Аннотация: Рассказ о любви наших предков к своим лошадкам,о России,о работе Почты 19 века.
С отечественной войны я возвратился в родимый дом с глубокими шрамами на лице и на теле. Один шрам от удара французской сабли пересекал мою правую щёку делая моё лицо не "томшто" уж совсем уродливым, но каким-то не приятным, отталкивающим и через-чур суровым. Два других "украшали" мою грудь и левое плечо и были они от вражеских пуль. Докторам некогда было заботиться о красоте наших тел, шли тяжёлые и кровопролитные бои с напиравшими французскими полками. Раненных и убитых с обеих сторон было настолько много, что не всегда мы успевали выносить с поля боя павших и получивших ранение солдат. Те же воины, которым повезло, и они оказывались в медсанбате, сидели или лежали в палатках ожидая своей очереди, ведь зашивали сначала самых тяжёлых и только потом всех остальных.
Но это было ещё пол беды, шрамы уже давно зажили и не мешали мне жить, беда была в том, что я в тех кровопролитных боях под Малоярославцем потерял свою левую ногу. Картечью её просто оторвало не много ниже коленного сустава, и моя война с французами закончилась. Я смутно помню, как это всё случилось, помню, что шли в атаку, а потом всё, очнулся госпиталь. Доктора рассказали мне, что мои товарищи перетянули ремнём мою оторванную ногу, осыпали рану порохом и подожгли. Огонь напрочь выжег всю заразу в ране, этот метод был распространён и спас много людей от заражения крови.
Грудь мою украшали орден Георгиевского солдатского креста и медаль за храбрость.
Бравый генерал Чичагов, под командованием которого я служил, послал прошение в Сан-Петербург и наш император Александр первый, распорядился выдать мне протез и присвоил пожизненное жалование, два целковых в месяц за мою верную службу. На эти деньги я бы мог легко и безбедно жить и не тужить, но моя неугомонная натура, не могла усидеть на одном месте, ведь пока я воевал, мать моя умерла, а родителя моего за то, что разбойничал, когда я был ещё совсем маленьким, отправили на каторгу, где он и сгинул без вести. Других родных у меня не было, может и были где-то отдалённые родственники, за которых я не знал, да и они про меня, наверное, тоже. По той причине заскучав после трёх дней гражданской жизни, я отправился служить на почту, ямщиком. В не большом нашем уездном совсем ещё молодом городке Балашове, каких-то ещё лет сорок назад бывшим простой деревней Тростянка, из-за удачного месторасположения и из-за близ протекающей реки Хопёр, по которой купцы сплавляли хлеб и всякие прочие товары, стали проводиться ярмарки и рынки и благодаря торговле он быстро разрастался. Указом императрицы Екатерины II, ему было присвоено звание города с гербом, на котором красовались два арбуза, означающие изобилие. Почти все горожане хорошо знали где находиться почтовое отделение, и я быстро его отыскал. Главный почтовый смотритель, перво-наперво спросил, обучен ли я грамоте. Получив утвердительный ответ, он сунул мне толстый журнал "Новости Санкт Петербурга", и убедившись, что я читаю без сучка и задоринки, как ветерана и героя отечественной войны, меня без разговоров зачислили на почтовую службу. Как и полагается мне выдали телегу, сбрую, упряжь, сани, тулуп, всё за счёт государство Российского. На почтовой конюшне был большой выбор лошадей, там стояли молодые мерены, было два жеребца, которых тоже держали на племя, их можно было привлечь к работе, но я почему-то сразу направился, стуча протезом по дубовому полу, к рыжей кобыле, стоявшей в углу. Не знаю почему может по тому что она единственная кто приветствовала меня тихим ржанием, и легонько постукивая копытом о деревянный пол, встряхнула головой как бы приглашая меня подойти именно к ней. Когда конюх Антип назвал её Ласточкой, сомнений в моей солдатской душе больше не оставалось ни грамма, это была моя лошадка и ни какой другой скакун мне был не нужен. Я внимательно осмотрел её с ног до головы, Антип сказал мне, что мой выбор правильный и что ей уже четырнадцать лет, но что она ещё даст фору любой молодой лошади. Проверив все четыре подковы и убедившись, что всё в порядке, я повёл свою Ласточку к выходу.
Почтовый смотритель выделил мне домик, на самом краю городка. Ведь свой дом в деревне, я оставил под присмотром нашего старосты, выдав ему право заселить туда нуждающихся если таковые найдутся. Этот домик, был собственностью почтового департамента, но мне он выдавался с правом выкупа. Домик был всего на всего однокомнатный с немного покосившейся деревянной крышей, но крыша была добротная было видно, что она делалась мастером своего дела. Как бы там не было, но домик был очень уютным, с снаружи побеленным, внутри чисто вымытым не пыли не паутины даже в самых тёмных углах, к своему удивлению, я не обнаружил. Что не говори, а наше почтовое отделение о своём хозяйстве, даже о таком маленьком как мой домик, заботилось и не жалело средств.
