Аннотация: Где же мой милый, где же? Где же любимый мой? Вот он - топор точит.
Палач стоял посреди площади и наблюдал, как от кострища к небу поднимается тонкая струйка дыма. Почти все горожане уже разбрелись по домам - казнь давно закончилась. Только инквизитор и пара нищих остались здесь, перед обугленными остатками дров, деревянного столба и пеплом человеческой плоти.
- Укрепи дух верой, друг мой, - сказал священник, проводя по гладкой бороде морщинистой рукой. Его голос блеял и дрожал, но палачу был привычен. Со старым инквизитором он работал уже много лет.
- Я думал... что она любит... любила меня, - не узнавая собственного обычно сильного и раскатистого голоса, пробормотал палач.
- Любовь - орудие Дьвола, сын мой. А женщины - его рабыни, они коварны. Эта ведьма специально внушала тебе страсть, чтобы отвести от себя подозрения. Но она попалась, и Бог воздаст ей за ее грехи. Пусть отправляется к своему господину в преисподюю, - святой отец говорил вдохновенно и уверенно, но впервые за столько лет палач услышал фальшивые, визгливые нотки в его голосе.
Инквизитор повернулся, зашуршали о грязный камень полы рясы, послышался шаркающий топот, который быстро затих. А обманутый в лучших надеждах влюбленный все стоял и вглядывался в черные угли, силясь разглядеть среди них кости, но зная, что это невозможно.
В груди палача болело и саднило так, что лучше бы кто-нибудь со всей силы вонзил в нее меч и пару раз провернул для надежности. Он готов был сам лечь под свои же инструменты, сам стать своим мучителем, лишь бы хоть чем-нибудь заглушить душевные муки.
Повинуясь неясному стремлению, палач зашагал к церкви. Закатное солнце било прямо в глаза, но он не замечал - настолько черным и безрадостным казался ему весь окружающий мир.
Дорогу в подвал, где он обычно работал, несчастный нашел бы и зажмурившись. Ноги принесли его туда сами. И только оказавшись в темноте, разбавленной лишь золотым лучом из окошка под самой крышей, палач вдруг очнулся. Вздрогнул и огляделся.
Наполненный орудиями, причиняющими при умелом обращении нестерпимую боль, "рабочий кабинет" - так любил называть это место инквизитор - насквозь пропах железом. Привкус металла, из которого выкованы инструменты, смешивался в затхлом воздухе с флюидами крови. И впервые за много лет вонь сковала грудь палача так, что он едва мог дышать. Но уйти не решался.
"Как я мог?!" - не то подумал, не то выкрикнул горюющий влюбленный и рухнул на колени.
Перед глазами у него встала дымка, стены подвала вдруг стали расплывчатыми и нечеткими, а с ними - и дыба, и испанский сапожок, и стулья с шипами, и крюки, и цепи - все потеряло прежние черты. Все здесь, еще вчера такое привычное, сегодня будто насмехалось над ним.
Палач поднял глаза и вздрогнул. Прямо перед ним, в центре комнаты стояла "железная дева". Эту новую игрушку инквизитор привез из очередной поездки в столицу.
"Ее, мою любимую - сюда!" - горечь подступила к горлу палача так близко, что ему казалось, будто его вот-вот вырвет.
Порыв ветра ворвался в подвал - решетки на окошке не могли преградить ему путь. От сквозняка дверь жестокой железной красавицы со скрипом приоткрылась, а ее грубые губы, казалось, улыбнулись.
Палач не знал, как долго сидел на полу, раскачиваясь взад-вперед, снова и снова с болью вспоминая окровавленные локти и порванную связку колена своей возлюбленной. И слова священника: "Будь тверд и суров! Она признается рано или поздно!".
В окно под потолком уже робко заглянула луна, а палач все стоял на коленях до тех пор, пока странный звук не заставил его вскочить. Железная дева гудела, нет, пела, и звук лился из ее холодных уст то соловьем, то звенящим ветром.
"Сквозняк", - решил было несчастный, но вдруг в песне жестокой столичной красавицы начал разбирать слова.
Где же мой милый, где же?
Где же любимый мой?
Вот он - топор точит.
Палач вздрогнул и отшатнулся, изо всех сил замотал головой, но звук стал только громче.
Кто же крадется, кто же?
Кто же идет за мной?
Ноги едва тащит.
Что же он хочет, что же?
В благостный час ночной.
Моя ль красота манит?
Полубезумный от страха, палач ринулся вперед и с силой захлопнул дверцу железной девы. Песня стихла на миг, но за его спиной зазвенели кандалы, ударяясь друг о друга и о каменные стены, и песня железа - холодная и беспощадная - зазвучала вновь, однако теперь ее будто пел кто-то иной, на свой лад.
Смилуйтесь, Святой отец,
И оставьте.
Вы меня своей любовью
Только травите.
Палач заткнул уши, но нежно скрежещущие звуки просачивались прямо в голову, заполняя все его существо постепенным пониманием того, что именно произошло с ним и с его любовью.
Назовете ведьмой -
ваша воля!
Бог рассудит нас
В нашем споре.
Несчастный возлюбленный взревел, как дикий медведь, ринулся к стене и сорвал с нее кандалы - силой его природа не обделила. Железные цепи с лязгом упали на земляной пол, впрочем, нужды в них больше не было. Дева - пыточная ли, или его возлюбленная - уже сказала все, что хотела, и в подземелье снова воцарилась зловещая тишина.
Выбрав ряд из самых прочных звеньев, обманутый в ярости схватил их и ринулся вверх по лестнице, к келье, где спал его господин. Широкими плечами он снес дверь с петель, пнул табурет, с него отлетел в сторону подсвечник. Инквизитор с трудом повернулся, его сморщенные веки начали медленно приподниматься, когда железная цепь сомкнулась на его шее. Священник захрипел, потянулся тощими руками к горлу, слабо поцарапал кожу на впалой груди, а потом его тело задергалось в конвульсиях, бледные губы окрасила темная кровь, а кандалы снова зазвенели - на этот раз победной трелью.