|
|
|
|
Артем Белоглазов
Владимир Данихнов
Пластика
|
|
Крапивину Владиславу,
с чувством глубокой признательности.
|
Родители
Возьми мой палец, милый, я много пальцев вырастила за последнее время, можно поделиться. Возьми палец, разомни его в руках. Он приятного желто-зеленого цвета. Замечательное лицо получится у нашего малыша.
Возьми.
Лишний жир скопился на животе, возьми и его тоже. Да, я знаю, это не жир, но наши хозяева называют его так. Пускай. Жира много, хватит на ручки для маленького. Левая пусть будет розовой, правая - синей.
Прости.
Извини меня. Не ругайся, умоляю, не надо! Я знаю, я забыла, симметрия, да. Хозяева всегда правы. Симметрия - это замечательно. Пускай тогда обе руки будут розовые. Как небо. Тебе ведь нравится наше небо, милый? Розовое днем, красное на закате, темно-бордовое ночью...
Я знаю, когда-то оно было темно-синее. Потом пришли хозяева. Им не выжить под темно-синим небом, они построили Купол.
Не смотри на меня так, милый. Что? Повтори еще раз - я плохо слышу. Ты разрешаешь мне вылепить руки нашего малютки разноцветными? Спасибо. Ты такой добрый. Возьми еще один палец. Он темно-синий, как прошлое небо.
Сделай лицо малышу.
Корабль
Корабль летел домой уже третьи сутки, всё больше и больше удаляясь от Планеты Красного Неба.
Делать было абсолютно нечего, скука бродила по кораблю на мягких пыльных лапах, заглядывала в комнаты, грустно качала головой и тихонько присаживалась в уголке. Смотрела оттуда тусклыми - тоскливыми! - глазами. Родители не разговаривали с сыном, и между собой тоже; только ругались иногда, но уже не так сильно, как раньше. Фальшиво, не по-настоящему, без гневного блеска в глазах и истерических выкриков. Будто сценки разыгрывали, пытаясь вернуться в накатанную колею.
Мишка тяжело вздыхал, искоса поглядывая на отца с матерью: те притворялись, что не замечают. Занимались своими делами. Чаще молча лежали в койках, нацепив на голову узкий обруч голоплейера. Видео смотрели, новости; слушали музыку. Иногда выходили в кают-компанию. Или в столовую, которую все называли камбузом. Хотя камбуз - это кухня, думал Мишка. Старинное слово, оно означает место, где люди готовят пищу, а не едят ее. Кажется, так.
Родители молчали. День, второй, третий... Чувствовали себя виноватыми, но не хотели признаться в этом. Потому и ссорились, наверное.
Мать разгадывала кроссворды - всякие, какие только под руку попадались: японские, русские, английские. Отец хмуро глядел на звезды в обзорный видеоиллюминатор. Звезды были ненастоящие - псевдопроекция проносящегося мимо космоса. Отец прекрасно знал это, но всё равно смотрел. Как какой-нибудь зеленый турист-новичок. Словно ни разу не летал за пределы родной Солнечной системы.
Изображение в иллюминаторе частенько барахлило, покрываясь черно-белой рябью, похожей на снег, и тогда разозленный отец стучал по экрану кулаком. Громко-громко ругался. Как ни странно, помогало.
Мать деланно прикрывала уши ладонями: не хочу, мол, слушать твою брань. Морщилась, но молчала.
- Лучше бы настоящие окна соорудили, - бурчал отец. - Да! Вдруг в подпространстве тоже кто-то есть? Кто-то живет? Вот стою, допустим, я, смотрю...
Папа упорно называл иллюминаторы окнами, и Мишка сто раз уже хотел поправить его. Но так и не решился - было страшно.
Сказать что-нибудь не так.
Сделать что-нибудь не то.
Он невольно всхлипнул, быстро - чтоб никто не заметил - достал носовой платок, утер предательски слезящиеся глаза. Подхватив с койки рюкзачок с личными вещами, присел за раскладной столик в углу каюты. Достал из сумки ручку, древнюю гелевую ручку с черной пастой, а не современное электронное стило и самую настоящую бумажную тетрадь - бабушкин подарок. Открыл ее ближе к концу и, засунув колпачок в рот, принялся задумчиво мусолить его.
