С самого детства я подозревал неладное. Только не мог понять, что именно с отцом не так, и когда это началось. Зато теперь я, кажется, вспоминаю...
Он изменился после смерти деда. Помню похороны: всё было нормально, насколько может быть нормально, когда умирает близкий. По крайней мере, отец был спокоен, говорил мне, что никто не вечен, а дед прожил долгую жизнь. На обратном пути, в поезде, отец даже пытался шутить. Он раньше всегда шутил.
Но мы вернулись домой, в нашу холостяцкую берлогу, и мой привычный, настоящий папа будто остался за дверью, а в квартиру вошёл уже кто-то другой. Выглядел как отец, говорил его словами... Да только когда смотрел на меня, всё внутри замирало. В глазах появилось нечто сильное. Хотелось провалиться сквозь землю под этим взглядом, и одновременно тянуло к нему, потому что там было Знание. И казалось, вот-вот поймёшь что-то важное, но спросить я не мог: ни с того ни с сего брала оторопь. Сам отец тоже ничего не объяснял, а вскоре и вовсе замкнулся, постоянно думал о чём-то и редко говорил, а читать по глазам я не научился.
Этот новый отец меня завораживал и пугал, и я придумал историю, чтобы объяснить самому себе необъяснимые изменения. История родилась, когда мы с пацанами травили байки-страшилки в вечереющем дворе.
— А мой папа — инопланетянин, — выдал я.
И дальше всё рассказалось как по маслу: как отца похитили, как в его тело вселился инопланетный разум, и теперь по ночам он разговаривает во сне на непонятном языке... Мальчишки слушали на удивление серьёзно. Конечно, чёрных рук и человека-из-колодца испугаться уже не получалось, выдумка о копытах Марины Игнатьевны, нашей директрисы, не подтвердилась, а здесь история о знакомом человеке. Не буду же я об отце врать?! Я и сам поверил, поверил до дрожи в коленках, появившейся перед дверью в квартиру, поверил до хрипоты в ответ на папино «Привет, Женька. Что-то ты загулялся».
Но этот испуг быстро забылся.
Неприятности накрыли нас с отцом широкой чёрной полосой. На смену глупым страхам пришли ежедневные переживания и тревоги. Отца выгнали с работы. Их отдел в металлургическом институте занимался разработкой новых сплавов. Месяца два перед увольнением отец приходил с работы поздно, уходил чуть свет. А потом оказалось, что он сорвал важный оборонный заказ, я понял это из обрывков телефонных разговоров и гневного письма из института, которое отец оставил на кухонном столе. Я спросил тогда:
— Пап, ты ведь работал с утра до вечера. Они врут, да?
Отец рассеянно погладил меня по голове:
— Все врут, Женька... Я сделал то, что должен. Ты знаешь, что такое озарение?
Я пожал плечами:
— Примерно.
— Так вот, мною двигало оно. Я забросил тот заказ, но создал лучшее! Этот сплав не годится для тяжёлой техники, не пойдёт для самолётов и пушек, но откроет людям новые пути. Далёкие пути...
Отец ушёл в свои мысли, я нетерпеливо кашлянул, и он очнулся:
— Женька-Женька... Я просто понял, что должен делать сейчас, над чем работать дальше. Всё понял. Жить как раньше не могу, но не жалею. Буду заниматься своим изобретением, пока дома, а потом, глядишь, какое-нибудь местечко найду.
Отец помолчал, потом добавил:
— Когда-нибудь ты меня поймёшь и тоже найдёшь своё Дело, с большой буквы, самое важное.
Я стал бояться за папин рассудок. Никогда раньше он не говорил так — загадочно, неопределённо.
И никогда раньше он не выходил по ночам гулять. Собственно, уходы обнаружились случайно. В детстве сон у меня был крепкий, а в ту ночь я проснулся — будто дёрнуло что-то. Сел на кровати и понял, что входную дверь пытаются открыть. Надо было заорать, но горло стиснул страх. Я пробрался в комнату отца и испугался ещё сильнее: его не было в кровати.
Звук между тем прекратился, я метнулся на кухню, в ванную, но отца не нашёл. Из-под ванны извлёк газовый ключ и двинулся к притихшей входной двери. Почему папа хранил инструмент в таком неподходящем для него месте, я не знаю, но в ту ночь был благодарен за это.
