Мужчина, переживший уход женщины, которую он любил, легко забудет её, оказавшись в постели вечером с другой, но всё равно вспомнит о ней на следущее утро.
Макс не без удивления рассматривал предметы дамского гардероба в своей комнате, от которых он понемногу отвык. Взгляд его механически скользил по вещам Речел, небрежно брошенным на стул рядом, вызывая в памяти отблески его прежней жизни...
Будучи женатым, он никогда не искал развлечений на стороне. Они как-то не были в голове. Это не означало, что он мог равнодушно пройти мимо и не обратить внимания на красноречивый взгляд или как болван туго соображать по поводу игривого намёка, но в целом в нём проявлялась больше сексуальная сдержанность, чем агрессивная неразборчивость. Макс всегда безошибочно определял интерес к себе и только после этого мог предпринять некоторые шаги к сближению. Связи такого рода были нечастыми, но очень содержательными. Он не считал для себя возможным ими пренебрегать, усматривая в своём отказе неуважение к проявленной симпатии, во-первых, а во-вторых, элементарную неосмотрительность. Отвергая женщину, мужчина, как правило, теряет не только возможного друга, но с гораздо большей вероятностью приобретает себе потенциального врага.
Для Макса эта сторона его жизни никак не пересекалась с другой, семейной. Если что-то и происходило, то каждая из атмосфер существовала сама по себе, без всякой диффузии, совершенно не отравляя их супружество и то, что он питал к своей жене. Она никогда ничего не выпытывала и не выспрашивала, и он платил ей тем же, не терзаясь попусту от того, что к то-то с ней пофлиртовал на вечеринке или она тепло обняла старого знакомого при встрече. Установившееся к всеобщему удовольствию равновесие служило залогом взаимного доверия и уважения, тем более, что у его жены не было ни малейшего повода упрекнуть Макса в недостатке внимания. Ей вполне хватало его страстности и она, не проявляя собственную инициативу, тем не менее, не отказывала ему даже в неурочное время.
"..Nooner..."
Макс мысленно усмехнулся. Так в Америке называется муж, который не упускает возможность отметиться в постели во время ланча. Для этого он специально приезжает домой с одной единственной целью и заодно что-то перехватывает. У Макса так складывалось и не раз. При этом он находил необычайно привлекательной свою жену, сдабривая их дневные утехи хорошей порцией собственной фантазии. Как ему кажется теперь, она не видела в этом ничего плохого, но и не испытывала особенного восторга, позволяя ему себя любить...
"...А не ищет ли он в новых отношениях повторение тех, прежних?"
Он почувствовал этой ночью хорошо уловимую похожесть Речел и своей бывшей жены.
"...Или хотел почувствовать..?"
Наступивший день не принёс ничего нового. Он начался как обычно, словно строгое напоминание, что не стоит беспричинно испытывать эйфорию, и судя по всему, обещал быть продолжением рутины, не меняющихся будней. Ранним утром раздался настойчивый телефонный звонок. Макс сразу понял, что это по его душу и кому-то не терпится доложить о какой-нибудь ерунде. Трубку он не поднимал и прослушивал через автоответчик сообщение, в котором, конечно же, не оказалось ничего экстренного и отсутствовала всякая необходимость морочить голову в данный момент. С таким же успехом обеспокоенный жилец мог поделиться своими проблемами попозже, а не трезвонить ни свет ни заря. Бесцеремонность его соседей была вполне обычным явлением и собственные проблемы, вне зависимости от степени безотлагательности, виделись некоторым делом первостепенной важности.
"...Непонятно, как они все здесь жили до сих пор?"
К любому на его месте жильцы, наверное, бы относились равнодушно, но не к Максу. Лин разнесла по околотку новость, что менеджер не один и, естественно, он сразу же всем понадобился. Из принципа. По вполне объяснимому зловредному и мстительному желанию видеть человека, который разъезжает на шикарной машине, у себя в услужении.
"...Как они, должно быть, меня не любят"?
Где-то в глубине души он понимал, что за этим стоит. Его жильцы отчаяно нуждались в объяснимых вещах, как в противовесе. Потребность любить сродни такой же потребности ненавидеть. Оба чувства - две равноценные стороны одной и той же разменной монеты и без них немыслима ни одна живая душа, а тот, кто утверждает, что лишён одного из них, либо плохо себя знает, либо просто бессовестно врёт. Любят ни за что, но не ищут причины. Ненавидят потому, что другой, а уж потом находят для себя сравнительно резонные доводы. Будь Макс для них человеком, который изначально владеет всем этим бизнесом, появляясь здесь раз в год как ясно солнышко, и выглядело бы всё совершенно иначе. Глаз режет только то, что находится в непосредственной близости. Такую закономерность Макс уже хорошо усвоил, как понял и то, что перед деньгами люди кроме того, что пасуют и заискивают, ещё и невольно испытывают уважение, додумывая про себя их количество. К мысли о гипотетическом владельце дома вся эта братия относилась совершенно легко и, приписывая ему несметные богатства, даже не подозревала, что безбожно перевирает какие-то пыльные факты. Неизвестно откуда почерпнутые сведения удивительным образом напоминали информацию, которую имели работники Засранской суконной фабрики имени Клары Цеткин о калифорнийском магнате Поле Гетти. Такие же "подлинные" и не требующие доказательств, "знания", когда одним нет дела, кто это такой, а другому наплевать, кто подсчитывает его деньги.
Макс оказался на стыке двух миров. Он, как человек, который вёл себя явно как хозяин, но жил рядом, вызывал глухую неприязнь. Это был ещё один нонсенс. Впрочем, не только. Одно цепляло другое...
Не нравился тот факт, что у него дорогой автомобиль и что он единолично принимает решения на месте. При этом обходится без туманных ссылок на кого-то ещё, в которые всё равно никто не верит. Раздражала его подпись абсолютно на всех документах и даже в ответах на письма, адресованные хозяину. Всё это, вместе взятое, ставило в тупик бывших хиппи и битломанов, которые только по молодости и неопытности думали о себе как о поколении со свободно выраженными взглядами. Так и хотелось подойти к кому-нибудь из них сзади и тихонько похлопать по плечу:
-Эй, дядя... Проснись! Ты уже давно проехал свою остановку...
Перебесившись и чуть повзрослев, они моментально остепенились. Волосатые и бородатые юноши в расклешённых джинсах поменяли одежду, постриглись и побрились. Девушки привели в порядок ногти и причёску, смыли с предплечья фальшивую татуировку и в одночасье стали теми, кем родились - скучными и недалёкими обывателями. Тот мир своих родителей, что они втайне ещё совсем недавно презирали, вдруг стал их собственным, и оказавшись уже в нём окончательно, они так и не поняли, что с ними произошло. Даже если кто-то из них на секунду задумывался, что маловероятно, то всё равно уже ничего не мог изменить. Слишком поздно было бы что-то лепить из души и разума, которые, как застывшая глина, затвердели навсегда и оставили человека в плену своих убогих представлений. А тут ещё Макс со своими непонятными штучками...