- Немедленно вынь колпачок изо рта, - потребовала мать. - Там же грязь, микробы!
Мишка непослушно дернул плечом: колпачок, ха! три дня ни о чем не спрашивали, не разговаривали, не замечали даже, а тут - колпачок. Демонстративно отвернулся к стене: не желаю с вами общаться... с такими.
Мать промолчала.
Дневник
Когда-то я вел дневник. Записывал аккуратным почерком, что интересного случилось за день. Например, так: "Пятое апреля. Сегодня опять ничего не случилось".
Позднее стал выдумывать различные истории, заносил их в дневник, будто они случились взаправду. О злобных шпионах-чужих, жаждущих выведать земные секреты, о лихих приключениях пиратов-внезаконников в поясе астероидов, о контактах с параллельным миром, где живут прекрасные эльфы. Вранье, правда? Никаких пиратов давно нет; чужие, настоящие чужие - хозяева галактики, а не всякий сброд с третьесортных планет, высокомерно усмехаются, глядя на наши "чудо-технологии". Наставительно хлопают по плечу и за определенное количество кредов предлагают купить собственные разработки. В параллельные миры никто не верит, а остроухих эльфов можно встретить только в мультиках для самых маленьких.
Поэтому дневник я забросил, хотя истории получались складные. Но ведь всё равно - выдумка, ложь, иллюзия. Не более. Обидно было это сознавать. А грубая житейская правда заключалась в одном-единственном предложении.
Мама ругалась с папой.
Постоянно. Неизменно. Вечно.
Родители бранились, ссорились, грызлись друг с другом по любому поводу. И без такового.
Недавно в куче старья я обнаружил свой потрепанный дневник - бумажную тетрадь в толстом картонном переплете, разрисованном моими инициалами, и теперь записываю всё подряд. То, что было. Отмечаю ссоры и примирения родителей, интересные события, произошедшие с другими людьми - необязательно моими приятелями или знакомыми. Фиксирую разные забавные случаи.
Я буду рад, если потомки найдут дневник и узнают обо мне, о нашей семье. А впрочем, неважно, пускай никто не прочтет его. Так даже лучше. Потому что, начиная с этого дня, я буду писать не о себе, а о Той. Или всё же пусть знают?.. Иначе, зачем я пишу? Да! Я хочу, чтобы потомки узнали о ней. Или о нем. Я не могу сказать точно, какого пола был Той.
Той - инопланетянин. Чужой. Не повелитель или господин могущественной расы, не уважаемый и богатый галактический торговец, и не военспец-наемник. Нет. Он - с третьесортной планеты.
С третьей Бетельгейзе, которую называют Планетой Красного Неба. Говорят, когда-то небо здесь было глубокого темно-синего цвета. Потом инженеры-Буроиды построили Купол.
"Мерзкие, гадкие, уродливые полиморфы! - плевались, дрожа от возмущения, туристы. - Почему правительство не согнало их в резервации?"
Той с планеты, которую покорили люди.
Всё началось с того, что в семье стало невозможно жить - папа ссорился с мамой, мама с папой, а я ругался с ними обоими или вообще убегал из дома. Когда это случалось, родители, будто опомнившись, мирились, а затем вместе - дружно! - шли меня искать. Искать приходилось недолго - я скрывался у друзей, которые жили в соседней двадцатиэтажке.
На короткое время родители становились "настоящими". Внимательными, заботливыми, любящими. "Прости, сынок, мы больше никогда... Обещаем".
Я не верю обещаниям.
Однажды я так разозлился, что сел в аэробус и удрал в областной центр. Без денег, без документов... Меня искали три дня. Объявили в розыск, и моя, давнишняя еще, старенькая фотография пялилась на людей со всех инфоэкранов. Внизу, привлекая внимание, мерцала надпись: "Пропал ребенок, возраст - пятнадцать лет, телосложение среднее, волосы русые, особых примет нет. Кто может что-нибудь сообщить о..."
