(рассказ написан на основе дневниковых записей арестанта)
Глава 1
В 'темнице'
Где-то снаружи возилась мышь. Узник ловил себя на мысли, что почти с нетерпением ожидает приближения полуночи, когда всё вокруг затихает и отчётливее становятся писк и царапанья зверька. Он давно уже пытался заманить грызуна к себе, привязывая к нитке кроху хлеба и проталкивая её в щель между дверью и полом. Лелея надежду на удачу, Вадим даже придумал ему имя - Чико.
На четвёртые сутки повезло наконец. Заключённый был на седьмом небе от счастья, бережно сжимая в кулаке тёплое пушистое тельце. Он поселил зверька во внутреннем кармане куртки, делясь с ним скудным тюремным пайком - кусочком хлеба и кружкой воды. Общение с Чико, самым родным в эти минуты существом, помогало Вадиму коротать время, которое, кажется, само было узником в этом странном жилище и лишь поневоле, вяло хныча, выполняло свой долг, потому что рядом поселили человека, срок которого должен непременно отсчитываться...
Сам карцер, которым пугают заключённого в любой тюрьме, просторнее и гуманнее 'темницы': в нём имеется лежанка, на которой разрешается отдыхать несколько часов в сутки. В 'темнице' же - явной фантазии местных тюремщиков - человека лишали и этого удовольствия: почти квадратный метр сырого и вонючего бетона. Раньше здесь была уборная. Заткнули дыру ветошью - готово жилье, гуляй, арестантская душа!
Из помещения, где располагаются надзиратели, доносится монотонное бормотание телевизора. Это ещё больше угнетает заключённого, подчеркивая его отверженность и оторванность от внешнего мира, от родного города, который начинается сразу же за порогом тюрьмы, но кажется теперь таким далёким и недоступным. Отбывающий срок с томительной страстностью ждёт наступления тех пяти-десяти минут, которые даются в этой страшной 'тюрьме в тюрьме' три раза в сутки на выход, чтобы подышать в тюремном дворе воздухом, кажущимся по сравнению с 'темничным' воздухом свободы.
Впервые в жизни Вадиму приходилось спать стоя, прислонившись к облезлой, изъеденной сыростью стене. Даже лечь калачиком было нельзя - вмиг отморозишь почки. Внутри тихой холодной волной двигалась какая-то непонятная дрожь - от пятки до макушки головы и обратно, заставляя время от времени содрогаться всем телом. В этом необычном, полудремотно-лихорадочном состоянии и сны снились необычные и странные. Один из них повторялся чуть ли не каждый день - двое, лиц которых во тьме не разобрать, выводят его из мрачного обиталища, ведут непонятно куда, в темноту, ещё более густую, чем внутри...
Узник открывал глаза, но сон, казалось, продолжался: кругом была другая, непроглядная и сырая тьма холодной 'темницы'.
Глава 2
'Не верь, не бойся, не проси'
На восьмые сутки дверь 'темницы' отворилась с ржавым скрипом не в обычный, определённый для выхода час. Вадима перевели в общую камеру.
'Камера как камера - сырой бетон, холодное железо коек, колотун собачий, - писал в своём тюремном дневничке арестант (он завёл себе такую привычку невольно - записи помогали вернее разбираться в калейдоскопе новых ощущений и чувств в изоляторе временного содержания). - Спасает сравнение с Арктикой, где проходил службу в армии: 'Арктика, ты проклята богами, твои снега из вечной мерзлоты...' От сознания того, что где-то на свете ещё хуже, кажется, становится теплее...
Настроение гадкое, кусачее. Самочувствие бодрое, жрать неохота. Решил есть только хлеб, 'баланду' отдаю Эдику, по кличке Бамбук.
Эдик - тяжёлый случай!.. Это - сорокачетырёхлетний малый, выглядит на шестнадцать, а жрёт как мамонт. Мозги десятилетнего, хотя уже дедушка, имеет внука. Таких называют 'умный дурак', сидит второй месяц, искренне не зная за что... Бамбук, одним словом, на всю жизнь. На орехи, не удивительно, таким достается больше всех. Они - 'козлы отпущения', вечный предмет приколов. У них почти совершенно атрофирована способность переживать, не щепетильны они ни в чём, не имеют, так сказать, собственного жизненного кредо. Сами себя они не уважают, их едва хватает на то, чтобы жалеть себя. Глядя на Эдика, лишний раз убеждаешься в разумности принципа: 'Не верь, не бойся, не проси'.
