Сидя на ступеньке деревянного крылечка, Эрик наблюдал, как сочный апельсин солнца, потихоньку теряя свою яркость, опускается всё ниже к полю, чтобы затем исчезнуть, словно уйти в землю, напоследок разлившись на небосводе разноцветьем зари. С исчезновением солнца и постепенным наступлением сумерек сгущалась и тоска в глазах мальчика... Уже которые сутки отец не возвращался с поля...
Не по-деревенски статный, с высоким, выдающим недюжинный ум, лбом, отец появлялся из вечерней полумглы, ведя под уздцы коня. Весь пропитанный ароматом полей, наклонялся он с широкой улыбкой и целовал сына в золотое темя, доставал из кармана сочную грушу, дикое яблоко или спелую, покрытую восковым налётом алычу и протягивал ему со словами: 'Ну что, сынок, соскучился? Это тебе, попробуй, какая вкусная...' И Эрика охватывало чувство тёплой радости, уюта и защищённости.
Но вот уже который день, сидя на потёртой ступеньке крыльца небольшого симпатичного домика с железным красным петушком на крыше, мальчик вглядывался в гаснущие дали летнего вечера, не переставая надеяться, что отец вот-вот вернётся с поля с неизменной сияющей улыбкой, неся за пазухой светящиеся в лёгких сумерках фрукты, налившиеся за день солнцем...
Однако отец не приходил - его, как и почти всех мужчин маленькой деревни Аци, забрали на далёкий фронт для борьбы с фашистами. Теперь мать, обычно сдержанная и даже сухая, скупая на ласки, то и дело целовала в темечко сына, словно стараясь компенсировать нежность отсутствующего главы семейства. Эрик не замечал предательски скользящих по впалой щеке матери слёз - после поцелуя она тут же отворачивала от сына своё лицо.
Прощаясь с Арутюном на перроне у товарного вагона, в котором отвозили бойцов на фронт, она, прильнув мокрым лицом к его широкой, трепещущей под грубым солдатским кителем груди, тихо прошептала:
- Ты уйдёшь, а мы останемся в вечных муках и переживаниях...
По-отечески, как дочку (она была на десять лет моложе его), Арутюн поцеловал жену в напряжённый лоб и, несмотря на волнение, произнёс обычным, почти бытовым тоном, словно ехал по делам в районный центр:
- Как доеду, отправлю весточку... Береги детей!
Однако Кнар так и не получила письма от мужа. Впрочем, фронтовые треуголки редко и с большим опозданием приходили в далёкую, затерянную среди гор деревушку. Вот и известие о том, что Арутюн пропал в боях за Керчь, пришло спустя почти полгода после случившегося. Зато в самой деревне злая весть о без вести пропавшем разлетелась вмиг. Не застав Кнар дома, она полетела чёрной птицей на колхозное поле, где жена Арутюна трудилась от зари до зари, чтобы прокормить двоих малолеток: Алека и Эрика. Малышку Гоар Кнар не сберегла - дочка появилась на свет после того, как Арутюна забрали на фронт, а через четыре месяца заболела корью и покинула этот свет, едва появившись. Большие невинные глаза, широко и, казалось, удивлённо глядевшие на незнакомый мир, преследовали Кнар днём и ночью. А отец так и не узнал о её рождении и смерти. Во всяком случае, тут, на земле...
Кнар была маленькой, жилистой женщиной с узловатыми натруженными руками. Помимо исключительного трудолюбия, природа наделила её живым умом и смекалкой. Окончив четыре класса, Кнар, наряду с работой на колхозных полях, учила грамоте односельчан в вечерней школе. Она знала много стихов, притч, сказок и умела так занимательно рассказывать детям, что персонажи - герои и злодеи, красавицы и чародеи, - кажется, обретали плоть и кровь и поселялись где-то рядом. Алек и Эрик слушали маму затаив дыхание. Нередко Кнар импровизировала, добавляла что-то своё, из реальной жизни. И это вполне органично вписывалось в сказки, ибо легенда и быль словно смешались в жизни далёкого от фронта, но постепенно засасываемого войной края. К примеру, реальная история отправки на фронт коня Тапала - так прозвали его за большую белую отметину на лбу.
После того как мобилизовали Арутюна, подоспел черёд и его коня. Красивый был конь: редкой, вороной масти, с огромными агатовыми глазами, роскошной гривой. Вместе с тем кроткий и умный, словно мысли хозяина читал, чувствовал настроение. Арутюн, будучи бригадиром в колхозе и агрономом сразу на три деревни, не мог без него обойтись. Ранним утром они выходили со двора, а возвращались в сумерках. Арутюн жалел Тапала, бо́льшую часть пути он шёл пешком рядом со своим неразлучным другом и всё разговаривал с ним как с человеком...
Сухонькое лицо Кнар становилось жалким, когда она рассказывала надтреснутым голосом о сцене прощания с конём - вслед за Арутюном уходила на фронт и живая память о нём, животное, бесконечно преданное своему хозяину.
Дополнительную боль причиняла одна подробность: в отличие от своих сородичей, Тапал не ржал и не брыкался - не протестовал и не выражал недовольство понукающим его. Конь лишь поглядел на хозяйку краешком больших умных, полных человеческой грусти глаз и послушно впрыгнул в товарняк...
Кнар, конечно же, понимала, что видит Тапала в последний раз и незаметно вытирала слёзы. Внезапно сердце пронзила другая боль - до неё вдруг дошло, что и мужа она больше не увидит... А спустя год пришла чёрная весть.
Сразу померк яркий солнечный день в глазах Кнар, словно мрачная туча вмиг заволокла ясное небо над безбрежным полем. Сжалось в комок сердце, дрогнули колени, и силы разом покинули её маленькое тело... Когда Кнар привели в чувство, она, окончательно осознав, что происходящее не сон, отчаянно, словно защищаясь от чего-то невидимого, закрыла ладонями лицо и зашлась в беззвучных рыданиях.
Ощущение безысходности свинцовой тяжестью легло на душу одинокой женщины. Как средь бела дня может пропасть, бесследно исчезнуть человек, большой взрослый мужчина? Разве рядом или поблизости никого не было? Неужели никто не заметил?.. Множество вопросов и предположений о постигшей мужа трагедии терзало Кнар. Больное воображение рисовало самые страшные картины. Но где-то в уголке души теплилась надежда: а может, он ранен и лечится где-нибудь в госпитале или же попал в плен и жив ещё...
Жизнь Кнар и сыновей превратилась в сплошное ожидание с неопределённым, бесконечно растянутым во времени финалом. В воздухе постоянно висел мучительный немой вопрос: где вы, отеческий взор, отцово дыхание, улыбка, поцелуй?..
Чтобы отвлечь детей, да и себя тоже, от тяжёлых переживаний, она придумывала разные истории, похожие на сказки со счастливым концом, водила сыновей на возвышенность, откуда была видна вся деревня, и они смотрели вниз на дорогу, не идёт ли отец... Но, увы, после того, как всех мужчин и совершеннолетних юношей призвали на фронт, посёлок был непривычно пустынен. И лишь изредка на пыльной дороге появлялись женщина или подросток с кувшином или ведром родниковой воды.
Непреходящая саднящая боль неизвестности, периодически обостряющаяся, словно от удара кинжалом, изматывала маленькую женщину. Кнар старалась не смотреть в зеркало, боясь увидеть на своём лице выражение неземного страдания... Но разве могла она сдаться, опустить руки? На неё глядели четыре пары невинных глаз, а ещё - вездесущие ангельские очи Гоар...
