Аннотация: Благодаря случайности, царь Дмитрий не погиб весной 1606 года и получил шанс не допустить страшную Смуту на земли Русского царства.
Царь Дмитрий Иоаннович - Im perator.
Глава I. Сложный выбор царя государя.
Крепки и прочны были стены Вознесенского монастыря, что цепко держали в своих объятьях тех, кто был отдан в них по воле Великого Государя на заточение или пострижение. В числе тех, кто не по своей воле переступил порог монастыря, была царевна Ксения Годунова. В один день, превратившись из царевны в девицу, лишившись любимой матери и брата, претерпев над собой насилие, она была отправлена в монастырь царем Дмитрием, незадолго до приезда в Москву его невесты - Марины Мнишек.
Принимать на постриг для монастыря было делом обыденным, но из-за того, что Ксения была бывшая царевна, возникал довольно опасный нюанс. Настоятельница опасалась, что в самый последний момент, дочь Годунова вдруг откажется принимать монашеский сан. История великой княгине Соломонии Сабуровой совершивший подобный поступок была хорошо знакома матери игумене. Тогда, ради согласия на постриг к жене великого князя пришлось применять жесткие меры, включая и откровенное насилие. В конечном итоге Соломония покорилась воле великого князя, но нелицеприятный "осадочек остался".
Для того чтобы история не повторилась, к Ксении была представлена старица Антонида, которая должна была убедить царевну в необходимости ухода в монастырь и получить её согласие на добровольный постриг. Сморщенная как печеное яблоко, с добрым и ласковым голосом эта, милая на первый взгляд, старушка обладала стальной волей и всегда добивалась поставленной перед ней цели.
- Батюшка твой Борис Федорович страшный грех совершил. Возжелал трон царский и ради этого тайно приказал зарезать невинного младенца царевича. До него такое злодеяние только царь Ирод учинял и никто более. Вот за это господь его и покарал смертью, вместе с матерью твоей и братом Федором. А тебя горемычную женихов лишил и отдал в руки государю истинному как безродную полонянку - сочувственным елейным голосом пела Антонида, при этом нежно поглаживая Ксению по руке.
Умелое передергивание правды в сочетании с сочувствием было старым и безотказным приемом в арсенале старицы, не подвел он её и на этот раз. Вспомнив мученическую смерть матери и брата от рук звероподобного дьяка Шерефединова, и свое унижение на царском ложе, Ксения прерывисто вздохнула, отчаянно пытаясь унять волнение. В уголках её прекрасных черных глазах появились слезы и две из них скатились вниз по румяному белому лику.
- Да, патриарх Игнатий говорил о грехе батюшки и о необходимости его искупления, когда отводил к государю в палаты - чуть слышно произнесла царевна к огромной радости Антониды. Камешек с горки покатился и теперь, им нужно было только умело направлять.
- То, что гордыню смирила, что услышала слово патриарха и, желая искупить отцовский грех, покорилась воле государя - это хорошо. Но только великий грех малым грехом искупить никак нельзя. Несоизмеримы они по своим размерам, - старица для наглядности изобразила руками несоразмерность обсуждаемых ею грехов. - Только молитвами, смирением и покорностью можно попытаться уравнять их и добиться от людей и господа нашего прощения. Поэтому государь и патриарх и отрядили тебя к нам на постриг. И твоя доля полностью этому повиноваться, ибо таковая господня воля.
И снова елейные слова, и сострадание старицы сделали нужное дело. Не справившись с чувствами и прижав ладони к щекам, красавица зарыдала, тихо и обреченно. Плакала она искренне, но повидавшей на своем веку старице этого было мало. Очень могло быть, что слезы царевны были порождены не готовностью продолжить искупление чужих грехов, а невозвратимой утратой былой жизни и положения.
В практике Антониды были и такие случаи и потому, она подобно коту зорко следила за Ксенией. Присев рядом с царевной, она ласково, в утешение гладить её по голове, но при этом, в случае необходимости была готовая вцепиться в густые каштановые волосы несчастной девушки. Внезапное применение силы в сочетании с угрозами часто было более результативным, чем задушевные беседы, однако они не понадобились.
- Поплачь, девонька, поплачь, слезы они душу очищают как вода родниковая, - ворковала Антонида и уверенности в правоте её слов, хватило бы на десятерых человек. - Очистишь душу от греховных помыслов, помолишься господу и примешь постриг. Ничего страшного в нем нет. Ведь не в гроб же ложишься. Среди людей живых жить будешь, да с господом богом напрямую говорить будешь. Видно тебе господь на роду написал чужие грехи искупать да отмаливать. Прими его волю с радостью и честью, как приняли её все мы живущие в этих стенах, коим для многих они стали вторым домом.
В голосе Антониды хрустально зазвенели слезы, и это окончательно сломили царевну. Ещё горше зарыдала она оперевшись своими руками о стол, безропотно позволив старице гладить её прекрасные каштановые кудри. Но теперь, вместо былой ласки, в них появилась сочувственная властность палача к своей жертве, и она заговорила о постриге как о свершенном деле.
- Когда подведут тебя сестры к алтарю, там будет стоять матушка игуменья с ножницами в руках. Трижды она будет протягивать она их тебе, желая проверить твердость твоего желания уйти в монастырь. И трижды ты должна вернуть их ей в руки в знак того, что полностью отрываешь себя от мирского мира и передаешь себя во власть монастыря. И только тогда сказав "Во имя Отца и Сына и Святого Духа" матушка обрежет твои косы и наречет новым именем. Сестры снимут с тебя одежду, облекут в рясу и станешь ты сестрою божью.
Старица перестала гладить Ксению по голове и, положив руку на плечо, требовательно спросила.
- Но перед тем принять постриг, ты должна покаяться и открыть душу будущим сестрам о своих мирских грехах. Если они у тебя такие есть, говори как на духу - потребовала старушка и царевна тотчас залилась ярким румянцем стыда.
Видя её состояние, Антонида не стал давить на Ксению, давая ей возможность созреть до покаяния, но при этом не отводя от неё требовательного взгляда. Она буквально сверлила им несчастную девушку и та сделав глубокий вдох призналась, что беременна.
- От кого!?
- От государя. У меня кроме него никого не было - честно призналась несчастная и вновь залилась слезами.
- Свят, свят. Как Соломония Сабурова, один в один. Ох, не к добру это. Вытравить ей плод от греха подальше и вся недуга - встревожено подумала про себя старица, но уже через мгновение появившийся на лице испуг прошел, и оно приняло свой прежний добродушный вид.
- То, что ты беременна - ничего страшного. Её ведь господь дает и дает не всякому. Надо только об этом тебе матушке игумене сказать и все будет хорошо. До Троицы все сладиться, а пока попей водички и умойся. Негоже на обедню в таком заплаканном виде идти - приказала Антонида и царевна покорно ей повиновалась. Тяжелые испытания обрушившиеся на её голову за последний год сломили её волю и она была готова исполнять волю любого человека. Тем более так ласково и доверительно с ней говорившей старицей.
Неслышно и неторопливо мелит божья мельница людские судьбы, опуская своими спицами одних к самому низу и поднимая других на самый верх. Вчерашняя царевна готовилась принять постриг, в то время как мало кому известная дочь польского воеводы намеривалась занять её место на троне и в постели великого государя.
Брак Марины Мнишек и Дмитрия был браком исключительно по расчету, в котором каждая из сторон имела собственную выгоду и интересы. Так Дмитрий в пору своих скитаний по землям Речи Посполитой, желая получить помощь от одного из польских магнатов, сандомирского воеводы Юрия Мнишека, решил приударять за его дочкой Мариной.
Этот древний как мир способ помогавший многим иным искателям счастья, помог и Дмитрию. Не сильно веря в то, что Дмитрий является сыном русского царя Ивана Грозного, чудом спасшегося от ножей подосланных к нему убийц Борисом Годуновым, Мнишек все же решил поддержать его. Видя в этом прекрасный способ личного обогащения в случае удачного завершения дела.
