В первой половине дня уже заметно парило, было очень тепло и как-то особенно душно.
Похоже, быть грозе, да и скорей бы уж! - изнывала Алла. Ей было нужно, просто необходимо, чтобы что-то огромное, сильнее ее, прорвалось сейчас наружу, высвободилось, прогромыхало, пролилось сильным целебным, очищающим ливнем и освежило ее, и чтобы сердце освободилось от тоски и боли, и в него вошел долгожданный свет.
Сидя за компьютером и мучительно подыскивая слова и краски, чтобы достоверно передать всю степень терзавшего ее смятения, она совсем забыла о внешнем мире.
И тут-то как раз он напомнил ей о себе.
О начале грозы ее оповестил звонкий хор мальчишеских голосов, орущих что есть мочи, и с этим дружным воплем наперегонки уносивших ноги по домам. В комнаты врывались порывистые струи теплого воздуха, окна и двери хлопали, компьютер заглох. Она спешно убрала с балкона белье и закрыла часть окон, чтобы не выбило стекла.
Ну, наконец-то началось! Оглушительно грянул первый гром, налетел сильный, порывистый ветер, засверкали молнии... От предвкушения непревзойденного по своему ярчайшему эффекту и силе явления природы стало жутко и радостно, захватывало дух!
Как завороженная, стояла она у окна не в силах оторвать взгляда от живописного зрелища этой первой майской грозы. Высунув голову наружу и задрав лицо к небу, она надолго застыла так, с восторгом созерцая мощный натиск и буйство природы, мгновенное высвобождение всех ее сил и необузданной энергии. Обильными и беспорядочными, самых разных калибров и направлений струями, водяными вихрями и отвесными, как стена, водопадами обрушивался с небес на землю и заливал все вокруг грозовой ливень.
Могучими раскатами невероятной силы, грозно сотрясая все вокруг - и землю, и небо - страшно и весело грохотал гром. В осерчавших на землю сине-черных, клубящихся небесах гневно вспыхивали то тут, то там ослепительно-яркие, огненные зигзаги молний.
Нежная, еще желто-зеленая, только-только проклюнувшаяся листва, благодарно трепетала навстречу животворным струям, ликуя и радуясь жизни. Все вокруг задышало вдруг сияющей и прозрачной, блестящей какой-то чистотой, наполнилось нежным, свежим ароматом первой зелени и сирени.
Еще полчаса и дождь стал понемногу затихать, появились первые босоногие смельчаки, с удовольствием шлепающие по теплым лужам.
Она облегченно вздохнула. Безусловно, гроза - великое сумасбродство стихии. Но как она прекрасна, естественна и гармонична от начала и до конца! Недаром в музыкальных произведениях, и, первым делом, у Чайковского мы находим столько примеров и зарисовок из жизни природы. Она безупречна и совершенна, и потрясающе гармонична даже в своем гневе, протесте и конфликте, в своем несогласии с чем-то...
При этой мысли Алла горестно вздохнула. Ей стало стыдно за себя... И когда гроза прошла, а компьютер снова заработал, она уже знала, подходя к нему, что и как ей хочется написать. Весь вечер и ночь она самозабвенно трудилась, и к утру ее роман (вернее, его первая часть) был в общих чертах окончен.
В вагоне метро, или те двое
...Она ехала по своей кировско-выборгской ветке из центра города домой, в сторону площади Ленина. Приятная, интеллигентного вида, взрослая женщина сорока пяти - пятидесяти лет. В ее взгляде было что-то трогательное, немного наивное и нежное. Время было довольно позднее, и она незаметно поглядывала на людей, желая увидеть их настроение, состояние, услышать тональность текущей рядом с ней жизни.
Они подъехали к площади Восстания, и здесь много народу, как всегда, вышло из вагона. И тут она увидела этих двоих, мужчину и женщину, сидящих напротив нее. Они были примерно одного с ней возраста, и, возможно, возвращались откуда-то из гостей. Оба - довольно крупные, видные и заметные, они составляли единое гармоничное целое... Алла старалась, как могла, отводить от них взгляд, но тут же ее глаза сами возвращались к ним обратно.
Симпатичная, сильная женщина полулежала, слегка наклонившись вбок и положив голову на плечо своего мужчины. То, что это был ее мужчина, не вызывало никаких сомнений. В их позе, взглядах и состоянии Алла легко усмотрела то редкое и потрясающее со стороны единение двух в одно монолитное целое, когда каждый из них не столько он сам, сколько часть другого...
Алла была потрясена тем, что она увидела в реальной жизни и так близко к ней самой, воплощение своей же мечты о любви и союзе с мужчиной. В том, как она сидела, полулежа на нем и прикрыв глаза, было ясно видно, что эта здоровая, симпатичная женщина принадлежит всей душой и всем телом только этому, дорогому ей и единственному ее мужчине. Они - кровная пара, и он вожак. Она не нарушала правил приличия, но и ничего не скрывала, полностью прозрачная и понятная со всей ее глубинной женской, преданной ему любовью...
А он не спал, - он сидел на страже. На страже ее покоя и безопасности, бдительно охраняя каждый ее сапожок, завиток, волосок, любую пуговку на ней. Он был впечатляюще силен, и было ясно видно, что она для него именно то и такое в жизни, за что он, не задумываясь убьет, если вдруг что-нибудь...
Алла вышла из вагона метро, бережно неся образ этой незабываемой пары в своем сердце, - она, действительно, запомнит их навсегда... Она вообще обращала внимание на всех мужчин и женщин, идущих за руку, и у нас и особенно за границей, где часто можно встретить такие пары с поседевшими уже волосами и даже самого что ни на есть пожилого возраста. Сердце Аллы всегда при этом радостно-горестно трепыхалось и покалывало, потому что, сколько она себя помнила, - это была ее несбыточная мечта: быть не одной в этой жизни, а иметь любимого и друга...
В гостях у подруги, или "хлебнули"
Алла давно не видела свою институтскую подругу Светлану и решила навестить ее в выходные. Увидев друг друга через несколько лет, они радостно защебетали.
- Ну, как дела? Что нового, - рассказывай поскорей. - Все живы-здоровы? - спрашивала Светлана, радостно улыбаясь.
- Маму похоронила... А сын уже работает, институт закончил...
- Да, я помню, тяжело тебе было одной тогда...
- Знаешь, особенно мучает чувство вины перед матерью... Действительно, трудно было очень, она ведь четыре года из дому не выходила, болела очень тяжело, - целая серия инсультов. Ну, а я и ночей не спала, и работала... Вот и срывалась, конечно...
- Брось, ты сделала все, что могла, не мучай себя.
- Да... я и уколы делала, чтобы припадков судорожных не допустить, - боялась она их очень. Даже сюда их делала, - и Алла дотронулась пальцем до мякоти своего подбородка, чтобы лекарство скорее подействовало, когда она уже дергаться начинала... Не одного не допустила я такого припадка.
