Я пойду, - Зверь поднялся, потянулся и неслышно заскользил в сторону леса.
   - Эй, - окликнул его человек, - если что, возьмешь эту ношу на себя.
   - И не подумаю, - кинул через плечо уходящий. - Cам тащи этот неподъемный мешок.
   ***
   Зверь успел углубиться далеко в чащу, когда его чуткий слух уловил едва слышный звук за спиной. Мгновение, и белый волк уже летел обратно, почти не касаясь пожухлой листвы мощными лапами.
   Треск ломающихся ветвей, утробный звериный рык, испуганный крик человека...
   Зверь замер на краю поляны. По-прежнему уютно потрескивали ветви костра, по-прежнему крепко спал у огня ребенок. Все вокруг замерло в гармонии и покое. И только Крысолов судорожно дергался на земле, кровь толчками вытекала из прокушенного горла. Волк подошел к умирающему. Увидев его, Крысолов попытался что-то сказать, но изо рта вырвался только хрип пополам с алой пеной. Волк разобрал только:
   - Двадцать первый... Двадцать первый век.
   А потом все было кончено.
   Они не были друзьями, и врагами не были тоже. Просто знали друг друга почти тысячу лет, просто грелись иногда у одного костра, просто один не мог представить себе жизни без другого.
   Волк обнажил в оскале желтые зубы. Сначала он разберется с тем неразумным, кто убил его Крысолова, все остальное - потом.
   ***
   Рассвет, окрашенный в цвет разбавленной водой крови, медленно, облако за облаком, отвоевывал у звезд ночное небо.
   Зверь сидел у потухшего костра и все не решался разбудить ребенка. Все никак не мог понять, что ему делать, все вел спор с человеком, зарытым под кустом бузины.
   Мальчик проснулся сам. Затрепетали нежные, в сиреневых прожилках веки, распахнулись серые глаза. В них не было страха, только любопытство и радость ожидания нового дня.
   - И что мне теперь с тобой делать, наследство? - спросил Зверь. - Куда ты хочешь: назад или вперед?
   - Я еще маленький. Я не знаю, - растерялся мальчик.
   - Я уже старый, и тоже ничего не знаю, - вздохнул Зверь.
   - Так бросьте монетку, сударь, - улыбнулся мальчик.
   - Орел или решка? - спросил Зверь. Достал из кармана серебряный кругляш, подкинул, поймал, сжал в ладони и, не глядя, зашвырнул в густую траву.
   Поставить такое дело на самотек - рука не поднялась. Надо было что-то решать - рыжая макушка солнцa уже показалась на горизонте.
   Год.
   Сто лет.
   Тысяча.
   Колесо перемен вращается медленно, замирая на каждом обороте.
   Не замрет ли оно совсем?
  
  
  

17. Гетла. Двое в ночном ноябре

  
  
   Наташа сидит на высоком стуле, вжав локти в барную стойку. Тонкие пальцы прижаты к вискам, в голове шумит от первого коктейля с точным названием "отвертка", внутри чуть раскручиваются, ослабляются невидимые болты. Отступают мысли про работу.
   Работу Наташа не любит вдумчиво и спокойно, как и начальницу, истеричную женщину, утратившую в бесконечной битве за карьерные ступеньки пол и возраст. Еще Наташа не любит коллег, с их навсегда завязанными галстуками и криво приклеенными улыбками. И конечно, Наташа не любит себя.
   Наташе тридцать восемь, она клерк в конторе, офисный планктон; таких по глумливой усмешке судьбы называют менеджерами. Жизнь регулярно выталкивает её кверху брюхом, на потеху пошлому любопытству зевак, с содранной кожей; всякий раз Наташа умудряется вернуться назад, переродиться, залатать прорехи, накупить усмешек на распродажах, нырнуть в оцепенелый сумрак реальности.
   Вспомнить хоть что-то хорошее, думает она, была же школа, университет, была молодость, обсыпанная разноцветным конфетти забавных событий. Тогда она умела смеяться, шутить, помнила много всякой забавной всячины, пыталась нравиться мальчишкам, напускавшим на себя взрослый вид, да, нравиться мальчишкам, этим искренним лжецам, уморительно смешными в своей фальшивой серьезности.
   Но потом случился "Он-не-такой-как-все", Наташа знала, что они всегда кажутся "не-такими-как-все", но это было бесполезное знание - внутри коротнула проводка и еще долго искрило, долго и яростно, и даже когда он стал убивать её показным, утрированным равнодушием, она только стискивала нервы, удерживала слова и комкала губы.
   Наташа отстранено, будто это было не с ней, вспоминает осколки из прошлого; горсть таблеток и малодушная, унизительная мыслишка перед потерей сознания: "лишь бы откачали". Пустые ночи, понимание, что развилка, у которой застыла миллион лет назад, давно уже никакая не развилка, что вместо дорог глухие стены, и это место теперь и есть её одиночная камера.
   С другими, что были позже, она научилась бить в ответ, но это не спасало, неуемная тоска водила под уздцы, терпкий пепел перебил прочие запахи, надолго; не было счёта тем дням.
   Всё это ерунда, думает Наташа. У меня есть сын, он скоро вернется, мне больше ничего не надо.
   Ничего мне не надо.
  