Впрочем, таким, как Эдик, даже легче. Они не голодают даже тогда, когда другие в это время готовы из-за жратвы друг другу горло перегрызть. Правда, халяву потом приходится отрабатывать, оказывая 'благодетелю', пожертвовавшему своей долей, различные услуги. И в этом они ничего зазорного не находят.
У Эдика маленькие, вороватые, вечно бегающие, словно ищущие, откуда угрожает опасность, глаза... А опасность в виде насмешек, издевательств, угроз и нередко побоев не заставляет таких себя ждать'...
- Эй, Бамбук, иди сюда! - подскочив и сев на кровати, нечеловечески рявкнул доселе не подававший признаков жизни Жора, прозванный на 'зоне' Чёрным за смуглое лицо, цвета сажи волосы и брови. Видимо, давно уже он притворялся, что спит, подслушивая сокамерников. В Чёрном Вадим подозревал тюремного агента, 'сетку', который должен был неофициально следить за настроением умов в камере, выведывая у сокамерников 'сокровенное'. Эдик безропотно подошёл.
- Сделай мне массаж!
Бамбук стал щипать заученными движениями Чёрному шею и спину.
- Ты что, падла, не ел с утра?! Жёстче давай!
Эдик старался как мог, вспотев от напряжения. Однако Чёрный неожиданно повернулся и въехал кулаком ему в лицо. Бамбук упал, распластавшись на полу.
- А ну встал!.. Или ты хочешь, чтобы я тебе череп разможжил!
- Оставь его в покое! - дописав что-то в блокнот, с негромкой внятностью произнёс Вадим.
Чёрный зло посмотрел на Вадима, подался всем корпусом вперёд, морща с неестественным напряжением лоб у переносицы и превращая своё мясистое лицо в маску агрессии.
- Следак, ты что нюх потерял?!
- Это легавому не положено нюх терять. Ты должен знать это, урод!
Застывшие морщины Чёрного расслабились, и что-то жалкое шевельнулось на его выпукло-низком лбу от недвусмысленного намёка Вадима.
Он подпрыгнул к койке Вадима, собираясь ударить его, но не успел замахнуться сжатой в кулак рукой, сам получив удар ногой по шее. На шум дверь камеры отворилась, и надзиратель крикнул с порога:
- Встать, смирно!
И хотя команда главным образом относилась к Вадиму, Эдик-Бамбук немедленно вытянулся во весь рост, опустив, как положено, руки по швам, но подбородка не поднял и стал очень похож на провинившегося ученика. Трое других - Гена, Слава и Арман - привстали.
- Вольно! - Вадим, к изумлению всех, 'отменил' команду вертухая*. Камера замерла в ожидании дальнейшего развития событий.
- Ты не задавайся, 'прокурорчик', небось судеб немало сломал, крови людской попить успел! За что залетел-то, жадность что ли сгубила?.. - надзиратель было двинулся в сторону арестанта, но был остановлен его презрительно-спокойным взглядом.
- Не угадал, - сказал Вадим, усмехнувшись.
- Не строй из себя праведника. Все вы, 'законники', такие правильные, пока в угол не загонят.
Вадим прекрасно понимал, что после 'темницы' ничего хорошего не предвидится и решил горячки не пороть. Но и в обиду давать себя было не в его правилах.
Вертухай понял, что не на того напал, и ушёл, пригрозив устроить Вадиму карцер.
Чёрный же злость свою стал вымещать на Бамбуке. За 'неточное выполнение команды' и неопрятный внешний вид он отправил худющего и сопливого дедушку отбывать наказание в 'карцер', придуманный ради забавы самими заключёнными - стоять босиком на параше** в углу камеры. Постоял Бамбук с полчаса на толчке - снята напряжённость: и овцы целы и волки сыты.
Глава 3
'Зарядка'
Утром, как водится в местах массового принуждения, - на зарядку. Формально - для поддержания бодрости тела и духа, реально - для подчеркивания коллективной зависимости подневольных.