При этом сандомирский воевода строго обозначил как рамки своей помощи, так и положением своей дочери. Пользуясь личными связями он представил Дмитрия одному из богатейшим людей польского королевства князю Вишневецкому. На которого рассказ беглого царевича произвел нужный эффект и властитель Лубн, публично поклялся сделать все возможное для возвращения Дмитрию отцовского трона.
Не откладывая столь важного дела в долгий ящик, Вишневецкий привез Дмитрия в Варшаву, где представил его королю Сигизмунду и его духовному наставнику Игнатию Стеллецкому. Назначенного на столь важную должность по проекции самого Римского папы.
Король как и сам Вишневецкий пришел в полный восторг от открывающихся перспектив посадить на русский трон свою марионетку. Естественно, Дмитрий был незамедлительно признан законным претендентом на верховную власть в Московии. Король выделил беглецу две тысячи злотых на содержание свиты, а Мнишек и Вишневецкий приступили к вербовки польских дворян для похода на Москву.
Многие из поляков с радостью откликнулись на призыв первого магната королевства и не прошло и полгода как войско было собранно и Дмитрий двинулся в поход, который по своей сути был авантюрой.
Перед тем, как чудом спасенный царевич сел в седло и вставил ногу в стремя, благодетели, начиная от короля до Юрия Мнишека, заставили его подписать целую кипу документов. Согласно которым, он обещал вернуть долги в двойном размере и быть послушным воле короля Сигизмунда и Святого престола.
Вступив в борьбу за царский престол, Дмитрий одерживал победы, терпел поражения, бежал и вновь оказывался на гребне волны, которая могла в любой момент бросить его в небытие, как политическое, так и людское.
От этой несчастливой участи, его спасла внезапная смерть Бориса Годунова и измена воеводы Баскакова Федору Годунову, севшего в осиротевшее кресло государя московского. Именно благодаря этому, Дмитрий беспрепятственно занял Москву, где его всенародно признала вдовствующая царица Мария Нагая.
Ретивые сторонники чудом спасшегося царевича сделали за него всю "грязную работу" по устранению семейства узурпатора Бориса Годунова. Сын его Федор и вместе с матерью приняли мученическую смерть от рук убийц. Присутствующая при этом царевна Ксения от вида гибели своих близких потеряла сознание, что в какой-то мере спасло ей жизнь. Убийцы подумали, что она приняла яд и потому не стали её душить, как это было им приказано.
Когда же они заметили свою оплошность, царевна стала подавать признаки жизни, то разгоряченные своей вседозволенностью, убийцы захотели тела несчастной красавицы перед тем как забрать её жизнь. Они принялись торопливо раздевать Ксению, но стоявший рядом с ними князь Мосальский грозным окриком остановил их.
- Такая красота достойна только государя! - сказал боярин увидав прелести царевны и приказал отнести обессиленную Ксению к себе в дом.
Что было потом, когда красавица царевна оказалась в царских палатах, досужие языки первопрестольной обсуждали с придыханием и сладострастием. Одни говорили, что государь полностью покорен прелостями Борисовой дочки и не выпускает её из кровати. Другие утверждали, что Дмитрий отнесся к царевне как к простой полонянке и перед тем как овладеть Ксенией высек её ремнем, в виде наказания за грехи её отца. Третьи со знанием дела уверяли, что царь получает удовольствие от танцев царевны, которые она исполняет перед ним под музыку в неглиже.
Что в этом было правдой, а что вымысел порожденный буйной фантазией рассказчиков трудно определить, но когда эти слухи достигли ушей Юрия Мнишека, сандомирский воевода не на шутку встревожился. Отбросив в сторону всю сладострастную шелуху, он увидел опасную соперницу для своей дочери. Которая вместо погоста или монастыря оказалась в царской постели и имела хорошие шансы заменить Марину и на троне. Благо своим происхождением Ксения была выше и знатнее маленькой полячки.
Мнишек сразу завалил Дмитрия письма в которых напоминал о его клятвенном обещании жениться на Марине, а заодно стал требовать возмещение былого долга. Когда же деньги были получены, воевода стал требовать средства для приезда в Москву царской невесты. И тут перед Дмитрием стала вопрос, кого из женщин ему стоит предпочесть в качестве царицы.
С одной стороны, Ксения как нельзя лучше подходила на роль жены. Порфирородная православная красавица, была не только прекрасно воспитана и образована, но была полностью покорна воле государя. В отличие от неё, у католички Марины был взбалмошный характер светской паненки, считавшей, что муж должен был быть счастлив от обладания таким как она сокровищем и непременно выполнять все её капризы и прихоти. Кроме этого, Марина категорически отказывалась поменять веру и строила грандиозные планы по изменению царского быта в Кремле, Москве и на всей Руси. О чем она постоянно писала в своих письмах к Дмитрию.
Большим минусом в этом уравнении было принадлежность Ксении к Борису Годунову. Множество советчиков во главе с братьями Шуйскими настойчиво советовали царю как можно скорее избавиться от присутствия в Кремле представителя семейства душегуба и зятя палача Малюты. В пользу Мнишек говорили связи её отца в королевском дворе, а также тот факт, что отказ от брака с ней, являлось оскорблением польской шляхты и самого короля Сигизмунда.
В подобных случаях политика и интересы государства всегда одерживают вверх над личными симпатиями, и после трудных размышлений государь отдал предпочтение Марине. Дмитрий написал, что ждет её приезда в Москву, выслал деньги на дорогу и приказал готовиться к свадьбе. При этом, он до последнего момента не торопился отсылать Ксению в монастырь. Только когда до приезда свадебного поезда оставалась неделя, Дмитрий расстался со своей очаровательной пленницей.
По требованию Марины, в Кремле начали строить новый дворец, так как будущая государыня категорически не желала жить палатах "оскверненных" присутствием узурпаторов Годуновых. Одновременно с этим, она потребовала чтобы на свадьбе был оркестр, дабы сопровождавшие её на свадьбу дамы и кавалеры могли танцевать, как это происходит в Польше и прочих просвещенных европейских столицах.
Что касается отказа от католичества, то будущая царица до самого приезда так и не дала своего согласие на переход в православие. Но при этом настойчиво требовала присутствие на праздничных столах голубей и телятины, что полностью противоречило православным обычаям и традициям.
Одним словом, паненка доставляла много хлопот государю, который одновременно с этим решал важные политические дела. При всех благостных отношениях с польским панством и королем Сигизмундом, Дмитрий не хотел быть заложником отношений с Речи Посполитой и всячески искал себе других союзников.
По этому, он с радостью откликнулся на письмо австрийского государя, а по совместительству императора Священной Римской империи Рудольфа Габсбурга о совместных действиях против турецкого султана. Желая как можно дальше отодвинуть границы турецкой империи от Вены, своей столицы, Рудольф начал войну против осман, но не очень в этом преуспел. Поэтому австрийский император был рад любой помощи со стороны, способной оттянуть на себя часть войск султана.
Польщенный внимание "цесарца", Дмитрий легко дал себя уговорить на совместную борьбу против поганых басурман. Он пообещал Рудольфу на следующий год предпринять поход на Азов, один из главных форпостов восточной границы державы османов, вместе с донскими казаками.
Чтобы Дмитрий по прошествии времени, как это часто бывало среди европейских монархов не отказался от своих слов, ссылаясь на различные непреодолимые обстоятельства, Рудольф предпринял хитрый ход. Он стал именовать в письмах своего нового союзника императором, ставя его тем самым на одну ступень с собой.
Прекрасно понимая, что красивый бумажный титул его августейшему брату может быстро приесться, германский император решил наполнить слова делом. С этой целью, он за определенную сумму получил от Святого престола согласие на возможность титуловать русского царя титулом император.