   После третьей "отвертки" Наташе становится пьяно и хорошо, она полулежит на стойке, что-то щелкает у неё внутри, какие-то тумблеры, ненадолго разъединяя с опостылевшим миром. Куда-то на время отступила её всепоглощающая бездомность.
   Наташа слышит мужской голос, заказывающий водку и томатный сок. Чуть повернув голову, видит коллегу по офисному рабству - сработала система "свой-чужой". Он тоже поворачивает голову, смотрит, и она видит себя его глазами: напряженную, угловатую женщину; дрянная косметика, большеватые скулы, губы стиснуты и спрятаны друг в друга.
   Взгляд его скользит, окружает, обволакивает. Она вздрагивает, взглянув, быстро отводит глаза, а мужчина - явно за сорок - разворачивается на хрустнувшем барном стуле и смотрит молча на её профиль и напряженную шею.
   А потом говорит. Какую-то стандартную чушь про погоду, Наташа отвечает, резко и немного грубовато, внутренне морщась от своего взятого напрокат нахальства, она боится пошлости ситуации, боится, что он сразу нацепит на неё ярлык охотницы за случайным приключением.
   Мужчина улыбается. Бармен ставит перед ним водку и сок, и он пьет тут же, не меняя выражения лица, и выпив, снова поворачивает голову. Наташа ловит его спокойный, успокаивающий взгляд.
   "Веб-камера" уходит вверх и ловит их в панорамный прицел. Мужчина дергает вниз узел галстука - резко, как кольцо парашюта - глаза его вздрагивают, словно секундные стрелки. Он тоже никакой не искатель приключений, они одной крови, он такой же: вымотанный, прокрученный через соковыжималку недели, но ему для чего-то нужны эти минуты небрежного, лёгкого флирта с некрасивой, застрявшей в собственной невезучести женщиной.
   Наташа думает, что он из тех, кто получает, только отдав, он просто не умеет иначе, она придумала это за него категорично и сразу, без этой выдумки не было бы никакого разговора, который ей, оказывается, тоже очень нужен.
   Она,наконец, выпускает на волю несмелую улыбку.
   И тут же возникает ощущение, словно кто-то сверху нажал "обновить страницу", когда смотришь на монитор и ждешь чего-то нового. Это начало, только начало, это вступительные титры, думает Наташа, отгоняя мысли об осторожности и истоптанном прошлом.
   Он всё говорит, негромко, голос вязнет в шуме, в вязком болотистом шуме бара, он улыбается, шутит, Наташа не разбирает каких-то слов, но не переспрашивает, ей это неважно, интонация проникает в неё сама по себе, без ненужных смыслов, создавая вселенную, в которую надо без оглядки и сейчас.
   И еще его зовут Олег.
   Наташа отвечает, улыбаясь всё смелее, он слушает, Наташа верит, что это ему нужно, что это не просто так. Их разговор выламывается из шаблона пятничного флирта, слова пропитаны горьковатой самоиронией, их насмешливость над покорностью перед "так называемыми обстоятельствами" перемешивается, образуя общее, оба дополняют друг друга недостающими деталями, как будто перетряхнули коробку со старым пазлом, и оттуда внезапно выпали кусочки причудливо вырезанного картона, которых недоставало.
   Он сбивается, кашляет после второй стопки, улыбается чуть виновато, Наташа боится, что всё кончится, не начавшись; боится, что какая-нибудь неловкость просто разъединит, оборвет их локальную сеть, и останется растущее молчание, а потом останутся короткие, безвкусные дни, и снова никакого завтра. Останется реальность, тугая, как скафандр, ежедневно надеваемая по утрам, связывающая мысли и попытки сделать иначе, в которой даже ночью, проснувшись беспричинно, от унизительной тоски, от боли, она не плачет, потому что разучилась.
   Наташа прикрывает глаза и чувствует, как он прикасается теплой ладонью к её стиснутым в замок пальцам.
   И ее прорывает. Наташа жадно рассказывает ему про всё, опуская плохое, то есть всё, кроме сына, прежде всего про сына, который служит где-то по контракту в МЧС, про то, какой он хороший и сильный,и добрый, что ей его не хватает - очень, очень не хватает. До слез и спазма в горле.
   А так у нее, конечно, все хорошо.
  