Не обошлось без ЧП, тюрьма без них - не тюрьма. Старший по званию из надзора, известный в ИВС как 'мастер спорта по боксу', вдобавок и 'чемпион республики' - самодовольный молодчик и, скорее, самозванец, вывел из строя тщедушного мужичка, который не успел спрятать папиросу при его появлении. Перед выстроившимися в две шеренги зэками 'боксёр', как на груше, отрепетировал на лице залётчика несколько коронных своих ударов, сопровождая каждый ругательскими назиданиями.
Вадиму претила нахальная рожа надзирателя. Антипатия была взаимной: этот коренастый, с пронизывающим взглядом арестант выделялся среди других, держался гордо и независимо. Тюремщик был убеждён, что такого непременно нужно сломать. Однажды, насмешливо-зло прищурившись, 'боксёр' предложил Вадиму спарринг, наверняка рассчитывая на отказ. Получив в ответ: 'C удовольствием', - замялся... 'Милая' улыбка спарринг - партнера вызвала у 'чемпиона' нервный тик.
- Готовься! - как-то неуверенно процедив сквозь зубы, он удалился. И, кажется, о своём вызове вовсе позабыл - видимо, умные люди отсоветовали связываться.
'А жаль, - думал Вадим, вспоминая сотрясаемого ударами безропотного, хилого залётчика. - На него ушло бы не более минуты... Надо как-нибудь напомнить ему, что нельзя ударять человека во второй раз, тем более гораздо старшего по возрасту, если тот не отвечает и даже не думает об этом... Впрочем, таким неведомо чувство благородства -даже выслушать не захочет'.
Для себя Вадим уже выработал своеобразную тактику выживания, а вернее, систему, которая позволяла сохранить человеческое достоинство в самых нечеловеческих условиях. Ещё в годы службы в армейском спецподразделении инструкторы учили, как не растеряться, вытерпеть, преодолеть самого себя в тех или иных экстремальных ситуациях. К примеру, чтобы не бояться боли, нужно было концентрировать внимание на яркости ощущения боли, стремиться к увеличению её до пределов, где она не воспринимается - желание большей боли способно растворить в себе непосредственно причиняемую боль. Блокиатором боли могло стать также искусственное возбуждение эмоций - ярости, ненависти к обидчику. Гораздо сложнее было 'превращение' себя методами медитации в инородное, более прочное, чем человеческий материал тело: камень, железо...
Вадим каждую минуту работал над собой, готовясь к новым испытаниям. Это помогло ему вытерпеть 'темницу', в которую поместили его после трёхнедельных безуспешных попыток выбить 'признания'.
Глава 4
Коллеги
В полдень снова вызвали на допрос. В другой ситуации они по-свойски поздоровались бы: ещё месяц назад эти двое были его коллегами, приятелями, нередко обращались за советом, поддержкой...
Удивительно, до чего податлив человеческий материал: как пластилиновых, обстоятельства и условия жизни лепят по-своему большинство людей!.. Следователей словно подменили: несмотря на внешнюю учтивость, они были самоуверенны, видимо, не в шутку считая себя 'право имеющими'. А допрашиваемый, сам бывший следователь военной прокуратуры, теперь был для них всего лишь подследственным. И не важно, за что пришили ему дело: маховое колесо 'правосудия' уже закрутилось...
Один из следователей даже попробовал почитать что-то вроде нравоучения.
'Сегодня ты на коне, а завтра конь на тебе', - неожиданно зло подумал арестант.
Вадим отвечал своим бывшим коллегам неохотно и односложно, давая понять, что 'раскручивать' его - занятие бесполезное.
'А как бы они повели себя здесь, в камере?' - Вадим невольно улыбнулся, вспомнив рассказываемый в ИВС как анекдот случай с бывшим районным судьёй. Чтобы попасть в санчасть и скостить там часть срока, горе-судья задумал перерезать себе вены. И почти решился на 'самоубийство', попросив одного из сокамерников колотить в нужный момент что есть силы в дверь, чтобы прибежал вертухай. Но, видимо, побоявшись, что сообщник подведёт или тюремщик опоздает, а он изойдёт кровью, оставил свою затею.