В глазок была видна скупо освещённая пустая лестничная клетка. Я пробежал к окну, выглянул: из нашего подъезда вышел мужчина и спешно зашагал в сторону гаражей. Не знаю, что двигало мной — безумие или отчаяние — но я похватал одежду, ещё раз убедился в направлении движения «взломщика» и в обнимку с тяжёлым ключом кинулся в погоню.
Когда я выскочил из подъезда, моя цель как раз поворачивала за гаражи. Через две минуты и я был там. Мужчина стоял на пустыре, задрав голову вверх, а руки глубоко сунув в карманы плаща. Кроме него вокруг не было ни души.
Я чувствовал, что должен сделать хоть что-то — зачем иначе было догонять незнакомца и зябнуть под накинутой на голое тело ветровкой? До злоумышленника было шагов двадцать. Если кинется, успею удрать, подумал я тогда и смело окликнул его. Вернее, хотел выкрикнуть бравое и решительное «Эй!», держа перед собой увесистый газовый ключ, но вместо этого издал полузадушенный вой. Мужчина повернулся ко мне, и я прозрел: это был папа.
Со стыдом и страхом я подошёл к нему, уже спешащему мне навстречу. Отец обнял меня, принялся говорить о том, что ночной воздух чист и полезен, а меня он не хотел будить.
Я отстранился и спросил:
— Пап, только честно... что ты тут делал?
Он замялся на секунду, потом до нелепости торжественно вскинул руку, указывая в небо:
— Смотрел на звёзды. Женька, подними глаза и скажи, что ты видишь.
Я пожал плечами. Было зябко телу и неуютно душе:
— Звёзды. На них можно посмотреть и из окна.
Отец ответил:
— Здесь лучше видно. И кажется, что чуточку ближе.
Далёкие небесные шары светили холодно, и мне совсем не хотелось смотреть на них.
— Пойдём домой, пап.
— Погоди, Женя. Раз уж ты здесь, скажи: что ты чувствуешь, о чём думаешь, глядя на них?
— Мне холодно, и я хочу домой.
Отец смотрел внимательно и, кажется, расстроенно. В его глазах всё ещё было нечто, называемое мной неведомым Знанием, но оно больше не притягивало меня. В этих глазах отражались звёзды, холодные и далёкие. Папа и сам стал другим, чужим и непонятным.
Я сжимал в ладони тяжёлый ключ, держался за него, как за соломинку, потому что чувствовал потерю единственной прежней опоры — отца.
Когда мы всё-таки пошли домой, по пути папа донимал меня вопросами. Я отвечал, но ответы ему не нравились. Сейчас уже и не вспомнить всего, о чём шла речь той ночью. Всплывают лишь обрывки фраз:
— Как по-твоему, Жень, откуда взялся на Земле человек?
— Человек произошёл от обезьяны, это всем известно.
— А как обезьяна стала человеком?
— Человеком её сделал труд.
— Ты веришь в это?
— Ну да... А ты? — я остановился, озарённый внезапной догадкой. — Ты поверил в бога?
— Я поверил... вернее, я узнал и знаю теперь точно, откуда мы все взялись. Пройдёт время, и ты узнаешь. И все люди... — при этих словах он остановился и долгим взглядом блуждал среди звёзд.
Я вспоминаю это сейчас, спустя четверть века, стоя под ночным небом у раскопки.
В археологию меня привел случай, но изучение древностей поистине оказалось моим Делом с большой буквы, о котором говорил отец.
После увольнения из института он организовал дома мини-лабораторию, засел за справочники, ставил опыты с металлами и писал статьи в научные журналы. Твердил, что совершил открытие, способное перевернуть представления о космических полётах. Якобы корабли с двигателями, созданными из нового сплава, способны без износа и повреждений перемещаться на прежде недоступные расстояния и с доселе невиданной скоростью. Отклика и одобрения его письма не вызвали. Новым металлом заинтересовались подозрительного вида коммерсанты, но отец не стал с ними связываться. И лишь несколько лет назад открытие дождалось признания. По иронии судьбы, тот самый металлургический институт теперь выполняет разработки для космической индустрии.
Отца не стало вскоре после передачи прав на использование открытия институту. Он умер, отпустив своё детище в мир, как и хотел.
А я все эти годы копал. Сначала подкапывал картошку на полях, чтобы есть и кормить ушедшего в космические дали и тайны металлов папу, потом взялся за небольшую плату обрабатывать огороды на дачных участках. А как-то раз, когда я дремал в обнимку с лопатой в электричке, в вагон ввалилась шумная компания. Это оказались студенты-археологи. Я вышел на одной с ними станции и... погрузился в раскопки по уши и на всю жизнь.