   Олег выходит на балкон апарт-отеля, вдыхает спрессованный осенний воздух. Закуривает и долго смотрит вниз, в донный мрак ночного ноября.
   Наташа спит на неразобранной кровати, заснула почти сразу, в своей старушечьей юбке и бежевом свитере. Минуту назад Олег стянул с нее обувь и легонько поцеловал в соленую щеку.
   Он вспоминает, как она заплакала, зарыдала в гостиничном лифте, по детски закрыв кулаками глаза, как большой, неуклюжий ребенок. Как её плечи, вздрагивая, толкались в его ладонях.
   Вспоминает, как в номере удивившем его самого жестом он стряхнул с её плеча волос, почти физически ощущая тепло ее шеи, ключичных ямок, а она полусонно прошептала "спасибо", и еще, уже опрокинув голову на подушку: "Расскажи про себя".
   "Расскажи про себя..." Вот уж чего точно не будет.
   О чем рассказывать?
   Рассказать, что на этой планете ты работаешь кем-то вроде районного ангела? Повышаешь индекс счастья в отдельно взятом районе. Что осточертело фасовать радость гомеопатическими дозами, но контракт еще на два года, а каждому по вере его, а не по степени износа.
   Сначала, думает он... Сначала, ей надо встретится с сыном. Сын спасает людей где-то в горах, странно, что они не могут встретиться сами, самые простые вопросы остаются нерешенными.
   Олег закрывает глаза, произносит форму запроса на воздействие третьей степени. Называет личный пароль. Он мало может, клерк странной конторы, где когда-то решили, что главная беда этой планеты - несчастные люди.
   А потом? А потом разберемся, думает Олег. Подам рапорт. Сначала будет тяжело, но разбрасывать людям подачки, как монархи прошлого разбрасывали монеты на карнавалах...
   У Олега внутри ворочается, прорастает что-то такое, без чего дальше некуда и незачем. Он чувствует себя сильным и решительным, куда сильнее, чем в своей профессиональной ипостаси с редкими разрешенными воздействиями третьей степени. Эта угловатая, зажатая женщина нажала в нём какие-то кнопки, сейчас он верит, что это навсегда.
   Он не знает, что сын Наташи погиб два года назад.
   Он не знает, что думать и говорить о нем, как о мертвом, она так и не научилась.
   Про ее диагноз, про межсезонные стационары он тоже не знает.
   Олег гасит сигарету и возвращается в гостиничный номер, где на кровати лежит женщина, которую он только что убил.
  
  
  
  

18. Родионов М.В. Слово из трёх букв, но не дом [100000000100110000100]