- Ну, ты уж теперь-то успокойся. Пусть земля ей будет пухом! - сказала Светлана и они выпили по рюмочке.
- Но знаешь, когда хронически не досыпаешь по ночам, а утром на работу... Я ведь даже под машину угодила тогда.
- Вот видишь...
- Но и это не оправдывает! Самому больному - труднее всех... А я срывалась, - уставала очень... И то сказать, какую мы жизнь одолели: муж спился и умер, сына растила одна, да мальчишка еще и болел постоянно. Знаешь, мы ведь не только во всех больницах Петербурга лечились, а еще и до Москвы с ним добрались... Правда! Три месяца там у одного знаменитого детского хирурга обследовались.
- Да как же ты могла там столько с ним быть? - удивилась Светлана.
- А мне на работе командировку в Москву оформили, сжалились...
- Да как же тебя-то с ним на отделении так долго держали? Ведь ему уже лет восемь-девять было тогда?
- А я согласилась им за это помогать. Да, бидоны здоровые с едой на себе таскала с общей кухни на отделение. А ночевать там не оставляли, - так я каждый день, три месяца, к семи утра через всю Москву со своей квартиры моталась... А когда уснет вечером, так и обратно. До того не отпускал меня, боялся. На квартиру приеду, рухну в постель ночью, только усну, а уже будильник звонит, - вставать пора...
- Да-а, хлебнули вдоволь... - сочувственно откликнулась Светлана. Я-то, как с Валерием разошлась тоже из-за пьянства его, так с тех пор дочку с внуком на себе тащу. Ее Гена тоже пил да гулял, ужас... Я вот за отца теперь боюсь: совсем плохой он стал там, дома. А я все никак вырваться не могу к нему, - работа.
- Сколько ехать туда?
- Два дня, считай. Но там сейчас, слава Богу, жена его вторая с ним, есть кому поухаживать.
Так они сидели, рассказывая друг другу о своей жизни, детях, их успехах и проблемах. Уходя, Алла предложила:
- Ты уж не пропадай теперь, звони хотя бы. А то моя подруга, с которой я работала несколько лет и общалась, в Швецию укатила, - замуж вышла, - улыбнулась она. - Так я теперь немножко в одиночестве пребываю, близкой души не хватает...
- Ну, конечно, уж теперь-то не потеряемся... - улыбнулась Светлана.
Возвращаясь домой от подруги, Алла всю дорогу думала о них. Она вышла из метро, пересела в автобус и, безрадостно созерцая унылый, как всегда, дождливый и пасмурный пейзаж за окном, глубоко задумалась.
Сейчас, когда позади оставалась большая часть жизни, она ощущала огромную жажду исповеди и уж если не отпущения грехов, то хотя бы молитвы и самоочищения, пусть даже перед самой собой, но вывалить, как на духу, весь переполняющий ее груз мыслей и чувств на спасительную бумагу. Которая все, как известно, стерпит, - грустно улыбнулась она.
Самым властным звуком этой внутренней, несмолкающей, сумбурной какофонии был, конечно же, голос совести, саднящее чувство вины, непоправимой уже никогда, а потому безысходной. Еще и раньше, когда мама была жива, она пыталась представить себе то время, когда ее не будет. И даже в воображении при этой мысли весь мир мгновенно заполнялся таким мертвяще-бездушным вакуумом, что сразу становилось как-то не по себе, неуютно, холодно и жутко.
И однажды, решив, что она может не успеть сказать главные слова своей матери, Алла сказала:
- Мама... ты у нас самая лучшая, ты выше всех нас... ты вообще - неземная какая-то, идеальная, словно сошедшая с небес. Мы не достойны тебя, и я не стою даже ногтя на твоем мизинце. То, как ты заботилась всю жизнь обо всех вокруг, забывая о себе, - мы на это не способны, мама... Мы - эгоисты по сравнению с тобой. Прости...
Значит, все ты понимала уже тогда, много раньше, но исправиться уже не успела? Что ж, неси теперь свой крест до самого смертного часа, - привычно безжалостно и злорадно припер ее к стене внутренний голос.
- Алла, что с тобой, как ты можешь, почему ты так ведешь себя? - дивилась иногда дочерней резкости мать. Да, Алла срывалась все чаще, с трудом уже волоча ноги под грузом становящихся непосильными бытовых и материальных проблем.
- Это уже не я, мама, меня больше нет... Это не я!
- Да, к такой жизни ты была не готова, - печально признавала мать.
Бедная моя, великодушная, чистая, добрая мама... В этом вся ты! Ведь я всегда была обожаемым, тщательно хранимым от бед, избалованным вниманием ребенком...
И, как всегда, и тут оправдание мне было найдено!
Глава 1. Родом из детства, или увертюра к жизни
Знала ли она тогда, что это была не увертюра к ее взрослой жизни и взрослому счастью, а само это истинное (не сравнимое ни с чем в ее дальнейшей жизни) реально выпавшее на их долю с братом чудо и счастье. Вот и выходит, что счастье человека - это выпавшая на его долю любовь...
Самым большим потрясением в ее жизни с самого детства стало знакомство с театром, с его волшебно-колдовским миром музыки и танца, с его балетом...
В Большой театр оперы и балета им. Навои в самом центре Ташкента, как на праздник, их водила мама, часто вместе с другими взрослыми и детьми. "Спящая красавица", "Лебединое озеро", "Щелкунчик", "Аленький цветочек", "Каменный цветок", "Жизель", - все эти шедевры классической музыки и хореографического искусства западали девочке глубоко в душу, потрясая ее до самого основания. Они волновали и будоражили ее воображение, надолго заполняя его картинами свободно-парящего в воздухе, роскошно-полетного танца всегда каких-то неземных, в разноцветных прозрачных нарядах, невесомо-воздушных то ли фей, то ли богинь...
Она "заболела" балетом, но в балетную школу ее не взяли, даже не посмотрев. Оказалось, что привели ее туда поздновато. Теперь-то она понимала, что это было, конечно, к лучшему, ведь ее взрослую фигуру и конституцию вряд ли можно было бы назвать подходящей для хореографии, изящной или хрупкой.
В отпуск Алла решила махнуть на Черное море и заодно, там, на отдыхе, если получится, конечно, попробовать написать что-нибудь. Она остановилась в доме отдыха в солнечной Абхазии, где ей очень понравился громадный живописный парк по типу дендрария, ее двухместный номер, в котором она жила одна, и вполне удовлетворительное трехразовое питание с неплохим меню. Но главным преимуществом здесь была спокойная, тихая обстановка вдали от так называемой "цивилизации", которая в Сочи и Курортном городке Адлера проявлялась в рекордном количестве народа и критическом уровне децибеллов смешанной из множества разных песен, оглушительно ударной музыки, грохочущей до поздней ночи из всех открытых кафе и ресторанов.
Она, действительно, взялась здесь за свою книгу и теперь, выйдя из моря, уютно располагалась под своим индивидуальным, здоровым пляжным зонтом на лежаке с полотенцем, общей тетрадкой и ручкой в руках.