Нам было по пути. Познакомились мы очень легко, я в тот день пробыл в дружной студенческой компании до самого вечера. И оставшиеся летние месяцы перемежались для меня работой на огородах и поездками на местную раскопку, к новым друзьям. Когда наступила осень, я скучал по вечерним кострам, по тайнам, которые прячет наша планета. Меня будоражило чувство, будто и для меня под землёй скрыто нечто, персональная отгадка на вопросы, которые лишь начинали зреть в голове.
Я увлёкся историей, после школы поступил в археологический. Учиться было нелегко, приходилось совмещать занятия в институте с постоянными халтурами. Но меня тянуло к тайнам древности и к людям, умеющим поднять эти загадки из-под толщи прошлого, смахнуть кисточкой пыль времён.
Наверное, я нашёл не только Дело, но и семью, которой мне так не хватало.
Вот и сейчас моя большая семья сопит по палаткам и бренчит на гитарах у костра, а я смотрю на звёзды.
Здесь, близ Североуральска, торфяники сохранили в своей толще большую стоянку человека эпохи раннего мезолита. Мы обнаружили луки, копья, могильник с захоронением нескольких древних людей.
Но самой потрясающей находкой оказались кости, погребённые отдельно. Если реконструировать этот скелет по найденным элементам, получится нечто очень похожее на скелет современного человека. Отличие состоит в некоторой утонченности костей и нехарактерном для того времени высоком росте нашего древнего предка.
Если смоделировать дальнейшую эволюцию современного человека, то такое строение скелета мы обретём спустя десять тысяч лет. Получалось, странный предок оказывался одновременно и нашим далёким потомком.
Я назвал его постчеловеком и заранее знал, что мы обнаружим его останки. Здесь или в процессе других раскопок, неважно.
Я собрал в эту экспедицию самых верных единомышленников, которым мог полностью довериться. Однако даже среди них были такие, кто не удержался от насмешек и подозрений в фальсификации.
Ничего, экспертиза их убедит. Слой, в котором обнаружились странные кости, был нетронут, скоро это зафиксируют со всеми полагающимися подписями и печатями. И радиоуглеродный анализ подтвердит древность «постсовременного» скелета.
Представляю, как тогда все забегают. Ведь такие кости попадались и раньше: на мустьерской стоянке близ Днестра, заботливо укрытые в «шалаше» из костей мамонта; в Танзании, на раскопке поселения эпохи раннего палеолита, где скелет постчеловека лежал в обнимку с человеком умелым...
Надо ли говорить, что во всех случаях учёные с видом оскорблённого достоинства отворачивались от останков постчеловека, ругали чёрных археологов и грешили на своих же собратьев, среди которых, надо признать, немало шутников.
Для меня же каждая из этих находок становилась кусочком мозаики, которую я собирал в уме со дня смерти отца. Когда-нибудь я покажу людям получившуюся картину, и они узнают, поймут... Впрочем, не буду забегать вперёд, иначе стану похожим на отца в его «космическо-мечтательный» период жизни. Я считал его тогда сумасшедшим. Что ж, теперь таковым могут счесть меня самого.
Как он после смерти деда, так и я после кончины отца углубился в себя и стал замечать косые взгляды приятелей, коллег и даже посторонних людей. Знакомые сопереживали мне, считая, что утрата пошатнула моё душевное здоровье. На самом же деле, именно смерть отца сделала меня зрячим, я понял и его, и деда, и всех праотцев, сколько их ни было.
Те, кто стремится расширить сознание, даже представить себе не могут, каковы ощущения от настоящего расширения. Моё сознание не раздвоилось, а просто затерялось в гигантском информационном массиве, внезапно втиснутом в мою голову. Я помнил себя то собственным отцом, то новгородским торговцем в X веке, то предводителем кочевников в первых веках нашей эры, то шаманом в шкурах, заклинающим небо и держащим в страхе племя, то мальчиком, бредущим от надвигающегося похолодания вслед за своими сородичами. Воспоминаниям во снах и наяву не было конца. Я знал, что каждый из призраков прошлого — это я сам, часть меня, которая сохранялась из поколения в поколение. Гена, передающего сознание и память, пока не обнаружено, но каким-то образом мой разум вместил информацию о жизни всех без исключения моих предков. Я смотрел изнутри всё глубже и глубже в века, чувствуя радость, какую не испытывал никогда в жизни.
