После полудня свершилось: сначала я получил расчетные, приятно подытожив эпопею с подработкой на стройках столицы, а потом ликвидировал последний хвост на факультете. Теперь чувствовал необыкновенный прилив сил и настроения.
Вечер в общаге, однако, выдался рядовым и будничным.
Анюня сидела за компом: она у нас дипломница, дипломная горела. Манюня тоже поначалу, второкурсница несчастная, намеревалась взяться за ум, то есть за свои дамокловы дифуры. Я некоторое время бесцельно слонялся из угла в угол, потом немного побоксировал с грушей, но после ужина не боксировалось. Полюбовался одиноко грустящей на подоконнике засушенной розой в бутылке из-под шампанского, отнял у Манюни учебники и заставил играть со мной в гусарика. Да, такой я растлитель юных душ, не дающий студенткам нормально учиться.
Негромко лопотало радио, Анюня стучала по клавишам, мы с Манюней резались в гусарика, вздыхая о завтрашнем вечере. Не каждый день в Москву заруливает Мэрлин Мэнсон, а чтобы его концерт еще и не собирались запрещать-отменять, вообще выдающийся случай. О билетах я позаботился. Мэнсонов шутовской сатанизм никакого чувства, кроме снисходительного умиления, вызвать не способен, но музыка на уровне. К тому же люблю придурков и уродов.
Радиодикторша полностью разделяла мою позицию. Манюня как раз пыталась нам возражать, что в Мэнсоне все же есть нечто сатанинское, когда в наш уют, нашу тишь да блажь вторгся Яшка Бармалей.
Большой и кучерявый Яшка учится в одном заведении с нами. Он - настоящий ботан, причем из продвинутых. В большом авторитете на своем истфаке, преподы с ним за ручку здороваются. А по виду не скажешь. По виду Яшке Бармалею мебель на складах грузить да портвейн в подворотне глушить.
Впрочем, Бармалей не гнушается ни тем, ни другим.
Все мы четверо, как ни удивительно, учимся на разных факах и курсах (я - на биологическом). Познакомились еще на нашей первой для всех абитуре - но тогда поступила одна Анюня. Она вообще у нас самая умная. И, конечно, самая красивая. Манюня тоже ничего, но у Анюни на руках неперебиваемый козырь: она блондинка. Бармалей в нее тайно по уши влюблен - он мне в этом однажды признался. Находясь, естественно, в том состоянии и виде, в котором идиотские признания слетают с языка с особенной легкостью. Впрочем, он влюблен и в Манюню ("немного"). А скорее, просто, скотина, мне завидует. Завидует, что у меня они сразу обе, а у него ни одной. Раньше я думал, что его зависть белая.
Наш кучерявый товарищ отказался расписать с нами настоящую пульку - мол, есть вопрос поважнее - и картинно бросил на стол потрепанную желтую бумажку с замысловатыми каракулями.
- Что это, Яша? - бархатно спросила Манюня.
- Великая Ключица! - раздуваясь от важности, провозгласил Бармалей.
- Чего-чего?
Бармалей повторил с прежним пафосом:
- Это текст Великой Ключицы, магической формулы, или, если хотите, заклинания, которым можно вызвать Сатану!
Мы с Манюней скептически усмехнулись.
Бармалей тоже улыбнулся, и сквозануло в его улыбке что-то безумное. Я еще не подозревал, кто из нас окажется настоящим психом. Манюня поинтересовалась, - похоже, чисто из деликатности:
- А зачем его вызывать?
- Чтобы душу заложить, - машинально откликнулся я. Чтением готических страшилок я не брезговал, да и без них сомнений здесь быть не могло: с какой же целью взывать к Дьяволу? Но Бармалей уточнил:
- Будем называть вещи своими именами, Хасан. Не заложить, продать.
Хасан - это я. Не думайте, я стопроцентно русский, натуральный "сами мы псковские" - и рожа подходящая. Очень не московская рожа, мусора на каждом углу тормозят. И очень огорчаются, узнав, что я не залетный "браток" и не гастарбайтер, и в плане извлечения какой-либо выгоды интерес представляю сомнительный. Это фамилия у меня почему-то Хасанов, поэтому Хасан.
Манюня иронически поинтересовалась у Бармалея:
- И где же ты нарыл такое сокровище?
Яшка, не обращая внимания на подковырку, ответил с высоты своего привилегированного статуса:
- Как-то я по случаю побывал в рассекреченных архивах Лубянки, ну, я вам рассказывал. Там и нарыл - чего только не нароешь в лубянковских и кремлевских архивах. До кремлевских я, правда, еще не добрался, но когда-нибудь - обязательно. Так вот, раскопал я этот документ, посмотрел-покрутил и положил на место. Но к повторному визиту подготовился. Нашел похожую бумагу, разведал насчет отксерить в архивах и так далее. В общем, вы видите оригинал. Из дела о каких-то лжемасонах, конец девятнадцатого века.
- Ну и как? Действует?
Бармалей затравленно улыбнулся - видно было, что его зациклило на этой Ключице всерьез. Яшка Бармалей был мне тогда другом, и мне стало за него больно. Чем на Великой, лучше бы его по-прежнему клинило на ключицах Анюни. Он опустил глаза и загнусавил:
- До конца не дочитывал: страшно. После ведь не переиграешь, билет выдается в один конец...
Манюня тоже почувствовала, что с нашим товарищем нехорошо, и возмутилась:
- Яша, это ведь смешно! Оглянись по сторонам! Мы посреди Москвы, за окном двадцать первый век, вон шпиль родного универа. А ты говоришь как не знаю кто. Дремучий халдей вавилонский...
Манюня - математик, значит, закосневелый рационалист.
- Халдеи с шумерами были не глупее нас, - обиделся за своих Бармалей.
Он историк, а древнее Междуречье было его последним увлечением. Все уши нам прожужжал Вавилоном, недаром он Манюне на язык подвернулся.