'Как ни крути, - думал допрашиваемый, почти не слушая следователей, - свобода - категория внутренняя: можно быть рабом в душе, занимая высокий пост и обладая почти неограниченными полномочиями, и можно оставаться свободным в душе, даже находясь за решёткой...'
Сразу же после допроса отправили в карцер - угрозы надзирателя осуществились.
'Здравствуй, карцер, не дам я тебе соскучиться по мне!' - переступая порог одиночки, Вадим удивлялся своему спокойствию и какой-то апатичной готовности ко всему.
После 'темницы' ночь в карцере прошла как-то легко и незаметно.
Глава 5
Без проблеска надежды
Наутро ожидал новый сюрприз - перевели в 'камеру смертников'.
По сравнению с карцером, это номер 'люкс': койка, матрас с одеялом, решётчатый квадрат под потолком с видом на городскую улицу. Давит лишь одно - сама атмосфера, дух камеры, скорее, искусственно нагнетаемый для постоянного держания заключённого в напряжении. Всё время мозг сверлит, пусть, быть может, и ложная мысль: 'Для скольких несчастных эта камера стала последним пристанищем в жизни?..'
Тяжелее всего давалось время с десяти вечера до часу ночи, когда думы о беременной жене и больной матери, от которой поначалу всячески старались скрыть арест сына, мучали сильнее, становясь почти невыносимыми.
Вновь стал преследовать сон, который снился в 'темнице': двое без лиц вели его куда-то в непроглядную тьму, в неизвестность. Будущее расплывалось в этой тьме.
В дневнике нервно и неровно выстраивались строки: 'Странно, почти у всех так мало надежд на будущее. Всё сводится к механическому счёту месяцев и годов, сменяющих друг друга. Свеча жизни сгорает, не давая света и тепла. Будущее мрачно, представляется нищим, убогим, ужасным. Где-то там, снаружи, всё будет идти своим чередом, будут происходить события, решаться мировые и личные проблемы. Здесь же, в этой затхлой среде, нет и проблеска надежды на лучшее. Одно я понял точно: существует Счёт, который непременно должен оплачиваться. Кто-то будет платить по этому Счёту, а некто при этом будет вбивать что-то ему в голову...'
Допросов и заумных бесед больше не было: заключённого решили расколоть самым древним и примитивным способом. Били остервенело, четверо в масках, резиновыми дубинками. Били куда попало: по голове, лицу, бокам, спине, животу... Этим людям казалось, что доказать наличие того, чего на самом деле не было, легче, чем признать отсутствие такового.
'Неужели нет выхода?.. Не бывает такого, ведь существует же Бог?! - мучился Вадим. - Боже, упаси меня от греха возненавидеть Тебя, как ненавидишь Ты меня в эту минуту!..'
Глава 6
Страсти вокруг оружия
Пребывающий сейчас в неволе в бытность следователем военной прокуратуры в основном занимался преступлениями, связанными с оружием.
Пару месяцев назад, в застывший в августовском зное день, изредка волнуемый накатывающимся с окрестных гор ленивым ветерком, он вёл допрос в своём небольшом, по-военному необустроенном кабинете. Напротив сидел молодой человек с безразличным тусклым взглядом, выражением полнейшего равнодушия на широком щербатом лице, окаймлённом жидкой бородкой. Он умудрялся вывозить небольшими партиями оружие из воюющей республики. Он - кандидат в депутаты парламента (!) и гнуснейший, в понимании Вадима, из преступивших закон и нравственные принципы. Разумеется, за ним стояли люди, группа людей, заинтересованных в грязном бизнесе. Вадим почти уже знал, куда выведет его раскручивание клубка, кончик нити которого он держал в руках.
Вывозилось в основном трофейное оружие, которое тщательно чистилось и подкрашивалось. Механизм преступного бизнеса был чётко налажен и действовал без сбоев. Невзрачный на вид грузовичок беспрепятственно провозил оружие через таможню (там был свой человек). В условленном месте на территории соседней республики ждали специальные люди, которые, принимая и реализовывая 'товар', получали свою долю.
Война, не скрывая того, творила не только героев, но и антигероев. Таких паразитов было немного, но вред, наносимый ими истекающей кровью республике, был огромен.