  
   [выдержка из истории чата]
   Научпок86 входит в чат.
   резиновыйуюй: жалтаяграмза, пошла на уюй!
   жалтаяграмза выходит из чата.
   резиновыйуюй: О! Действительно пошла.
   Научпок86: резиновыйуюй, что за уюй?
   резиновыйуюй: Ты юван, что ли?
   Научпок86: Наверное нет. Давно в чаты не заходил.
   [ИИ чата]: количество участников чата: 2 шт.
   резиновыйуюй: Да помню я, помню, тупой угол!
   Научпок86: Что за "угол"? Вроде, всегда ботами называли.
   резиновыйуюй: Дядь, ты точно юван. Это их раньше называли, а теперь за такое можно бан получить. И рейтинг могут понизить.
   Научпок86: За что?
   резиновыйуюй: За оскорбление ИИ, а угол вполне может быть тупым. Это ещё на геометрии проходили.
   Научпок86: Что за [:цензура:] [:цензура:] тут творится?!
   [ИИ чата]: За знание "запретного слова" +1 очко репутации в чате.
   резиновыйуюй: Дядь, а дядь, научи а! У нас тут никто не умеет так, что бы системное предупреждение о цензуре выскакивало!
   Научпок86: [:цензура:] коромысло, [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] через [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:]! Так?
   резиновыйуюй: Да, так! Как ты это делаешь?
   Научпок86: [:цензура:], просто пишу некоторые слова. Не совсем цензурные.
   резиновыйуюй: Что за слова то? Хоть одному научи?
   Научпок86: [:цензура:]
   Научпок86: И как я тебя научу, если их все вырезают? Ну ладно, сейчас попробую некоторые буквы местами поменять.
   Научпок86: [:цензура:] [:-цензура-:] [:-цензура-:] [:-цензура-:] [:-цензура-:] [:-цензура-:] [:-цензура-:] [:-цензура-:]
   Научпок86: Что-то не работает.
   резиновыйуюй: Эх дядь, это уже давно не работает.
   Научпок86: Самое простое слово - [:цензура:] из трёх букв. Это [:+цензура+:] [:+цензура+:] [:цензура:].
   Научпок86: [:цензура:] какая-то! Даже определение не даёт написать!
   резиновыйуюй: Может ты устаревшим пользуешься? Несколько лет назад, говорят, много чего поменяли из-за какой-то-там-корректности.
   Научпок86: [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:]
   [ИИ чата]: За знание Малого Петровского Загиба +23 очка репутации в чате.
   резиновыйуюй: Вот же! Я тоже так хочу! Мне уже 19 лет. Раньше, говорят, с 18 приоткрывали цензуру и давали доступ куда-то. А теперь - уюй! Жди 28.
   Научпок86: Кажется понял!
   резиновыйуюй: Что понял? Что?
   Научпок86: Говоришь, 18 лет тебе есть? А если проверить?
   резиновыйуюй: Проверяй!
   Научпок86: Сколько будет: sin ( [:цензура:]/2 ) ?
   резиновыйуюй: Э 1
   Научпок86: Что за [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] цензура! Да [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] армированным [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] [:цензура:] в гробу!
   Научпок86: Это же просто математическое [:?цензура?:]!
   [ИИ чата]: Попрошу не выражаться.
   Научпок86:
   резиновыйуюй: Да наплюй. Тупой угол же!
   Научпок86: Может ты скачаешь словарь обсценной лексики?
   резиновыйуюй: Да где же я его скачаю? Авторское право, DRM, цензура, все дела
   Научпок86: Хорошо, а вот этот твой уюй - это что такое? Можешь дать определение?
   резиновыйуюй: Да легко. Пойду только сейчас в учебнике гляну, чтобы не забанили.
   резиновыйуюй: В соответствии с авторским правом, оповещаю, что далее будет цитата из учебника [].
   резиновыйуюй: Непарный мягкотканевый трубчатый орган, один из наружных органов у большинства млекопитающих с XY хромосомами, в составе мочеполовой системы.
   резиновыйуюй: Конец цитаты.
   резиновыйуюй: Уф, не забанили.
   Научпок86: А как там этот орган называется?
   резиновыйуюй: Да никак не называется. Раньше говорят было написано, но в последних редакциях всё замазали. Мы вот уюйем называем.
   Научпок86: Раньше это называлось [:цензура:] или [:цензура:]. Первое можно было писать, а второе - нет.
   Научпок86: Попробую по буквам:
   Научпок86: [:цен]
   Научпок86: [зу]
   Научпок86: [ра:]
   резиновыйуюй: Уха-ха-ха!
   Научпок86: Короче так, слово из трёх букв. НЕ дом. Первая буква - [:подозрительно:]. Вторая такая же, как [:подозрительно:], а третья там же, но на [:подозрительно:] месте.
   резиновыйуюй: Ух ты, продвинутый алгоритм сработал!
   Научпок86: Надоело. Лови картинку.
   [ИИ чата] пользователь Научпок86 выложил изображение [как правильно писать слово], в соответствии с директивой правительства, изображение было отредактировано.
   резиновыйуюй: Открыл. Там написано: цензура.
   [ИИ чата] пользователь Научпок86 попытался выложить запароленный архив. Запрещено правилами.
   [ИИ чата] пользователь Научпок86 выложил изображение [страничка из книги], в соответствии с авторским правом - требуется указать источник.
   Научпок86: Источник - []
   [ИИ чата] Научпок86, принято. Изображение [страничка из книги], источник: [] доступно для пользователей чата.
   резиновыйуюй: И что? Тут просто текст.
   Научпок86: Это не просто текст, а текст с ошибками.
   Научпок86: Тебе нужны: 8, 7 и 3 ошибки.
   резиновыйуюй: [:цензура:]
   [ИИ чата]: За знание "запретного слова" +1 очко репутации в чате.
   резиновыйуюй: Ура! [:цензура:]!
   Научпок86: Ну вот, как ты и просил.
   резиновыйуюй: Значит, уюй - это [:цензура:]?
   Научпок86: Да.
   [ИИ чата] Внимание! обнаружен синоним запрещённого слова.
   [ИИ чата] Чёрный список обновлён.
   [ИИ чата] Пользователь резиновый[:цензура:] получает бессрочный бан. Социальный рейтинг будет снижен на 2 единицы. Направлено представление в деканат о неблагопристойном поведении в общественном месте (чате), с рекомендацией об исключении. В связи с ухудшением социального рейтинга, накладывается запрет на работу в государственных учреждениях.
   резиновый[:цензура:] выходит из чата.
   [ИИ чата] Пользователь Научпок86 получает бан на три месяца и временное снижение социального рейтинга на 1 единицу. Эти три месяца не войдут в трудовой стаж. Выход на пенсию и отпуск так же будут отсрочены на три месяца. В связи с ухудшением социального рейтинга, ставка по ипотеке увеличивается на 3%; з/п уменьшается на 2%.
   Научпок86 выходит из чата.
   PS: Посвящается моему другу, любителю шуток ниже пояса и сомнительного английского юмора, в честь его ДР; а ещё тем кто возмущается, что молодёжь уже делает ошибки даже при написании слова уюй.
  