- Текст Великой Ключицы можно найти даже в печатных изданиях, - защищался Бармалей. - Если знать, где искать. Но в моем документе есть кое-что уникальное, вы еще увидите. Я начинал его зачитывать. Результат лучше наблюдать воочию. Хотите, попробуем вместе?
Он задержал взгляд на мне и стал им меня буквально буравить. Я пробормотал:
- Ну, почему бы и не попробовать.
Обожаю эксперименты - Бармалей знал, как меня подловить.
- Прекрасно! - возликовал он.
Минут десять-пятнадцать мы с Манюней под Яшкиным руководством изучали текст - надо же было для начала посмотреть, что он из себя представляет. Потом выключили радио, и Яшка, патетически гнусавя, как он это любит и умеет делать, принялся читать рукопись вслух.
И буквы на бумажке, едва он начал, засветились. Прочитанные письмена просто пылали неоново-рубиновым пламенем. Остальные с каждым Яшкиным словом мерцали все отчетливее, а когда он подобрался к концу первого абзаца, заиграли натуральными огненными бликами. Дальше Бармалей читать не стал, оборвавшись на полуфразе.
- Чем ярче мерцает непрочитанное, тем навязчивее становится желание дочитать текст до конца, - поведал чтец, вытирая внезапный пот. Язык у него ворочался с очевидными затруднениями. Он натянуто засмеялся:
- Зловещий оттенок, а?
Огонь, которым полыхала Ключица, имел действительно весьма отвратный вид. Он мне только в первый момент показался рубиновым, а теперь извивающиеся на желтом фоне буквы-огоньки напоминали сильнее всего скользких жирных пиявок на нездоровой желтой коже - пиявок, сочащихся мрачным матовым пламенем, точно фосфорицирующим кровавым гноем. Отталкивающее, гадкое зрелище. Бармалею стоило бы в морду дать за то, что он приволок сюда эту мерзость, да еще и вывалил на обеденный стол. Нате вам к чаю, кушайте пожалс-ста! Бр-рр...
Впрочем, чего еще и ждать от Бармалея. Некоторое время мы молча наблюдали странный феномен, потом огоньки-пиявки стали тускнеть и погасли.
- Ловкий фокус, - сказала Манюня. Да, женщину, всякие виды на веку повидавшую, ничем не прошибешь. Я за Манюню был горд.
Но Бармалей воспринял ее непробиваемый скепсис благодушно. Подлец не сомневался, что впечатлены мы оба одинаково.
Я почесал темечко. Потом спросил:
- Ну а дальше кто читать будет?
Бармалей умыл руки:
- Не я.
И стрельнул лукавым оком в меня. А я отвел взгляд и опасливо покосился на Манюню. Ей полезть в бутылку - раз плюнуть, а кому всегда расхлебывать? Но и Манюня на этот раз проявила благоразумие.
Никто не стал друг друга подначивать - некоторое время мы молчали. Потом Бармалей глубокомысленно потер подбородок:
- Всего-навсего владеть такой вещью - круто. Но жаль, что ее ни к чему не применить. Такое добро зря пропадает...
Манюня фыркнула:
- Тоже мне добро!
И тут вынырнула из киберспейса Анюня. Отвлеклась хлебнуть чаю с сигаретой, блондиночка моя. Чтоб в этом вертепе тебе на рабочее место чай-кофе подали - век не дождешься, а без чаю она не курит.
Поздоровалась с Бармалеем - только сейчас его заметила, уходит в комп всегда с головой. Часто и нервно поправляя очки на носу - очки ей очень к лицу, люблю, когда она в очках, - заварила чифирь на скорую руку. Мы с Манюней ввели ее в курс дела. Это оказалось легко: выяснилось, что Анюня даже знает о Великой Ключице. Филолог.
Прихлебывая чай, она поделилась соображениями:
- Может быть, все и вздор, но я бы проверять не стала. Шутки шутками, а мало ли...
И ее застекленные зеленые глазки подернулись туманной дымкой:
- Когда-то я о Великой Ключице задумывалась, и знаете, по какому поводу? Вы ведь слышали о черной мессе сатанистов. Там все нужно делать точно как в обычной христианской, только наоборот. А что если поступить так же с их главным заклятием? Прочесть его задом наперед?
- Ух ты! - немедленно вытянул губы дудочкой Бармалей. - Круто! Я об этом не думал, а ведь и в самом деле. У сил Добра и Зла все наперекор друг дружке...
Мне сейчас кажется, что его удивление было преувеличенным, наигранным. Но тогда я не обратил внимания. Анюня, затянувшись в последний раз, обвела нас победоносным взглядом - так вот, мол. И, отчаянно вмяв окурок в пепелку, молча ретировалась за комп. Филолог и ее филологический юмор...
Это было знакомо. Анюнин стиль. И неудивительно, что она наслышана о Великой Ключице. Все волшебные сказки она, например, знает наизусть. Сочиняет про них филологические анекдоты.
Типа: идут по лесу Маленький Мук и Карлик Нос. Навстречу им Мальчик-с-Пальчик. Эти двое сами гномы-полумерки, а тут совсем лилипут нарисовался. "Ничего себе, угораздило бедолагу, - удивляется Маленький Мук. - Не иначе, съел что-нибудь". Карлик Нос возражает: "Нет, скорее, понюхал". "Дураки вы, братцы! - отвечает им Мальчик-с-Пальчик. - Это родовая травма".
Анекдот так себе, хотя и довольно милый. Но филологи просто ухохатываются. Прочитать Великую Ключицу задом наперед могла придумать одна Анюня.
И ушла, теоретик несчастный, предоставив ломать голову дальше практикам. Вот вам вся моя Анна-Мария! Во всей своей красе! Выкинет что-нибудь, а мне разруливай. Но тогда я об их манерах не думал. Тогда я сказал:
- А в этом что-то есть.