Со времен появления индульгенции, все вопросы в папской канцелярии решались при помощи денег и потому, обращение австрийского императора было решено положительно. Тем более, что король Сигизмунд видел в московском царе свою послушную марионетку, что клятвенно обещал присоединиться к греко-католической унии. Святой престол, помня, что древне русский князь Даниил принял из рук папу королевскую корону в обмен на поддержку римской церкви, посчитал не разумным вставлять палки императору Рудольфу.
О согласии Папы, германский император немедленно обрадовал Дмитрия и тот с чистой совестью стал в своих письмах ставить титул "император русский". Правда свой новый титул, он писал по-латыни с безграмотной ошибкой: - Im perator.
Занятый большими политическими делами, по своей неопытности, Дмитрий проглядел внутренний заговор, которые составили против него, его вчерашние союзники князь Василий Шуйский, Мосальский и дьяки Шафиров и Битюгов. Видя, что вновь обретенный царь не намерен быть послушной марионеткой в чужих руках, и проводит самостоятельную политику, заговорщики решили его устранить. Благо ходил Дмитрий по Москве свободно и москвичи часто пользовались этим и бросались ему в ноги с челобитными.
По чистой случайности заговор был раскрыт в самый последний момент. Главный заговорщик Шуйский был схвачен, а его подельники дружно бросились в бега. Разбирательство было проведено быстро, Шуйский во всем сознался и суд, определил вчерашнему соратнику и делателю королей смертную казнь. Уже на Лобном месте установили плаху, привезли главного обвиняемого и тут государь совершил роковую ошибку. Вместо того, чтобы покарать злодея, он объявляет ему милость и сохраняет жизнь. Мало того, заговорщик не лишен не имущества, ни звания и оставлен в Москве в свите государя.
Возможно, что этим самым Дмитрий хотел показать боярам свою силу, что любимый народом он не боится их козней, но он плохо знал бояр и в особенности князя Василия Шуйского. Рюрикович, теоретически имевший права на московский трон, с удвоенной силой принялся строить новый заговор. Куда более сильный и опасный, чем прежний.
Если раньше свой основной упор он делал на дьяков и дворян лично ему обязанных, то теперь он стал искать поддержки среди бояр. Которые также как князь Василий были недовольны и излишней на их взгляд самостоятельностью царя и его откровенной дружбой с Польшей. Особенно грядущей свадьбой с Мариной Мнишек.
Именно ею и намеривались воспользоваться заговорщики, разумно предполагая, что появление в Москве многочисленных друзей невесты вызовет недовольство среди москвичей. Поэтому, специально отобранные люди за неделю до приезда царской невесты, стали распространять среди жителей столицы слухи о том, что поляки сопровождавшие Марину чванливы, спесивы и надменны, и видят в каждом русском человеке слугу или холопа.
С порученной работой они справились на отлично и вся Москва перед приездом свадебного поезда затаилась в ожидании чего-то нехорошего и гости не разочаровали. Шумные и величественные они въезжали в русскую столицу не как гости, а как победители. Едущие впереди свиты царской невесты бесцеремонно расталкивали толпу конями, безжалостно давя людей и зазевавшихся ротозеев.
Очень удивили и напугала москвичей сама Марина Мнишек. Хотя она и ехала в закрытой карете, но при этом постоянно смотрела в окно, позволяя простому люду лицезреть её лицо, что строжайше запрещалось русскими канонами. Голова её не была покрыта платком или хотя бы ради приличия кисеей. Марина категорически отказалась скрывать свою сложную прическу, которую с таким трудом сделали её куаферы.
- Я хочу поразить своего жениха своей красотой и мне совершенно безразлично мнение толпы - заявила Мнишек садясь в карету перед въездом в Москву. Желая показать свое милосердие к своим будущим подданным, она приготовили кошель с монетами для раздачи их бедным. Время от времени, Марина высовывалась из окна, окрикивала кучера и когда тот осаживал коней, бросала деньги в толпу.
К несчастью для царской невесты, на пути её кареты оказалась блаженная Варвара, которую многие москвичи почитали за местную святую. Встретившись взглядом с Мариной, когда та в очередной раз высунулась из кареты и стала разбрасывать монеты, блаженная охватила голову руками и замотала ею в разные стороны.
- Что случилось, матушка!? Кто тебя обидел?! - забросали вопросами блаженную обступившие её горожане.
- Не та! - горестно воскликнула Варвара. - Не сужденное ей царствовать на святой Руси!
- А кто будет царствовать, скажи, матушка? - набросились на неё любопытные москвичи, но юродивая только мотала головой, говоря, - не наша она государыня, не наша.
Подобное предсказание вызвало сильный ажиотаж, но сколько москвичи не пытали женщину расспросами, она упорно молчала, явно пугаясь незнакомых ей людей. И только когда к ней обратилась жена мясника, хорошо ей знакомая, Варвара произнесла: - Не родилась ещё наша государыня, - чем в конец озадачила обступивших стеной горожан.
Прибыв в Москву, Марина всеми своими действиями откровенно играла на руку заговорщикам. Несмотря на все уговоры, она так и не дала своего согласия на принятия православной веры. Единственное чего удалось добиться от спесивой полячки, это принять венчание по православному обряду, что было объявлено патриархом Игнатием, венчавших жениха и невесту, как согласие на смену веры.
Когда об этом узнал Шуйский, не получивший приглашение на венчание, князь Василий пришел в восторг.
- Сам господь благоволит нам в святом для нас деле! - говорил он своему брату Дмитрию Шуйскому и поддержавших его заговор князьям Голицыным, Василию и Ивану.
- Да, лучшего и придумать трудно - соглашался с Шуйским младший Голицын. - Не примет простой люд такую царевну, не примет!
- Я приказал полякам вина отправить на второй день свадьбы. Пусть паны повеселятся и покажут москвичам свой гонор. Они и так его не скрывают, а перепьются в драку обязательно полезут.
- А мы именем государя будем их защищать. Гости царские как никак - моментально откликнулся старший Голицын.
- Верно, князюшка, верно, - произнес Шуйский, - обозлиться люд на поляков страшно. Тогда его на них и звать не придется, сами кинутся по набату.
- А что Романовы? Согласны нас поддержать? - спросил брата Дмитрий Шуйский. С их поддержкой выступать веселей.
- Да трусы они, эти Романовы! - скривился от злости князь Василий. - Вы сами по себе, мы сами по себе. Победите, мы вас поддержим, нет, мы сторона.
- Ладно. Сами справимся, без всяких царских родственников! - уверенно заявил Василий Голицын. - Чувствую выгорит у нас дело. Уж сильно москвичи на поляков злы.
Зная любовь простого московского люда к сыну Ивана Грозного а, также, не имея сильного влияния на стрельцов, Шуйский сделал ставку на татей и убийц. По его тайному приказу они должны были быть выпущены из тюрьмы и вооружены. Вместе с оружием им раздали по чарке водки, дабы не было так страшно выступать против законного царя русского Дмитрия Иоанновича.
К осужденным, заговорщики добавили собственных слуг и поручили командованием всем этим воинством Михаилу Татищеву, крепко обиженному государем. Чтобы их действия были успешны, Шуйский обманом сократил немецкую охрану царя со ста человек до тридцати, а тем, кто остался стоять на часах у дворцовых дверей приказал вечером поднести вина.
Сигналом к началу выступления против Дмитрия, был назначен набат в церкви на Ильинке. Перед начало мятежа князья помолились, призывая бога поддержать их справедливое начинание.
Глава II. Испытание на твердость.
Об угрозе заговора бояр царю Дмитрию сообщали неоднократно, но каждый раз он подобно Цезарю отмахивался от доносчиков, неотвратимо идя навстречу притаившейся за углом смертельной опасности. Последними кто попытался предостеречь государя, были немецкие наемники, заявившие, что бояре замышляют против него недоброе, уменьшив число караула у дверей дворца, но все было напрасно. Охваченный куражом праздничного веселья царь недовольно воскликнул: - Это вздор! Я не хочу слышать это - и отправился ночевать в недостроенный дворец царицы Марины.
