Аннотация: Чего только не приснится во время обыкновенной поездки в трамвае...
Трамвай медленно, словно из последних сил, тащился по узким улочкам старого города. "Тащиться" - неподходящее слово, подумал я, мысленно зачёркивая его красным крест-накрест. От него пахнет благовониями, кальяном и дельта-9-тетрагидроканнабинолом. И вообще, тащатся обычно по паркету. Или по персидским коврам. Но не по раскалённым рельсам, вмурованным в антрацитово-чёрную брусчатку. По ним можно только влачиться. И трамвай влачился.
"... На перепутье мне явился" - автоматически всплыло в сознании продолжение. Трамвай затормозил и встал. Вошедший на перекрёстке мой сосед по дому, дед Серафим был одет в светлый льняной костюм, а из-за его спины выглядывало три пары белоснежных крыльев. Устало плюхнувшись на сиденье напротив меня, он примостил на колени связанных за ноги свежеубиенных гусей и направил на меня (нет, пожалуй, вперил в меня) тяжёлый осуждающий взгляд. Что-то с ним определённо было не так. В смысле, с дедом. Хотя и со взглядом тоже. Сидевший рядом со мной на высоком сиденье долговязый парень, чем-то похожий на паука-сенокосца, пребывал в блаженной дрёме, но, почувствовав на себе дедов прицел, резко подскочил на месте. И в этот момент я понял, что не так с дедом Серафимом - он умер три года назад.
"... рожно, двери закрываются!" - ворвался в моё сонное сознание голос из динамика. Я открыл глаза и посмотрел по сторонам. Никакого деда Серафима, конечно же, не было. Вместо него напротив меня сидел сухощавый, но крепенький дедок восточной внешности - не то киргиз, не то китаец. Зато долговязый паукообразный парень действительно клевал носом рядом со мной. Его конечности болтались, как на шарнирах, а челюсть то и дело отвисала, будто в безмерном изумлении. А над ним нависала вошедшая в салон странная парочка. Она - высокая платиновая блондинка в полицейской форме с кобурой на одном боку и дубинкой на другом. На обшлагах выпушек петлиц - я сразу понял, что это именно они, хотя до этого никогда их в глаза не видел - красовались знаки различия старшего капитан-сержанта: золотые звёзды, одна большая и две поменьше. Её спутник, низенький, округлый чернокожий военный, в очках на пол-лица и с мясистым выступающим носом, больше всего был похож на ротвейлера Тори из нашего двора, исполняющего роль генерала Пиночета в колумбийском сериале. Впрочем, цвет его мундира был ближе к фельдмаршальскому.
Женщина ткнула остро заточенным ногтем в грудь моему соседу, отчего он снова подскочил на месте и, открыв рот, ошалело уставился на неё.
- Сенокосец? От армии, значит, косим? Филуем, значит, сачкируем и дезертоним? А ну ВСТАТЬ, когда с тобой разговаривает старший по званию!!! - завопила она, прицелившись в него из дубинки и одновременно замахнувшись револьвером. Парень наконец выпростал застрявшую ступню из-под сиденья и вдруг, спружинив всеми восемью конечностями (или у сенокосца их шесть?), выскочил в окно и распластался по мостовой на брюхе, неловко расставив во все стороны длинные голенастые лапы. Блондинка мгновенно нырнула вслед за ним. Трамвай начал набирать ход, и я лишь краем глаза успел заметить, как на лету она обернулась птицей Рух и, спикировав на "сенокосца", на удивление чисто склевала его с брусчатки. Мы остались наедине с "фельдмаршалом".
- Документы, - разглядывая меня в упор, буркнул он. Я протянул паспорт.
- Не пойдёт, - покривился он. - Где военный билет с отметкой о прохождении техосмотра, свидетельство о разводе и удостоверение пилота?
- Но я не обязан носить всё это с собой! И потом, чёрт подери, я никогда не был женат, а летать умею только во сне!
- П-ф-ффф! - глянцево-лиловая оболочка генерала сдулась так стремительно, что я даже не успел проследить траекторию его реактивного полёта по салону. В воздухе распространился запах жжёной резины, а на телеэкране вместо рекламы набора чудо-ножей из сверхпрочного алюминия появилось снятое айфоном любительское видео взрыва дирижабля "Гинденбург" 6 мая 1937 года.
... Я открыл глаза. Трамвай подъезжал к конечной. Старичок с восточной внешностью, сидящий напротив, хитро подмигнул и улыбнулся мне. Больше в салоне не было никого.
- Сон разума рождает чудовищ, - многозначительно произнёс старик. - Так сказает один философ и художник.
- Сказал, вы имели в виду? - стараясь не показаться невежливым, осторожно осведомился я. Видимо, русская грамматика давалась бедняге с трудом.
- Нет, именно сказает. "Сказал" - так можно говорить лишь о будничном, мелочном и преходящем. А я употребил единственно подходящее для этого случая вечное совершенное время глагола. Вы с ним, конечно же, не знакомы - в вашей жизни не так уж много вещей, достойных вечности и являющих собой совершенство. Таких, как это изречение. Даже на моё время их приходится немного.
Он выдержал почтительную паузу и продолжал:
- Впрочем, лишь сон действительно могучего разума может породить настоящих чудовищ, грозных и ужасных. А то, что видели в пути вы... собственно, что я могу сказать? Какой разум, такие и чудовища.
Я посмотрел на собеседника ещё раз, и тут в моём окончательно проснувшемся сознании родилась догадка.
- Постойте, ведь вы же... ну тот самый китайский философ, которому снилось, будто он мотылёк?!
- Нет, молодой человек, не угадали. Я - мотылёк, которому снится, будто он философ.
Он снова улыбнулся мне и, взмахнув полупрозрачными крылышками, выпорхнул в окно.