Аннотация: А паровозы - они живые? Кто знает. И кто знает о том, что они думают...
Я не помню своего рождения. В памяти остались лишь глухие удары парового молота.
Но помню, как маневровая "овечка" вытащила меня за сцепной крюк на рельсы перед заводом, и я увидел своих братьев. Десятки братьев, если не сотни.
Выкрашенные свежей чёрной краской, с яркими белыми номерами на будках, с выпуклыми гербами с красными лентами и серпом и молотом, многие - с красными звёздами на дверцах котлов. С огромными красными колёсами с белыми бандажами, с дутыми щеками цилиндров.
Уже потом я узнал от братьев, что мы, паровозы серии "Э" - рабочие лошадки стальных дорог. Наши отцы начинали ещё при царе, нося на будках двуглавых орлов, наших старших братьев строили в Швеции и Германии, пока наша страна поднималась из руин после двух войн. И вот теперь настал наш черёд.
Я помню принимавшую меня уже в депо бригаду - трёх человек в промасленных спецовках. Они ловко, как кошки, взобрались по лесенке в будку, привычными движениями опробовали движения контроллера и реверса, открытие-закрытие вентилей, с металлическим лязгом открылась дверца топки - ещё не разу не разжигавшейся... Кто-то из них ласково похлопал по обтянутому кожзаменителем подлокотнику окна:
- Добрая машина... Сработаемся, братец.
- Счастливого пути! - крикнул кто-то - наверное, инженер. Мой крюк отцепили от колонны братьев, и местная маневровка, тоже овечка", пискнув сигналом, потащила меня по бесконечной паутине рельсов.
Вот и водоразборная колонка - рабочие сноровисто повернули хобот, подсоединили рукав, и в танки моего тендера потекла вода. Больше, ещё больше - выше верхнего водомерного краника! Потом - чёрные от угольной пыли пути и кран с грейферным ковшом, бухнувший в новенький и пока чистый тендер огромную жменю угля, потом ещё и ещё одну, покрывая всё вокруг невесомой едкой чернотой.
Бригада тоже чёрная, кочегар вовсю шурует лопатой, а в лоток тендера ссыпаются всё новые и новые куски антрацита. Из трубы валит чёрный дым.
О, это незабываемое ощущение от разгорающейся топки, от пропитывающего всего меня жара, от бегущей по жилам воды, превращающейся в пар, от того, как он наполняет трубки, как ползёт по циферблату стрелка манометра...
- Есть, десять. Трогаем!
Рука машиниста тянет за шнур, и я с удовольствием пускаю отсечку пара на сигнал. Медный гудок, брызгаясь моментально конденсирующимся паром, заходится в свисте.
Пар хлынул упругой волной в цилиндры. Медленно, словно нехотя, стронулись с места поршни - на сей раз сами, а не через шатунный механизм колёс. Ты таскала меня, "овечка" - теперь я сам, если надо, потащу хоть тебя, хоть десятки вагонов с грузом!
Движется ручка регулятора - давление пара в цилиндрах растёт, скорость увеличивается. Десять почти полутораметровых ведущих колёс, связанных дышлами, синхронно отталкиваются от полированных моими братьями рельсов. Взмах флажком стрелочника - перестук колёс на стыках, поднятое крыло семафора - и я вырываюсь на простор прямого пути.
Депо остаётся позади - и мои братья, которым ещё предстоит выйти на работу.
Мы справимся, ребята. Мы и наши бригады.
Посвистывает ветер, расходятся вдоль насыпи струи отработанного пара, стелется дым от хорошего угля... Заливисто свистит гудок.
Доброй нам работы - на добро людям!
Веерное депо - мой новый дом. Депо старое, ещё царское, посёлок на берегу реки, уже перерастающий в небольшой город, мощный мост через реку... Мои братья - как чёрные тяжеловозы, вроде меня, так и зелёные пассажирские красавцы. И люди - много хороших людей. Тех, кто бережливо водил меня на север и юг, запад и восток, следя за уровнем пара перед подъемами, вовремя подсыпая на рельсы песок зимой, кто ухаживал за мной на стоянках, кто отмывал меня от угольной пыли и копоти, кто подкрашивал надписи и эмблемы...
Мирная жизнь и работа - что может быть прекраснее?
Но кто же знал...
Никто не ждал войны. Наверное, её никто никогда не ждёт, особенно таким приятным тёплым летом. Никто не предназначен для того, чтобы уничтожать себе подобных - это же ненормально. Но я видел и проходящие мимо бронепоезда, ведомые моими братьями, затянутыми в сталь с макушки и до рельсов. Значит, так надо - и кто не встанет в строй, неся оружие, тот должен работать.