- Ну, если ты такой богатый, чтобы позвлять себе такие покупки, то почему живёшь здесь и занимаешь чужое место?
Это уже в открытую сказала ему однажды одна из не в меру раздраженных его квартиросъёмщиц.
"... Ну вот, докатился. Попрекают чуть ли не куском хлеба. Интересно, кого бы она хотела видеть на этом месте, уж не себя ли?".
Макс как раз выезжал из ворот и пропускал перед собой эту старую козу. Он сделал вид, что не расслышал.
- С добрым утром, мэм.
Дама чуть ли не поперхнулась своим леденцом, сосать который вошло в привычку ещё с первых концертов "Rolling Stones".
"... Сказать ей такое. Какая она мем? Она что, в пожилом возрасте"?
В своём традиционном полупляжном наряде, едва скрывающим отвисшую до пупа грудь и тонкую, хорошо заметную сетку морщин на жёлтых дряблых ляжках, его соседка продолжала считать себя молодой и неотразимой.
"... Вот она, Америка. Престарелая, но полная непрошибаемого самомнения..."
Макс даже не вздохнул от сожаления. Нажал на газ и укатил прочь.
Для него такое огромное количество условностей у здешних обитателей оставалось загадочным феноменом. Ему было бы трудно даже предположить эту тяжёлую кабалу, что они несли всем миром, не окажись он нос к носу с этим малопонятным для себя явлением. Причём, под этим гнётом находились практически все, не замечая своего добровольного рабства или просто не отдавая себе отчёт, что скованы по рукам и ногам таким отношением к жизни. Как эта облезлая обезьяна, которая не могла сдержаться от невыносимого больше, "праведного" гнева к другому мировозрению...
Теперь, прослушав на автоответчике всё сообщение от начала до конца, Макс всё же не смог проигнорировать чьё-то беспокойство, пусть даже и несвоевременное. Он тут же немедленно перезвонил и спокойно дал понять, что занят. Пускаться в объяснения было излишним и он предложил подождать.
К полудню Макс отвёз Речел к тому месту, где подобрал её вчера. Они распрощались, не остыв до конца от вчерашней беседы и от всех своих открытий. Вероятно, Трейси не оказалось дома. Массивная калитка была заперта и Речел воспользовалась своим ключом, предварительно опорожнив почтовый ящик. Уже отъезжая, Макс заметил из окна машины, как она мимоходом рассматривает корреспонденцию. Судя по всему, они действительно были очень близки и не держали друг от друга никаких секретов. Не приходилось сомневаться, что Речел считала это жилище надёжным пристанищем, и он лишний раз мог в том убедиться.
Дружба между двумя женщинами очерчена совершенно иной канвой взаимоотношений, чем между мужчинами. Более доверительная и откровенная даже в мелочах. Макс был просто уверен, что Речел непременно поделится во всех подробностях с подругой всем этим нагромождением удивительных событий. Он ничего не имел против, прекрасно понимая их привычку жить сообща.
"...Непонятно, где их мужья или хотя бы один из них. По крайней мере, бойфренд или приходящий друг, на худой конец?"
По давно укоренившейся привычке никогда не спрашивать, он мог только догадываться, но предпочёл обойтись без пустых предположений. Все наружные свидетельства мужского присутствия в доме напрочь отсутствовали. Ни одной фотографии, которые имеются, как правило, в большом количестве в каждой американской семье. Ими обычно утыканы все возможные уголки, но тогда, в своё прошлое и единственное посещение, он так и не заметил ни одной, как и вообще намёка на ещё чьё-то присутствие. Строить свою версию не имело смысла, традиционная схема счастливой семьи - муж, жена, трое детей и собака - здесь явно не прослеживалась. Скорее, наблюдался другой сценарий, где всё ради и с помошью женщины. С этим предположением он мог бы, пожалуй, и согласиться, если бы не одно "но"...
"... Коли так, тогда каково его предназначение? Не окажись он с Речел в постели, всё бы выглядело куда проще. Две лесбиянки, их в этом городе предостаточно."
Да и зачем далеко ходить, у Макса буквально под носом свила себе гнездо такая сладкая парочка. Правда, там декларация принципов шла открытым текстом и никто из двух женщин и не пытался скрывать свою привязанность к друг другу...
Дженифер, её подруга Сюзан и при них дворняга-кобель по кличке - Гейбл. Заселял их Макс и, увидев в первый раз крепкую блондинку с короткой стрижкой и хрипловатым голосом, а за её спиной невзрачную коротышку в полинялой майке, сразу понял, как с ними надо себя вести. Дженифер с видом красного комиссара протянула руку для пожатия и Макс почувствовал, что перед ним мужик.
"...Ей бы кожанку и маузер в деревяной кобуре."
Если бы она вытащила кисет и заправски смастерила самокрутку, он бы тоже не удивился. Сделать такому существу комплимент как даме, повинуясь врождённой галантности, значило бы унизить её достоинство, и Макс вовремя прикусил язык.
"...Властная, должно быть, тётя.."
Он с жалостью посмотрел на Сюзан. Впрочем, та не выглядела неуверенной в себе или подавленной. Она принимала самое активное участие в обсуждении условий контракта и не было совершенно никаких оснований за неё беспокоиться. Более того, Сюзан задавала большинство вопросов и уже к исходу их встречи Макс окончательно определился, что главенствующая роль в доме принадлежит ей..
У Макса никогда не было предубеждений по поводу сексменьшинств. Он не считал их хуже или лучше себя, ему было просто наплевать, как тому калифорнийскому миллионеру на работников суконной фабрики. За время жизни в этой стране его точка зрения не только не изменилась, но даже окрепла и теперь своё отношение он выражал предельно ясно и коротко.
"... Whatever..."*
Это не было либерализмом или проявлением толерантности, такие оговорки также не имели для него никакого значения.
"....Whatever..."
Ни в Сюзан, ни в Дженифер он не находил ничего женственного, но и это отсутстствие у обеих внутренней притягательности противоположного пола его не волновало. Он был равнодушен, воспринимая одну и вторую некими бесполыми персонажами кукольного театра.
Сравнивая невольно теперь этих двух и своих новых знакомых, он чувствовал сконфуженность от такого несответствия своим прежним представлениям.
"...Что-то здесь не то. Или Речел и Трейси беззастенчиво придуриваются, или его собственный опыт не настолько богат, чтобы сделать правильные выводы.
Впрочем, какая разница? Не всё ли равно, как они живут"?
Он поймал себя на мысли, что от того, будет он знать это или нет, ровным счётом ничего не изменится.
"..Они обе не нуждаются в его советах и могут строить свои взаимоотношения так, как находят нужным."
