Аннотация: Однажды Настя влюбилась, и от нее осталось одно только розовое нежное ушко.
Наконец добежала.
Небо, море, высокая скала, полет птички в неком глубоком пафосе - все комфортабельные удобства восточной эстетики. Почему восточной? Настя не знает, потому что это не ее мир.
Навязать ему свой темп. Не - сей - час - отчетливо-медленно. Послушалось. затихло. А что ему оставалось?
Это был последний раз, когда что-то здесь ее слушало и слышало. И было это очень давно. Потому что однажды Настя влюбилась, и от нее осталось одно только розовое нежное ушко.
--
А-на-стааа-сяаа!
Еще далеко, не скоро будет здесь. Но уже почти догадался. Да? Почему вдруг? Когда-то Настя думала, что он понял сразу, как-то верилось в его всепонимание. Ему очень свойственна была такая ясность, смысловая четкость контуров. Такой серьезный Михаил, такой близкий и теплый Мишонок, такие внимательные карие глазки - карие напрочь! Она любит восхищенно попрекать его цветовой определенностью, а он смеется, ласкается, щекочется - не понимает. Он не понимает.
--
А-на-стааа-сяаа!
Уже ближе. Резвый мальчик. Сильное тело, здоровое потомство... Ловко вписал ее в свой мир, придумал для нее красивую рамку, регулярно обводил влажной тряпочкой тонкие узоры.
Все жители его мира каждую неделю подвергались этой любовно-гигиенической процедуре - чего в ней больше, любви или гигиены? Каждую неделю - Большая Уборка. Нет-нет, Анастася, отдохнем мы завтра, а уборка - это очень важно. Если не вымыть дом, ему придется дышать пылью, он осипнет и потеряет голос. Мы ведь не хотим жить в немом доме? Не ленись, милая, не лишай наш мир его томных песен. (Наш мир? А он лгал чаще, чем она успевала замечать.)
--
А-на-стааа-сяаа!
Он был прав и не знал, как был прав. Он ошибался и не знал, насколько. Дом не просто умел говорить, он был откровенно болтлив. Он не просто радовал их ночными майскими теплыми песнями, он извергал из себя трепетные баритональные рулады - и сам же трепетал от них, приходил от звучания своего голоса в некий архитектурный экстаз - штукатурка сама по себе становилась белее, фасад - крепче, окна - ярче и прозрачнее. Очень удобно, не надо ремонтировать. Только слишком громко, к тому же быстро надоело. Этот дом пел для себя, но болезненно любил, чтобы его слушали. И это тоже очень быстро надоело.
В этом доме все будто страдало от невысказанности и цеплялось за каждый шанс поведать свою историю. Однообразно шуршали, обсуждали последние новости занавески, торопились проскрипеть о своем ревматизме двери, слезные лакримозо плакала вода в рукомойнике. А стены бесстыдно читали мысли и потом внятно, неторопливо проговаривали их прямо в ее голове - считали свою шутку очень остроумной, а себя - просто незаменимыми, когда дело доходит до самоанализа, когда нужна четкость и упорядоченность мыслей. Но до этого дело так и не дошло - Насте не давали думать, ей позволялось только слушать.
--
А-на-стааа-сяаа!
Удивительно сложно назвать ее по имени, не сбившись на крик. Вот его имя больше похоже не шорох, его имя шуршит, как страницы старой книги, трудно его кричать. Так и получается: он ее орет, она его шепчет.
Дом заставлял ее слушать, но никогда не прислушивался к ней. Стены декларировали ее мысли с кирпичным безразличием, вода жалела себя, занавески сплетничали, устойчивый крепкий баритон любовался собственными переливами... Зачем тогда им Настя? Чтобы слушала. Только слушала.
--
А-на-стааа-сяаа!
Миша, да. Ты тоже хочешь быть услышанным, но не хочешь слушать.
И дом твой.
И мир твой.
Земля гудит под ногами - она тоже, тоже хочет выпустить часть себя в звук, переродиться в нем, повиснуть где-то между секундами... Ей тоже нужна слушающая Настя.
Вода. Гремит! Ее музыке тоже нужен адресат, она тоже хочет задержаться в безвременье.
Небо... Небо воет! Кто бы подумал, что ему так больно. Воет, показывает лиловые раны, обложенные ватными облаками в кровоподтеках.
--
(сзади, уже прямо за спиной, сейчас снова крикнет...)
Обернулась.
--
Анастася, куда, почему, я волновался, бежал, зачем, пойдем.
Настя открыла рот и услышала, как холодный сквозняк прошелестел в ней:
--
Миша, хороший, услышь.
--
Да я знаю, Анастя!
(Что ты знаешь? Только ветер?)
--
Я прекрасно тебя слышу!
(Что ты слышишь? Только песни своего дома?)
--
Я понимаю, пойдем, пойдем домой!
(Кого ты зовешь? Ухо на теле своего мира?)
Щебечут птицы - слушай, Настя!
Растет цветок - слушай, Настя!
Встает солнце - слушай, Настя!
А кто ты, Настя?
Ты, Настя, в чужом мире. А есть и другие.
Шаг в сторону, удар ребром ладони по узенькой трещинке в воздухе - и картинка смялась. Наконец-то. Проще, чем казалось :) Теперь можно ломать и крушить этот вопящий мирок, комкать и рвать алчные декорации. Пусть ищут другие уши, или пусть их себе придумают. Так они и сделают, конечно.
Уродливый комок из бывшего любимого и его мира валяется в углу Настиной комнаты. Занавески замерли, стены вслушиваются, воздух принюхивается и осторожно касается Настиных глаз - пробует на вкус. Пожалуй, лучше так, лучше своя собственная сцена, лучше быть примой в своем театре, чем вечным зрителем чужой жизни.
Только теперь нескоро она снова влюбится. А если и влюбится, то ненадолго.