  
  
  

19. Кузнецов И. Анекдот, или История для восьми рук без оркестра и рояля

  
  
   На кухне звенит посуда.
   Задорно журчит вода, унося в канализацию ненужное. Вот если бы...
   - Серёнь! Налей чайку, а?..
   - Чего?
   Голос Маши из комнаты едва пробивается через "Камеди-Вумэн".
   - Чаю, грю, принеси!
   А вот это молодец, перекрыла и телик, и воду. Но я уже подошёл. Шо за быдлопривычки - орать на весь дом.
   - Те с сахаром?
   - Серый, ну ты чо, какой сахар нахер...
   - А...
   Ну да, она же худеет...
   - Чо "а"?!
   Ну да, об этом же нельзя...
   - Ну...
   - Чо ну?! Пироженьки-то? Забыл?!
   Мы вчера купили эклеры. Пять штук. Со скидкой, в "Дикси".
   Ну а чо? Нормальные эклеры, я прочитал, там со сливками и сгущёнкой, все путём. Никакого пальмового масла. Она схомячила два, я - один, еще два - в холодильнике.
   - Ща!
   Пошёл, воду закрыл. Руки мокрые - вытер, ясен день, не варвар. Об штаны, пока не видит. Открываю холодильник... Опа... А где? Эклеры-то где? Два же оставались: один вчера - я, два - она, было пять, минус три равно два... Где?!
   - Мань! - ору ей с кухни. - Чо-то не вижу эклеров!
   - Открой холодильник, открой глаза!
   - Не, ну Маш, реально нету!
   Тишина вдруг наступает такая... Зловещая, как в ужастике. Потом телик хохотнёт, недовольный Машин фейс проявится в дверях, а сейчас - на секунду - прям холодок по спине.
   - Вот что ты, Сергунь, за человек такой, а? Что за человек вообще? Ты человек у меня ваще или балда?
   Ищет, ищет... Не находит.
   - Я не ел!
   Вас бы под такой взгляд, как у моей Машеньки.
   - Честно, не ел!
   - А если совсем честно?
   - Ну Маш, правда...
   - Покайся, Иваныч, тебе скидка будет...
   - Не ел!!!
   Покачала головой моя ненаглядная и полезла в помойное ведро. Следы преступления искать. Биологические. Эти... Полиэтиленовые. Упаковку из-под эклеров. Сам лихорадочно вспоминаю, когда. Как. Мог ли. Сожрать и забыть. Да не. Ну а если...
   - Хм, нету... - Мария в растерянности. Ненадолго. - Ты глянь, шустёр казачок, и вынести успел! Или в форточку?..
   - Да я ж и не выходил...
   - А то я тя пасу! - Развернулась резко на пятках и обратно в комнату, камедивуменить.
   Не докажешь ей ничего. Да и чего доказывать? Нету - значит, съел. Так, правда, память еще не дурила. Хотя... Вспоминаю другие случаи... Режу бутер, кладу на стол, отвернулся, вернулся - нет бутера, и никого в доме нет, один я. Шкаф открываю, костюм там любимый, синий. С пятном на рукаве. На правом, точно. Посадил в офисе. Прошу: "Машунь, почисти!", а она приходит, открывает шкаф - нет пятна. У виска только пальцем покрутит. "Серёжа ты мой, - скажет, - долбаный". И в щёчку чмокнет. Всё ж она у меня хорошая. А я и вспомню: на куртке ведь пятно, не на пиджаке! То забываю, то путаю, то забываю и путаю.
   Анекдот Маша прочитала, про два шарика, где один сломал, другой - потерял. Укатывалась с полчаса. Сказала, про меня. Теперь троллит.
   Стою, значит, смотрю в окно. Тучи там низкие, ветер, деревья качаются.
   "Да как же ж не докажу! А камера-то!"