Прощаясь, Речел обещала сообщить ему о результатах своих поисков сразу по возвращении. Прошло уже несколько дней, как она улетела в Вашингтон, где собиралась провести какое-то время. По её словам, она даже не представляла, где искать то, что их с Максом так теперь интересовало. Они с матерью не почти, а наверняка забыли об этом небольшом пакете с письмами и, вероятней всего, он лежал где-нибудь среди ненужных квитанций и старых поздравительных открыток. Семейный архив - вещь сложная, и к нему чаще всего обращаются в спешке, пытаясь разыскать порой незначительную бумагу, имеющую сиюминутную важность.
Письма.... Это не сертификат о рождении или выплаченная закладная. Их в лучшем случае хранит одно поколение, для которого они - зеркало прошедших дней. Вообще, было удивительным, что они попали сюда, на другой континент, пережив, как и их хозяева, неудобства перемещения. Такой факт кое-что значил. Он наталкивал на мысль, что коль скоро женщина, с которой его дед был когда-то близок, сохранила переписку, значит, у них была не просто мимолетная связь.
Макс хорошо помнил всё, что рассказывала о нём его мать. Для неё самой её отец надолго остался почти мистической фигурой, полной необъяснимой притягательности. Она всегда восхищалась им, его легкостью общения как с домашними, так и с совершенно незнакомыми людьми. По её воспоминаниям Макс представлял его себе вполне импозантным мужчиной, уверенным в себе, способным очаровать женщин разного круга. При всяком удобном случае мать старалась подчеркнуть, что такие натуры - большая редкость, и те, кто хоть однажды сталкивался с её отцом и дедом Макса, уже всю жизнь оставались под влиянием его редкой духовной силы. Наверное, та бескомпромиссная независимость, что чаще всего исходит от богатого внутреннего содержания человека, резко выделяла его из общего окружения. Он мог и любил нравиться людям, не прилагая к этому совершенно никаких усилий. Это было его естество - наживать себе только друзей, а не врагов. Обладая от природы жизнерадостным настроением, этот человек заражал оптимизмом, даже если обстоятельства складывались не в его пользу. На людях он редко впадал в меланхолию и таким его запомнили многие, кому довелось быть с ним рядом. Скорее всего, под всегда ровным настроением он тщательно скрывал своё истинное состояние духа и в этом проявлялось его нежелание посвящать каждого в личные переживания.
Тот лоск, что он привёз из Парижа, оставался с ним уже навсегда. Даже на фотографиях он редко расставался с франтоватой тросточкой, и вообще, в его внешности и манере себя держать всегда присутствовал нездешний шарм. При всём при этом все отлично знали о его избирательности в общении, которая не выглядела холодным снобизмом, а была лишь уважением к собственной персоне. Вряд ли такой человек стал писать лишь бы кому...
Речел объявилась раньше, чем он её ожидал. Уже к исходу недели после их расставания она позвонила и взволнованно сообщила, что привезла письма. Их оказалось только два, написанных по-французски: одно пространное, другое короткое, без дат и без конвертов. Она их не читала, не чувствуя себя вправе приоткрыть покров этой тайны одной. Эта мысль пришла в голову Речел неожиданно, и стоило ей только прикоснуться к забытой реликвии, как она тут же поняла, что хочет это сделать именно с Максом вдвоём. Унаследованный романтизм подсказывал Речел всю трепетность этого момента, которую она не испытывала уже очень давно.
Они не стали откладывать то, чего ждали оба с нетерпением, и уже вечером Речел была у него дома. Он встретил её, немного утомлённую шестичасовым перелётом, но необыкновенно счастливую от выполненной миссии.
- Макс, это оказалось нелёгким делом. Я буквально перерыла весь дом. Моя мать о них начисто забыла и даже не могла предположить, где их можно искать. В последний раз она видела их очень давно, ещё при жизни бабушки. Вот они.
Она достала из сумки абсолютно плоский пакет, перетянутый голубой лентой. На ней виднелись уже изрядно поблекшие буквы, выведенные когда-то чернильным карандашом.
"Луизе -Флейман"
-Луиза, имя моей бабушки, -пояснила Речел, - Даже трудно себе представить, сколько времени они так пролежали. Если бы не ты, то, наверное, о них никто так никогда бы и не вспомнил.
Она аккуратно развязала ленту и подала Максу несколько листков, исписанных круглым почерком, почти без наклона. Макс не мог не заметить в нём что-то очень знакомое. Он помнил манеру письма своих родителей, но никогда не видел ничего, написанного его дедом. Почерк поразительно напоминал его собственный как две капли воды, каким он писал когда-то очень давно, используя чернильную авторучку. Он бережно и не без волнения взял письма в руки, и невольно поднёс их к лицу, вдыхая аромат давно забытого времени. К запаху пересохшей бумаги примешивался другой - пудры и духов. Похожими пользовалась его мама и он хорошо запомнил его с раннего детства. Это была "Красная Москва" - легендарный российский парфюм, что привёз когда то в "златоглавую" Август Мишель для императрицы Александры Фёдоровны, переживший революции и войны, и сохранившийся неизменным уже на протяжении почти века.
Речел заметив, как он погружается в воспоминания, заметила:
- Они лежали в бабушкиной сумке, которая пропахла от разлитого в ней когда-то флакона духов. Она не отличалась оригинальностью, но имела безупречный вкус. Теперь, улавливая в воздухе "Шанель ? 5", я тут же представляю её, иронично взирающую на американские усилия удивить мир высокой моды.
- У тебя много от бабушки, - Макс не мог не пропустить мимо ушей её замечание. Речел тут же парировала:
- Как и у тебя от твого дедушки...
Это прозвучало как сигнал и Макс с нежностью поцеловал Речел в губы.
-Не знаю как ты, но я волнуюсь. Ты будешь их переводить и это будет точно так же, как будто они были только получены, и та, которой они были адресованы, читает их про себя.
Речел кокетливо улыбнулась, ей без сомнения доставляла удовольствие та роль, что Макс ей отводил Они устроились рядом, тесно прижавшись друг к другу, связанные уже другой неразрывной нитью, которая пролегла через многие годы.
* * *
"...Здравствуй, моя волшебница! Только так я могу тебя называть, вспоминая неповторимое время, что мы провели вместе. Я готов бросить всё ради одной долгожданной минуты оказаться опять рядом и осыпать в безумстве поцелуями твои руки и плечи, сгорая как спичка от нетерпения. Мне не стыдно признаться в такой зависимости, именно она делает меня избранным быть посвящёным в это страстное блаженство. Чары таинства безумных и беззвучных часов, что ты когда-то мне подарила, преследуют меня в моменты одиночества и я схожу с ума, не в силах совладать со своим желанием. Им занят мой воспалённый мозг, я погружаюсь в эти чудесные видения, с ними засыпаю и боюсь очнуться в страхе, что тебя не увижу поблизости.
Ты спрашиваешь, как мне работается? Ну что тебе сказать, моя царица? Я смотрю на холст и мне видится твоя обворожительная улыбка. Твои черты везде, их трудно не заметить и не узнать. Анри постоянно подшучивает надо мной, но я не обижаюсь, как избраннейший из смертных, кому выпало счастье познать весь восторг служить Эросу с такой изумительной жрицей.