Что ж, вот она, ирония судьбы! В самом расцвете своей по-взрослому активной, женской жизни, когда она, вырастив сына, а также оправившись, наконец, от всех своих испытаний и потерь, стала принадлежать только самой себе... И, оглянувшись по сторонам, вдруг побежала, не чуя под собой ног, на эти самые бальные танцы... Вот тут-то ей неожиданно и понадобилось вдруг...
Понадобилось вдруг все сразу: и хрупкость, которой не было никогда, и стройность, которой уже не было теперь... И красота, которая с улыбкой удаляясь, пока еще, правда, довольно ласково помахивала ей рукой... Ей стало нужно теперь все сразу, - ведь она встретила там свою долгожданную и сумасшедшую, с почти реальными полетами в ярко-синих просторных небесах и неизбежными падениями в кромешно-черную пропасть ада, свою последнюю любовь...
*Далее при этой мысли, для поддержки внутренних ресурсов, она, как за соломинку, уцепилась взглядом за оранжево-золотистый, зовущий и примиряющий с жизнью, изысканно-нежный облачный коктейль закатного пейзажа морского горизонта. Да, она встретила там его, своего Елкина, три года назад. Впервые, в почти пятьдесят своих женских года! Какой ужас, смешно и грустно, право...
...Так или иначе, а восьмилетней уже школьницей и, конечно же, принцессой в душе она носилась по саду, пружинисто разбегаясь, лихо отталкиваясь и с удовольствием, долго, подражая Спящей красавице или Жизели, паря в воздухе над очередным, оказавшимся на ее пути, арыком.
Ее голубоглазый дед был чем-то похож на древнегреческого патриция. Возможно, правильной строгостью черт лица, высоким лбом и прямым носом. Голубоглазый, стройный, по-мужски интересный и очень обаятельный, дед (для детей бабаем) был сыном муллы и исключительно широкой, благороднейшей души человеком.
Эти широта и благородство души были в нем настолько естественными, органичными и, может быть, даже врожденными, что при общении с ним вы ощущали их просто физически. Может быть, в виде светлых, теплых и ласковых лучей-флюидов его улыбающихся глаз? Она хорошо помнила эти серо-голубые, умные и проницательные глаза, его слегка ироничную, грустноватую улыбку... И то огромное, головокружительно-восторженное чувство привязанности к нему от неизменного ощущения в его обществе глубины и безграничности уникального пространства его любящей души, его сверхчуткости и реактивности, сверхскоростного, еще до взгляда и до слова или с полувзгляда и полуслова понимания...
Да, дед был сыном оренбургского муллы и имел лишь духовное образование. Но в "политических" диспутах с повзрослевшей к окончанию школы внучкой всегда обнаруживал настоящую прозорливость и безусловную грамотность.
Так, она, убежденная комсомолка и даже комсомольский лидер, как было принято в среде передовой успешной молодежи нашего общества в конце 60-х годов, как-то горячо и со знанием дела разъясняла деду программу партии о строительстве коммунизма в СССР в течение ближайших двадцати лет! Бабаем никак не хотел принять на веру или согласиться хотя бы с одним ее доводом...
- Нельзя этого построить ни за двадцать лет, ни за какое другое время, - улыбался дед.
- Но, бабаем, ну, как ты не понимаешь, что все уже запланировано, рассчитано и все практические задачи будут шаг за шагом последовательно и конкретно решаться в продолжение нескольких предстоящих пятилеток!
- Нет, балам (дитя мое, по-татарски), это никак невозможно, - пряча едва заметную иронию в своей слегка насмешливой улыбке, ласково возражал ее дед, покачивая головой...
Гадание
- Аллочка, иди-ка сюда! - однажды позвала маленькую внучку скромная, невысокая и чуть полноватая, садовница в длинном сером фартуке, с садовыми ножницами и шлангом в руках. Это была та самая бабушка Зайнаб, которая являлась автором проекта, феей и создательницей их божественного сада. Одинокая женщина, родная сестра деда, она жила вместе с ними под одной крышей.
- Иду, абака, - и быстроногая внучка тут же подлетела к бабуле.
Как мы уже упоминали, идею этого сада абака, вынашивала еще в те давние времена, когда они с дедом еще только выбирали участок для этого дома и вместе с ним ходили присматривать его. Потом, после покупки этого участка земли, началось и строительство дома. Любовно планируя этот сад по всем правилам садового искусства, бабушка Зайнаб придирчиво выбирала и высаживала роскошные кусты ягод и деревья, руководствуясь строгими требованиями садовых энциклопедий. Позже она, к примеру, скрещивала крыжовник со смородиной, получая особенно крупную изысканного вкуса ягоду, выискивала и добывала удивительные сорта роз, сирени и хризантем, яблонь, персиков, урюка, алычи, вишен и винограда.
- Ну-ка, сделай пальчики вот так, - и абака плотно прижала друг к другу указательные пальцы своих натруженных рук. Они у нее примкнули друг другу ровнехонько от самого основания до кончиков ногтей!
Внучка заметила это и послушно сделала пальчики так, как было показано бабушкой. Старательно выпрямив и вытянув их, она приложила один к другому свои указательные пальчики.
Заинтригованная чем-то непонятным и новым для себя, внучка с улыбкой, снизу вверх, взглянула на бабушку, а затем снова на свои пальчики, ожидая услышать что-нибудь интересное... Оказалось, что примерно до середины средней фаланги пальцы девочки плотно и ровно прилегали друг к другу. Но выше... Выше они отчетливо расходились и все больше отклонялись друг от друга в разные стороны, и получалось, что очень ровная в начале дорога, начиная примерно с середины пути, явно раздваивалась, на глазах распадаясь на две: левую и правую...
По инерции продолжая улыбаться, но уже встревоженная затянувшимся молчанием, девочка вопросительно подняла лицо к бабуле. От неожиданности Алла испугалась. Никогда раньше она не видела у бабушки такого потемневшего вдруг лица. Ее дорогая абака смотрела на свою любимицу с каким-то настороженно-озабоченным, одновременно недоуменным и сострадательным выражением. Будто хмурая туча омрачила вдруг всегда такой нежный и ласковый ее взгляд...
Опечаленная и подавленная, абака, не сказав ни слова, повернулась к девочке спиной и на глазах погрузневшей, какой-то не своей походкой медленно зашаркала садовыми калошами, по-утиному тяжело переваливаясь с боку на бок, прочь в глубину сада. За ее плечами были долгие годы тюрьмы, проведенные там вместе с мужем и из-за него. Когда он умер, так и не дождавшись вместе с остальными осужденными в 30-е годы светлых дней, бабушка Зайнаб была освобождена из-под стражи и с тех пор жила в их доме с семьей брата.
А косы шестилетней внучки уже опять мелькали то тут, то там меж цветов и деревьев, у русской печи и в малиннике.