И вижу: Манюня и Бармалей дружно уставились на меня. И многозначительно так молчат... Я возмутился:
- Почему Хасан? Как что, так сразу Хасан! Как в прорубь нырять - Хасан, как Великую Ключицу задом наперед читать - Хасан...
А мои враги-товарищи эдак потупили взоры, просто две невинности. Манюня говорит:
- Вовочка, тебя же никто не заставляет...
Вовочка - это тоже я, так меня мама с папой прозвали. Спасибо им огромное.
- Действительно, - лицемерно поддакнул Бармалей, - мы бы тебя даже не прочь отговорить.
- Чего уж... - буркнул я. Все уже было решено. Ведь мы собирались взывать к силам Добра, чего мяться и комплексовать? О том, что могут быть варианты, я не задумывался.
А стоило. В том, насколько я бездумно кинулся в омут головой, действительно чувствуется нечто необъяснимое, мистическое. Главное, меня сразу стало одолевать смутное беспокойство насчет того, что затея не сулит ничего хорошего конкретно мне. Почему я не прислушался к вопиющему подсознанию? Почему заглушил его голос? Не знаю.
Затея сулила массу острых ощущений - даже если бы никто не откликнулся. Манюня воздушно вздохнула, брюнеточка моя. Люблю, когда она так вздыхает - у нее точно как по Бунину легкое дыхание . Вздохнув, предложила:
- Может быть, нужно как-нибудь обстановку организовать соответствующе? Свечи зажечь, благовония и лампады... Где взять лампады?
- ...И паникадила! - немедленно загоготал Бармалей. Но Манюня заинтересовалась:
- Кстати, что такое паникадила?
Бармалей, устыдившись ее невинности, буркнул:
- Неважно.
И принялся сосредоточенно ковырять полировку стола, и без того облупленную. Я отвел взгляд и поглядел в окно.
Там внизу достраивали церковь. Действительно, Манюня права. Когда все красиво и торжественно, то и настрой совсем другой, то и дух поднимается и воспаряет. Может быть, в предприятиях, подобных нашему, это даже имеет решающее значение.
Озвучил я, однако, несколько иную мысль:
- А по-моему, если не знаешь правильного ритуала, то и не нужно его унижать нелепой пародией. Лампады, гм!
Бармалей оставил в покое полировку и снова схватился за подбородок:
- Интересно, кто должен явиться для переговоров? Сам или какой-нибудь его представитель?
- Ну, насчет Самого, ты явно загнул, - заметил я и блеснул своими познаниями в религиозных сферах:
- Мы собираемся воззвать к антисатане, но считать антисатаной Бога - значит льстить нечистому. Дьявол не соперник Богу. Вообще, в христианстве Зло - не конкурент Добру, а лишь отступление от него. Поэтому дьяволу на его уровне ограниченности противостоит архангел Михаил, главный небесный военачальник. Господь не снисходит до разборок тварей своих...
Больше мне не нашлось, чем блистать, и повисла пауза.
Потом Манюня сказала:
- Странная у нас религия. Безбашенная какая-то... Хасан, я только сейчас подумала, что в утверждении, будто добрый Бог сотворил дьявола, есть нечто безумное.
- И очень человеческое, - заметил Бармалей. - Творец, он ведь как мы. Вспомните: "по образу и подобию своему..." Половину - ангелов, половину - бесов...
Я, усмехнувшись, предположил:
- Возможно, заботило Господа, чтобы в его Вселенной никому скучать не приходилось. И никакого тут нет безумия, никакой безбашенности. Банальный расчет и диалектика.
- А вдруг и в самом деле, - с затуманившимся взором сказала Манюня, - вдруг и в самом деле, архангелы, Бог, Дьявол - никакая не религия, а действительность?
Это она угодила в яблочко. В этом и заключался весь интерес. Отрицательный результат ничего, конечно, не доказывал, а положительного не очень-то и хотелось. Но какая щекотка нервов!
- Поживем, увидим, - буркнул я, беря в руки документ.
...И едва не сломал язык, вымучивая каждое слово Ключицы задом наперед. Письмена, пока я читал, и не думали загораться своими зловещими пиявками, но когда я уже заканчивал, мне показалось, будто они все-таки чуток нам подмигнули. Яшка это тоже заметил, но Манюня утверждала, что мы с ним выдумываем. Больше уж точно ничего не происходило.
И только дочитав до конца, я внезапно осознал причину своего подспудного беспокойства. Ведь Небеса - совсем не та инстанция, в которую мне, с моими замашками и образом жизни, стоило обращаться. Все равно как взломщику прямо с места преступления позвонить в милицию и, сложив лапки, дожидаться прибытия наряда. Но поезд ушел, слово не воробей.
Я не без раздражения подумал, что мои товарищи могли бы меня и предостеречь, если уж я сам не способен думать о последствиях своих поступков. Тебе ли, мол, Хасан, очи к Небу воздевать? Но нет, им лишь бы посмотреть, как Хасан выкручиваться будет в случае чего...
Ощущения оказались острее, чем ожидалось. Прошла еще минута.
- Все-таки, если эта штука действует, то, наверное, только в одном направлении, - сказал я.
Очень хотелось, чтобы так оно и было.
Но только одному мне.
- Может, у них там, как на компе, идет обработка информации, - сказал Яшка.
Манюня противно хихикнула:
- Сервер буксует.
Мы ждали еще минут пять, потом сели пить чай.
Мы сидели за столом лицами к закату и засушенной розе в бутылке, листок с Великой Ключицей лежал перед нами посередине стола. Заходящее солнце за окном металось между коробками окружающих общагу многоэтажек. Где-то за спиной вдохновенно барабанила по клавишам Анюня. Все обычно и буднично, но мир обрел какие-то свежие, необыкновенно сочные краски.
Шло время. Солнце садилось, чайник пустел, только Анюнин дятел за компьютером оставался неистощим.
Напряжение потихоньку начинало спадать. Бармалей вскоре сдался:
- А жаль, все-таки, что не сработало...