За всё полученное мною имущество я расписался в почтовой ведомости, и пока я улаживал все бумажные дела, Антип запряг мою рыжую Ласточку в громоздкую телегу, и мы направились с нею вселяться в пока ещё казённое жильё. Она резво цокала копытами по центральной мостовой вымощенной булыжниками улице. И было видно, что ей приходиться в радость, да и мне было очень приятно видеть, как она легко и не принуждённо везёт громоздкую почтовую повозку. Многие ямщики, такие же, как и я были родом из окрестных деревень, но они предпочитали жить в гостевых дворах при которых были конюшни и жилые помещения, и безусловно вечерами там шло хороводом разгульное веселье.
Я был ещё совсем молод мне едва исполнилось двадцать четыре, но я, как бы вам сказать, был не "томшто" уж совсем горьким пьяницей, но очень большим любителем. Думаю, что если бы водка была бы во вред, то люди давно бы уже вымерли, а так они попьют, подерутся, утешат души и снова к работе и снова плодятся. Да и на войне спирт выдаваемый нам перед атакой предавал нам силы и неудержимую отвагу. Да что бы там не говорили трезвенники и жёны, спирт в меру вреда не приносит, вот вам крест.
Вообще-то работа ямщика сама по себе была унылая и однотонная, ты всегда находишься в дороге, большую часть времени остаёшься нелюдим и не с кем даже было перекинутся словечком. Поэтому то наш брат был почти всегда навеселе, но пили в меру, не теряя разума, зимой для согрева, а летом для веселья. Коротали время разгоняя тоску, распевая чужие и сочиняя свои песни, придумывая всякие байки. Но иногда случалось так, хотя и редко, что водка уже больше не лезла в глотку, тогда я просто доставал какую ни будь книгу и читал в слух моей запряжённой спутнице. Нам с Ласточкой назначили маршрут по уезду. Мы с ней объезжали несколько сёл и поместий возили почту и всякий скарб. А также собирали у селян всякие прошения, жалобы, посылки ну и конечно же письма. Французов, мои боевые товарищи, уже изгнали, но многие всё ещё продолжали служить или отлёживались в госпиталях. Поэтому писем было очень много, хотя отправить письмо стоило не дёшево. Денежное довольствие раз в месяц развозили в специальной карете в сопровождении двух
конных и вооружённых солдат, поэтому разбойников мы с Ласточкой не боялись. Грабить у нас было почти нечего, кроме конечно же водки, которой у меня всегда был запас, да целкового зашитого за подкладку, на всякий не предвиденный случай. Мы с моей Ласточкой почти всегда не спеша и не торопясь управлялись за два дня с одним ночлегом в постоялом дворе. Мне всегда нравилось бывать там, ведь там собирался наш брат почтарь, купцы, солдаты, ремесленники, бродяги в общем совершенно разный люд. Там мы узнавали все новости, все происшествия, сплетни и слухи, в общем всё что происходила на нашей без крайней Руси матушке. Конечно же выпивали, пели песни, иногда случалось, что и дрались, но до убийства не когда не доходило, ведь после такой кровопролитной войны, крови не кому не хотелось. Поэтому все драки происходили скорее от удали, без злобы и поножовщины, правда иногда случалось, что какая-либо стычка заходила слишком далеко, тогда все посетители, дружно, не сговариваясь между собой, растаскивали драчунов в разные стороны и надавав тумаков усаживали за один стол пить мировую. Война с проклятым французом забрала много русских солдат, и все в России матушке понимали, что, если вдруг ещё какой ни будь супостат решит напасть на Россию, воспользовавшись моментом пока русская армия была истерзана и ослаблена потеряв треть своих солдат, нам пришлось бы намного тяжелее сдержать врага. Так не хватала ещё того, чтобы и мы простой люд, залив зенки начали резать друг друга, поэтому везде и всюду стихийно, но жестко пресекалось братоубийство. Да что не говори, но русский народ сплачивает и сжимает в один кулак, лишь большое, общие горе. Помню, как перед самой войной многие офицеры нашего полка, относились к простому солдату с высокомерием и не скрываемой брезгливостью, а как только грянули первые бои и пошли первые победы, позабыв о своих чинах и титулах, восторгаясь отвагой своих подчинённых и вытирая слёзы, бросались целоваться. Война и её родная сестрёнка смерть всех ровнят, для них нету богатых и бедных, умных или глупых, героев или трусов, этим двум сестрицам нет разницы кто перед ними им лижбы собрать свой не нескончаемый урожай.