Луиза, любовь моя, я считаю минуты...
Мне так жаль, что ты не могла присутствовать на последнем Осеннем салоне. На этот раз я выставил две своих работы. Одна из них - "Продавец каштанов" имела несомненный успех, но не сравнимый со скандальным фурором, что произвела картина Анри "Женщина в зелёной шляпе". Она здорово поддела публику. Уже потом, несколько дней спустя, он мне со смехом признался, что мы с ним были самые цветные. Об этом же твердил и Дерен. Его с друзьями мы встретили в "Ротонде". Представляешь, кто-то из критиков назвал нас хищными. Этому господину, видите ли, привиделась некоторая неумеренность в энергии красок и он посчитал их слишком резкими. Такие люди просто не понимают экспрессию. Ах Анри-Анри, мой добрый друг...Я словно ощущаю его руку на свом плече и как будто слышу его голос С некоторого времени он уже не расстаётся со словом "экспрессия", настолько хорошо оно выражает настроение творчества. Вчера мы пробродили по городу почти до утра и он в порыве откровенности поделился со мной разговором с Моро. Ты знаешь , что тот ему сказал?
"..Вам предстоит упростить живопись.."
Преклоняюсь перед предсказанием метра. Это предвидение.
Как было бы прекрасно, если бы я смог утром оказаться в твоих горячих объятиях и ласкать тебя, разомлевшую от сна. Боже, как мне хочется забыться, согретому твоим роскошным телом. Я прочувствовал его, удовлетворяя голод своей кожи, и ничто не укрылось от моего благоговейного созерцания. Нежная моя, прости мне сумбур в моих мыслях, они мешаются от одного твоего в них появления. Судьбе было угодно дать мне шанс жить в мире, где присутствует твоя великолепная нагота, упоительная и сладостная. Я раб, усыпанный милостями. Я путник, томимый жаждой, который припал к живительному и благодатному источнику. Богиня наслаждений, разомкни свои ладони и дай мне ощутить сполна их вкус на моих губах, и ты услышишь бешеное дыхание готового вырваться из груди сердца. Оно стонет и изнывает..."
Речел остановилась, переводя дух. Письмо её захватило, словно не кому-то другому, а ей оно посвящалось. Она воспринимала каждую строчку, пропитанную страстью, посвящением себе, и всё, что писал этот незнакомый молодой человек, принадлежало ей и только ей. Это у неё бешено колотилось и таяло сердце от его любви и желания.
Речел, не замечая дрожи в своём голосе, переводила достаточно быстро и иногда замедлялась, если слово было неразборчиво написано.
- Макс, я не понимаю, как они могли расстаться...
В её руках опять оказался пожелтевший листок бумаги.
"...Как скоро ты намерена вернуться, моя радость? Весь Париж только и говорит об этой выставке. Что пишут газеты в провинции? Наверное, в подражание столичному вкусу обвиняют нас в неоправданной дерзости и сознательном уходе от общественных проблем. Возмущёные тем, что, как они выражаются, мы швырнули публике в лицо банку с краской...
Ах, Боже мой! Неужели, каждый из нас не имеет права на субъективное видение? Что стоит пустая болтовня по сравнению с чёткой линией? То, что они называют примитивизмом форм и пластической деформацией, на самом деле - максимальная выразительность. Прости меня за это лёгкое возбуждение, я невзначай увлёкся, но ты так всегда меня хорошо понимала. Как я скучаю по кончикам твоих нежных пальцев! Привыкшему их согревать в своих руках во время наших долгих зимних прогулок, мне так не достаёт их теперь. Я не могу забыть тот первый поцелуй, что ты мне благосклонно подарила, укрывшись от посторонних взглядов на Пляс дю Тетр. Господи, минул уж почти год, а я всё еще нахожусь под первым впечатлением. Безнадёжно больному, мне ли не ведать природу снадобья, которое одно-единственное способно меня исцелить... Меланхолическая философия молодого мужчины - это его неудовлетворённая страсть.
Хочу поделиться с тобой одной своим выводом как невольный мыслителью Я знаю, что едва тебя опять увижу, уже не смогу более концентрироваться на холодных умозаключениях. Вот что мне пришло в голову: не всегда хороший художник делает хорошие вещи, как не всегда плохой - плохие, но никогда плохой художник не станет хорошим и никогда хороший не будет плохим. Каково? Меня распирает чувство гордости от собственной способности делать такие наблюдения. Только не говори, что я был таким всегда. Нет. Я знаю теперь, что советовать для всплеска творческих сил... Жестокую и испепеляющую душу невозможность находиться рядом с предметом своих желаний. Вот и сейчас, томимому жаждой обладания, мне требуется писать, чтобы выплеснуть накопившийся фонтан нерастраченной любви к тебе, моя Женщина..."
Речел смолкла, будто осмысливая заново эти строки.
- Макс, ты только вслушайся!
Она перечитала последние предложения.
- Твой дед совсем недалёк здесь от Фройда: перевод бессознательных инстинктов в символические формы. Тогда о психоанализе ещё мало кто знал знал. По сути дела, он пишет о трансформации энергии либидо в форму творческого подъёма, то есть - о сублимации. Занятно. Неужели открытия действительно витают в воздухе и могут быть подхвачены сразу несколькими умами? Как жаль, что я не читала этого письма раньше...
Речел задумалась.
- Когда я летела в самолёте из Вашингтона, мне вдруг подумалось, что ведь ничего этого могло не произойти, не окажись я тогда на выставке.
Макс внимательно посмотрел в её сторону.
Речел как бы раздваивалась: обычно она могла быть язвительно жёсткой в своей желчной иронии и такую её он уже воспринимал, абсолютно не представляя её другой. То, как она вела себя сейчас, было крайне непривычным. Эта внезапная мягкость и совершенно раскованная расположенность к нему, что принесли в её душу открывшиеся факты пересечения судеб давно ушедших из жизни людей, делали её неузнаваемой. Макс не знал, что и думать.
"...Какая из них двоих настоящая и чего от неё ждать в следущую минуту?"
Эта непредсказуемость только усиливала её непостижимую привлекательность.
"...Интересно, а что бы с ней произошло, не окажись ОН! тогда в том же самом месте?
Кого бы они выбрали для своей маленькой оргии?"
Макс старался припомнить всех претендентов, кто хоть как-то мог показаться ей достойным внимания.
"..На кого бы ещё она могла положить взгляд и вообще, почему они выбрали именно эту галерею?"
В другое бы время он точно не преминул её спросить об этом, но не сейчас. И хотя ему страстно захотелось узнать ответ, он ушёл в сторону от этого соблазна, так и не решив, какую Речел он предпочитает больше.
Макс продолжал с нескрываемым интересом разглядывать её, увлекаясь как и в первый раз её женской притягательностью.