Даже когда зазвенел набатный колокол, Дмитрий все ещё не понимал опасность всего происходящего. Поверив находившемуся рядом с ним Дмитрию Шуйского, что это звонят по поводу возникшего в Замоскворечье пожара, он с минимальной охраной отправился к себе во дворец, чтобы заслушать доклад думского дьяка отвечающего за борьбу с пожарами в столице. И даже увидав огромную толпу с саблями, рогатинами и ножами обступившую царское крыльцо с криками: "Царя! Царя!" он посчитал, что к нему явились горожане с челобитными на бесчинства приехавших на свадьбу поляков.
Только трагическая судьба воеводы Петра Басманова, который решил выйти на крыльцо, чтобы поговорить с толпой и попытаться решить дело миром, полностью сняла пелену с царских глаз.
Когда Басманов грозно вышел на крыльцо, от одного вида воеводы толпа затрепетала, а когда он властным голосом спросил, что они хотят, и вовсе отступила от крыльца. Один только Татищев нашел в себе силы выкрикнуть, что люд московский хочет получить вора и беглого еретика Гришку Отрепьева и его слова вернули некоторую уверенность толпе. Однако стоило Басманову сказать, что Дмитрий законнорожденный царь, принародно признанный боярами и царицей Марфой, как бунтовщики вновь заколебались и отхлынули от крыльца.
Спасая положение, Татищев выхватил спрятанный за поясом пистолет и выстрелил в воеводу. Крепка была у Басманов броня панциря, который он надел перед выходом на крыльцо к мятежникам. Не одну вражескую пулю отразил он в битвах и сражениях, где принимал участие воевода. Однако коварный дьяк выстрелил в голову Петру Басманову и тот предательски сраженный рухнул с высокого крыльца прямо к ногам своего убийцы.
Смерть воеводы сразу придала силы бунтовщикам. Попирая ногами его бездыханное тело, они поднялись на крыльцо и принялись ломиться в двери, но были остановлены алебардами немецких охранников. Приступ был отбит, но самая главная опасность таилась за спиной Дмитрия.
Не до конца веря в успех действия арестантского сброда, князь Шуйский привлек к заговору дьяка Тимофея Осипова. Все это время он находился рядом с царем и, выбрав удобный момент, когда Дмитрий смотрел в окно, напал на него сзади с ножом в руках.
Дьяк целил точно в сердце, но его предательский удар отразила кольчуга, что была под одеждой у царя. Тогда Осипов попытался ударить Дмитрия в шею, но тот увернулся и нож только её оцарапал.
От острой боли у царя все поплыло перед глазами. Яркая светлая вспышка ослепила его и от страха он пошатнулся. За несколько секунд вся его недолгая жизнь стремительно пронеслась перед ним, а потом страшная непроглядная тьма заволокла его очи, поглотила его сознание, но не надолго.
Когда царь вновь стал способен видеть, он уже был иным человеком. Не обращая внимания на кровь, струящуюся по шее, охваченный яростью Дмитрий бросился на коварного дьяка, что в третий раз замахивался на него ножом.
Сильным стремительным ударом кулака царь опрокинул Осипова на спину и пока дьяк пытался подняться выхватил у растерявшего стражника алебарду и одним ударом заколол его. Затем схватив бездыханное тело за ногу, он подтащил Осипова к дворцовому окну и выбросил его вниз. После чего пригрозив толпе кулаком, Дмитрий грозно прокричал мятежникам: - Пошли прочь холопы! Я вам не Борис!
Столь решительные действия царя вызвали замешательства в рядах бунтовщиков, но вскоре они вновь пошли на приступ. Сабли и топоры громко застучали по массивным дверным створкам. Сделанные на совесть они сдерживали натиск взбунтовавшейся черни, но Дмитрий понимали, что это ненадолго и нужно было бежать за помощью. Приказав немцам защищать вход, он пробрался в заднюю часть дворца и, распахнув окно, попытался спуститься по строительным лесам, которые рабочие не успели убрать.
В этот момент никакого страха или отчаяния в голове у Дмитрия не было и в помине. Позабыв о смертельной опасности, что буквально дышала ему в спину, он принялся осторожно спускаться с высоты 15 саженей. В любой момент, от одного неверного движения он мог упасть вниз и разбиться, но этого не случилось. Проявив максимум осторожности, беглец спустился на житный двор и бросился прочь.
Ночь и множество временных построек вокруг царского дворца помогли Дмитрию скрыться от тех, кто пришел его убивать. Однако счастливо ускользнув от них, он не избавился угрозы смерти в виде погони, которая должна была начаться в самое скорое время, если уже не началась.
Для своего скорейшего спасения, беглецу нужно было как можно скорее добраться до казармы отряда немецких наемников полковника Ротенфельда. Только там, он мог найти защиту и помощь. Путь к казарме наемников был неблизкий. Немцы размещались в самом дальнем углу Кремля возле Боровицких ворот и беглец, в любой момент мог столкнуться с бунтовщиками, чей предводитель Шуйский уже въехал в Кремль, громогласно призывая "народ московский" убить вора и расстригу Гришку Отрепьева, отдавшего Москву на откуп полякам.
Положение было отчаянное и тут, Судьба милостиво даровала Дмитрию шанс. Неизвестно откуда на него выехал конный в красном стрелецком кафтане. В руке у всадника был факел, которым тот освещал себе путь по кремлевским закоулкам.
Где-то далеко в душе, инстинкт самосохранения уговаривал беглеца спрятаться, пропустить конного от греха подальше, но Дмитрий смело вышел вперед и, взметнув руку перед собой, громко выкрикнул:
- Стой! Стой, именем Государя!
Будь в его голосе хоть какой-то намек на неуверенность, конный наверняка бы сбил беглеца с ног, ударил его факелом или того хуже саблей, что висела на его бедре. Однако приказ был отдан голосом человека, привыкшего повелевать и потому, всадник послушно придержал коня и стал удивленно таращить глаза на заступившего ему дорогу человека.
Не давая возможность стрельцу опомниться, Дмитрий накинулся на него с гневным упреком:
- Как перед государем стоишь!? Слезь с коня!!
И вновь, подчиняясь магии голоса, стрелец покорно спрыгнул на землю и испуганно вытянулся перед Дмитрием во весь рост.
- Повод, сюда! - потребовал царь и как только стрелец исполнил его приказ, проворно вскочил в седло.
- Саблю! - стрелец безропотно выполнил и этот приказ царя, смущенно, добавив: - Возьми, государь, не побрезгуй.
Перекинув перевязь с саблей через плечо, Дмитрий развернул коня и в самый последним момент спросил стрельца:
- Как зовут?
- Мишка Самойлов! - с гордостью рапортовал ему тот.
- Не забуду, Мишка Самойлов! - бросил Дмитрий и поскакал прочь от опасного места.
Когда Дмитрий добрался до отряда немецкий наемников, там к его огромной радости никто не спал. Едва в Кремле начались беспорядки, полковник Ротенфельд объявил тревогу и приказал отряду занять круговую оборону на случай нападения "диких московитов". В том, что в царском дворце случилось что-то нехорошее, полковник ни минуты не сомневался. Со стороны кремлевского холма, где находился царский дворец, в ночной тиши до казармы долетали крики многочисленных людей, и было видно множество огней.
Примерно, то же самое творилось и у Знаменских ворот. Там был недостроенный дворец царицы Марины Мнишек, в котором вместе с ней остановилась вся её польская свита. Оттуда, отчетливо были слышны не только громкие крики о помощи, но и яростно звенело оружие.
Пытаясь выяснить, что случилось, Ротенфельд отправил на разведку двух человек, но они не вернулись, чем породили самые мрачные подозрения полковника и его солдат. Многие из наемников принялись хмуро бранить судьбу, что занесла их в эту дикую страну, но когда словно черт из табакерки появился на взмыленном коне Дмитрий, все разом обрадовались.