- Ребенок, - фыркал я, разглядывая крупные рыжие веснушки и оттопыренные уши. - Скажете тоже. Через год буду совершеннолетним! Паспорт есть... дома.
К счастью, я-на-фотографии совсем не походил на себя-теперешнего и поэтому без опаски проходил мимо сканер-роботов, милиционеров и прочих стражей порядка. Мыкался по притонам и помойкам, жрал всякую дрянь. Ночевал в пустых пластиковых коробках, замерзая в тоненькой, успевшей изодраться футболке, и тихонько плакал. Иногда.
Редко.
Нашли меня случайно. Папин знакомый, из одного с нами подъезда, приболел ангиной: то ли мороженым объелся, то ли еще что. Врач отправил его в областную больницу, а я в это время бродил по коридорам той же больницы, уныло разглядывая таблички на дверях. Никак не мог осмелиться подойти к доктору или медсестре. Попросить их осмотреть опухшую ногу: на днях меня укусила злобная лохматая шавка.
В конце концов, чуть не плача от досады, я спустился вниз, к стойке регистрации, чтобы успокоиться и обдумать, что делать дальше.
Трогательная встреча произошла в вестибюле. "Мишка! - закричал сосед. - Ах, негодник! Все тебя ищут, родители с ума сходят!"
"И вовсе не Мишка, - отбрехивался я, пытаясь убежать и неловко подволакивая больную ногу. - Вы кто? Что вам надо? Я вас совсем не знаю! Милиция!"
Милиция подоспела вовремя.
Жаль.
Как ни странно, мать с отцом меня не ругали. Кинулись - вдвоем, вместе! - обняли счастливо. Заплакали, ничуть не стыдясь обступивших нас милиционеров.
Горе сплачивает.
Горе - это хорошо.
Целый месяц всё было замечательно.
Нет, что-то я не то говорю, неправильное. Не так всё началось, по-другому - с маленького пластилинового человечка, я смастерил его год назад. Мне было четырнадцать, и я здорово увлекался лепкой. Жить не мог без пластилина, хотя отец не раз намекал, мол, взрослый уже, я в твоем возрасте и работал, и с девчонкой встречался, да. В кино ее водил. Цветы, конфеты, то, се. Обнимались на скамеечке. А потом, гм... целовались, в общем.
Отец увлекался и рассказывал дальше: как они плевались в роботов-дворников, как катались на аэродосках - прямо по улицам. Наперегонки, представляешь?! Уворачивались от флайеров, сматывались от воздушной автоинспекции. Разрисовывали стены ненавистной школы несмываемым разноцветным спреем. Граффити, папа ввертывал старинное словцо, вот так это называется. Всякие картинки, надписи и прочие украшательства.
Девочка - моя мама? - спрашивал я.
Отец не отвечал.
Злился. Хлопал дверью.
А я продолжал лепить. Большей частью разных тварюшек: птичек, букашек, ежиков - их лепить интереснее всего, и никогда - людей. Даже не знаю, почему. Однажды подумал: может, попробовать? Звери получаются неплохо, люди разве сложнее? Чем они отличаются?
Я принялся за работу. У меня оставалось несколько кусков пластилина, и я решил потратить их на игрушечного пупса.
Человечек вышел уродливым - лицо непропорциональное, похожее на большую тыкву желто-зелено-бурого цвета (если взять несколько разных кусков и долго перемешивать, получится нечто вроде), тело пестрое, неоднородное, руки разной длины. Ноги, словно лягушачьи лапы. Шляпа фетровая на голове - не знаю, зачем я ее сделал. Просто так, наверное, взял и смастерил из обрезков.
Потом я, конечно, наловчился, лепил этих человечков в невообразимых количествах. Целые скульптурные группы сооружал. "Эй, мастер, - смеялась мама, - иди обедать. Котлеты стынут". Я улыбался в ответ: сейчас, подожди минуточку.
Когда родители не ругались, они были самыми замечательными, самыми классными родителями в мире. Поэтому я быстренько доделывал очередного человечка и бежал мыть испачканные пластилином руки.