Профессиональный и личный интерес гнали меня назад, к истокам человечества. Я пережил много кусочков разных жизней. Лица современников, кроманьонцев, неандертальцев, питекантропов сменяли друг друга, и все они были разные. Кроме одного, не раз встреченного мною за многие жизни. Чем дальше я уходил в воспоминаниях, тем разительнее этот человек отличался от своих древних соплеменников. Внешне он походил на нас с вами, только был очень высок и узок в кости. Примерно так мог бы выглядеть постчеловек. В какой-то момент я усомнился, действительно ли помню этого мужчину, или фантазии играют со мной злую шутку.
Но желание докопаться до правды победило сомнения, и я упорно продвигался в прошлое, перескакивая через века и тысячелетия, стремясь достичь сознания первого человека.
Одновременно с мысленными путешествиями во времени я активно искал подтверждения теории постчеловека в реальной жизни. К сожалению, не считая последней находки на североуральской раскопке, лично обнаружить кости нашего предка-потомка мне посчастливилось лишь однажды. Тогда я находился в составе комиссии по делу о незаконной раскопке в пустыне Калахари. Там тоже обнаружились части скелета постчеловека. Но поскольку чёрные копатели нарушили культурные слои и вообще оставили древнейшее место обитания австралопитеков в плачевном состоянии, никто из комиссии не рассматривал необычные кости иначе как недобрый розыгрыш. На следующий день, улучив минутку, я забрал никому не нужные останки.
Я крепко задумался и погрузился в воспоминания, пока стоял под звёздным небом. В настоящее меня вернула Лиза. Я ждал её не раньше следующей недели. И обычно Лиза звонила из города, мы высылали за ней один из внедорожников — добираться сюда иначе было затруднительно. Но в этот раз она не отзвонилась ни из Москвы, ни из ближайшего райцентра.
Пока я стоял в замешательстве, Лиза решительно подошла ко мне.
— Евгений, — сказала она резко, — нам надо поговорить.
— Да-да, Лизонька, я слушаю вас, — ответил я как можно собраннее, но получилось всё равно ласково.
Лиза молода и хороша в своей молодости. У неё светлые кудряшки, слегка вздёрнутый носик, ясные глаза. Но мне нельзя влюбляться, никак нельзя. Лиза, несмотря на легкомысленную внешность — признанный специалист-генетик, которому я доверил свои кости. Вернее, кости постчеловека. Новые и привезённые из Африки, а также всю информацию о подобных находках и несколько элементов постчеловеческих костей с других раскопок, добытых мною праведными и неправедными средствами. Я не имел права обратиться в нашу официальную лабораторию и заключил договор на генетическое исследование постчеловека с Елизаветой. Какими бы ни были результаты, о них узнаю только я. И, похоже, что-то Лиза уже нашла.
— Я готова отдать вам результаты исследований. Чем раньше, тем лучше. Хочу покинуть это место и забыть о вас как можно скорей.
— Хм... — признаться, её тон и натиск неприятно удивили меня. — Рад, что результаты готовы, но чем я вам насолил? Почему вы хотите забыть обо мне?
— Вы... лучше сами признайтесь!
— Господи, но в чём? Я вас очень ценю и уважаю.
— Хватит! Хватит ломать комедию. Я догадалась, кто вы. Вы врач, а по совместительству шпион, видимо. Вас нанял мой дорогой брат, чтобы упечь меня в психушку, — Лиза несла околесицу, но выглядела скорее испуганной, чем больной.
Я решился приблизиться и мягко приобнять девушку за плечи:
— Успокойтесь, Лизонька. Я не врач, всего лишь археолог. И вас я никогда не обманывал, наоборот, открыл вам больше, чем кому-либо. Расскажите, что вас напугало и расстроило, и мы подумаем вместе, что можно сделать.
Лиза судорожно всхлипнула и обмякла. Решилась:
— Я никому не рассказывала, только брату. После смерти матери со мной стали происходить странные вещи. Я лечилась, и почти справилась, почти забыла... Но ваш заказ, эти кости всколыхнули всё, что я так долго блокировала.
Я чувствовал дрожь её тела и слышал отчаяние в голосе. Обнимал её, и с каждой секундой во мне росло странное ощущение родства. Мне не хотелось убирать руки с Лизиных плеч. В её тепле, взгляде я нашёл часть себя, эту банальнейшую «половину». В глазах напротив я заметил узнавание. Лиза, как и я, всматривалась, жадно вспоминала нечто, доступное только нам двоим.