- Хох! Хох! Хох! Кайзер Дмитрий с нами! - неслось из рядов немцев, когда царь руссов, спрыгнув с коня, и подбежал к Ротенфельду.
- Князь Шуйский поднял против меня мятеж! Я чудом избежал смерти! Постройте солдат и атакуйте заговорщиков, что разоряют мой дворец!
- У меня меньше тысячи человек, государь. Не знаю, хвати ли этого для разгрома мятежников?
- Для разгона толпы - хватит! Стрельцы не примкнули к мятежу, но если будем медлить, Шуйский сможет перетянуть их на свою сторону и тогда они сомнут нас! - Дмитрий замолчал, а затем, видя сомнения наемника, добавил. - Скажите солдатам, что я утрою им жалование, а вам полковник я присваиваю чин генерала и отдаю во владение земли мятежника Шуйского! Действуйте!!
Уверенный тон царя, который не просил и не заискивал перед Ротенфельдом, а требовал от немца выполнения службы, в купе со щедрыми обещаниями сделали свое дело, и отряд полковника без задержки покинул казарму и стал продвигаться к Соборной площади.
Однако, не успели немцы начать движение, как столкнулись со стрельцами под командованием стрелецкого полуголовы Матвея Артамонова, вошедшими в Кремль через Боровицкие ворота. Поднятые посреди ночи звоном колоколов, они были отправлены полковником Кобзевым в Кремль для того, чтобы защитить царя и его гостей от огня на случай возникновения пожара. Москвичи хорошо знали, какую угрозу таила в себе подобная опасность, и были готовы к быстрому противодействию.
Завидев наемников, стрельцы глухо заворчали, и из чувства вредности заступили им дорогу. Не любил русский служивый народ личную гвардию Императора Московского. Так стал громко именовать себя Дмитрий Иоаннович в письмах к польскому и шведскому королю, римскому Папе и крымскому хану, сразу как занял царский престол.
По всему было видно, что шаг этот был не простая блажь, а давно и хорошо продуманный шаг. Правда, никто из соседей не признал нового титула царя московского, который он сам писал с ошибками, но наследник Грозного упрямо стоял на своем, видя в этом свое законное родовое право. Ведь именно так обращался император Священной Римской империи Максимилиан к великому князю московскому Василию III, когда искал помощи в борьбе с османами. Его наследник император Рудольф также нуждался в союзнике в борьбе с ними, и Дмитрий очень надеялся на его поддержку в этом вопросе.
Между стрельцами и немцами сразу возникла яростная перебранка готовая в любой момент перерасти в рукоприкладство, но, не желая дать конфликту, возможность вспыхнуть и разгореться, из рядов наемников не выехал царь Дмитрий. Смело, не боясь, он подскакал к стрельцам и властным голосом приказал им остановиться.
- Стрельцы! Собака князь Шуйский поднял против меня мятеж и, напав как тать, захватил Кремль. Подосланные им люди убили воеводу Басманова и хотели убить меня, но Господь снова спас меня! - говоря это, Дмитрий высоко поднял над собой факел, чтобы стоявшие рядом с ним люди увидели его одежду забрызганную кровью.
- Сейчас я иду наказать изменников князей братьев Шуйских, князя Василия Голицына и думного дворянина Мишку Татищева, и уверен, что вы поможете мне в этом деле. А за службу верную, я отдам вам имущество и поместья боярские, а их семейства станут вашими холопами. Ясно!?
От столь сказочной награды пообещанной царем, у стрельцов перехватило дыхание, и они не смогли ответить государю. Первым, у кого прорезался голос, был стрелецкий пятидесятник Фрол Желобов.
- Не изволь беспокоиться, великий царь! Защитим тебя и Русь Православную от собак боярских, изменников и супостатов! - выкрикнул Желобов и его тут же поддержали сотни глоток.
- Разобьем их головы, надежа царь! Ты только скажи, что нам делать, государь! Все сделаем! Все исполним! Лишь бы на то твоя воля была!
- Стрельцы с тобой, государь! Веди их на врагов твоих! - подскочил к Дмитрию Артамонов, полагая, что царь поведет стрельцов, но государь не торопился этого делать.
- Приказываю тебе ратный воевода идти вместе с отрядом моих гвардейцев и атаковать изменников. Убивайте всех тех, кто будет возводить на меня хулу и милуйте тех, кто будет кричать "Да здравствует царь Дмитрий Иоаннович!". Действуйте - не робейте! Я за вас в ответе перед Господом!! Вперед!! - в последних словах царя было столько решимости, что стрельцы во главе с Артамонова дружно бросились выполнять царский приказ.
Единственное, что несколько задело и обидело стрелков, так это то, что государь двинулся на врагов своих не с ними, а с немцами. Однако на данный момент у Дмитрия на это были свои причины. Как бы хороши не были стрельцы в ратном деле, немецкие солдаты превосходили их в выучке и мастерстве, а сейчас, государю московскому была нужна одна победа и он, не хотел рисковать.
После нападения толпы на дворец, Дмитрий опасался до конца доверять окружавшим его русским, будь то стрельцы или простые москвичи. Тогда как с немецкими наемниками в этот момент его связывали крепкие и прочные узы сюзерена и вассала. Ведь в случае его падения и смерти наемники лишались не только обещанных царем денег, но и собственных голов.
Тем временем, князь Шуйский, не сумев захватить или убить царя, отчаянно пытался сплотить вокруг себя заполонивший Ивановскую площадь народ. Кроме громких клятв на кресте о том, что Дмитрий не законный царь, а самозванцем и монахиня Марфа отказалась признавать его своим сыном, хитрый царедворец стал распалять в москвичах самые низменные страсти.
После того как опьяненная вином, кровью и собственной вседозволенностью толпа разграбила дворцы царя и царицы, Шуйский намеривался вывести её за пределы Кремля и бросить на погром дворов, где остановились приехавшая на царскую свадьбу польская делегация. Призывая громить инородцев, Шуйский не пытался полностью поставить под свой контроль москвичей, но заодно и лишить возможности Дмитрия укрыться среди поляков. Когда брат Дмитрий доложил Василию, что самозванец бежал, князь посчитал, что беглец будет непременно искать защиты у тех, кто помог ему захватить власть в Москве.
Возможно, Шуйский судил Дмитрия по себе. Возможно, так судить ему позволяла та ветреная мягкость, что была в поведении вновь обретенного сына Ивана Грозного, но князь жестоко просчитался. Не успел он закончить свои пламенные призывы, как со стороны Тайницкой башни появились под царским знаменем немецкие наемники, построенные в каре.
Внутри него находились две пушки и группа всадников, среди которых находился московский государь. Об этом москвичей известили барабанщики, что громким голосом требовали дорогу царю Дмитрию Иоанновичу.
Ошеломленные появлением стройных рядов одетой в латы пехоты с алебардами наперевес, бунтовщики стали пятиться, но затем остановились, увидев количество идущих на них наемников. Завязалась энергичная перебранка. Сторонники Шуйского стали кричать, что царь не настоящий. Что он продался полякам, сменил веру и ест телятину, а Марфа Нагая отреклась от него. В ответ барабанщики и русские сторонники Дмитрия кричали, что это все лживые наветы Шуйского, который сам хочет захватить власть и стать боярским царем.
Пытаясь решить дело миром, несмотря на энергичные протесты Ротенфельда, Дмитрий решил подъехать к задним рядам каре и напрямую обратился к толпе.
- Люди московские! Не верьте воровским наветам князя Шуйского, что постоянно строил с боярские козни и заговоры против отца моего царя Ивана, дяди моего царя Федора, Бориса Годунова и меня! Я истинный ваш государь, призванный вами на царство и признанный инокиней Марфой! Все слова о том, что она отреклась ложь, и я призываю в свидетели господа Бога! Если я лгу, пусть он меня покарает!! - царь взметнул руку к небу, как бы призывая верховного владыку к себе на помощь.