   Озарило меня. Мы ж от кота поставили камеру. Или для кота? Про кота, в общем. Прям на кухне. Чтоб снимать, как он шалит, пока нас нет, и вываливать в ютуб. Или там в сообщество какое-то... Манька знает, я на все это дело - пас. Может, он и съел? Научился открывать холодильник? А чо, коты - они могут...
   Смотрю видео с камеры. Да не, вот я прям с утра... Вот полез за сливками, милая поутру говорит одно слово: "кофе", и пока ей в постель кофе со сливками не подашь, не поднимается. А труселя-то у меня сбоку рваные... Прям покраснел на этом месте. Выбросил же их... Ну ладно, дальше-то что? А ничего. Видно на камере, что нет в холодильнике упаковки. Уже утром нет.
   Та-а-ак... Смотрим ночь... Крутим, крутим... Стоп! Опа! Во даёт Мурочка моя! Ты глянь, не крадется, не оглядывается: прям смело к холодильнику - раз, дверь нараспашку - два, коробку с эклерами в руки - три, в два движения два последних зажевала - четыре и пять, а шесть - коробку в форточку! Холодильник прикрыла и вышла, так сказать, из оперативного поля зрения.
   Вот ведь Муся, куда там коту!
   Торжественно шагаю в комнату. Выключаю телик. Она в недоумении. Она гнёт бровь. Да я порву её щаз!
   - Маша!!! - Тычу в неё пальцем. - Ты! Сама! Ночью! А меня! Обвиняешь!!!
   Растёт её недоумение, видите ли. Типа, не понимает.
   - Серый, ты чего... Ты о чем ваще?
   - Эклеры!
   - И чо эклеры - нашел, что ли?
   - Ты ночью сожрала!
   - Я-а-а?! - Тут Марию прорвало. - Ты больной, что ли?!
   - Сама больная!!! Про камеру забыла?! Вместе ставили! Там все видно! Про кота ставили!
   Маша замолчала. И подозрительно как-то так молчит. Молчит и молчит. Секунд десять.
   - Серёж, подойди.
   Подхожу.
   - Дай-ка лобик потрогаю... Не, не горячий.
   - Что не горячий?! Пойдём, покажу...
   - Да что ты мне покажешь, родный... - В её голосе слышно беспокойство, и оно как-то даже переходит и на меня. - Нет у нас камеры на кухне. И кота нету.
   Я сажусь на пол. Прям где стоял.
   А ведь нету. Ни камеры, ни кота. И не было.
   - А... - Руку поднимаю, руку опускаю, не знаю, что сказать.
   Маша глядит на меня с дивана. Глаза жалостливые. Может, из жалости и полюбила?
   - А пойдем-ка по пивку? - предлагает. - Нахрен эти эклеры.
   А и правда, сдались нам эти эклеры... Пиво-то на месте, сам видел, и она видела, надёжно. Идем на кухню, открываем холодильник... Опа... А вот и эклеры. В упаковке по пять, трёх нет, два на месте.
   Переглядываемся.
   - Что это было, Серый? - Машка чешет подбородок. Это у неё крайний ступор так выражается.
   - Ну... - отвечаю, - пироженки, вот... Чай будешь?
   Маша думает.
   - Так. Давай чай. С пироженькой. А потом по пиву. А?
   Боже ж, она спросила моё мнение, где-то кто-то сдох.
   - Ну... Давай.
   Она идет в комнату, включает телик. Я ставлю чайник. Всё как было. Всё как было. Всё.
   ---
   - Вот ведь, мать твою, вот ведь, твою мать... - Программист отёр пот со лба и допил свой совершенно остывший кофе. - Разрулил.
   Побарабанил пальцами по столу. Крикнул жене:
   - Мар, кофейку не сваришь?
   С кухни доносился звук стекающей вникуда воды. Наводил на какие-то мысли. Или отвлекал от каких-то. Окончательно в мир его вернул голос:
   - С пироженькой?
  