Меня посетило видение. Я вспомнил самую первую свою жизнь, вернулся к самому раннему своему сознанию на Земле. Я был высоким и тонким, как и девушка, которую я обнимал. Мы стояли в искорёженном космическом корабле, потерпевшем бедствие на неизвестной зелёной планете.
Видение исчезло, но осталось имя той, далёкой любимой:
— Лаймея...
И Лиза откликнулась, назвав меня моим первым именем:
— Стэйжиен...
Теперь мы помнили себя теми, кого я называл постлюдьми, оказавшимися на Земле случайно до появления человека.
Что же помогло нам сейчас найти друг друга среди миллиардов людей? Возможно, генетическая память направляла наши жизни так, чтобы чудо — встреча, разговор и узнавание — произошло.
Нам не хотелось отпускать друг друга ни на секунду, но ночь холодом пробирала до костей.
В шатре, служившем нам полевой кухней-столовой, никого не было, и мы с Лизой (а может, Лаймеей) отогревались чаем и теперь уже общими воспоминаниями.
Разведывательные корабли цивилизации Мирастрикса никогда не заходили так далеко. Наша экспедиция обнаружила несколько обитаемых планет, собрала образцы почвы, флоры и фауны. Миссия была выполнена, и мы уже легли на обратный курс, когда нас захватил блуждающий гиперпространственный тоннель. Наш «Авикстис» выдержал переход, но получил повреждения. Капитан готовился посадить корабль на зелёной планете, рядом с которой мы очутились, но управление дало сбой, и аварийная посадка вышла совсем не мягкой. Попросту говоря, мы разбились. В живых остались капитан Квадрон и мы с Лаймеей — те, кто находился в рубке.
Корабль представлял собой печальное зрелище. Дымящиеся обломки. Худо-бедно уцелел лишь лабораторный отсек, где хранились добытые образцы, оборудование и кое-какие медицинские приспособления для опытов.
Мы похоронили членов команды, взяв предварительно генетический материал для возможного клонирования.
Планета, которую мы назвали Землёй, оказалась вполне обитаема. Органики, пригодной в пищу, было вдоволь. Но опасности подстерегали нас на каждом шагу. Поначалу мы не решались отходить далеко от обломков «Авикстиса», лаборатория служила хорошим укрытием от непогоды и хищников.
Но нам хотелось не выживать, а вернуться домой. Я предложил клонирование с отложенной активацией на тот случай, если кто-то из нас погибнет до появления возможности выбраться с Земли. Мы с Лаймеей сохранили свои ДНК, Квадрону не было в этом нужды — его гены и так находились в состоянии готовности активироваться и вырастить клона. На Мирастриксе все корабли снабжены помимо обычной системы управления также и биоуправлением, завязанным на ДНК капитана.
Спустя месяц сидеть около корабля нашей маленькой команде стало невмоготу. Всё, что можно было исследовать в радиусе нескольких километров, мы исследовали, да и съели почти все доступные плоды. Животные проявляли осторожность и сторонились останков корабля. И, конечно, нам казалось, что стоит пройти чуть дальше, и удача улыбнётся нам в виде разумных доброжелательных существ, развитых городов. Было принято решение продвинуться на расстояние нескольких дневных переходов, но утром назначенного дня Квадрон покинул нас. Умер от болезни, неизвестной мирастриксянам.
Клонирование автоматически активировалось, и через несколько дней новый Квадрон, моложе на пять лет, поскольку в этом возрасте он вылетел с Мирастрикса, вернулся к нам. Мы передали капитану всю информацию об экспедиции и последних печальных событиях и хотели в ближайшем времени осуществить планируемую вылазку, но случай изменил наши ожидания.
К кораблю вышло несколько двуногих существ. Они были небольшие, никому из нас не доходили даже до плеча, мохнатые и очень любопытные. Мы наблюдали за ними из иллюминатора лаборатории, но как только открыли люк, гости обратились в бегство.
Лаймея позже нашла несколько упавших волосков и провела генетический анализ. Поразительно, но у обезьян, как мы назвали мохнатых пришельцев, был сходный с нашим генотип. Оказывается, жизнь распространилась по галактике в очень близких формах. Лаймея с присущим ей вдохновением живописала удивительные совпадения генетических цепочек, и меня посетила безумная идея, которая, однако, давала нам надежду. Чтобы вернуться на Мирастрикс, нам нужен был новый корабль, нужны ресурсы и технологии для его строительства, а значит, необходимы люди. Много людей. Наши технологии позволяют клонировать человека только после смерти. Мы не можем обойти это правило, оно заложено в программе клонирования и обосновано законами Мирастрикса. До принятия Положения о клонах были случаи, когда копии пытались оспорить права своих оригиналов.