Слова и сам торжествующий вид Дмитрия сильно потряс бунтовщиков. Многие из них смиренно потупили головы и стали косо смотреть друг на друга, как бы ища поддержки своих действий. Видя это, вперед выступил боярский сын Григорий Валуев, ярый противник царя Дмитрия. Оказавшись в передних рядах, с криком: - Вот тебе, свистун польский! - он выстрелил в самодержца московского из пистолета.
От неминуемой смерти, царя спасла массивная железная пластина в виде солнца, что украшала его панцирь, а также плотная войлочная подкладка. Именно она ослабила убойную силу пули, которая, в конечном счете, лишь скользнула по ребрам.
Царь остался в живых, но от сильного удара и боли Дмитрий потерял равновесие и пошатнулся в седле. Пытаясь усидеть, он был вынужден припасть к конской гриве, чем вызвал большую радость у Валуева, но она оказалась недолгой.
Не утратив хладнокровия, находившийся рядом с царем Ротенфельд поднял свой пистолет и выстрелил в царского обидчика. Рука и глаз не подвели новоявленного генерала и Валуев, рухнул с простреленной грудью. После чего командир наемников привычно выкинул вперед руку и отрывисто выкрикнул: - Форвертс! - после чего немцы дружно бросились в атаку.
На стороне бунтовщиков был численный перевес и вера в то, что они творят правое дело на благо отчизны. Противостоявшие им немцы были лучше вооружены и лучше обучены, имея за своими плечами не одно выигранное сражение или стычки. Именно благодаря этим двум факторам они смогли с первых минут боя захватить инициативу в свои руки и начали медленно, но верно теснить противника.
Не малую помощь им в этом оказали две легкие пушки - фальконы. Выведенные по приказу Ротенфельда за периметр каре, они произвели по два выстрела по толпе бунтовщиков. Большего они сделать не смогли по причине отсутствия пороха. Хитрый Шуйский изъял его у наемников под предлогом запуска фейерверков, однако и двух залпов хватило, чтобы испугать и сломить боевой дух бунтовщиков.
Выпущенные немцами ядра пробивали глубокие бреши в рядах мятежников, отрывая головы и руки, пробивая тела и калеча ноги. Одновременно с этим вид искореженных и окровавленных тел пугал восставших, так как в основном они были мирными обывателями, не привыкших к подобным оборотам военного дела.
Видя, что толпа вот-вот обратиться в бегство под напором наемников, Шуйский бросился с призывом о помощи к стрельцам охранявших Кремль и все это время придерживавшихся нейтралитета.
- Что вы ребятушки стоите! - в гневе обрушился на них князь Василий. - Немцы русских бьют, а вы и ухом не ведете! Спасайте Русь святую и веру православную от врагов и поганых еретиков! Иначе предадут вас анафеме, и будите гореть в геенне огненной до скончания веков!
Услышав столь громкие проклятия в свой адрес, пристыженные стрельцы заколебались. К этому моменту раненый Дмитрий был вынужден сойти с коня, и это было расценено ими как плохой знак. Многие из стрельцов уже были готовы примкнуть к бунтовщикам и ударить по немцам, которых сильно недолюбливали, но тут, по приказу царя в схватку вступили стрельцы Матвея Артамонова. Все это время стоявшие отдельно от немцев в резерве и наблюдавшие за боем со стороны.
С развернутыми знаменами и барабанным боем, они обрушились на бунтовщиков с криками: - Да здравствует царь Дмитрий! Да здравствует Государь Московский! - яростно круша их бердышами налево и направо.
Не выдержавшие флангового удара стрельцов мятежники дрогнули и обратились в бегство. Бежали они столь стремительно и проворно, что смяли и опрокинули сидевших на лошадях князя Василия и Дмитрия Шуйских, а также пытавшегося их остановить боярина Ивана Голицына. Избитые и окровавленные, они были взяты в плен немцами, спасших заговорщиков от сабель и бердышей стрельцов победителей.
Глава III. Кровавая тризна.
Все шесть дней после подавления боярского мятежа, государь был полностью занят чередой неотложных дел. В первую очередь это касалось похорон, которые происходили первые два дня. По приказу царь хоронили всех вместе и тех, кто поверил воровским наветам князя Шуйского и выступил против своего государя и тех, кто остался, ему верен.
В результате вооруженного столкновения с бунтовщиками в Кремле, со стороны сторонников царя погибло тридцать пять стрельцов, сорок четыре гвардейца и свыше пятидесяти человек дворцовой челяди. Среди бунтовщиков погибло около ста семидесяти человек и свыше ста человек получили ранения. Вместе с взятыми плен бунтовщиками, они были отправлены в тюрьму, где многие и скончались.
Среди мирного населения столицы от рук бунтовщиков больше всех пострадали поляки, прибывшие в Москву на царскую свадьбу. Всего погибло шестьсот два подданных короля Сигизмунда, включая сандомирского воеводу Юрия Мнишека и его дочь, царицу Марина.
Когда заговорщики обнаружили, что Дмитрий бежал из своего дворца, они решили, что он наверняка попытается укрыться в царицыном дворце, где у его тестя была большая свита и крепкая охрана.
Направляя мятежников к царице, Василий Шуйский строго настрого запретил им трогать воеводу и его дочь, опасаясь дипломатических осложнений с польской стороной. Однако пан Ежи так стойко бился за свою честь и жизнь своей дочери, что только пуля, выпущенная "москалями" из пищали смогла заставить отважного польского рыцаря выпустить из рук свою славную саблю.
Что касается Марины Мнишек, то эта маленькая женщина была буквально затоптана озверевшей толпой мятежников, когда они ворвалась на её половину в поисках бежавшего Дмитрия. Вместе с ней погибло, и большинство её дам, отчаянно сопротивлявшихся домогательству.
Столь внезапно овдовевший царь хотел похоронить погибшую супругу согласно её статусу в Вознесенском монастыре в Кремле, где покоились русские царицы и великие княгини, но против этого восстали уцелевшие от резни поляки. Возглавляли чудом избегнувших смерти польских гостей ксендз Копелюшко и ротмистр Заремба, каштелян люблинский и староста рогатинский. Они в самой категоричной форме потребовали от Дмитрия, чтобы тела отца и дочери Мнишек были отправлены в Польшу.
Не желая портить отношения с королем Сигизмундом и польской шляхтой, московский государь был вынужден уступить этим требованиям. После отпевания по католическому обряду, тела обоих Мнишек и прочих знатных поляков были в тот же день отправлены в Варшаву, с богатыми денежными вкладами на поминовение души пана воеводы, его дочери и каждого погибшего в Москве подданного польской короны. Остальные убитые были погребены на немецком кладбище, с твердым обещанием царя воздвигнуть рядом часовню.
Вместе с гробами к королю Сигизмунду по требованию Копелюшко и Зарембы были отправлены братья Василий и Иван Голицыны, что руководили нападением мятежников на дворец царицы. Также в Варшаву был отправлен князь Дмитрий Шуйский, как один из организаторов боярского мятежа, приведшего к массовой гибели польской знати.
Поначалу, Дмитрий категорически не хотел отдавать бояр в руки польского короля, заверяя поляков, что сам накажет заговорщиков. Однако чем больше он говорил, тем шляхтичи становились злее и несговорчивее. Дело дошло до того, что пан Заремба обещал поднять рокош и потребовать от короля Сигизмунда объявить войну Московии.
Хорошо зная гонор польской шляхты, Дмитрий был вынужден согласиться с этими требованиями, хотя они в некоторой мере подрывали его авторитет как внутри государства, так и за его пределами. Единственное, что он мог сделать, так взять с поляков клятвенные грамоты, что бояре заговорщики не будут публично казнены в Варшаве, как простолюдины.