Глава 2
Эрику снилось, что он бежит вверх по склону горы, обняв большой сочный апельсин, удивительно похожий на солнышко, ослепительно сияющее высоко в голубом небе. Лицо мальчика светилось блаженством, он широко улыбался с закрытыми глазами - ведь с вершины горы, ещё не замечая его, спускался отец, ведя под уздцы коня. Мальчик спешил, чтобы передать солнечный апельсин папе. Нет, Эрик, конечно, и сам бы с удовольствием съел вожделенный плод, неведомо откуда оказавшийся у него в руках. Но он очень хотел доставить радость отцу - в благодарность за то, что тот ни разу не забывал приносить ему с полей и лесов сладкие фрукты и ягоды...
Но что это? Откуда-то внезапно появляется густой, тяжёлый туман и покрывает всё вокруг непроницаемой завесой, проглотив и отца с конём, и его самого вместе с солнышком в руках. Эрик кричит, зовёт папу, но в ответ - мёртвая тишина. От страха и растерянности мальчик невольно разжимает объятия, апельсин падает и, прыгая, как мячик, скатывается к краю ущелья. Эрик пытается догнать его, но, увы - блеснув на прощание, солнечный плод исчезает в чернильной тьме пропасти. Мальчик сам едва не проваливается в бездну, с трудом удержавшись на краю...
Кнар поспешила обнять очнувшегося с криком сына. Он был весь в холодном поту. Покрывая, словно защитной пеленой, материнскими поцелуями побледневшее личико Эрика, она сама казалась совершенно беспомощной и беззащитной.
От крика брата проснулся и Алек, который спросонья пытался понять, что происходит. Он инстинктивно потянулся к матери и обнял её. Тут Кнар не выдержала, и все трое, словно по команде, разразились горьким плачем...
Взяв себя в руки, Кнар, пытаясь успокоить детей, легла между ними, полуобняв каждого, и стала рассказывать придуманную ею же притчу: 'Во время сева одно из зёрен упало под большой камень. И камню казалось, что семя, лишившись света и солнечного тепла, умрёт, так и не пустив ростка. Но камень не знал, что земля, как мать, бережно обняла зерно и стала лелеять его...'
Вскоре Алек и Эрик заснули от убаюкивающего голоса и тепла материнского тела. А Кнар всё продолжала тихо петь свою колыбельную, рассказывая не слышащим её сыновьям, что в сыром окопе на далёком берегу отец их не спит ночами, чтобы ничто не смущало радужный детский сон...
Глава 3
Кнар разбудила детей рано утром и взяла их с собой в поле.
Кристальный воздух, наполненный заливистой трелью птиц, деловое жужжание пчёл и праздный стрёкот кузнечиков в зелёной травке, по которой можно прогуляться босиком (с особым удовольствием - по утренней росе), плодовые деревья и кусты, ягоды и грибы на каждом шагу... В общем, обычная классическая деревня со своими прелестями - просто живи и наслаждайся. Но не тут-то было: зловещая тень от тучи, казалось бы, далёкой войны легла на величавые горы и глубокие живописные ущелья, заползла ядовитой змеёй в человеческие души. И периодически доносящийся откуда-то с поля полный трагических нот рёв осла, подхватываемый чутким горным эхом, словно возвещал миру о том, как непросто людям и тут, в тылу, далеко от фронта. Этот вселенский крик бессловесного животного казался протестом против существующего положения вещей...
Развалившись под большим деревом, малыши молча и с некоторым удивлением наблюдали, как их мать с пёстрой косынкой на голове, передвигаясь на коленях, энергично выдёргивает узловатыми и сильными, как клещи, пальцами сорняки на свекольной плантации. Кнар вместе с другими колхозницами добросовестно отрабатывала свой трудодень¹. Трудодни записывались в книжки колхозниц, и в обмен на них последние получали продовольственные и другие товары. С началом войны и мобилизацией мужчин на полях стало остро не хватать рабочих рук, и женщины вынуждены были трудиться как за себя, так и 'за того парня'.
Кнар то и дело оглядывалась на детей - всё ли у них в порядке. Вскоре мать отдалилась настолько, что превратилась в маленькую точку. В середине поля она встала, вытянулась во весь рост и, приложив к потному лбу сложенную козырьком руку, посмотрела в сторону ребят, помахала им и вновь опустилась на колени, чтобы продолжить свою довольно тяжёлую и скучную работу.
Не замечая её, Алек и Эрик беседовали.
- Вот вырасту, возьму папино ружьё и пойду на войну, буду стрелять в этих фрицев, поубиваю всех, - Алек с презрением произносил запомнившееся ему из разговора взрослых слово 'фриц'. - Фрицы захотят убить меня, но я их укокошу, вернусь домой и буду всем рассказывать об этом...
- А папа будет там?
Алек не сразу ответил братишке.
- Нет, папа будет далеко, - задумчиво произнёс он.
- Где далеко?
- В горах...
- А папа когда вернётся и расскажет нам, как он убивал плохих солдат? - не унимался Эрик.
В отличие от него, шестилетний Алек уже осознавал, что произошло. Он вдруг произнёс с мальчишеской прямотой:
-Теперь у нас нет папы...
Затем добавил с рассудительностью взрослого:
- И наш дом мы должны содержать сами.
Эрик, конечно, не совсем понял слова брата, но по серьёзному тону голоса Алека и тревожному выражению его лица он почувствовал, что произошло нечто страшное, и расплакался...
Хотя южное утро давно разогрелось, Кнар охватывал странный озноб. Вдруг в глазах ярко замерцало, и вместо залитой солнцем плантации женщина оказалась на каком-то другом поле, с далёкого конца которого надвигался огненный вал, пожирая всё на своём пути. Отчаянные людские крики перекрывали гул и рокот пожара...
Ожесточённые бои за каждый метр разгорались с новой яростью. Кругом всё содрогалось от грохота, лязга и скрежета бесчувственного металла, пронзительного человеческого крика и стона. Душил густой запах пороха и гари.
Массированными атаками танковых и мотострелковых частей противник стремился любой ценой захватить Керчь. Наступление поддерживалось интенсивным артиллерийским обстрелом. Советские 'Катюши' отчаянно изрыгали ответный огонь, а гаубицы, подобно загнанному зверю, люто били прямой наводкой по бронетехнике противника. Оставляя за собой чёрные ленты дыма, с предсмертным воем падали на землю сбитые вражеские самолёты.
На помощь дрогнувшим было фашистским частям подоспела новая стая бомбардировщиков. Железные стервятники зловеще нависли над советскими позициями. Несколько краснокрылых истребителей были бессильны остановить хищников, заслонивших собой весь небосвод...
Смерть рубила людей, как коса колосья. Треть роты автоматчика Арутюна уже погибла, и было очевидно, что удержать позиции отныне невозможно. Устрашающе лязгая гусеницами, к наспех вырытому окопу приближался немецкий танк, за ним - пехота. Бойцы схватили последние гранаты...
- Кнар, с тобой всё в порядке? - неожиданно близкий голос вернул женщину в реальность.
Тщедушный старик-бригадир с болезненно сморщенным лицом удивлённо смотрел на неё с расстояния в полтора метра.
- Да, - растерянно произнесла Кнар, ещё не до конца придя в себя.
- А чего стоишь? Почему не работаешь? - с нескрываемым недоумением спросил бригадир, нервно сжав губы.
Кнар обнаружила себя стоящей посреди поля с крепко сжатым, словно связку гранат для броска по вражескому танку, кустом вырванного сорняка в правой руке. Согнутые, мокрые от пота спины колхозниц были уже далеко впереди. Окинув всевидящим материнским взглядом детей, превратившихся в едва различимые на горизонте точки, она принялась за прополку с удвоенной энергией и вскоре догнала своих подруг...
Глава 4
Шёл второй год войны. Второй год Эрик и Алек не видели своего отца и росли без него...