Ради победы.
Люди тоже это понимали.
Да, они стали нервными и уставшими. И их как-то сразу стало меньше - потом я узнал, что многие ушли на фронт, как и мои братья. Туда, откуда можно не вернуться. Я не знал, как это выглядит, пока осенью фронт не пришёл к нам...
В городке было шумно и суетливо. Мы работали почти круглыми сутками, людей вдруг стало наоборот много, появились те, кого называли беженцами. Я видел этих людей по дороге - они толпились на станциях и полустанках, испуганные и потерянные, и часто провожали глазами мой грузовой состав - мы не брали пассажиров. Многие брели вдоль железнодорожного пути, спотыкаясь и обходя болотины.
От чего они бежали? Я не знал... но узнал в тот ужасный день.
В этот день на станцию с воем обрушились бомбардировщики, и всё вокруг превратилось в ад. Городок стал даже не полем боя, а полем побоища. Одного из моих братьев взрывом разорвало на части. Мне - повезло, и я думал - а как же люди? Они ведь не железные, в отличие от нас.
Но, кажется, они всё же были даже не железными - стальными, и всё, что происходило потом, постоянно об этом напоминало.
Нам приходилось кормиться дрянным углём или дровами - люди часто ели один лишь хлеб и какие-то увядшие овощи. Но сколько в них было сил! Казалось, большинство людей отдают себя работе целиком, без остатка. Они, валясь с ног от недоедания и усталости, измотанные бомбёжками не меньше нас, потерявшие близких - умудрялись не только жить, но и работать. Они готовили нас к рейсам, они водили поезда там, где беспрерывно был слышен грохот вражеских орудий, там, где чернели воронки от взрывов, там, где под откосами валялись останки вагонов... и моих братьев. А сколько там полегло людей - мне и представить страшно.
Они выводили нас с грузом и пассажирами оттуда, откуда, казалось, не было выхода. А отработав смену, они даже не шли отдыхать, а помогали другим!
Этих людей было не перешибить даже котельным зубилом. Они даже ремонтировали колосники, не гася топок, чтобы не гасить и заново не растапливать паровозы, а выпустить их в рейс как можно скорее!
Но были у них и свои праздники. Я слышал объявление по радио о том, что прорвано кольцо врагов вокруг Ленинграда, и я видел, как ликовали люди. И ведь это тоже результат их упорного труда, их работы на износ - но радость, которую я тогда видел, однозначно этого стоила.
Почему в ночной рейс выбрали именно меня? Я не знаю. Может, у меня была достойная бригада, а может, я просто стоял ближе других - ведь все бригады были достойными. Но делегация в сопровождении какого-то важного, пусть и издёрганного на вид и исхудавшего железнодорожного начальника взобралась именно в мою кабину. Посыпались приказания - убрать фонари... завесить кабину брезентом сверху донизу... Укрыть любые щели, откуда может просачиваться свет... Ночь. Это будет ночь.
Как? Как можно работать по-кошачьи, не глядя, думал я? Мне не нужно видеть то, что перед собой - меня ведут люди, но... люди не могут видеть в темноте. Особенно сейчас, когда на месте рельсов может оказаться воронка! Когда нужно двигаться так, чтобы не попасть под бомбёжку или обстрел - рядом стоит мой брат, его ремонтируют как раз после налёта, он изрешечен пулями...
Но, похоже, люди готовы были сделать это.
Состав формировался в темноте и тишине. За мной прицепили цистерну, пассажирские вагоны, и лишь за ними товарные - ехала не только основная бригада, но и запасная, и ещё какие-то люди... Вечер, серый февральский вечер. Подвывание ветра - и это единственное, что мы слышали, отправляясь. Машинист не потянул рукоять гудка, и я не стал давать свисток отправления - значит, так надо, лишь сыпануло под ведущие колёса песок из сушилки, чтобы проще было тронуться с места.
Порошащий снег, снежные заносы, дающие какое-то карикатурное подобие света, отблески зарниц где-то вдали - нет, это не зарницы, это... обстрел. В той стороне Ленинград - значит, груз идёт именно туда, к ледовой дороге. Он пойдёт туда, где в осаде всё ещё находится миллионный город, в котором мне приходилось бывать ещё до войны. В войну - уже нет, железную дорогу перерезали. Моих братьев, для которых была работа здесь, вывозили оттуда по воде, на баржах - как и людей.