*Взрослая женщина снова вобрала в легкие побольше морского воздуха и оглянулась на зеленые, в белых клочьях облаков, вершины окружающих море гор. Господи! Неужели уже тогда, в детстве ее судьба была так жестоко определена? Неужели ей на роду было написано все, что она испытала? И даже это итоговое "раздвоение личности", и этот внутренний надрыв, и периодическое бегство от своих принципов и совести, и готовность к капитуляции, и горькое признание в том, что... "меня уже больше нет, мама, меня больше нет... это - не я!"
Родители
О ее матери - высококвалифицированном враче педиатре-инфекционисте можно было бы написать отдельную книгу. Она отдавала всю себя лечению крохотных детей с тяжелейшими заболеваниями. Не щадя своих сил, она мужественно вступала в борьбу за их жизни и часто побеждала опасность даже в тех случаях, когда ее коллеги недоумевали: "Зря только медикаменты переводите..." О ней ходили легенды, но силы ее истощались с каждым днем. Она работала дотемна, не выходя из отделения до тех пор, пока оставался хотя бы малейший риск для жизни ее крохотного подопечного. Особое внимание она уделяла детям из детских домов, подолгу не спуская заболевшую кроху со своих рук. В их семье таких малышей и их диагноз знали по именам, и дочка часто приходила к матери на работу, чтобы повидать их. Но оформлена ее мама при этом всегда была только на одну ставку, больше не брала, а работала за троих, по ночам читая медицинскую периодику.
Отец, опытный строитель, в прошлом офицер-фронтовик, вырос за несколько послевоенных лет от прораба до главного инженера крупного строительного треста. Он строил нефтезаводы, и его переводили по окончании строительства объекта из одного города в другой. Семья жила в разных городах на Волге, всякий раз благодаря отцу получая хорошую квартиру при переезде.
Ее родители были глубоко порядочными, интеллигентными, серьезными и обаятельными, с юмором, людьми, беззаветно любящими детей и стремящимися сделать для них все возможное в плане их развития и образования. В жизни их семьи нередко бывали долгие периоды почти идиллических, задушевно-нежных отношений и вполне гармоничного существования. Походы в театр, чтение книг, особый интерес к русскому языку и происхождению любого редкого слова с поиском его значения и трактовки в самых полных, еще дореволюционных толковых словарях, совместные, всей семьей, катания на коньках и лыжах, прогулки по лесу, пикники близ воды, костюмированные праздники... Душой и заводилой во всем этом духовно-богатом общении была, конечно, их мама.
Отец вернулся домой с войны весь в орденах и медалях. Он был артиллеристом и участвовал в Сталинградской битве, форсировании Днепра, освобождении от фашистов Будапешта. Там же он спас от лихой беды и одну венгерскую девушку по имени Эржек от наших же солдат... Ее семья долго чествовала и гостеприимно принимала потом молодого, голубоглазого и кудрявого советского офицера, не допустившего их несчастья и насилия.
Кстати в 1964 г., в самом начале хрущевской оттепели, Алла, будучи уже семиклассницей, в отрывном настенном календаре углядела любопытную статистику. Оказывается, по числу Героев Советского Союза, награжденных этим высочайшим званием и признанием их подвигов и вклада в Победу в Великой отечественной войне ее народ, татары, занимали одно из самых первых мест в приведенном списке. Было указано, что по абсолютному числу Героев СССР в годы ВОВ татары стоят на втором месте после русских. А вот по относительному их числу, то есть по отношению к численности всего татарского народа, они вышли на первое место! Жаль, что эта информация, промелькнув в одном-единственном маленьком календаре именно в годы разоблачения культа личности Сталина, позже никогда уже более не встречалась и не упоминалась в СМИ. А между тем, вслед за ее народом и близко к нему в этом списке находились и чуваши, и башкиры, и грузины, и другие народы.
Глава 2. ДОЛГАЯ ДОРОГА К НЕМУ
Теперь она понимала, что тогда парила над землей и пела, и танцевала ее душа, уже впитавшая в себя столько нежности и любви, ярких красок и ароматов, что, благодарная и переполненная этими чувствами, стремилась безотчетно и сторицей передать их другим...
И сейчас, когда ей было уже, увы, так много лет, в ответ на свое ультимативное требование, обращенное к Елкину, сказать ей, хотя бы в день ее рождения, несколько неизбитых слов, он, такой строгий, а частенько не просто сердитый, но даже и вредный, ее мучитель, изверг, кровопийца и кумир, по такому особенному случаю незамедлительно и проникновенно выдохнул:
- Столько любви...
Первая встреча
Единственными мужскими руками, в которые ей захотелось пойти сразу, безусловно и навсегда, были жестковатые, уверенные, надежные и бесконечно комфортные для нее, рабочие руки Елкина. Он был наладчиком, всю жизнь проработавшим на Кировском заводе. На его золотых руках и светлой голове держался целый механический цех, в котором испытывали и доводили до ума новое оборудование.
Она, в прошлом научный сотрудник, специалист по авиационной метеорологии и численному физико-математическому моделированию атмосферных процессов, а после перестройки - ведущий редактор крупного петербургского издательства с первого взгляда на Гришу, безмятежно танцевавшему медленный фокстрот с какой-то дамой, совершенно отчетливо и ясно поняла все... Что вот этот, который идет именно таким, как ей надо шагом, именно так слышит музыку и двигается столь гармонично в ее пространстве, и есть тот самый - ее мужчина. И... что теперь она хочет быть с ним и только с ним...
Григорий Елкин являлся опытнейшим танцором-"бальником", отдавшим этой своей единственной почти страсти сорок лет жизни. Разумеется, он был из круга любителей, занимавшихся бальными танцами непрофессионально. Но его острый, непреходящий, пожизненный интерес и глубина проникновения в эту стихию были уже отнюдь не дилетантскими, а, скорее, как раз профессиональными. Встреча с этим, далеко не обычным и даже странным в чем-то, человеком действительно потрясла и перевернула вверх дном все ее существо, всю ее дальнейшую жизнь...
... Это был обычный танцевальный вечер "для элегантного возраста" в ДК Ленкома. Она частенько ходила туда потанцевать, попрыгать, поразвлечься, пообщаться с весьма развеселым, пришедшим целенаправленно "снять напряжение", разбитным народом. Тот вечер подходил уже к концу, когда она, наплясавшись вдоволь, вдруг увидела его, Гришу Елкина...
Выждав окончания танца и улучив момент, когда он отдыхал на низенькой скамейке в одиночестве, она подскочила к нему со всех ног и выпалила, замирая от ужаса и собственной наглости:
- Можно пригласить вас на танец?
Елкин поднял на нее смеющиеся глаза, в один момент оценил ситуацию и, поднимаясь навстречу, с улыбкой проронил:
- Хоть за нормальную женщину подержаться...