- Милая Речел, если бы мы могли успеть везде. Наверняка, ты и я, как и все остальные часто проходим стороной, в полном неведении от близости своих судьбоносных моментов, которые нередко буквально за углом. Другое дело, что каждый ждёт своего и видит по-разному капризы провидения, которые могут круто изменить жизнь. У одних - это деньги, положение или что-то ещё, а у других - нечто совершенно нематериальное. Считай, что нам просто повезло. Кстати, как ты в плане неожиданного счастья?
Макс обнял её, уже не смущаясь. Его движение было уверенным и он вёл себя так, как это делают люди, уже побывавшие вместе в постели. Но не пренебрежительно- фамильярно и не с чувством собственника, а с уважением и благодарностью к тем минутам, что она посвятила ему с ним наедине.
- Я смотрю, ты человек импульса.
Речел уже небезразлично принимала его ласку.
- Макс, мы же читаем...
Она пыталась шутливо противостоять, без всякой надежды на собственные силы. Письмо он предусмотрительно отложил в сторону и про себя подмигнул его автору, как бы извиняясь за вынужденную остановку. Он был уверен, что последует молчаливое благословение - его порывы мало чем отличались от тех, что испытывал его дед при виде дамских прелестей.
Речел уснула. Оказавшись с Максом наедине, она заметно изменилась. Он более не чувствовал её напряжения, которое он отметил в ней тогда в доме у Трейси. Это наблюдение было словно продолжением его мыслей ещё каких-нибудь полчаса назад. Они опять нахлынули на него неподконтрольной сумятицей в душе и показавшаяся в тот день странность её поведения по-прежнему не давала ему покоя.
Спросить её вот так прямо он не мог.
"... Да и о чём спрашивать? Каковы её сексуальные пристрастия? Какое место в её жизни занимает Трейси? Подруга? По всей вероятности, не только".
Сцена с их красноречивыми объятиями и изощрёнными ласками стояла у него перед глазами, вызывая странные и смешанные чувства. Он не испытывал отвращения и этот невольный вуайеризм действовал на него непонятно возбуждающе.
Макс уже знал, как максимально доставить ей удовольствие и не забыть себя при этом. Они лежали, как ложки, повторяя изгибы тела друг друга и он даже слышал её лёгкое похрапывание. Это был хороший знак, женщина может вести себя так, будучи увереной в своей полной безопасности и испытывая комфорт от присутствия того человека, который с ней рядом. Её тело расслабилось и от него веяло умиротворением долгожданного отдыха. Он видел перед собой её плечо и волосы, прикрывшие часть лица. Его ладони обхватили её грудь и он ощущал ими успокоившиеся соски. Так миллионы лет отдыхало, насытившись любовью, не одно поколение мужчин и женщин, и то же самое будет потом, продолжая эту веками выверенную позу интимной близости.
Для Макса эта связь оказалась, пожалуй, тем, чего он ожидал. Несмотря на необычное начало, он мог предугадать в Речел хорошего и отзывчивого партнёра. И не ошибся. У них совпадал баланс чувственности и это сводило настроение каждого к последовательному дополнению их совместных желаний.
"... Интересно, кто она по гороскопу?
... Ярко выраженная наблюдательность и несомненная интеллигентность, как у Девы. С другой стороны, открытая и страстная в своих порывах, как Скорпион. Уверенная в себе, как Телец...
Пожалуй, в ней он может отыскать больше, чем поначалу предвидел."
Речел спала недолго, но даже эти десять-пятнадцать минут её заметно взбодрили. Она повернулась к нему лицом и в её глазах Макс заметил неподдельное внимание к себе. Она смотрела как бы со стороны, словно на совершенно незнакомого ей человека. Нетрудно было догадаться, что происходило в её душе. Наверняка, она проецировала события из жизни своей бабушки на свои собственные взаимотношения с Максом. Даже, может, втайне фантазировала, представляя себя в той парижской квартире, где жил русский художник и встречался со своей возлюбленной. Красивая и романтическая история стала как бы её личной. Она захватила. Эпизод почти вековой давности стал прологом к невероятному и почти нереальному происшествию в её собственной судьбе, похожему больше на вымысел.
Макс почти не сомневался в её настроении.
"...Наверняка эти события ничего особенно не перевернули в её делах и привычках, но, должно быть, повеяли новизной других впечатлений. Да и для него всё, что произошло, оказалось полнейшей неожиданностью.
Опасный и тревожный момент в непосредственной близости, от которого и он так близко очутился. Для него встреча с этой женщиной стала счастливым избавлением от своего депрессивного состояния и можно было только радоваться всем этим переменам.
А что потом...?
Он уже совершенно точно не захочет жить по-прежнему, но сможет ли отказаться от всего, что так мешает ему в последнее время?
Бросить...?
Как просто на словах шагнуть за эту не всегда легко преодолимую черту. Без сомнения, сладостно думать и мечтать о шансе, предоставляемом случаем, о негаданном повороте в своей жизни с подсознательным нежеланием, чтобы он произошёл и совершенно нелегко оказаться вдруг рядом. При этом, не спасовать перед пугающей возможностью стать избранником судьбы. Не факиром на час, когда сзади спасительно маячит привычная тихая заводь, а уже навсегда оказаться по другую сторону своего приземлённого состояния со спасительным якорем добровольных обязательств."
Макс неторопливо предавался своим размышлениям.
"... Может она была права насчёт выбора"?
Заметив, что Речел пристально на него смотрит, Макс про себя рассмеялся.
"... Ну разве об этом надо думать наедине с женщиной? И надо ли думать вообще"?
Речел продолжала его разглядывать. От неё не укрылось, что он где-то очень далеко в своих мыслях.
- О чём ты думаешь?
Макс блаженно закрыл глаза, ощущая аромат её кожи. Он жадно прижался к ней всем телом, уже полностью отключаясь от своих рассуждений.
- Жалею, что такие моменты нельзя продлить до бесконечности. Сейчас я абсолютно уверен, чего мне будет не доставать в старости.
Он легонько поцеловал Речел под грудью.
- С тобой я ещё раз в этом убедился.
Она потрепала его волосы.
- Пусть будет так, хотя я далеко не уверена, что именно это у тебя в голове. Ах Макс, я так и не знаю о тебе ничего. Ты продолжаешь отмалчиваться. Скажи мне, ты всегда добиваешься своего?
- Стараюсь.
Тепрь Речел задумалась о чём-то своём.
- Мне нравятся целеустремлённые мужчины. По крайней мере, в том, как проявляется их настойчивость, я могу определить степень их жажды жизни.
- Однако, нам пора, я сгораю от нетерпения опять погрузиться в мир мыслей и чувств человека, который пишет такие проникновенные и интересные письма.
Они остались в постели. Речел села и подложила себе пару подушек под спину. Она аккуратно обернула вокруг себя одеяло и вновь принялась за чтение.