Впрочем, и это неважно. Никакого отношения человечек к истории не имеет, просто-напросто так совпало - будто предзнаменование. Или предупреждение? В общем, знак.
Я не верю в приметы.
Родители
Здравствуй, Той. Ты меня понимаешь? Какой он симпатичный, правда, милый? Вот, возьми кусочек от мамы. Синенький кусочек. Зачем ты прилепил его к руке? Ведь мы сделали тебе ротик. Глотай.
Вот так, да.
Он чудо, милый.
У него ротик, как у хозяев, и он им так смешно чавкает.
И имя мы выбрали прекрасное. Той. Я слышала, как ребенок хозяев, девочка, назвала так нашего соседа. Нет, она сказала по-другому, что-то вроде "Ицэтой", но просто "Той", по-моему, красивее.
Той, солнышко ты наше.
Дневник
Ссоры родителей продолжались. Друзья посоветовали обратиться в "Семейный центр", говорили, что тамошние специалисты многим помогли. "Да идиотизм какой-то, - привычно ворчал отец. - Кому они помогли? Дайте взглянуть хоть на одного человека! Стоит опять-таки сколько, а? Я спрашиваю, между прочим!" И сам же отвечал: "До хрена и больше! Деньги на ветер, тьфу!"
Это длилось около недели: мать уговаривала, отец упирался, я глядел на них и думал, может, снова сбежать? Тогда они помирятся. Наконец отцу надоело упрямствовать, и он сказал: "Ладно, записывайся на прием к своему психиатру".
"Он не психиатр", - возразила мать.
"Какая разница..."
Через несколько дней мы поднимались по широким мраморным ступеням мимо указателя с надписью "ЦСО".
Врач предложил слетать куда-нибудь. На другую планету, например. Отправиться в галактический круиз. Смена обстановки должна помочь вашей семье, сказал он. Вы сейчас концентрируетесь на привычной жизни, понимаете?
В его глазах, скрытых за тонкими позолоченными очками - дань моде, не более, светилась внимательная доброжелательность.
Крайне рекомендую, сказал он.
Папа мрачно смотрел в окно.
Он считал путешествия пустой тратой времени и денег. И визиты к психологу тоже. Но мама согласилась с врачом. Мы попробуем, сказала она. Спасибо. Всего хорошего вам. Я обрадовался - вдруг, и правда, поможет?
Я всё-таки люблю родителей.
Мы присели на лавочку у "Центра семейных отношений" и развернули купленную в киоске "Круиз-газету". Она сразу же заискрилась всеми цветами радуги - туристические фирмы наперебой предлагали свои услуги.
- Куда летим? - раздраженно поинтересовался отец.
- Опять ты начинаешь, - нахмурилась мама.
- Я ничего еще не начинаю.
- Да ну?
- Напомнить? Кто привел нас в этот дурацкий центр? А? Еще и лифт сломался на десятом, пришлось топать пешком. Кр-расота!
- Лифт починили, - парировала мама. - Через пять минут.
- Ага, когда мы были уже на двадцатом. В очереди полчаса мурыжили - и это называется прием по предварительной записи! Ну, чем тебе не путешествие?!
- Прекрати, Виктор! - Мать сорвалась на крик. - Перестань немедленно!
Но он совсем не слушал, орал, брызгая слюной и размахивая руками.
- Чертов горе-доктор содрал с меня половину месячного оклада. Да за такие деньги можно полгалактики облететь!
- На твою-то зарплату? Как же!
Глаза у родителей горели. Отец стиснул кулаки, мама сжала губы в тонкую линию. Как бы не подрались.
Чтобы снять напряжение, я ткнул пальцем в первое попавшееся объявление. Не самое яркое и красочное, не самое большое, не ослепительное и не броское или эффектное. Оно действительно было первым попавшимся.
Судьба?
Я не верю в судьбу.
- Давайте полетим сюда! - выкрикнул я, стараясь привлечь внимание.
- Планета Красного Неба? - буркнул папа, всматриваясь в рекламу. - Слышал, слышал. Местечко еще то.
- Зато пиво местное... очень вкусное, - вмешалась мама.
- Правда? - заинтересовался отец.