Как и по всей стране, жизнь нашей деревушки, ставшей ещё меньше из-за отсутствия мужской части населения, была поставлена под лозунг Коммунистической партии 'Всё для фронта! Всё для победы!'. В редкие свободные от работы минуты женщины, старики и подростки собирались у сельсовета, чтобы, затаив дыхание, слушать по репродуктору сводки о боевых схватках на фронтах войны. С лиц людей, казалось, навсегда исчезла улыбка, её сменило выражение тревоги. У всех на войне были родные люди: отец, муж, брат. Особенно тяжело было для тех, у кого мобилизовался на фронт единственный кормилец.
Ценой неимоверных усилий Рабоче-крестьянской Красной армии2 удалось остановить продвижение немецких войск и кое-как стабилизировать фронт. Более того, на разных направлениях советские части и соединения перешли в контрнаступление. Всем не терпелось услышать, наконец, радостную весть о том, что красноармейцы не только остановили врага, но и начали громить его, освобождая оккупированные земли. Однако, несмотря на большие потери, фашистские полчища отчаянно сопротивлялись, а на отдельных фронтах вновь брали инициативу в свои руки...
Алек с Эриком часто ходили на опушку леса собирать хворост для печки, которая была настоящим спасением в лихую военную годину: она не только обогревала дом, но и позволяла готовить на своей горячей железной спине еду, кипятить чайник или нагревать воду для купания. В один из дней, когда братья направлялись за сухими ветками лещины, на другом конце тропинки неожиданно появился солдат с рюкзаком на плече. Он шёл тихо, заметно хромая на одну ногу. Когда поравнялись, Алек не узнал односельчанина Унана - соседа через дом. Тот, казалось, повзрослел за два года разлуки лет на десять, весь поседел. На правой скуле его серого, словно покрытого дымом, помятого лица выделялся большой шрам, отсутствовала половина крыла носа. Зато (взамен всего этого) на груди выцветшей гимнастёрки блестела медаль.
Унан же узнал Алека и крепко обнял его.
Эрик стоял чуть поодаль, не решаясь подойти
- А это твой братик? - Унан указал усталым взглядом на Эрика.
- Да... - удивлённо ответил вместо него Эрик и тут же спросил: - Дядь, ты не встречал моего папу? Он ещё не вернулся с войны...
Унан, припав на хромую ногу, шагнул к мальчику и прижал его к своей широкой груди. Мальчик с простодушной надеждой смотрел большими вопрошающими глазами на растерянного солдата. Вместо ответа по небритой щеке мужчины тихо покатилась крупная слеза. Пауза казалась бесконечной...
Глава 5
Появление Унана в деревне стало большим событием. Было такое ощущение, что человек вернулся с того света или, по крайней мере, явился с другой планеты: для односельчан он стал первым живым очевидцем и участником страшных, обросших различными легендами событий, которые происходили далеко за горами, но напрямую и очень больно касались жителей маленькой деревушки. Его направили в тыл из-за увечья, полученного во время боя.
Вся деревня от мала до велика окружила Унана в надежде услышать весточку о своих родных. Всем казалось, что он должен был знать, кто где воевал, как проявил себя, какие геройства совершил.
Глядя на односельчан каким-то невидящим взглядом, Унан отвечал односложно, скупо и как-то отвлечённо, словно посторонний. Было очевидно, что он ещё не совсем осознал, где находится. Бывший солдат, казалось, сомневался в реальности происходящего, как бы пребывал в некой нейтральной зоне между войной и миром. Да и бессмысленно было ожидать от него каких-либо конкретных сведений. Война правила миллионной массой людей, не разбирая их лиц, манипулировала ими, уничтожала их сотнями и тысячами, словно косила резвой косой траву. Унан же был всего лишь одним из тех, кого мощный вихрь судьбы бросил на бескрайнее поле всепожирающей бойни. Правда, ему повезло чуть больше - война только покалечила его, сохранив жизнь...
Кнар молча стояла в толпе, тщетно пытаясь уловить что-то обнадёживающее для себя. Наконец, она решилась спросить про мужа. Но что мог ответить несчастной женщине маленький солдат большой войны? Унан лишь сказал, что много людей утонуло при переправе через Керченский пролив во время эвакуации из повторно оккупированной врагом Керчи. У Кнар вдруг защемило в груди, потемнело в глазах, дрожь пробежала по всему телу. Она едва удержалась на ногах. Слова Унана стали настоящим ударом для женщины: вот, оказывается, как просто мог пропасть человек средь бела дня. Однако разум вовсю противился этому. Действительность вновь начала смешиваться с бессознательным...
Линия обороны советских войск постепенно сужалась, а давление противника всё увеличивалось. Несмотря на отчаянное сопротивление красноармейцев, немцы вошли в Керчь и, развивая наступление, стремились захватить переправу и отрезать последнюю возможность эвакуировать живую силу и технику.
Множество гружёных машин, тысячи людей столпились по всей переправе, возле причалов и в прилегающих полях. То и дело в небе появлялись вражеские стервятники и, пикируя со зловещим рёвом, сбрасывали бомбы. Каждая из них уносила десятки человеческих жизней. Но обречённые люди, казалось, не боялись бомб, предпочитая смерть фашистскому плену.
Катера успевали переправлять на противоположный берег лишь раненых. Однако как только приближался новый катер, сотни людей бежали к причалу и, невзирая на крики и удары охранников, пытались любой ценой пробиться к спасительному судну. Тех, кому это удавалось, уже невозможно было высадить обратно на берег. Перегруженные катера рисковали затонуть и без помощи висящих над ними немецких бомбардировщиков.
Поняв, что организованной переправы не получится, командир сильно поредевшего подразделения, в котором воевал Арутюн, отдал неофициальное распоряжение 'переправляться кто как может'...
Видение исчезло. Какая-то сила вернула Кнар обратно из той реальности в эту. Она молча вышла из толпы и понуро направилась в сторону колхозного поля. Глаза блестели от подступившихся слёз. Лишь глубоко в поле она дала им волю, завыла во весь голос. Лихой ветер подхватил этот нечеловеческий вопль и разнёс по всей округе...
Глава 6
Осторожно, словно не желая будить всех остальных, из-за макушки горы выглянуло солнышко и ласково пощекотало своим длинным лучиком-пальцем щёку Эрика. Не открывая глаз, малыш улыбнулся, томно потянулся всем телом, ручками и ножками. Не было никакой охоты вставать, хотелось полежать ещё, понежиться в постели. Мальчик наотрез отказался идти с матерью в поле.
- Не хочу, там жарко и мухи кусаются, - заупрямился Эрик.
Видя решимость сына, Кнар не стала настаивать. Она положила на стол завтрак и одновременно обед: два варёных, очищенных от скорлупы яйца, картофельное пюре, кусок сыра, большой, разрезанный пополам помидор и два огурца, лепёшку тонирного хлеба, завёрнутую в кухонное полотенце. Уходя, мать строго велела Эрику не шалить и слушаться во всём старшего брата. А Алеку наказала не спускать с него глаз.
Пользуясь свободой, дети поднялись с постелей поздно, лишь когда солнце уже двигалось к зениту. Позавтракали по-мальчишески наспех, не садясь за стол, словно торопились куда-то. Затем попинали на веранде мячик, изготовленный из старых тряпок, а когда надоело, Алек вдруг 'повзрослел', как это часто бывало с ним, и заговорил серьёзным и ответственным тоном:
- Надо маме помочь. Пойдём за водой.
Шлёпая тапочками на босу ногу по мелкокаменистому белому грунту, они направились к роднику Анаит на окраине деревни, звеня алюминиевыми бидончиками. С родником была связана легенда, которую Кнар часто рассказывала своим сыновьям в разных вариациях. И дети всегда слушали её с интересом.