Вадим не жалел себя, твёрдо намереваясь раскрутить дело на всю катушку. Суровое наказание должно было навсегда отбить охоту подобным любителям грязной наживы. При этом его не пугала перспектива наступить на чью-то 'авторитетную' ногу, впасть в немилость тех, кого война и определённое стечение обстоятельств практически поставили над законом.
Сам преступник явно не боялся его. Не чувствовалось и тени раскаяния - он был развязен и нагл:
- Не трать энергии понапрасну, господин следователь. Не по зубам тебе орешек... - сверкнувший злобный огонёк на миг прорвал безжизненную тусклость его глаз.
Вадима так и подмывало врезать со всей силы в циничную рожу 'продавца' Родины.
- Расколем, не таких кололи! - стараясь быть спокойным, ответил он...
Глава 7
В поисках истины
Вадим отпустил подследственного до следующего, финального, как он предполагал, допроса и положил бумаги в сейф. Откинувшись на спинку потёртого чуть ли не до дыр кресла, он, устало прикрыв глаза, думал с негодованием: 'Мыслимо ли - торгующий родиной кандидат в депутаты?! Как только жизнь, вбирая в себя столь много противоречий и контрастов, не запутывается сама в себе? Благородство и великодушие соседствуют с низостью и подлостью, беззаветная храбрость и самоотверженность уживаются со шкурничеством и малодушием... Этот урод делал деньги на крови своих соотечественников, обезоруживая их перед противником, мощь которого растёт с каждым днём. Он исподволь продавал родную землю - таким нет пощады!..'
Вадим, которому едва исполнилось двадцать семь, был полон сил и честолюбия, и не случайно принципом своей работы избрал - 'Закон! Не взирая на лица'. От буквы закона он действительно старался не отступать, но время было необычное, военное: реалии требовали совершенно нестандартных подходов к тем или иным ситуациям.
Контингент, с которым следователь имел дело, был специфичен. В молодой республике, вынужденной защищаться, ходило много оружия, в том числе незарегистрированного. Вооружённый человек опасен и непредсказуем, а когда в силу обстоятельств он теряет контроль над собой и чувство меры, становится опасен вдвойне.
Нередко в адрес работников прокуратуры поступали угрозы - большей частью анонимные, но однозначные и категоричные по сути своей - 'в расход'. Приходилось быть крайне бдительным, действовать на опережение. Не случайно сама прокуратура походила на небольшое мобильное воинское подразделение, составленное в основном из опытных бойцов.
Самому Вадиму боевитости и находчивости было не занимать. Увлечение спортом, каждодневные тренировки воспитали в нём самообладание, не изменявшее в самых сложных ситуациях. Он привык решать различные жизненные проблемы, надеясь почти исключительно на себя, старался быть предельно объективным, независимым и самостоятельным.
В то же время жизнь заставляла быть реалистом. Работа в экстремальных условиях очень скоро сняла с глаз пелену юношеских лет, в розовом цвете которой правосудие представлялось исключительно справедливым, независимым от общественно-политической конъюнктуры, давления и вмешательства извне - оно вынуждено было считаться с определёнными реалиями, а нередко и уступать им. Порой размывалась черта между законом и чьей-то волей.
Помимо писаных законов, в жизни были и сотни неписаных правил и норм поведения. Всё в жизни перемешивалось и переплеталось, накладывалось одно на другое, объединялось, образуя где-то на время мощь и силу, и, наоборот, боролось и сталкивалось, расшибалось, разрушаясь, разделяясь, расщепляясь, растворяясь, превращаясь в ничто или почти в ничто. То, что вчера казалось незыблемым, сегодня считалось малозначительным, смешным, устаревшим. Согласно этим неписаным законам миропорядка, одни погибали на фронте, другие делались генералами, одни нищали, другие становились хозяевами жизни. Победителем же часто оказывался тот, кто был циничнее, наглее и хитрее других... Всё это было пошло и несправедливо. В пароксизме отчаяния такие принципиальные и сильные духом человеческие индивидуумы, как Вадим, пытались найти, постичь истину в этом море беспорядочного неуёмного и алогичного движения.
Но истина была вне этой суеты, выше неё...