- Ну... мне подруга рассказывала.
Это всё решило.
Родители
Той, молчи. Тебе только три месяца, дети в этом возрасте не умеют разговаривать. Ты умеешь? Нет. Тебе это только кажется. Ты произносишь странные звуки, которые случайно слипаются в слова. Такое бывает, правда, милый? По теории... э-э... по теории вмеротяности... или как ее...
Я не дура. Милый, почему ты бранишься? Я стараюсь... просто стараюсь быть похожа на наших хозяев.
И ты тоже, родной мой. Да, это так. Иди сюда. Иди, я обниму тебя. Вот так. Всё хорошо. Не плачь. Твои слезы липнут к моему платью. Оно перестает быть модным. Мода - главное у человеческих женщин.
Той, заткнись, пожалуйста.
Дневник
Планета выглядела угрюмой и мрачной. По крайней мере, город сначала показался мне именно таким. Местные жители, приезжие, экипажи транзитных грузовых лайнеров: они были какими-то злыми, недоверчивыми и сердитыми. Всё вокруг - здания, деревья, люди - имело тусклый красноватый оттенок. Будто смотришь на мир через очки с цветными линзами. Или бутылочный осколок.
Только бутылки не делают из стекла цвета крови.
Сравнение сразу же лезло в голову. "Купол, - объяснил портье, когда мы вселялись в гостиницу. - Для защиты от излучения местной звезды, пульсирует звездочка-то. Вы не в курсе? Его Буроиды строили. А у них в мозгах вообще хрен знает что - кремнийорганическая форма жизни. Вот, живем теперь, да. Живем..."
Откуда взялся "чертов Купол", нам стремился растолковать каждый встречный.
Они словно оправдывались. Буроиды, мол, к-козлы, не учли специфических особенностей человеческого восприятия. Да. Вот и получили вечнокрасную планету.
Аборигены здорово походили на людей. Вернее, на кукол, разноцветных пластилиновых кукол. У одних были синие ноги, у других - розовые, у третьих - вообще коричневые. Руки у некоторых состояли как бы из нескольких кусков - черных, зеленых, желтых.
Вперемешку.
А еще здесь было скучно. Красное небо? На следующий день оно перестало меня интересовать. Родители поначалу вели себя тихо: обедали в гостиничном ресторане, бродили по местному парку - "Ах, какое дерево, дорогой! Смотри. - Угу, вижу. Мерзкое и корявое". Затем пошли в кинотеатр, посетили исторический музей и художественную выставку, даже в казино заглянули. Зря, наверное: отец проиграл двести кредов. Не такая уж большая сумма, но вечером родители основательно поругались.
- Мот! Транжира! - кричала мать. - Азарт в нем проснулся, видите ли! Отыграться решил!
- Не твое дело. Сколько захочу, столько и потрачу.
- Ах ты!..
Начинается, подумал я. Опять.
Как мне это надоело.
Ссоры. Скандалы. Ненавижу.
Я оделся и выбежал на улицу.
Родители только глазами хлопали. Ну и правильно - меньше лаяться надо. Не собаки всё-таки.
Я решил прогуляться по городу - немножко, часика два. Пусть эти двое остынут, успокоятся.
Вечером тут было тихо - народ сидел дома. Или в барах, казино, клубах. А на улицах - пустынно, глухо, нет никого. Лишь изредка шуршали по тротуарам проворные уборщики, похожие на мохнатых паучков. Иногда встречались чужие.
Я брел долго. Шел, куда глаза глядят, засунув руки в карманы вельветовых джинсов. Насвистывал мелодию веселого шлягера. И наконец добрался до района, где дома, фонарные столбы, даже скамейки были разноцветными и кривыми. Здесь тоже было тихо и безлюдно. В смысле, людей не было. А чужих - полно. Они молчали, сбившись в кучу. Не двигались, настороженно разглядывая меня. То есть мне показалось, что настороженно, - разве поймешь что-нибудь по их выпученным глазам?
- Привет, - я опасливо помахал рукой. Чтоб не подумали, будто я агрессивно настроен. А то вон их как много!