Остановка - долгая. Фонари сняли - значит, впереди ждёт тьма. И - обстрел. На одной из станций мы стояли долго, очень долго, содрогаясь от канонады.
И опять - в темноте, на ощупь, с черепашьей скоростью... Днём, в мирное время, я прошёл бы этот путь часа за три, а то и быстрее - даже с тяжёлым составом. Я не мог понять - как, КАК люди могут работать в полной темноте, прикрывая куртками и брезентом даже топку, открываемую для очередной лопаты угля?
Напряжение нарастало. Уже отошёл в сторону путь - дорога новая, незнакомая... Тускло светят фонарики сигналистов - значит, рельсы в порядке. Свист снарядов... и разрывы. Они не знают, что мы здесь... но, уверен, стреляют именно в нас. А земля...
Земля словно выжжена, будто на неё вывалили горящий уголь из гигантской топки. Торчат обугленные стволы деревьев. Всё изрыто и перекопано... нет, не перекопано - это результат обстрелов. Где я? Что за незнакомые места? Я ведь не уезжал далеко, я где-то... у нас.
Да это же прорванное кольцо. Вот оно что. Те места, сквозь которые почти полтора года не было ни прохода, ни проезда.
А тут - железная дорога. Как? Когда?
Да вот только что. Сколько прошло с момента прорыва, две недели?
Они, эти люди, сделанные словно из стали, строили её все эти две недели. Они строили - а враги перепахивали это место из пушек. Бомбили. Наверняка засылали диверсантов.
Но дорога - вот она, и я сейчас ползу по ней.
Ночью, без света - теперь ясно, почему. Любой лучик - и сюда обрушится огонь, и эта земля превратится в ад. А за моей спиной - четыре десятка вагонов, почти тысяча тонн груза. Теперь я знаю, какого - продовольствие, боеприпасы. Именно то, что сейчас нужнее всего Ленинграду.
Тускло мелькают направленные лучики - путь в порядке. Глухо вздыхает паровая машина, я изо всех сил стараюсь, чтобы не выбросить из трубы сноп искр - но бригада у меня сегодня отличная, они сами знают это, и мне с ними легко. Смогли бы другие? Наверное, смогли бы - потому что надо.
Дорога ходит ходуном, несмотря на малую скорость, и я не сразу понимаю, что нахожусь на мосту. Ненадёжная на вид бревенчатая конструкция напоминает муравейник - сложное хитросплетение опор и подкосов, мост, построенный через реку, зимой, да ещё и под носом у врага, под непрестанными обстрелами! Люди делают невозможное - значит... значит, и нам надо попытаться.
Как-то мы выбрались на твёрдую землю, потом даже смогли увеличить скорость. Тяжело... как же тяжело, да ещё этот мороз... Замёрз один из инжекторов, и бригада разогревала его горячими поленьями. Потом долго стояли на каком-то полустанке, и уже утром, когда забрезжил серенький рассвет, люди взялись украшать меня - лентами, флагами, еловыми ветками.
Медленно, почти не разгоняясь, мы вошли в Ленинград. Вошли с непривычного направления - с севера. Стук колёс, состав болтает на стрелках - кажется, впереди вокзал. Прибыть на вокзал - немного странно для грузового паровоза.
На моих мостиках вдоль котла - толпа народу, никогда не видел столько. В кабине, помимо бригады - железнодорожное начальство. Зачем? Показать, что это он, начальник, привёл сюда этот поезд, а вовсе не машинист? Бог вам судья - правда всегда одержит верх, не сейчас, так после.
Начинаю тормозить, давление в цилиндрах придержано... Где-то впереди играет оркестр. Слышны радостные крики.
Мы привели вам этот состав, люди. Как я устал... Начиная дремать, я подумал - а как там они, моя бригада, и те, кто провёл нас тоненькими лучиками фонарей, и те, кто строили этот путь по реке и вспаханной взрывами земле? Запомнят ли другие ваши имена?..
Запомнят ли меня? Да какая разница. Мы же делаем своё дело - и будем его делать, несмотря ни на что. Мне предстоит обратный путь по этому коридору смерти, и он может оказаться последним - и не только для меня. Но - мы сделаем это. Это наша работа.
Война окончилась как-то неожиданно. Враг откатился на юг и на запад, мало-помалу перестало грохотать. Весной цвели яблони, несколько дико смотрясь там, где от домов остались одни обугленные стены - таких мест было много, особенно на юге от родной станции. Люди высыпали к каждому поезду, ожидая рассказов и новостей. Началось восстановление, тут и там начали возводиться бараки-времянки...