Эрика особо забавляло место в легенде, когда простая деревенская девушка Анаит, словно издеваясь, всё не давала жаждущему царевичу Вачагану напиться, раз за разом выливая родниковую воду из наполненного кувшина в замшелую канаву, откуда пил деревенский скот. По-детски живо он представлял в своём богатом, легко воспламеняющемся воображении и даже физически ощущал, как пересохло во рту у царевича, скрывающегося под одеждой охотника, и как тот со слипшимися губами еле сдерживает свой высокий гнев, в то время как его конь не скрывает негодования, фыркает и топает копытом, впрочем, не осмеливаясь подойти к канаве, пока хозяин не утолил жажду. Но красавицу всё это не волнует: она, кажется, затеяла какую-то кокетливую игру. И лишь на шестой раз Анаит, наконец, подаёт незнакомцу полный сосуд, покрывшийся, словно от стыда и страха, холодным потом...
Объяснение мамы о том, что Анаит умышленно медлила, чтобы разгорячившийся в дороге Вачаган немного остыл и студёная вода не навредила ему, мальчик воспринимал как специально придуманное для него родительское наставление: в знойные дни лета деревенские мальчишки, в том числе Алек и Эрик, припадали запёкшими губами прямо к каменному ковшу родника Анаит, словно мстя красавице за то, что она так мучила Вачагана...
Но зато Эрик с нетерпением ждал, когда мать, наконец, дойдёт в своём рассказе до эпизода, в котором уже ставшая царицей Анаит в золочёных доспехах и с обоюдоострым мечом в руке поскачет на огненном коне вызволять из страшного подземелья пропавшего супруга - Вачагана...
Мальчик не замечал, что с некоторых пор в этой части повествования мать невольно менялась в лице: грусть пробегала по тонким, бескровным губам, впалым щёкам и заострившимся скулам, ложась тенью задумчивости на её неширокий лоб с уже наметившимися морщинами. В это время Эрик уже сам мысленно мчался на лихом коне с большой белой отметиной на лбу - Тапале - освобождать от ужасных злодеев своего отца...
Глава 7
Несчастье ещё больше сплотило осиротевшую семью. Растерянность и замешательство первых месяцев сменились чувством общей ответственности за сегодняшний день и дальнейшую судьбу. Дети, которым долго казалось, что папа вот-вот войдёт в дверь, улыбнувшись своей солнечной улыбкой, потихоньку свыклись с печальной действительностью и стали бережнее относиться к маме. И хотя сама Кнар старалась оградить их от трудностей и жизненных невзгод, пытаясь восполнить отсутствие второго родителя, Алек, стремясь быть достойным отца, проявлял всяческую инициативу. Эрик тоже старался не отставать. Однажды в свои неполные шесть лет он приволок домой брёвнышко. Как муравей хвоинку, он протащил через всю деревню ношу, не меньше своего собственного веса. Мать была изумлена, но не стала порицать сына за чрезмерное старание, а лишь тайком утерла слезу.
Удивительное дело: стараясь всячески поддержать мать и как-то компенсировать отсутствие главы семейства, дети, наоборот, невольно причиняли ей новую боль, воспламеняя память о перенесённом потрясении. В такие минуты, словно откровение, перед глазами Кнар часто появлялись живые кадры - то ли плод её раненого воображения, то ли послания Арутюна, не написанные обычной человеческой рукой...
Трюмы очередного катера были полны ранеными. Капитан судна сообщил, что может принять на палубу ещё максимум человек пятьдесят. Люди бросились вперёд, и никакие усилия команды катера не помогли: вместо полусотни на борт ворвалось около двухсот человек. Капитан отказывался отправляться, грозясь выбросить всех за борт. Но в этот момент на далёком горизонте показалась пара вражеских штурмовиков, и командир катера вынужден был дать приказ двигаться во избежание верного шанса стать жертвой немецких бомб...
Арутюн стоял в корме судна, в плотной гуще людей, которые жарко и влажно дышали друг другу в лицо и затылок. Небо было ясным и не предвещало какой-либо опасности. Но вдруг, прорезывая с жутким шумом воздух, из ниоткуда появился бомбардировщик. Арутюн инстинктивно скинул с плеча вещмешок, с трудом снял шинель. Предчувствие неминуемой катастрофы не обмануло.
Самолёт сбросил бомбу, рядом с катером раздался страшный взрыв. Мощной ударной волной людей выбросило за борт. Некоторые сразу же пошли ко дну, другие барахтались в воде. Над возмущённой поверхностью моря стоял отчаянный крик о помощи...
Арутюн неважно плавал. Делая энергичные движения руками и ногами, чтобы не дать пучине поглотить себя, он лихорадочно искал взглядом хоть какую-то опору в окружающем бескрайнем водном пространстве. Заметив в нескольких метрах от себя обломок разбившегося судна, боец собрался с силами, доплыл и ухватился за него.
Отдышавшись, Арутюн огляделся. Примерно в полукилометре виднелись столбы с привязанными к ним рыбачьими сетями. Это была единственная, пусть и почти призрачная надежда на спасение, и туда уже плыли десятки несчастных людей, отданных волею обстоятельств на откуп стихии.
Арутюн осознавал, что собственными силами он способен преодолеть лишь метров сто. Тем не менее иного выбора не было. Чем дальше, тем меньше оставалось поблизости людей, отчаянно пытающихся спасти свою жизнь. Многие, растратив последние силы, тонули. Большинство из них уходило безмолвно, так как сил даже на последний крик о помощи не хватало. Неподалёку в разных позах плыли трупы, утонувшие несколькими минутами раньше и теперь всплывшие на поверхность...
Арутюн с трудом сбросил с ног сапоги, которые, наполнившись водой, тянули вниз, и, опираясь на обломок от катера, двинулся в сторону столбов. Руки и ноги наливались свинцовой тяжестью, а душа - удушающей болью. Боец уже готов был смириться с мыслью о неизбежном...
Глава 8
Энергетическая сила мысли хрупкой женщины порой бывает соизмерима с физической мощью Геракла и в состоянии двигать горы. Пусть данное утверждение и не претендует на научную гипотезу, но говорят, что силой своей верности и преданности любящая жена способна невидимым энергетическим щитом защищать супруга от смертельных опасностей и вернуть его живым с войны. Даже приводятся конкретные тому примеры...
Кнар в одиночку тянула лямку военного быта, не теряя надежды, что Арутюн жив. В минуты редкого отдыха от повседневного утомительного труда в колхозе и тяжёлых семейных забот она садилась на большой камень под стеной дома, вперив взгляд в предполагаемые дороги возвращения и ведя неслышный для других разговор. И порой ей казалось, что откуда-то издалека отзывается родной голос: 'Жди, дорогая, твоя любовь обязательно приведёт меня домой по неведомым дорогам...'
Но проходили дни, недели и месяцы, а вестей от Арутюна всё не было. В деревню, правда, с опозданием на месяц-два, приходили сложенные треугольником полевые письма от мужей, сыновей и братьев, где они рассказывали родственникам о своих фронтовых буднях, уверяли, что сломают хребет фашистской гадине, сметут с лица земли всю нечисть. Бойцы признавались родным и близким в любви, поздравляли кого-то с днём рождения, обещали после войны собраться всей семьей и зажить на славу, посылали всем пламенный красноармейский привет ...
Пропитанные грустью и ностальгией строки этих долгожданных писем старательно выводились в сырых окопах и прокуренных насквозь блиндажах, под разрывами снарядов, на койках медсанбатов, и за каждым словом стоял человек со своей обнажённой душой, переживаниями, страхами и надеждами.