И даже если мы клонируем себя и всю погибшую команду, новый корабль наши клоны не построят. Но мы можем положить начало человечеству, если вживим свои гены множеству местных двуногих особей.
Квадрон согласился сразу, но Лаймея возражала, что воссоздание человеческого общества таким образом может занять миллионы лет. Биотехнологии породят эволюцию обезьяны в человека, подобного нам, но мы-то сами исчезнем, канем в веках, и некому будет строить корабль для полёта на родной Мирастрикс, нашим потомках это будет непонятно и не нужно.
— Мы не в силах влиять на всё будущее человечество, но передать память после смерти одной особи каждый из нас в силах.
Лаймея долго буравила меня взглядом.
— Стэйжиен, ты же знаешь, что передача памяти даже на Мирастриксе пока существует только как эксперимент. Кто-то из потомков может не выдержать наплыва информации и сойти с ума.
— А что нам остаётся, кроме экспериментов?
— Всё равно, — настаивала Лаймея, — кроме нас троих в каждом будущем воплощении, никто не будет помнить и знать, что произошло. Что такое память троих среди тысяч, миллионов и миллиардов?
— Двоих, — вставил Квадрон. — Память двоих, ваша со Стэйжиеном, не моя.
Это было правдой. Клон не может передавать память. Новое тело создаётся в возрасте смерти оригинала. И знает, помнит всё то же, что накопил донор за свою жизнь. Копия осознаёт себя копией, но действует так, как действовал бы её прообраз, будь он жив.
Клон не может размножаться в привычном смысле этого слова. Но ему доступно автоматическое воспроизводство после смерти. Нанороботы в крови фиксируют конец физического существования и тут же запускают процесс воссоздания копии. Единственный сохранившийся на корабле силовой купол мы отдадим капитану. Купол будет всегда с живым клоном и обезопасит создание нового. В случае неудачи клонирование повторится до стабильного результата, то есть до новой жизнеспособной копии капитана. Но когда мы с Лаймеей умрём, новому Квадрону никто не объяснит, как он тут оказался. Однако он будет помнить, кто он есть, и сможет управлять кораблём, когда тот появится. Если тот появится...
Следующие несколько лет мы доступными благодаря ресурсам лаборатории методами производили подсадку генного материала особям земных обезьян. Потомство после нашей инженерии оказалось здоровым и воспроизводимым, а сработает ли передача сознания, мы не ведали.
Сидя в шатре за остывающим чаем, мы с Лизой-Лаймеей произнесли в унисон:
— Надо же, получилось.
И рассмеялись.
— А знаешь, почему я решила, что ты провоцируешь меня? А потом вообразила, что ты психиатр, подосланный братом? — спросила Лиза, отсмеявшись.
— И почему?
— Скелеты, которые ты дал мне на исследование... Догадаешься, чьи они?
— Хм... одним из нас может оказаться разве что находка из пустыни, ведь именно там мы приземлились.
— Ладно, не буду мучить. Все скелеты принадлежат одному и тому же человеку.
— Квадрон! Это он! Исправно клонируется, сукин сын. Теперь бы найти его.
— И что мы ему скажем? Прости, капитан, человечество пока не готово к поиску нашего дома, но ты не унывай, продолжай копироваться?
Разговор прервал телефонный звонок. Мой друг, сотрудник института, где работал отец. Что ему надо в пять часов утра? Хотя у них сейчас уже восемь...
— Евгений, с трудом дождался утра. Хочу поздравить тебя. Жаль, мы не можем поблагодарить твоего отца. Его разработки исследованы вдоль и поперёк, и скоро будет испытан опытный образец двигателя из нового сплава.
После звонка мы с Лизой вышли на улицу. Скоро рассвет, но звёзды ещё видны. Может быть, кто-то смотрит на нас с далёких планет.
— Похоже, космос ближе к нам, чем кажется. Вполне возможно, что дальние перелёты очень скоро станут реальностью. И прямо сейчас потомок кого-то из нашей команды разрабатывает биоуправление для космического корабля, — сказал я, обнимая Лизу.
— Хорошо бы, — ответила она, прижимаясь ко мне.
— Мы так долго ждали. Ещё немного, и мы сможем вернуться домой, я верю в это.
Лиза долго молчала, глядя в звёздное небо.
— Да, на Земле мы научились ждать, — наконец сказала она. — Но ждут ли нас там, на Мирастриксе?
Я не нашёлся с ответом.