Вот так и работали мы с Ласточкой, принося в сёла кому радость кому печаль, а кому то и откровенное горе, но какое бы известие мы бы не привозили, нас везде с нетерпением ждали и всегда были рады нашему прибытию. И вот как-то раз я вдруг стал подмечать что моя рыжая бестия уж ни как ли жерёбая. Рыжие её бока округлились, а вымя начало набухать. Вот те нате, вот так вот дела. Конечно для меня это была радостная новость. Во-первых, жеребёнок становился моей собственностью, если конечно я бы не отказался от него. А во-вторых, я любил лошадей, а жеребята всегда, как я только их видел приводили меня в трепет и умиляли моё сердце. Ну а третьих будет намного веселее коротать унылый путь втроём. У многих ямщиков которые развозили почту так же, как и я по своему уезду, были жеребята, они просто привязывали их к своим повозкам, и они всегда следовали за своей мамашей. Те же ямщики, которые развозили почту по волости меняли лошадей в постоялых дворах, ну и конечно таскать жеребят за собой у них не было возможности. Таких ямщиков мы за глаза называли гончие. Ведь они всегда куда-то спешили, у них всегда были срочные донесения, приказы, указы и видимо одному богу было известно, что они ещё перевозили. Случалось, так что их повозки загружали под покровом ночи сундуками, ящиками, всегда закрытыми на замки и опечатанные сургучом. Даже самые пронырливые и любопытные пройдохи не могли знать, что именно они везут. Вот такая была у нас совсем не скучная служба. Вези, понукай не спи и не зевай. Конюх
Антип говорил мне что лучше будет если я поставлю свою ласточку в стойло до той поры пока она не ожеребиться, но я наотрез отказался. Ведь я на столько привык к ней, ведь она по сути была единственной мне родной душой. Родных у меня не было, с друзьями виделся редко, чаще в дороге всё по службе да по службе. Дворовые продажные девки услаждали только плоть с ними не наговоришься. Невесты у меня тоже не было, по первому времени друзья пробовали меня сосватать, но я отбрыкивался и отшучивался. Не знаю, как это объяснить, но я любил красивых девок, очень красивых. Ни кожи не мяса, меня не прельщали, а жениться на ком попадя я не хотел. Ведь жениться на красивой так надо было тогда и самому быть под стать невесте. Мысль о том, что я иду к алтарю с красавицей женой, стуча протезом по церковному полу, хромая и опираясь о её руку, эта мысль грызла и бесила мою солдатскую душу до безумия. И я твёрдо решил, что никогда не буду посмешищем. Только моя рыжая спутница знала все мои мысли. Коротая путь, слегка во хмелю, я рассказывал ей всё о чём думал, кого-то ругал кого-то оспаривал и делился с ней всем что наболело на душе. Она слушала меня, никогда не перебивала отгоняя назойливых мух длинным хвостом, изредка оглядывалась потряхивая гривой как бы соглашаясь со мной.
Так потихоньку полегоньку наступила осень. Моя ласточка заметно раздалась в стороны и ей было уже тяжеловато тянуть повозку. Мне приходилось, в крутой подъём или в липкую грязь слазить с телеги и кандылять рядом, а иногда даже и подталкивать телегу. И только с горки или по ровному месту я усаживался в телегу чтобы отдышаться и отдохнуть. Ласточка жерёбая, я одноногий солдат, многих это веселило. Особо острые на язык пытались подшучивать надо мною, без злобы, просто для веселья, шутили так: "Ты так заботишься о своей Ласточке, не ты ли отец жеребчика?" Я замахивался на них кнутом или отшучивался, крича острякам в вдогонку: "Конечно я! Видишь, даже кобыла от меня понесла. Представляешь, что будет если я до твоей жены доберусь!" И вот однажды в начале мая, Ласточка твёрдо решила, что пора жеребиться. Прямо посреди дороги, запряжённая в оглобли она стала обнюхивать место и прикладываться. Я сразу всё понял, быстро распряг её и отвёл в сторонку где трава была погуще. Она тут же улеглась и судорожно сжимая мышцы принялась за дело. За свою долгую лошадиную жизнь моя рыжая умница не раз приносила потомство, поэтому вскоре без особого труда и мучений появилось на свет это рыженькое тонконогое чудо. Аккуратно сняв пелену с его несмышлёной мордочки, и смыв водой из фляги небольшие сгустки крови я, сразу же не раздумывая, назвал его Буяном. Ведь едва- едва вздохнув воздуха он остервенело стал сучить своими тонкими ногами, его розовые крохотные копытца замелькали перед моей заросшей физиономией. Только -только родившись он уже показывал свой буйный нрав. Не сделав ещё ни одного шага в жизни, лёжа на боку он уже скакал куда-то во всю свою прыть, это был Буян, здесь