Манюня возразила:
- А по-моему, оно и к лучшему. Кто его знает, как еще обернуться могло бы?
Я был с ней полностью солидарен: пощекотали нервы - и будет. Но промолчал, сделав вид, что весь сосредоточен на закате и чае. Становилось ясно, что все обошлось благополучно, у меня понемногу отлегало от сердца. Но рано.
Каким макаром просочился в комнату незнакомец, никто не заметил. Только что его не было - и вот он. С ходу вкрадчиво поинтересовался:
- Серафима вызывали?
Мы опешили.
Серафим предстал перед нами существом цыганской наружности с обнаженным смуглым торсом. За спиной - лохматится нечто, подозрительно смахивающее на сложенные крылья. Это же лохматое обернуто вокруг ног и бедер. Кажется, серафимы шестикрылы. Дивно похож на своих собратьев, какими их рисовал художник Врубель. Еще бы пару крыльев расправить, и прямо с полотна сошел.
Мы молча пялились на гостя, он тоже глядел на нас. Был его взгляд немного огорченным и чертовски магнетическим.
В конце концов серафим вздохнул:
- Понятно, опять не ждали, что сработает!
И тут же извлек из лохматых складок на бедрах абсолютно не вяжущийся с его возвышенным обликом черный кейс. Устроился на краешке Манюниной кровати и положил кейс на колени. Извлек какие-то бумаги и так же вкрадчиво, как начинал, поинтересовался:
- Ну что, молодые люди, контракт будем заключать коллективный или как?
Меня с ног до головы окатило холодным потом. Я на самом деле чего-то подобного и ожидал - и это были мои самые худшие ожидания в жизни. Яшка, тоже, как я заметил, насквозь мокрый, сориентировался в мгновение:
- Лично я никаких серафимов не вызывал, и попрошу меня ни в какие контракты не впутывать!
В конце тирады Яшкин голос дрогнул, едва не сорвавшись. Я от его бессовестной наглости забыл про первый испуг. Привстал и говорю:
- Ну уж дудки не впутывать!
Очнулась и Манюня:
- Хасан, а меня за что?
А ведь они еще даже не знали, что за контракт предложит серафим! Я, однако, с Манюней не мог поступить подло - она-то уж точно была здесь практически ни при чем. Сочувствие ей спровоцировало во мне приступ благородства тотального. Я расправил плечи и сделал решительное и почти хладнокровное заявление:
- Уважаемый серафим, пригласить Вас - это действительно лично моя затея, которая моих друзей не касается. Давайте будем к ним великодушны.
Серафим подумал и кивнул:
- Ну, как прикажете. Значит, разговор у нас пойдет лишь о вашей душе, Хасанов Вова. Присутствующих здесь баламута пустоцветного Яшку Бармалея и Марию Заморокову, блудницу недостойную, попрошу не встревать.
Манюня едва слышно буркнула: "Зовите меня Магдалиной..." В ее заявление был вложен особенный смысл: Яшка с нами недавно поделился информацией, что знаменитая "кающаяся Мария Магдалина" никогда не была блудницей. В смысле, не в чем ей было каяться. Согласно Яшкиным сведениям, Мария Магдалина была такой же ученицей Христа, как и другие его апостолы, и такой же проповедницей Его учения. И ничего больше. Просто ее образ смешали с образами других Марий, в частности Марии Египетской, которая с Иисусом никогда лично не встречалась, зато действительно была раскаявшейся блудницей. Ранней христианской церкви очень не хотелось признавать, что среди избранных Учителем была женщина - равная с людьми... Пусть она лучше считается примазавшейся потаскухой. Вот так. В православии, правда, Марию Магдалину всегда почитали как "равноапостольную", но и все равно "равноапостольная" и "женщина-апостол" - немножко разные вещи, согласитесь. Да и пропаганда образа Магдалины как блудницы оказала настолько сильное действие на христиан всех ветвей и ответвлений, что даже и православные в большинстве своем тоже до сих пор сомневаются в ее "облико морале" - особенно всякие маловерующие, типа нас.
Так что, Манюня буркнула не просто так, а с вызовом. Серафим вызов проигнорировал.
Яшка, немедленно почувствовавший себя гораздо увереннее, поддержал выступление Новой Магдалины:
- Кому Яшка Бармалей, а кому Иван Иванович Варфоломеев!
Голос у него дрожать мигом перестал.
- Бросьте, - отмахнулся от них обоих серафим, поморщившись, и развернулся ко мне.
Некоторое время мы с ним разглядывали друг друга. Ангел смотрел на меня задумчиво, а я на него, наверное, очумело. Интересно, как к нему крепятся крылья? Растут прямо из-под кожи? Наверное, пока не полетит, все равно не разглядеть.
Наш поединок взглядов прервала любопытная Манюня. Видимо, окончательно уверилась, что лично ей ничто уже не угрожает, и расхрабрилась. Она спросила небесного посланника:
- А что у вас в руках за бумаги?
Посланник после непродолжительной внутренней борьбы сменил задумчивое выражение лица на деловое.
- Это, - сказал он, кинув взгляд на листы в руках и снова вперившись в меня, - образцы типовых контрактов. Надлежит выбрать один из них, и только как исключение мы иногда вносим индивидуальные поправки. Но не более, чем по одному из непринципиальных пунктов.
Серафим говорил, обращаясь к одному ко мне, не сводя с меня взгляда. Потом ко мне даже посунулся:
- Желаете ознакомиться с вариантами?
Никакими подобными желаниями я в тот миг не страдал. Хотелось совершенно противоположного: проснуться и забыть кошмар поскорее. К тому же я сильно сомневался, что еще способен во что-либо вчитываться. Все мое хладнокровие ушло на предыдущий широкий жест. Во рту теперь стояла отвратительная сушь, в виски колотило кузнечным молотом. В глазах плясали темные разводы. Весело было бы взять и хлопнуться в обморок!