Я знал - эти люди выстоят. Те, кто прошли ту войну, закалены намного лучше, чем мои поршни. Да и мы, израненные, латаные-перелатаные, продолжали работать. Сначала дома, потом пришлось уехать - туда, где я нужнее...
Время шло. На линиях всё чаще встречались электровозы и тепловозы. Пришлось побывать на маневровых работах, на пропарке цистерн, бывало - просто грел воду... Иногда вспоминалось - где она, та моя бригада из уже полузабытого ночного рейса?
А потом меня определили в запас - как и многих братьев. Мы стояли, плотно взявшись руками автосцепок, готовые, если надо, опять встать в строй.
Но в строй не звали. Некоторых из братьев утаскивали куда-то, и они не возвращались. Куда? Я сначала не знал... но увидел однажды во время маневровых работ - один из братьев, уже ржавый и разобранный почти целиком, а рядом - его части, грубо разрезанные на куски.
Значит, вот он каков, наш финал... На смену придёт молодёжь. Сколько мне лет? Сорок или уже пятьдесят? Не помню... Мы честно отработали своё и сделали всё, что следовало.
Когда нас расцепили и маневровка - уже не "овечка", а тепловоз - вытащила меня на соседний путь, я был почти спокоен. Жаль лишь, что нельзя попрощаться с братьями гудком...
Но произошло что-то странное. Маневровка протащила меня совсем в другое место и, вот удивительно, прицепила к составу. Как же, подумал я - не заливая воду, не насыпая уголь? Но всё встало на свои места, когда впереди меня подошёл тепловоз.
Значит, куда-то еду... Надо же, как в молодости - с составом за спиной.
Мелькали города и посёлки, раскидистые южные поля с высокими тополями сменялись лугами, те - еловыми лесами. Перестраивался состав, менялись локомотивы передо мной, детишки махали вслед поезду, мы промахивали пиликающие сигналом переезды, за которыми выстроились вереницы автомобилей, грохотали по мостам, стояли на полустанках...
А ведь я знаю эти места.
Просто я очень, очень давно здесь не был.
Мелькнула за вереницей вагонов массивная водокачка, шпиль вокзала - нет, не знаю такого... Маневровка отцепила меня от состава, потащила - какие-то корпуса, локомотивное депо, уже новое, тепловозное, а не веерное, как строили для нас.
Гулко забилось эхо, когда меня затащили в цех. Ремонт? Мне? Неужели - в строй???
Играла музыка. Людей было видимо-невидимо - хотя, кажется, я в депо, здесь посторонние бывают редко. А тут даже детишки - огромные толпы, с пионерскими галстуками под пальтишками. Учительницы, серьёзные дяди в шляпах и солидных пальто. Фотограф...
Блестят трубы духового оркестра. Рядом со мной - фанерная трибуна, перед ней - почётный караул: трое и знамя.
И - знакомые, пусть и постаревшие лица.
Вот оно.
Да я же... дома. Просто это новое депо.
Люди, как же я рад вас видеть!
"...Будет установлен на вечную стоянку..."
Так обо мне... помнят? Неужели и правда нашёлся кто-то, кто мало того что вспомнил - так ещё и вернул меня сюда, через пол-страны? Так бывает?
Бывает. Значит, люди помнят не только себе подобных - они помнят и нас.
Значит, мы тоже - часть истории.
Вместе с людьми.
Ах, как же хочется дать гудок и затянуть - как в молодости!.. Но пара нет. Как же обидно...
И тут, кажется, гудками взорвалось всё вокруг. Такое ощущение, что на станции не было ни одного локомотива, который не дал бы гудок. Раскатисто гудели тепловозы, подвизгивали маневровки, басовито отзывались со станции электровозы...
Словно говоря: "Ты славно поработал, старший брат. Остальное сделаем мы. Теперь для тебя не просто покой - память".
...Пятилетний мальчик в пальто и вязаной шапочке, с машинкой в руке, поскальзываясь на невысокой песчаной насыпи - территорию вокруг поставленного на днях паровоза-памятника ещё не оборудовали - подошёл поближе и потрогал ладошкой белые бандажи колёс. Отошёл, задрав голову, посмотрел на белые буквы на будке паровоза, на выпуклый герб - но читать он ещё не умел.
- Мам, а его надолго поставили?
- На вечную стоянку.
- Это как?
- Навечно. Ну, то есть насовсем.
- Здорово как! - малыш аж подпрыгнул и чуть не съехал с насыпи. - Значит, к нему можно ещё много раз прийти?
- Ну да, - улыбнулась мама.
- Мам, а как ты думаешь, паровозы - они живые, как люди?