"...Как странно, что всё это я понял только сейчас. Неужели только на расстоянии возможно разглядеть то, что без всякой удобной подсказки так видимо невооруженным глазом?
Я не так давно познакомился с Жоржем Руо. Преинтересная встреча. Он тоже выставлялся в Салоне. Собственно, Анри мне говорил о нём уже давно, он кстати, шлёт тебе поклон.
Они знакомы много лет, ещё по Академии Изящных Искусств. Жорж тоже учился у Моро и был одним из его любимых учеников. Поначалу он мне показался немного непонятным, как и его работы, полные какого-то трагизма обречённости. Такое впечатление, что в его персонажах присутствует неукротимая сила зла и вот- вот откроется её таинственная жуткая суть. Такое настроение я испытывал, когда тяжело хворал в детстве, и уже потом его отзвук нет-нет и всколыхнёт непонятным напоминанием безотчётного страха болезненных сновидений. В этом его сила - так влиять на состояние духа: не столько угнетающе, а словно с вопросом. Я проговорил с ним не более часа и не мог отделаться от впечатления, что передо мной смиренный апостол. Даже глядит он как-то отрешённо, но всё равно чувствуешь его внутреннюю силу. Вообще, мне везёт на подобные встречи в последнее время. Своего "Продавца каштанов" я писал тоже с не совсем обыкновенного человека. Как-то прогуливаясь по Елисейским Полям, совсем недалеко от площади Согласия, я случайно встретился взглядом с незнакомцем. Он сидел возле жаровни с каштанами и продавал их, складывая кучками в небольшие кулёчки. Под жаровней тлели угли, мерцая красноватыми язычками пламени и притягивали к себе этим блеском спокойного огня. Я невольно загляделся и когда поднял глаза, тут же наткнулся на его взор, но не пустой, где не читается ровным счётом ничего, а глубокомысленный и сосредоточенный. Мы так смотрели друг на друга несколько мгновений, но уже и этого было достаточно, чтобы у меня в секунду родился образ, который я по памяти набросал двумя часами позже. На следущий день хотел продолжить работу, но увы, не смог. Мне нужен был толчок, чтобы докопаться до сути и я вдруг понял со всей очевидностью, что должен опять взглянуть ему в глаза. Я нашёл его на том же месте. Увидев меня, он вероятно, узнал моё лицо, но не подал виду, а продолжал своё нехитрое дело. Не помню, как мы разговорились, но наша беседа затянулась. Нечасто встречаешь таких людей и уж подавно неподвластны игре воображения все перепетии, в которые они попадают. Человеком он оказался учёным и образованным, а что касаемо его теперешнего занятия, так он спокойно это воспринимает, как некий турбуленс в своей жизни. Как тут не вспомнить себя, оказавшегося в Париже впервые. Я признался ему, что здесь не случайно и хочу написать его, если он не против. Он в ответ лишь рассмеялся со словами:
- Никто не может запретить смотреть, а на умение видеть не требуется ничьего позволения.
Само провидение пожелало мне отыскать его среди множества других. Теперь я уверен до конца, что ничего не может быть запланированным. Только случай способен награждать. Я провёл с ним рядом несколько дней. В один из них он угостил меня вином, которое мне не доводилось ещё пробовать. Я было стал отказываться, уж очень не хотелось загубить день бесцельным служением Бахусу, когда впереди столько работы, но он был неумолим.
-Вино Мариани!
Вот увидишь, как силы твои возрастут, когда ты испробуешь этого удивительного и благословенного напитка...
Ловко откупорив бутылку, мой новый знакомый хитровато прищурился и пообещал вторую, им припасённую. Мы их опустошили и я нисколько не сожалел. По твоему приезду раздобуду непременно такое же, оно вызывает прилив необыкновенной бодрости. По вкусу вроде обыкновенное бордо, но какой источник энергии! Я пристроился с мольбертом возле жаровни торговца и без устали проработал несколько часов, чувствуя одержимость, хоть мне и свойственную, но не в такой степени.
Эта работа далась мне нелегко, но думаю она того стоила. Никогда не испытывал столько трудностей, чтобы передать настроение модели, и только бесконечно манипулируя цветом, отчасти добился своего. На прощанье он мне совершенно серьёзно, как бы предрекая, тихо сказал:
- Это полотно прославит твоё имя! Пройдёт много времени, пока это случится, но знай, с ним к тебе придёт известность...
По странной причине я ему поверил, хотя всегда с большим скептицизмом относился к пророчествам. Уже после выставки я пытался отыскать его, но тщетно, он бесследно исчез, и только тёмные пятна от просыпавшихся углей из его жаровни на тротуаре, где он сидел, да привкус вина Мариани, с которым он меня познакомил, напоминают мне теперь эту встречу...
Ах, моя нежная, как я скучаю по тебе и с этим мне совладать всё сложней. Скажу по большому секрету, я уже вынашиваю одну идею и непременно хочу её воплотить в новую работу. Там будешь ты и я. Меня иногда терзают необъяснимые предчувствия, как будто мы не вместе. Прочь, прочь от таких видений. Это хандра, от которой я излечусь немедля по твоему возвращению..."
Речел остановилась, переворачивая лист. В то время как она читала, Макс почти непроизвольно наблюдал за выражением её лица. С него исчезла уверенная ирония и теперь в её глазах светился тихий восторг, как будто с каждой новой строкой она всё сильнее проникалась благодарностью, что судьба ей подарила эту встречу. Вот так, ни с того ни с сего. Щедро и, казалось, ничего не требуя взамен.
Он продолжал вглядываться в Речел, пытаясь угадать её мысли.
"...Вполне возможно, письмо погрузило её в гущу волнующих событий, которые когда-то мельком проскользнули сухими фактами из курса истории искусства. Без должного внимания с её стороны и уж, конечно же, без всякой своей личной сопричастности. Наверное, только теперь она поняла, что за каждым именем стоит отдельная человеческая судьба, а не просто имя художника, как бирка, в виде обязательного дополнения к признанному шедевру и объекту капиталовложения."
Её голос зазвучал снова.
"... Мне даже не трудно представить, как это произойдёт. Я буду ждать тебя на вокзале Ла Сьота, среди многих других прогуливющихся по перрону, как вдруг, словно из кадров братьев Люмьер, окутанный паром, покажется локомотив, замедляя ход и пряча в своей утробе исполинскую силу. Я увижу тебя издалека, в твоей любимой роскошной шляпке от Пуаре, её не спутать ни с одной другой, потому как она на такой как ты прелестнице. У меня замрёт и станет таять сердце от сладкого предчувствия, что не пройдёт и часа, как я буду с упоением помогать тебе расстёгивать эти многочисленные крючки на корсете, изголодавшийся и ненасытный. Прости мне такое откровение. Я нахожусь в мире своих образов, где проживаю их жизнь, и вот теперь у меня добавился ещё один.