Я попытался поправить положение чаем - спасибо, хоть руки не дрожали (почти). Потом кое-как выдавил:
- Видите ли, уважаемый серафим, мы с вами, судя по всему, друг друга не вполне понимаем. Я, собственно, не помышлял ни о каком контракте. Хотелось просто пообщаться.
Серафим грустно покачал головой:
- Уважаемый Вова, простое общение со смертными у нас, ангелов, не в ходу. Мы с людьми общаемся исключительно по делу, не взыщите. Так что, не отнимайте, пожалуйста, моего драгоценного времени. И сразу вношу ясность: отказаться от контракта невозможно. Кто не с нами, тот против нас. Вы же не горите желанием прямо сейчас отправиться на муки вечные в Геенну Огненную?
У меня снова пересохло во рту. Ангел небесный, тем временем, начал вещать, перебирая свои бумажки:
- Итак, возможны три варианта. Первый - это, так сказать, минимальная программа. С вашей стороны - жизнь по заповедям и не во грехе, неукоснительное следование Промыслу Божьему, посильная пропаганда Благодати Господней. Как видите, ничего особо обременительного. Миллионы людей живут так задаром, уповая лишь на милость Всевышнего. Естественно, Господь старается их не забывать. В вашем же случае мы предоставляем твердые гарантии. Обязуемся во время вашей земной жизни хранить вас от соблазнов мира настолько, насколько возможно. Обязуемся по смерти обслужить Вашу душу вне всякой очереди. Стигматы - пункт, допускающий варианты. Непринципиальный пункт, но если вы его не отвергаете, у вас появляется возможность со временем претендовать на ангельский чин. А иначе по смерти имеет место простое водворение души Вашей в Сады Эдемские гарантированно безо всяких проволочек и на веки вечные.
Серафим тяжело перевел дух, и я, улучив момент, робко поинтересовался:
- А как там в Садах Эдемских насчет райских дев и прочего...
Не знаю, зачем я присовокупил "и прочего". Только одна безрадостная дума целиком завладела моим сознанием. На веки вечные!
- Вова! - осадил меня серафим. - Гурии находятся в мусульманском секторе, можешь о них и не думать. Из Эдема в Джанну и обратно у нас такси и трамваи не ходят.
Предупреждая мой следующий вопрос, уже готовый сорваться с языка, серафим тут же поспешил расставить последние точки над "и":
- Бог един и все Его религии пред Ним равны, но перемена вероисповедания не приветствуется. Посмертных мытарств души не избежать, даже если вере изменяет истинный праведник - из искреннего и чистого чувства. А это не ваш случай, Вова.
Я сам понимал, что не мой. Но какая перемена веры? Ведь еще неизвестно, крещен ли я. Мои родители, как и подразумевает их закоренелое совковское воспитание, мыслят категориями непрошибаемого материализма. И сами в церковь ни ногой, и тащить туда меня им бы и в голову не пришло. Единственно, возили они меня как-то в детстве полюбоваться бесподобной Покрова на Нерли, но даже не заикнулись о том, что этот выдающийся памятник древнерусского зодчества - Божий храм.
Я, конечно, человек более широких взглядов, но тоже на принятие веры не сподобился. Хотя, например, к той же Покрова на Нерли, к самой красивой церкви в мире, меня влекло неудержимо, и я, едва смог передвигаться самостоятельно, возвращался в нее вновь и вновь. Но только в качестве туриста.
Правда, покойная двоюродная бабка... Ходила в семье версия, что когда я был еще младенцем, она меня тайно крестила. Я поделился сомнениями с серафимом. Он их рассеял, как мне почудилось, не без затаенного злорадства:
- Если бы вы не были крещены, Владимир, Великая Ключица не сработала бы ни в какую сторону.
Значит, бабка свершила-таки свое черное дело. А иначе, выходит, у меня бы сейчас и вовсе не было никаких проблем с серафимами. Спасибо, бабуля! И негасимым синим пламенем гореть бы тебе в аду...
А серафим не рассусоливал:
- Я надеюсь, с минимальной программой разобрались. Вот более серьезная версия: она предполагает, что вы, Вова, добровольно и от чистого сердца решаетесь целиком посвятить жизнь бескорыстному служению людям. Во Славу Всевышнего, естественно. Со своей стороны, мы гарантируем, что у вас будет возможность раскрыться на поприще подвижничества полностью. Возможно, еще при жизни вас причислят к лику блаженных. А после смерти немедленно начинается ваша небесная карьера. Разумеется, с младшего, девятого чина - с простого ангела. Но до архангела и начала - уже рукой подать. И здесь тоже имеются подвариант со стигматами. При жизни приняв стигматы ран Христовых, вы после смерти сразу производитесь в архангелы, а если являлись еще и служителем церкви, то в начала. Но служитель церкви - подвижник без стигматов - это не тянет больше, чем на архангела. Кстати, само по себе служение в церкви вообще не котируется никак. Только дает дополнительный плюс к подвижничеству.
Тут же мне пришли на ум имена матери Терезы и Сергия Радонежского. Больше никого из великих подвижников вспомнить не получалось: мой ошеломленный мозг работал в режиме максимальной безопасности и, следовательно, минимальных энергозатрат. Но и так получалась славная компания. Сергий Радонежский с матерью Терезой - и Вовка Хасан. Как же без него? Ухохочешься, но было не до смеху. А шестикрылый, благоговейно понизив голос, уже перешел к третьему варианту.
- Наконец, программа-максимум... Если вы предпочтете контракт на ее условиях, вам, Вова, придется выложиться не на шутку. Придется проявить незаурядную целеустремленность и самоотдачу. От вас, также, потребуются инициативность, находчивость и твердость духа. Впрочем, никто не оспаривает, что вы необычайно предприимчивы, изобретательны и отличаетесь несгибаемым упорством в продвижении к намеченной цели - этого у вас не отнять при всем желании. Итак, я говорю о стезе мессии, пророка. Мы обеспечиваем вас первоначальной аудиторией и скромным, но впечатляющим набором карманных чудес. Предоставляем консультации любого рода и по первому требованию. В конце пути - мученическое самопожертвование и вознесение на Небеса. После смерти вы сможете претендовать сразу на чин господства, силы или власти. Это - вторая триада небесных чинов...