- Здравствуй, человек, - сказал "почти оранжевый" чужой. Ноги у него были зеленые, голова - черной. - Ты один? Почему?
- Да, один. Вышел... э-э... прогуляться. Я турист вообще-то, вчера утром прилетел на вашу планету.
- Почему один? Люди боятся и презирают нас. Никогда не заходят сюда. Если появляются, то обязательно группой в сопровождении гида-охранника. Тебе страшно?
- Вот еще! - фыркнул я. - Вы такие нелепые, будто клоуны в цирке. Словно арлекины или шуты, кривляющиеся на манеже. Чего вас бояться?
Чужой не ответил. Отошел в сторонку.
От толпы не осталось и следа. Аборигены разбрелись кто куда.
Я бесцельно шлялся по искривленным запутанным улочкам, а потом, устав, присел на скамейку, мягкую с виду, но удивительно твёрдую на ощупь. Пригляделся к чужим повнимательнее: они уже не казались такими уродливыми, как раньше. Большие игрушки, слепленные из пластилина, подумал я, вот они кто.
- Эй, - послышалось из-за спины, - привет! Ты зачем сюда пришел?
Я дернулся. Обернулся, растеряно моргая.
Он был высоким, может, чуть ниже меня. Желто-зеленое лицо и коричневое туловище, одна рука - синяя, другая - розовая.
В ту минуту он показался мне просто огромным: нависал над скамейкой, словно древняя статуя.
Позже я узнал, что рост чужих никак не соответствует их возрасту.
- А-а... - промычал я, струсив. - Э-э...
- Помогите! - пискнул, когда тяжелая синяя лапа легла на плечо.
- Кто-нибудь... - прошептал я.
Сжал кулаки, приготовившись дорого продать свою жизнь.
А он спросил:
- Можно с тобой... поиграть?
Так я познакомился с Той.
Родители
Той, солнышко, ты подружился с ребенком хозяев? Он хороший?
Ох, милый, это так здорово!
Да, прости. Я знаю. Веду себя глупо. Но я слышала, читала: так должны вести себя человеческие женщины.
Той, ты умница. Дружи с ним.
Может быть, он примет тебя как равного?
Дневник
- Гляди, - говорит Той.
Собирает кожу на руке в горстку и отламывает кусочек. У меня почему-то сводит зубы, будто лимонную дольку в рот кинул, - жутко неприятно на это смотреть. Кажется, что сейчас хлынет кровь. Однако ничего не происходит, разорванные края мягко пульсируют, срастаются - на руке остается маленькая, чуть заметная вмятинка. Той аккуратно разглаживает ее пальцами.
- Наверное, страшно быть... таким, - вырывается у меня.
Ой, дурак. Зачем сказал? Вдруг обидится?
- Почему? - улыбается Той. Поглядывает хитро, массирует запястье гибкими пальцами.
- Ты такой мягкий. Наверно, если споткнешься, от тебя... что-нибудь отвалится.
Чужой хохочет. Долго. Взахлеб.
- Ой, не могу! Уморил! Что за глупости, Мишка! Ты чего? Я могу оставаться твердым. И размягчаю тело самостоятельно, когда захочу. Вот, посмотри лучше сюда.
Мы садимся на корточки, рядом. Касаемся друг друга, это приятно: мой знакомый теплый и гладкий, он ничуть не похож на жидкий студень или жесткую холодную резину, как утверждают многочисленные туристы. Они вообще врут, эти ветрогоны-путешественники, ходят, маются от безделья и не знают, чем заняться. Прилетели, послонялись по окрестностям, ткнулись в каждую урну голокамерой, поскандалили с администрацией гостиницы, скупили оптом дешевые сувениры - на этом культурная программа исчерпана. Вот и принимаются выдумывать ерунду.
Той внимателен и сосредоточен: придает форму оторванному кусочку, так похожему на обыкновенный пластилин. Ручки, ножки, головка. Шляпа, вспоминается мне, черная фетровая шляпа, вырезанная из старой материи, я ведь тоже мастерил куклу. Давно, год назад.
Предзнаменование?
Я не верю в знаки.