Это было началом ее конца, теперь-то она хорошо это понимала. А тогда... она просто млела от счастья. Музыка смолкла, и они сели рядом на его прежнее место. Зазвучала следующая, зажигательная и ритмичная мелодия.
- А давайте ча-ча-ча! - предвкушая предстоящее удовольствие, воскликнула Алла. Елкин отрицательно покачал головой. Тогда она, имевшая все же кое-какие начальные навыки латиноамериканских танцев, решила пойти ва-банк и продемонстрировать ему, что тоже не лыком шита. Тем более, что бойкости, куража и темперамента ей было не занимать... И она рискнула!
Отчаянно стараясь не ударить лицом в грязь, она стала "на гора" выдавать все, заученные прежде цепочки (так в бальном танцевании называется определенная (заученная) последовательность движений)!
- Э, э, э! - решительным жестом остановил ее Елкин, одновременно поднимаясь и подходя к ней поближе. - Что это вы тут выделываете?
- А что? Нас так учили, - тоном двоечника оправдывалась она. Что-то не так?
- Все не так, - проворчал Елкин, и посмеиваясь, комично стал утрировать ее выкрутасы. - Если вы думаете, что это ча-ча-ча... то это громко сказано...
От растерянности она уже вообще ничего не соображала.
- Господи, помоги мне... Боже мой, "все не так"? Какой ужас. Да, все было явно не так... - это дошло до нее мгновенно.
Да, конечно, она не была стройна и миниатюрна и не занималась бальными танцами, как он, с двадцати лет... Но все же от нее не укрылось и другое, что сейчас, благодаря этой встрече и этому, спокойно сидящему рядом с ней не знакомому, но почему-то с первых же минут такому близкому ей человеку, в ее жизни что-то существенно изменилось, словно перевернулось...
Что она стоит на пороге чего-то бесконечно огромного и прекрасного, и бесконечно значимого для нее... И, может быть, непосильного даже, добавим мы теперь, забегая немного вперед.
Ей предстоял долгий, тернистый путь от новичка к удовлетворительной партнерше, а главное, - мучительная до... потери сознательности, как говорят нынче, борьба с собой, с ним и за него, борьба с реальными и многочисленными соперницами, борьба не на жизнь, а на смерть...
Впереди была долгая дорога к нему, к ее любимому, к ее Грише...
К нему!
Нетрудно догадаться, что дальше она, не помня себя, как одержимая, всем своим истосковавшимся по близкому мужчине существом рванулась к нему навстречу! Она летела к нему, широко и с удовольствием расправляя по пути затекшие от бездействия, мощные крылья, задыхаясь от предчувствия любви и нетерпения...
*Солнце уже припекало. Взрослая женщина отложила в сторону тетрадь и оглянулась по сторонам. Отдыхающие потянулись поплавать перед обедом. Она тоже вошла в море и, с упоением покачавшись в освежающих синих волнах, вышла на берег. После обеда, устроившись поудобней на тенистой скамье, окруженной цветущими олеандрами танцевальной площадки их дома отдыха, она опять ушла с головой в свою повесть.
Господи, что она наделала? В чем ее вина? Что ее так безнадежно сбило с толку и запутало, чего она не почувствовала вовремя, не постигла и не сумела поправить?
Привыкшая к улыбке над собой, юмору и самоиронии, она от души пожалела, что в широких, окаймленных высокими и роскошными соснами, кедрами и лиственницами, прекрасных аллеях парка сейчас не прогуливаются...
- Платон с учениками или царь Соломон... или нет, лучше всего помог бы ей сейчас, конечно же, Федор Михайлович! - улыбнувшись своей озорной и дерзкой мысли, размечталась шепотом она.
Ей бы немного хитрости, терпения, лукавства, женского притворства и дипломатии, коварства, наконец! Куда там, она не привыкла к такому. Сначала оттолкнуть, потом приблизить, потом снова надуть губки и сделать вид, что совершенно равнодушна? И убегать, убегать, убегать...
Все это было для нее смешно, зачем, ведь ей и так очень редко, кто по-настоящему нравился... Обычно мужчины первыми обращали внимание на нее.
По этой причине традиционных женских уловок, игры, кокетства и притворной холодности она не знала. Эта смехотворная для нее стратегия и тактика казалась ей ниже ее достоинства, уделом слабых, хитрых, корыстных и лицемерных женщин. О, она была явно не сильна во всем этом и от души презирала такое поведение как сильная, глубокая и цельная натура. Безусловной ценностью для нее, воспитанной на Тургеневе и Драйзере, Хэмингуэе и Достоевском, Ремарке и Чехове, была одна только искренность, открытость чувств, честность, преданность и любовь!
Как Суламифи у Куприна, ей были совершенно чужды хитрость и коварство, жажда власти и корысть, и жила она с детства одной только мечтой о самой любви или, позднее, самой этой любовью...
Однако теперь обстоятельства изменились. Весь ужас заключался в том, что с Елкиным судьба столкнула ее довольно поздно. Да, за ее плечами все дальше оставалась молодость, прошедшая в борьбе за хлеб насущный и обеспечение семьи, полная хлопот по воспитанию без отца сына, многолетний уход за безнадежно больной, с многократными инсультами и параличами, матерью.
Но все же даже теперь, когда все их с братом долги родителям и детям были давно выплачены, она в глубине души по-прежнему ощущала себя той же косастой девчонкой, выдумщицей и артисткой, привыкшей к восторгу и поклонению и по инерции, да и, конечно же, по ошибке, наивно ожидающей их.
Таким образом, холодный душ из единственно желанных рук Елкина и следующие за ним с неизбежностью душевные, нередко переходящие также в физические, страдания героини, близкие по силе своей к самым изощренным пыткам зверского средневековья или мукам многоуровневого ада, или, скорее, к внутренним терзаниям героев Достоевского, были ей надежно гарантированы и обеспечены, а потому и не заставили себя долго ждать...
Тогда, помимо ее крупной фигуры, наиболее существенной проблемой их будущих взаимоотношений с опытным бальником ей виделось собственное неумение танцевать по всем правилам танго, фокстроты, вальсы, квик-степ и джайф, дотошным изучением и исполнением которых занято на досуге все танцующее сообщество.
Да, пока она ничего не умеет, но ведь этому можно научиться! Она будет старательно заниматься и потом все же не с нуля, как многие, а имея неплохую, семилетнюю базу обучения танцам народов мира в детстве.
- Конечно, бальные танцы - это совсем другое, но я ведь способная, постараюсь освоить, - подбадривала она себя. Ведь я теперь стала свободнее и так соскучилась по этим, то лиричным, то страстным и томным, то жизнерадостно-вихревым, обожаемым своим танцулькам...
Первый луч восходящего солнца
...В субботу утром она позвонила Елкину и попросила немного позаниматься с ней.
- Я буду сегодня в ДК металлистов, - ответил он. - Там есть два зала. В маленьком можно будет попробовать... Только у меня их там много, - имея в виду своих учениц, с чуть слышной усмешкой предупредил он.