- А чего не первая? - машинально ввернул я.
- Не зарывайтесь, Владимир! - прицыкнул серафим. - Вот если бы вы прошли стезей пророка без нашей страховки, то вас бы, несомненно, сразу пожаловали в престолы, херувимы или серафимы...
- Странно, - подал тут голос дотошный Яшка, - я слышал, что архангелы - начальники над серафимами, а в вашем изложении получается, что напротив.
Шестикрылый кивнул:
- Распространенная путаница. Командует нами действительно архангел Михаил, начальник Воинства Небесного. Но он как бы такой главнокомандующий, который довольствуется званием старшего лейтенанта. Конечно, такая параллель условна. Михаил - из числа первоположенных семи архангелов Господних. На самом деле все они - явные серафимы, херувимы или престолы. Но предпочитают именоваться по-старому, архангелами.
На уста ангела высшего разряда набежала рассеянная полуулыбка. Видимо, вспомнил о чем-то своем, Эдемском. Манюня воспользовалась моментом, чтобы напомнить о себе.
- Скажите, а контракт подписывается кровью? - спросила она о самом интересном.
Ну и ляп! Или Манюня внезапно и катастрофически поглупела, или это была отчаянная попытка разрядить обстановку любым способом.
И серафим поддержал этот фарс. С прежней усмешкой на устах, только чуть более кривоватой, он поведал:
- Если клиент настаивает на проведении церемонии по полной форме, то мы обычно даем ему заверить Контракт красными чернилами. Но подписывать Обязательства пред Ним на самом деле даже излишне. Достаточно простого Слова.
Красные чернила! Как в дешевом кинофильме... Я едва не засмеялся, но вовремя взял себя в руки: могла случиться истерика. Серафим слегка встряхнул крылами за спиной - затекли, наверное, - и, снова сделав строгое лицо, объявил:
- Мне бы очень хотелось, чтобы вы, Владимир, сделали выбор в пользу третьего варианта. Вы обладаете всеми необходимыми данными. Но предпочесть то, что вам больше по душе, - ваше право. Определяйтесь и выбирайте!
Я снова покрылся холодным липким потом: неужели вот так вот сразу и бесповоротно профукать всю свою судьбу - и земную, и в вечности? Под ложечкой засосало так, что мне показалось, будто меня сейчас туда всосет всего, по самую макушку. Из последних сил я вытянул шею и взмолился:
- Но погодите же! Я ведь должен все как следует обмозговать, посоветоваться с друзьями... Дайте мне хотя бы неделю, а лучше - две или три.
Серафим нахмурился, но сказать ничего не успел.
Потому что тут у нас появился еще один гость - опять никто не уловил момента материализации. Все дружно уставились на него. Чрезвычайно худой, хотя и ширококостный. Тоже завернут в какой-то перепончатокрылый кокон - далеко не такой симпатичный, как у серафима. Но это еще ничего.
Потому что если серафим имел просто лицо восточного типа, то новоприбывший был вылитый абрек. Гнусная рожа! Эти воспаленно-красные глаз без век и узкий лоб без бровей, этот костлявый горбатый нос и уродливый подбородок с желваками, эти высокие острые хрящи вместо ушей... Подобные уроды не созданы внушать доверие, от подобных уродов разумнее всего держаться подальше.
Далее события стали развиваться в нарастающем темпе. Новоприбывший обратился к серафиму:
- В чем задэржка, а? Ныкак упорствуют, а?
Это был явный наезд. И голос, голос с сильным акцентом, непонятно, с кавказским или арабским, но точно, что их самой неприятной разновидности; голос еще более гнусавый, чем у Бармалея; голос, от которого непередаваемо веяло первозданно животным, неукротимым неистовством, - этот голос не предвещал ничего хорошего. Тон был ужасен. Заявления, сделанные подобным тоном, как подсказывал мне мой богатый личный опыт, случаются непременно к скандалу. Мне самому приходилось их делать неоднократно, надеясь, что в случае чего мой бокс мне поможет. На этот раз уповать на бокс было несерьезно.
Дипломатичный серафим, прежде чем ответить абреку, счел нужным нам его представить:
- Познакомьтесь с дежурным по вашему сектору херувимом. Мы с ним иногда работаем в паре. Прошу извинить его манеры - но он не настолько злобен, насколько хочет казаться. Сильно не пугайтесь.
Абрек согласно кивнул:
- Молодэц, вэрно сказал! Парву бэз всякой злобы - чысто по долгу службы!
Ничего себе херувимчик! Сказал - и повел по нам своим воспаленным взором. При этом обнаружилось, что затылок у него начисто отсутствует, а вместо затылка со спины имеется второй лик, львиный. Двуликость херувима смотрелась неожиданно органично. Жуткая тварь. Нет, о боксе лучше и не думать.
Сдали нервы у Бармалея, и он, вскочив, начал кричать и руками размахивать:
- Вот на меня только прошу не скалиться! Еще раз повторяю, что я тут человек посторонний и случайный! Если позволите, вообще буду рад покинуть собрание!
Вопя, Бармалей нервно дергался, будто порываясь бежать. Но Ангелы Небесные, заняв позиции в стратегических точках, надежно перекрывали нам все пути к отступлению. А идти на прорыв - не в Яшкином стиле. Брать голосом он горазд, а вот на физическое действие, несмотря на всю свою внушающую уважение комплекцию, жидковат.
Херувиму Яшкины стенания были до лампочки.
- Ну? - тихо, но с упором рыкнул он серафиму уже своим альтернативным ликом. - Дэла нэ ждут, а? Говоры, с которого начынать-зачынать!