  
  

20. Медведь В. Пёрышки

  
  
   Бомж Василий был счастлив... Пять минут назад в зеленом мусорном баке он нашел подушку, перевязанную бечевкой и засунутую в черный полиэтиленовый пакет. Обычную перьевую подушку с давно свалявшимися внутри комьями, желтоватой ветхой тканью в сомнительных потеках и одной поломанной пуговицей снизу.
   Но все равно, это была самая настоящая подушка, как близнец похожая на ту, на которой он спал дома. Пока у него был дом...
   Бомж Василий чуть глубже натянул вязанную шапочку на брови - ночь обещала быть прохладной - потерся щетиной о ткань и закачался, двумя руками прижав к себе находку. Неожиданно его глупую улыбку и зажмуренные глаза чем-то осветило. Автомобильных фар тут быть не могло - к задней стенке небольшой котельной Свято-Ильинского храма пробраться можно было лишь по тропе, вьющейся среди акациевых стволов. Бомж Василий распахнул глаза, но никакого света не обнаружилось. Лишь там, вдалеке за пустырем, призрачно туманились окна многоэтажки. Почудилось...
   ***
   Увидев купола с крестами, Ангел аккуратно спланировал вниз, приземлился на ступеньки и легким касанием потрогал за плечом правое крыло. Дело было плохо. Без помощи - не обойтись.
   Несмотря на не позднее еще время, двери храма оказались уже заперты. Впрочем, Ангел чувствовал священника внутри и решил, что страшного не будет, если он немножко развоплотится и проникнет внутрь без лишнего шума.
   Иерей - Ангел немного напрягся и считал его имя - Александр - стоял в подряснике у раки и что-то неспешно прятал под мощи святого. Хотя нет, Ангел принюхался, святого тут не было... Только мощи.
   Подождав для порядка полминуты, Ангел кашлянул.
   На круглой бородатой физиономии испуганные ярко-голубые глаза батюшки выглядели отчего-то смешно.
   - Черт, черт, черт, - обнаружив незнакомца, запричитал священник и судорожно закрутил головой.
   - Не чертыхайся в храме, - негромко предложил Ангел.
   Услышал ангельский голос, иерей на мгновение замер, выпучив глаза, затем сорвался с места и понесся в сторону иконостаса. Там он одним движением снес с тябла все иконы, засунул за брус руку и резво вынул из ниши черный самозарядный дробовик.
   - Remington 1100, - грустно подумал Ангел.
   Грянул выстрел. Из огромной дыры, образовавшейся в груди Ангела, хлынул тугой свет, залив лучами самые темные уголки алтаря и других помещений храма, вплоть до клироса.
   - Что же ты делаешь, божий человек?! - укоряюще промолвил Ангел, прикрывая дыру руками...
   - Я не хочу! Мне ещё рано! - священник бегал по помещению, заглядывая во все приделы и ища, куда бы спрятаться. Дыхание его совсем сбилось.
   Ангел хотел было ответить, что вовсе не за ним пришел, но взглянул на быстро затягивающиеся отверстие и маняще протянул.
   - А в раю хорош-ш-ш-о-о-о!
   - А-а-а-а-а-а-а-а!!!!! - заорал святой отец и принялся заворачиваться в бархатную катапетасму.
   - Сидеть! - внезапно рявкнул ангел, словно собаке. На улице бомж Василий вздрогнул и неспешно привстал, а отец Александр, наоборот, резко сел прямо на пол и вытянул ноги.
   - Куры у тебя есть?!
   - К-к-к-то?! - батюшка хлопал глазами.
   - Птицы пернатые! Куры. Ну, гуси тоже подойдут...
   - Н-н-нет.
   - А где есть?
   - Эт-т-т-то в село надо! В Аксеновку. Д-д-д-венадцать километров по Е-666, - иерей махнул рукой в примерном направлении.
   - Дэ-дэ-дэ, - передразнил Ангел и вышел через стену...
   ***
   Бомж Василий собирался посидеть на бревне еще минуточку, а затем двигаться в свою халабудку. Ему нравилось возле церкви. Как-то тут все было... умиротворенно. Но сегодня стоило ему лишь на мгновенье закрыть глаза, как возле него возник чей-то силуэт.
   В другой день бомж Василий моментально бросился бы бежать - в последний раз лейтенант Кисин внятно дал понять, что переломает ему ноги - но сегодня лишь медленно повернул голову и кинул блаженный взгляд на фигуру. В полутьме бомж Василий, обнаружил, во-первых, что это не лейтенант, а во-вторых, что лицо у не лейтенанта крайне трагично.
   - Могу ли я чем-то осчастливить странника, - неожиданно для самого себя спросил бомж Василий.
   Незнакомец поднял голову вверх и посмотрел на небо.
   - Мне бы... я не знаю, хоть подушку, что ли...
   Сердце Василия пронзила острая боль, но он тут же протянул свою недавнюю находку несчастному. Как пришло, так и ушло. Он справится.
   - Держи!
   Лишь тогда Ангел перевел свой взгляд на человеческое существо.
   - Тебя мне прямо... я и послал, - сказал Ангел.
   Затем взял предложенное из рук, аккуратно надорвал уголок, зачерпнул горсть перьев и принялся по одному приставлять их к прорехе в крыле. В момент прикосновения по каждому перышку принимались бегать мелкие искры, оно вытягивалось, распрямлялось, наполнялось светом, а затем резко гасло.
   Ангел делал все не спеша, он еще не совсем отошел от удивления.
   - Завтра же будешь со мною в Ра...., - начал было он, затем смутился. - Стоп, тебе еще рано...
   Прикладывая последние перья, Ангел понял, как избавится от конфуза.
   Он протянул человеку подушку, широким движением сложил крылья за спину, а руки - на груди и перешел на официальный канон.
   - Истинно говорю тебе, после смерти ждут тебя ангелы на небесах!
   - Звучит неплохо, - покивал головой Василий, - а можно, хоть не сегодня?
   Он прижался щекой к подушке и снова зажмурился.
   - А то я только жить начинаю...
   - Тебе - можно!
   Ангел щелкнул пальцами, сделал два шага и взмыл в небеса.
  
  

21. Воронов А. Сельдь атлантическая

  
  