Пишу это письмо с перерывами. Мне кажется, оно связывает меня с тобой и я не хочу добровольно отказаться от этой возможности. Оно, отложенное в сторону, пролежало на моей конторке несколько дней. Всё время я подходил и думал, что очень бы огорчился, если бы поспешил его отправить, а так я могу продолжать, чувствуя твоё постоянное присутствие.
Второго дня узнал, что продалась моя картина "Портрет на фоне иконы". Я был к ней очень привязан. Писалась она легко и воспоминания о работе над ней носят самый отрадный характер. Это был мой первый парижский год...
Покупателем оказался некий анонимный господин из Санкт-Петербурга, который пожелал остаться неизвестным. Я уже по ней скучаю, как по собственному ребёнку, покидающему родительский дом. Приятно сознавать, что тебя оценили, но примешивается и иное, когда понимаешь, что для этой картины начинается другая жизнь и своя собственная судьба..."
- Речел, постой!
Макс прервал её на секунду.
- Ты уверена в переводе названия этой картины?
Она ещё раз прошлась глазами по письму.
- Абсолютно.
"Женщина на фоне иконы". Тебе оно что-то говорит или как-то знакомо?
Макс усмехнулся.
- Не просто знакомо...
Мать мне рассказывала одну историю, связанную с этой работой. В конце Гражданской войны по воле случая эта картина оказалась в том же городе, где жил мой дед. Он случайно наткнулся на неё в одном из антикварных магазинов. Для тех, кто бежал от советской власти и от наступавших частей большевиков, здесь был последний форпост прежнего и канувшего навсегда времени. Когда на карту поставлена жизнь, уже не до коллекционного фарфора и живописи. Происходит переоценка всех ценностей. В ту пору в небольшом портовом городе скопились шедевры столичного масштаба. Кстати, некоторые из них там так и осели, заняв достойное место в нынешних музейных коллекциях. Среди хаоса смены власти - завалы случайных вещей, и среди них - его работа. Представляешь, как он обрадовался?! Не было и речи, чтобы её не выкупить. Он буквально умолил хозяина магазина её придержать, пока ему удастся собрать всю сумму. Наверное, продавец подумал о нём, как об умалишённом.
Речел беспокойно уставилась на Макса.
- Удалось?
- Он обегал полгорода в поисках таких денег, пока всё-таки не наскрёб всё. Впрочем, очередь покупателей не стояла. Люди были встревожены и напуганы, и хотя в городе продолжала протекать с виду нормальная жизнь, очень многим было понятно, что надо ждать перемен. Картину, завёрнутую в какое-то рваньё, он бережно принёс в дом родителей. В итоге, она оказалась единственным, что у него теперь было, как память о его парижском периоде жизни. Неразрывное звено, воплотившее в себя так много сбывшихся надежд.
- Где она теперь?
Макс вздохнул.
- Не знаю. После его смерти семья нуждалась в деньгах и мать её продала. Она не хотела, но, к сожалению, так сложились обстоятельства. Потом я увидел её в доме одного коллекционера, лет пятнадцать назад. Очень запоминающаяся, выполненная на доске красного дерева. Не совсем традиционная для его творчества. В ярких и сочных тонах. Я хотел её выкупить, но нынешний владелец картины не был таким же сговорчивым, каким много лет назад оказался тот самый хозяин антикварного магазина. А жаль...
Эта картина много значила для моего деда. У него несомненно был дар портретиста, и хотя работ такого плана было немного, мне они нравятся больше всего.
Потом семья коллекционера перебралась сюда в Америку. Возможно, картина сейчас где-нибудь в Нью-Йорке или где-то ещё, если им удалось её вывезти.
- Что значит "удалось"? Ты считаешь, что у них не нашлось в чемодане места?
Ну что было на это ответить. Как объяснить, что в то время, когда советская система ещё не пережила закат и не развалилась, люди не могли распоряжаться по своему усмотрению тем, что им принадлежало.
- Речел, не забывай, что пятнадцать лет назад в России были совершенно другие законы. Произведения искусства музейного уровня из частных коллекций были собственностью государства и не подлежали вывозу за рубеж.
Макс умолк и призадумался на секунду.
- Я никогда не отличался верноподданническими настроениями, но до сих пор не уверен, что такое положение не было правильным. Наверное, это то, как я понимаю патриотизм и, признавая эту установку, мне удаётся возвыситься до понимания уровня национальных интересов. Разбазарить легко, собрать труднее.
Он виновато посмотрел на Речел.
- Прости мне мою высокопарность.
Она подвинулась к нему поближе и с иронией заметила.
- По-моему, Россия - это инкубатор идеалистов.
Макс, как бы вспоминая что-то своё, медленно произнёс:
- Возможно, а скорее, так оно и есть. Одни видят хамство и переживая нанесённые обиды, утверждаются в своём негативном восприятии этой страны, другие понимают, что власть это люди, не обязательно всегда самые честные или достойные, по которым нельзя судить о величии нации.
Речел немного смущённо взглянула ему в глаза.
- А ты далеко не прост...
- Как оказалось, нет.
- И знаешь себе цену.
- Мужчине не стоит себя недооценивать, если он претендует на это звание.
Она улыбнулась.
- Я начинаю испытывать чувство гордости за свою семью. Нам посчастливилось соприкоснуться с непосредственностью. Моя бабушка положила начало и я приняла эстафету.
Речел опять устроилась поудобней и взяла отложенное письмо.
- Давай читать дальше.
"...Ты знаешь, мне пришло в голову, что я точно верю в судьбу. Ещё в детстве мне казалось, что она меня не оставит, не бросит как пасынка, а позаботится и обласкает, заметив моё усердие и прилежность. Вот я и старался как мог, уверовав, что у нас с ней договор. Мне нисколько не удивительны мои нынешние события, всё это - то, что непременно должно было со мной произойти. Я даже видел во сне запруженные незнакомые улицы и себя в их разношёрстной толпе с треногой и этюдником. Мне полюбились эти щербатые мостовые с проросшими кустиками чахлой травы, совсем как та, что виделась из окна дома, где я родился и взял впервые в руки кисть. После Мюнхена с его чинностью и всепроникающим порядком я почувствовал себя в Париже очень уютно, как будто вновь очутился в месте, мною любимом и дорогом моему сердцу. Словно опять вдыхаю знакомый воздух своего родного города. Он так похож на Париж: и по архитектуре, и по настроению, недаром, его основателем был неаполитанец, а планировщиком - француз. Та же благородная сдержанность красок тенистых улиц. Эту смену цветов дня, от холодных синих рассветов до расплывчатой гаммы теней, которые проявляются с каждым часом и набирая силу уже звучат каждая по-своему, мне не спутать ни с одним другим местом. Я знаю, городские кварталы - это моя стихия и нисколько не сожалею о том. Меня даже пугает порой сочность палитры бескрайней перспективы. Можно сколько душе угодно вглядываться в прозрачность воздуха только лишь для того, чтобы почувствовать собственную беспомощность состязаться с природой, где проигрывает любое человеческое умение компоновать самое невероятное. Наверное поэтому я не тяготею к пленэру, а предпочитаю замкнутое пространство..."