Последние его слова несколько насторожили и обескуражили ее, но через минуту она уже смирилась с этим и даже одернула себя:
- Чего ж ты хочешь, чтоб у танцора с тридцатипятилетним стажем, которые так редки нынче, буквально исчезают и потому ценятся на вес золота, чтобы у него, такого лапы, и не было учениц? Держи карман шире!
И она, строго взяв себя в руки и успокоившись, стала с радостным волнением, как Наташа Ростова перед своим первым балом, собираться и "наводить красоту". Она еще не догадывалась тогда, что в бальном танцевании, при прочих равных, особенно ценятся хрупкие и миниатюрные партнерши, дающие мужчинам такой незаменимый козырь, как маневренность дамы, то есть малая ее инерционность, а значит, и легкость в управлении ею. С хрупкой партнершей танцору легче реализовать свой замысел, ведь ведущим в паре всегда является он.
*Дойдя до этого непростого места, женщина встала со скамейки и пошла по направлению к морю, туда, где в двух шагах от него, под уютными зонтами, располагалось крохотное кафе. Усевшись за ярко-желтый столик с чашечкой двойного кофе, она с удовольствием откинулась в кресле. Перед ней поблескивал и играл на солнце до головокружения ослепительный сине-зелено-голубой небесно-морской простор. Наслаждаясь морским воздухом, крепким кофе и восхитительным видом, она кайфовала.
...Итак, здесь царили совсем другие стандарты и идеалы. В этом разношерстном, и в общей своей массе не слишком-то культурном, интеллигентном и гостеприимном, а в большей степени - амбициозном сообществе, она сразу ощутила себя пришельцем с другой планеты, чужаком и иноверцем. Она принадлежала к совершенно иной танцевальной культуре, имела свои понятия о красоте движений, свою хореографию, свой, наметанный на движения, взгляд.
Единственной ее радостью среди этих надутых и напыщенных, как ей казалось, индюков и индюшек был ее ненаглядный Гриша Елкин. Он охотно возился со всеми женщинами, неповторимо гибко и пластично, а если надо, то и в замедленно-гротесковой форме, демонстрируя им самую суть разбираемых ими, весьма непростых движений.
- Ну, можно вот так сделать? - вопрошал он ее, показывая "веер" или "алиману". - Два-три, ча-ча-ча, - подсчитывал он себе, повторяя во второй и в третий, и в энный раз никак не дававшуюся ей фигуру.
- Что это за шаг? - улыбаясь, пародировал ее механик с Кировского завода. - Вы идете почему-то на цыпочках, на носках, у вас ступня провисает, а здесь надо полностью, всем весом вставать на пятку!
И он, потрясающе органично, виртуозно и легко перенося вес тела под нужный счет на нужную ногу, наглядно и терпеливо знакомил ее со всеми премудростями и вводил в курс дела этого захватывающе увлекательного процесса, именуемого бальным танцеванием.
В объятиях теплого детства
Этим вечером,собираясь на танцы, выбирая наряд и украшения к нему, Алла взволнованно прихорашивалсь перед зеркалом. Она заранее переживала, что вечер в ДК, как правило, пролетает очень быстро, и они не успевают с Гришей толком пообщаться и хотя бы немножко получше узнать друг друга...
- Но как же ей подружиться и установить более близкий контакт с ним? - ломала голову Алла, подкрашивая глаза. Она мучительно соображала и придумала, наконец, показать ему некоторые свои детские и более поздние фотографии, чтобы немного рассказать ему о себе, своей семье и жизни.
Так она и сделала, но Гриша не проявил интереса к этой ее затее. По всей видимости, действительно, вечер бальных танцев был не подходящим местом для этого. Но, к сожалению, других мест встречи у нее с ним не было. Вернувшись домой, она переоделась, попила чаю и вспомнила, что надо убрать назад в альбом ее фотографии, которые она таскала для Гриши на вечер.
Вынув их из сумочки и включив торшер рядом с кроватью, она достала альбом с фотографиями и, раскладывая карточки по местам, засмотрелась на них невольно и... угодила перед сном в объятия своего доброго, милого детства.
Ее детство... Оно было настоящим, выпавшим на ее долю, непомерно-огромным солнечным чудом и счастьем. Оттуда, как из целебного, хрустально-прозрачного живительного родника, она черпала до сих пор все свои, в прошлом недюжинные, силы, чтобы выстоять и удержаться на плаву в этой выпавшей на ее долю одинокой, цинично-жестокой жизни...
...В старом городе Ташкента, столицы тогда еще советского Узбекистана, на Аклане - была ее Родина, родной дом их семьи, бабушки, дедушки и мамы. А на Кукче, следующей и конечной остановке девятого и одиннадцатого трамваев в Старом городе, находился дом бабушек-дедушек по отцу. Неподалеку от них, тоже в собственных домах с садиками жили и другие их ближайшие родственники: ее двоюродные бабушки и дедушки, дяди и тети, сестры и братья. Этот старый район Ташкента навсегда остался в ее сердце самым заветным, родным и теплым, одним словом, - по-настоящему райским уголком...
Дом был большой, просторный, в несколько комнат со стенами, расписанными тонкой кисти золотым и серебряным восточным узором, с высокими потолками, и огромными окнами, с округлыми от пола до потолка серебристыми печами.
В саду, под большим виноградником, с лозой, поднимавшейся до самой крыши дома, стоял стол с зеленым бильярдом, и тут же, неподалеку, в особенной красоты, любовно продуманном и прихотливо разбитом цветнике благоухали не сравнимые ни с чем и совершенно не похожие одна на другую: от белых и кремовых до малиново-бардовых, самых разных форм и размеров, восхитительные розы...
Вдоль другой стороны дома также до самой крыши, создавая спасительную тень, поднимался виноградник уже другого сорта, не с темно-синими, как первый, размером в сливу виноградинами сорта "Победа", а с золотисто-розовыми, перламутровыми круглыми ягодами настоящего, с удивительным привкусом, муската или удлиненного и прозрачного "дамского пальчика".
Этот сад посадила и вырастила по энциклопедиям, взлелеяла и, покуда была жива, холила с утра до вечера родная сестра дедушки - Зайнаб. Она вынашивала план его создания, еще тогда, когда они только ходили смотреть, как строится их будущий дом. И потом, сидя в тюрьме вместе с осужденным мужем, и затем после его смерти отпущенная на свободу, она всегда мечтала вырастить такой сад! Потому-то он и был так несказанно прекрасен с его цветами, персиками, урюком, яблонями, вишнями и алычой, и, разумеется, роскошными виноградниками, поднимавшимися даже до крыши высоких, с чердаками, дальних сараев, тянувшихся вдоль противоположного дому забора.
Удивительно, что в этом саду имелась и настоящая русская печь, такая же точно, как в русских сказках, - и действительно, играя там, Алла легко и естественно "входила в образ" русской девушки и в такие моменты, поглощенная игрой, с удовольствием ощущала себя настоящей сказочной героиней...