Пан Заремба и ксендз Копелюшко с большой неохотой дали русскому царю подобные гарантии, так как публичная казнь противников польского государства было любимым развлечением шляхтичей. Они находили в этом не только духовное успокоение, но и эстетическое наслаждение. Пролитая кровь была подобна наркотику, попробовав который один раз невозможно было противиться его пагубному дурману и поляки были готовы пойти на все, лишь бы попробовать его вновь и вновь.
Лишенные возможности казнить русских бояр, они решили отыграться на простых участниках мятежа. Желание пролить кровь здесь и немедленно было обусловлено еще и тем унижением, через которое прошли гордые паны. Так пан Заремба нашел спасение от клинков москалей в отхожем месте, где нырял всякий раз в нечистоты, когда дверь в нужник открывалась.
Что касается ксендза Копелюшко, то он спрятался в хлеву и просидел там всю ночь и половину дня. А когда в хлев зашел слуга, то он бросился к нему в ноги и стал целовать их моля о спасении.
Одним словом обида у поляков была вселенская и недолго думая, они потребовали от Дмитрия, чтобы он казнил в их присутствии семьсот человек из числа заговорщиков.
Видя налитые кровью глаза прекрасных панов, государь не стал с ними спорить, но проявил хитрость и настойчивость. Согласившись на предание публичной казни семьсот человек, он включил в их число всех погибших и умерших от ран заговорщиков, а также мирных жителей Москвы погибших в ночь на 17 мая 1606 года. И как поляки не наседали на него, чем не пугали, Дмитрий остался тверд в этом решении.
Одновременно с этим, он включил в список всех тех, кто был схвачен с оружием в руках и заключен в тюрьму. Затем туда добавились заговорщики, что либо бежали, либо не поспешили поддержать мятеж Шуйского.
Главным источником информации о них были арестованные бояре, во главе с Василием Шуйским и Михаилом Татищевым. Уже 17 мая умельцы из Тайного приказа принялись допрашивать заговорщиков и в тот же день пошли первые аресты. В этом дьякам приказа очень помогли земские ярыжки, хорошо знавшие свой околоточный контингент. Стремясь спасти свои жизни, арестованные бояре, в большинстве своем стали говорить без применения к ним пыток. Особенно усердствовал Шуйский, и дьяки Тайного приказа едва успевали записывать его показания.
Наученный горьким опытом как может быть лжив князь Василий, царь самым внимательным образом читал поданные дьяками листы допроса Шуйского и прочих заговорщиков. При этом он проявлял завидную выборность в отношении названных арестованными людей.
С тем, что касалось князей Голицыных, Трубецких, Мстиславских, Оболенских и Воротынских он соглашался и охотно давал согласие на их арест. Однако когда речь заходила о боярах Романовых и Шереметевых, он требовал веских доказательств их вины и соглашался на допрос, но не на их арест.
Чтобы полностью заполнить список в семьсот человек осужденных на казнь, государь приказал добавить в него дворовых бояр заговорщиков, а также их сторонников из числа служивого, тяглового и нетяглового московского люда. Требование царя было быстро выполнено, но тот не спешил его утверждать.
- Наверняка дьяки и ярыжки вписали сюда тех, на кого сами имеют зуб - говорил Дмитрий, просмотрев списки обреченных на смерть людей и вместо того, чтобы приложить к нему печать, отправился в Тайный приказ. Там он в течение двух дней занимался разбором дел, слушая доклады дьяков и ярыжек и часто, приказывал привести к себе арестованных. И когда человека приводили, расспросив его и глядя ему в лицо, государь решал, виновен ли он или его оговорили.
Кончено, всех арестованных Дмитрий допросить не мог, но семьдесят четыре человека были либо освобождены, либо их дело было отложено для дальнейшего рассмотрения.
Публичная казнь была назначена на седьмой день и должна была состояться на Лобном месте Красной площади. Специально приглашенные на казнь поляки были очень довольны, что смогли подчинить московского государя своей воле, но посол Священной Римской Империи был совсем иного мнения.
- Царь Дмитрий умело вышел из того сложного положения в котором оказался из-за мятежа своих бояр - писал он в своем донесении императору Рудольфу. - Делая вид, что во многом соглашается с требованиями поляков, он практически устранил их руками всех опасных и неугодных для себя лиц. Как среди бояр и дворян, так и среди торговых и ремесленных жителей столице. Так в числе погибших от рук заговорщиков лиц оказался человек, называвший себя сыном царя Федора Иоанновича. По приглашению "дяди" он приехал в Москву и был убит. При этом никто не знает, кто и когда его убил, и приказные дьяки не пытаются это выяснить.
Также в смуте погиб Михаил Молчанов, человек, дурно влиявший на государя. До самой смерти он был человеком из близкого окружения царя, но после неё, отношение царя к нему резко переменилось. Он только выказал соболезнование родным погибшего, но не стал требовать найти его убийц. Многие находят, что Дмитрий сильно изменился в своем поведении после последних событий.
Всех осужденных на смерть доставляли на площадь партиями по 50-60 человек, в зависимости от тяжести вины перед государем и вида казни, на которую их осудили.
К огромному недовольству поляков, занимавших первые ряды специально созданных зрительских трибун для высоких гостей, четвертовано было всего десять человек. Также все было сделано, по их мнению, очень быстро, что порушило столь привычные для них каноны казни.
- Дикари! - кипятился пан Заремба. - Преступник должен страдать! Страдать долго и мучительно, а не получать быструю смерть!
- Эти русские мужики ничего не понимают в искусстве казни! - вторил ему ротмистр Лисовский. - Для них главное отрубить человеку голову, лишить его жизни, а не доставить зрителю наслаждения от зрелища!
Раздосадованный пан покинул свое место и отправился к палачам, чтобы восстановить справедливость. Но когда он смог добраться до исполнителей, осужденные на четвертование преступники были уже казнены и остались лишь те, кому предписывалось простое отсечение головы.
Осужденных по этому разряду было около ста пятидесяти человек и потому, многих из осужденных казнили не на помосте, а прямо на установленной, на земле плахе. Обуреваемый жаждой мести пан Лисовский захотел лично принять участие в казни, но это оказалось серьезным трудом и требовало больших навыков. Топор совершенно не подходил высокородному пану, и он решил пустить в ход свой меч. Однако рубить врага в бою и орудовать им на плахе совершенно разные вещи. Отрубив головы, двоим осужденным, и изрядно забрызгав кровью свою одежду, пан Лисовский вернулся на трибуну.
Тех, кому не отрубили голову, были повешены на столбах, кои в большом количестве были размещены вдоль стен Кремля и к средине дня были полностью заполнены телами казненных.
Точно рассчитав, что увлеченные кровавыми зрелищами поляки не станут подсчитывать точное число казненных людей, царь приказал сократить число приговоренных на сорок пять человек. И этот фокус ему удался.
Полностью поглощенные видом льющейся крови, поляки не особенно внимательно смотрели, как вешают бунтовщиков. Тем более что их просто удавливали, а не насаживали за ребро на крюк или подвешивали на короткое время, не позволяя преступнику умереть быстрой смертью. Чтобы потом отдать его в руки палача и подвергнуть мучительному процессу четвертования.
Первыми на плахе сложили головы рядовые участники мятежа и только в конце, на обильно залитый кровью помост поднялись высокопоставленные персоны. Первым в руки палача отдали Василия Плещеева, думного дьяка, близкого к Шуйскому человека. Затем вывели Михаила Татищева, Афанасия Кошелева и Федора Розуванова, что непосредственно участвовали в нападении на царский дворец, руководя действиями черни.
Всем им были отрублены головы, а вот в отношении бояр Мстиславских, Трубецких, Оболенских и Воротынских, государь неожиданно объявил милость и прямо с помоста отправил их в ссылку по дальним монастырям.
Примерна такая же участь была уготовлена и главному вдохновителю мятежа князю Василию Шуйскому. Зловредного боярина вывели на помост, положили на плаху и только в самый последний момент, когда тот прощался с жизнью, дьяк объявил о царской милости. Князя Василия отправляли в далекий Соловецкий монастырь, подвергнув его перед этим постригу в монахи. Столь мягкий приговор был вынесен царем по просьбе молодого воеводы Скопина-Шуйского, на которого государь имел определенные виды.
