Корюн проснулся от протяжного и требовательного звонка, открыл дверь. Маленький солдатик на пороге вручил ему повестку с 'предложением', не совсем вяжущимся по тону с последующим текстом - 'немедленно явиться в военкомат'. Корюн поспешно оделся и отправился в военкомат, даже не позавтракав от волнения. Здесь его зарегистрировали, а вернее, захомутали, и отпустили домой собираться. Через несколько дней он снова получил повестку - теперь уже с 'приказом немедленно явиться в военкомат', явился и был мобилизован в артиллерийскую часть.
Поначалу ему, 'маменькиному сынку', с малолетства приученному к шаблонам обычной, гражданской жизни и домашнему уюту, всё казалось нереальным: подъём до рассвета, когда слипаются глаза и ноет неотдохнувшее тело, отбой, когда ещё толком не стемнело, суровые сержанты и старшина, вечно теребящие солдат и, словно нарочно, не дающие им и минуты остаться наедине с самим собой, отдышаться, расслабиться, подумать о чём-то своём, личном. Но это ещё полбеды: младшие командиры гоняли 'салаг' днём - по уставу, а ночью начиналась совершенно другая, неуставная жизнь - теперь молодыми солдатами занимались 'старики'. Уже во вторую ночь Корюн был избит старослужащими солдатами за то, что отказался шить воротничок одному из 'дедов', который зверствовал в оставшиеся ему полгода службы сильнее 'дембелей', относительно мирно доживающих последние свои несколько дней в армии.
Корюн командиру не пожаловался, да и тот особенно разбираться не стал, хотя, конечно же, понимал, что фонарь под глазом - отнюдь не результат падения, как утверждал салага. Ещё пару месяцев старослужащие терзали группу молодых солдат. Большинство ломалось, становясь безропотным инструментом в руках у 'дедов'. Жизнь для них превращалась в сплошной кошмар. Днём они служили родине, а ночью - старослужащим, находясь у них на побегушках, подшивая им воротнички, стирая 'дедовскую' военную форму и носки. Зло мира словно сконцентрировалось здесь - в казарме, где человек человеку был волком, и слабый немедленно пожирался более сильным. Маленький, тщедушный Корюн, движимый всё ещё оставшейся внутренней гордостью, сопротивлялся как мог. 'Корюн - означает львёнок, и я должен быть сильным!' - внушал он себе. Но силы были неравны...
Не раз по ночам, обняв подушку, он глотал горькие, беззвучные слёзы, проклиная себя за слабость. Улучив минуту, писал матери письмо. Тут Корюн не боялся показаться слабым и беспомощным, подробно расписывал, как тяжело служится ему, пропуская лишь самые обидные для себя детали. Он явно жалел себя в письмах... Правда, отдавая дань справедливости, скажем, что по возвращении домой Корюн немедленно отобрал у матери свои армейские послания и сжёг...
Вспоминая после армию, он особенно стыдился за один эпизод. По прошествии трёх месяцев службы заместитель командира дивизиона, долговязый капитан, заметив на политических занятиях грамотность и начитанность Корюна, определил его в помощники писаря. Он стал чертить плакаты, помогал выпускать стенгазету, в общем, выполнял работу 'канцелярской крысы', как с презрением, скрывавшем в себе ещё большую зависть, называли его сослуживцы. Корюн вдохнул наконец полной грудью. Теперь, когда других отправляли в наряд, караул или на парково-хозяйственные работы, у него появлялось достаточно времени, чтобы заняться собой. Между делом, отложив тушь и перья, 'канцелярская крыса' могла позволить себе зайти в чайную, поупражняться в спортгородке или просто выйти прогуляться по расположению воинской части.
Именно во время одной из таких прогулок Корюн столкнулся у санчасти с ослепительной блондинкой-медсестрой. Та буквально вылетела из дверей лазарета, задев его плечом, и пронеслась мимо, бросив на ходу почти пренебрежительные и не совсем внятные слова извинения. При этом она едва удостоила солдатика мимолётным взглядом. Однако Корюну этого было достаточно, чтобы запечатлеть в себе пару огромных глаз цвета фиалки.
Медсестра с аптечкой под мышкой явно спешила куда-то, почти бежала, но при этом не делала каких-либо лишних движений, оскорбляющих женственность и нарушающих ту неуловимую природную гармонию, которая делает женщину по-настоящему женщиной. Она, казалось, не касалась ступнями земли - настолько воздушной была её походка. Линии её стройной фигуры едва обозначались под просторным белым халатом, но это лишь воспаляло воображение и чувственную фантазию Корюна. Когда медсестра скрылась за углом большого кирпичного здания штаба полка, тень её осталась по эту сторону, витая перед солдатиком светящимся облаком...