Чужой ставит человечка на большой плоский камень, заботливо поддерживая его, не дает упасть.
Мы смотрим.
Через мгновение куколка оживает. Сперва шатается, пытаясь выровнять тщедушное тельце, затем делает шажок. Другой. Третий... Я замираю: это очень похоже на чудо. На волшебную сказку. Почему-то вспоминаю об эльфах из параллельного мира и тихо смеюсь, прикрыв рот ладонью.
- Ты чего? - с подозрением спрашивает Той.
- Ничего. Не обращай внимания. Всё здорово. Он ведь настоящий, да?
- Да, - отвечает чужой. - Иди, малыш, - он помогает человечку спуститься. Тот медленно и неуклюже семенит по мокрому песку.
Позади шумит море, волнуется, бьется о камни, а прибой напевает, мурлыча под нос никогда не меняющуюся вечную песенку: ш-шух, ш-шурх. Позади местное солнце заходит за горизонт, и ярко-алое небо становится гранатово-красным. Позади - только песок и море, по сторонам - узкая полоска пляжа; людей нет, и ветер перекатывает отблескивающие киноварью песчинки.
Это всё из-за красного неба, на самом деле они желтые.
Ш-шух - плещут волны. Ш-ш-шух.
- Хорошо! - кричу я и хлопаю Той по плечу, а рядом смешно вышагивает крошечный волшебный человечек.
- Мой малыш, - нежно шепчет чужой.
Игрушечный пупсик спотыкается о подвернувшийся под ноги камешек. Падает.
Той подхватывает его, помогая подняться.
- Он глупый еще. Ему надо есть. Много. Питаться, так?
Инопланетянин вопросительно смотрит на меня.
- Да, - соглашаюсь я. - Питаться. Ты правильно сказал.
- Мне вообще-то запрещено иметь детей, - говорит Той. Лицо у него становится грустным.
- Почему?
- Потому что мне всего лишь пять лет. У пятилетних не может быть детей.
- Так ты особенный? - не понимаю я.
- Глупый, глупый Мишка! - смеется чужой. - Это не я - особенный. Это люди такие. Неособенные.
На Той невозможно обижаться. Поэтому я спрашиваю:
- Что ты будешь делать с человечком? Прилепишь к себе обратно?
Он молчит. Вздыхает. Тоскливо глядит на море, на фигурку, что неуклюже копошится в ладонях.
- Не знаю. Если я поступлю так... он потеряет себя.
Я сижу тихо-тихо, надеясь, что Той, наконец, скажет это. Иначе, зачем он вообще сделал кроху?
- Если ты обещаешь, что... что будешь заботиться о нем, я подарю... отдам его тебе.
- Спасибо, Той! - кричу я восторженно.
Родители
Меня обозвали, милый. Мне сказали, что я не человек. Они сказали: ты - жуткий, ублюдочный полиморф. Они назвали нашу планету третьей Бетельгейзе. Все эти туристы... хозяева, да, я знаю. Они лучше нас.
Они знают, что нам надо.
Они сказали, что наш ребенок - урод. Что лица не бывают желтыми, а руки - ярко-розовыми. Или синими.
Но я ведь старалась... я... я лепила его по образу и подобию...
Прости, милый... я плачу, да... я плачу, потому что женщины хозяев плачут. Значит и мне надо.
Но как же это сложно!
Да.
Да, милый, я знаю, что всё это значит.
Дневник
- Я ухожу, - говорю я. - Пока, ма. До вечера.
- Опять с пластилиновым уродцем играть будешь? - зло спрашивает отец. Он сидит в кресле напротив бормочущего головизора, смотрит какую-то идиотскую передачу. Мать рядом - разгадывает очередной дурацкий кроссворд.
"Уважаемые зрители, - интересуется ведущий ток-шоу, - что вы думаете о полиморфизме вообще и о полиморфах в частности?"
"В резервацию! - дружно ревет зал. - Резинки! Студни! - слышатся отдельные выкрики. - Мерзкое колышущееся желе!"
- Слышишь? - осведомляется отец. - Что люди говорят? Мерзкое колышущееся желе. Урод.