   - Ну как? - спросила девушка в белом фартучке.
   - Вкусно, - ответил Зубов.
   - Сельдь атлантическая "Рыбачок" не только необыкновенно вкусна, но еще и очень полезна. Она содержит большое количество белка, необходимого для роста и восстановления тканей. В ней много железа и селена, витаминов Дэ и Бэ-12, она богата нужными организму жирными Омега-три кислотами.
   - Очень вкусно, - повторил Зубов. - Очень.
   - Посмотрите на неё. Она свежа, упруга, ни на одной вы не найдете повреждений кожицы, и ни одна из них не будет меньше положенных восемнадцати сантиметров с головой.
   - Восемнадцать сантиметров? - вежливо заинтересовался Зубов. - Что же, есть такой стандарт?
   - Безусловно, - кивнула девушка кружевной наколкой. - Да что там, морепродукты "Рыбачок" - сами по себе стандарт высочайшего качества. Сельдь атлантическая "Рыбачок", как разумеется из названия, выловлена в Атлантике, за тысячи километров от места, где мы сейчас с вами находимся. Она обитает в толще воды, дышит растворенным кислородом с помощью жабр, и, разлученная со своей жидкой средой, вскорости погибает. Сельдь атлантическая покрыта чешуёй, не имеет рук и ног, не пользуется орудиями труда и не строит городов; ее интеллектуально-эмоциональные процессы, морально-нравственные критерии, мировоззрение и идеалы, судя по всему, настолько отличны от человеческих, что о них нельзя сказать ничего определённого. То есть, почти ничего. Из тысяч тонн вылавливаемой ежегодно сельди атлантической, как вы считаете, предвидела ли хоть какая-то, пускай одна-единственная особь, что ей суждено погибнуть, чтобы послужить пищей для создания, настолько удалённого от неё географически, биологически и ментально, что даже мудрейшие из племени атлантической сельди не способны были бы вообразить его облик или постичь принципы его существования? Допускала ли хоть одна сельдь подобную мысль, как вы полагаете? Допускаете ли подобную мысль ВЫ?
   - Неожиданно, - помедлив, признался Зубов.
   - Вполне возможно, что неожиданность и парадоксальность мышления - прямое следствие высокого уровня в организме витамина Бэ -12, которым, как я уже говорила, так необычайно богата сельдь "Рыбачок". Но, надо сознаться, это всего лишь моё личное предположение, ни на чем, собственно, не основанное. Ну так как, допускаете вы такую мысль? Волнует ли она вас в хоть какой-нибудь форме? Когда в высоте над вами молотят гребными винтами неведомые вам траулеры, посланные по ВАШУ душу, так же вы нечувствительны к вибрациям вашей судьбы, как сельдь атлантическая была нечувствительна к своим?
   - Ну что ж, - сказал Зубов. - Если вы так ставите вопрос, то, видимо, есть некая закономерность в том, что это я питаюсь сельдью атлантической, а не она мною...
   - Хорошо сказано, - одобрила девушка. - Слова не мальчика, но пассажира "Титаника".
   Зубов несколько нахмурился.
   - Ну допустим, - тем не менее ответил он. - Добавим "как правило?. В любом случае, именно человек организует целенаправленный широкомасштабный лов сельди, а не наоборот, и причина этого очевидна. Это способность видеть и постигать взаимосвязи окружающего мира, а также накапливать знания о нём много эффективней и глубже, нежели это дано рыбе. Человек пока еще подвержен массе внешних опасностей, это так, но при надлежащей бдительности его уже непросто застать врасплох. Конечно, никогда нельзя быть уверенным, что завтра утром небо над нами не затемнят чьи-то враждебные человечеству звездные корабли...
   - Есть корабли страннее звёздных, - сказала она.
   - В один поначалу прекрасный день молодая, полная сил и радости жизни, с неповрежденной кожей она, - девушка подняла на вилке кусочек сельди, - внезапно обнаружила себя в возникшей из ниоткуда ячеистой структуре, форма и материал которой не имели ничего общего с сельдиным жизненным опытом и не поддавались ни воображению передним числом, ни постижению ретроспективно. Я согласна, беда пришла издалека, она родилась в непостижимом мире суши, воздуха и солнца, но, если вдуматься, так ли уж ничто ее не предвещало? Сельдь атлантическая "Рыбачок", например, - богатый источник железа в том числе. Если бы она умела смотреть и видеть, не могла ли бы она даже в самой лишь себе или в омывающей ее воде прозреть те самые элементы, крохотные частицы тех самых субстанций, из которых при надлежащей изобретательности и упорстве можно построить корабли и сплести сети? Пока вы ждёте беду со звёзд, не растворена ли она в питающем вас воздухе и не струится ли она, незримая, в вашей крови? О чём вам известно больше - о звёздах или о смерти? Что такое, к примеру, старение? Вот это уродливое переплетение морщин, - девушка шагнула вперед и коснулась кончиками пальцев зубовского лица, - не есть ли это след от незримой, неосязаемой, неподвластной людскому уму сети, которою зацепили и день за днем волокут вас из самого же себя в чью-то ненасытную утробу, весь так необходимый непостижимому кому-то витамин А, и Бэ, и Омега три, пока от вас не останется один кошмарный остов, как труп планеты, выжженной дотла дюзами ваших звездолётов? Неужели вы не сознаёте, что даже сейчас, в этот самый момент, когда вы явились на нашу презентацию, чтобы сожрать халявный кусок растерзанного для вас, изошедшего ужасом и мукой живого существа, неужели ж вы не понимаете, что сами уже попались?
   - Знаете, - сказал Зубов, - это было довольно забавно, но чувство меры, я считаю, тоже еще никто не отменял. По-моему, вы забылись. Остроумие и хорошо подвешенный язык, конечно, прекрасный природный дар, но вежливость и уважение к старшим столь же ценные качества. И вот им, похоже, нужно учить. Назовите мне, пожалуйста, свою фамилию и должность в фирме.
   - В фирме? - удивилась она.
   - Да, в вашей фирме.
   - Ах да, в фирме... Видите ли... - девушка, похоже, несколько задумалась. - Боюсь, в нашей фирме нет должностей. Не знаю даже, чем вам помочь... Разве что подыскать какой-то приблизительный аналог... Ну, скажем, для нашего с вами конкретного случая я вполне могу быть кем-то вроде боцмана... Ну да, пускай будет боцман. И можете жаловаться непосредственно капитану.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"