Кто-то нехитро писал, что иногда, когда идёт сильный дождь, в землянку протекает вода.
'Но это бывает очень редко, да мы ведь не сахарные, - спешил успокоить боец, ввернув пару по-солдатски грубоватых шуток. - Живём на свежем воздухе, аппетит жуткий, как на курорте'.
Кто-то признавался задним числом, что получил небольшое ранение, но сейчас чувствует себя гораздо лучше, и повода для беспокойства нет...
Приходили и письма-похоронки. Горе родных не могли утешить слова 'он был верный товарищ', 'самоотверженно служил нашей матери-Родине', 'боролся за свободу и независимость, не щадя свои силы и здоровье', 'похоронили мы его со всеми воинскими почестями, с отдачей салюта', 'поклялись отомстить за нашего друга и товарища'... С разницей в три недели смертью героя пали и оба брата Кнар: Епрем и Григорий. Но об этом бедная женщина узнает лишь месяцы спустя...
От Арутюна же не приходило никаких вестей. И если жизнь на фронте отсчитывалась по секундам, то здесь, в тылу, во всяком случае, для Кнар, время словно остановилось. Ужас и беспомощность перед чем-то непонятным, могущественным и неотвратимым периодически овладевали ею. Солнце в небе казалось тусклым и не грело.
Дети, сидя поодаль в тени старого тутового дерева, молча наблюдали за мамой. Подставив ссутуленную спину ярким лучам небесного светила, Кнар, как и многие женщины деревни, вязала носки для отправки на фронт бойцам, лелея надежду, что одна из пар найдёт Арутюна. Она периодически вздрагивала и ёжилась, словно от холода, и тихо жаловалась на что-то. Мальчиков искренне удивляло, как можно мёрзнуть в знойную жару.
Откуда было детям знать, что их маме сейчас нужен огонь в сердце, и даже само солнце бессильно помочь, если отсутствует душевное тепло...
Глава 9
Едва только Арутюн собирался опустить руки и отдать себя на откуп всемогущим обстоятельствам, его ноющие от напряжения и холода воды мышцы неожиданно наполнялись новой силой. 'Держись! Плыви!' - командовал, но больше умолял, чей-то слышимый только ему голос. То и дело, словно маяк из плотного тумана, появлялись перед мысленным взором полный тоски и ожидания взгляд Кнар и невинные глаза сыновей...
До рыбачьих сетей уже доплыло несколько человек, но большинство утонуло в пучине пролива. Арутюну оставались считанные метры до роковых железных столбов. Верхние концы столбов, отстоящих друг от друга метров на двадцать, были соединены между собой тросами. Ещё несколько отчаянных движений - и можно, наконец, ухватиться за спасительный канат...
В своём воспалённом воображении Кнар не переставала бороться за жизнь мужа. Впрочем, то, что происходило с ней, нельзя было назвать лишь воображением: словно в некой параллельной действительности, периодически возникающей спонтанно и помимо её воли, как сон наяву, появлялись образы и ситуации, которыми, тем не менее, можно было манипулировать, подобно ребёнку, играющему в солдатики. Несчастная женщина жила попеременно в двух реальностях: в одной - для детей, в другой - для мужа. И порой она не могла понять, какая реальность реальнее - эта или та. В такие моменты окончательно исчезала невидимая, почти неуловимая нить, которая связывает человека с действительностью. Окружающий мир казался иллюзорным, а собственные действия - чужими. Мозг Кнар не видел разницы между объективной реальностью и воображением, действительностью и фантазиями, в одинаковой мере реагируя на всё, о чём думала она. И это, возможно, было своеобразной защитной реакцией маленькой, надломленной женщины - за себя и свою половину...
Превозмогая себя, Арутюн всё-таки дотянулся до троса и судорожно ухватился за него обеими руками. Замерев на минуту, чтобы свыкнуться с новым положением и осмыслить дальнейшие действия, он осторожно выпрямил измученное, казавшееся чужим тело и ногами нащупал сети под водой - хоть не совсем надёжная, но всё же опора. Арутюн отдышался, огляделся по сторонам и увидел сюрреалистическую картину: на каждом из столбов, словно прикованные к ним, висели люди - такие же измученные и едва живые, как он. Обхватив из последних сил спасительные опоры, одни тихо стонали, другие поносили матом фрицев и искали глазами помощи, третьи молчали и не подавали признаков жизни... Вдруг, не издавая ни звука и не делая каких-либо усилий для удержания своего тела, скользнул вниз по соседнему столбу и пошёл ко дну юноша с мертвенно бледным лицом, который, судя по всему, одним из первых приплыл к сетям и, может быть, раньше всех испытал иллюзорную радость спасения. Однако страшная усталость заставила его спустя некоторое время прекратить всякое сопротивление смерти и положить конец своим мучениям...
Пронзительно кричали и жалобно стонали мечущиеся в небе чайки...
Кнар старалась, чтобы сыновья не замечали её периодические уходы в иное, не объяснимое разумом и логикой измерение. Ей самой было боязно долго оставаться там...
Вернувшись в обычную действительность, она приготовила деревянную лохань для купания детей, стала нагревать на печке воду в двух алюминиевых вёдрах. Алек уже стеснялся своего голого тела и протестовал против совместной бани с братом. Более того, он выступал за полную автономию - не хотел, чтобы мать помогала ему мыться. Кнар пошла на компромисс: Алек купался отдельно, но в самом конце мать тщательно мылила ему голову и спину грубым хозяйственным мылом и разом выливала на съёжившегося в комок сына остаток всё ещё довольно горячей воды из большого ведра.
Эрик же проявлял свою 'взрослость' тем, что тайком от матери лазил на старое тутовое дерево. Но его манили не только спелые сладкие ягоды. В верхней части толстого ствола было большое дупло, в непроницаемой глубине которого гуляло загадочное эхо. Чтобы отвадить желание детей лазить по дереву, мать прибегла к маленькой хитрости - придумала, что в дупле живёт огромный змей. И поначалу дети боялись подходить к дереву, хотя сама Кнар, забывая о придуманной ею же смертельной угрозе, часто взбиралась летом на дерево и, держа на согнутом локте левой руки пластмассовый бидончик, правой срывала поспевшие ягоды туты. Маленькая и воздушная, она ловко перебиралась с ветки на ветку, казалось, совершенно не касаясь их. Через считанные минуты бидончик наполнялся до краёв, и мать спускалась с вершины дерева, столь же легко, как взбиралась, несмотря на достаточно увесистую ношу...
Проходили дни, недели и месяцы, но змей не подавал признаков жизни. Однажды, набравшись храбрости, Алек поднялся с длинной палкой на дерево и, сунув его в 'змеиное гнездо', стал ворошить в нём. В эти минуты он ощущал себя героем из маминых сказок, борющимся со страшным драконом. А Эрика, стоящего внизу на стрёме, чтобы мать не застукала, пробирала дрожь. Но тревога оказалась напрасной.
Разоблачение взрослого обмана дети восприняли с восторгом и одновременно некоторым разочарованием, так как дерево потеряло свою романтику. Зато они почувствовали себя ещё чуток взрослее. И вот теперь Эрик, несмотря на строгий запрет матери, тайком взбирался на дерево, кричал и свистел в дупло, забавляясь причудливым эхом.
Глава 10
Столь лёгкая гибель соседа по столбу, последовавшая за имевшими место ещё несколько минут назад неимоверными усилиями спастись, поразила Арутюна, вызвав крайне тягостное чувство. Всякую он видел смерть на войне, но чтобы вот так спокойно и безразлично принять её... Невольно подумал, что и ему, наверное, в скором времени придётся опустить руки, покорно смирившись с неизбежным...