не поспоришь. Отдышавшись и отдохнув, Ласточка принялась его вылизывать, а я помогал ей обтирая его старым мешком. Налив себе полную кружку водки, я произнёс тост, где поздравил Ласточку с сыном, Буяна с рождением, ну а себя с новым другом! Едва подсохнув, Буянчик стал пытаться встать на свои трясущиеся тонкие ноги, но с первой попытки у него не получилось. Буян не собирался сдаваться, напрягая все свои силёнки он раз за разом пытался подняться, я помог ему и поддержал, он устоял и немного привыкнув к новой для него позе сделал свой первый шаг в жизни, это был шаг в сторону своей мамаши, а точнее к туго набухшему молоком вымени. Рыжий бесёнок сразу же присосался, как пиявка, к материнскому соску и я вам скажу, друзья мои, что делал он это профессионально. Мне лично было понятно, что такой как он голодным не останется и ни где не пропадёт. До ближайшего села оставалось версты две не больше, поэтому я хотел грузить его в повозку, но не тут-то было напившись вдоволь молока он пробовал ходить вокруг Ласточки и прямо на глазах всё увереннее и увереннее становились его шаги. Я решил не торопиться и с интересом наблюдал за ним, клянусь вам, да вот вам крест, это было чудо. Налив себе ещё в кружку водки, я опустошил её одним махом. Меня сморило на солнышке и растянувшись во весь рост в повозке, я уснул богатырским сном. Пробудился я от того что изрядно замёрз солнце уже зашло за горизонт, близились сумерки. Моя Ласточка совсем оправилась от род и паслась не по далёко, срывая молодую небольшую травку, а её рыжий чертёнок, пошатываясь и спотыкаясь бегал вокруг смешно подпрыгивая и пытаясь лягнуть какого-то невидимого врага. Не спеша с остановками, мы добрались до села уже затемно. Я встал на постой у знакомого мне крестьянина. Мне надо было дать пару дней отдыха моим так сказать сослуживцам, им необходимо было набраться сил. Конечно гуляли мы эти два дня на славу, хотя работы у Мирона было не початый край, и его благоверная всё громче и громче ворчала на нас.
Так и потекла наша служба не спеша и размеренно, Ласточка возила повозку я же, пел или читал в слух книги. Буянчик послушно семенил сзади привязанный к повозке. И вот однажды приняв на грудь лишнего я крепко уснул, а когда проснулся вдруг увидел, что Буянчика нет на привязи. Видимо с пьяных глаз я не крепко завязал узел. Ласточка тоже не заметила пропажу, значит отвязался он совсем недавно. Я начал орать во всю глотку, Ласточка обернулась и встала как вкопанная она вытаращила на меня свои огромные карие глаза в которых явно читался вопрос, куда я девал её ненаглядного сынульку? Крикнув ей, что я не жру жеребят и уж тем более друзей, я опять начал орать. Она взяла с меня пример и громко заржала, мы тут же услышали ответное
ржание. Он отстал от нас примерно на версту и рыжей стрелой вылетел из-за холма. Он летел к нам с такой лёгкостью, с такой невиданной мною грацией, что я залюбовался его галопом ни разу не моргнув. Хотя и был он ещё малыш, но он уже высоко задрав голову, гордо держал осанку и непринуждённо перелетал через редкие кусты полыни. Я на войне видел много лошадей разных пород, у французов были разные скакуны и арабские, и английские, но никогда скачущая лошадь не приводила меня в такой восторг как мой Буянчик. Никакой скакун никакой мустанг не мог с ним сравниться. После этого случая выезжая из города или из села я отвязывал его от телеги, и он в волю резвился то отставая от повозки и пропадая из виду, то наоборот уносился далеко вперёд, заставляя нас с Ласточкой смотреть ему в след. Но он всегда знал где мы и всегда на ржание матери тут же отзывался и прилетал на её зов, ну и конечно же на мой сахарок, который я стал специально возить с собой и угощать его тогда, когда он послушно появлялся на наш призыв. Ямщики не раз говорили мне что я доиграюсь, что я зря отвязываю Буяна, что однажды он ускачет и не вернётся. Но я не слушал их и делал по-своему. Я же видел он вволю бегает и растёт гораздо быстрее своих одногодков. Вольная жизнь без привязи шла ему только на пользу. Ни раз я устраивал ему проверки, выждав момент, когда он скроется из вида, я специально заезжал за какие-нибудь придорожные кусты затыкал Ласточке нос, чтобы она своим ржанием не могла выдать наше укрытие. Да уж мать она и лошадь, мать. Я наблюдал как он проносился мимо нас, но тут же необъяснимым мне чутьём поворачивал назад и без особого труда, наверное, на запах Ласточки, находил нас с ней.
Продолжение следует- http://www.cibum.ru/book/show/9311359