Каждое лето весь этот веселый и разноцветный, ликующий и радостный мир под горячим солнцем Ташкента щедро ласкал и одаривал маленькую девочку буйством множества самых сочных красок, обилием живописных цветов и плодов, нежностью изысканных ароматов. Она помнила до сих пор, как ее, шестилетнюю девочку, завораживал вид покрывала из опадающих бело-розовых лепестков цветущего в саду, рядом с русской печью, урючного дерева; как она, взволнованно и трепетно любуясь им, осторожно и бережно, чтобы не помять, ступала по тонкому и нежному, словно китайскому, шелку, легчайшим перламутрово-розовым облаком, покрывавшим этот уголок сада.
В возрасте примерно шести лет Алла получила в подарок роскошно-изданную, нарядную, раскладную книгу "Спящая красавица", и, мгновенно отождествив себя с прекрасной царевной, стала с тех пор терпеливо и преданно ждать и искать своего принца.
Продолжая впитывать в себя этот волшебно-красочный мир, взлелеянная любовью и лаской родных, бабушек и дедов, она, как ей казалось теперь, с высоты прожитых лет, всю последующую жизнь будет искать своего единственного друга, мужа и любимого, чтобы отдать ему всю себя, все, переполняющие ее, и властно требующие выхода чувства. В ней зародились уже тогда и жизнерадостность, и какая-то особенная чуткость, и обостренность восприятия, трепетность и нежность; неравнодушие и чувство справедливости, а также безупречная внутренняя гармония, шагнувшие в ее открытое сердце, скорее всего, из этого прекрасного внешнего мира.
Чистота помыслов и благородство преподавались ей дедами и родителями в их доме ежечасно. Благодарность и нежность, удивительная преданность и любовь друг к другу бабушки и дедушки, самопожертвование во всех испытаниях той непростой их жизни, бесконечная доброта и забота о детях, - этот пример великой и самой бескорыстной любви на свете будет потом всю жизнь, играя теплыми лучами и согревая, как солнце, стоять перед ее мысленным взором.
- Аллочка, иди кушать, - раздавался из открытого окна кухни ласковый голос бабушки, самой дорогой и любимой на свете бабушки Марьям. Своими удивительно правильными, одухотворенными и вместе с тем милыми чертами лица, а также большими карими глазами лани абаба, как звали ее внуки, внешне, особенно на фотографиях времен ее юности, имела большое сходство с мадонной. Она была очень способной и талантливой.
Когда ей было уже хорошо за семьдесят, она, еще до революции получившая только домашнее образование, своим пытливым умом и дотошными вопросами к внукам легко докопалась до принципа двоичной системы и работы компьютера, чем привела их всех в почти священный трепет... Недюжинное чувство юмора, постоянная готовность одарить всех улыбкой, полной понимания, любви, озорства и задора одновременно, - все это вместе и сразу яснее ясного выдавало в ней острый ум, незаурядность богатой от природы натуры, удивительно гармоничный и светлый внутренний мир.
Сохранившаяся до глубокой старости прямая осанка была привита бабушке с раннего детства как непременное условие воспитания девушки из благородной и состоятельной семьи.
Да, бабушка была единственной и любимейшей дочерью в многодетной семье оренбургского миллионера. Ее отец, купец 1-й гильдии Гани-бай, был известным, глубокоуважаемым и весьма почитаемым в своем кругу человеком. Среди семейных реликвий, в современной петербургской квартире Аллы, до сих пор хранилась старинная дореволюционная книга про ее прадеда Гани-бая, написанная на арабском языке. Он, как рассказывала бабушка, вел большую благотворительную деятельность, строил школы для бедных и много помогал всем, кто нуждался. Девчонкой бабушка в определенные дни мусульманских праздников выносила из дому для бедных разную одежду, гостинцы и много других необходимых им вещей.
Это была одна из самых знатных и благородных татарских семей, которая по рассказам бабушки участвовала даже в приеме представителей царской семьи в Оренбурге.
- Алла, сиди прямо! - тихо, но строго, слегка нахмурив брови, требовала бабушка, когда они сидели за столом в гостях. И вообще, зачастую, все ее воспитание сводилось всего лишь к одному этому строгому взгляду, - ведь его, как правило, было вполне достаточно...
Особенно любила ее абаба, когда внучка пела, танцевала или разыгрывала что-нибудь "на заказ". Особенно трепетно замирали старики и гости их хлебосольного дома, когда она, еще 6-летним ребенком, гордо и внятно читала им знаменитые стихи о родном языке классика татарской поэзии Габдуллы Тукаева. Глядя на слушателей, девочка замечала, что ее абаба, сидя с блестящими от радости, любовно устремленными на нее глазами и застыв от волнения в напряженно-неподвижной, с прямой спиной, позе, проговаривала весь текст вместе с ней, беззвучно и синхронно, одними губами, повторяя пронзительно-проникновенные строки поэта.
Темная точка на горизонте
...Блаженная, она еще пребывала на своем седьмом небе, не ведая того, что маленькое темное облачко уже не только появилось на горизонте, но начинало стремительно расти и приближаться.
Гришу Елкина хорошо знали и уважали многие бальники, а женщины, так большинство из них вообще относилось к нему с нескрываемой симпатией.
- У Гриши хорошие руки, - сказала ей как-то Рита, с любовью глядя на танцующего Елкина.
Петр, высокий, стройный, озорной задира и куда более разговорчивый товарищ Елкина, начинавший когда-то вместе с ним, подошел однажды к Алле и поставил ее в известность:
- Видишь, Алла, - и он с широкой улыбкой указал ей на противоположный угол зала, плотно заполненный сидящими рядком женщинами, - это все Елкинские, - радостно доложил он. Она только улыбнулась в ответ. Да, все это было действительно забавно...
Но Петр не унимался:
- И там, - тут он снова размашисто очертил рукой по воздуху еще более просторную дугу, указывая теперь уже в другую сторону зала с замершими в ожидании приглашения, принаряженными женщинами. - Там тоже все-е-е -Елкинские!
Улыбка в миг сошла с ее лица. Молниеносно приняв к сведению полученную "инфу" и оценив несметное число куда более опытных соперниц, Алла неумело попыталась скрыть охвативший ее ужас. В ответ на смеющийся и в то же время внимательно-пытливый взгляд Петра она, уже не слишком весело, а с некоторым усилием, продолжала растягивать свой рот теперь уже в не слишком естественной улыбке.
Ее охватило смятение. О нет, она не отдаст его, не отдаст никому, и не надейтесь! Да, она будет много работать и заниматься до потери сознания, но она сможет все, она будет бороться!
Опрометчивый шаг
...С приветливой женой Петра - Гулей они, едва познакомившись, сразу понравились и поняли друг друга. Гульнара, в прошлом балерина, танцевала особенно хорошо и профессионально. Любо-дорого было поглядеть! На одном из самых первых ее бальных вечеров в ДК металлистов они сидели рядом и смогли пообщаться подольше.