Сети не выдерживали тяжести человеческого тела, прогибались, и требовались постоянные усилия ног и рук, чтобы не пойти ко дну. Собравшись с остатками сил, Арутюн подтянулся и сел на трос, обхватив столб правой рукой.
За соседний слева столб держались двое. Разговорились. Один оказался старшим лейтенантом, другой - младшим сержантом. Познакомившись друг с другом, сразу же стали вместе прикидывать, как спастись, за какую соломинку ухватиться на краю хищной бездны под ними.
День уже клонился к вечеру. К страшной усталости, жажде и голоду прибавлялся и холод, грозивший добить промокших до костей людей. Только движение, пусть и в сторону неизвестности, давало шанс на выживание. Решили внимательно следить за плывущими по течению более-менее крупными предметами и зацепиться за них, отдавшись во власть морского потока, возможно, спасительного...
Тем временем на берегу не прекращалась канонада. Противник упорно стремился захватить переправу...
Кнар было 16 лет, когда её, старшую дочь в большой семье из шести девочек и двух мальчиков, сосватали за односельчанина Арутюна. Жених был завидный, с отличием окончил в городе областную Колхозную школу и сразу же получил назначение агрономом на три ближайшие деревни. Отец Кнар, маленький, рано поседевший, тихий мужик, выслушав сватов с бесстрастным лицом мудреца, произнёс почти безучастно: 'Пусть будут удачливы'. В душе он, конечно, радовался, что дочь выходит за человека с дипломом - в деревне это было большой редкостью. Сама Кнар, которую поставили перед фактом, особо не спрашивая её мнения, отреагировала на происходящее весьма оригинально. Когда Заруи сообщила дочери о намерении Арутюна, расхвалив его, та, недолго думая, выпалила: 'Тебе нравится, ты и выходи за него'. Мать всплеснула руками и произнесла с искренним недоумением: 'Дура, ты должна в укромном месте плясать от радости, что он заметил тебя'.
По юности своей Кнар не понимала, что должна делать в новой семье и в чём будут заключаться её супружеские обязанности. В ответ на наивный вопрос девушки мать пошутила, что главная её миссия будет в том, чтобы носить свекрови с родника свежую воду. Девушка поверила...
На свадьбе, как было принято в здешних местах, гуляла вся деревня. Закололи вола, зарезали несколько свиней, множество кур и гусей. Соседки помогли приготовить разнообразные кушанья. В тоныре приготовили куркут3, напекли на садже4 женгялов хац5, не обошлось, конечно же, без традиционной сладкой круглой гаты6. Самодельной тутовки и вина было вдоволь - каждый приносил с собой бутыли. Колхоз помог с овощами и фруктами. Из соседней деревни пригласили музыкантов с дхолом7 и зурной8.
Молодожёны были одеты просто, но довольно изящно. В свадебном наряде невесты, как того требовала традиция, преобладали красные цвета, а в одежде жениха - зелёные. Кнар, согласно этикету невесты, не поднимала глаз. Казалось, что происходящее её не интересует. Арутюн же очевидно стеснялся, ему было как-то неловко за всеобщее внимание к себе и слишком любопытные взгляды молодых девушек, смотревших на него, как на белую ворону - за его интеллигентность и образованность, подтверждённую государственным дипломом.
Перед тем как выпить за молодожёнов, тамада - председатель сельсовета, немолодой сухощавый мужчина с высоким нервным лбом и тяжёлым, крутым подбородком уверенного в себе человека - поднял тосты за вождей народа: Ленина и Сталина, за Компартию, социалистическую Родину и светлое коммунистическое будущее...
Спустя несколько лет Арутюн вместе со многими участниками своей свадьбы, оставив всё - родной край, жену и детей, - отправится на фронт с лозунгом 'За Родину, за Сталина!'. Уйдёт, как и все, с надеждой когда-нибудь вернуться...
Глава 11
Мучимый жаждой, Арутюн рискнул выпить пригоршню морской воды. Она была солоноватой на вкус, как слеза, и, в общем-то, оказалась пригодной для питья, так как была не столь насыщена солями, как во многих других морях. Примеру Арутюна последовали и его новые товарищи. Странным образом все привыкли к голоду. Старались больше говорить, чтобы сон не сморил.
- Смотрите, что плывёт! - вдруг крикнул старлей.
Это казалось невероятным: течение несло в их сторону небольшой плот.
- Вот бы поймать его! - почти мечтательно произнёс офицер.
Для этого надо было проплыть перпендикулярно движению спасительного сооружения метров пятьдесят. Никто не хотел рисковать, боясь потерять последнюю опору, доставшуюся с таким трудом.
- Умирать так умирать, - вдруг отчаянно произнёс сержант и бросился в воду.
Товарищи напряжённо следили за ним, видя в каждом взмахе его руки толику надежды на спасение. Сержант доплыл до нужного места, отдышался, пока плот подплыл, поймал висевшую сбоку верёвку и стал тянуть нехитрую бревенчатую конструкцию к столбам. Втроём поместились на неширокой поверхности плота, сев спинами вплотную друг к другу, чтобы немного согреться. На измождённых лицах людей мелькали отблески невысказанного счастья, в которое они, казалось, боялись поверить. Решили плыть утром, так как уже темнело...
Едва забрезжил рассвет, Кнар встала, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить детей. Она на цыпочках подошла к кровати, где вальтом спали братья. Одеяло, несмотря на то, что Кнар по нескольку раз за ночь поправляла его, вновь съехало и уже сползало на пол. Чувство болезненной жалости кольнуло материнскую грудь, когда в зыбком свете просыпающегося утра она увидела свернувшиеся калачиком худенькие, щуплые, казавшиеся беззащитными тела мальчиков. Хватит ли сил сберечь, защитить их, оградить от явных и скрытых многочисленных опасностей и несчастий, поставить их на ноги? Конечно, односельчане относились к ним с сочувствием, поддерживали - кто словом, кто делом. Рано повзрослевшие в отсутствие старших и выглядевшие больше своих лет соседские подростки помогали колоть дрова, подправить скособочившуюся калитку, залатать дырку на крыше. Но что могло заменить мальчикам отцовское плечо, слово и воспитание?..
Кнар поправила съехавшее одеяло, тщательно подоткнула его края под беспокойные спины и ноги сыновей, словно укрывала от окружающего мира. Обострившийся в отсутствие главы семейства материнский инстинкт заставлял её превратиться в коршуна, защищающего своё потомство. Ей казалось, что за каждым углом притаилась опасность, и она старалась 'спрятать' детей, заслонить, укрыть их от коварной действительности. Но мальчики росли как-то вне её назиданий, вопреки её страхам, по программе, заложенной природой с рождения - бойкими и непоседливыми, одновременно ответственными. В свои неполные восемь Алек и вовсе чувствовал себя взрослым. Он порывался вместе со старшими подростками косить в поле, убирать урожай и связывать его в снопы, возить сено, управляя лошадью. Как-то собрался взобраться на крышу заделать дырку, откуда текло во время сильного дождя.
- Мал ещё, не твоё дело, - категорически запретила мать, - свалишься - костей не соберёшь ...
Но у Алека уже были свои собственные поведенческие соображения, которые, впрочем, он высказывал вслух пока лишь младшему брату: 'Будешь во всём слушаться маму, назовут тебя 'маменькиным сынком', и никто не будет тебя уважать'.
Мальчикам в самом деле не хватало мужского влияния, совета и подсказки. Кто как не отец мог внушить сыну уверенность в своих силах, доступно объяснить, кто такой храбрый человек, а кто - трус, поговорить о чести и достоинстве, воспитать в сыне волю и твёрдость? Ведь сыновья подражают отцам...