Серафиму в очередной раз не удалось ответить на заданный ему вопрос. Потому что Яшке с херувимом удалось-таки дореветься до Анюни.
Когда Анюня с головой уходит в киберспейс, ее оттуда трудно вырвать. И если нет на то веских оснований, то лучше этого и не делать.
Она нарисовалась во всей красе и ярости, какие возможны.
- Вам тут что, матч ЦСКА - "Спартак"? - завопила она. - Тут рядом с вами люди делом занимаются, между прочим! У вас тут что, глотки луженые, и драть их не жалко? Так я их вам сейчас раздеру еще быстрее!
Жесты и мимика органично дополняли речь. В особенности удались стройные ляжки в негодующих пупырышках.
Ангелы небесные к подобному обращению, похоже, не привыкли. Серафим беспомощно взглянул на херувима, херувим застенчиво повернулся к Анюне звериным ликом. Анюня от восторга даже присела:
- Вот колбасит дядьку, а!
Но тут же медленно и плавно поправила тонкие очки на тонкой переносице и круто сменила гнев на милость:
- Ладно, вы тут развлекайтесь, только старайтесь сильно не шуметь. А то у меня дипломная. Ну, я пошла.
И канула обратно в свою виртуалку с дипломом. С той же стремительностью, что и вынырнула. Отступление, похожее на бегство... На мгновение стало оглушающе тихо, только стучали Анюнины клавиши и слышалось булькающее дыхание Бармалея.
Длилось это дивное, блаженное мгновение недолго. После окончания шоу разъяренной женщины херувим вновь развернулся к нам человекоподобной рожей - выглядела она, правда, уже не так жутко. Даже почти жалобно. Еще бы, такую оплеуху отгрести. А серафим ничуть не смутился. Как ни в чем не бывало, он вперился в меня пылающим оком. Оказывается, у серафимов глаза тоже могут светиться.
- В общем так, Вовочка-Хасан, сутки тебе на размышление. Можешь провести их как угодно: подглядывать за тобой никто не станет. Можешь нас не вызывать: сами придем, дорогу знаем.
Херувим иронически хмыкнул в свой горбатый нос.
И тут началось самое дикое.
Серафим заправским факиром сменил кейс в левой руке на пылающую жаровню - натуральную жаровню с раскаленными углями. В его правую руку прыгнули длинные щипцы. Ими он ловко подхватил горящую уголину и ткнул ею прямо мне в лицо. Все произошло в мгновение ока - я только и успел, что чуток отдернуться, но серафим с подобной реакцией новобранцев Воинства Небесного был, по всей видимости, хорошо знаком. Увернуться не удалось, и пыл-жар лизнул мне по губам. Никакой боли - укол абсолютного холода, и мои губы задеревенели, как от новокаина в кабинете стоматолога. Онемение длилось секунду и бесследно исчезло.
Щипцы и жаровня тоже куда-то пропали.
- До завтра! - жизнерадостно воскликнул серафим и белым облачком растворился в воздухе. Херувим дематериализовался не прощаясь.
Запаха серы демоны не оставили.
Секунд через пять или десять взмыленный как загнанная лошадь Бармалей поинтересовался с фальшивой участливостью:
- Хасан, ты в порядке?
Голос у него из гнусавого сделался сиплым.
- Вроде бы ничего, - неуверенно ответил я.
Бледная как полотно, Манюня пискнула:
- Ой! Мне в туалет надо.
И стремительно умчалась по своим делам. Бармалей тоже вспомнил о чем-то неотложном. Задницей вперед попятился к выходу:
- Ну, я это... Хасан... В общем, увидимся.
Он испарился прежде, чем я успел понять, что предпринята попытка к бегству. Неожиданно я остался совершенно один. Все, за что цеплялись мои оглушенные взгляд и разум, выглядело безотрадным, пустым и мертвым - и безнадежная роза в бутылке, и безысходный закат за окном, и недопитый чай в стакане. В душе и пространстве налицо было полное истощение сил и энергий. И только где-то за спиной и сбоку вдохновенно барабанила по клавишам неутомимая Анюня...
Итак, было совершенно очевидно, что мое дело - труба. Отвертеться от беспросветных Контрактов не представлялось возможным. Когда вновь нарисовалась Мария, мы не сказали друг другу ни слова. Так и молчали, пока к нам не присоединилась Анна. Потом я слушал, как Манюня излагает ей происшедшее. Иногда кивал: мол, сказанному верить. Анюня не верила, хотя вроде бы видела серафима с херувимом собственными глазами - еще и через свои зрительные приборы. Мне было наплевать на ее неверие - я думал только о том, что теперь в моей жизни не найдется места никаким Анюням-Манюням, как и многим другим вещам. Боксу, например, потому что заполучил в правую челюсть - подставь левую. Преферансу, потому что это азартная игра, а следовательно, тоже разврат и непотребство. И так далее. Серафим недвусмысленно дал мне понять, что жизнь праведника - меньшее, что меня ждет. Господи, сколького я должен был лишиться по собственной глупости! Господи, почему Ты так жесток?
Оставались лишь сутки нормальной жизни - и я решил напоследок отдать ей дань...
Но уже ночью случилась первая осечка - самая жуткая. Раньше со мной такого и в страшном сне не приключалось. Тут и Анюня поверила, что наш бред об ангелах небесных - не розыгрыш. Потому что поверить в серафимов и херувимов легче, чем в то, что я способен на явленное бессилие, тем более на его имитацию. Сразу у Анюни нашлось и объяснение постигшей меня беде. Она сказала: "Серафим ведь очистил твои уста от скверны. Наверное, очищение коснулось всего тебя в целом". И добавила: "Так что, Хасан, не переживай. Очень скоро мыслей скверных у тебя тоже не останется". Это она меня так утешала, сострадательная моя. Я на нее не сержусь, привык не обижаться на правду. Действительно, мне уже и хотелось-то не очень.