- Ну-ка, поговорите по-татарски, - упрашивал их неугомонный и шумный Петя. Очень хочется послушать!
Однако они, давно и основательно обрусевшие, гораздо свободнее и легче изъяснялись теперь уже на русском, чем на родном языке. Едва обменявшись несколькими общеизвестными фразами, они смущенно и с чуть заметной грустинкой посмеялись по этому поводу. Но общий язык уже был найден.
Гуля, как и Петр, знала Елкина смолоду, все они начинали одновременно.
- А он, между прочим, один, холостой, - проследив нежный взгляд своей собеседницы в сторону Елкина, сообщила Гуля.
- Но ему, наверное, нужна опытная бальница? - затрепетав от волнения, предположила Алла.
- Да, нет, необязательно, но чтобы танцевала, конечно...
Услышав об отсутствии самого важного, не доступного для нее барьера, Алла засияла. Значит, все возможно? И привыкшая решать в своей жизни все, казалось бы, неразрешимые проблемы в одиночку, и справившись с ними со всеми, кроме устройства своей личной жизни, она, не долго думая, решила и теперь пойти ва-банк.
- Гуля, скажу тебе честно, он мне очень-очень понравился, - прошептала она Гуле, обмахивающейся роскошным веером.
- Да, но ведь он намного старше тебя! -
недоуменно вскинула брови балерина. Она, видно, не догадывалась, что новой ее подруге тоже уже совсем немало... Чего греха таить, не самый юный возраст для женщины, тем более начинающей здесь. Обрадовавшись комплименту, Алла возразила:
- Пустое! Гуля, дорогая, помоги мне! Скажи ему, пожалуйста, про меня... По-свойски... Ну, чтобы он обратил на меня внимание...
Она не понимала тогда, что допустила при этом самую первую, очень большую и непростительную свою ошибку. Оказалось, что на Елкина претендовали там многие, многие уже пытались, но никому еще не удавалось завладеть им. Такие номера могли пройти с кем угодно, но только не с Гришей.
Позже он запросто и без обиняков объяснит ей, такой прыткой:
- Это нам в молодости нравится, когда женщина первая признается, а сейчас уже не то-о-о... не нужно этого...
Он и так продолжал пребывать в многолетнем, длиной в целую жизнь, безуспешном своем поиске... Он и так обращал пристальное внимание на всех вновь появляющихся в этом кругу женщин. Он видел каждую, казалось бы, насквозь и хорошо понимал, зачем и кто сюда приходит. Он моментально, по своей собственной шкале, определял и калибровал их всех по значимым для него параметрам: слух, чувство ритма, музыкальность, пластичность, артистизм... В этом она убедилась много позже, изумленно вникая в его краткие, но меткие комментарии.
Да, любовь начисто отшибает мозги. Это как раз о ней, о ней в ее новом состоянии... И Гуля с Петей выполнили ее просьбу.
Впервые у него
...Наступил хмурый и неуютный, ветреный ноябрь. Алла позвонила Грише, как всегда, в субботу, чтобы узнать, придет ли он на вечер?
- Алё? - услышала она его высокий, тихий, неизъяснимо притягательный уже для нее голос. С первых же его звуков тревожно и радостно замирало все ее существо, обращаясь в слух. Его тенор, который сам по себе никогда в жизни ей не нравился, теперь, по иронии судьбы, стал единственно желанным и самым лучшим тембром голоса на свете. Однако сегодня звучал он довольно слабо.
- Гриша, вы заболели? - встревожилась она.
- Да нет, ничего... так немножко что-то бронхи заложило...
- Температура высокая? Кашель, горло?
- Тридцать восемь c половиной, да, грипп, наверное...
- Вам ничего не нужно? Лекарства, еда есть? А то я с радостью приеду и помогу вам, если нужно...
- Да нет, не беспокойтесь, у меня все есть. Вот если только молока принести, три литра, здесь рядом... Только... У меня беспорядок тут, будьте морально готовы, чтобы не испугаться...
Не помня себя от счастья, что может хоть чем-то помочь ему, она, не чуя под собой ног, полетела с улицы Замшина на проспект Ветеранов. По дороге она с улыбкой вспоминала его опасения, чтобы гостья, не дай Бог, не испугалась его холостяцкой квартиры.
- У меня там в одной комнате слесарная мастерская, - предупредил он ее. - Бывает, делаю кое-что на заказ, довольно ювелирная работа, между прочим, - заметил он ей с гордостью.
Какая ерунда, - веселилась она над его предостережениями по дороге, пустяки! Главное, что он разрешил поухаживать за ним, окружить его заботой! Надо поскорей купить антигриппин, витамины, молоко и все-все, что сейчас ему так необходимо.
Вот, когда надо, никого-то рядом не оказалось, - сокрушалась она. Он такой скромный, никому не сообщил о своей болезни. Как хорошо, что я позвонила...
И она, ускоряя свой и без того быстрый шаг, уже почти бежала, а, точнее сказать, неслась к нему, одинокому и больному Елкину, по пути расправляя свои сильные, явно имевшиеся у нее в наличии, как пара рук или ног, крылья...
Это были, даром что невидимые, но по существу самые грандиозные и мощные от природы крылья любви!
Действительно, совершенно больной и бледный, Елкин распахнул перед ней дверь... и Алла остолбенела. Голова Гриши была замотана цвета половой тряпки махровым полотенцем. Эта устрашающего вида повязка, сбившаяся набекрень, огромным узлом с двумя лохматыми концами нависала над его левым ухом. Неопределенного цвета рубашка в многочисленных пятнах и засаленные тренировочные штаны довершали это, и без того нереально-фантастическое для наших дней, зрелище. Бедный Елкин сильно напоминал какого-то из классических персонажей, вроде Плюшкина или "маленьких", несчастных людей из петербургских трущоб Достоевского.
Постаравшись не выдать ничем своего изумления и ужаса, она поздоровалась с Гришей, сняла пальто, вымыла руки и уже подшучивала на ходу, проходя в его комнату.
Там она выложила из сумки лекарства, фрукты, сметану и другие продукты, потрогала Гришин лоб и огляделась по сторонам. Тут уже и чувство юмора куда-то мгновенно улетучилось.
Ужас, страх, бесконечное сочувствие и щемящая жалость к этому человеку острой болью пронзили ее сердце. Вся его, в целом очень неплохая квартира, включая обе комнаты, кухню, ванную и коридор, была захламлена и завалена всяким мусором. Было ясно, что уборку здесь не делали много лет.
- Это что у вас, дизайн такой авангардный? - указывая на подвешенные к потолку серые лохмотья, осмелилась пошутить Алла.
- А-а, да это руки вытирать, когда работаю, - добродушно, не чувствуя подвоха, пояснил Гриша.
От запредельного количества пыли и грязи и этого несвежего запаха становилось трудно дышать.