- Он не урод. И вовсе не похож на желе. Он мой друг, и его зовут Той.
- Той, ха... Игрушка.
- Не игрушка, - насупившись, говорю я. - Ты ничего не понимаешь, папа.
Мать отрывается от кроссворда, стило покачивается в ее руке в такт словам. Взмах - остановка. Взмах...
- Мишенька, мальчик мой, пойми нас, мы страшно обеспокоены. Ты связался с инопланетной тварью, которая...
- Ну и что? Может, и вам надо с кем-нибудь связаться? - спрашиваю я. - Вы же в отпуске? Почему тогда дни напролет сидите в номере? А? Как мыши в норе. Какого черта?!
- Не ори на мать! - Отец в ярости. Он топает ногой: - Ишь, вымахал. Указывать вздумал!
- Вы же не пытаетесь ничего сделать! - кричу я, потому что если не кричать, остается только одно - плакать. А плакать нельзя. Ни в коем случае.
- Михаил!
- Пятнадцать лет уже Михаил. Надоело!
Дверь хлопает: разговор окончен.
- Салют, Той!
Он приветливо машет рукой, но ничего не произносит - занят: грызет пластилиновое яблоко. Никакое оно не пластилиновое, конечно. Но здорово напоминает.
- Тебе грустно?
Мы сидим на песочке; бродяга-ветер, словно бесшабашный пес, мечется по побережью, сметая песчинки в кучи, а затем раскидывая. И бескрайнее море шумит рядом: ш-шух, ш-шурх... Под светом красного Купола вода кажется багровой, страшной... Будто не вода это вовсе, а кровь, целый океан крови.
Несчастная планета. У тебя отняли небо. У тебя отнимают жизнь.
- Не знаю, - говорит Той. - Нет, наверное. Хотя иногда бывает.
Ш-шух... ш-ш-шурх...
- Когда-то всё было иначе. - Он рисует на мокром песке причудливые завитушки. - Семей в нынешнем виде не существовало. Были предок и потомок. А сейчас - ребенок и родитель. Двое родителей, - поправляется он, - мать, отец... Вместе - семья. Раньше предок старался отдать потомку всё самое лучшее, а когда наступало нужное время, уходил. Теперь родители делают малыша сообща. У меня два... родителя. Они постоянно ругаются. Так принято в человеческих семьях.
Я подбираю с песка гладкий округлый камешек, пуляю его в море. Камешек подпрыгивает на волнах: плюх, плюх, плюх. Раз, два, три... - считаю я. Шесть... Последний слабый всплеск - и тишина. Только далеко-далеко шумят звездолеты: в двадцати километрах южнее - космодром.
И яркие искры ракет чертят в небе прямые линии.
- Когда пришли люди... хозяева, - рассказывает Той, - мы пытались сопротивляться. Но проиграли. Слаборазвитая раса, - добавляет он чужие, заёмные слова. - Никчемные аморфные куклы.
- Нет, - шепчу я. - Не говори так. Пожалуйста. Это же неправда!
- А проигравшие... - продолжает он, - они ведь должны подчиниться. Принять чужие правила. Если старые правила не действуют, надо выдумать другие, слепить новую жизнь. Похожую на жизнь победителя - потому что, раз он взял верх, значит, устойчивее. Стабильнее.
Той вдруг улыбается, хватает меня за руку и кричит:
- Глупости это! Забудь, ладно? Ты просто хороший, Мишка, и мне нравится с тобой дружить. Давай наперегонки до утеса?
Он резво срывается с места - я за ним. Чужой бежит не сказать чтобы медленно, но как-то неуклюже. По его телу иногда проходит разноцветная пластилиновая рябь. А голова потешно мотается из стороны в сторону, наверное, шея слишком тонкая, вот и заносит.
Я специально бегу не слишком быстро: зачем обгонять, показывать свое превосходство? Пусть выиграет, звонко хлопнет ладошкой по утесу - это его право, его планета, этот мир принадлежит ему!
Когда-нибудь здешнее небо опять станет темно-синим, я вырасту и позабочусь об этом!
Я верю в себя.
Родители
Здравствуйте, инспектор.
| |