Подобная милость Дмитрия вызвала бурное негодование со стороны поляков. Не скрывая своего неудовольствия, они демонстративно покинули Лобное место, не дожидаясь окончания остальных казней.
На другой день, поляки покинули Москву и вместе с ними, к королю Сигизмунду в путь отправилась специальная делегация во главе с ростовским митрополитом Филаретом. Ему поручалось выразить польскому монарху сожаление по поводу массовой гибели его подданных и заверить его, что царь Дмитрий по-прежнему считает его своим добрым братом и соседом, и надеется долго жить в дружбе и доверии.
Также Филарет должен был передать личное послание государя, в котором тот писал, что помнит все свои прежние обещания королю, но выполнить их сейчас он не может. Так как опасается нового бунта бояр.
- Я очень надеюсь, что пролитая мною на Красной площади кровь остудит горячие головы моих подданных, но чтобы это было надолго, мне нельзя давать им повода позабыть этот урок - писал Дмитрий в своем послании.
В том, что он перестал давать своим противникам повода к всевозможным упрекам - это была святая правда. В первый день после мятежа он приказал провести поминальную службу во всех церквях Москвы по всем погибшим. Сам царь присутствовал на богослужении в Архангельском соборе Кремля, которое провел патриарх Игнатий. Там он истово крестился и утирал нет-нет да выступавшие из глаз слезы.
Ещё одним признаком изменения царя стало то, что он запретил поварам подавать себе на стол телятину, за что прежде его сильно попрекали бояре и священники. Вместе с этим он отказался от увеселительной музыки и карнавальных масок, что были завезены из Польши по желанию покойной царицы. Также было приостановлено строительство возле Царского крыльца статуи бога вина - Бахуса. Днем на неё набросили прочное покрывало, а ночью и вовсе свезли за пределы Кремля.
Пройдя по самому краю пропасти и заглянув в лицо смерти, Дмитрий Иоаннович заметно переменился, но эти изменения нисколько не сказались на его планах. Они были громадными и одним из их пунктов, значилась женитьба.
Простившись с польской царевной, Дмитрий немедленно вспомнил о русской. На следующий день, после своего чудесного спасения, он отправили гонца в Вознесенский монастырь с требованием немедленно вернуть в Москву Ксению Годунову. Настрой государя был весьма решителен.
- Вернуть даже если её постригли и считать, что пострига не было - наказал он своему гонцу Мишке Самойлову. Государь не забыл спасшего его от погони стрельца. Он получил чин пятидесятника, сто рублей денег и стал доверенным у царя лицом.
- А если заупрямятся и не отдадут? - спросил стрелец, и было видно, что спрашивает он не из-за страха, а ради уточнения своих полномочий.
- Ослушается матерь игуменья воли государевой, монастырь закрою. Монашек по другим монастырям распишу, земли монастырские в казну возьму, а сам монастырь по кирпичу разнесу. Так и передай.
- Так и передам, государь, не тревожься. Слово в слово передам, а если кто не услышат, то тех к тебе на вразумление привезу. Хоть в рогожке, хоть в горшке - озорно заверил царя Самойлов.
- Иди - кивнул стрельцу Дмитрий довольный его понятливостью.
Глава IV. Обретение Азова.
Лето 1606 года от Рождества Христова было не особенно жарким. Дожди землю не заливали, но вот тепла, когда можно было, смело сбросить с себя рубаху и нежиться под лучами солнца, такого не было. Для хлебопашцев помнивших ужасы голода прошлых лет такая погода откровенно не радовала, а для царских войск, осадивших в низовьях Дона турецкую крепость Азов - это было подарком божьим, что смирил жару, которая в этих местах была неимоверной.
Впрочем, неимоверной она была для тех, кого царь Дмитрий привел с собой с севера. Главная ударная сила осадившей Азов армии составляли донские казаки, считала жару само собой разумеющимся фактом и не обращали на неё особого внимания.
Многие бояре отговаривали государя от похода на Азов, приводя множество разумных доводов, но тот не захотел их слушать и к тому были свои причины. Для укрепления своего положения на троне ему была необходима маленькая и победоносная война. Это поднимет его авторитет внутри царства, успокоит Крымского хана и заставит польского короля говорить с ним как с равным государем, а не как со своим вассалом.
К тому же нужно было отрабатывать титул императора, которым его милостиво именовал повелитель Священной Римской империи и упорно отказывал Римский папа и польский король. По этому, царь Дмитрий и отправил гонцов к донскому казачеству с предложением выступить в поход против турок.
В грамоте к донским атаманам и старшинам, он писал, что помнит о том, что казаки помогали его отцу царю Ивану Грозному взять Казань и то, что на протяжении многих лет не позволяют крымскому хану рушить южные рубежи московского царства. Также он подтверждал, ранее пожалование Грозным царем донскому казачеству земли вокруг Дона, со всеми прилегающими к нему реками и потеклинками и призывал казаков выступить походом на Азов. Дабы выгнать басурман с исконно русской земли и защитить веру православную и её приходы с церквями.
Вместе с грамотой, казакам было отправлено две тысячи рублей, 400 четвертей сухарей, 20 бочек вина, 40 поставов сукна, четыре с половиной тысяч пушечных ядер, порох, селитра, сера и большой запас свинца.
Задумывая поход на Азов, Дмитрий собирался взять с собой тяжелые осадные орудия, но в самый последний момент отказался. Уж слишком далек был путь до Азова, да и донские атаманы Василий Янов и Филат Межаков заверили государя, что помогут ему захватить крепость без осадной артиллерии. Царь поверил казацкому слову, и тяжелые пушки были отданы князю Дмитрию Пожарскому. По воле царя, с частью войска он отправился в Смоленск, на тот случай, если митрополит Филарет не сможет убедить короля и польский сенат не начинать войны с Московским царством. Чтобы полностью лишить поляков соблазна пойти на Москву в отсутствия в ней царя, специальные люди распускали слухи, что в случае войны, Пожарский намерен идти на Полоцк. Для взятия столь хорошо укрепленной крепости на Двине, он и затребовал у Дмитрия осадные орудия.
Другая часть царского войска была отдана воеводе Федору Ивановичу Шереметеву, что двинулся на юг, сначала в Чернигов, а затем в Белгород. Готовый в любой момент как отразить набег крымского хана Казы-Герея, так и выступить на Киев, в случае начала войны с Польшей.
Для того чтобы полностью связать руки крымским татарам, Шереметев обратился за помощью к запорожским казакам. Он также как и государь отправил им большой обоз с порохом, селитрой и свинцом, а также деньгами. Взамен, воевода попросил вольных рыцарей совершить набег на Ислам-Кермень и Очаков, чтобы ни о чем другом хан и калга, и думать не могли. Запорожцев не пришлось долго уговаривать и сев на свои быстроходные челны, они отправились в поход, вниз по Днепру.
Сам же государь, тем временем вместе с воеводой Скопиным-Шуйским, десятью тысячами стрельцов и полевой артиллерией через Тулу и Елец направился к молодой крепости Воронеж. Оттуда, держась берега Дона, он беспрепятственно дошел до Черкасска, главного городка донских казаков.
Весть о приходе царя Дмитрия моментально разнеслась по всему Дону. Сотни казаков приехали в Черкасск, чтобы вместе с московским государем принять участие в Азовском походе. Все казачье войско, под колокольный звон, вместе с атаманами Василием Яновым, Филатом Межаковым, Марко Козловым и Дружина Романовым присягнуло на верность молодому царю.
Донские атаманы целовали крест Дмитрию Иоанновичу на верность и поклялись взять Азов во, чтобы то ни стало. Царь в свою очередь обещал казакам продолжить их миловать своими подарками, не посягать на казацкие вольности и отдать крепость на разграбление.