- Знаешь, Речел...- Макс остановил её - теперь я понимаю многие его картины. Он как будто избегал дневного света и находил изысканность в приглушённых тонах. Даже уличные сцены - это обыкновенно вечер, без истеричности прямых солнечных бликов. Никогда бы не подумал, что мои собственные догадки смогут найти подтверждение в его словах. Прости, что я тебя перебил, но мне мне хотелось с тобой поделиться.
- Ах, Макс!
У Речел повлажнели глаза.
- Это письмо теперь переживает вторую жизнь. Я везла его для тебя, но как теперь понимаю, оно мне открыло глаза на то, о чём я даже и не подозревала.
"... Луиза, милая, я даже не догадывался, что так будет тебя не хватать. Только с разлукой понимаешь свои привязанности. А может быть, для того нам и дано оказаться вдали друг от друга, чтобы не привыкать к каждодневной возможности ощущать свою близость, сделав её доступной? Без всякого сомнения, во мне присутствует всё та же острота эмоций и то же самое влечение, что так когда-то всколыхнуло мою душу. Нет вру. Оно гораздо сильней и теперь заполняет меня всего без остатка. Сейчас это не просто результат игры воображения, а поглощающая страсть, осознанная и неутолимая. Я готов до бесконечности говорить о ней с тобой, до полного самозабвения, лишь бы только сократить хоть на немного время расставания.
Вчера нежданно испортилась погода и весь день накрапывал мелкий дождь. Мы с Анри отменили нашу прогулку и я просидел всё утро у него в студии. Она уставлена невообразимым количеством предметов из Марокко. Не представляю, где он всё это понабирал, чтобы так умело декорировать комнату. Здесь есть всё, на чём может с удивлением остановиться взгляд европейца. Даже кривые кинжалы в ножнах на стенах, украшенные какими-то жуткими по виду камнями, а в углу на низком столике - ребаб и барабан-тамбур. Того и гляди, что из-за шторы появится смуглая танцовщица и будет под звуки шейхата утешать взор, лаская его неожиданно откровенными поворотами и изгибами тела. Ты помнишь его увлечение скульптурой? Он его не забросил и говорит, что находит в этом занятии новое постижение форм. Я склонен с ним согласиться, он действительно пишет в другой манере и теперь в изображении человеческого тела всё чаще прослеживается гармония Поликлетова канона. Это чувствуется в равновесии работ и тут же придаёт им характер завершённости. Не думай, что такое единомыслие у нас абсолютно во всём. Несмотря на мою уживчивость, мы иногда спорим, и крепко. Стоило мне поделиться с ним своими муками над передачей характера "Продавца каштанов" и моими экспериментами с цветом, как он тут же безапеляционно заявил:
- В простоте цвета - его сила. Чем меньше примесей, тем глубже смысл...
Спорное определение. Оно не может быть верным применительно ко всякой картине и иногда именно медленное угасание или наоборот всплеск краски доводит настроение до того необходимого уровня, что пытаешься передать. В нюансировке света я вижу тональную культуру любого произведения. Это не имеет ничего общего с фотографическим повторением натуры, и даже извращая модель, я усиливаю моё собственное понимание предмета.
Минуло около года с момента его выставки у Воллара. Мы с ним вспоминали те дни и он без всякого смущения сказал, что очень волновался накануне. Распросил его о Руо и поделился тем впечатлением, что на меня произвёл этот человек. Анри даже не удивился моему восприятию и вместо ответа посоветовал мне на досуге почитать Леона Блуа. Я, кажется, немного слышал о нём, но не припомню от кого...
- Макс, ты в курсе дела, кто такой Блуа? Мне это имя незвестно.
Речел старалась проследить все детали.
- Французский католический писатель конца девятнадцатого, начала двадцатого века. Я не читал, в России мне он не встречался в переводе, но знаю о нём из сочинений Бердяева. Кстати, Бердяев - один из очень интересных и самобытных русских мыслителей и в своих работах он касается философии христианства Блуа. Пожалуй, это не имеет никакого отношения к моему деду, он был бесконечно далёк от какой-либо религии и тем более от философских изысканий в этой области. Его верой было искусство.
- Макс, что в России все такие умные? Ты начинаешь меня пугать.
Он рассмеялся.
- Нет. Просто моё поколение отличалось повышенным интересом к чтению, а я ещё влезал в дебри философии. Могу даже признаться, что нисколько не сожалею об этом. У того же Бердяева есть одна замечательная мысль, которая я думаю, тебе понравится:
"...Творчество есть победа над похотью жизни.."
Ещё один взгляд на место художника в этом мире. Кстати, я не согласен, уж очень от такого высказывания веет аскетизмом.
-Вот как?
У Речел возникло желание его подразнить.
- Да. Для меня жизнь напоена ароматами и художник как никто умеет их улавливать и передавать, оставаясь при этом самым обыкновенным человеком с простыми и понятными общеизвестными проявлениями. Мой дед был таким, насколько я могу судить по описаниям его близких.
Творчество - это уход в другую реальность, но той же самой личности. Это не победа над низменным и обыкновенным, это способность распознать там незамеченное другими. Для художника не существует дурацких ограничений. Он всегда, как реальность, политически некорректен. По настоящему великие произведения - это жизнь без ретуши, и выставляя такое, художник не может рассчитывать всегда на положительную реакцию. Кому хочется знать о себе всю правду? Яростное неприятие толпы лучше её ленивых и равнодушных аплодисментов.
Макс не заметил, как начал говорить с подъёмом, воодушевляясь от своей точки зрения.
- Ты предполагаешь безусловную правоту творческой личности?
Речел насмешливо прервала его пламенную тираду. Это его нисколько не смутило, лишь охладило пыл и вернуло к привычке смотреть на всё иронично, и по возможности, с допустимым в обстановке юмором. Он подпёр подбородок ладонью и уже весело взглянул на Речел.
- Отнюдь. Я же сказал: всё, что присуще каждому, живущему на этой, как принято говорить, грешной земле. Ошибки в том числе.
Во взгляде Макса что-то поменялось. Он как будто потерял на минуту мысль, вернее, им уже завладела другая. От Речел это не ускользнуло, да и как ей было не заметить перемену, которую так легко предсказать у мужчины на исходе третьего часа любовного свидания.
Макс, не меняя тона, продолжал:
- Но вот я о чём думаю...
Она притворно удивлённо подняла глаза:
- И о чём же?
Он картинно вздохнул.
- Наверное, я покажусь неоригинальным и, пожалуй, примитивным...
Он нашёптывал ей последние слова, привлекая к себе. Речел со смехом уже скользила по подушкам вниз.
- У тебя в роду никого не диагностировали как сексуально невоздержанного..?
Время летело незаметно и вскоре они проголодались. Макс принёс закуски и бутылку белого вина.