Бессмысленно было пенять на то, что ангелы играют нечестно, сперва подарив мне сутки, а потом их тут же и лишив. Ведь разговор шел только о времени на размышление. Размышлять я мог сколько угодно - за это дело и принялся.
Нужно ли отдельно говорить, что я не сомкнул глаз до утра? О чем я передумал той ночью, должно остаться со мной. Скажу только, что я много плакал и смеялся над всей своей прошедшей жизнью, такой милой и такой короткой... Кажется, мешал спать девчонкам. А они все-таки спали, я бы на их месте не смог. Впрочем, бабы ведь, им все как с гуся вода.
Наутро, глянув в зеркало, я смог оценить, как приблизительно должен выглядеть начинающий праведник. Не буду описывать подробностей. Скажу только, что зрелище не для слабонервных. Мои Анна-Мария к таким не относятся, но проняло и их. Манюня даже вызвалась сбегать за пивом и сосисками.
Прекрасно начать день с пива и сосисок! Но, увы, пиво в горло не лезло. На любимые венские сосиски я не мог смотреть без отвращения. Поделился новой неприятностью с девчонками.
- Процесс идет полным ходом, - оптимистично заметила Анюня. Она, конечно, имела в виду мою трансформацию в праведника.
- Насчет алкоголя ясно, - согласился я, скрепя сердце. - Но чем провинились сосиски?
- У нас тут некоторые называют сою картоном, - деликатно потупила глазки жестокая и всеведущая красотка, - и дешевые сосиски покупать запрещают. А сейчас идет последняя неделя Великого Поста. Тебе на самом деле нужно потерпеть всего несколько деньков, Хасан. В воскресенье Пасха, тогда и разговеешься...
Я от таких речей подскочил, едва стол не уронив. Схватил куртку и пулей вылетел из комнаты. Хотелось бежать, спасаться... Но, увы, я понимал, что бежать поздно и некуда. Серафим ясно сказал: "Дорогу знаем". То есть везде, мол, сыщем, из-под земли достанем.
В довершение ко всему меня начало мучить какое-то смутное, неопределенное желание. Незнакомое и тягостное желание, я еще не мог сказать о нем ничего конкретного... но оно мне заранее не нравилось.
Я отправился в универ. А куда еще?
...Вокруг - все предельно буднично, все как всегда. Умирающий трамвай до "Университета", забулдыжный троллейбус до родного биофака. Проворные московские старушки, нахрапистые кавказцы-сумочники - или таджики, поди их разбери. Очкастые студентки с конспектами, вкрадчивые контролеры с беспокойными глазками. Киоски, лотки, бомж под светофором. Буржуйские мерсы, ментовские форды. Голые деревья и хрупкое небо, линялые афиши и вездесущая реклама. Одним словом - Москва. Местами накрученная, местами раскрученная. Лихая, безоглядная, почти всегда - нечистая на руку. Но в целом - вполне предсказуемая. Я никак не мог взять в толк, как я умудрился попасть под такой беспредел...
Где читают лекции нашему курсу я не знал, бываю на них нечасто, а уж за первую пару и говорить нечего. Пошел на то, что подвернулось, но так и не понял, куда попал. Внимания не было никакого. Потом бесцельно блуждал по коридорам и лестницам, пока кто-то меня не окликнул.
Я оглянулся: Леха Ларкин из моей группы. Первый ботан у нас на курсе - даже именной стипендии удостоился за таланты и усердие. Ни в таланте, ни в усердии ему действительно не откажешь, но вообще-то никаких чувств кроме раздражения и гадливости Леха у меня не вызывает. Не в том дело, что я не люблю ботанов - ничего против них не имею, хотя на мой взгляд надо и меру знать. И не в том, что Лехе не мешало б малость подкачаться, хотя и не нахожу я ничего симпатичного в упорствующих хиляках. Просто уж очень точно Леха чувствует "политику партии" в моей любимой генетике. Очень правильные у него взгляды и позиции, аж противно. Догматик он, короче. И еще - упорно набивается мне в друзья. Без мыла лезет - приятного мало.
Леха обрадованно принялся совать мне распечатки:
- Хасан, тебе вопросы к последнему колку по биохимии клетки нужны? Лектор раздавал, я взял и на тебя. Колок будет через две недели прямо на лекции и для всего курса разом. Кстати, лекции у нас в М-1, если ты не знаешь.
М-1 это аудитория. Люди науки частенько бывают немного рассеянны, и гости факультета, если их направляют в какое-нибудь "М", иногда попадают не по адресу. Особенно любопытно наблюдать за рассеянными гостями типа "Ж".
Со свирепой мордой лица я вырвал из рук у Ларкина распечатку, развернулся и пошел прочь, не разбирая куда. Физически почувствовал, как у меня за спиной щупленький ботаник крутит пальцем у виска. Сволочь.
Почему-то сегодня Ларкин показался мне еще противнее, чем обычно. Сегодня было б хорошо не в сторону его отпихнуть, а каблуком, как таракана... Совсем не праведнические мысли и настроения меня вдруг посетили. Я их даже внутренне устыдился немножко - и переключил внимание на распечатку с вопросами, чтобы отвлечься.
Неужели в мире существуют не только неумолимые серафимы, но и такие безобидные и приятные вещи, как биохимия клетки? "Парадокс", - подумалось мне.
Я поднялся на кафедру, к своему научному руководителю. К счастью, его в лаборатории не оказалось.
К счастью, потому что я не знал, чего от него хотел. Потому что не был расположен вести посторонние беседы. Потому что вновь подкатило к горлу непонятное желание, теперь уже начиная меня по-настоящему мучить, хотя я по-прежнему не мог сказать, в чем оно состоит.
Потому, наконец, что с первым шагом на порог лаборатории мне почудилось, будто я совершаю нечто непозволительное и постыдное - и я опрометью бросился вон. Ноги меня сами понесли.