Но движимая вполне понятным материнским инстинктом Кнар, сама того не сознавая, лишь усиливала своими запретами внутреннее стремление растущих сыновей к самовыражению и свободе. Военное поколение детей само по себе уникально: преодолевая тяготы, лишения и невзгоды, дети войны не только становились практиками, но и философами жизни.
В девять лет Эрик, в отличие от брата - романтичный и мечтательный, напишет первое своё стихотворение - о родной деревне, об отце, сеющем золотые пшеничные зёрна на залитом солнцем поле, о войне, налетевшей с ясного неба хищной птицей, об отнятом солнце и осиротевшем очаге. Оно родится как-то само собой, совершенно неожиданно и в не совсем подходящий момент - на нелюбимом уроке арифметики... Но пока Эрику было всего шесть с хвостиком лет, и о своём даре мальчик ещё не подозревал.
Шёл 1943-й. Третий год безотцовщины. До Победы оставалось ещё два года.
Глава 12
Алеку снился сон: отец вернулся с войны, усталый и поседевший, как односельчанин Унан, и рассказывал о лютых боях с фашистами. Мальчик слушал его затаив дыхание, с повлажневшими немигающими глазами. Он был счастлив, что папа наконец появился и пришёл навсегда... Но, не закончив свой рассказ, отец вдруг тронул его за плечо, как бы прощаясь, и произнёс с лёгкой улыбкой: 'Вставай сынок, я разговаривал с тобой с иного места'.
Алек открыл глаза. Он реально чувствовал энергетику родительской ладони на своём плече, однако вместо отца мальчик увидел лишь комок света от пробивающегося сквозь шторы солнечного луча. Подступившие во сне светлые слёзы радости сменились слезами горького разочарования и обиды...
Кнар же продолжала пребывать в своём особом, существующем между реальностью и воображением сне, напоминающем многосерийную киноленту, сценарий которой писался невесть кем и где, но с удивительной скрупулёзностью и последовательностью.
...Вдруг сержант резко наклонился к воде с вытянутой правой рукой, от чего плот накренился, чуть не сбросив с себя людей. Через секунду младший командир выпрямился с подобием радостной улыбки на измученном лице - в кулаке он сжимал рыбку. Разделил на три крохотные части. Съели, тщательно разжевав даже косточки.
Ночь вступала в свои права. Мокрые тела чудом спасшихся, но всё ещё преследуемых смертельной опасностью людей онемели, холод пронизывал до костей. То и дело схватывали спазмы с кашлем, часто беззвучным, ибо даже на полноценный кашель не хватало сил. От природы Арутюн был чувствителен к холоду и порой умудрялся подхватить насморк даже в жаркую погоду. Сейчас воспаление лёгких казалось неизбежным...
Предстояла мучительная, полная опасностей ночь. Прижавшись друг к другу спинами, Арутюн и два его случайных, но теперь уже практически ставших единым с ним организмом товарища периодически забывались в тяжёлой дремоте, из которой вырывал крик о помощи: порой плот кренился от невольного движения полусонного человека, и тот падал в холодную тёмную воду. Товарищи с трудом тащили его обратно...
Но ночь не может длиться вечно, какой бы бесконечной и мучительной ни казалась человеку каждая её минута. Рассвет наступил без пения петухов. Вместо него голос чайки, словно крик раненой души, разгонял липкую утреннюю дрёму, возвращая к суровой реальности измученных людей, пытающихся из последних сил спасти свои жизни на зыбком и ненадёжном плоту, отделяющем их от бездны, которая становилась всё прозрачней и откровенней под лучами восходящего солнца. Крики птицы, рвущие душу своей безысходностью, сильно контрастировали с радостными, возвещающими наступление нового дня солнечными лучами и подчёркивали трагичность и вопиющую несправедливость ситуации.
Однако Арутюн и его товарищи увидели в рассвете надежду добраться до спасительного берега. Вытащили из плота длинный неширокий брус, смастерили из него вёсла, орудуя перочинным ножом, который, к счастью, сохранился у офицера. Отплыли от сетей со смешанным чувством радости от неожиданно представившейся возможности собственного спасения и жалости к тем, кто продолжал висеть на жердях в надежде на чудо...
Глава 13
Надежда нужна человеку как воздух - в определённых ситуациях без неё просто невозможно жить. Эта спасительная эмоция, родная сестра мечты, конечно же, была необходима и Кнар. Не переставая верить в возвращение мужа, она продолжала оставлять на столе рюмку тутовой водки и завёрнутую в чайное полотенце краюху хлеба с сыром - а вдруг Арутюн вернётся в её отсутствие и не найдёт, чем утолить голод. Это казалось наивным, но, тем не менее, не давало оборваться последней ниточке надежды...
Тем временем в деревню степенной поступью пришла осень, чтобы дать томившейся от августовской жары природе глотнуть свежести, успокоить перетрудившуюся, запыхающуюся землю. Огороды разродились обильным урожаем. В колхозе, превратившемся в бабье царство, работали в несколько рук - деревенские реалии, тем более в военную пору, не терпят ленивых. Все забыли, что такое отдых. Не было смеха и улыбок. Общая огромная забота и тревожное ожидание владели всеми без остатка. После тяжёлой, изнуряющей работы в поле женщины до поздней ночи вязали дома носки и варежки для бойцов на фронте.
К уборке урожая привлекали и детей, которые постепенно становились полноценными участниками трудового фронта. Восьмилетний Алек старался не отставать от подростков четырнадцати-пятнадцати лет, помогая выкапывать картофель, свеклу, морковь, заготавливать корма для колхозного скота.
Солнце становилось скупее, уже не грело как раньше. Потускневший луч всё ещё гладил склоны цветистых гор, не достигая их плешивеющих макушек, от которых веяло вековой мудростью.
Эрик сидел на большом камне перед калиткой и, закинув голову кверху, наблюдал, как, прощаясь с родным краем, курлыкали в небе журавли. В их крике чувствовались грусть, тоска и тревога, словно и они шли строем-клином на войну. По мере их удаления, казалось, в небе убавлялось света, будто журавли уносили на своих широких и длинных крыльях лето.
Эрик смотрел им вслед с особым чувством - словно эти птицы должны были знать тайну его отца. В мальчишеской душе смутно зарождались какие-то необычные, смешанные одновременно с грустью и зыбким ощущением радостного ожидания, лёгкие, взмывающие к небу и вместе с тем щемящие чувства. Эрик тогда ещё не мог понять, что за ростки появились в его маленьком, но неравнодушном, трепещущем сердце...
Провожая взволнованным взглядом шумный клин, Эрик мысленно попросил журавлей обязательно узнать что-либо об отце и весной принести с собой хоть какую-то весточку о нём...
С каждым днём осень всё настойчивее заявляла о своих естественных правах. Готовя природу к зимнему оцепенению, она побуждала деревья освободиться от тяжёлого груза старых листьев. Последние крайне неохотно отделялись от веток, на которых они родились и провели свои лучшие, тёплые и солнечные дни. И была какая-то трагическая тайна в неуловимом миге, когда пожелтевший, ослабший и потерявший свои жизненные соки скукожившийся листок, нервно вздрогнув, отрывался от своей опоры и начинал нехотя, словно в замедленном кадре, опускаться на землю. Однако это падение было неизбежно для начала новой жизни - всё старое когда-нибудь должно уступить новому, зарождающемуся... Только вот было непонятным и странным, когда сильным шальным ветром вдруг срывало молодой, цветущий, полный энергии лист...
Уже не одна похоронка пришла в деревню, облачая в чёрное несчастных юных вдов. Кнар же продолжала свою борьбу со страшной неопределённостью...