Всю ночь Корюн грезил. Пятый месяц сдерживающий всякие проявления полового инстинкта, он с юношеским порывом воображал свою близость с медсестрой: изливался горячими признаниями в любви, обнимал и целовал её, заступался за неё, спасая от бандитов... А наутро она показалась ему до боли родной, и он страстно захотел ещё раз увидеть её.
Теперь после утреннего развода Корюн прямо направлялся к санчасти. Встав поодаль, он с замиранием сердца ожидал её появления. Дверь санчасти открывалась и закрывалась - входили и выходили солдатики, перевязанные бинтами, офицеры и прапорщики-медработники. А её всё не было...
Затаив дыхание, Корюн терпеливо ждал в тени клёнового дерева напротив санчасти до тех пор, пока наконец не выходила медсестра. Она проходила мимо, не замечая его. Он же потерянно смотрел ей вслед и уходил удручённый, чтобы дальше терзаться фантазиями своего разыгравшегося и неуправляемого воображения. И с каждой такой мимолётной встречей она казалась ему всё более недосягаемой...
Но тут произошла неожиданная развязка. Один из медиков, заметив вскоре Корюна и его постоянные 'засады' у санчасти, стал тайком следить за ним. Догадавшись, в чём дело, он поманил солдата и, заговорщически подмигнув, прошептал ему:
- Хочешь, свидание устрою?
- ...Вы о чем?.. Какое свидание?.. - пролепетал едва живой Корюн.
- Не притворяйся, сынок. Сам молодым был, - прапорщик лукаво улыбнулся. - Запомни, воздержание - вещь опасная.
Корюн горел от стыда - его заветная тайна была раскрыта!
- Ну, что ты ломаешься - хочешь Алёнку поцеловать? - задорно выпалил старшина.
- Ты бы видел, что эти девицы вытворяют с офицерами во вечерам! - прапорщик имел в виду молоденьких медработниц, которые, бывало, оставались ночевать в полку.
- Она не такая, - задыхаясь, произнёс Корюн, посмотрев с нелепой надеждой на прапорщика.
Последовал новый взрыв хохота - гусарские усы старшины затряслись.
- Услуга, как говорится, за услугу, - придя в себя, прапорщик надвинулся на Корюна и, снова подмигнув с хитрецой, прошептал. - После я попрошу тебя об одном небольшом дельце... Подожди здесь, сейчас приведу её.
Корюн хотел бежать, но неодолимое любопытство приковало его к месту. Через пару минут прапорщик действительно вывел медсестру под руку, говоря ей что-то на ушко. Одним глазом он глядел на Корюна.
- Этот что-ли? - задорно хихикнула медсестра, остановившись метрах в трёх и оглядывая солдатика с ног до головы иронично-оценивающим взглядом.
Корюн попятился. Ему казалось, что ноги вот-вот перестанут держать. Он не разбирал черт лица блондинки - перед глазами стояло какое-то слепящее пятно, от которого ему хотелось прикрыться рукой, защититься, словно от яркого солнца.
Между тем прапорщик снова наклонился к ушку девицы, щекоча её своими длинными усами. Та вдруг зарделась и хихикнула. Потом сводник, приплясывая, подошёл к Корюну и с серьёзной миной тихо спросил:
- Куда целовать будешь?
Корюн стоял, потупив взор.
- Ну что ты красную девицу из себя строишь? В щёчку, в губы?.. - с явным нетерпением переспросил прапорщик.
Корюн помялся и вдруг неожиданно для самого себя выпалил:
- В грудь!
- О-о! Куда хватил! - загоготал старшина и весело побежал к медсестре.
- Что-о!.. Да пропадите вы пропадом, кобеля несчастные! - она округлила в изумлении глаза и хотела повернуться и уйти в деланном гневе, но прапорщик мягко удержал её за руку и снова задышал ей на ушко.
- Ну, ладно, черти, делайте, что хотите. Только давайте быстрей, а то у меня процедуры с больными, - как-то обыденно, словно речь шла о целесообразности того или иного лекарства, произнесла медсестра.
Итогом челночной дипломатии старшины стало то, что Корюн, помешкав немного, подбежал, не помня себя, к женщине и поцеловал её... в щёчку. Затем под истеричный гогот своего сводника унёс ноги, не оглядываясь...
А услуга, о которой попросил Корюна прапорщик, заключалась в том, чтобы подложить в конспект замполита дивизиона, который чем-то насолил старшине, несколько картинок непристойного характера - в надежде дискредитировать его в глазах подчинённых. Но бывалый капитан сразу же почувствовал подвох и, не дожидаясь признания, чьих рук это дело, вывел весь взвод на плац и взамен политзанятий целый час гонял солдат строевым шагом на морозе...
Корюн долго не мог простить себя за слабость и унижение, за свою первую, армейскую любовь и нелепый поцелуй.