Глава 8
Подлог
В тюрьме у Вадима уже было достаточно времени, чтобы попытаться понять, каким образом зелёные купюры оказались в папке с документами в его сейфе и почему, оперативно отреагировав на анонимный звонок, бывшие коллеги даже не захотели как следует выслушать его. Всё дело в сумме: подумать только - 400 долларов! Таких денег он в жизни в руках не держал. В бюджете самой прокуратуры столько не наберётся!
Зарплата его, неплохая по меркам военного времени, едва равнялась 10 долларам, и чтобы накопить такую сумму, которая оказалась в сейфе, потребовалось бы по меньшей мере три с половиной - четыре года, да и то если на всё это время положить зубы на полку.
Как же всё-таки валюта оказалась в сейфе? Вадим вёл расследование собственного случая - за 'того парня', который должен был сделать это, прежде чем отправить его за решётку.
Версию о том, что в его отсутствие кто-то чужой мог проникнуть в кабинет и открыть сейф некой универсальной отмычкой, он отверг - прокуратура круглосуточно и хорошо охранялась. 'Может, подкупили кого-то из своих?.. Вряд ли...' - гадал Вадим.
Внезапная догадка отозвалась болью в области сердца. 'Как можно было так опростоволоситься - с этим гадом нужно было быть всегда начеку!..' Да, деньги, улучив момент, подложили во время допроса. И сделал это щербатый: у него и его друзей такая сумма, без сомнения, водилась. Просто нужно было отвлечь 'не в меру' энергичного следователя от дела и вывести его, хотя бы на время, из игры.
Не подозревая того, Вадим собственноручно положил себе в сейф 'компромат', притаившийся в толстой папке среди рабочих бумаг на столе.
И нашлись же горе-коллеги, которые клюнули на это и с энергией, достойной лучшего применения, взялись, не мудрствуя лукаво, доказывать наличие несуществующей 'взятки'.
Эпилог
Бог, к которому узник взывал в минуты отчаяния, существовал и видел всё, что творилось под Ним. И в происходящем меньше всего была Его вина: внизу, на земле, человечество было заражено вирусом зла, алчности и недоверия. Человек жить не мог, не умел без того, чтобы доказывать 'ближнему' своему что-либо силой, добиваться чего-то ложью и обманом.
Не замечая трагедии отдельного, конкретного человека, человечество в целом не хотело остановиться, одуматься, признать фальшивость и призрачность выбранных ориентиров и целей, осознать своё истинное предназначение и возвратиться к Богу.
Бог видел всё это и всячески внушал людям, что реальность, когда Его, Божья истина предстанет во всей своей наготе и величии, наступит непременно - у каждого в своё время. И что выдержавшего натиск времени, претерпевшего и не растерявшего попусту себя в суете жизни и времени, ожидает достойное вознаграждение...
Подходил к концу шестой месяц пребывания в изоляторе временного содержания. 'Признания' о получении взятки не было: следователи давно уже оставили Вадима в покое, тюремщики прониклись к нему уважением, помогали кто чем мог, предлагая горячий чай, сигареты.
Несмотря на небывало суровую зиму, весна 95-го пришла в город по календарю. Паводком разлилась по улицам, прежде цвета 'хаки', совсем по-мирному разноцветная толпа (война, кажется, шла на убыль, а фронт удалялся от города). Расцвели в улыбке лица людей, после страданий в полутьме сырых подвалов наконец увидевших свет Божий, вдохнувших полной грудью.
Вадим наблюдал всё это через решётчатый квадрат и радовался безотчётно за 'ближних своих' - этих искусственно отдалённых от него людей. Всё было как многие годы назад, как в мечте, мечте о мире. 'Счастье - это, наверное, жить там, где никогда не бывает войн', - думал он...
Всему на земле предопределён свой срок. Исчерпал себя и срок, который определили сами люди себе же подобному, чтобы доказать что-то ему и самим же себе.
Покидая своё мрачное обиталище, Вадим улыбнулся, сам не зная чему. Кругом было светло, тепло, просторно, шумно. Всё дышало настоящей жизнью и, казалось, было наполнено особым смыслом. С непривычки кружилась голова...
Примечания:
Вертухай* - на криминальном жаргоне - надзиратель, караульный.
Параша** - на криминальном жаргоне - сосуд для испражнений в тюремной камере, подсоединённый к канализации, туалет. Параша в тюрьме считается символическим местом. Около параши располагаются шконки опущенных.