Спасавшимся приходилось делать недюжинные усилия, чтобы преодолеть полосу течения. Арутюн и его товарищи удивлялись, откуда у них брались силы безостановочно грести, направляя плот в нужное русло и не давая течению отнести их в тыл врага. Где-то в километре виднелся остров. Туда подплывали катера и подбирали тех счастливцев, которым удалось выжить в аду, созданном самим человеком для себе же подобных. В отличие от рыболовецких сетей, остров был недосягаем для вражеских пулемётных и пушечных снарядов. Правда, оставалась угроза бомбёжек с воздуха, но приходилось выбирать меньшее из зол, вернее - опасностей...
Сверхчеловеческие усилия не оказались тщетными: к полудню наконец доплыли до острова. Почувствовав под собой твёрдую опору, измученные ноги перестали держать своих изнурённых хозяев. Бедные и не успели ощутить чувства радости, они повалились навзничь как подкошенные и забылись тяжёлым сном. Впрочем, это было своеобразной защитной реакцией организма - сердце могло не выдержать нежданного счастья после всего пережитого...
На островке было много таких же людей, ожидающих своей очереди на спасение. Измождённые от недоедания и недосыпания, они казались неземными существами. Вся одежда на них была белая от пропитавшей её насквозь соли морской воды. Затвердевшие гимнастёрки и штаны сковывали движения, делая людей похожими на роботов. Впрочем, эти обессилевшие и потерявшие человеческий облик существа старались не делать лишних движений. Многие из них спали или лежали неподвижно, подобно поваленным статуям, и лишь периодические тихие стоны выдавали, что они живы.
'Как бы не проспать катер...'
- Какой катер, мама?
Кнар очнулась от голоса Алека, найдя себя сидящей у печки с кочергой в руке. Она не заметила, как произнесла вслух эти слова.
Глава 14
Война войной, а школа должна была жить и здравствовать, чтобы учить и воспитывать детей, отцы которых защищали страну на полях жестоких сражений. Новый учебный год стартовал, как и положено, 1 сентября. Эрик пошёл в первый класс.
Кнар перешила одежду старшего сына под размер младшего. Для Алека же, перешедшего в третий класс, пришлось перекроить, борясь с тяжёлым комом в горле, рубашку Арутюна.
Учиться братья ходили в соседнюю деревню, преодолевая пешком полтора километра по каменистому просёлку, и, чтобы сохранить как можно дольше трехи9, большую часть пути Алек и Эрик носили их на руках. Выходя спозаранку из дому, они обматывали ноги грубой тряпкой, обуваясь лишь на подступах к школе.
Дети учились охотно, несмотря на нехватку учебников и полное отсутствие тетрадей: писали на любом клочке бумаги, на старых квитанциях, на полях газет или между строк печатного текста. Чернилами служила сажа из печки. Кнар разводила её водой и наливала в маленькие баночки.
Военная действительность, конечно же, отражалась и на содержании уроков. На занятиях по языку и литературе ученики младших классов составляли предложения о войне и бойцах, которые грудью защищали Родину от злодеев. Любознательный Эрик знал буквы ещё по учебникам Алека, а в школе быстро научился читать и писать. Учительница Анжела Ишхановна сразу заметила живое воображение мальчика и стала давать ему задания посложнее. К середине учебного года он уже сочинял небольшие тексты на патриотические темы.
Дома Эрик, не говоря об этом никому, писал письма отцу. Куда и по какому адресу отправлять их, он не знал, а потому собирал клочки старательно исписанной бумаги в коробочку, спрятанную в углу шкафа. Но он был уверен, что отец неким чудесным образом читает их. Однако шли дни, недели и месяцы, а от отца не приходило ответа.
Весной из дальних стран с радостным шумом стали возвращаться перелётные стаи. Мальчик, вскинув голову к беспокойному небу, взмолился: 'Милые птицы, я просил вас принести мне весточку от папы...'
Журавлиный клин продолжал петь в недосягаемой вышине свою разноголосую песню возвращения, не замечая маленького мальчика с большой раной на сердце. Тогда Эрик вобрал полные лёгкие воздуха и закричал отчаянно, что есть мочи: 'Вы слышите меня?! Обретите же язык, птицы! Жив он или нет?..'
Стая скрылась за горизонтом, оставив за собой переливчатое эхо. Оно постепенно затухло и растворилось в небесной просини.
Не дождавшись ответа, Эрик уныло побрёл домой, погружённый в свои мысли, обременённые отнюдь не детскими заботами...
Глава 15
Стоял погожий воскресный день. Кнар с утра стала прибираться в доме, отправив детей за родниковой водой. Вернувшись, Алек и Эрик взяли учебники и, усевшись под шелковицей, стали готовить уроки на завтра. На свежем воздухе, под трели птичек знания усваивались легче и веселее...
Кнар накрыла обед на веранде, поставила на стол исходящую горячим ароматом кастрюлю с пюрпютом10 и позвала было детей кушать, как с потолка вместе со странным лопающимся звуком капнула на стол... кровь. Женщина подняла голову и застыла в ужасе: свисающая с балки огромная змея проглатывала воробышка.
Подавив крик, Кнар сбежала с лестницы во двор и, не говоря ни слова, вытолкала детей за калитку. Тут она дала волю своим эмоциям:
- По-мо-ги-и-те-е! В доме зме-е-я-я-я!..
На её вопль сбежались соседи из ближайших домов. Алек побежал за колхозным сторожем Амаяком. Достаточно энергичный для своих семидесяти лет старик, бывший лесничий и охотник, пришёл с двустволкой. Он приказал всем оставаться за калиткой, а сам вошёл в дом. Все затаили дыхание в ожидании развязки, которая не заставила себя ждать. Через минуту раздался оглушительный выстрел, вслед за которым что-то тяжёлое и мягкое шлёпнулось оземь.
Амаяк вышел, торжественно неся в левой руке, обхватив её половой тряпкой, большущую змеиную голову с обрубком шеи; другой рукой он тащил за собой почти двухметровое обмякшее тело рептилии. Собравшиеся у калитки женщины и дети разом, как по команде, ахнули.
- Вот гадина, пришла птенчиками полакомиться, - возмущённо проговорил Амаяк. - Кнар, надо будет хорошенько заделать крышу, чтобы воробьи и ласточки не вили там гнёзда и не привлекали этих тварей.
Кнар принесла из погреба мешок. Амаяк напоследок полюбовался мёртвой головой своей жуткой жертвы и, прежде чем бросить её в мешок, произнёс победным голосом:
- Вот так и фашистских гадов расплющим! Всех до одного!
В самом деле, было нечто символичное в происходящем. Громадная змея олицетворяла зло, в данном случае - кровожадную войну и её зачинщиков. Беззащитный птенчик являл собой жертву этого страшного зла - мирных людей: детей, женщин и стариков. Амаяк выступал в роли отважного воина, готового вступить в смертельную схватку с чудовищным врагом и одолеть его... Именно в таком образе запечатлелся старый охотник в живом воображении Эрика.
Амаяк взвалил на плечо мешок со зловещим грузом и унёс его подальше, а соседки поднялись к Кнар домой приводить в порядок комнату и чистить следы поединка. Белая стена была полностью забрызгана кровью. Пришлось заново покрасить её известью.
Ночевать пошли к соседке. Кнар с детьми легла на веранде, на широкой тахте. Предстояла долгая, тревожная, бессонная ночь. Испуганная женщина боялась открыть глаза: ей всё казалось, что с потолка на неё смотрит застывшим мёртвым взглядом огромная окровавленная змеиная голова...
Под самое утро вдруг явился Арутюн. Он выглядел крайне уставшим и раздосадованным. Не замечая вокруг никого, сокрушённо покачал головой и заговорил сам с собой: 'Товарищи ушли. Да как же это так?! Я должен был проснуться рано... И всё-таки проспал...'